Painted veil синхронный перевод читать. Уильям сомерсет моэм узорный покров

Главная

Про природу

О, не приподнимай покров узорный,

Который люди жизнью называют.

W. Somerset Maugham

THE PAINTED VEIL

© The Royal Literary Fund, 1925

© Перевод. М. Лорие, наследники, 2006

© Издание на русском языке AST Publishers, 2016

Предисловие автора

На замысел этой книги меня натолкнули следующие строки из Данте:

«Deh, quando tu sarai tornato al mondo,
e riposato de la lunga via»,
seguitò’l terzo spirito al secondo,
«recorditi di me che son la Pia:
Siena mi fe’; disfecimi Maremma;
salsi colui che’nnanellata pria
disposando m’avea con la sua gemma».

«Прошу тебя, когда ты возвратишься в мир и отдохнешь от долгих скитаний, – заговорила третья тень, сменяя вторую, – вспомни обо мне, я – Пия. Сиена породила меня, Маремма меня погубила – это знает тот, кто, обручившись со мной, подарил мне кольцо и назвал своею супругой» .

Я тогда учился в медицинской школе при больнице Св. Фомы и, оказавшись свободным на шесть недель пасхальных каникул, пустился в путь с небольшим чемоданом, в котором уместилась вся моя одежда, и с двадцатью фунтами стерлингов в кармане. Мне было двадцать лет. Через Геную и Пизу я приехал во Флоренцию. Там, на Виа Лаура, я снял комнату с видом на прелестный купол собора у вдовы с дочерью, которая, поторговавшись сколько следует, согласилась сдать мне эту комнату с пансионом за четыре лиры в день. Боюсь, для вдовы эти условия оказались не очень выгодными: аппетит у меня был зверский, я с легкостью поглощал целые горы макарон. В тосканских горах у вдовы был виноградник, и, сколько помнится, нигде в Италии я больше никогда не пил такого вкусного кьянти. Ее дочь ежедневно давала мне урок итальянского языка. Мне она казалась женщиной едва ли не пожилой, хотя было ей, как я теперь понимаю, лет двадцать шесть, не больше. Она пережила большое горе. Ее жених, офицер, был убит в Абиссинии, и она дала обет безбрачия. Было решено, что по смерти матери (женщины седовласой, но цветущей и жизнерадостной, не собиравшейся покинуть этот мир ни на день раньше, чем повелит Господь) Эрсилия пойдет в монастырь. Такая перспектива ничуть ее не удручала. Она любила пошутить, посмеяться. Обеды и завтраки проходили у нас весело, но к нашим занятиям она относилась серьезно и, когда я бывал непонятлив или невнимателен, стукала меня по рукам черной линейкой. Я бы вознегодовал, что со мной обращаются как с ребенком, однако это напомнило мне об учителях былых времен, о которых я читал, а тогда мне стало смешно.

Дни мои были заполнены до отказа. Каждое утро я для начала переводил несколько страниц из какой-нибудь пьесы Ибсена, чтобы овладеть техникой естественного диалога; затем с томиком Рескина в руках шел осматривать достопримечательности Флоренции. Согласно предписаниям, я восхищался башней Джотто и бронзовой дверью Гильберти. Как полагалось, приходил в восторг от Боттичелли в галерее Уффици и по крайней своей молодости пренебрежительно отворачивался от того, чего мой кумир и наставник не одобрял. После завтрака был урок итальянского, а потом я опять уходил из дому, посещал церкви и мечтал, бродя по берегам Арно. После обеда я пускался на поиски приключений, но был до того невинен или, во всяком случае, робок, что всегда возвращался домой, не потеряв и грана добродетели. Синьора, хоть и дала мне ключ от входной двери, вздыхала с облегчением, когда слышала, как я вхожу и задвигаю засов – она вечно боялась, что я забуду это сделать, – а я принимался за чтение истории гвельфов и гибеллинов с того места, где остановился накануне. Я с горечью сознавал, что не так проводили время в Италии поэты-романтики (хотя едва ли хоть один из них сумел прожить здесь шесть недель за двадцать фунтов стерлингов), и от души наслаждался моей трезвой и деятельной жизнью.

«Ад» Данте я уже прочел раньше (с помощью перевода на английский, но добросовестно отыскивая незнакомые слова в словаре), так что с Эрсилией мы начали с «Чистилища». Когда мы дошли до того места, которое я процитировал выше, она объяснила мне, что Пия была сиенской дворянкой, чей муж, заподозрив ее в неверности, но опасаясь мести ее знатной родни в том случае, если он велит ее убить, увез ее в свой замок в Маремме, в расчете, что тамошние ядовитые испарения с успехом заменят палача; однако она не умирала так долго, что он потерял терпение и приказал выбросить ее из окна. Откуда Эрсилия все это знала – понятия не имею, в моем издании примечание было не столь подробное, но история эта почему-то поразила мое воображение, я мысленно поворачивал ее так и этак в течение многих лет, снова и снова размышлял над ней по два-три дня кряду. Я все повторял про себя строку «Сиена породила меня, Маремма меня погубила». Но это был лишь один из многих сюжетов, теснившихся у меня в голове, и я подолгу вообще не вспоминал о нем. Я, разумеется, представлял себе какую-то современную повесть и никак не мог придумать, в какой современной обстановке такие события могли бы произойти, не утратив правдоподобия. Нашел я такую обстановку лишь после того, как совершил долгое путешествие в Китай.

Пожалуй, это единственный из моих романов, который я писал, исходя не столько из характеров, сколько из фабулы. Объяснить, как соотносятся характеры и фабула, нелегко. Нельзя создать персонаж в безвоздушном пространстве: как только начинаешь о нем думать, представляешь его себе в какой-то ситуации, он совершает какие-то поступки; и выходит, что характер и хотя бы основное действие зарождаются в воображении одновременно. Но в данном случае персонажи были подобраны в соответствии с сюжетом; и списаны они были с людей, которых я давно знал – правда, при других обстоятельствах.

С этой книгой у меня не обошлось без неприятностей из тех, что подстерегают каждого писателя. Сначала я дал своим героям фамилию Лейн, довольно распространенную, но оказалось, что какие-то люди с такой фамилией живут в Гонконге. Они предъявили иск издателю журнала, в котором печатался роман, и он был вынужден уплатить 250 фунтов, а я изменил фамилию героев на Фейн. Затем помощник гонконгского губернатора, усмотрев в романе клевету на себя, пригрозил подать в суд. Это меня удивило. Ведь в Англии мы можем показать на сцене премьер-министра, вывести в романе архиепископа Кентерберийского или лорд-канцлера, и эти высокопоставленные лица и бровью не поведут. Мне показалось странным, что человек, временно занимавший столь незначительный пост, мог счесть себя оскорбленным, но, чтобы избежать лишнего шума, я изменил Гонконг на вымышленную колонию Цин-янь . К тому времени книга была уже отпечатана, но тираж так и не поступил в продажу. Некоторые из рецензентов, успевших получить книгу от издателя, под тем или иным предлогом ее не вернули, и эти экземпляры стали библиографической редкостью. Насколько я знаю, их насчитывается штук шестьдесят, и коллекционеры платят за них большие деньги.

1

Она испуганно вскрикнула.

– Что случилось? – спросил он.

Ставни были закрыты, но он и в темноте увидел, что лицо ее исказилось от ужаса.

– Кто-то пробовал отворить дверь.

– Наверно, ама́ или кто-нибудь из слуг.

– Они в это время никогда не приходят. Им известно, что после второго завтрака я всегда отдыхаю.

– Так кто же это мог быть?

– Уолтер, – прошептали ее дрогнувшие губы.

Она указала на его ботинки. Он попытался их надеть, но ее тревога передалась и ему – руки не слушались, к тому же ботинки были тесноваты. С коротким раздраженным вздохом она протянула ему рожок, а сама накинула кимоно и босиком прошла к туалетному столику. Волосы ее были коротко острижены, и она привела их в порядок еще до того, как он успел зашнуровать второй ботинок. Она сунула ему в руки пиджак.

– Как мне выйти?

– Лучше подожди немного. Я пойду взгляну, свободен ли путь.

– Не мог это быть Уолтер. Он ведь никогда не уходит из лаборатории раньше пяти.

– А кто же?

Они говорили шепотом. Ее трясло. У него мелькнула мысль, что в критическую минуту она способна потерять голову, и неожиданно он обозлился. Если риск был, какого черта она уверяла, что риска нет? Она ахнула и схватила его за руку. Он проследил за ее взглядом. Они стояли лицом к стеклянным дверям, выходившим на веранду. Ставни были закрыты, засовы задвинуты. Белая фарфоровая ручка двери медленно повернулась. А они и не слышали, чтобы кто-нибудь прошел по веранде. Среди полного безмолвия это было очень страшно. Прошла минута – ни звука. Потом так же бесшумно, так же пугающе, словно повинуясь сверхъестественной силе, повернулась белая фарфоровая ручка второй двери. Это было так жутко, что Китти не выдержала, открывая рот, готовая закричать, но он, заметив это, быстро накрыл ей рот ладонью, и крик замер у него между пальцев.

Молчание. Она прислонилась к нему, колени у нее дрожали, он боялся, что она потеряет сознание. Хмурясь, сжав зубы, он подхватил ее и отнес на кровать. Она была белее простыни, и сам он побледнел под загаром. Он стоял, не в силах оторвать взгляд от фарфоровой ручки. Оба молчали. Потом он увидел, что она плачет.

– Ради Бога, перестань, – шепнул он сердито. – Попались так попались. Как-нибудь выкрутимся.

Она стала искать платок, и он подал ей ее сумочку.

– Где твой шлем?

– Оставил внизу.

– О Господи!

– Да ну же, возьми себя в руки. Ручаюсь, что это был не Уолтер. С какой стати ему было приходить домой в это время? Ведь он никогда не приходит среди дня?

– Никогда.

– Ну вот. Голову даю на отсечение, что это была ама.

Она чуть заметно улыбнулась. Его теплый, обволакивающий голос немного успокоил ее, она взяла его руку и ласково пожала. Он дал ей время собраться с силами, потом сказал:

– Ну знаешь, надо на что-то решаться. Может, выйдешь на веранду, оглядишься?

– Мне кажется, если я встану, то сразу упаду.

– Бренди у тебя здесь есть?

Она покачала головой. Он помрачнел, чувствуя, что теряет терпение, не зная, как быть. Вдруг она крепче стиснула его руку.

– А если он там дожидается?

Он заставил себя улыбнуться и отвечал тем же мягким, ласкающим голосом, силу которого так хорошо сознавал:

– Ну, это едва ли. Да не трусь ты, Китти. Не мог это быть твой муж. Если бы он пришел и увидел в прихожей чужой шлем, а поднявшись наверх, обнаружил, что твоя дверь заперта, уж он не стал бы молчать. Конечно же, это был кто-нибудь из слуг. Только китаец мог повернуть ручку так осторожно.

У нее немного отлегло от сердца.

– Не очень-то это приятно, даже если это была ама.

– С ней можно договориться, а в случае чего я ее припугну. Быть правительственным чиновником не так уж сладко, но кое-какие преимущества это дает.

Наверно, он прав. Она встала, повернулась к нему, протянула руки, он обнял ее и поцеловал в губы. Она задохнулась от счастья, как от боли. Она боготворила его. Он отпустил ее, и она пошла к двери. Отодвинула засов, приоткрыла ставень, выглянула. Ни души. Она скользнула на веранду, заглянула в туалетную комнату мужа, потом в свой будуар. Пусто и там и тут. Она вернулась в спальню и поманила его:

– Никого.

– Скорее всего это был обман зрения.

– Не смейся. Я до смерти перепугалась. Пройди в мой будуар и подожди там, я только обуюсь.

2

Он послушался, и через пять минут она тоже пришла в будуар. Он курил папиросу.

– Ну что, получу я теперь бренди с содовой?

– Да, сейчас позвоню.

– Тебе и самой не мешало бы выпить.

Они молча дождались, пока явился бой и, выслушав приказание, вышел из комнаты, а потом она сказала:

– Позвони в лабораторию, спроси, там ли Уолтер. Твоего голоса они не знают.

Он взял трубку, назвал номер. Попросил к телефону доктора Фейна. Положил трубку и сообщил:

– Ушел еще до завтрака. Спроси боя, приходил ли он домой.

– Боюсь. Странно получится, если он приходил, а я его не видела.

Бой принес поднос с напитками, и Таунсенд налил себе стакан. Предложил и ей, но она отказалась.

– Как же быть, если это был Уолтер? – спросила она.

– Может, он посмотрит на это сквозь пальцы?

– Мне он всегда казался человеком застенчивым. Есть, знаешь ли, мужчины, которые не выносят сцен. У него хватит ума понять, что устраивать скандал – не в его интересах. Я ни на минуту не допускаю, что это был Уолтер, но, даже если это был он, сдается мне, что он ничего не предпримет. Просто оставит без внимания.

Она отозвалась не сразу.

– Он в меня сильно влюблен.

– Ну что ж, тем лучше. Ты усыпишь его подозрения.

Он подарил ее той чарующей улыбкой, которую она всегда находила неотразимой. Улыбка была медленная, она возникала в его ясных синих глазах и зримо спускалась к красиво очерченному рту, обнажая ровные мелкие белые зубы. Очень чувственная улыбка, от которой у нее все таяло внутри.

– А мне все равно, – сказала она почти весело. – Дело того стоило.

– Это я виноват.

– Да, зачем ты пришел? Я просто глазам не поверила.

– Не мог удержаться.

Она склонилась к нему, страстно глядя ему в глаза своими темными блестящими глазами, приоткрыв губы, и он обнял ее. С блаженным вздохом она отдалась под защиту этих сильных рук.

– Ты же знаешь, что можешь на меня положиться, – сказал он.

– Мне с тобой так хорошо. Если б знать, что тебе так же хорошо со мной.

– И страхи прошли?

– Я ненавижу Уолтера, – ответила она.

Что сказать на это, он не знал и только поцеловал ее, вдохнув прелесть ее нежной кожи.

А потом взял ее руку и посмотрел на золотые часики-браслет.

– Ты знаешь, что мне теперь пора делать?

– Бежать? – улыбнулась она.

Он кивнул. На мгновение она крепче прильнула к нему, но, почувствовав, что ему не терпится уйти, тут же отстранилась.

– Просто безобразие так запускать работу. Уходи сию же минуту.

Он никогда не мог устоять перед искушением пококетничать.

– Надо же, как ты спешишь от меня избавиться! – парировал он шутливо.

– Ты сам знаешь, я не хочу, чтобы ты уходил.

Это было сказано тихо, искренне, серьезно. Он усмехнулся, польщенный.

– Не ломай себе головку над нашим таинственным гостем. Я уверен, это была ама. А если возникнут затруднения, не сомневайся, я тебя выручу.

– У тебя в этом смысле богатый опыт?

Он улыбнулся весело и самодовольно.

– Нет, но смею думать, у меня есть голова на плечах.

3

Она вышла на веранду и видела, как он уходил. Он помахал ей. Она смотрела ему вслед, и сердце ее трепетало. Сорок один год, а фигура легкая и походка пружинистая, как у юноши.

Веранда была в тени, и она еще помедлила там, разнеженная, утомленная любовью. Дом их стоял в Счастливой долине, на склоне холма. Более фешенебельная, но и более дорогая Вершина была им не по средствам. Но ее рассеянный взор почти не воспринимал синеву моря и гавань, заполненную судами. Все ее мысли были о любовнике.

Сегодня они, конечно, допустили страшную глупость, но возможно ли осторожничать, если он ее хочет? Два-три раза он уже заходил к ней после второго завтрака, когда все спасаются по домам от жары, и даже бои не видели, как он входил в дом и выходил на улицу. В Гонконге с этим было очень трудно. Она ненавидела китайскую часть города, всегда нервничала, входя в грязный домишко близ Виктория-роуд, где обычно происходили их свидания. Дом принадлежал торговцу-антиквару, и китайцы, рассевшись в лавке, глазели на нее. Она ненавидела угодливую улыбку на лице старика хозяина, когда он провожал ее в глубину дома и вверх по темной лестнице. Комната, куда он вводил ее, была неопрятная, душная, от большой деревянной кровати, стоявшей у стены, ее бросало в дрожь.

– Неприглядно здесь, правда? – сказала она, когда встретилась там с Чарли в первый раз.

– Было неприглядно, пока ты не вошла, – ответил он.

И конечно же, стоило ему обнять ее, как она обо всем забыла.

О, как ужасно, что она не свободна, что они не свободны!

Его жена ей не нравилась. И сейчас она снова вспомнила Дороти Таунсенд. Даже имя ей досталось неудачное – Дороти. Такое имя старит женщину. Ей лет тридцать восемь, никак не меньше. Но Чарли о ней никогда не говорит. Он, разумеется, не любит ее, она ему до смерти надоела. Но он джентльмен. Китти улыбнулась ласково и насмешливо. Вот дурачок – изменять жене считает возможным, но не позволит себе ни единого осудительного слова по ее адресу. Она была высокого роста, выше Китти, не худая и не толстая, с густой русой шевелюрой. Красотой, вероятно, никогда не блистала, разве что красотой молодости. Черты лица недурны, но ничего особенного, голубые глаза холодные. Кожа неважная, щеки без румянца. И одевается, как… ну, как и следует одеваться жене помощника губернатора в Гонконге. Китти улыбнулась и слегка пожала плечами.

Никто, конечно, не стал бы отрицать, что голос у Дороти Таунсенд приятный. Она прекрасная мать, Чарли вечно об этом толкует, а мать Китти говорит о таких женщинах, что они «из благородного семейства». Но Китти ее не любила. Ей не нравилось, что Дороти держится так непринужденно, ее бесила вежливость, которую та проявляла, когда они бывали приглашены к Таунсендам на чаепитие или на обед, – сразу чувствовалось, что ты ей глубоко безразлична. Наверно, вся беда в том, думала Китти, что ее ничего не интересует, кроме собственных детей. Два ее сына учились в школе в Англии, и был еще младший, шести лет, того она собиралась отвезти в Англию на будущий год. А лицо у нее было как маска. Она улыбалась и приятным, воспитанным тоном говорила то, что от нее ожидали услышать, но при всей сердечности держала людей на расстоянии. Было у нее в городе несколько близких приятельниц, те все как одна восхищались ею. Китти подумалось, не считает ли ее миссис Таунсенд немного вульгарной. Она вспыхнула. А кто она такая, эта Дороти, чтобы задирать нос? Правда, отец ее был губернатором целой колонии, это, конечно, очень почетно – когда входишь в комнату, все встают, когда проезжаешь в автомобиле, мужчины на улице снимают шляпы, – но стоит колониальному губернатору уйти в отставку, и он – ничто, ноль без палочки. Отец Дороти Таунсенд живет теперь на пенсию в маленьком доме на Эрлс-Корт, в Лондоне. Мать Китти еще подумала бы, стоит ли идти к Дороти в гости, если бы та ее пригласила. Отец Китти, Бернард Гарстин, – королевский адвокат, не сегодня завтра будет назначен судьей. И живут они как-никак в Саут-Кенсинг-тоне.

4

Когда Китти после свадьбы приехала в Гонконг, ей было нелегко примириться с тем, что ее положение в обществе определяется специальностью ее мужа. Да, встретили ее очень радушно, и первые два-три месяца они чуть не каждый вечер бывали в гостях. Когда их пригласили на обед в губернаторский дом, губернатор сам повел ее к столу, как новобрачную; но она быстро смекнула, что как жена правительственного бактериолога котируется невысоко. Это ее рассердило.

– Какое идиотство, – заявила она мужу. – Да таких, как эти люди, мы в Англии в грош не ставили. Моей маме и в голову не пришло бы пригласить их к нам на обед.

– Пусть это тебя не волнует, – ответил он. – Ведь это не имеет значения.

– Конечно, не имеет значения, это только показывает, какие они идиоты, но, когда вспомнишь, какие люди бывали у нас в доме, как-то странно, что здесь на нас смотрят сверху вниз.

Он улыбнулся.

– С точки зрения света, ученый – величина несуществующая.

Теперь-то она это знала – не знала тогда, когда выходила за него замуж.

– Не могу сказать, что меня очень радует, когда меня сажают за столом рядом с агентом пароходной компании, – сказала она и засмеялась, чтобы он не усмотрел в ее словах снобизма.

Может быть, за наигранной легкостью ее тона он почувствовал упрек, потому что робко пожал ее руку.

– Мне очень жаль, Китти, милая, но ты не огорчайся.

– А я и не думаю огорчаться.

5

Нет, не мог это быть Уолтер. Не иначе как кто-нибудь из слуг, а это, в конце концов, не важно. Слуги-китайцы все равно все знают. Но умеют держать язык за зубами.

Сердце ее чуть екнуло, когда она вспомнила, как поворачивалась белая фарфоровая дверная ручка. Нельзя больше так рисковать. Лучше встречаться в лавке у антиквара. Никто ничего не подумает, даже если увидит, как она туда входит, а уж там они в безопасности. Хозяин лавки знает, какой пост занимает Чарли, и не такой он дурак, чтобы вызвать недовольство помощника губернатора. И вообще все не важно, кроме того, что Чарли ее любит.

Она вернулась в свой будуар, бросилась на диван и потянулась за папиросой. Увидела какую-то записку, лежащую на книге, и развернула ее. Записка была наспех написана карандашом.

«Милая Китти! Вот книга, которую Вы хотели прочесть. Я как раз собиралась послать ее Вам, но встретила д-ра Фейна, и он сказал, что сам ее Вам передаст, так как будет проходить мимо дома. Ваша В. X.»

Она позвонила и, когда вошел бой, спросила, кто принес эту книгу и когда.

– Принес хозяин, мисси, после завтрак.

Значит, это был Уолтер. Она тут же позвонила по телефону в канцелярию губернатора и, попросив соединить ее с Чарли, сообщила ему эту новость. Ответ последовал не сразу.

– Что мне делать? – спросила она.

– У меня идет важное совещание. К сожалению, сейчас говорить с вами не могу. Мой совет – никакой паники.

Она положила трубку. Значит, он не один. Экая досада, вечно у него дела.

Она села к столу и, опустив лицо в ладони, попробовала спокойно все обдумать. Конечно, Уолтер мог просто решить, что она заснула, а что заперлась в спальне – что ж тут такого? Постаралась вспомнить, разговаривали ли они с Чарли. Если и разговаривали, то, во всяком случае, негромко. И еще этот шлем. Болван, как он мог оставить его внизу? Впрочем, какой смысл ругать Чарли, это было вполне естественно, да Уолтер, возможно, и не заметил его. Он, вероятно, торопился, забросил книгу и записку по дороге на какое-нибудь деловое свидание. Странно только, что он попробовал все двери – и внутреннюю, и обе с веранды. Если он решил, что она спит, едва ли стал бы ее тревожить. Как она могла так оплошать!

Она встрепенулась и, как всегда при мысли о Чарли, опять ощутила в сердце сладкую боль. Да, дело того стоило. Он сказал, что выручит ее, а в худшем случае – что ж… Пусть Уолтер устраивает скандал. У нее есть Чарли, не все ли ей равно? Может, и лучше, если он узнает. Она никогда не любила Уолтера, а с тех пор, как полюбила Чарли Таунсенда, ласки мужа стали ей в тягость. Не захочет больше с ней жить – и очень хорошо. Доказать-то он ничего не может. Если вздумает приставать к ней с расспросами, она все будет отрицать, а если отрицать станет невозможно – выложит ему все начистоту, и пусть делает что хочет.

. © Перевод. М. Лорие, наследники, 2013. Последние строки песни пятой «Чистилища» Данте. В переводе Д. Минаева они звучат так: О, если ты вернешься снова в светИ отдохнешь, – так новое виденьеСказало мне, – то вспомни про меня.Сиены дочь, зовуся Пией я.Меня же, совершивши преступленье,Маремма умертвила, и о томЕще доныне помнит, без сомненья,Кто обручен со мною был кольцом,Где были драгоценные каменья,Сверкавшие на том кольце кругом.

William Somerset Maugham was born in 1874 and lived in Paris until he was ten. He was educated at King’s School, Canterbury, and at Heidelberg University. He spent some time at St. Thomas’s Hospital with the idea of practising medicine, but the success of his first novel, Liza of Lambeth, published in 1897, won him over to letters. Of Human Bondage, the first of his masterpieces, came out in 1915, and with the publication in 1919 of The Moon and Sixpence his reputation as a novelist was established. His position as a successful playwright was being consolidated at the same time. His first play, A Man of Honour, was followed by a series of successes just before and after World War I, and his career in the theatre did not end until 1933 with Sheppey.

His fame as a short story writer began with The Trembling of a Leaf, subtitled Little Stories of the South Sea Islands, in 1921, after which he published more than ten collections.. His other works include travel books such as On a Chinese Screen and Don Fernando, essays, criticism, and the autobiographical The Summing Up and A Writer’s Notebook.

In 1927 Somerset Maugham settled in the South of France and lived there until his death in 1965.

ALSO BY W. SOMERSET MAUGHAM

Of Human Bondage

The Moon and Sixpence

The Narrow Corner

The Razor’s Edge

Collected Short Stories Vol. 1

Collected Short Stories Vol. 2

Collected Short Stories Vol. 3

Collected Short Stories Vol. 4

South Sea Tales

For Services Rendered

The Merry-Go-Round

On a Chinese Screen

Up at the Villa

Liza of Lambeth

Ten Novels and their Authors

A Writer’s Notebook

The Casuarina Tree

Christmas Holiday

The Vagrant Mood

Far Eastern Tales

More Far Eastern Tales

W. Somerset Maugham

This eBook is copyright material and must not be copied, reproduced, transferred, distributed, leased, licensed or publicly performed or used in any way except as specifically permitted in writing by the publishers, as allowed under the terms and conditions under which it was purchased or as strictly permitted by applicable copyright law. Any unauthorised distribution or use of this text may be a direct infringement of the author’s and publisher’s rights and those responsible may be liable in law accordingly.

Epub ISBN: 9781409075516

Www.randomhouse.co.uk

‘. . . the painted veil which those who live call Life.’

This story was suggested by the lines of Dante that run as follows:

Deb, quando tu sarai tomato al mondo,

E riposato della lunga via,

Seguito il terzo spirito al secondo,

Ricoiditi di me, che son la Pia:

Siena mi fè; disfecemi Maremma:

Salsi colui, che, innanellata pria

Disposando m’avea con la sua gemma.

‘Pray, when you are returned to the world, and rested from the long journey; followed the third spirit on the second, ‘remember me, who am Pia. Siena made me, Maremma unmade me: this he knows who after betrothal espoused me with his ring.’

I was a student at St. Thomas’s Hospital and the Easter vacation gave me six weeks to myself. With my clothes in a gladstone bag and twenty pounds in my pocket I set out. I was twenty. I went to Genoa and Pisa and then to Florence. Here I took a room in the via Laura, from the window of which I could see the lovely dome of the Cathedral, in the apartment of a widow lady, with a daughter, who offered me board and lodging (after a good deal of haggling) for four lire a day. I am afraid that she did not make a very good thing out of it, since my appetite was enormous, and I could devour a mountain of macaroni without inconvenience. She had a vineyard on the Tuscan hills, and my recollection is that the Chianti she got from it was the best I have ever drunk in Italy. Her daughter gave me an Italian lesson every day. She seemed to me then of mature age, but I do not suppose that she was more than twenty-six. She had had trouble. Her betrothed, an officer, had been killed in Abyssinia and she was consecrated to virginity. It was an understood thing that on her mother’s death (a buxom, grey-haired, jovial lady who did not mean to die a day before the dear Lord saw fit) Ersilia would enter religion. But she looked forward to this with cheerfulness. She loved a good laugh. We were very gay at luncheon and dinner, but she took her lessons seriously, and when I was stupid or inattentive rapped me over the knuckles with a black ruler. I should have been indignant at being treated like a child if it had not reminded me of the old-fashioned pedagogues I had read of in books and so made me laugh.

I lived laborious days. I started each one by translating a few pages of one of Ibsen’s plays so that I might acquire mastery of technique and ease in writing dialogue; then, with Ruskin in my hand, I examined the sights of Florence. I admired according to instructions the tower of Giotto and the bronze doors of Ghiberti. I was properly enthusiastic over the Botticellis in the Uffizi and I turned the scornful shoulder of extreme youth on what the master disapproved of. After luncheon I had my Italian lesson and then going out once more I visited the churches and wandered day-dreaming along the Arno. When dinner was done I went out to look for adventure, but such was my innocence, or at least my shyness, I always came home as virtuous as I had gone out. The Signora, though she had given me a key, sighed with relief when she heard me come in and bolt the door, for she was always afraid I should forget to do this, and I returned to my perusal of the history of the Guelphs and Ghibellines. I was bitterly conscious that not thus behaved the writers of the romantic era, though I doubt whether any of them managed to spend six weeks in Italy on twenty pounds, and I much enjoyed my sober and industrious life.

I had already read the Inferno (with the help of a translation, but conscientiously looking out in a dictionary the words I did not know), so with Ersilia started on the Purgatorio. When we came to the passage I have quoted above she told me that Pia was a gentlewoman of Siena whose husband, suspecting her of adultery and afraid on account of her family to put her to death, took her down to his castle in the Maremma the noxious vapours of which he was confident would do the trick; but she took so long to die that he grew impatient and had her thrown out of the window. I do not know where Ersilia learnt all this, the note in my own Dante was less circumstantial, but the story for some reason caught my imagination. I turned it over in my mind and for many years from time to time would brood over it for two or three days. I used to repeat to myself the line: Siena mi fè; disfecemi Maremma. But it was one among many subjects that occupied my fancy and for long periods I forgot it. Of course I saw it as a modern story, and I could not think of a setting in the world of today in which such events might plausibly happen. It was not till I made a long journey in China that I found this.

I think this is the only novel I have written in which I started from a story rather than from a character. It is difficult to explain the relation between character and plot. You cannot very well think of a character in the void; the moment you think of him, you think of him in some situation, doing something; so that the character and at least his principle action seem to be the result of a simultaneous act of the imagination. But in this case the characters were chosen to
fit the story I gradually evolved; they were constructed from persons I had long known in different circumstances.

I had with this book some of the difficulties that are apt to befall an author. I had originally called my hero and heroine Lane, a common enough name, but it appeared that there were people of that name in Hong-Kong. They brought an action, which the proprietors of the magazine in which my novel was serialised, settled for two hundred and fifty pounds, and I changed the name to Fane. Then the Assistant Colonial Secretary, thinking himself libelled, threatened to institute proceedings. I was surprised, since in England we can put a Prime Minister on the stage or use him as the character of a novel, an Archbishop of Canterbury or a Lord Chancellor, and the tenants of these exalted offices do not turn a hair. It seemed to me strange that the temporary occupant of so insignificant a post should think himself aimed at, but in order to save trouble I changed Hong-Kong to an imaginary colony of Tching-Yen.* The book had already been published when the incident arose and was recalled. A certain number of astute reviewers who had received it did not on one pretext and another return their copies. These have now acquired a bibliographical value, I think there are about sixty of them in existence, and are bought by collectors at a high price.

She gave a startled cry.

‘What’s the matter?’ he asked.

Notwithstanding the darkness of the shuttered room he saw her face on a sudden distraught with terror.

‘Some one just tried the door.’

‘Well, perhaps it was the amah, or one of the boys.’

‘They never come at this time. They know I always sleep after tiffin.’

‘Who else could it be?’

‘Walter,’ she whispered, her lips trembling.

She pointed to his shoes. He tried to put them on, but his nervousness, for her alarm was affecting him, made him clumsy, and besides, they were on the tight side. With a faint gasp of impatience she gave him a shoe-horn. She slipped into a kimono and in her bare feet went over to her dressing-table. Her hair was shingled and with a comb she had repaired its disorder before he had laced his second shoe. She handed him his coat.

‘How shall I get out?’

‘You’d better wait a bit. I’ll look out and see that it’s all right.’

‘It can’t possibly be Walter. He doesn’t leave the laboratory till five.’

‘Who is it then?’

They spoke in whispers now. She was quaking. It occurred to him that in an emergency she would lose her head and on a sudden he felt angry with her. If it wasn’t safe why the devil had she said it was? She caught her breath and put her hand on his arm. He followed the direction of her glance. They stood facing the windows that led out on the verandah. They were shuttered and the shutters were bolted. They saw the white china knob of the handle slowly turn. They had heard no one walk along the verandah. It was terrifying to see that silent motion. A minute passed and there was no sound. Then, with the ghastliness of the supernatural, in the same stealthy, noiseless and horrifying manner, they saw the white china knob of the handle at the other window turn also. It was so frightening that Kitty, her nerves failing her, opened her mouth to scream; but, seeing what she was going to do, he swiftly put his hand over it and her cry was smothered in his fingers.

Silence. She leaned against him, her knees shaking, and he was afraid she would faint. Frowning, his jaw set, he carried her to the bed and sat her down upon it. She was as white as the sheet and notwithstanding his tan his cheeks were pale too. He stood by her side looking with fascinated gaze at the china knob. They did not speak. Then he saw that she was crying.

‘For God’s sake don’t do that,’ he whispered irritably. ‘If we’re in for it we’re in for it. We shall just have to brazen it out.’

She looked for her handkerchief and knowing what she wanted he gave her her bag.

‘Where’s your topee?’

‘I left it downstairs.’

‘Oh, my God!’

‘I say, you must pull yourself together. It’s a hundred to one it wasn’t Walter. Why on earth should he come back at this hour? He never does come home in the middle of the day, does he?’

‘I’ll bet you anything you like it was the amah.’

She gave him the shadow of a smile. His rich, caressing voice reassured her and she took his hand and affectionately pressed it. He gave her a moment to collect herself.

‘Look here, we can’t stay here for ever,’ he said then. ‘Do you feel up to going out on the verandah and having a look?’

‘I don’t think I can stand.’

‘Have you got any brandy in here?’

She shook her head. A frown for an instant darkened his brow, he was growing impatient, he did not quite know what to do. Suddenly she clutched his hand more tightly.

‘Suppose he’s waiting there?’

He forced his lips to smile and his voice retained the gentle, persuasive tone the effect of which he was so fully conscious of.

‘That’s not very likely. Have a little pluck, Kitty. How can it possibly be your husband? If he’d come in and seen a strange topee in the hall and come upstairs and found your room locked, surely he would have made some sort of row. It must have been one of the servants. Only a Chinese would turn a handle in that way.’

She did feel more herself now.

‘It’s not very pleasant even if it was only the amah.’

‘She can be squared and if necessary I’ll put the fear of God into her. There are not many advantages in being a government official, but you may as well get what you can out of it.’

He must be right. She stood up and turning to him stretched out her arms: he took her in his and kissed her on the lips. It was such rapture that it was pain. She adored him. He released her and she went to the window. She slid back the bolt and opening the shutter a little looked out. There was not a soul. She slipped on to the verandah, looked into her husband’s dressing-room and then into her own sitting-room. Both were empty. She went back to the bedroom and beckoned to him.

‘I believe the whole thing was an optical delusion.’

‘Don’t laugh. I was terrified. Go into my sitting-room and sit down. I’ll put on my stockings and some shoes.’

He did as she bade and in five minutes she joined him. He was smoking a cigarette.

‘I say, could I have a brandy and soda?’

‘Yes, I’ll ring.’

‘I don’t think it would hurt you by the look of things.’

They waited in silence for the boy to answer. She gave the order.

‘Ring up the laboratory and ask if Walter is there,’ she said then. ‘They won’t know your voice.’

He took up the receiver and asked for the number. He inquired whether Dr. Fane was in. He put down the receiver.

‘He hasn’t been in since tiffin,’ he told her. ‘Ask the boy whether he has been here.’

‘I daren’t. It’ll look so funny if he has and I didn’t see him.’

The boy brought the drinks and Townsend helped himself. When he offered her some she shook her head.

‘What’s to be done if it was Walter?’ she asked.

‘Perhaps he wouldn’t care.’

Her tone was incredulous.

‘It’s always struck me he was rather shy. Some men can’t bear scenes, you know. He’s got sense enough to know that there’s nothing to be gained by making a scandal. I don’t believe for a minute it was Walter, but even if it was, my impression is that he’ll do nothing. I think he’ll ignore it.’

She reflected for a moment.

‘He’s awfully in love with me.’

‘Well, that’s all to the good. You’ll get round him.’

He gave her that charming smile of his which she had always found so irresistible. It was a slow smile which started in his clear blue eyes and travelled by perceptible degrees to his shapely
mouth. He had small white even teeth. It was a very sensual smile and it made her heart melt in her body.

‘I don’t very much care,’ she said, with a flash of gaiety. ‘It was worth it.’

‘It was my fault.’

‘Why did you come? I was amazed to see you.’

‘I couldn’t resist it.’

‘You dear.’

She leaned a little towards him, her dark and shining eyes gazing passionately into his, her mouth a little open with desire, and he put his arms round her. She abandoned herself with a sigh of ecstasy to their shelter.

‘You know you can always count on me.’ he said.

‘I’m so happy with you. I wish I could make you as happy as you make me.’

‘You’re not frightened any more?’

‘I hate Walter,’ she answered.

He did not quite know what to say to this, so he kissed her. Her face was very soft against his.

But he took her wrist on which was a little gold watch and looked at the time.

‘Do you know what I must do now?’

‘Bolt?’ she smiled.

He nodded. For one instant she clung to him more closely, but she felt his desire to go, and she released him.

‘It’s shameful the way you neglect your work. Be off with you.’

He could never resist the temptation to flirt.

‘You seem in a devil of a hurry to get rid of me,’ he said lightly.

‘You know that I hate to let you go.’

Her answer was low and deep and serious. He gave a flattered laugh.

‘Don’t worry your pretty little head about our mysterious visitor. I’m quite sure it was the amah. And if there’s any trouble I guarantee to get you out of it.’

‘Have you had a lot of experience?’

His smile was amused and complacent.

‘No, but I flatter myself that I’ve got a head screwed on my shoulders.’

She went out on to the verandah and watched him leave the house. He waved his hand to her. It gave her a little thrill as she looked at him; he was forty-one, but he had the lithe figure and the springing step of a boy.

William Somerset Maugham

The Painted Veil

"…the painted veil which those who live call Life."

SHE gave a startled cry.

"What"s the matter?" he asked.

Notwithstanding the darkness of the shuttered room he saw her face on a sudden distraught* with terror.

"Some one just tried the door."

"Well, perhaps it was the amah,* or one of the boys."

"They never come at this time. They know I always sleep after tiffin."*

"Who else could it be?"

"Walter," she whispered, her lips trembling.

She pointed to his shoes. He tried to put them on, but his nervousness, for her alarm was affecting him, made him clumsy, and besides, they were on the tight side. With a faint gasp of impatience she gave him a shoe horn. She slipped into a kimono and in her bare feet went over to her dressing-table. Her hair was shingled and with a comb she had repaired its disorder before he had laced his second shoe. She handed him his coat.

"How shall I get out?"

"You"d better wait a bit. I"ll look out and see that it"s all right."

"It can"t possibly be Walter. He doesn"t leave the laboratory till five."

"Who is it then?"

They spoke in whispers now. She was quaking. It occurred to him that in an emergency she would lose her head and on a sudden he felt angry with her. If it wasn"t safe why the devil had she said it was? She caught her breath and put her hand on his arm. He followed the direction of her glance. They stood facing the windows that led out on the verandah. They were shuttered and the shutters were bolted. They saw the white china knob of the handle slowly turn. They had heard no one walk along the verandah. It was terrifying to see that silent motion. A minute passed and there was no sound. Then, with the ghastliness of the supernatural, in the same stealthy, noiseless, and horrifying manner, they saw the white china knob of the handle at the other window turn also. It was so frightening that Kitty, her nerves failing her, opened her mouth to scream; but, seeing what she was going to do, he swiftly put his hand over it and her cry was smothered in his fingers.

"For God"s sake don"t do that," he whispered irritably. "If we"re in for it we"re in for it. We shall just have to brazen it out."

She looked for her handkerchief and knowing what she wanted he gave her her bag.

"Where"s your topee?"*

"I left it downstairs."

"I say, you must pull yourself together. It"s a hundred to one it wasn"t Walter. Why on earth should he come back at this hour? He never does come home in the middle of the day, does he?"

"I"ll bet you anything you like it was the amah."

She gave him the shadow of a smile. His rich, caressing voice reassured her and she took his hand and affectionately pressed it. He gave her a moment to collect herself.

"Look here, we can"t stay here for ever," he said then. "Do you feel up to going out on the verandah and having a look?"

"I don"t think I can stand."

"Have you got any brandy in here?"

She shook her head. A frown for an instant darkened his brow, he was growing impatient, he did not quite know what to do. Suddenly she clutched his hand more tightly.

"Suppose he"s waiting there?"

He forced his lips to smile and his voice retained the gentle, persuasive tone the effect of which he was so fully conscious of.

"That"s not very likely. Have a little pluck, Kitty. How can it possibly be your husband? If he"d come in and seen a strange topee in the hall and come upstairs and found your room locked, surely he would have made some sort of row. It must have been one of the servants. Only a Chinese would turn a handle in that way."

She did feel more herself now.

"It"s not very pleasant even if it was only the amah."

"She can be squared and if necessary, I"ll put the fear of God into her. There are not many advantages in being a government official, but you may as well get what you can out of it."

He must be right. She stood up and turning to him stretched out her arms: he took her in his and kissed her on the lips. It was such rapture that it was pain. She adored him. He released her and she went to the window. She slid back the bolt and opening the shutter a little looked out. There was not a soul. She slipped on to the verandah, looked into her husband"s dressing-room and then into her own sitting-room. Both were empty. She went back to the bedroom and beckoned to him.

"I believe the whole thing was an optical delusion."

"Don"t laugh. I was terrified. Go into my siting-room and sit down. I"ll put on my stockings an some shoes."

HE did as she bade and in five minutes she joined him. He was smoking a cigarette.

"I say, could I have a brandy and soda?"

"Yes, I"ll ring."

"I don"t think it would hurt you by the look of things."

They waited in silence for the boy to answer. She gave the order.

"Ring up the laboratory and ask if Walter is there," she said then. "They won"t know your voice."

He took up the receiver and asked for the number. He inquired whether Dr. Fane was in. He put down the receiver.

"He hasn"t been in since tiffin," he told her. "Ask the boy whether he has been here."

"I daren"t. It"ll look so funny if he has and I didn"t see him."

The boy brought the drinks and Townsend helped himself. When he offered her some she shook her head.

"What"s to be done if it was Walter?" she asked.

"Perhaps he wouldn"t care."

Her tone was incredulous.

"It"s always struck me he was rather shy. Some men can"t bear scenes, you know. He"s got sense enough to know that there"s nothing to be gained by making a scandal. I don"t believe for a minute it was Walter, but even if it was, my impression is that he"ll do nothing. I think he"ll ignore it."

She reflected for a moment.

"He"s awfully in love with me."

"Well, that"s all to the good. You"ll get round him."

He gave her that charming smile of his which she had always found so irresistible. It was a slow smile which started in his clear blue eyes and travelled by perceptible degrees to his shapely mouth. He had small white even teeth. It was a very sensual smile and it made her heart melt in her body.

"I don"t very much care," she said, with a flash of gaiety. "It was worth it."

"It was my fault."

"Why did you come? I was amazed to see you."

"I couldn"t resist it."

"You know you can always count on me," he said.

"I"m so happy with you. I wish I could make you as happy as you make me."

"You"re not frightened any more?"

"I hate Walter," she answered.

He did not quite know what to say to this, so he kissed her. Her face was very soft against his.

William Somerset Maugham The Painted Veil

"…the painted veil which those who live call Life."

SHE gave a startled cry.
"What"s the matter?" he asked.
Notwithstanding the darkness of the shuttered room he saw her face on a sudden distraught* with terror.
"Some one just tried the door."
"Well, perhaps it was the amah,* or one of the boys."
"They never come at this time. They know I always sleep after tiffin." *
"Who else could it be?"
"Walter," she whispered, her lips trembling.
She pointed to his shoes. He tried to put them on, but his nervousness, for her alarm was affecting him, made him clumsy, and besides, they were on the tight side. With a faint gasp of impatience she gave him a shoe horn. She slipped into a kimono and in her bare feet went over to her dressing-table. Her hair was shingled and with a comb she had repaired its disorder before he had laced his second shoe. She handed him his coat.
"How shall I get out?"
"You"d better wait a bit. I"ll look out and see that it"s all right."
"It can"t possibly be Walter. He doesn"t leave the laboratory till five."
"Who is it then?"
They spoke in whispers now. She was quaking. It occurred to him that in an emergency she would lose her head and on a sudden he felt angry with her. If it wasn"t safe why the devil had she said it was? She caught her breath and put her hand on his arm. He followed the direction of her glance. They stood facing the windows that led out on the verandah. They were shuttered and the shutters were bolted. They saw the white china knob of the handle slowly turn. They had heard no one walk along the verandah. It was terrifying to see that silent motion. A minute passed and there was no sound. Then, with the ghastliness of the supernatural, in the same stealthy, noiseless, and horrifying manner, they saw the white china knob of the handle at the other window turn also. It was so frightening that Kitty, her nerves failing her, opened her mouth to scream; but, seeing what she was going to do, he swiftly put his hand over it and her cry was smothered in his fingers.
Silence. She leaned against him, her knees shaking, and he was afraid she would faint. Frowning, his jaw set, he carried her to the bed and sat her down upon it. She was as white as the sheet and notwithstanding his tan his cheeks were pale too. He stood by her side looking with fascinated gaze at the china knob. They did not speak. Then he saw that she was crying.
"For God"s sake don"t do that," he whispered irritably. "If we"re in for it we"re in for it. We shall just have to brazen it out."
She looked for her handkerchief and knowing what she wanted he gave her her bag.
"Where"s your topee?" *
"I left it downstairs."
"Oh, my God!"
"I say, you must pull yourself together. It"s a hundred to one it wasn"t Walter. Why on earth should he come back at this hour? He never does come home in the middle of the day, does he?"
"Never."
"I"ll bet you anything you like it was the amah."
She gave him the shadow of a smile. His rich, caressing voice reassured her and she took his hand and affectionately pressed it. He gave her a moment to collect herself.
"Look here, we can"t stay here for ever," he said then. "Do you feel up to going out on the verandah and having a look?"
"I don"t think I can stand."
"Have you got any brandy in here?"
She shook her head. A frown for an instant darkened his brow, he was growing impatient, he did not quite know what to do.

Уильям Сомерсет Моэм

Узорный покров

О, не приподнимай покров узорный,

Который люди жизнью называют.

На замысел этой книги меня натолкнули следующие строки из Данте:

«Deh, quando tu sarai tornato al mondo, e riposato de la lunga via», seguitò’l terzo spirito al secondo, «recorditi di me che son la Pia: Siena mi fe’; disfecimi Maremma; salsi colui che’nnanellata pria disposando m’avea con la sua gemma».

Разделы