Накануне Дня славянской письменности и культуры, который в последние годы приобрел не только общецерковное, но и государственное значение, кандидат филологических наук, доцент, преподаватель Сретенской Духовной Семинарии и ПСТГУ Л.И. Маршева дала интервью корреспондентам Первого канала. Оно было посвящено истории и перспективам церковнославянского языка и его значению для развития современного русского языка.

С генетической точки зрения данный язык является прямым потомком старославянского языка. Последний был создан в середине IX века святыми братьями Кириллом и Мефодием и изначально предназначался для перевода греческих богослужебных книг. То есть литургическая функция была заложена в нем исконно и намеренно.

Старославянский язык очень быстро распространился на разных славянских территориях, и в конце Х века, вместе Крещением, пришел на Русь, где в результате адаптации перерос в церковнославянский язык.

Иными словами, богослужебный язык, используемый в современной литургической практике, насчитывает более десяти столетий непрерывной истории, которая восходит к миссионерско-просветительской деятельности славянских Первоучителей.

Более того, русский язык, берущий свое начало также в конце Х века, всегда развивался в непротиворечивом добрососедстве двух стихий: устно-разговорной и книжно-письменной, что представлено по преимуществу именно церковнославянскими образцами.

Данное обстоятельство, безусловно, наложило отпечаток на общий характер русского языка, в который органично вписались, обогатив его, старославянизмы и церковнославянизмы. Рядовой участник коммуникации даже не ощущает их инаковости: бытие, воскликнуть, глава, изгнание, прах, прекрасный, хождение… Между тем они по научно-лингвистическим классификациям являются заимствованиями.

Церковнославянский язык, выполняя богослужебную функцию, характеризуется стилистической однородностью, поскольку ориентирован только на называние «высоких» материй. При этом взятый как автономная система, он абсолютно нейтрален, не окрашен – настроен на один эмоциональный и экспрессивный регистр.

Данное обстоятельство резко отличает церковнославянский язык от русского, который разбит на несколько функциональных стилей, ранжирующихся содержательно и структурно. Речь идет прежде всего о размежевании на книжные и разговорные подсистемы. Элементы последних просто немыслимы в церковнославянских текстах.

Было бы, конечно, ошибкой заявлять, что в богослужебном языке вовсе нет бытовой, профанной лексики.

Она есть, но доминируют все же богословская терминология, сакральные слова в самом широком смысле, ради которых, собственно, и придумывался первый книжно-письменный, общеславянский литературный язык, исторически развившийся в четыре редакции, в том числе в русскую – церковнославянский язык.

Можно сделать и другой поспешный вывод: подобная понятийно-предметная ограниченность сказывается на небольшом объеме словарного фонда.

Однако этот тезис без труда поддается развенчанию: даже основной лексический инвентарь богослужебного языка насчитывает один миллион единиц – ничуть не меньше, чем в русском.

Вполне ожидаемо и следующее возражение: «Но ведь многие единицы вообще не употребляются в современной практике либо принципиально изменили свои значения: алектор, гобзование – жительство, иногда».

Это так. Но кто из носителей русского языка может с уверенностью сказать, что он знает все его слова? Лексический минимум превращается (если превращается) в максимум очень постепенно и многотрудно. Так куда же спешить осваивающим церковнославянский язык.

Из предыдущих рассуждений вроде бы получается, что церковнославянский язык – некий стабильный монолит, скучно однообразный и абсолютно неперспективный. И это тоже ложное впечатление.

Старославянский язык, а затем и его восточнославянский извод бытовали как литературные языки, что наделяло их некоторыми типологическими характеристиками.

До начала XVIII столетия церковнославянский был полифункциональной системой. Так, на нем по преимуществу написана древнерусская художественная литература, официально-деловые памятники, научно-богословские труды.

Книжно-письменный язык обслуживал 167 жанров: сакральных, мемориальных, агиографических…

Церковнославянский язык обладает свойством нормированности, то есть в нем представлены образцы письма, чтения, грамматики, лексики. Причем они гибкие – в более или менее строгих вариантах.

Наконец, как и любая другая литературная форма, богослужебный язык кодифицирован – его престижные модели зафиксированы в авторитетных источниках.

И здесь опять-таки налицо специфика: первейшим и главнейшим механизмом являются так называемые образцовые тексты – своды библейских книг: писать правильно то или иное слово значило писать его так, как написано в Библии. С XVI века их дополнили грамматики, словари и т. д.

Разумеется, все перечисленные признаки – функциональная и жанровая стратификация, наличие нормированности и кодифицированности, можно в случае надобности или «реанимировать», или адаптировать к современным условиям.

Богослужебный язык – динамично развивающаяся система, что наглядно демонстрирует новейшее время, когда интенсивно пишутся акафисты и службы новопрославленным святым.

Надо особо подчеркнуть: жанровая потенциальность церковнославянского – одна из плодотворных форм его развития, что может самым живительным образом повлиять на русский язык, избавив последний от деструктивной жаргонизации и катастрофического снижения речевой культуры.

Те, кто ратуют за переход в богослужении на русский язык, говорят о запутанности церковнославянского синтаксиса и морфологии.

Но любому человеку, владеющему азами лингвистической теории и обладающему логическим мышлением, по силам найти в предложении грамматическую основу (подлежащее и сказуемое), присоединить к ней другие члены, выстроить их в привычный для современного уха и глаза порядок – и уловить смысловую нить.

Многие морфологические явления также теряют свою пугающую загадочность, если подойти к ним обдуманно, сообразовываясь со сведениями из современного языка, в котором есть реликтовые остатки звательной формы, двойственного числа, аориста и проч.

Ведь недаром подсчитано: русский и церковнославянский языки обладают до 80 процентов схожих синтаксических и морфологических структур. Если знать, что грамматика – один из самых систематизированных, абстрактных языковых ярусов, можно оценить, насколько велика приведенная цифра.

А значит, как это ни парадоксально, именно о грамматический аргумент разбиваются все доводы сторонников богослужения на русском языке.

Общеизвестно, что в настоящее время церковнославянский язык является официальным, «рабочим» языком Русской Православной Церкви. Он благословлен высшей духовной иерархией.

Разумеется, и здесь находится контраргумент: зачем использовать непонятный церковнославянский, когда есть русский – общегосударственный, общеупотребительный, общеобязательный для всех граждан Российской Федерации.

Вновь приходится напоминать: устно-разговорная и книжно-письменная (церковнославянская) разновидности всегда находились в отношениях дополнительного распределения: то, что можно было выразить в одном коде, не вербализировалось в другом. И самое главное – никаких осложнений при коммуникативном переориентировании не возникало.

И именно поэтому многочисленные альтернативные попытки литургии на русском, украинском и белорусском и иных языках всякий раз оборачивались неудачей, а посему отнесены церковными иерархами к маргинальным.

Надо честно и смиренно признать: вопрос о затемненности церковнославянского языка лежит не столько в собственно лингвистической плоскости, сколько в элементарной непросвещенности большинства православных верующих.

Да, понять церковнославянские тексты действительно непросто. Для решения данной проблемы можно предложить многоплановые варианты: создание специальных церковнославянско-русских словарей, переводов (учебных, экзегетических, художественных и проч.), учебно-методических пособий, которые бы учитывали специфику разных аудиторий (в зависимости от возраста, образования, литургического опыта и т. п.).

Иными словами, требуются меры по масштабной популяризации церковнославянского языка.

И здесь нельзя не упомянуть о чрезвычайно важном аспекте. Язык Русской Православной Церкви включен в научной типологии в разряд классических. Связано это с его актуальной и высокой социокультурной ценностью. Данное обстоятельство в свою очередь влечет за собой необходимость преподавания богослужебного языка – в средней и высшей школе, с тем чтобы шла непрерывная передача его знания.

Своеобразие богослужебного языка, которое доказательно объясняется с разных позиций – исторической, функциональной, богословской, научной и мн. др., слишком очевидно. Так как очевидна и незыблемость его литургического статуса.

Поэтому не может быть никакой речи о замене его на русский.

Следовательно, каждому человеку, приходящему в храм и искренно верующему, что его молитва дойдет до Господа, необходимо приложить максимум усилий для познания богослужебного языка.

За последние десять-двадцать лет социальные психологи многое узнали о целях и их достижении. Эта книга – моя попытка обобщить информацию, которая содержится в научных журналах и учебниках, и сделать так, чтобы она принесла пользу множеству людей.

Чтобы добраться до цели, нужно сначала решить, куда вы хотите попасть. Это так очевидно, что вы, наверное, удивлены, зачем я об этом пишу. Но, несмотря на всю очевидность этого шага, мы на удивление часто забываем его сделать. Конечно, вам кажется, что вы ставите перед собой много целей, но так ли это ? Или вы просто мечтаете, как станете счастливее, успешнее, укрепите свое здоровье, но не решили, что сделаете для этого? У вас множество желаний , но сколько из них вы превратили в настоящие цели? Желания, не преобразованные в цели, так и остаются мечтами. Предположим, вы хотите отдохнуть. Но если ваши планы не пойдут дальше мысли «Вот бы отправиться в теплые края!», то вы вряд ли куда-нибудь поедете.

Ставить цели важно, и в этой главе я описываю исследования, которые помогут вам понять почему. Но это еще не все. Ведь способ постановки цели – мысленная формулировка желаемого результата и нужных для этого действий – имеет такую же значимость. Успех вероятнее, когда вы сосредоточиваетесь на правильных подробностях.

Сказать человеку «Приложи максимум усилий!» – прекрасный способ мотивировать его, правда? Большинство из нас много раз произносило или слышало эту фразу. Она всегда говорится из лучших побуждений и призвана подбодрить человека, не оказывая на него чрезмерного давления. Предполагается, что, услышав этот призыв, любой должен проявить себя наилучшим образом. Но этого не происходит, потому что «приложи максимум усилий» – никудышное средство мотивации.

И основная причина в том, что эта фраза весьма неопределенна. Что такое для меня максимум усилий? Представьте, что вы руководитель и поручаете своему подчиненному изучить возможность продажи, которая может принести большую прибыль компании. Это трудоемкое и очень важное задание. Что вы скажете сотруднику? «Боб, приложите максимум усилий». Но каков максимум усилий для Боба? И как вы определите, что он их прикладывает? И как Бобу это определить? Знает ли Боб – или еще кто-нибудь, – как выглядит этот максимум усилий?

Услышав такой призыв, никто не думает: «Я буду трудиться до тех пор, пока у меня есть возможность приложить хоть немного больше усилий». Это было бы глупо и, наверное, заняло бы столько времени, что не принесло пользы ни вам, ни Бобу. Услышав фразу «Приложите максимум усилий», человек думает: «Я выполню это задание достаточно хорошо, чтобы руководитель поверил, будто я приложил максимум усилий, и остался доволен». Нельзя сказать, что такая мысль вдохновляет. При отсутствии конкретной цели призыв приложить максимум усилий , как ни парадоксально, приводит к скромным результатам, это верная дорога к невысокому качеству работы.

Какова же альтернатива? Ставить конкретные трудные цели. Эдвин Локк и Гарри Латхэм, два выдающихся специалиста по организационной психологии, несколько десятилетий изучали высокую эффективность как результат постановки конкретных и трудных целей {1}. Изучив результаты более чем тысячи исследований, проведенных по всему миру, они обнаружили: когда цель формулируется с точным указанием нужного итога, причем планка достижения устанавливается высоко , результаты намного лучше, чем в случае целей с неопределенной формулировкой и заниженным уровнем достижений. И это верно независимо от происхождения целей: вы можете ставить их себе сами, получить в качестве задания или разрабатывать вместе с родителями, учителем, руководителем или коллегами.

Почему конкретные трудные цели мотивируют лучше, чем пожелание «приложите максимум усилий»? С конкретностью все более-менее ясно: когда люди знают, чего от них ждут (или сами решают, чего хотят достичь), это устраняет возможность довольствоваться меньшим – сказать себе, что все и так «достаточно хорошо». Если же вы стремитесь к чему-то неопределенному, то слишком велико искушение пойти по легкому пути, когда вы устанете, разочаруетесь или почувствуете скуку. Но четкая цель не дает спуску: вы или достигли ее, или нет. В последнем случае ничего не остается, кроме как продолжать попытки, если вы стремитесь к успеху.

А теперь – вторая характеристика цели: трудность . Не опасно ли ставить трудные цели, не возникнут ли проблемы, если я подниму планку высоко? Не приведет ли это к разочарованию и провалу? Вовсе нет! (Вы видели фильм «Выстоять и сделать»? Если Хайме Эскаланте смог научить отстающих школьников математическому анализу, представьте, чего вы могли бы достичь, если бы решились на попытку!) Конечно, не нужно ставить недостижимые цели. Главное, чтобы они были трудными, но реальными. Ведь сложные задачи заставляют вас (зачастую на подсознательном уровне) сильнее стараться, больше сосредоточиваться на цели, дольше проявлять упорство и использовать самые эффективные стратегии.

Локк и Латхэм доказали, что это верно для различных групп людей, чьи повседневные цели не похожи: ученых, бизнесменов, водителей грузовиков, рабочих и лесозаготовителей. В ходе исследования, проведенного в начале 1970-х годов, Латхэм обнаружил, что водители лесовозов транспортировали на лесопилку грузы, вес которых составлял в среднем 60 % от допускаемого законом предела. Из-за этого впустую пропадало время и другие ресурсы компании. Но у водителей не было конкретной задачи относительно грузов, которые они должны были перевозить за один раз. Тогда Латхэм поставил перед ними цель: перевозить грузы весом, составляющим 94 % от допускаемого законом предела. Через девять месяцев Латхэм проверил показатели и обнаружил, что теперь средний вес груза превышал 90 %. Компания сэкономила суммы, которые сегодня выражались бы в миллионах долларов.

Итак, если поставить перед водителями цель – перевозить гораздо больше леса, то они и будут перевозить гораздо больше леса. Люди чаще всего делают только то, о чем их попросят, и не более. Поручите человеку добиться отличных результатов, и вероятность их получения значительно повысится, если вы укажете, что значит «отличные результаты». Ставьте перед собой трудные цели, и качество вашей работы будет стремиться к этому уровню. В одном исследовании с участием почти трех тысяч федеральных служащих те из них, кто соглашался с утверждениями вроде «у меня сложная работа» и «людям в моей группе нужно упорно трудиться», показывали самые высокие результаты при ежегодной оценке их эффективности.

Наверное, они чувствовали себя несчастными? Вовсе нет. Постановка и достижение сложных целей приводит не только к отличным результатам, но и к дополнительным преимуществам. Вспомните два случая из своей жизни: когда вам удалось добиться чего-то трудного и когда вы справились с относительно легкой задачей. А теперь сравните свои ощущения: когда вам было приятнее? Успех в тяжелом деле приносит больше радости и усиливает ощущение благополучия. А легкая победа почти не вспоминается. Согласно недавно проведенному в Германии исследованию, только те сотрудники, которые считали свою работу трудной, сообщали, что со временем они начинают ощущать большее удовлетворение и гордость за свои достижения.

Возникает вопрос: удовлетворение от работы вызывает улучшение результатов или наоборот? Верны оба ответа: удовлетворение от работы усиливает преданность сотрудников своей организации и повышает их уверенность в своих силах. Это, в свою очередь, позволяет им браться за более сложные задания, что приводит к росту эффективности в работе и удовлетворения от нее, и т. д. Постановка конкретных трудных целей создает цикл успеха и радости, который может повторяться бесконечно; Локк и Латхэм называют его «циклом высокой эффективности» {2}.