Двухлетнее путешествие, которое совершил Джордж Байрон. Знакомство с Гвиччиоли, участие в движении карбонариев

Восточные поэмы Байрона (1813 - 1816) Результатом путешествия Байрона я вились его поэмы. Начиная с 1813 года, из-под пера Байрона одна за другой выходят романтические поэмы, впоследствии получившие название "восточных". К этому циклу относятся следующие поэмы: "Гяур" (1813), "Абидосская невеста" (1813), "Корсар" (1814), "Лара" (1814), "Осада Коринфа" (1816) и "Паризина" (1816). Определение это в полной мере, если иметь в виду колорит, относится только к первым трем; в "Ларе" же, как указывал сам поэт, имя испанское, а страна и время события конкретно не обозначены, в "Осаде Коринфа" Байрон переносит нас в Грецию, а в "Паризине" - в Италию. В стремлении объединить эти поэмы в один цикл есть известная логика, подсказанная общими признаками, характерными для всех названных поэм. В них Байрон создает ту романтическую личность, которая впоследствии, преимущественно в XIX веке, стала называться "байронической". Героем "восточных поэм" Байрона является обычно бунтарь-отщепенец, отвергающий все правопорядки собственнического общества. Это - типичный романтический герой; его характеризуют исключительность личной судьбы, необычайные страсти, несгибаемая воля, трагическая любовь, роковая ненависть. Индивидуалистическая и анархическая свобода является его идеалом. Восхваление индивидуалистического бунтарства было выражением духовной драмы Байрона, причину которой следует искать в гибели освободительных идеалов революции и установлении мрачной торийской реакции. Этот байроновский индивидуализм был впоследствии весьма отрицательно оценён передовыми современниками английского поэта. Однако ко времени появления "восточных поэм" это их противоречие не столь резко бросалось в глаза. Гораздо более важным тогда было другое: страстный призыв к действию, к борьбе, которую Байрон устами своих неистовых героев провозглашал главным смыслом бытия. Самая замечательная черта "восточных поэм" - воплощённый в них дух действия, борьбы, дерзновения, презрения ко всякой апатии, жажда битвы, которая будила от малодушной спячки изверившихся людей, подымала уставших, зажигала сердца на подвиг. Современников глубоко волновали разбросанные повсюду в "восточных поэмах" мысли о гибели сокровищ человеческих сил и талантов в условиях буржуазной цивилизации; так, один из героев "восточных поэм" грустит о своих "нерастраченных исполинских силах", а другой герой, Конрад, был рождён с сердцем, способным на "великое добро", но это добро ему не дано было сотворить. Селим мучительно тяготится бездействием; Лара в юности мечтал "о добре" и т.д. Торжество реакции породило настроения трусливости и ренегатства (человек, изменивший своим убеждениям и перешедший в лагерь противников, отступник, изменник). Реакционные романтики воспевали "покорность провидению", бесстыдно прославляли кровопролитную войну, угрожали "карой небесной" тем, кто ропщет на свою судьбу; в их творчестве всё сильнее звучали мотивы безволия, апатии, мистики. Настроение подавленности заражало многих лучших людей эпохи. Безвольным, безликим героям реакционных романтиков Байрон противопоставил могучие страсти, исполинские характеры своих героев, которые стремятся подчинить себе обстоятельства, а если это им не удаётся, то они гордо погибают в неравной борьбе, но не идут ни на какой компромисс с совестью, не делают ни малейшей уступки ненавистному миру палачей и тиранов. Их одинокий протест бесперспективен, и это с самого начала накладывает трагический оттенок на весь их облик. Но, с другой стороны, их беспрестанное стремление к действию, к борьбе придаёт им неотразимое очарование, увлекает и волнует.

Композиция и стиль "восточных поэм" весьма характерны для искусства романтизма. Где происходит действие этих поэм, неизвестно. Оно развёртывается на фоне пышной, экзотической природы: даются описания бескрайнего синего моря, диких прибрежных скал, сказочно прекрасных горных долин. Однако тщетно было бы искать в них изображения ландшафтов какой-либо определённой страны. Каждая из "восточных поэм" является небольшой стихотворной повестью, в центре сюжета которой стоит судьба одного какого-либо романтического героя. Всё внимание направлено на то, чтобы раскрыть внутренний мир этого героя, показать глубину его бурных и могучих страстей. Поэмы 1813 - 1816 годов отличаются сюжетной завершённостью; главный герой не является лишь связующим звеном между отдельными частями поэмы, но представляет собой главный интерес и предмет её. Зато здесь нет больших народных сцен, политических оценок текущих событий, собирательных образов простых людей из народа. Протест, звучащий в этих поэмах, романтически абстрактен. Построение сюжета характеризуется отрывочностью, нагромождением случайных деталей; повсюду много недомолвок, многозначительных намёков. Можно догадываться о мотивах, движущих поступками героя, но часто нельзя понять, кто он, откуда пришёл, что ждёт его в будущем. Действие начинается обычно с какого-либо момента, выхваченного из середины или даже конца повествования, и лишь постепенно становится ясно то, что происходило ранее. Раньше всех "восточных поэм" увидел свет "Гяур". Гяуром мусульмане называли иноверцев. Сюжет этой поэмы сводится к следующему: Гяур на смертном одре исповедуется монаху. Его бессвязный рассказ - это бред умирающего, какие-то обрывки фраз, последняя мучительная вспышка сознания. Лишь с большим трудом можно уловить нить его мыслей. Гяур страстно любил Лейлу, она отвечала ему взаимностью. Радость и свет наполняли всё существо гяура. Но ревнивый и коварный муж Лейлы Гессан выследил её и злодейски убил. Гяур страшно отомстил тирану и палачу Лейлы. Гессан погиб мучительной смертью от его руки.

Джордж Байрон, фото и биографию которого вы найдете в этой статье, заслуженно считается великим Годы его жизни - 1788-1824. С эпохой романтизма неразрывно связано творчество Джорджа Байрона. Отметим, что романтизм возник в конце 18 - начале 19 века в Западной Европе. Это направление в искусстве появилось в результате Французской революции и просветительства, связанного с нею.

Романтизм Байрона

Люди, которые старались мыслить прогрессивно, были недовольны итогами революции. Кроме того, политическая реакция усилилась. Романтики в результате этого разделились на два противоборствующих лагеря. Одни призывали общество возвратиться к патриархальному быту, к традициям Средневековья, отказаться от решения назревших проблем. Другие же ратовали за продолжение дела Французской революции. Они стремились внести в жизнь идеалы свободы, равенства и братства. Джордж Байрон примкнул именно к ним. Проводимую английским правительством колониальную политику он резко обличал. Байрон выступал против принятия антинародных законов и подавления свобод. Этим он вызвал большое недовольство власти.

Жизнь на чужбине

В 1816 году против поэта началась враждебная кампания. Ему пришлось навсегда покинуть родную Англию. Изгнанник на чужбине активно участвовал в борьбе греческих повстанцев и итальянских карбонариев за независимость. Известно, что А.С. Пушкин считал гением этого поэта-бунтаря. Англичанин пользовался большой популярностью у декабристов. Белинский, выдающийся русский критик, также не обошел его вниманием. О Байроне он отзывался как о поэте, который внес большой вклад в мировую литературу. Хотите познакомиться с ним поближе? Предлагаем прочитать подробную биографию Байрона.

Происхождение Байрона

Он родился в Лондоне 22 января 1788 г. Происхождение его было высоким как со стороны отца, так и со стороны матери. И Джон Байрон, и Кэтрин Гордон были выходцами из высшей аристократии. Тем не менее детство будущего поэта прошло в условиях крайней бедности.

Дело в том, что Джон Байрон, гвардейский офицер (на фото выше), вел очень расточительную жизнь. Отец будущего поэта промотал за короткий срок два больших состояния, которые достались ему от первой супруги и от второй, матери мальчика. У Джона от первого брака была дочь Августа. Ее воспитывала бабушка, и только в 1804 году началась ее дружба со сводным братом.

Раннее детство

Родители вскоре после рождения Джорджа разошлись. Отец отправился во Францию и умер там. В шотландском городе Эбердине прошло раннее детство будущего поэта. Здесь же он обучался в Грамматической школе. По окончании третьего класса из Англии пришло сообщение о том, что двоюродный дед Джорджа умер. Так Байрону по наследству перешел титул лорда, а также Ньюстедское аббатство - родовое поместье, находящееся в Ноттингемском графстве.

И замок, и поместье были в запущенном состоянии. Средств на их восстановление не хватало. Поэтому мать Джорджа Байрона решила сдать в аренду Ньюстедское аббатство. Сама она вместе с сыном поселилась в Саутвелле, расположенном неподалеку.

Что омрачало детство и юность Байрона?

Детство и юность Байрона омрачало не только отсутствие средств. Дело в том, что Джордж был хромым от рождения. Доктора придумывали различные приспособления для того, чтобы справиться с хромотой, однако она не проходила. Известно, что мать Байрона имела неуравновешенный характер. Она попрекала сына в пылу ссор этим физическим недостатком, что причиняло молодому человеку глубокие страдания.

Обучение в Харроу

Джордж в 1801 году поступил в закрытую школу в Харроу. Она была предназначена для детей знатного происхождения. Здесь готовили будущих дипломатов и политиков. Роберт Пиль, ставший затем министром внутренних дел, а впоследствии и премьер-министром Англии, учился в одном классе с таким великим поэтом, как Джордж Гордон Байрон. Биография нашего героя продолжается событиями в личной жизни.

Первая любовь

В возрасте 15 лет, в 1803 году, Байрон влюбился в Мэри Чаворт. Это произошло во время каникул. Девушка была старше Джорджа на 2 года. Вместе они проводили много времени. Однако этой дружбе не суждено было закончиться свадьбой. Любовь к Мэри долгие годы терзала романтическую душу такого поэта, как Байрон Джордж Гордон. Краткая биография переходит к описанию студенческих лет Джорджа.

Студенческие годы

Юноша в 1805 году стал студентом Кембриджского университета. Период обучения в нем был временем проказ, наслаждения и веселья. Кроме того, Джордж увлекался спортом. Он занимался боксом, плаванием, фехтованием, верховой ездой. Впоследствии стал одним из лучших в Англии пловцов Джордж Байрон. Интересные факты о нем, не правда ли? В это же время он увлекся чтением. Вскоре многие начали замечать, что у Байрона Он был способен запоминать текст целыми страницами.

Первые сборники стихотворений

"Британские барды", Джордж Байрон

Краткая биография знакомит читателей и с трудностями, с которыми пришлось столкнуться поэту на протяжении его жизненного пути. В частности, в журнале "Эдинбургское обозрение" в 1808 году появилась анонимная рецензия. В ней неизвестный беспощадно высмеял произведения Байрона. Он написал, что тот не владеет языком художественной литературы и посоветовал ему учить поэзию, а не публиковать корявые стихи. Джордж Байрон в ответ на это издал в 1809 году поэму "Британские барды". Успех произведения был огромным. Поэма выдержала четыре издания.

Двухлетнее путешествие, которое совершил Джордж Байрон

Краткая биография его отмечена двухлетним путешествием, в которое Байрон отправился в конце 1809 г. Он закончил в это время свою поэму под названием "По стопам Горация", а также создал стихотворные путевые заметки. Путешествие сильно повлияло на развитие творчества и поэтического дара Байрона. Путь его начался с Португалии, после чего Джордж посетил остров Мальту, Испанию, Албанию, Грецию, Константинополь. Летом 1811 года Байрон возвратился в Англию. Здесь он узнал о том, что его мать тяжело больна. Однако Джорджу не удалось застать ее в живых.

"Паломничество Чайльд-Гарольда"

Джордж уединился в Ньюстеде и принялся за работу над своей новой поэмой, которую он назвал "Паломничество Чайльд-Гарольда". Однако когда произведение было закончено, редактор Меррей выдвинул требование исключить из поэмы строфы, имеющие политический характер. Джордж Байрон, биография которого свидетельствует о его любви к свободе, отказался переделывать произведение.

В образе Чайльд-Гарольда Байрон воплотил черты нового героя, который находится в непримиримом конфликте с моралью и обществом. Актуальность данного образа обеспечила успех поэмы. Она была переведена практически на все языки мира. Вскоре имя Чайльд-Гарольда стало нарицательным. Под ним подразумевается разочарованный во всем человек, который протестует против действительности, враждебной ему.

Деятельность в Палате лордов

Он решил отстаивать свою позицию не только в стихах. Джордж Байрон вскоре занял место в которое досталось поэту по наследству. В Англии в это время очень популярно стало луддитское движение, заключавшееся в протесте ткачей против появившихся ткацких машин. Дело в том, что автоматизация труда многих из них оставила без работы. А у тех, кому удалось получить ее, сильно снизилась заработная плата. Люди видели корень зла в и принялись разрушать их.

Правительство решило издать закон, согласно которому те, кто разрушал машины, должны были быть приговорены к смертной казни. Байрон произнес речь в парламенте, протестуя против столь бесчеловечного законопроекта. Джордж заявил, что государство призвано защищать интересы граждан, а не нескольких монополистов. Однако несмотря на его протесты, закон был принят в феврале 1812 г.

В стране после этого начался террор против ткачей, которых стали осуждать на казнь, ссылать в ссылку, заключать в тюрьму. Байрон не остался в стороне от этих событий и опубликовал свою гневную оду, в которой обличались авторы закона. Что написал Джордж Байрон еще в эти годы? Целая серия романтических поэм вышла из-под его пера. Расскажем вкратце и о них.

"Восточные поэмы"

Джордж Байрон с 1813 года создал серию романтических поэм. В 1813 году появились "Гяур" и "Абидосская невеста", в 1814 г. - "Лара" и "Корсар", в 1816 г. - "Осада Коринфа". В литературе их принято называть "Восточными поэмами".

Неудачная женитьба

Английский поэт Джордж Байрон в январе 1815 г. женился на Аннабелле Мильбенк. Эта девушка происходила из аристократической Супруга Байрона выступала против его общественной деятельности, явно противоречившей курсу правительства. В семье в результате этого возникали размолвки.

У пары в декабре 1815 г. родилась дочь, которую назвали Адой Августой. А уже в январе 1816 г. жена ушла от Байрона без объяснения причины. Родители ее сразу же выступили инициаторами бракоразводного процесса. Байрон в это время создал несколько произведений, посвященных Наполеону, в которых выразил мнение о том, что, ведя войну против Бонапарта, Англия принесла своему народу много горя.

Байрон покидает Англию

Развод, а также "неправильные" политические взгляды привели к тому, что на поэта началась травля. Газеты до такой степени раздули скандал, что Байрон не мог даже просто выйти на улицу. Он покинул родину 26 апреля 1816 года и больше уже не вернулся в Англию. Последним стихотворением, написанным в родных краях, стали "Стансы к Августе", посвященные Байрона, которая была для него опорой все это время и поддерживала в Джордже творческий дух.

Швейцарский период

Сначала Байрон намеревался пожить во Франции, а потом в Италии. Однако французские власти запретили ему останавливаться в городах, разрешив только проехать по стране. Поэтому Джордж отправился в Швейцарию. Он поселился у Женевского озера на вилле Диодати. В Швейцарии он познакомился и подружился с Шелли. Период проживания в этой стране - с мая по октябрь 1816 г. В это время были созданы поэмы "Тьма", "Сон", "Шильонский узник". Кроме того, Байрон приступил к написанию еще одной поэмы, "Манфред", а также создал третью песнь "Чайльд-Гарольда". После этого он отправился в Венецию.

Знакомство с Гвиччиоли, участие в движении карбонариев

Здесь произошло знакомство с графиней Гвиччиоли, в которую Байрон влюбился. Женщина была замужем, однако она ответила поэту взаимностью. Тем не менее графиня вскоре уехала в Равенну вместе с мужем.

Поэт решил перебраться вслед за своей возлюбленной в Равенну. Это произошло в 1819 году. Здесь он активно участвовал в движении карбонариев, которые в 1821 году начали подготовку к восстанию. Однако оно не началось, поскольку некоторые члены организации оказались предателями.

Переезд в Пизу

В 1821 году Джордж Гордон перебрался в Пизу. Здесь он жил с графиней Гвиччиоли, к тому времени уже разведенной. Шелли также жил в этом городе, однако осенью 1822 года он утонул. Байрон с 1821 по 1823 г. создал следующие произведения: "Марино Фальеро", "Сарданапал", "Двое Фоскари", "Небо и земля", "Каин", "Вернер". Кроме того, он начал свою драму под названием "Преображенный урод", которая осталась незавершенной.

Байрон создавал знаменитого "Дон Жуана" в период с 1818 по 1823 год. Это великое творение, впрочем, тоже осталось незавершенным. Джордж прервал свою работу для того, чтобы участвовать в борьбе за независимость греческого народа.

Участие в борьбе за независимость греческого народа

Байрон осенью 1822 г. переехал в Геную, после чего отбыл в Миссолонги (в декабре 1823 г.). Однако в Греции, так же как и среди итальянских карбонариев, наблюдалось отсутствие единства среди повстанцев. Байрон потратил много сил, пытаясь сплотить бунтарей. Джордж провел большую организационную работу, пытаясь создать единую повстанческую армию. Очень напряженной была в то время жизнь поэта. К тому же он простудился. Байрон написал в день своего 36-летия стихотворение, получившее название "Сегодня мне исполнилось 36 лет".

Смерть Байрона

Он очень переживал из-за болезни Ады, своей дочери. Вскоре, однако, Байрон получил письмо с сообщением о том, что она выздоровела. Джордж на радостях сел на коня и отправился на прогулку. Однако начался сильный ливень, который стал фатальным для простуженного поэта. Жизнь Джорджа Байрона оборвалась 19 апреля 1824 года.

Байрон оказал большое влияние на мировую литературу 19 века. Появилось даже целое направление, известное как "байронизм", которое отразилось в творчестве Лермонтова и Пушкина. Что касается западной Европы, влияние этого поэта ощутили Генрих Гейне, Виктор Гюго, Адам Мицкевич. Кроме того, поэмы Байрона легли в основу музыкальных произведений Роберта Шумана, и Петра Чайковского. И по сей день в литературе ощущается влияние такого поэта, как Джордж Байрон. Биография и творчество его интересуют многих исследователей.

Восточные поэмы (1813-1816). 1811-1812 годы были годами подъема радикально-демократического движения в самой Англии и национально-освободительных движений в Европе. Могучий протест масс нашел в эти годы отражение в сатире Байрона и его политических стихотворениях. Однако с 1813 по 1816 год в Англии и на континенте реакция переходит в наступление по всему фронту. Трехлетие с 1813 по 1816 год было одним из самых мрачных и тяжелых во всей новой английской истории. Правящая верхушка Великобритании спешила воспользоваться победой в войне на континенте для того, чтобы задушить все свободолюбивые веяния и стремления. Она отменила «Habeas corpus act», издала драконовы законы о запрещении рабочих союзов и т. д.

Наступление внутренней и международной реакции произвело тягостное впечатление на Байрона. Он переживает глубокий душевный кризис. В его произведениях появляются мотивы мрачного отчаяния. Однако тема борьбы с политическим и всяким другим гнетом не только не пропадает, но еще более усиливается в его произведениях этого периода, которые принято называть «восточными поэмами». К этому циклу относятся следующие поэмы: «Гяур», 1813; «Абидосская невеста», 1813; «Корсар», 1814; «Лара», 1814; «Осада Коринфа», 1816; «Паризина», 1816.

Героем «восточных поэм» Байрона является обычно бунтарь-отщепенец, отвергающий все правопорядки собственнического общества. Это - типичный романтический герой; его характеризуют исключительность личной судьбы, необычайные страсти, несгибаемая воля, трагическая любовь, роковая ненависть. Индивидуалистическая и анархическая свобода является его идеалом. Этих героев лучше всего охарактеризовать словами Белинского, сказанными им о самом Байроне: «Это личность человеческая, возмутившаяся против общего и, в гордом восстании своем, опершаяся на самое себя». Восхваление индивидуалистического бунтарства было выражением духовной драмы Байрона, причину которой следует искать в гибели освободительных идеалов революции и установлении мрачной торийской реакции. Этот байроновский индивидуализм был впоследствии весьма отрицательно оценен передовыми современниками английского поэта. Например, А. С. Пушкин в «Евгении Онегине» подчеркнул, что индивидуализм романтического героя-сверхчеловека является на деле лишь постыдным себялюбием, которое

Лорд Байрон прихотью удачной

Облек в унылый романтизм

И безнадежный эгоизм.

Шелли со свойственной ему мягкостью и тактом во время первой встречи с Байроном в Швейцарии указал ему на бесплодность индивидуалистического бунта, порождаемого отсутствием перспективы, отсутствием четких политических идеалов. В поэме «Джулиан и Маддальо», в которой он описал свои беседы с Байроном, Шелли следующим образом охарактеризовал анархические и индивидуалистические тенденции Байрона до-итальянского периода:

И мнилось мне - орлиный дух ослеп,

На свой же нестерпимый блеск взирая.

Однако ко времени появления «восточных поэм» это их противоречие не столь резко бросалось в глаза. Гораздо более важным тогда (1813-1816) было другое: страстный призыв к действию, к борьбе, которую Байрон устами своих неистовых герот ев провозглашал главным смыслом бытия. Самая замечательная черта «восточных поэм» - воплощенный в них дух действия, борьбы, дерзновения, презрения ко всякой апатии, жажда битвы, которая будила от малодушной спячки изверившихся людей, подымала уставших, зажигала сердца на подвиг. Современников глубоко волновали разбросанные повсюду в «восточных поэмах» мысли о гибели сокровищ человеческих сил и талантов в условиях буржуазной цивилизации; так, один из героев «восточных поэм» грустит о своих «нерастраченных исполинских силах», а другой герой, Конрад, был рожден с сердцем, способным на «великое добро», но это добро ему не дано было сотворить. Селим мучительно тяготится бездействием; Лара в юности мечтал «о добре» и т. д.

Герои поэм Байрона выступают как судьи и мстители за поруганное человеческое достоинство; они стремятся к сокрушению оков, насильственно наложенных на человека современным им общественным строем. В их бурных монологах чувствуется отражение гнева, который подспудно зрел в те годы в народной толще и который поэт сумел чутко уловить и выразить в образах своих художественных произведений.

Торжество реакции породило настроения трусливости и ренегатства. Реакционные романтики воспевали «покорность провидению», бесстыдно прославляли кровопролитную войну, угрожали «карой небесной» тем, кто ропщет на свою судьбу; в их творчестве все сильнее звучали мотивы безволия, апатии, мистики. Настроение подавленности заражало многих лучших людей эпохи. Безвольным, безликим героям реакционных романтиков Байрон противопоставил могучие страсти, исполинские характеры своих героев, которые стремятся подчинить себе обстоятельства, а если это им не удается, то они гордо погибают в неравной борьбе, но не идут ни на какой компромисс с совестью, не делают ни малейшей уступки ненавистному миру палачей и тиранов. Их одинокий протест бесперспективен, и это с самого начала накладывает трагический оттенок на весь их облик. Но, с другой стороны, их беспрестанное стремление к действию, к борьбе придает им неотразимое очарование, увлекает и волнует. «Весь мир,- писал Белинский,- с затаенным волнением прислушивался к громовым раскатам мрачной лиры Байрона. В Париже его переводили и печатали еще быстрее, чем в самой Англии».

Композиция и стиль «восточных поэм» весьма характерны для искусства романтизма. Где происходит действие этих поэм, неизвестно. Оно развертывается на фоне пышной, экзотической природы: даются описания бескрайнего синего моря, диких прибрежных скал, сказочно прекрасных горных долин. Однако тщетно было бы искать в них изображения ландшафтов какой-либо определенной страны, как это имело место, например, в «Чайльд Гарольде». «Действие в «Ларе» происходит на Луне»,- писал по этому случаю Байрон своему издателю Муррею, советуя воздержаться от каких-либо комментариев по поводу рельефа описываемой в этой поэме местности. Каждая из «восточных поэм» является небольшой стихотворной повестью, в центре сюжета которой стоит судьба одного какого-либо романтического героя. Все внимание направлено на то, чтобы раскрыть внутренний мир этого героя, показать глубину его бурных и могучих страстей. По сравнению с «Чайльд Гарольдом» поэмы 1813-1816 годов отличаются сюжетной завершенностью; главный герой не является лишь связующим звеном между отдельными частями поэмы, но представляет собой главный интерес и предмет ее. Зато здесь нет больших народных сцен, политических оценок текущих событий, собирательного образа простых людей из народа. Протест, звучащий в этих поэмах, романтически абстрактен.

Построение сюжета характеризуется отрывочностью, нагромождением случайных деталей; повсюду много недомолвок, многозначительных намеков. Можно догадываться о мотивах, движущих поступками героя, но часто нельзя понять, кто он, откуда пришел, что ждет его в будущем. Действие обычно начинается с какого-либо момента, выхваченного из середины или даже конца повествования, и лишь постепенно становится ясно то, что происходило ранее.

Раньше всех других «восточных поэм» увидел свет «Гяур» (1813). Сюжет этой поэмы сводится к следующему: Гяур на смертном одре исповедуется монаху. Его бессвязный рассказ - это бред умирающего, это какие-то обрывки фраз, последняя мучительная вспышка сознания. Лишь с большим трудом можно уловить нить его мыслей. Гяур страстно любил Лейлу, она отвечала ему взаимностью. Радость и свет наполняли все существо Гяура. Но ревнивый и коварный муж Лейлы Гассан выследил ее и злодейски убил. Гяур страшно отомстил тирану и палачу Лейлы. Гассан погиб мучительной смертью от его руки.

Однако мщение не принесло Гяуру ни удовлетворения, ни покоя. Его смятенный дух терзаем тайным недугом. Он стремится отстоять свое личное достоинство от покушений какого-то мрачного, темного мира, который олицетворяется в поэме таинственным и враждебным фоном, окружающим героя. Характер Гяура раскрывается в борьбе и в трагических противоречиях его души: он яростно сопротивляется угрожающим ему таинственным силам; отчаяние не ослабляет его стремления к действию, к битвам:

Мне прозябанье слизняка

В сырой темнице под землею

Милей, чем мертвая тоска

С ее бесплодною мечтою.

Гяур терзается мыслью о том, что его «богатые чувства» по-пустому растрачены на бессмысленные вещи. В его монологе звучит обвинение обществу, которое сделало его несчастным отщепенцем, унизило.

Герой поэмы «Корсар» является вождем пиратов - бесстрашных людей, преступивших деспотический закон собственнического общества, ибо они не могут жить среди «похотливых рабов» и

Честолюбцев, жаждущих утех,

Чей сон не крепок, чей не весел смех...

Они предпочитают вести вольную жизнь на необитаемом острове, вдали от неволи больших городов:

Вся наша жизнь - кипение борьбы

И радость переменчивой судьбы...

Корсар, их смелый и мудрый предводитель, - такой же бунтарь и отщепенец, как и Гяур. На острове пиратов все его почитают и боятся. Он суров и властен. Команды пиратских бригов послушны мановению его руки, враги трепещут при одном его имени. Но он страшно одинок, у него нет друзей, роковая тайна тяготеет над ним, никто не знает ничего о его прошлом. Лишь по двум-трем намекам, брошенным вскользь, можно заключить, что и Конрад в юности, подобно другим героям «восточных поэм», страстно жаждал «творить добро»:

Он был совсем другим, пока на бой

Людей и небо не позвал с собой.

Обманут, избегаем все сильней,

Он с юных лет уж презирал людей.

И гнев избрав венцом своих утех,

Зло нескольких стал вымещать на всех.

Как и в судьбе Гяура, любовь играет в жизни Конрада роковую роль. Полюбив Медору, он навсегда сохраняет верность ей одной. Со смертью Медоры всякая радость жизни утрачена для Конрада, он таинственно исчезает. Каков был конец Конрада, никому не известно.

Герой «Корсара» как бы все время погружен в свой внутренний мир, он любуется своими страданиями, своей гордостью и ревниво оберегает свое одиночество, не позволяя никому нарушать своего раздумья; в этом сказывается индивидуализм героя, стоящего как бы над другими людьми, которых он презирает за ничтожество и слабость духа. Так, он не в состоянии оценить жертвенной любви красавицы Гюльнары, спасшей его с риском для жизни из темницы. Образ Гюльнары тоже овеян мрачной романтикой. Раз в жизни узнала она истинную любовь. С тех пор она уже не может мириться с постылой жизнью наложницы и рабы Сеида; ее бунт против гнусной действительности носит действенные формы: она свершает суд над своим тираном Сеидом, убивает его и навсегда отказывается от родины, куда ей больше нет возврата.

Конрада роднит с Гяуром и другими героями «восточных поэм» могучая сила духа. Однако неустрашимая, огненная натура его, несмотря на присущие ей черты индивидуализма, все же многообразнее и сложнее, чем характеры героев других поэм; в ней есть место не только «для гнева», но и для сострадания.

Поэма «Корсар» - шедевр английской поэзии. Страстная сила романтической мечты сочетается в ней с сравнительной простотой художественной разработки темы; грозная героическая энергия стиха в «Корсаре» сочетается с тончайшей его музыкальностью; поэтичность пейзажей - с глубиной в обрисовке психологии героя.

Фрагментарность «восточных поэм», стремительная динамика в развитии действия, лирические описания небывало ярких и смелых чувств, противопоставляемых тусклости и серости обывательского мира, - все это требовало новых жанрово-стилистических форм. Использовав для большинства «восточных поэм» английский рифмованный пятистопный стих, Байрон насытил его новыми языково-стилистическими приемами, позволившими ему добиться наибольшей выразительности для изображения действия, настроений героя, описаний природы, оттенков душевных переживаний людей. Он свободно обращается с вопросами к читателю, широко применяет восклицательные предложения, строит свои сюжеты не в строгом логическом порядке (как это было принято у поэтов-классицистов), а в соответствии с характером и настроением героя. По поводу композиции «восточных поэм» Пушкин писал в статье «О трагедии Олина «Корсар» (1828): «Байрон мало заботился о планах своих произведений или даже вовсе не думал о них. Несколько сцен, слабо между собою связанных, были ему достаточны для сей бездны мыслей, чувств и картин».

Следует также отметить и эволюцию героя Байрона: если Чайльд Гарольд - первый романтический персонаж английского поэта - не идет дальше пассивного протеста против мира несправедливостей и зла, то для бунтарей «восточных поэм» весь смысл жизни заключается в действии, в борьбе. На несправедливости, совершаемые «беззаконным законом» «цивилизованного» общества, они отвечают бесстрашным противоборством, однако бесперспективность их одинокой борьбы порождает их «гордое и яростное отчаяние». Это хорошо объяснил Белинский, писавший о том, что причиной духовной драмы Байрона было отсутствие у него четких политических идеалов и понимания законов развития общества.

Лирика 1815 года. Около 1815 года Байрон создал замечательный лирический цикл, который носит название «Еврейские мелодии». Тут, как и в «восточных поэмах», встречаются настроения мрачного отчаяния. Таково стихотворение «Душа моя мрачна», переведенное на русский язык Лермонтовым. По поводу этого стихотворения Белинский писал: «Еврейская мелодия» и «В альбом» тоже выражают внутренний мир души поэта. Это боль сердца, тяжкие вздохи груди, это надгробные надписи на памятниках погибших радостей».

Необыкновенным богатством и разнообразием отличается любовная лирика Байрона 1813-1817 годов: благородство, нежность, показ внутренней красоты свободной человеческой личности и глубокая гуманность составляют отличительные ее черты. Это - лирика, лишенная какого бы то ни было мистицизма, ложной фантазии, аскетизма, религиозности. Можно сказать словами Белинского, что в лирике Байрона «есть небо, но им всегда проникнута земля».

Байрон создает в сборнике «Еврейские мелодии» свой идеал любви. Героиня его лирических стихов - не призрачный образ болезненной фантазии Кольриджа или позднего Саути, а прекрасная своей земной красотой девушка:

Она идет во всей красе -

Светла, как ночь ее страны.

Вся глубь небес и звезды все

В ее очах заключены,

Как солнце в утренней росе,

Но только мраком смягчены...

А этот взгляд, и цвет ланит,

И легкий смех, как всплеск морской,

Все в ней о мире говорит.

Она в душе хранит покой

И если счастье подарит,

То самой щедрою рукой.

Говоря о гуманизме лирических стихотворений Байрона, нужно прежде всего иметь в виду тот дух вольнолюбия и борьбы, которым они исполнены. Байрон боролся не только с политическим гнетом, но ратовал также за освобождение от пут феодально-буржуазной морали, образа жизни и мышления. Не только в «Бардах» и в «Гарольде» протестовал поэт против деспотического гнета и торжества тирании, но и в лирических стихотворениях- таких жемчужинах своей поэзии, как «Подражание Катуллу», «В альбом», «Афинянке», «К Тирзе», «Решусь», «На вопрос о начале любви», «Подражание португальскому», «Разлука», «О, если там, за небесами», «Ты плакала», «Стансы к Августе» и др., - выражал он освободительные идеалы своего времени. Глубокая искренность, чистота и свежесть чувства, жажда свободы, высокая и подлинная человечность лирических стихотворений будили сознание общества, настраивали его оппозиционно по отношению к лицемерным обычаям и нравам, насаждаемым церковью в период реакции.

В сборнике «Еврейские мелодии» дается художественное обобщение современной поэту борьбы английского народа зэ демократические свободы. Библейские сюжеты, разрабатываемые автором цикла, служат условной формой, данью национально-революционным традициям, идущим от Мильтона, Бернса, Блейка и других. Так, например, Байрон в некоторых стихотворениях прибегает к приему революционного переосмысления догм религии:

Тиранов ложно чтут у нас

От бога данными царями...

Интересно, по-новому намечено решение темы индивидуального героизма в этом цикле. В стихотворении «Ты кончил жизни путь» рассказывается о герое, который сознательно пожертвовал жизнью для блага отечества. Поэт подчеркивает, что имя героя бессмертно в сознании народа:

Пока свободен твой народ,

Он позабыть тебя не в силах.

Ты пал, но кровь твоя течет

Не по земле, а в наших жилах.

Отвагу мощную вдохнуть

Твой подвиг должен в нашу грудь.

Таким образом, тут заметно стремление преодолеть индивидуализм романтического героя.

Отношения Чайльд Гарольда с презирае­мым им обществом уже несли в себе зерно конфликта, ставшего основой европейского романа XIX века. Этот конфликт личности и общества гораздо большую степень определенности получит в произведениях, созданных вслед за первыми двумя песнями «Чайльд Гарольда», в цикле так называемых «восточных поэм» (1813-1816). В этом поэтическом цикле, состоящем из шести поэм («Гяур», «Корсар», «Лара», «Абидосская невеста», «Паризина», «Осада Коринфа»), происходит окончательное формирование бай­ронического героя в его сложных взаимоотношениях с миром и самим собою. Место «восточных поэм» в творческой биографии поэта и одновременно в истории романтизма определяется тем, что здесь впервые четко сформулирована новая романтическая кон­цепция личности, возникшая в результате переосмысления просве­тительских воззрений на человека.

Обобщая внутренний опыт своего поколения, Байрон ввел в оби­ход европейской литературы совершенно особую психологическую проблематику. Характерно в этом смысле, что современная поэту критика воспринимала его не только как певца свободы, но и как художника, заглянувшего в сокровенные глубины человеческой ду­ши. Так, В. Г. Белинский в рецензии на перевод «Шильонского узника», сделанный В. А. Жуковским, говорит о «страшных, подземных муках отчаяния, начертанных молниеносною кистию ти­ранического поэта Англии». А. С. Пушкин, говоря о том же «Шильонском узнике» и «Осаде Коринфа», отметил в качестве одного из главных достоинств этих произведений - «трогательное развитие сердца человеческого».

Разумеется, говорить о пси­хологизме Байрона можно толь­ко с известными оговорками. Внутренний мир современного ему человека Байрон раскрыва­ет с помощью своеобразной ро­мантической символики.

Но этот романтический язык был близок мировосприятию его читателей. Он соответство­вал тому представлению о без­донной таинственной непости­жимой человеческой душе, которое сложилось у людей начала 19 столетия под влиянием сдвигов, происшедших в обще­ственном сознании этого време­ни, столь богатого «неожидан­ностями» и «тайнами». (К их числу следует отнести и напо­леоновскую эпопею и самую лич­ность Наполеона, вокруг ко­торой уже при его жизни начали складываться легенды.)

Добавить комментарий

«ВОСТОЧНЫЕ ПОЭМЫ» (2).

Раздел 12. ДЖОРДЖ НОЭЛ ГОРДОН БАЙРОН. - «ВОСТОЧНЫЕ ПОЭМЫ».

В отличие от своих предшественников - писателей XVIII века, пришедшие им на смену романтики считали человека существом иррациональным. Именно эта идея, полемически противопоставляе­мая просветительскому учению о разумной и рациональной приро­де человека, становится организующим принципом «восточных поэм» Байрона.

Вся образная система поэм, их композиция, язык, стиль, рас­становка персонажей подчинены задаче воссоздания характера их главного героя. Байрон подвергает радикальному преобразова­нию традиционные жанровые формы классицистической поэмы, разрушая свойственную ей логическую последовательность изложе­ния событий. Всецело повинуясь воле автора, все составные части сюжета, его начало, продолжение, конец нередко меняются местами. (Так, поэма «Гяур» фактически начинается с конца.) Подобный принцип построения (которым воспользовался М. Ю. Лермонтов в своей поэме «Мцыри») сообщает произведению особую форму лирического потока, чье движение не стесняется никакими прегра­дами. Тем же стремлением к воспроизведению бурной и страстной натуры мятежника и бунтаря, готового сбросить любые оковы, налагаемые на него обществом, обусловлены и другие особенности поэтической манеры Байрона. Стремительный, как бы задыхающий­ся ритм повествования, его взволнованная тональность, многообра­зие лирических оттенков и т. д.- все эти черты являются общими признаками «восточных поэм». Такой же однотипностью отличает­ся и образ их главного героя. Одинокий скиталец, несущий сквозь жизнь свою таинственную скорбь и гордую мечту о свободе, он в разных поэмах появляется под разными именами, но его характер остается неизменным. Известное высказывание А. С. Пушкина о единообразии героев Байрона («Байрон... создал себя вторично... В конце концов он постиг, создал и описал единый характер (именно свой), все, кроме некоторых сатирических выходок... отнес он к... мрачному, могущественному лицу, столь таинственно плени­тельному») относится в первую очередь к «восточным поэмам». Поэтому, для того чтобы составить представление о всем этом цикле, достаточно обратиться к одному из входящих в него про­изведений, а именно к поэме «Корсар» (1814), где байронический конфликт незаурядной личности и враждебного ей общества пред­ставлен в особенно полном и непосредственном выражении.

ДЖОРДЖ НОЭЛ ГОРДОН БАЙРОН. - «Корсар».

Герой «Корсара» - морской разбойник Конрад уже по самому характеру своей деятельности является изгоем и отщепен­цем. Его образ жизни - это прямой вызов не только господствую­щим нормам морали, но и системе господствующих государственных законов, нарушение которых превращает Конрада в «профессио­нального» преступника. Причины этой острейшей коллизии между героем и всем цивилизованным миром, за пределы которого удалил­ся Конрад, постепенно приоткрываются в ходе сюжетного развития поэмы. Путеводную нить к ее идейному замыслу дает уже симво­лический образ моря, предстающий в песне пиратов, предпослан­ной повествованию в виде своеобразного пролога. Это обращение к морю - один из постоянных лирических мотивов творчества Бай­рона. А. С. Пушкин, называвший Байрона «певцом моря», уподоб­ляет английского поэта этой «свободной стихии»:

Шуми, взволнуйся непогодой:

Он был, о морс, твой певец!

Твой образ был па нем означен,

Он духом создан был твоим:

Как ты, могущ, глубок и мрачен.

Как ты, ничем неукротим.

(«К морю»)

Все содержание поэмы есть не что иное, как развитие и обо­снование ее метафорической заставки. Душа Конрада - пирата, бо­роздящего морские просторы,- это тоже море. Бурная, неукроти­мая, свободная, противящаяся всяким попыткам порабощения, она не укладывается ни в какие однозначные рационалистические фор­мулы. Добро и зло, великодушие и жестокость, мятежные порывы и тоска по гармонии существуют в ней в неразрывном единстве. Человек могучих необузданных страстей, Конрад в равной мере способен и на убийство и на героическое самопожертвование (во время пожара сераля, принадлежащего его врагу - паше Сеиду, Конрад спасает жен последнего). Двойственность его облика от­теняется образами двух влюбленных в него женщин, каждая из ко­торых как бы являет собою одну из ипостасей его личности. Если нежная кроткая Медора - предмет единственной настоящей любви Корсара олицетворяет его тягу к добру и чистоте, то пылкая гор­дая Гюльнар - это второе мятежное «я» байроновского героя. Вслед за ним она идет путем преступления: любовь к Конраду тол­кает ее на убийство мужа. Трагедия Конрада заключается именно в том, что его роковые страсти несут гибель не только ему, но и всем, кто так или иначе связан с ним. (Ведь и безгрешная непо­рочная Медора умирает из-за своего сумрачного возлюбленного: ее убивает тревога за его жизнь.) Отмеченный печатью зловещего рока, Конрад сеет вокруг себя смерть и разрушение. В этом один из источников его скорби и пока еще не очень ясного, едва наме­ченного, душевного разлада, основой которого является (как по­кажет дальнейшее творчество Байрона) сознание своего единства с преступным миром, сопричастности его злодеяниям. В этой поэме Конрад еще пытается найти себе оправдание: «Да, я преступник, как и все кругом. О ком скажу иначе я, о ком?» И все же его образ жизни, как бы навязанный ему враждебным миром, в какой- то мере тяготит его. Ведь этот свободолюбивый бунтарь-индиви­дуалист отнюдь не предназначен природой для «темных дел»:

Он для добра был сотворен, но зло

К себе, его коверкая, влекло.

Глумились все, и предавали все;

Подобно чувство выпавшей росе

Под сводом грота; и как этот грот,

Оно окаменело в свой черед,

Пройдя свою земную кабалу..Пер. Ю. Петрова

Как и другие герои «восточных поэм», Конрад в далеком про­шлом был чистым, доверчивым и любящим. Слегка приподнимая покров тайны, окутывающей предысторию его героя, поэт сообщает, что мрачный жребий, выбранный им,- это результат гонений со стороны бездушного и злобного общества, подвергающего травле псе яркое, свободное и самобытное. В системе мировоззрения Бай­рона еще осталось нечто от руссоистской веры в то, что «все вы­ходит чистым из рук творца, все портится в руках человека». Но, преломившись сквозь романтическое мироощущение поэта, этот просветительский символ веры во многом изменил свою идейную и эстетическую природу. Возлагая ответственность за разруши­тельную деятельность Корсара на растленное и ничтожное обще­ство, Байрон в то же время поэтизирует его личность и то душев­ное состояние, в котором он находится. Как истинный романтик, автор «Корсара» именно в этом смятенном сознании, в хаотических порывах человеческого сердца находит особую «ночную» «демо­ническую» красоту. Ее источником, как у Сатаны Мильтона, является гордая жажда свободы - вопреки всему и во что бы то ни стало. Именно этот гневный протест против порабощения лично­сти и закабаляющей ее силы буржуазных отношений определил огромную силу художественного воздействия байронических поэм на читателей конца XIX века. Вместе с тем наиболее проницатель­ные из них увидели в байроновской апологии индивидуалистиче­ского своеволия и заключенную в ней потенциальную опасность. Так, А. С. Пушкин, восхищавшийся свободолюбием Байрона, но осуждавший его за поэтизацию индивидуализма, за мрачной «гор­достью» героев Байрона увидел таившийся в них «безнадежный эгоизм» («Лорд Байрон прихотью удачной Облек в унылый роман­тизм и безнадежный эгоизм»),

В поэме «Цыганы» великий русский поэт вложил в уста одного из ее персонажей - старого цыгана слова, которые звучат как при­говор не только Алеко, но и байроническому герою как литератур­но-психологической категории: «Ты для себя лишь хочешь воли». Эти слова содержат в себе предельно точное указание на наиболее уязвимое место байроновской концепции личности. При всей спра­ведливости такой оценки нельзя не видеть, что и эта наиболее со­мнительная сторона байронических характеров возникла на вполне реальной исторической основе. Не случайно А. Мицкевич вместе с некоторыми критиками Байрона углядел в «Корсаре» известное сходство с Наполеоном". Индивидуалистическая гордыня, воспетая автором «восточных поэм», была чертой эпохального сознания в ее романтическом, преувеличенно ярком выражении. Этой способностью проникновения в дух эпохи и объясняется значительность того влияния, которое «восточные поэмы» оказали на современную и последующую литературу, равным образом и на развитие самого поэта.

Величайшим поэтом Англии был лорд Джордж Гордон (1788-1824), который подобно блестящему метеору пролетел над горизонтом, затемняя все другие светила. Поклонники «трона и алтаря» с Саути и стражами англиканского Сиона во главе, с ужасом взирали на такие титанические натуры, как Байрон, Шелли, Китс, которые так смело раздвигали рамки традиционного мировоззрения старой Англии; этих поэтов называли членами «сатанинской школы», но они превосходили всех современных поэтов и высоким полётом фантазии, и величием замыслов, и плодовитостью творческой силы. В особенности Байрон возбуждал удивление как многосторонностью и творческою силою своего гения, так и полною разнообразных приключений жизнью, походившей на роман с героически-романтической развязкой. Кроме больших поэм – «Паломничество Чайльд Гарольда » и «Дон-Жуан», в которых он вставил в рамки новейшего эпоса свои собственный приключения и впечатления, чувства и идеи, Байрон написал романтические рассказы и баллады с увлекательным изложением и совершенством внешней формы, как: «Гяур », «Абидосская невеста», «Корсар», «Лара», «Мазепа », драмы «Манфред » (которая касается глубочайших тайн человеческого бытия и напоминает «Фауста »), «Марино Фальеро», «Двое Фоскари», «Сарданапал» и религиозно-философскую мистерию «Каин». Байрон восхищал как современников так и потомков очаровательной лирикой, которая захватывает за душу в особенности в его «Еврейских мелодиях».

Джордж Гордон Байрон

Джордж Ноэль Гордон, лорд Байрон родился в Лондоне 22 января 1788. Его отец, – капитан, разорившийся вследствие мотовства, – умер через три года после рождения сына; тогда его мать переехала в Банфф, в Шотландию. Там воздух горной Шотландии так укрепил слабое тело мальчика, что он, несмотря на свою хромоту, стал отличаться ловкостью во всех телесных упражнениях – в плаванья, верховой езде, фехтовании, стрельбе. Байрон надеялся этим способом избавиться от своего телесного недостатка, который заставлял его в течение всей его жизни горько жаловаться на судьбу, «толкнувшую его в этот мир таким полуготовым». Когда ему было десять лет, смерть его двоюродного деда доставила ему богатое наследство вместе со званиями лорда и пэра; тогда его мать возвратилась в Англию, чтоб дать сыну ученое образование. После пятилетнего пребывания в школе в Гарроу, где Джордж Байрон уже начал писать стихи и описал свою первую несчастную юношескую любовь к Мэри Чеворт в меланхолическом стихотворении «Сон», он поступил в кембриджский университет и отдался там шумной студенческой жизни. Первый сборник стихотворений Байрона, изданный в 1807 году под заглавием «Часы досуга» (Hours of idleness), вызвал очень неодобрительную оценку в «Эдинбургском обозрении»; за это оскорбление гениальный поэт отплатил беспощадно едкой сатирой English bards and Scotch reviewers («Английские барды и шотландские обозреватели», 1809), наполненной оскорбительными нападками даже на таких сотрудников журнала, как Мур, Скотт , лорд Голланд, с которыми впоследствии находился в дружеских отношениях.

С 1809 до 1811 года Джордж Гордон Байрон путешествовал, вместе с своим другом Гобгоузом, по Греции, Албании и Турции; во время этого путешествия он переплыл через Геллеспонт (Дарданеллы) между Сестом и Абидосом и посетил все лежавшие на пути места, прославленные историей и легендами. Из написанных им в то время стихотворений ясно видно, какое сильное впечатление производил на него этот новый для него мир. В 1812 году, вскоре после того, как Байрон произнес в верхней палате свою первую речь, появились в печати две первые песни его «Чайльд Гарольда», имевшие громадный успех; в следующем году он издал рассказ из турецкой жизни «Гяур», который был результатом его поездки на восток. «Паломничество Чайльд Гарольда » – это поэтический дневник путешественника, передающий превосходными стихами впечатления и воспоминания, вынесенные из Пиренейского полуострова и из Леванта, и доводящий описательную поэзию до высшего лиризма. Под маской странника нетрудно узнать характеристические черты самого Байрона, который сделался с тех пор героем дня.

Не меньшими достоинствами отличаются и изданные вслед за тем поэтические рассказы Джорджа Гордона Байрона «Абидосская невеста» (1813), «Корсар » (1814), мрачный и таинственный «Лара» (1814), служивший продолжением и окончанием «Корсара». В 1814 году вышли в свет «Еврейские мелодии», приноровленный к древним песням израильтян и излагающие в элегических описаниях некоторые события из еврейской истории или выражающие в необыкновенно задушевных звуках печаль несчастного народа о своем прошедшем и настоящем. В 1815 году, в начале которого, Байрон вступил в брак с Анной Изабеллой Милбенк, вышли в свет: «Осада Коринфа» и «Паризина». После того, как его жена, родившая ему дочь, покинула его и потом окончательно развелась с ним, Байрон продал свое наследственное поместье и покинул Англию, чтоб никогда более не возвращаться.

Остальную часть своей жизни Джордж Гордон Байрон провел за границей изгнанником и отверженником. Во время плавания по Рейну он начал третью песнь «Чайльд Гарольда», а на прелестных берегах Женевского озера, где он провел целое лето (1816) вместе с Шелли , он написал поэтический рассказ «Шильонский узник» и начал писать метафизическую драму «Манфред », в которой изобразил высокоодаренную натуру, которая угнетена сознанием страшной вины и предалась адским силам; здесь много превосходных описаний Альпийских гор и встречаются места, напоминающие «Фауста» Гёте и «Макбета» Шекспира. Осенью Байрон отправился в Венецию, которую выбрал своим постоянным местопребыванием; там он вполне предался наслаждениям, сладострастию и светским удовольствиям, но от этого нисколько не ослабела его поэтическая творческая сила. Там он довел до конца четвертую песнь «Чайльд Гарольда», это самое изящное и самое увлекательное из всех поэтических произведений, на какие когда-либо вдохновляла поэтов прелесть итальянской природы. Там же Джордж Гордон Байрон написал юмористический рассказ «Беппо», эпическую картину «Мазепа», пылающую страстною любовью к свободе, «Оду к Венеции» и начал самое гениальное из своих произведений – эпическое стихотворение «Дон-Жуан», написанное восьмистрочными стансами в шестнадцати песнях.

В этой чудно прекрасной поэме, которая никогда не была доведена до конца, даровитость поэта не знает никаких границ; он с иронией Ариосто описывает все страсти, чувства и настроения умов как самые благородные и возвышенные, так и самые низкие и нечестивые, переходя скачками от одних к другим. Байрон обнаруживает достойное удивления богатство фантазии, неистощимый запас остроумия и насмешливости, мастерское уменье владеть языком и стихотворным размером. В этой поэме господствует нечто всеобъемлющее, способное осваиваться со всеми тонами душевных настроений и чувствовать себя как дома во всякой пропасти и на всякой высоте. Здесь Байрон изобразил и высшее парение ума и высшую степень его истощения; он доказал, что познал всё, что есть великого и возвышенного в мире, и с этим познанием кинулся в пропасть гибели. Ирония мировой скорби, отчаяния, пресыщения жизнью, проглядывающая даже из самых увлекательных описаний, из самых возвышенных идей, возбуждает чувство страха, несмотря на наслаждение, доставляемое красотами поэмы.

В 1820 году Байрон поселился в Равенне, где провел самый счастливый год своей жизни вместе с прелестной, разведенной с мужем, графиней Терезой Гвиччиоли в обществе её родственников и её брата графа Гамба. Там он любил и был любим, а его влияние было во всех отношениях благотворным. Там Байрон написал, между прочим, трагедию «Марино Фальеро» (1820); изданная им в следующем (1821) году трагедия «Сарданапал» с превосходно обрисованной личностью ионянки Мирры была посвящена «знаменитому Гёте ». Вслед за этой трагедией Байроном были изданы: написанная на сюжет из венецианской истории, трагедия «Двое Фоскари» (1821) и глубокомысленная поэма «Каин» (1821), которую он назвал мистерией по примеру средневековых церковных драм. Каина, напоминающего Прометея , и сатанинскую личность Люцифера можно сравнить с героями поэм Гёте и Мильтона , хотя против этого и протестовали приверженцы английской высокой церкви. В ответ придворному поэту Саути, горячо напавшему на него и на его друзей в «Видении суда», Байрон отвечал (1821) едкой сатирой, носящей такое же заглавие.

Стремления к свободе, которые в то время придавали политической деятельности поэтический блеск на всем пространстве от Анд до Афона, производили самое сильное впечатление на Джорджа Гордона Байрона и внушили ему желание защищать интересы угнетенных народов не только пером, но и мечом. Только в одном поэтическом рассказе, написанном в то время, – в рассказе «Остров» заметно более спокойное, художническое настроение ума.

Так как Байрон был посвящен в замыслы карбонариев , то, после подавления итальянской революции , не счёл безопасным свое пребывание в Равенне; он переехал вместе со своей возлюбленной сначала в Пизу (1821), где лишился своего друга Шелли, а потом в Геную. Горячие выходки, которые он позволял себе в «Бронзовом веке» (1823) и в других полемических стихотворениях, свидетельствовали о его глубоком негодовании на отзывавшуюся ханжеством, политику конгрессов .

Летом 1823 года Джордж Гордон Байрон отправился в Грецию, чтоб своим состоянием и своею кровью помочь во время греческого восстания приобретению той свободы, которую воспевал в стихах. Он принял на себя начальство над организованной им бригадой 500 сулиотов, но, еще не успев предпринять задуманное нападение на Лепанто, занемог от лихорадочного возбуждения и от влияния климата и умер 19 апреля 1824 на тридцать шестом году от рождения. Так как английское духовенство не позволило похоронить Байрона в Вестминстерском аббатстве, он был похоронен в деревенской церкви неподалеку от Ньюстедтского аббатства, которое когда-то было его любимым местом жительства.

Байрон. Последний прижизненный портрет (1824). Художник Т. Филипс

Джордж Гордон Байрон обладал такой поэтической силой, которая все преодолевала, и таким всеобъемлющим умом, который умел проникать во все душевные движения, во все извилины человеческого сердца, во все страсти и тайные стремления, и умел выражать их словами. Так как он бесцельно странствовал по свету, то жизнь надоела ему, а это душевное настроение составляет мрачную подкладку большей части его поэтических произведений. Люди не умели ценить Байрона по достоинству и клеветали на него. Он также стал ненавидеть и презирать высшее общество, стал осыпать его презрительными насмешками; пресытившись чувственными наслаждениями, он с грустью вспоминал о прошлом счастье и выражал в меланхолических жалобах душевную тоску, сделавшуюся с тех пор основным тоном новейшей поэзии мировой скорби. Не сочувствуя ни интересам своего времени, ни интересам того общества, в среде которого родился, Байрон искал для своей больной души исцеления в среде тех народов, которые еще не были знакомы с культурой и у которых натура и страсти еще не подчинялись никакому внешнему гнету.

Но несмотря на душевную скорбь, отражавшуюся во всех произведениях Джорджа Гордона Байрона, его фантазия была достаточно богатой и творческой для того, чтоб воспринимать и облекать в поэтическую форму все возвышенное, благородное и идеальное. Отсутствие религиозных верований не мешало ему описывать самые нежные чувства благочестивого сердца и душевное спокойствие тех, кто живет верой и благочестием. Живя в несчастном браке и в избытке наслаждаясь временною, чувственною любовью, Байрон умел обрисовывать благородные женские характеры с увлекательным очарованием, умел изображать счастье чистой любви и неизменной верности во всем его величии и красоте. Фортуна в избытке осыпала его своими дарами – дала ему красоту, звание английского пэра, первоклассные поэтические дарования. Но как будто какая-то злая фея прибавила к этим дарам свое проклятие; неукротимые страсти, как червь, подтачивали блестящие дарования, не соединявшиеся с самообладанием. Байрон страдал и от хромоты, и от расстройства своего состояния, и от расстройства своих семейных отношений; он жил в разладе и с нравами и с законами и с верованиями. Мечтая об освобождении угнетенных народов, Джордж Гордон Байрон воспользовался греческим восстанием, чтоб выразить в прелестных песнях и рассказах свою ненависть к тирании и свою любовь к свободе, а что его слова вытекали прямо из его сердца, доказывает его личное участие в кровопролитной борьбе.

Именно в том и заключается сила байроновской поэзии, что мы постоянно находимся под впечатлением его собственного душевного состояния, что все его поэтические произведения выражают его собственные идеи, чувства и стремления, что в его произведениях сказывается все, что составляет сущность его характера. Джордж Гордон Байрон был до такой степени субъективным поэтом, что даже его художественное мастерство кажется врожденным поэтическим талантом. Оттого и его поэзия производила такое непреодолимо сильное впечатление и на его современников и на следующие поколения. Даже самые напыщенные из поэтических произведений Байрона, – говорит знаменитый немецкий литературовед XIX века Гервинус, – отличаются то мягкой гибкостью, то резкой смелостью выражений и оттого достигают такого технического совершенства формы, какого мы не находим в такой же мере ни у одного из английских поэтов. Личные чувства Байрона до такой степени преобладали во всем, что он писал, что он нередко нарушал основные законы эстетики и искусства; поэтому его поэтическое величие обнаруживается главным образом в лирике. Даже эпические и драматические произведения Байрона отзываются лиризмом.

Шекспир. Как вам это понравится.
Действие IV, сц. I.

Примечание комментаторов

Венеция, которую в то время очень любила посещать
английская знатная молодежь, была тогда тем же,
чем в настоящее время является Париж -средоточием
распущенности всяческого рода.

Известен всем (невежд мы обойдем)
Веселый католический обычай
Гулять вовсю перед святым постом,
Рискуя стать лукавому добычей.
Греши смелей, чтоб каяться потом!
Без ранговых различий и приличий
Все испытать спешат и стар и млад:
Любовь, обжорство, пьянство, маскарад.

Когда сгустится ночь под небосклоном
(Чем гуще тьма, тем лучше, господа!).
Когда скучней супругам, чем влюбленным,
И нет у целомудрия стыда,
Тогда своим жрецам неугомонным
Веселье отдается без труда.
Визг, хохот, пенье, скрипки и гитары
И нежный вздох целующейся пары.

Вот маски: турок, янки-дудль, еврей,
Калейдоскоп невиданных уборов,
Лент, серпантина, блесток, фонарей,
Костюмы стряпчих, воинов, актеров -
Все что угодно прихоти твоей,
Все надевай без дальних разговоров,
И только рясу, - боже сохрани! -
Духовных, вольнодумец, не дразни.

Уж лучше взять крапиву для кафтана,
Чем допустить хотя б один стежок,
Которым оскорбилась бы сутана, -
Тогда ты не отшутишься, дружок,
Тебя на угли кинут, как барана,
Чтоб адский пламень ты собой разжег, -
И по душе, попавшей в когти к бесу,
Лишь за двойную мзду отслужат мессу.

Но, кроме ряс, пригодно все, что есть, -
От королевских мантий до ливреи, -
Что можно с местной Монмут-стрит унесть
Для воплощенья праздничной затеи;
Подобных "стрит" в Италии не счесть,
И лишь названья мягче и звучнее.
Из площадей английских словом "пьяцца"
Лишь Ковент-Гарден вправе называться.

Итак, пред нами праздник, карнавал.
"Прощай, мясное!" - смысл его названья.
Предмет забавно с именем совпал:
Теперь направь на рыбу все желанья.
Чем объяснить - я прежде сам не знал -
Перед постом такие возлиянья?
Но так друзья, прощаясь, пьют вино,
Пока свистка к отплытью не дано.

На сорок дней прости-прощай, мясное!
О, где рагу, бифштекс или паштет!
Все рыбное, да и притом сухое,
И тот, кто соус любит с детских лет,
Подчас со зла загнет словцо такое,
Каких от музы ввек не слышал свет,
Хотя и склонен к ним британец бравый,
Привыкший рыбу уснащать приправой.

К несчастью, вас в Италию влечет,
И вы уже готовы сесть в каюту.
Отправьте ж друга иль жену вперед,
Пусть завернут в лавчонку на минуту
И, если уж отплыл ваш пакетбот,
Пускай пошлют вдогонку, по маршруту,
Чилийский соус, перец, тмин, кетчуп,
Иль в дни поста вы превратитесь в труп.

Таков совет питомцу римской веры -
Пусть римлянином в Риме будет он!
Но протестанты - вы, о леди, сэры,
Для вас поститься вовсе не закон.
Вы только иностранцы, форестьеры,
Так поглощайте мясо без препон
И за грехи ступайте к черту в лапы!
Увы, я груб, но это кодекс папы.

Из городов, справлявших карнавал,
Где в блеске расточительном мелькали
Мистерия, веселый танец, бал,
Арлекинады, мимы, пасторали
И многое, чего я не назвал, -
Прекраснейшим Венецию считали.
Тот шумный век, что мною здесь воспет,
Еще, застал ее былой расцвет.

Венецианка хороша доныне:
Глаза как ночь, крылатый взлет бровей,
Прекрасный облик эллинской богини,
Дразнящий кисть мазилки наших дней.
У Тициана на любой картине
Вы можете найти подобных ей
И, увидав такую на балконе,
Узнаете, с кого писал Джорджоне,

Соединивший правду с красотой.
В дворце Манфрини есть его творенье:
Картин прекрасных много в зале той,
Но равных нет по силе вдохновенья.
Я не боюсь увлечься похвалой,
Я убежден, что вы того же мненья.
На полотне - художник, сын, жена,
И в ней сама любовь воплощена.

Любовь не идеальная - земная,
Не образ отвлеченной красоты,
Но близкий нам - такой была живая,
Такими были все ее черты.
Когда бы мог - ее, не рассуждая,
Купил, украл, забрал бы силой ты...
Она ль тебе пригрезилась когда-то?
Мелькнула - и пропала без возврата.

Она была из тех, чей образ нам
Является неведомый, нежданный,
Когда мы страстным преданы мечтам
И каждая нам кажется желанной,
И, вдруг воспламеняясь, по пятам
Мы следуем за нимфой безымянной,
Пока она не скрылась навсегда,
Как меж Плеяд погасшая звезда.

Я говорю, таких писал Джорджоне,
И прежняя порода в них видна.
Они всего милее на балконе
(Для красоты дистанция нужна),
Они прелестны (вспомните Гольдони)
И за нескромным жалюзи окна.
Красоток тьма, - без мужа иль при муже, -
И чем они кокетливей, тем хуже.

Добра не будет: взгляд рождает вздох,
Ответный вздох - надежду и желанье.
Потом Меркурий, безработный бог,
За медный скудо ей несет посланье.
Потом сошлись, потом застал врасплох
Отец иль муж, проведав, где свиданье.
Крик, шум, побег, и вот любви тропа:
Разбиты и сердца и черепа.

Мы знаем, добродетель Дездемоны
От клеветы бедняжку не спасла.
До наших дней от Рима до Вероны
Случаются подобные дела.
Но изменились нравы и законы,
Не станет муж душить жену со зла
(Тем более - красотку), коль за нею
Ходить, как тень, угодно чичисбею.

Да, он ревнует, но не так, как встарь,
А вежливей - не столь остервенело.
Убить жену? Он не такой дикарь,
Как этот черный сатана Отелло,
Заливший кровью брачный свой алтарь.
Из пустяков поднять такое дело!
Не лучше ли, в беде смирясь душой,
Жениться вновь иль просто жить с чужой.

Вы видели гондолу, без сомненья.
Нет? Так внимайте перечню примет:
То крытый челн, легки его движенья.
Он узкий, длинный, крашен в черный цвет.
Два гондольера в такт, без напряженья,
Ведут его, - и ты глядишь им вслед,
И мнится, лодка с гробом проплывает.
Кто в нем, что в нем - кто ведает, кто знает?

И день-деньской снует бесшумный рой,
И в час ночной его бы вы застали.
То под Риальто пролетят стрелой,
То отразятся в медленном канале,
То ждут разъезда сумрачной толпой,
И часто смех под обликом печали.
Как в тех каретах скорбных, утаен,
В которых гости едут с похорон.

Но ближе к делу. Лет тому не мало,
Да и не много - сорок - пятьдесят,
Когда все пело, пило и плясало,
Явилась поглядеть на маскарад
Одна синьора. Мне бы надлежало
Знать имя, но, увы, лишь наугад.
И то, чтоб ладить с рифмой и цезурой,
Могу назвать красавицу Лаурой.

Она, хоть уж была немолода,
Еще в "известный возраст" не вступила,
Покрытый неизвестностью всегда.
Кому и где, какая в мире сила
Открыть его поможет, господа?
"Известный возраст" тайна окружила.
Он так в известном окрещен кругу,
Но невпопад - я присягнуть могу.

Лаура время проводить умела,
И время было благосклонно к ней.
Она цвела - я утверждаю смело,
Вы лет ее никак не дали б ей.
Она везде желанной быть хотела,
Боясь морщин, не хмурила бровей,
Всем улыбалась и лукавым взором
Мутила кровь воинственным синьорам.

При ней был муж - всегда удобен брак.
У христиан ведь правило такое:
Прощать замужним их неверный шаг,
Зато бесчестить незамужних вдвое.
Скорей же замуж, если что не так, -
Хоть средство не из легких, но простое!
А коль греха не скрыла от людей,
Так сам господь помочь не сможет ей.

Муж плавал по морям. Когда ж, бывало,
Вернувшись, он вблизи родной земли
По сорок дней томился у причала,
Где карантин проходят корабли,
Жена частенько у окна стояла,
Откуда рейд ей виден был вдали.
Он был купец и торговал в Алеппо.
Звался Джузеппе, или просто Беппо.

Он человек был добрый и простой,
Сложеньем, ростом - образец мужчины.
Напоминал испанца смуглотой
И золотым загаром цвета глины,
А на морях - заправский волк морской.
Жена его - на все свои причины -
Хоть с виду легкомысленна была.
Особой добродетельной слыла.

Но лет уж пять, как он с женой расстался.
Одни твердили - он пошел ко дну,
Другие - задолжал и промотался
И от долгов удрал, забыв жену.
Иной уж бился об заклад и клялся,
Что не вернется он в свою страну, -
Ведь об заклад побиться все мы прытки,
Пока не образумят нас убытки.

Прощание супружеской четы
Необычайно трогательно было.
Так все "прости" у роковой черты
Звучат в сердцах пророчески-уныло.
(И эти чувства праздны и пусты,
Хоть их перо поэтов освятило.)
В слезах склонил колени перед ней
Дидону покидающий Эней.

И год ждала она, горюя мало,
Но вдруг себя представила вдовой,
Чуть вовсе аппетит не потеряла
И невтерпеж ей стало спать одной.
Коль ветром с моря ставни сотрясало,
Казалось ей, что воры за стеной
И что от скуки, страха или стужи
Теперь спасенье только в вице-муже.

Красавицы кого ни изберут,
Им не перечь - ведь женщины упрямы.
Она нашла, отвергнув общий суд,
Поклонника из тех - мы будем прямы, -
Кого хлыщами светскими зовут.
Их очень любят, хоть ругают дамы.
Заезжий граф, он был красив, богат
И не дурак пожить, как говорят.

Да, был он граф, знаток балета, скрипки,
Стиха, владел французским языком,
Болтал и на тосканском без ошибки,
А всем ли он в Италии знаком?
Арбитром был в любой журнальной сшибке,
Судил театр, считался остряком,
И "seccatura" 1 графское бывало
Любой премьере вестником провала.

Он крикнет "браво", и весь первый ряд
Уж хлопает, а критики - ни слова.
Услышит фальшь - и скрипачи дрожат,
Косясь на лоб, нахмуренный сурово.
Проронит "фи" и кинет строгий взгляд -
И примадонна зарыдать готова,
И молит бас, бледнее мела став,
Чтобы сквозь землю провалился граф.

Он был импровизаторов патроном,
Играл, и пел, и в рифмах был силен.
Рассказчик, славу делавший салонам,
Плясал как истый итальянец он
(Хоть этот их венец, по всем законам,
Не раз бывал французам присужден).
Средь кавальеро первым быть умея,
Он стал героем своего лакея.

Он влюбчив был, но верен. Он не мог
На женщину глядеть без восхищенья.
Хоть все они сварливы, есть грешок,
Он их сердцам не причинял мученья.
Как воск податлив, но как мрамор строг,
Он сохранял надолго увлеченья
И, по законам добрых старых дней,
Был тем верней, чем дама холодней.

В такого долго ль женщине влюбиться,
Пускай она бесстрастна, как мудрец!
Надежды нет, что Беппо возвратится,
Как ни рассудишь - он уже мертвец.
И то сказать: не может сам явиться,
Так весточку прислал бы наконец!
Нет, муж когда не пишет, так, поверьте,
Он или умер, иль достоин смерти!

Притом южнее Альп уже давно, -
Не знаю, кто был первым в этом роде, -
В обычай двоемужье введено,
Там cavalier servente 2 в обиходе,
И никому не странно, не смешно,
Хоть это грех, но кто перечит моде!
И мы, не осуждая, скажем так:
В законном браке то внебрачный брак.

Когда-то было слово cicisbeo 3 ,
Но этот титул был бы ныне дик.
Испанцы называют их cortejo 4 -
Обычай и в Испанию проник.
Он царствует везде, от По до Tajo 5 ,
И может к нам перехлестнуться вмиг,
Но сохрани нас бог от этой моды, -
Пойдут суды, взыскания, разводы.

Замечу кстати: я питаю сам
К девицам и любовь и уваженье,
Но в tete-a-tete 6 ценю я больше дам,
Да и во всем отдам им предпочтенье,
Причем ко всем народам и краям
Относится равно мое сужденье:
И знают жизнь, и держатся смелей,
А нам всегда естественность милей.

Хоть мисс, как роза, свежестью сверкает,
Но неловка, дрожит за каждый шаг,
Пугливо-строгим видом вас пугает,
Хихикает, краснеет, точно рак.
Чуть что, смутясь, к мамаше убегает,
Мол, я, иль вы, иль он ступил не так.
Все отдает в ней нянькиным уходом,
Она и пахнет как-то бутербродом.

Но cavalier servente - кто же он?
Свет очертил границы этой роли.
Он быть рабом сверхштатным обречен,
Он вещь, он часть наряда, но не боле,
И слово дамы для него - закон.
Тут не ленись, для дел большое поле:
Слугу, карету, лодку подзывай,
Перчатки, веер, зонтик подавай!

Но пусть грешит Италия по моде!
Прощаю все пленительной стране,
Где солнце каждый день на небосводе,
Где виноград не лепится к стене,
Но пышно, буйно вьется на свободе,
Как в мелодрамах, верных старине,
Где в первом акте есть балет - и задник
Изображает сельский виноградник.

Люблю в осенних сумерках верхом
Скакать, не зная, где мой плащ дорожный
Забыт или у грума под ремнем
(Ведь в Англии погоды нет надежной!).
Люблю я встретить на пути своем
Медлительный, скрипучий, осторожный,
Доверху полный сочных гроздий воз
(У нас то был бы мусор иль навоз).

Люблю я винноягодника-птицу,
Люблю закат у моря, где восход
Не в мути, не в тумане возгорится,
Не мокрым глазом пьяницы блеснет,
Но где заря, как юная царица,
Взойдет, сияя, в синий небосвод,
Где дню не нужен свет свечи заемный,
Как там, где высь коптит наш Лондон темный.

Люблю язык! Латыни гордый внук,
Как нежен он в признаньях сладострастных!
Как дышит в нем благоуханный юг!
Как сладок звон его певучих гласных!
Не то что наш, рожденный в царстве вьюг
И полный звуков тусклых и неясных, -
Такой язык, что, говоря на нем,
Мы харкаем, свистим или плюем.

Люблю их женщин - всех, к чему таиться!
Люблю крестьянок - бронзу смуглых щек,
Глаза, откуда брызжет и струится
Живых лучей сияющий поток.
Синьор люблю - как часто взор мне снится.
Чей влажный блеск так нежен и глубок.
Их сердце - на устах, душа - во взоре,
Их солнце в нем, их небеса и море.

Италия! Не ты ль эдем земной!
И не твоей ли Евой вдохновленный,
Нам Рафаэль открыл предел иной!
Не на груди ль прекрасной, упоенный,
Скончался он! Недаром даже твой -
Да, твой язык, богами сотворенный,
И он бессилен передать черты
Доступной лишь Канове красоты!

Хоть Англию клянет душа поэта,
Ее люблю, - так молвил я в Кале, -
Люблю болтать с друзьями до рассвета,
Люблю в журналах мир и на земле,
Правительство люблю я (но не это),
Люблю закон (но пусть лежит в столе),
Люблю парламент и люблю я пренья,
Но не люблю я преть до одуренья.

Люблю я уголь, но недорогой,
Люблю налоги, только небольшие,
Люблю бифштекс, и все равно какой,
За кружкой пива я в своей стихии.
Люблю (не в дождь) гулять часок-другой, -
У нас в году два месяца сухие.
Клянусь регенту, церкви, королю,
Что даже их, как все и вся, люблю.

Налог на нищих, долг национальный,
Свой долг, реформу, оскудевший флот,
Банкротов списки, вой и свист журнальный
И без свободы множество свобод,
Холодных женщин, климат наш печальный
Готов простить, готов забыть их гнет
И нашу славу чтить - одно лишь горе:
От всех побед не выиграли б тори!

Но что ж Лаура? Уверяю вас,
Мне, как и вам, читатель, надоело
От темы отклоняться каждый раз.
Вы рады ждать, но все ж не без предела,
Вам досадил мой сбивчивый рассказ!
До авторских симпатий нет вам дела,
Вы требуете смысла наконец,
И вот где в затруднении певец!

Когда б легко писал я, как бы стало
Легко меня читать! В обитель муз
Я на Парнас взошел бы и немало
Скропал бы строф на современный вкус.
Им публика тогда б рукоплескала,
Герой их был бы перс или индус,
Ориентальность я б, согласно правил,
В сентиментальность Запада оправил.

Но, старый денди, мелкий рифмоплет,
Едва-едва я по ухабам еду.
Чуть что - в словарь, куда мой перст ни ткнет,
Чтоб взять на рифму стих мой непоседу.
Хорошей нет - плохую в оборот,
Пусть критик сзади гонится по следу!
С натуги я до прозы пасть готов,
Но вот беда: все требуют стихов!

Граф завязал с Лаурой отношенья.
Шесть лет (а это встретишь не всегда)
Их отношенья длились без крушенья,
Текли чредою схожею года.
Одна лишь ревность, в виде исключенья,
Разлад в их жизнь вносила иногда,
Но смертным, от вельможи до бродяги,
Всем суждены такие передряги.

Итак, любовь им счастье принесла,
Хоть вне закона счастья мы не знаем.
Он был ей верен, а она цвела,
Им в сладких узах жизнь казалась раем.
Свет не судил их, не желал им зла.
"Черт вас возьми!" - сказал один ханжа им
Вослед, но черт не взял: ведь черту впрок,
Коль старый грешник юного завлек.

Еще жила в них юность. Страсть уныла
Без юности, как юность без страстей.
Дары небес: веселье, бодрость, сила,
Честь, правда - все, все в юности сильней.
И с возрастом, когда уж кровь остыла,
Лишь одного не гасит опыт в ней,
Лишь одного, - вот отчего, быть может,
Холостяков и старых ревность гложет.

Был карнавал. Строф тридцать шесть назад
Я уж хотел заняться сим предметом.
Лаура, надевая свой наряд,
Вертелась три часа пред туалетом,
Как вертитесь, идя на маскарад,
И вы, читатель, я уверен в этом.
Различие нашлось бы лишь одно:
Им шесть недель для праздников дано.

Принарядясь, Лаура в шляпке новой
Собой затмить могла весь женский род.
Свежа, как ангел с карточки почтовой
Или кокетка с той картинки мод,
Что нам журнал, диктатор наш суровый,
На титуле изящно подает
Под фольгой - чтоб раскрашенному платью
Не повредить линяющей печатью.

Они пошли в Ридотто. Это зал,
Где пляшут все, едят и пляшут снова.
Я б маскарадом сборище назвал,
Но сути дела не меняет слово.
Зал точно Воксхолл наш, и только мал,
Да зонтика не нужно дождевого.
Там смешанная публика. Для вас
Она низка, и не о ней рассказ.

Ведь "смешанная" - должен объясниться,
Откинув вас да избранных персон,
Что снизойдут друг другу поклониться, -
Включает разный сброд со всех сторон.
Всегда в местах общественных теснится,
Презренье высших презирает он,
Хотя зовет их "светом" по привычке.
Я, зная свет, дивлюсь подобной кличке.

Так - в Англии. Так было в те года,
Когда блистали денди там впервые.
Тех обезьян сменилась череда,
И с новых обезьянят уж другие.
Тираны мод - померкла их звезда!
Так меркнет все: падут цари земные,
Любви ли бог победу им принес,
Иль бог войны, иль попросту мороз.

Полночный Тор обрушил тяжкий молот,
И Бонапарт в расцвете сил погас.
Губил французов лютый русский холод,
Как синтаксис французский губит нас.
И вот герой, терпя и стыд и голод,
Фортуну проклял в тот ужасный час
И поступил весьма неосторожно:
Фортуну чтить должны мы непреложно!

Судьба народов ей подчинена,
Вверяют ей и брак и лотерею.
Мне редко благосклонствует она,
Но все же я хулить ее не смею.
Хоть в прошлом предо мной она грешна
И с той поры должок еще за нею,
Я голову богине не дурю,
Лишь, если есть за что, благодарю.

Но я опять свернул - да ну вас к богу!
Когда ж я впрямь рассказывать начну?
Я взял с собой такой размер в дорогу,
Что с ним теперь мой стих ни тпру ни ну.
Веди его с оглядкой, понемногу,
Не сбей строфу! Ну вот я и тяну.
Но если только доползти сумею,
С октавой впредь я дела не имею.

Они пошли в Ридотто. (Я как раз
Туда отправлюсь завтра. Там забуду
Печаль мою, рассею хоть на час
Тоску, меня гнетущую повсюду.
Улыбку уст, огонь волшебных глаз
Угадывать под каждой маской буду,
А там, бог даст, найдется и предлог,
Чтоб от тоски укрыться в уголок.)

И вот средь пар идет Лаура смело.
Глаза блестят, сверкает смехом рот.
Кивнула тем, пред этими присела,
С той шепчется, ту под руку берет.
Ей жарко здесь, она б воды хотела!
Граф лимонад принес - Лаура пьет
И взором всех критически обводит,
Своих подруг ужасными находит.

У той румянец желтый, как шафран,
У той коса, конечно, накладная,
На третьей - о, безвкусица! - тюрбан,
Четвертая - как кукла заводная.
У пятой прыщ и в талии изъян.
А как вульгарна и глупа шестая!
Седьмая!.. Хватит! Надо знать и честь!
Как духов Банко, их не перечесть.

Пока она соседок изучала,
Кой-кто мою Лауру изучал,
Но жадных глаз она не замечала,
Она мужских не слушала похвал.
Все дамы злились, да! Их возмущало,
Что вкус мужчин так нестерпимо пал.
Но сильный пол - о, дерзость, как он смеет! -
И тут свое суждение имеет.

Я, право, никогда не понимал,
Что нам в таких особах, - но об этом
Молчок! Ведь это для страны скандал,
И слово тут никак не за поэтом.
Вот если б я витией грозным стал
В судейской тоге, с цепью и с беретом,
Я б их громил, не пропуская дня, -
Пусть Вильберфорс цитирует меня!

Пока в беседе весело и живо
Лаура светский расточала вздор,
Сердились дамы (что совсем не диво!),
Соперницу честил их дружный хор.
Мужчины к ней теснились молчаливо
Иль, поклонясь, вступали в разговор,
И лишь один, укрывшись за колонной,
Следил за нею как завороженный.

Красавицу, хотя он турок был,
Немой любви сперва пленили знаки.
Ведь туркам женский пол куда как мил,
И так завидна жизнь турчанок в браке!
Там женщин покупают, как кобыл,
Живут они у мужа, как собаки:
Две пары жен, наложниц миллион,
Все взаперти, и это все - закон!

Чадра, гарем, под стражей заточенье,
Мужчинам вход строжайше воспрещен.
Тут смертный грех любое развлеченье,
Которых тьма у европейских жен.
Муж молчалив и деспот в обращенье,
И что же разрешает им закон,
Когда от скуки некуда деваться?
Любить, кормить, купаться, одеваться.

Здесь не читают, не ведут бесед
И споров, посвященных модной теме,
Не обсуждают оперу, балет
Иль слог в недавно вышедшей поэме.
Здесь на ученье строгий лег запрет,
Зато и "синих" не найдешь в гареме,
И не влетит наш Бозерби сюда,
Крича: "Какая новость, господа!"

Здесь важного не встретишь рыболова,
Который удит славу с юных дней,
Поймает похвалы скупое слово
И вновь удить кидается скорей.
Все тускло в нем, все с голоса чужого.
Домашний лев! Юпитер пескарей!
Среди ученых дам себя нашедший
Пророк юнцов, короче - сумасшедший.

Меж синих фурий он синее всех,
Он среди них в арбитрах вкуса ходит.
Хулой он злит, надменный пустобрех,
Но похвалой он из себя выводит.
Живьем глотает жалкий свой успех,
Со всех языков мира переводит,
Хоть понимать их не сподобил бог,
Посредствен так, что лучше был бы плох.

Когда писатель - только лишь писатель,
Сухарь чернильный, право, он смешон.
Чванлив, ревнив, завистлив - о создатель!
Последнего хлыща ничтожней он!
Что делать с этой тварью, мой читатель?
Надуть мехами, чтобы лопнул он!
Исчерканный клочок бумаги писчей,
Ночной огарок - вот кто этот нищий!

Конечно, есть и те, кто рождены
Для шума жизни, для большой арены,
Есть Мур, и Скотт, и Роджерс - им нужны
Не только их чернильница и стены.
Но эти - "мощной матери сыны",
Что не годятся даже в джентльмены,
Им лишь бы чайный стол, их место там,
В парламенте литературных дам.

О бедные турчанки! Ваша вера
Столь мудрых не впускает к вам персон.
Такой бы напугал вас, как холера,
Как с минарета колокольный звон.
А не послать ли к вам миссионера
(То шаг на пользу, если не в урон!),
Писателя, что вас научит с богом
Вести беседу христианским слогом.

Не ходит метафизик к вам вещать
Иль химик - демонстрировать вам газы,
Не пичкает вас бреднями печать,
Не стряпает о мертвецах рассказы,
Чтобы живых намеками смущать;
Не водят вас на выставки, показы
Или на крышу - мерить небосклон.
Тут, слава богу, нет ученых жен!

Вы спросите, зачем же "слава богу", -
Вопрос интимный, посему молчу.
Но, обратившись к будничному слогу,
Биографам резон мой сообщу.
Я стал ведь юмористом понемногу -
Чем старше, тем охотнее шучу.
Но что ж - смеяться лучше, чем браниться,
Хоть после смеха скорбь в душе теснится.

О детство! Радость! Молоко! Вода!
Счастливых дней счастливый преизбыток!
Иль человек забыл вас навсегда
В ужасный век разбоя, казней, пыток?
Нет, пусть ушло былое без следа,
Люблю и славлю дивный тот напиток!
О царство леденцов! Как буду рад
Шампанским твой отпраздновать возврат!

Наш турок, глаз с Лауры не спуская,
Глядел, как самый христианский фат:
Мол, будьте благодарны, дорогая,
Коль с вами познакомиться хотят!
И, спору нет, сдалась бы уж другая,
Ведь их всегда волнует дерзкий взгляд.
Но не Лауру, женщину с закалкой,
Мог взять нахальством чужестранец жалкий.

Меж тем восток светлеть уж начинал.
Совет мой дамам, всем без исключенья:
Как ни был весел и приятен бал,
Но от бесед, от танцев, угощенья
Чуть свет бегите, покидайте зал,
И сохрани вас бог от искушенья
Остаться - солнце всходит, и сейчас
Увидят все, как бледность портит вас!

И сам когда-то с пира или бала
Не уходил я, каюсь, до конца.
Прекрасных женщин видел я немало
И дев, пленявших юностью сердца,
Следил, - о время! - кто из них блистала
И после ночи свежестью лица.
Но лишь одна, взлетев с последним танцем,
Одна могла смутить восток румянцем.

Не назову красавицы моей,
Хоть мог бы: ведь прелестное созданье
Лишь мельком я встречал, среди гостей.
Но страшно за нескромность порицанье,
И лучше имя скрыть, а если к ней
Вас повлекло внезапное желанье, -
Скорей в Париж, на бал! - и здесь она,
Как в Лондоне, с зарей цветет одна.

Лаура превосходно понимала,
Что значит отплясать, забыв про сон,
Ночь напролет в толпе и в шуме бала.
Знакомым общий отдала поклон,
Шаль приняла из графских рук устало,
И, распрощавшись, оба вышли вон.
Хотели сесть в гондолу, но едва ли
Не полчаса гребцов проклятых звали.

Ведь здесь, под стать английским кучерам,
Гребцы всегда не там, не в нужном месте.
У лодок так же давка, шум и гам -
Вас так помнут, что лучше к ним не лезьте!
Но дома "бобби" помогает вам,
А этих страж ругает с вами вместе,
И брань стоит такая, что печать
Не выдержит, - я должен замолчать.

Все ж наконец усевшись, по каналу
Поплыли граф с Лаурою домой.
Был посвящен весь разговор их балу,
Танцорам, платьям дам и - боже мой! -
Так явно назревавшему скандалу.
Приплыли. Вышли. Вдруг за их спиной -
Как не прийти красавице в смятенье! -
Тот самый турок встал как привиденье.

LXXXVIII

"Синьор! - воскликнул граф, прищурив глаз, -
Я вынужден просить вас объясниться!
Кто вы? Зачем вы здесь и в этот час?
Быть может... иль ошибка здесь таится?
Хотел бы в это верить - ради вас!
Иначе вам придется извиниться.
Признайте же ошибку, мой совет".
"Синьор! - воскликнул тот, - ошибки нет,

Я муж ее!" Лауру это слово
Повергло в ужас, но известно всем:
Где англичанка пасть без чувств готова,
Там итальянка вздрогнет, а затем
Возденет очи, призовет святого
И в миг придет в себя - хоть не совсем,
Зато уж без примочек, расшнуровок,
Солей, и спирта, и других уловок.

Она сказала... Что в беде такой
Могла она сказать? Она молчала.
Но граф, мгновенно овладев собой:
"Прошу, войдемте! Право, толку мало
Комедию ломать перед толпой.
Ведь можно все уладить без скандала.
Достойно, согласитесь, лишь одно:
Смеяться, если вышло так смешно".

Вошли. За кофе сели. Это блюдо
И нехристи и христиане чтут,
Но нам у них бы взять рецепт не худо.
Меж тем с Лауры страх слетел, и тут
Пошло подряд: "Он турок! Вот так чудо!
Беппо! Открой же, как тебя зовут.
А борода какая! Где, скажи нам,
Ты пропадал? А впрочем, верь мужчинам!

Но ты и вправду турок? Говорят,
Вам служат вилкой пальцы. Сколько дали
Там жен тебе в гарем? Какой халат!
А шаль! Как мне идут такие шали!
Смотри! А правда, турки не едят
Свинины? Беппо! С кем вы изменяли
Своей супруге? Боже, что за вид!
Ты желтый, Беппо. Печень не болит?

А бороду ты отрастил напрасно.
Ты безобразен! Эта борода...
На что она тебе? Ах да, мне ясно:
Тебя пугают наши холода.
Скажи, я постарела? Вот прекрасно!
Нет, Беппо, в этом платье никуда
Ты не пойдешь. Ты выглядишь нелепо!
Ты стриженый! Как поседел ты, Беппо!"

Что Беппо отвечал своей жене -
Не знаю. Там, где камни древней Трои
Почиют ныне в дикой тишине,
Попал он в плен. За хлеб да за побои
Трудился тяжко, раб в чужой стране.
Потом решил помериться с судьбою,
Бежал к пиратам, грабил, стал богат
И хитрым слыл, как всякий ренегат.

Росло богатство и росло желанье