Отопительные печи условно делятся на две основные разновидности: устаревшие конструкции и современные печи.

Грамотный мастер, внедряющий в жизнь новые разновидности данных конструкций, обязан хорошо представлять недостатки старых сохранившихся образцов. А также должен уметь своими руками осуществлять их переделку или ремонт. С этой целью он должен иметь понятие о наиболее распространенных образцах, как устаревших, так и новых устройств, знать, как выглядит чертеж и схема кладки печи своими руками, а главное уметь применять на практике свои знания.

Схема кладки печи В.Е. Грум-Гржимайло

Данная печь имеет бесканальную систему. Конструкцией предусмотрено полное отсутствие каких-либо дымооборотов. Движение газов осуществляется не столько под действием тяги дымовой трубы, сколько под влиянием силы тяжести. В результате, под действием силы тяжести более тяжелые уже остывшие газы станут опускаться вниз, а вверх будут подниматься более горячие, то есть легкие газы.

Конструкция этой печи для бани имеет круглую форму, заключенную в футляр, который выполнен из листовой стали. Данное устройство состоит из двух основных частей. При этом нижняя ее часть занята топливником. С целью обеспечения прохода дымовых газов непосредственно в верхнюю часть, в перекрытии топливника предусмотрено небольшое устье (хайло). Верхняя часть представляет собой камеру, в которой отсутствуют дымообороты. Внешне она напоминает опрокинутый колпак, наподобие стакана. В связи с этим подобные печи довольно часто называют бесканальными или колпаковыми.

Нагретые дымовые газы не будут уходить из устья в дымоходы, так как они, в первую очередь, поднимутся под перекрышу, после чего, остывая, начнут постепенно спускаться по стенкам непосредственно до основания. Далее они станут проникать в дымовую трубу, в результате под воздействием тяги, постепенно унесутся в атмосферу.

На представленной схеме вертикальный разрез А-А выполнен поперек топливника, а разрез Б-Б сделан вдоль него. С 1 по 9 ряд кладки из кирпича выполнены горизонтальные разрезы. Разрез 9-9 позволяет детально рассмотреть так называемые контрфорсы. То есть вертикальные ребра (выполненные в 1/4 кирпича), которые располагаются вдоль поверхности стен от перекрытия печи непосредственно до перекрытия свода. В итоге они образуют насадку и устраиваются с целью увеличения внутренней поверхности теплопоглощения, а также улучшения восприятия тепла от отходящих дымовых газов печным массивом. Нагретые газами ребра позволяют печи на протяжении долгого времени сохранять тепло.

Преимущества

Данная конструкция использует практически 80% тепла сжигаемого топлива. Благодаря железному футляру, ограждающие конструкции допускается выполнять толщиной в 1/4 кирпича, за счет этого устройство способно достаточно быстро нагреваться.

Процесс кладки данной конструкции абсолютно прост. Преимуществом является тот факт, что если расположенная на трубе дымовая задвижка будет закрыта неплотно, в верхней половине печи не произойдет охлаждения под действием холодного потока воздуха, который попадает в топливник. Воздушный поток, попадающий в топливник сквозь щели топливной и зольниковой дверцы, поднимается через хайло. Так как он значительно тяжелее, чем дымовые горячие газы, он мгновенно перетечет в боковые каналы, после чего отправится в дымовую трубу. Именно поэтому вся часть под устьем (полностью весь колпак) не подвержена процессу охлаждения.

Недостатки

Основным минусом данной конструкции является подогрев преимущественно верхней части. С целью его уменьшения, рекомендуется устраивать шпуры в стенах топливника, где-то в пятой порядовке кирпичной кладки. Печь отлично функционирует на тощих каменных углях и антраците. Если конструкция будет топиться с помощью дров (в особенности сырых), щели, расположенные между контрфорсами, попросту зарастут сажей.

Сажу в данном случае чистить довольно сложно, так как прочистные дверцы размещаются в 8-ом ряду кирпичной кладки, тем самым препятствуют полноценному попаданию во все промежутки контрфорсов. Отвод дыма будет осуществляться в коренную трубу.

По принципу свободного движения дымовых газов бесканальные конструкции бывают прямоугольными и квадратными. Могут выполняться как в футляре из металла, так и с его отсутствием. Однако в последнем варианте, стенки колпака необходимо увеличить до 1/2 кирпича.

Ещё из и

«Вот секрет счастливой жизни - работайте и работайте»
Из воспоминаний академика Владимира Ефимовича Грум-Гржимайло – русского дворянина польского рода, основателя русской и советской научно-практической металлургии / Сделано русскими

Российский металлург, автор гидравлической теории расчета пламенных печей. Ещё

Памятник Владимиру Грум-Гржимайло в Верхней Пышме Свердловской области

Много ли я знал, кончая Горный институт в 1885 г., имея 21 год? Мало, очень мало. Я был слаб в математике, слаб и в строительной механике. Языков я не знал, книг не любил, решил, что буду работать на заводе. Меня пригласили на Нижне-Тагильский завод практикантом. Дали спроектировать доменку Nо 4 для ферромангана, а потом поручили её выстроить и пустить. Все чертежи я делал сам и потому получил хорошую практику.

Крайне слабая память на лица, числа, на механическое запоминание чего бы то ни было, и в противовес - феноменальная память на вопросы, возбудившие мое внимание и не получившие удовлетворительного объяснения, вот мои черты.

Я не могу играть в карты, ибо если я получу 13 карт, разберу их по мастям и закрою их, то не в состоянии сказать, какие карты мне были сданы. Наряду с этим я нахожу справку в книгах через десятки лет. Могу воспроизвести разговор через много лет, указать, где лежит нужный образец... Доказательства какого-либо положения систематически подбираются мною десятки лет. Я никогда ничего не записывал и ранее никогда ничего не забывал, черпая из своей памяти, как из готового магазина.

Моя работа сделалась моим развлечением, моей радостью и наслаждением.

Моя автобиография представляет общественный интерес только с одной стороны: мне удалось решить вопрос, занимавший умы десятков, а может быть и сотен и тысяч, людей в продолжение 150 лет, и решить его средствами, доступными школьнику 5-го класса. Я додумался до гидравлической теории печей. Со времени М.В. Ломоносова (1745 г.) в этой области не было сказано ни одного разумного слова.

Как тогда я додумался до гидравлической теории? Не знаю.

Крупинка за крупинкой у меня в мозгу возник ряд соображений и наблюдений. Окончательная аксиома явилась только в 1910 году, и я ей несказанно обрадовался. Обрадовался так, что не усидел дома и побежал на радостях к А.А. Байкову. После этого пошёл целый ряд местных следствий, и теория была закончена в общем.

Итак, работа заняла время с 1887 г. по 1921 г., то есть 34 года непрерывного труда и размышления.

Какие выводы можно сделать из моей жизни? Как должны мы воспитывать своих детей?

Учить детей, что дело делается какими-то гениями, под влиянием божественного вдохновения, поэтами, пророками, людьми исключительной организации, вдохновлёнными свыше, - не следует.

Нижне-Салдинский завод, где Грум-Гржимайло работал после Нижне-Тагильского

Каждый человек должен внимательно отнестись к своим способностям и упражнять их, работать всю жизнь со всей добросовестностью и всеми усилиями, на которые он способен. Вот секрет счастливой жизни и вот мой завет: работайте и работайте; придёт время, когда вы неожиданно для себя проснетесь большим человеком, а затем спокойно встретите смерть.

Молодость обладает колоссальной поглотительной способностью в усвоении новых идей. Д.И. Менделеев настаивал на необходимости кончать высшую школу в 21 год. Он писал, что сам кончил университет в 20 лет, а 21 года уже научно работал и читал лекции. Он считал необходимым выпускать в жизнь гибких, свежих, сильных людей, а не людей, утомлённых слишком затянувшимся учением, то есть принудительным усвоением знаний, к которым человек уже потерял интерес.

Всякая школа работает по плану. План проводится принудительно под угрозой не дать звания. Принудительное питание студентов знаниями, не сообразуясь с их психической природой, крайне тягостно вообще и нестерпимо в зрелом возрасте. Гибкость молодой души легче переносит это насилие над природой человека и потому вызывает в молодом человеке меньше отвращения, чем в зрелом.

Чем объясняется продолжительность нашего школьного обучения? Ложным желание программы научить человека всем случаям жизни. Профессора смотрят на молодого инженера, как на судно, уходящее в океан в одиночное кругосветное плавание. Тут все должно быть предусмотрено. Ниоткуда никакой помощи.

Так смотреть на техническую работу инженера - большое заблуждение. Жизнь - это не одиночное плавание вокруг света, а, скорее, путешествие по железной дороге с остановками и хорошими буфетами, врачебной помощью, с возможностью при аварии пересадки на другой поезд. Молодой инженер имеет возможность учиться у других, а потому загромождать его арсеналом всевозможных сведений - большая ошибка.

Что же нужно молодому инженеру, вступающему в жизнь?

Ле-Шателье прекрасно это определяет: глубокая теоретическая подготовка и никакой практики. Практику молодой инженер найдет на своем жизненном пути. Зачем же тратить на неё молодые, самые дорогие силы? «Ничего лишнего» - вот что должно быть написано на дверях высшей школы.

Во время моего студенчества мне удалось слушать двух выдающихся лекторов химии: профессора Горного института К.Д. Сушина и Д.И. Менделеева.

К. Д. Сушин читал лекции, так сказать, руками. По существу - огромное число остроумнейших опытов. Мы, что называется, «вкладывали персты в раны», мы знакомились с природой вплоть до того, что для демонстрации противогнилостного влияния древесного угля он притащил на лекцию труп кошки, положенный им заранее в древесный уголь. Фактическая сторона неорганической химии врезывалась в память слушателей на всю жизнь. Ее нельзя было не знать. Теории химии он не придавал никакого значения и её не читал.

Слушая К.Д. Сушина, я увлекся в то же время «Основами химии» Д.И. Менделеева и решил его послушать в университете, пробравшись туда «зайцем». (Допуск в университет посторонних лиц строго преследовался в то время - РП).

И что же? Ни одного опыта. Ни одной цифры. Но всю лекцию Д.И. учил нас, как надо наблюдать явления обыденной жизни и как их понимать. Я вышел очарованный. Да, это учитель. Он передавал ученикам своё умение наблюдать и мыслить, чего не дает ни одна книга.

Вот два антипода лекционной системы. Оба таланта, но талант Д.И. Мендлеева, как учителя мыслить, был исключительный.

Педагоги боятся чего-нибудь не досказать студенту, не додать ему рецептов на всю жизнь и не думают о том, что все, что знает человечество, написано в книгах, и надо облегчить инженеру только чтение этих книг, а для сего он должен знать только математику, физику и химию. Остальное приложится само собой.

Школа дает знанье, но не уменье. Уменье должны давать практические годы на заводе. Высшее учебное заведение в отведенное время может только научить студента, как надо чертить, как надо работать в лаборатории, но оно не может дать ответственного конструктора или исследователя. Для этого надо не меньше двух лет работать в условиях завода.

Надо приучить молодого человека к мысли, что каждый неверно поставленный или вычисленный размер грозит катастрофой для жизни рабочих или убытками для предприятия - вот линия настоящего воспитания настоящего работника. Теперешние же дипломные работы развращают молодого инженера: «сойдет», «не заметят» ...
***

Теперь можно резюмировать.

Школа должна давать глубокую подготовку в теоретических науках.

Практический уклон высшей школы вреден.

Студент должен только знать. Уметь он научается в заводе.

Ошибочно учить студента на все случаи жизни.

Дипломные работы должны быть перенесены на завод.

Практиканты обязательно работают два года в лабораториях заводов и приобретают умение работать.

Первые два теоретических курса желательно отделить от специальной части экзаменом и студентов, не выдержавших экзаменов, в специальные курсы не допускать.

По окончании всех зачетов вуз выдает свидетельство об его окончании, а по окончании практикантских лет и защиты диплома - звание инженера.

Программы вузов должны быть рассчитаны не более, как на 4 ½ года при числе часов в неделю не более 36.

Надо употребить все меры, чтобы студенты кончали вуз не позже 23 лет.

Анри Луи Ле Шателье, 1850 год

Чем глубже постигаем мы сущность законов природы, тем с большим удивлением останавливаемся перед наследием предков. Условия жизни ими созданы без пособия наук, а между тем они поражают нас своею целесообразностью и научной обоснованностью.

Обыкновенно говорят, что достижения наших предков есть дело случая и опыта. Это верно только отчасти. Слепой случай научает только лиц, подготовленных к восприятию работой. Для лиц не подготовленных он проходит незамеченным и потому ничему научить не может.

В своей автобиографии Ч. Дарвин рассказывает, что он был способен думать о заинтересовавшем его предмете десятки лет. Нередко мельчайший случай, незаметный для других, давал ему разгадку беспокоивших его вопросов.

Случай является благодетельным только для лица подготовленного, способного его заметить, использовать. Наши предки работали. Не слепой случай помогал им найти искомое, а настойчивость, энергия и труд подводили к как бы сделанному руками открытию.

Многие же отрасли человеческой деятельности до сей поры остаются в области искусства и эмпиризма. Наука часто бессильна, и мы лишены возможности что-либо предвидеть и направить процесс так, как следовало бы. Мы иногда вынуждены идти вперёд ощупью.

Для решения задачи одного человеческого умозрения мало. Логическое построение должно опираться на опытную проверку. Но чтобы правильно поставить опыт, надо сделать большую работу мысли. Надо себе выяснить, от каких переменных зависит наблюдаемое явление, и поставить опыт так, чтобы в опыте была одна переменная. Это вам удастся, если вы усилием воображения и мысли предугадаете результаты опыта.

Итак, сущность творчества в предугадывании результата правильно поставленного опыта, в том, что Мария Склодовская-Кюри называла чувством природы, способностью к уподоблению ей; математики называют математическим чутьем; химики – химическим мышлением; государственные люди - чувством реальности; поэты, писатели, художники, актеры - чувством.

Надо любить природу, ею интересоваться. С другой стороны, надо обладать духом беспокойным, мятежным. Обладать Червем, который делает вас искателем, в противоположность буддистам, ищущим покоя.

Воспитание убивает в детях обе эти способности.

Ребенок в 4 года начинает задавать вопросы: отчего, почему, как, зачем? Что мы ему отвечаем? «Вырастешь - узнаешь!» ... Так погребается пытливость ума, его интерес к окружающему миру, желание открыть новый мир. Ошибка переносится и в зрелый возраст. Так думают не только учителя, но и многие профессора.

Что такое мышление ребенка? Какой материал мы имеем в ребёнке? Прекрасный человеческий материал, скажете вы. Откуда же берутся слепые, мёртвые люди, живущие в мире и его не видящие? Сделайте опыт. Возьмите десяток человек ваших знакомых и проэкзаменуйте их. Спросите, как ходят по морю мореходы и находят нужное место? Как чертятся карты? Что такое полдень? Что такое меридиан? и пр.

Этого экзамена не выдержит большая часть ваших знакомых. Возьмите детскую литературу. Поищите книгу, отвечающую на вопросы детей: что, как, зачем. Таких книг нет. Дети целый день торчат на кухне, единственном месте, где они могут наблюдать Природу и удовлетворять свою наблюдательность и любознательность.

Наши педагоги - славные вожди, делающие детей слепыми. Их ученики не будут чувствовать природу. Они поглотят библиотеки, но будут смотреть на природу мёртвыми глазами. Можно ли ждать от них творчества?

Ч. Дарвин писал: я встречал много людей, одаренных природой гораздо лучше меня, но они ничего ценного не сделали. Почему? Творцами были и будут только люди, способные так глубоко заинтересоваться явлениями, что явления, незаметные для обыкновенных людей, являются для них откровением.

Владимир Ефимович Грум-Гржимайло

Владимир Ефимович Грум-Гржима́йло (1864-1928) - российский и советский изобретатель, инженер-металлург, педагог и организатор производства, член-корреспондент АН СССР (1927).

Владимир Грум-Гржимайло родился в семье экономиста: отец, Ефим Григорьевич Грумм-Гржимайло, был известным специалистом свеклосахарного и табачного производств. Мать, Маргарита Михайловна, урождённая Корнилович, была племянницей декабриста А. О. Корниловича.

Обучался в 3-й Санкт-Петербургской военной гимназии (1873-1880), затем окончил Петербургский горный институт (1885), после чего работал на уральских металлургических заводах в Нижнем Тагиле, Нижней Салде, Верхней Салде, Алапаевске.

С 1907 года Грум-Гржимайло - адъюнкт, а в 1911-1918 годы - ординарный профессор Петербургского политехнического института. Гражданскую войну с семьей встретил на Урале. В 1920-1924 годы он занимал должность профессора Уральского университета (г. Екатеринбург), возглавлял кафедру теории стали и печей. В 1924 году выступил в защиту профессора М. О. Клера, который был обвинен в шпионаже в пользу Франции. Из-за начавшейся травли был вынужден покинуть Екатеринбург и переехать в Москву. Последние годы жизни (с 1924) занимался проектированием металлургических и заводских печей, создал московское Бюро металлургических и теплотехнических конструкций.

Научная деятельность

Грум-Гржимайло доказал экономическую целесообразность т. н. русского бессемерования, теоретически обосновал его, показав, что благодаря перегреву, горение углерода в чугуне начинается с первых минут продувки (при английском типе бессемерования горение углерода протекает только после выгорания кремния и марганца). В 1908 году Грум-Гржимайло первым применил законы физической химии (закон о равновесном состоянии системы в зависимости от изменения температуры и закон действия масс) к объяснению процессов, происходящих в бессемеровском конвертере и в стальной ванне мартеновской печи.

В 1910 году учёный предложил теорию расчёта пламенных печей, применив законы гидравлики к движению печных газов. Изучая свойства огнеупорных материалов, в особенности динаса, Грум-Гржимайло создал «теорию перерождения динаса», являющуюся до сих пор основой технологии его обработки. В работе «Прокатка и калибровка» Грум-Гржимайло впервые научно объяснил методы калибровки валков, державшиеся в секрете старыми мастерами. Эта книга положила начало теоретическому изучению калибровки.

Под руководством Грум-Гржимайло были созданы проекты различных нагревательных печей - методических (для нагрева слитков перед прокаткой), кузнечных (для термической обработки металлов), сушильных, отжигательных и мартеновских.

Похоронен на Ваганьковском кладбище. / Вики. Грум-Гржимайло, Владимир Ефимович

Грумм-Гржимайло Григорий Ефимович

(1860-1936)

Грум-Гржимайло (Грумм-Гржимайло) Григорий Ефимович (5 (17) февраля 1860 – 3 марта 1936) – русский исследователь Средней и Центральной Азии. Активный деятель Русского Географического общества. В 1884 г. окончил естественное отделение физико-математического факультета Петербургского университета. В 1884-87 гг. путешествовал в горной Бухаре, по Алаю, Памиру, в Кашгарских горах и в Тянь-Шане. Результатом 4-летних исследований явились работы: «Очерк Припамирских стран» (1886), «Памир и его лепидоптерологическая фауна» (1890) и др. В 1888 г. путешествовал по Среднему Уралу, в 1889-90 гг. возглавлял большую организованную Русским географическим обществом экспедицию в Центральную Азию, во время которой изучал Восточный Тянь-Шань, Джунгарию, Бэй-Шань, Наньшань и Гоби. Результаты этого путешествия он обобщил в «Описании путешествия в Западный Китай» (3 тт. 1896-1907), где дал также историко-этнографическую характеристику исследованных областей. Г. Е. Грум-Гржимайло выяснил положение Бэй-Шаня, являющегося горным звеном, связывающим системы Тянь-Шаня и Наньшаня. В Тянь-Шане им была открыта одна из глубочайших в мире депрессий – Турфанская (или Люкчунская) котловина. Им собраны большие зоологические и ботанические коллекции. За эту экспедицию Русское Географическое общество присудило Г. Е. Грум-Гржимайло премию имени Н. М. Пржевальского (в 1891), а Парижская академия – премию имени П. А. Чихачева (в 1893). В 1903 г. путешествовал по Западной Монголии и Туве, в 1908 г. – по Дальнему Востоку. В 1911 г. – по Туркмении, в 1912 г. – по Закавказью, в 1914 г. – в Сибири и Туве (от Красноярска на Кызыл и Иркутск). Г. Е. Грум-Гржимайло написал ряд крупных монографий и описаний путешествий, большое количество статей и заметок по географии Азии, по истории и этнографии народов Центральной Азии, по вопросам торговли с азиатскими странами, таможенной политики и т. д. Всего им напечатано более 200 работ, в т. ч. капитальная монография «Западная Монголия и Урянхайский край» в 4 книгах (3 тт., 1914-30). В ней дано обстоятельное географическое, геологическое, ботаническое и зоологическое описание этих стран в связи с их историей.

Именем Грум-Гржимайло названы: ледник Грум-Гржимайло (хребет Богдо-ола, Тянь-Шань), перевал Грум-Гржимайло (хребет Ситотэ-Алинь).

Г. Е. Грумм-Гржимайло – выдающийся русский географ-путешественник, зоолог (энтомолог) и востоковед, отличавшийся такой разносторонностью интересов и знаний, что его можно было назвать также историком, этнографом, антропологом, экономистом, экономико-географом стран Востока и даже журналистом в области международной политики в Азии. Но главное в славе Грумм-Гржимайло то, что он «принадлежит к плеяде русских путешественников, трудами которых рассеян таинственный мрак над природой отдаленнейших уголков Центральной Азии», как писал еще в 1907 г. геолог К. И. Богданович. Для географии классическими являются проведенные Грумм-Гржимайло исследования и монументальные описания обширных территорий Центральной Азии (Восточного Тянь-Шаня, Бэйшаня, Наньшаня, Турфана) и ее северных и западных окраин (Западной Монголии, Тувы, Памира).

Грумм-Гржимайло родился 5 февраля 1860 г. в Петербурге, в семье видного экономиста (впоследствии нотариуса). Мальчик рос старшим в большой семье (из трех его братьев стали известны Михаил – спутник Григория Ефимовича по двум экспедициям, изобретатель в области военной техники, и Владимир, выдающийся металлург).

Потеряв в десятилетнем возрасте отца, Грумм-Гржимайло рано столкнулся с нуждой и уже в детстве зарабатывал репетиторством и изготовлением рисунков для вышивок и для иллюстраций к журналу «Нива». В этом – один из истоков великого его трудолюбия, качества столь характерного для Грумм-Гржимайло.

Многие крупные географы приходили к географии в результате длительной эволюции, начиная с относительно узких или смежных специальностей. Пример Грумм-Гржимайло в этом отношении особенно разителен: он вырос в крупнейшего географа, начав с юношеского увлечения коллекционированием бабочек.

Юноша с интересом читал научную литературу по энтомологии. В марте 1880 г. его сделали секретарем комиссии по борьбе с филлоксерой – виноградной тлей, которая в это время угрожающе распространялась в Крыму. Это было началом его научной деятельности.

В том же году Грумм-Гржимайло поступил в Петербургский университет, где слушал лекции И. М. Сеченова, А. Н. Бекетова, М. Н. Богданова и Н. И Вагнера.

Каждый период студенческих каникул Грумм-Гржимайло проводил «в поле» – с энтомологическими целями экскурсировал по Крыму, по Подолии, Бессарабии и по Поволжью (Сарепта – Камышин). При этом интересы энтомолога, связанные с изучением границ распространения насекомых, незаметно для самого Грумм-Гржимайло перерастали в интересы географа. И уже с первого научного исследования («Несколько слов о чешуекрылых Крыма», 1881) у него начали возникать «мосты» в географию, например в связи с подмеченной им большей общностью энтомофауны Южного берега Крыма с Закавказьем и Малой Азией, нежели с соседней Яйлой.

Заслуживают упоминания целеустремленность и работоспособность Грумм-Гржимайло-студента. Он подолгу обрабатывает свои и чужие коллекционные сборы в Зоологическом музее, публикует результаты этих обработок, собирает у себя дома научный кружок студентов, в живой и плодотворной деятельности которого принимают участие прославившиеся впоследствии ученые – и Н. М. Книпович.

В 80-х годах русская лепидоптерология (раздел энтомологии, изучающий бабочек) имела сильного «августейшего покровителя» в лице великого князя Н. М. Романова, который щедро финансировал роскошные издания, посвященные бабочкам, и целые энтомологические экспедиции. Великий князь обратил особое внимание на поволжский отчет Грумм-Гржимайло и предложил даровитому молодому человеку средства для более далекой экспедиции – на Памир (вполне вероятно, что в те годы весьма слабой изученности Памира интерес «августейших персон» к этой стране определялся и не одной энтомологией).

Для того чтобы успеть отправиться в эту экспедицию, Грумм-Гржимайло исхлопотал себе право досрочной сдачи экзаменов в университете. Географическое общество поддержало молодого ученого рекомендательными письмами и инструментарием для съемок.

В 1884 г. состоялась первая дальняя экспедиция Грумм-Гржимайло. Он перевалил из Оша через Алайский и Заалайский хребты, побывал в верховьях реки Муксу и на озере Каракуль. Собранная им за одно лето коллекция насчитывала 12000 экземпляров (146 видов) бабочек, в том числе 30 видов неизвестных науке. Грумм-Гржимайло собрал также ценные коллекции позвоночных. Географическая сторона работ была представлена глазомерной съемкой, метеонаблюдениями, сбором этнографических материалов. Но и находка на Памире таких видов бабочек, которые до тех пор были известны только из Гренландии и с Кольского полуострова, не могла не поставить перед молодым ученым глубоких биогеографических и палеогеографических загадок.

Не возвращаясь в столицу, Грумм-Гржимайло продолжал экспедицию и в 1885 г. За лето этого года Грумм-Гржимайло исчертил маршрутами западные отроги Памиро-Алая.

Уже первый доклад Грумм-Гржимайло «О припамирских странах», сделанный им в декабре 1885 г. в Географическом обществе, показал слушателям, что перед ними отнюдь не только энтомолог, а весьма разносторонний исследователь. И совсем не случайно, что министерство государственных имуществ поручило Грумм-Гржимайло написать очерк на такую широко географическую тему, как «Очерк сельского хозяйства в Туркестане» (1886).

Кстати, именно тогда Грумм-Гржимайло высказал предположение о существовании на Памире «громаднейшего поднятия», которое и было открыто впоследствии, уже в советское время, в виде хребта Академии наук с пиком Коммунизма (Исмоила Сомони) (7495 м).

В 1886 г. Грумм-Гржимайло совершил свою третью среднеазиатскую экспедицию. Выйдя из Оша, он пересек Центральный Тянь-Шань, спустился в Кашгар, а отсюда перевалил в Алайскую долину и вернулся в Ош. Важным биогеографическим результатом экспедиции было выявление существенных различий между фаунистическими комплексами Памиро-Алая и Тянь-Шаня.

В 1887 г. Грумм-Гржимайло снова отправился на Памир. Его сопровождал брат Михаил Ефимович, взявший на себя топографические съемки. Грумм-Гржимайло прошел вдоль предгорий Кашгарского хребта, поднимался на хребты Каракорума.

Помимо чисто энтомологических отчетов, Грумм-Гржимайло выпустил в 1890 г. капитальный биогеографический труд – «Памир и его лепидоптерологическая фауна». В него вошли комплексный очерк природы Памира и подробная характеристика микрорайонов и типов условий обитания растений и животных.

В 1888 г. Грумм-Гржимайло совершил лишь скромную поездку с зоогеографическими целями на Средний Урал. Зато 1889-1890 гг. принесли Грумм-Гржимайло мировую славу: в эти годы он совместно с братом Михаилом совершил по поручению Географического общества свою знаменитую Центральноазиатскую экспедицию, в ходе которой сделал ряд крупных географических открытий (горный узел Восточного Тянь-Шаня – Дос-Мёген-ола, 6100 м; установление положения поверхности Турфанской впадины на 130 м ниже уровня моря, открытие гор Бэйшань).

Лето 1889 г. было посвящено изучению Восточного Тянь-Шаня и экскурсии в пустыню Южной Джунгарии. Здесь братья Грумм-Гржимайло оказались первыми европейцами, которым удалось охотиться на дикую лошадь Пржевальского и добыть для коллекции четыре экземпляра этого редкого животного. Зимой 1889-1890 гг. путешественники изучали Турфанский и Хамийский оазисы. Открытие Бэйшаня, сделанное ими весной 1890 г., было тем значительнее, что в европейской науке того времени господствовало умозрительное представление о «сухом море» Ханхай, якобы покрывавшем эту часть Центральной Азии в третичном периоде и выстлавшем тут своими напластованиями лишь необозримые равнины. Эту часть заслуг ученого высоко оценил в своем «Лике земли» Э. Зюсс.

Пересекши Бэйшань и Наньшань, экспедиция Грумм-Гржимайло вышла к реке Хуанхэ и к озеру Кукунор. Маршрутная съемка охватила более 7000 км, коллекции животных насчитывали десятки тысяч экземпляров. Были собраны богатый гербарий, коллекция горных пород, интереснейшие этнографические материалы.

За это путешествие Географическое общество присудило Грумм-Гржимайло в 1891 г. премию имени Н. М. Пржевальского, а правительство установило ему, «в воздаяние трудов, понесенных в многочисленных путешествиях по Центральной Азии», пожизненную пенсию в размере 600 руб. в год. Трехтомный отчет об экспедиции, выпущенный в 1896-1907 гг., был отмечен Большой золотой медалью – высшей наградой Географического общества.

Заслуги Грумм-Гржимайло отметила также Парижская Академия наук, присудив ему в 1899 г. премию имени П. А. Чихачева, а Нидерландское географическое общество избрало Грумм-Гржимайло своим почетным членом.

Выход «Описания путешествия в Западный Китай» был выдающимся событием. Это издание, помимо исчерпывающих географических наблюдений, содержало ряд вкладов в смежные науки, например в геологию. Для биогеографии очень ценным было итоговое, палеогеографически обоснованное зоогеографическое районирование Центральной Азии, предложенное Грумм-Гржимайло на основе анализа распространения бабочек.

Теперь Грумм-Гржимайло и сам видел, какое огромное поле деятельности расстилала перед ним география. Сначала она была для молодого энтомолога лишь «собранием адресов» распространения бабочек. Но эти «адреса» сами заслуживали изучения как условия обитания бабочек. Это пробудило в нем интересы географа, и уже через немногие годы исследователя занимали и «адреса», и условия жизни не только флор и фаун, но и многомиллионных народов величайшей в мире части света.

Еще ряд лет Грумм-Гржимайло черпал из своих экспедиций материалы и для энтомологических сводок, и для живых путевых очерков («В поисках перевала через Тянь-Шань», «По ступеням божьего трона – Богдо-Ола» и т. п.), и для статей в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, где он делается главным автором по Центральной Азии.

В 1891 г. состоялось решение о сооружении сквозного великого Сибирского пути. Задача сомкнуть сибирский и владивостокский участки железной дороги наталкивалась на крайнюю расплывчатость и отрывочность тогдашних представлений о природе и хозяйстве Приамурья. Создание сводки, хотя бы компилятивной, по географии Приамурья стало неотложным делом, и выполнение этого дела по программе, разработанной под руководством , было поручено Грумм-Гржимайло.

Ученый выполнил это трудное задание «со свойственной ему быстротой и талантливостью», – так оценил эту работу П. П. Семенов. Том почти в 650 страниц вмещал 12 глав, из них лишь две последних («Сельское хозяйство» и «Неземледельческая промышленность и торговля»), написал сам П. П. Семенов, редактировавший издание.

С этого времени интересы географа широкого профиля становятся главными в трудах Грумм-Гржимайло. Более того, именно эти интересы к географии Азии привели его в 1893 г. на «чиновничью службу» – сначала в Комиссию по вопросам торговли в Средней Азии, затем на пост заведующего азиатской частью Департамента торговли и, наконец, в 1899 г. в Департамент таможенных сборов.

Грумм-Гржимайло оказался в гуще дел, где сложно переплетались интересы отечественной и международной экономики, неизбежно связанные и с политическими событиями. Для Грумм-Гржимайло все это приобретало географический интерес, рождало потребность в страноведческом познании территорий партнеров по торговле. Общественный авторитет Грумм-Гржимайло к этому времени поднялся уже настолько высоко, что в 1897 г. ему было поручено редактировать «восточный отдел» газеты «Санкт-Петербургские ведомости». Этот пост обязывал Грумм-Гржимайло давать ежедневно до 200 строк текста, повествующего о всем существенном, что происходит в жизни азиатских государств и колоний. К ученому хлынуло целое море газет из Индии, Индокитая, Китая, Японии и западных стран. Обширность материалов могла подавлять, но Грумм-Гржимайло справлялся с нею не только как журналист, – он неуклонно рос как комплексный географ-востоковед.

Среди многих десятков статей, опубликованных Грумм-Гржимайло в 1896-1897 гг., обращают на себя внимание, во-первых, многочисленные статьи, посвященные складывавшимся тогда русско-японским отношениям («О положении России на Дальнем Востоке», «Японский официоз об отношениях Японии к России» и т. п.); во-вторых, статьи страноведческого направления («Кафиристан», «Финансовое положение современного Китая», «Финансы Японии», «Вооружение Японии с точки зрения ее финансов», «Минеральные богатства Индии» и др.); в-третьих, статьи о колониях и освободительной борьбе в них («Непримиримые враги англичан в Индии», «Нарождающаяся промышленность в Британской Индии», «Что требуют англичане от эмира афганского Абдуррахмана?», «Французы в Индокитае», «Восстание туземцев на Формозе»); в-четвертых, статьи о торговле с азиатскими странами («О нашей торговле в Монголии», «Современные условия русской торговли в Западном Китае», «Русская торговля в Хорасане», «Борьба за рынок между Россией и Англией в Персии»). Диапазон интересов востоковеда огромен: Грумм-Гржимайло пишет о чайной торговле в России и о русской лесной концессии на р. Ялу, о промысле морских котиков и об экспедиции Свена Гедина...

К 1899 г. относится и начало педагогической деятельности Грумм-Гржимайло – чтение лекций по экономической географии Азии в Первом коммерческом училище Петербурга.

Наряду с этим "Грумм-Гржимайло все глубже заинтересовывался и вопросами истории, этнографии и археологии Азии. В 1898 г. он опубликовал труд «Историческое прошлое Бэйшаня в связи с историей Средней Азии» и интересную с историко-этнографической точки зрения статью «Почему китайцы рисуют демонов рыжеволосыми». В 1903 г. Грумм-Гржимайло напечатал «Материалы по этнологии Амдо и области Куку-Нора», а в 1909 г.– статью «Белокурая раса в Средней Азии», привлекшие внимание виднейших востоковедов.

Переход к заведыванию всей азиатской таможенной границей России открыл для Грумм-Гржимайло совсем новые географические горизонты. Ю. М. Шокальский писал по этому поводу: «Что кажется дальше от географии, чем таможенное ведомство, а и его Григорий Ефимович заставил послужить географии. Для надобностей службы он объездил всю южную границу Сибири, лично познакомился с географией как нашей, так и зарубежной полосы, собрал массу географического материала и по своему обычаю осветил его обстоятельно изученной литературой».

В ходе своих занятий этой «таможенной географией» Грумм-Гржимайло совершил ряд поездок и экспедиций: в Западную Монголию и Туву (в то время Урянхайский край, 1903 г.), в Амурскую и Приморскую области (1908), в Копет-Даг и на южное побережье Каспия (1911), в Ленкорань и вдоль всей границы России с тогдашней Персией и Турцией, включая Карскую область (1912), в долину Уссури и на северные склоны Малого Хингана (1913), в Саяны и снова в Туву (1914).

Наибольшие результаты из этих поездок дала Западно-Монгольская экспедиция 1903 г.

Выйдя из Зайсана, Грумм-Гржимайло пересек Черный Иртыш и перевалил через Монгольский Алтай в котловину Кобдо, а затем через Танну-Ола вышел к Русскому Алтаю. Он привез с собой чертежи 650 км маршрутных съемок, обильные коллекции и массу сведений по этнографии и торговле. Обработку и публикацию материалов этой экспедиции в виде многотомного труда «Западная Монголия и Урянхайский край» Грумм-Гржимайло продолжал вплоть до 1930 года.

Первый том работы «Западная Монголия и Урянхайский край» вышел в свет в 1914 г. и явился капитальной физико-географической монографией, где личные впечатления автора, при всей их краткости (экспедиция 1903 г. длилась менее трех месяцев), не только послужили фундаментом книги, но и помогли критически использовать более 500 других источников.

Я. С. Эдельштейн назвал этот труд сокровищницей критически переработанного материала, дающей «все, что можно было бы дать в смысле физико-географического описания этой территории».

Один первый том монголо-тувинского труда Грумм-Гржимайло был признан настолько законченным произведением, что Географическое общество присудило ему в 1915 г. премию имени А. А. Тилло. За пять лет до этого Грумм-Гржимайло был избран почетным членом этого общества.

В 1908 г. Грумм-Гржимайло поехал в Приморье и Приамурье, за 15 лет перед тем столь блестяще описанное им заочно. По иронии судьбы, личное знакомство с этим краем оказалось для Грумм-Гржимайло в научном отношении менее плодотворным. Он прошел по всему Амуру от Сретенска до Амурского лимана, побывал на Шантарских островах и на границе с Кореей. Но труды Грумм-Гржимайло, написанные в результате этого путешествия («Экономическая география Приамурья» и «Таможенное дело на нашей дальневосточной окраине»), остались погребенными в архиве тогдашнего министерства финансов. В годы войны Грумм-Гржимайло трудился на таможенном фронте, надолго удалившись от научной работы.

Но в советское время ученый заработал с еще большей продуктивностью. В труднейшем 1919 г. он закончил и в 1926 г. издал монументальный второй том «Западной Монголии и Урянхайского края» – труд, посвященный истории этих территорий, ценный по обилию фактического материала.

Писал Грумм-Гржимайло: «Ваша «Западная Монголия» поистине заслуживает названия классического труда, который составит Вам славу, не меньшую, чем «Западный Китай»... Остается только пожалеть, что пока ни одна из областей нашей страны не имеет еще такого географического описания, какое Вы дали для Западной Монголии...».

Работа Грумм-Гржимайло была высоко оценена и в Монголии. Если до революции память о нем в этой стране закреплялась лишь в фольклоре, то в 1927 г. Грумм-Гржимайло получил письменную благодарность и почетную грамоту от Ученого комитета Монгольской Народной Республики, а также просьбу написать «Историю монголов» в качестве учебника для монгольских школ. Вместо школьного учебника Грумм-Гржимайло создал для Монголии внушительный вузовский курс объемом в 30 печатных листов, а к 1930 г. составил и оригинальный историко-географический атлас по Монголии.

Немало было сделано Грумм-Гржимайло за первые годы Советской власти и на других участках работы. В 1918-1919 гг. он составлял опись бумаг экспедиции Беринга, в 1920-1921 гг. составил огромную (20 000 названий) библиографию по географии и этнографии Севера. С 1919 г. Грумм-Гржимайло возобновил преподавательскую деятельность – читал курс «Страноведения Азии» в ленинградских институтах – Географическом и Восточных языков (в последнем Грумм-Гржимайло читал также историю и этнографию Монголии).

В 1921 г. он пишет очерк об экономическом положении Монголии по заданию Института экономических исследований для Наркоминдела с рекомендацией лучших путей торговли с этой страной.

С 1920 по 1931 г. Грумм-Гржимайло является вице-президентом Географического общества СССР, многократно, при частых отъездах Ю. М. Шокальского, исполняя и обязанности главы Общества.

С 1925 г. начинается новая полоса частых выступлений Грумм-Гржимайло в печати по вопросам комплексного востоковедения. Серия статей Грумм-Гржимайло о различных областях Китая появилась в энциклопедии Граната.

В 1926 и 1930 гг. вышел заключительный том труда Грумм-Гржимайло по Западной Монголии и Туве, куда вошли антропологические и этнографические материалы. В 1928 г. Грумм-Гржимайло было присвоено звание заслуженного деятеля науки.

21 марта 1930 г. Географическое общество торжественно отпраздновало 50-летие научно-исследовательской деятельности Грумм-Гржимайло. Отвечая на многочисленные приветствия, юбиляр сказал:

«Главное, что в них подчеркивалось, это разносторонность моих работ. Действительно, вопреки раздававшимся по моему адресу предупреждениям, следуя в этом случае исключительно своему внутреннему голосу, вполне отвечающему, как мне казалось, моим способностям, я не боялся разбрасываться, будучи убежден, что при современной специализации наших знаний работы синтетического характера стали ныне еще более необходимыми, чем было это прежде, и то, что здесь говорилось, лишь доказало мне, что я стоял на верном пути, и мой 50-летний труд, не выработавший из меня авторитета ни в одной области из научных дисциплин, все же принес свою пользу».

Слова об отсутствии авторитета – это не только выражение большой скромности, свойственной Грумм-Гржимайло. Это – и невольное напоминание о немалых нападках, которые терпел ученый от специалистов по смежным наукам, – известно, что ряд его геологических построений опровергали и К. И. Богданович, а историк и археолог В. В. Бартольд, не соглашаясь с некоторыми историко-этнографическими построениями Грумм-Гржимайло, прямо упрекал его в дилетантизме и не советовал заниматься не своим делом. И эта и другая критика лишь повышали требовательность Грумм-Гржимайло к себе и, как видим, не лишали и не лишили его уверенности в нужности синтетических работ на поприще географии:

Начавшаяся с 1930 г. болезнь (уремия) долго мучила ученого. В ночь на 3 марта 1936 года Грумм-Гржимайло скончался.

Имя его трижды увековечено на карте мира. Исследователь Дальнего Востока В. К. Арсеньев назвал в честь Грумм-Гржимайло один из перевалов Сихотэ-Алиня, исследователь гор Средней Азии Г. Мерцбахер – один из ледников массива Богдо-Ола в Восточном Тянь-Шане. Имя Грум-Гржимайло носит крупный ледник в верховьях р. Танымас на Памире.

Список литературы

1. Биографический словарь деятелей естествознания и техники. Т. 1. – Москва: Гос. научное изд-во «Большая советская энциклопедия», 1958. – 548 с.
2. Ефремов Ю. К. Григорий Ефимович Грум-Гржимайло / Ю. К. Ефимов // Отечественные физико-географы и путешественники. – Москва: Государственное учебно-педагогическое изд-во мин-ва просвещения РСФСР, 1959. – С. 408-418.

Выдающийся русский металлург

Достаточно ознакомиться с научным наследием Владимира Ефимовича, чтобы представить круг его интересов, богатство его знаний, глубокое понимание практических сторон металлургического производства. Стоит только углубиться в изучение этого наследия, как впечатление от его величайшей эрудиции, оригинальности подходов в решении инженерных задач и значимости обобщений и рекомендаций для практики и теории черной и цветной металлургии существенно усиливается. И сегодняшний исследователь удивляться универсализму знаний выдающегося инженера, каким был выпускник Петербургского горного института 1885 г. горный инженер В. Е. Грум-Гржимайло, впоследствии профессор, член-корреспондент Ан СССР.

Будущий учёный родился 12 февраля 1864 года в Петербурге в семье дворянина, коллежского советника, юриста Ефима Григорьевича и его жены Маргариты Михайловны (урожденной Бескорнилович).

В небольшой статье рассказать о его работах практически невозможно. Ведь только список его печатных научных трудов значительно превышает объем данной публикации. Исключительно трудолюбивый В. Е. Грум-Гржимайло не знал покоя в своей многогранной деятельности: на металлургических заводах Урала (22 года); на педагогической работе в Петрограде и Екатеринбурге; в научно-практической работе в Ленинграде и Москве. Им написано (без соавторов) и издано за годы богатой творческой жизни (после окончания института) с 1885 по 1928 гг. 139 статей, книг, выступлений, отзывов на книги, не считая литографических курсов лекций. Вот только некоторые из них, позволяющие получить представление о работах заводского инженера: «Бессемерование на Н. Салдинском заводе», «Заметка об относительных размерах глаза фурмы и сопла в доменных печах…», «Паровые машины Н.Салдинского завода, их недостатки и ремонты», «Газовый генератор для сучьев», «Огнестойкость динаса», «Работа решетки генератора» и др.

Творчество молодого инженера проявилось в первый же год его работы на Н. Тагильском заводе, когда управитель этого завода поручил ему перепроектировать доменную печь для выплавки ферромарганца с увеличением ее производительности. С этой работой он справился блестяще: впервые на Урале горячий доменный газ был использован в воздухонагревателях для нагрева воздуха, производительность печи была увеличена вдвое, а потери марганца при выплавке ферросплава уменьшились в 7 раз.

Успех в работе В. Е. Грум-Гржимайло был отмечен, и он был приглашен в Н. Салду на должность помощника управителя завода и надзирателя прокатного цеха. Вскоре он взвалил на свои плечи и обязанности главного механика. Чисто инженерным делом на этом заводе он продолжал заниматься и тогда, когда стал помощником управляющего Тагильским горным округом. Мечтой молодого инженера было превращение Н.Салдинского металлургического завода в современное по тому времени предприятие, насыщенное новыми технологиями, оборудованием, квалифицированными кадрами. На рубеже веков активно строились в России железные дороги, и Н. Салдинский завод был ориентирован «по железнодорожному профилю». Эту специализацию завод сохранил до сих пор. Вспоминая об этом периоде своей жизни, он признается, что в работе начальника цеха «легче всего проявляется техническое творчество, творчество дает наивысшее наслаждение жизни». Самоотверженно отдаваясь работе, много требуя от себя и других, он в короткое время сумел добиться многого.

Во-первых, он сумел обеспечить надежную работу многочисленных механизмов завода, во-вторых, он спроектировал рельсопрокатный цех и все оборудование в нем, за исключением паровой машины, в-третьих, под его руководством был построен цех на оборудовании, изготовленном в Тагиле. Благодаря только этим работам завод в Н. Салде в 2,5 раза увеличил производство рельсов и в 2,5-3,0 раза уменьшил их заводскую стоимость. Даже монтаж и усовершенствование паровой машины было использовано в последствии фирмой изготовителем в Дюссельдорфе.

Этим не исчерпывались производственные интересы инженера. Он пытался не только вобрать в себя заводской опыт, фиксировать различные факты, но и познать всю сложность тогда совсем таинственных металлургических процессов это в равной степени относится и к сталеплавильному и к доменному производству, прокатке. Выделить в этой цепочке следует познание В. Е. Грум-Гржимайло тайн печного искусства, к которому он оставался неравнодушным всю свою творческую жизнь и эту особенность своей деятельности сумел предать своим сыновьям – Сергею, Алексею и Юрию. Первая работа, указанная выше, выдвинула В. Е. Грум-Гржимайло в число ученых теоретиков металлургии. В ней проанализированы условия передела чугуна в сталь методом русского бессемерования, изобретенного в Н. Салде в 1876 г. Им были четко установлены требования к исходной шихте (по составу и степени нагрева), выполнение которых гарантировало высокое качество рельсов. Эта статья вызвала интерес за рубежом, она была напечатана в нескольких европейских журналах, тем самым, закрепив авторство и приоритет русского бессемерования. Автору же, 23-летнему инженеру, она принесла мировую известность. Следует отметить, что процесс русского 6ессемерования, по существу, явился прообразом современной кислородно-конверторной плавки. Интерес и стремление к познанию процессов в стальной ванне вновь проявился у В. Е. Грум - Гржимайло, когда он начал читать лекции в Петербурге (1907г.). Как всегда он не пошел известными путями. Он построил свой курс лекций, как развернутое приложение законов физической химии к анализу процессов сталеварения. По тому времени это был революционный шаг в создании теории металлургии стали. Вот как описывает свои чувства сам автор: «Это выла очень увлекательная работа. Туман, окружавший меня 22 года моей работы на заводах, стал рассеиваться, и выяснилось – что производство жидкой стали – есть великолепная иллюстрация принципа Ле-Шателье». Эти слова взяты из предисловия к книге «Производства стали», увидевшей впервые свет в 1923 г. и позднее дважды переиздававшейся. Более 20 лет эта книга была основным уче6ником для студентов и настольной для заводских практиков.

Рельсы - готовый вид продукции металлургического завода, отсюда и большое внимание к их качеству, которое определяется условиями выплавки стали и условиям прокатки. В Н. Салде рельсы прокатывались в 9 и 11 проходов. Изучение условий захвата металла валками, анализ вытяжки и уширения металла при прокатке позволили Б. Е. Грум - Гржимайло в какой-то мере раскрыть суть процесса прокати и сформировать следующее положение «Правильное выполнение калибра валок возможно тогда, когда шейка и фланцы (открытые и закрытые) получают один коэффициент уменьшения площади». Этот вывод сегодня называют правилом его имени. Используя это и другие положения анализа явлений деформации металла при прокатке, инженер - ученый реализовал прокатку рельсов за 7 проходов. И хотя сам автор конспекта лекций «Прокатка и калибровка» утверждал, что «вопрос о кали6ровке мной не решен», его коллеги сочли необходимым издать этот курс в виде книги того же названия в 1931 г. Академик - металлург И. П. Бардин так оценил эту грань деятельности Владимира Ефимовича: «Его книга "Прокатка и калибровка", в сущности, говоря, представляет собой первый труд, в котором имеется частичное освещение «тайн калибровки», труд, который заложил начало для теоретического изучения этого вопроса».

Вершиной творчества В. Е. Грум-Гржимайло явилось создание гидравлической теории печей, которая стоила ему 15 лет размышлений, как он признавался впоследствии. Металлургию, особенно чугуна, можно назвать химией высоких температур. Поэтому показатели различных технологий производства и обработки металлов и сплавов во многом определяются совершенством конструкций и тепловым режимом плавильных и нагревательных печей. В прошлом веке и ранее сооружение и эксплуатация 6ыло 6ольшим искусством. Обычно за строительство и работу печей отвечали мастеровые, которым недоставало знаний, хотя они и обладали богатым заводским опытом. С первых дней ра6оты в Н.Салде молодой инженер наблюдал за ра6отой каменщиков, интересуясь, почему тот или иной элемент печи выкладывается так или иначе. Ответы типа: «если сделать так, то работать не будет» не могли удовлетворить лю6опытного инженера. Размышления инженера выстроились в стройную систему взглядов. Первые мысли были изложены в статье «Элементарная теория построения металлургический печей» (1905 г.). В ней была представлена статика газов в печах - как первая ступень учения о движении газов в печах. Вопросами динамики газов автор занимался всю оставшуюся жизнь. Результат этого труда отражен в книге «Пламенные печи», написанную в период 1909 -1927 г. и подготовленную к изданию на Урале. Книга выдержала два издания в 1924 - 1925 гг. (3 тома) и в 1931 г. под редакцией академика Г. И. Павлова. Гидравлическая теория печей покоится на аксиоме «Движение пламени в воздухе есть движение легкой жидкости в тяжелой». Используя это положение теории, которая и сегодня справедлива для определенного класса печей, автору удалось установить принципы проектирования и построения печей, указать пути достижения равномерности нагрева металла, правила деления на нагревающихся и охлаждающихся потоков газа (Это правило носит имя Грум-Гржимайло) и пр. Положения гидравлической теории печей были использованы для проектирования 1200 печей металлургических заводов «главным о6разом Урала и центра России. Около 800 печей выли построены и успешно эксплуатировались. Это ли не показатель действенности теории! Мировое признание идей автора теории печей было закреплено на конгрессе во Франции, в 1926 г., где каждому из 700 участников был вручен атлас печей, автор которого В. Е. Грум-Гржимайло выступил с 6ольшим докладом.

Проявлению уникального творческого дарования В. Е. Грум-Гржимайло способствовало постоянное общение с замечательными металлургами того времени: И. А. Соколовым - создателем теории металлургических процессов, академиком М. А. Павловым - создателем теории производства чугуна, академиком А. А. Байковым - основателем научной школы, занимающейся структурными превращениями в металлах. Проводившиеся дискуссии по многим важным проблемам металлургии позволили Владимиру Ефимовичу более глубоко проникнуть в сущность металлургических технологий и более четко формулировать положения разра6атываемых им теорий.

В. Е. Грум-Гржимайло, ученый со столь богатыми энциклопедическими знаниями испытывал потребность в о6общении многолетнего заводского опыта и в передаче его новому поколению инженеров. И то и другое стало возможным после перехода в 1907 г, на педагогическую работу в Петербургский, а в 1920 г. в политехнический институт Уральского университета. Становление высшей школы на Урале проходило в тяжелых условиях. Владимир Ефимович Грум-Гржимайло заведовал кафедрой «Металлургии стали и теории печей». Он читал студентам такие курсы как: "Металлургия стали", "Пламенные печи", "Технология топлива", "Огнеупорное дело", "Прокатное дело". Материалы этих курсов основывались на его заводском опыте, на многочасовых размышлениями о том, что необходимо молодому инженеру для его работы, как организовать его подготовку к самостоятельной деятельности. Впечатление о его лекциях можно узнать из воспоминаний А. А. Сигова, который в 1921-1922 г.г. не только посещал лекции, но и сдавал профессору экзамены. Итак, слово А. А. Сигову: «Владимир Ефимович привлекал к себе талантом настоящего трибуна, искусством интересно, с огоньком преподносить аудитории даже обычные, тривиальные истины. Он говорил очень умно, строго логично и одновременно проникновенно, обладал даром настоящего оратора. Владимир Ефимович отличался редкостным умением владеть аудиторией, неустанно следя за ее реакцией. Как только при изложении трудного или скучного материала он замечал наступление у студентов некоторой усталости, то немедленно оживлял свой рассказ шуткой или приведением занятного эпизода из заводской практики».

И в ВУЗе В. Е. Грум-Гржимайло оставался верным себе: его система работы со студентами требовала высокой организованности, развития любознательности, усложнения заданий по мере накопления опыта и знаний. Кроме того, как и на заводе, он стремился к обобщению своего теперь уже педагогического опыта, к анализу и оценке направлений развития высшей школы, методов и приемов организации учебного процесса. Этот опыт отражен в подготовленных на Урале статьях: «Металлургическая практика студентов», «Каковы должны быть молодые инженеры», «Большое и здоровое творчество», «Творчество промышленное, художественное и научное». В этих статьях содержатся созвучные сегодняшним дням мысли: институт должен «давать глубокую научную подготовку в теоретических науках», «в высшей степени ошибочно учить студента на все случаи, специальная часть курса высшей школы страдает много предметностью и должна быть урезана». В работах о творчестве Владимир Ефимович по существу выступает как психолог, анализирующий условия творческих способностей человека, удачно подбирая примеры из своей богатой событиями жизни, истории науки и техники.

Самое главное, что Владимир Ефимович, прежде чем теоретизировать на эту тему, лично проверял многие свои рекомендации на практике. Из тех, кто учился у него, сумели добиться в жизни многого. Примеры тому - инженеры первого выпуска: В. В. Михаилов начал работать ассистентом в политехническом институте УрГУ, был организатором и научным руководителем институтов металлургии Уральского филиала АН СССР (УФАН СССР) , химии и металлургии АН КазССР, академик АН КазССР, профессор, д.т.н., лауреат Гос. премии СССР; А. А. Сигов работал на Надеждинском (ныне им А. К.Серова) заводе, УФАНе. Последние голы жизни связаны с деятельностью в институте газа АН УССР, Киевском политехническом институте. Этот перечень можно значительно пополнить.

Здесь уместно привести слова академика И. П. Бардин о значимости научных работ Владимира Ефимовича: «Будучи студентом и не зная еще лично Владимира Ефимовича, я горячо увлекался его курсами по производству стали и проката. Дальнейшее знакомство с его трудами и, в частности, с его оригинальной гидравлической теорией печей, впервые пролившей свет науки на этот темный до того времени вопрос, сделало очевидным, что В. Е. Грум-Гржимайло является крупнейшей величиной в области металлургии» (выдел. Ю. Я.). Такая высокая оценка вице-президента Академии наук СССР, заместителя министра черной металлургии СССР, высказанная им в предисловии к сборнику «Избранные труды», выпущенным к 20-летию со дня смерти В. Е. Грум-Гржимайло по существу объединила мнения металлургов страны о научно-технических достижениях, о педагогическом даровании замечательного русского металлурга.

Вышедшие в последние годы книги, рассказывающие о семье Владимира Ефимовича позволяют представить его как чуткого и заботливого мужа Софьи Германовны и отца дочери Маргариты и пяти сыновей – Николая, Владимира, Сергея, Алексея и Юрия. Все они получили прекрасное домашнее и государственное образование. Дочь стала специалистом в области изучения вечной мерзлоты, сыновья за исключением Владимира, погибшего в армии Колчака, посвятили свою жизнь металлургии: они слушали лекции своего отца в период 1920-1924 годов. Более того, Николай первым из металлургов защитил дипломный проект и стал первым выпускником металлургического факультета УПИ. Впоследствии он стал видным металловедом, профессором, д.т.н. Три других сына связали свою жизнь с делом отца. Работая в созданном им печном бюро, а позднее - в институте «Стальпроект», они сохранили верность делу конструирования и строительства печей.

Из этих же книг можно узнать многое о Грум-Гржимайло, как о гражданине, который очень близко воспринимал трудности жизни 20-х годов прошлого века. Его волновало и несправедливое обвинение профессора М.О. Клера в экономическом шпионаже, в защиту которого он активно включился, и проблемы развития металлургии Урала и всей России, для решения которых им написаны десятки служебных писем, статей и записок в государственные органы, и проблемы развития Екатеринбурга, на 200-летия которого он откликнулся содержательной статьей. Особое внимание Владимир Ефимович уделял воспитанию молодежи. Его очерки «Вы просите написать мою автобиографию», «Творчество промышленное, художественное и научное» интересны для молодежи и сегодня. Как своевременны его мысли: «Каждый человек должен внимательно отнестись к своим способностям и упражнять их, работать всю жизнь в раз принятом направлении, со всей добросовестностью и всеми усилиями, на которые он способен. Из него, может быть не выйдет поэта, большого ученого, изобретателя, но всегда выйдет заметный человек, которого будут ценить и уважать современники». И еще: «Творцами были и будут только люди, способные так глубоко заинтересоваться явлениями природы или среды, нас окружающей, что вления, незаметные для обыкновенных людей являются для них откровением. Так определял гений Лев Толстой, конечно, он был прав. Этим путем шло человечество в древности до создания стройного здания науки, Этим путем продвигаются вперед и наши современные гениальные ученые и изобретатели». Вряд ли следует комментировать приведенные выдержки из работ великого металлурга!

20-е годы на Урале, как и в России, интересны тем, что уже тогда формировались идеи развития промышленности топливной, металлургической и др. К этой работе привлекалась научно- техническая общественность. Так на первом Уральском областном съезде теплотехников, проходившем под председательством В. Е. Грум-Гржимайло в ноябре 1923 г., обсуждались вопросы топливоснабжения Урала, повышения качества топлива и его экономии за счет улучшения условий сжигания. Он же был организатором и научным руководителем 1-го съезда деятелей мартеновского производства, состоявшегося в Свердловске в 1924 г, где и намечались решения задач по реконструкции сталеплавильного производства Урала и других регионов России. Владимир Ефимович был активным сторонником реализации Урало-Кузнецкого проекта. Еще в 1920 г., когда Украина с ее металлургией была оккупирована, он считал, что строительство КМК и ММК решит проблемы обеспечения металлом народного хозяйства России. Эти мысли он высказывал на совещаниях, в записках правительству. Много внимания он уделял развитию Уральского региона: в статье, написанной к 200-летию Екатеринбурга – он представлял наш город и область центром металлургии, машиностроения, химии, сосредоточения военной промышленности государства, мощной железнодорожной системой. Семьдесят три года спустя можно засвидетельствовать, что так оно и стало. Пока осталась неосуществленной мечта Владимира Ефимовича о соединении в районе Екатеринбурга Волго-Камского и Обь-Иртышского бассейнов. Может быть со временем и эта мечта станет былью.

Высоко оценивая заслуги и роль В. Е. Грум-Гржимайло в развитии отечественной металлургии, коллектив кафедры бережно хранит память об этом выдающемся русском металлурге.

В ПОИСКАХ ПЕРЕВАЛА ЧЕРЕЗ ТЯНЬ-ШАНЬ Старшина и сопровождавшие его торгоуты, доведя нас до упомянутых выше полей, приостановили своих лошадей и объявили: "Здесь земля наша кончилась, а дальше идите, как знаете!..". -- Но вы же обязались провести нас до перевала через Боро. -- Сколько здесь ни живем, а о таком и не слыхивали!.. Но мы обещались довести вас до китайских властей и, как видите, исполнили свое обещание!.. Это была наглая ложь, да и фигура говоривших выражала столько наглости и бесстыдства, что единственным ответом им могло быть только предложение немедленно удалиться. Прогнав проводников, мы остались одни среди плантации мака и полей ячменя и пшеницы. Несколько дальше показались сбитые из глины заборы, какие-то полуразвалившиеся строения, а, наконец, и все селение Бортунгэ. Благодаря отсутствию проточной воды, которая вся была разобрана на поливку полей, мы некоторое время не знали, где приютиться хотя бы только до завтрашнего утра. Сбежавшиеся китайцы наперерыв предлагали нам чудовищных размеров редиску, яйца и хлеб, но относились безучастно к нашим расспросам о воде. Наконец, выискался один, который решился указать нам превосходное место, где мы, по его уверению, можем найти в изобилии все то, что нам нужно. Вслед за ним мы побрели вон из селения, свернули в сторону от дороги и пошли среди камышей. Камыши кончились, и мы увидали перед собой крошечный пруд стоячей, зацветшей воды, с одного края взбаламученной стадом тут же валявшихся китайских свиней; это был даже не пруд, а скорее грязная лужа... -- Послушай, любезный, да разве возможно пить эту воду? Вопрос этот, однако, был лишним, потому что один из китайских мальчуганов, целой гурьбой бежавших за нами, тут же демонстрировал способ, каким пользуется местное население для утоления своей жажды. Он поднял рубашку, прыгнул в воду и принялся пить ее точь в точь так же, как и наша собака, уже самодовольно расхаживавшая теперь в этой луже. -- Да неужели же у вас здесь нет иной воды, кроме этой?.. -- У нас есть речка... Да вы не беспокойтесь, ваш ведь и этой воды хватит с избытком!.. Едва растолковали китайцам, что не в количестве дело, а в качестве. Но это только распотешило многих из них, на лицах же других мы ясно прочли себе осуждение. Когда мы уже собиралась продолжать путь наш дальше, к нам вдруг протолкался весьма прилично одетый китаец и объявил, что возникшее затруднение легко устранить, так как в любой из арыков можно немедленно же пустить проточную воду. -- И вы это сделаете? -- Я уже отдал соответствующие распоряжения. Со стороны китайцев это было очень любезно, и мы не замедлили, разумеется, выразить им живейшую свою благодарность. Вода, однако, прибыла к нам не ранее, как часа через два, да и то пустили ее не местные жители, а наши казаки. На следующее утро мы потянулись селением Бортунгэ. Было девять часов. На небе ни облачка, в воздухе тишь и необыкновенная духота, окрестности -- волнистая глинисто-песчаная степь, покрытая густой, но уже пожелтелой травой: блеклые краски, скучный ландшафт! А вдали фиолетовые массивы гор, увенчанные снегами, -- соединение стольких контрастов с этой унылою местностью... И под влиянием зноя и пыли все эти столь обычные там дикие скалы или густые ельники, перерезанные ручьями и полные прохлады и тени, рисовались воображению нашему вдвое заманчивее, чем, может быть, были в действительности... Передний эшелон наших вьюков стал вдруг быстро спускаться, но куда -- с того места, где я тогда находился, еще не было видно. -- Хоргос! -- А!.. наконец-то!.. -- и я рысью пустился обгонять беспощадно пыливших вьючков. Хоргос, как и большинство пройденных до сих пор рек южной Джунгарии, вырыл себе глубокое и обширное ложе в послетретичных конгломератах. Смотришь сверху: точно ручьи, сплетаясь и разбиваясь на рукава, бегут по каменистому руслу, а спустишься вниз -- ревет бездна потоков, несущих громаду мутной воды... И счастье еще, что последняя разбросалась, а протекай она здесь одной только трубой, пожалуй, не всегда была бы даже возможна и переправа через нее. На противоположном, еще более крутом берегу одиноко ютилась какая-то китайская фанза -- начало поселка, заслоненного от большой дороги цепью глинисто-песчаных бугров. Тут же, только спиной к этим постройкам, расположилась и лавочка, в которой какой-то предприимчивый китаец бойко торговал всяким мелким товаром. Завидя нас, он вышел из-за прилавка и с большой развязностью стал приглашать нас на чашку горячего чая. Предложение было соблазнительно, и мы на него согласились. И хотя китаец вместо обещанного чая розлил нам в чашки какую-то горьковатую и затхлую гадость, мы выпили ее с удовольствием... На наш вопрос относительно перевалов через горы, этот китаец сообщил, что небольшие партии калмыков ежегодно приходят сюда ранней весной из-за гор, спускаясь по речке Улан-усу. Мы решили воспользоваться этим указанием и пойти по указанной нам тропе, своротив сюда же и ушедших далеко вперед наших вьюков. Дорожка побежала сначала логом, потом стала огибать бугор за бугром из лёссоподобной глины, с примесью гальки и, наконец, совсем затерялась в плантациях мака. Кое-как мы выбрались к задворкам селения Ню-цзюань-цзы, но произвели здесь своим появлением страшный переполох: собаки залаяли, двери захлопали, и все, что в селении, кажется, только было живого, куда-то мигом запряталось... Мы прибавили ходу и вскоре втянулись в ущелье, в котором и заночевали у опушки елового леса. От места нашей стоянки дорога круто взвивалась по косогору. Все выше и выше... Наконец, мы на гребне отрога. Впереди громадные скалы голого камня, справа и слева глубочайшие щели, поросшие лесом. Дорожка кончилась, и последние следы ее затерялись в траве чуть не по пояс. Куда же теперь? Неужели возвращаться обратно в селение Ню-цзюань-цзы?... -- Нет, уж лучше спускаться вон этим логом... Куда-нибудь да выйдем же мы, наконец! И мы стали спускаться. Вьючных лошадей пришлось разобрать по рукам, а верховых погнали пустыми. Щеки оврага целиком состояли из спекшихся на солнце глинисто-песчаных крутейших откосов, по которым лошадям нашим приходилось буквально сползать, рискуя при этом ежеминутно сорваться. А затем, когда мы сползли с этой кручи, внизу мы встретили новое затруднение: чащу ели и всевозможных кустарников, пробираться через которую с вьюками дело вовсе не шуточное. Но, наконец, и с этой задачей мы справились и вышли на луг, который пересекала во всю его ширь большая арбяная дорога. -- А вон и калмыки! Вьюки были брошены, и все мы, кто был только свободен, поскакали к аулу. Но мы там никого не нашли, кроме двух-трех подростков, пугливо озиравшихся на незнакомых пришельцев. Они до такой степени были поражены появлением нашим, что на первых порах, очевидно, даже не знали, на что им решиться; но, наконец, сочли за лучшее испугаться, бросились в юрту и забились там между кошами. Мы хотели уже было броситься на розыски взрослых, когда вдруг они сами точно из земли выросли перед нами. -- Мы видели, -- говорили они, -- как вы подъехали к нашим юртам, и поспешили сюда... Хотя мы и бедные люди, но все же предлагаем вам войти в наши жилища и подкрепить свои силы... -- Спасибо, но мы же очень спешим... -- Но откуда же вы приехали к нам и где остались почтенные ваши семейства? -- Мы, как видите, русские... ваши земли нам незнакомы, и мы заблудились. Покажите же, как пройти нам на перевал через этот хребет... -- На перевал? Но вы ни через один из перевалов теперь не пройдете! Здесь дикие горы, плохие дороги, снег на перевалах повсюду глубокий, но в это время года уже рыхлый настолько, что нет ни малейшей возможности пробраться через него... -- Но как же нас уверяли китайцы, что есть хороший перевал в верховьях речки Улан? -- Ах, что знают китайцы! Перевал там действительно есть, но как вы теперь до него доберетесь? Улан-усу вброд ведь летом вовсе непроходим... -- Однако мы хотим попытаться... Пусть только кто-нибудь из вас нас проводит... Но на это предложение они ответили отказам. Как можно! Они разве свободные люди? Они работники-дровосеки, закабаленные китайцами и обязанные к сроку доставить значительную партию леса в Манас... Но указать дорогу в долину р. Улан-усу они могут и не отказываются... И они действительно ее указали, а двое из них даже проводили нас с километр. -- А та арбяная дорога куда же пошла?.. -- Да никуда. Она вон здесь, много, если в полуверсте и кончается. Это -- лесная дорога: по ней мы лес в Манас возим... Простившись с калмыками, мы двинулись в указанном направлении и, пройдя не более восьми километров среди высоких глинистых и песчаниковых холмов, кое-где прикрытых еще зелеными злаками и в распадах густо заросших кустами таволги (Spiraea sp.) и караганы (Caragana tragacanthoides), выбрались, наконец, без особенных затруднений в долину Улан-усу, т. е. "Красной реки", которая как бы в противоречие с данным ей монголами прозвищем несла теперь воды столь же чистые, как кристалл. Переправившись через нее без труда и вдоволь по этому случаю насмеявшись над неудачной выдумкой торгоутов испугать нас этой мелкой водой, мы раскинули свой бивуак на прелестной лужайке, окруженной скалами, лесом и крутой излучиной Улан-усу. Для того, однако, чтобы без проводника пуститься вперед, надо было хоть в общих чертах познакомиться с характером предстоящего движения по ущелью, и мы решились исследовать его в тот же день... С этой целью и были нами посланы вверх по реке казаки Комаров и Глаголев. Они проездили часов шесть и вернулись, когда была уже темная ночь. Но пока они ездили, а некоторые из нас экскурсировали в окрестных горах, на бивуаке у нас вот что происходило. Едва мы принялись было за послеобеденный чай, как из-за леса показалось несколько всадников. Они спешились и приблизились к нашим юртам. -- А, торгоуты! Добро пожаловать... вы куда? -- К вам. -- Опять к нам? Да что вам нужно от нас? Торгоуты замялись, потом отвели в сторону Николая и стали ему что-то настойчиво и с жаром внушать. Оказывается, что торгоуты, живущие в этих горах, испугались, узнав что русские намерены итти вверх по р. Улан-усу. Это ведь для всего отряда верная гибель! И кто же тогда будет в ответе? Никто, как только они, торгоуты... Лучше не доверяться этой реке. И теперь уж в вершинах своих она местами непроходима, но что же будет впоследствии, через несколько дней, когда вода в ней пойдет очень заметно на прибыль? И это не все. За перевалом протекает другая река, которую в низовьях называют Манас, а в верховьях Хуста: это громадный поток, через который, и то только в истоках, переправляются случайно ранней весной, обыкновенно же в то еще время, когда воды ее скованы льдом. "Что же будет, -- добавляли в ужасе торгоуты, -- если вы теперь же достигнете берегов этой реки? А то, что вы попадете в каменный ящик, из которого нет выхода ни взад, ни вперед... Страшное положение и в перспективе голодная смерть!". Торгоуты столько раз нас обманывали, что мы давно перестали им верить. Не поверили и теперь, а подумали: "Лгут, конечно! Верно снова хотят, чтобы мы уклонились с прямого пути. Уж подождем лучше наших казаков да выслушаем раньше, что скажут они". И дождались, наконец, и наговорили они нам порядочно ужасов. -- А не верите, ваше благородие, навелайтесь сами! -- Да неужто же нет обхода нигде? -- Может и есть, да где их было сегодня искать?! К тому же и ту тропинку, по которой мы ехали, пожалуй, что вовсе за тропинку и почесть невозможно... а что уж месяца два, как ею не ездил никто, то верьте совести, верно! Решено было на следующий день самим исследовать как можно дальше ущелье. Но все же на душе стало грустно. Приходилось, повидимому, окончательно расстаться с надеждой попасть на южные склоны Боро-хоро. А ночь, между тем, тихая и прекрасная, уже давно успела раскинуть над нами свой темный шатер. Из-за елового леса и скал, которые приняли при этом очертания совсем фантастические, нам был виден далеко не весь небосклон, но какими мириадами звезд блестела и эта частица его, и как ярко освещалась она еще пока незримой луной, которая того и гляди должна была уже выглянуть из-за каменного колосса, в своей тени запрятавшего и нас с нашей крошечной луговиной и добрую половину противоположного нагорного берега речки. Зато выше последний ясно рисовался нам своими прихотливыми формами, напоминающими развалины какого-нибудь былого замка гигантов. Тишина в воздухе невозмутимая, и только вода шумит и рокочет, явственно ворочая на пути своем гальку, да еще нет-нет, да и пронесется над нами издалека какой-то странный звук, не то крик филина, не то не весть что... Дикое место! Но зато же ясно и чувствуется, что все, что ни есть кругом все -- девственная природа, до которой еще не успела коснуться рука человека... И это -- отрадное чувство!.. На следующий день, едва отъехали мы несколько сот метров от нашего бивуака, как уже Комаров нашел нужным предупредить: -- Переправа! -- Как, уже?! Мы бухнулись в воду и совсем неожиданно зачерпнули в голенища воды. -- Ого, глубоко! Но нас дальше ждал новый сюрприз. Река неслась со страшной стремительностью, билась среди валунов и, обдавая их то и дело клочьями пены и миллионами брызг, уносилась вдаль сплошной белой пеной... А несколько выше, стеной в полтора-два метра, из-под загромоздившего русло реки бурелома выбивались мощные струи воды, разбивавшиеся о каменные твердыни со стоном и ревом, наполнявшим всю эту щель до того, что в двух шагах уже ничего не было слышно... И сырость, и этот шум, и царившая здесь полутьма, которую рассекал один только солнечный луч, упавший в реку откуда-то с высоты и в ней утонувший, и все эти скалы, словно щетиной поросшие ельником, и, наконец, эти валуны, отшлифованные водой и теперь влажные от тумана, -- все это производило на нас какое-то странное впечатление: не то содрогалась душа от восторга, не то от какого-то страха... Да, глухое, дикое место! И представьте же себе теперь изумление наше, когда тропинка, добежав до водопада, круто свернула к нему и на наших глазах ушла под пеняшуюся поверхность воды. -- Да неужели же здесь переправа? -- Здесь... под гребнем воды. Жутко, даже очень жутко, но... что же поделаешь? Главное, надо помнить всегда, что колебания в таких случаях очень опасны. Неуверенность седока живо передается и лошади, и тогда хоть возвращайся назад! Она будет трусить, а если и добьешься нагайкой до того, что она, наконец, ринется в воду, то зашагает так робко, что и не такая струя собьет ее в камни... Более или менее благополучно мы проехали еще шесть таких переправ, все в том же роде. Две из них удалось обойти, через остальные придумали способ перевести вьючных лошадей и баранов и, довольные своей поездкой, вернулись обратно. -- Завтра чем свет к перевалу! Приказание отдано, но мы не могли скрыть от себя, что идем на-авось. Впрочем, мы имели свой план. За восьмой переправой мы отыскали прекрасное место для стойбища. Здесь остановимся на день, думали мы, изучим ущелье еще километров на десять выше, перетащимся, может быть, и туда, а там, вероятно, будет уже недалеко и до перевала,.. Вечером вторично явились к ним торгоуты. -- Ну что же, все-таки едете? -- Едем... -- А далеко уезжали сегодня вверх по реке? -- Да, до ключа, что впадает в Улан. -- Далеко... Должно быть, хорошие у вас кони... а наши такой дороги не сделают... Ну, что ж, желаем вам успеха!.. Искренний тон последнего пожелания нас очень встревожил: "Неужели же правда все то, что они говорили нам о предстоящей дороге?" О том, как на следующий день переправились мы через Улан-усу, можно составить себе понятие по следующей картине. Глухой рев реки все покрывал... Слышен был только говор ближайших, да изредка доносился сюда громкий крик Глаголева, могучая, почти нагая фигура которого отчетливо рисовалась на каменной глыбе, выше других торчавшей над бурною поверхностью пенящегося потока: -- Лови! И вслед затем взвивался аркан, расходящеюся спиралью проносился над водопадом и попадал в руки другого казака, который в одной рубашке бесстрашно балансировал на стволе старой ели, сильно накренившейся над клокотавшей пучиной. Конец его привязывался к вьюку, завьюченному чуть не к самой спине, раздавалась команда: "айда! пошел!" -- и вслед за тем юркий, худощавый Григорий, с головы до ног уже мокрый, но в лихо набок заломленном картузе, уже несколько раз погружавшийся вместе с своей лошадью в воду, отводил на правый берег едва справлявшегося с потоком вьючка. Он ликовал, и вся его фигура, казалось, нам говорила: "Каков, в самом деле, я молодец!" Да, и действительно молодец! Другие по разу и по два проводили по гребню водопада вьюков, он же один свел их двенадцать... И мы хвалили его: "Ай да молодчина, Григорий!" Но в силу, вероятно, этих похвал он стал вскоре даже с некоторым пренебрежением посматривать как на тех, кто с ног до головы не был столь же мокрым, как он, так и на тех, кто вертелся и с делом, и без дела между вьюков. В особенности же доставалось от него Давыдке-дунганину и переводчику Николаю. -- Ну, ты, кошма, подавай, что ли, вьюков! Ну, ты, орда, держи, что ли лошадь! -- сыпал он и вправо и влево, и ему и держали и подавали... Он некоторым образом чувствовал себя на положении героя, а потому суетился, приказывал и вообще изо всех сил старался держать персону свою на виду. Наконец, Ташбалте он примелькался. -- Ты чего раскомандовался тут! Пошел вон, и без тебя здесь все обойдется!.. Ташбалта Ходжаев -- ветеран всех моих путешествий; подобная переправа ему, разумеется, не новость, но он смотрит на нее, как на серьезное дело, а не ищет в ней только забавы или, тем более, предлога выказать свое молодечество. Николай и Давид тотчас же примкнули к Ходжаеву. Чтобы помирить враждовавших, я отправил Григория к тому месту, где переправляли баранов. Он пригорюнился было сначала, но, взглянув вперед, просиял. Действительно, я посылал его на забавное дело! Там вязали поперек тела баранов и, несмотря на отчаянное сопротивление с их стороны, подтаскивали к воде и с размаха бросали в пену потока... Течение тотчас же, разумеется, уносило несчастных вперед, но благодаря аркану, они всякий раз неизменно добирались до камней противоположного берега, где уже их и встречали две спасительные руки человека. Картина обычная, но доставившая Григорию необычное наслаждение. Роль зрителя он тотчас же переменил на роль главного действующего лица, и ни один баран уже не мог миновать его рук... Когда все лошади стояли уже на правом берегу Улан-усу, я с казаком Глаголевым уехал вперед, а брат остался с вьюками, взяв на себя присмотр и руководство дальнейшим движением каравана вверх по реке. За третьим бродом мы, в свою очередь, с Глаголевым разделились: я еще раз переправился через поток, а он остался на месте, потому что каждому из нас приходилось расчищать и исправлять свой участок дороги. Немало, должно быть, прошло уже времени, метров двадцать-сорок просеки ширилось уже у меня за спиной, а наших вьюков все еще не видать... Что бы такое?! И я направился к берегу. Каково же было мое изумление, когда на противоположной стороне я застал такую картину. Повндимому, уже весь караван там столпился. Бегали, суетились, одни почему-то крупными фестонами развешивали по ближним деревьям штуки пестрых ситцев и кумача, взятых в целях обмена на баранов; другие несли в чащу леса сундуки и мешки или уводили туда же уже развьюченных лошадей... Два казака прибежали, схватили арканы и опять убежали. И оттуда, куда убежали, раздался выстрел, гулко отозвавшийся среди скал. -- Что там такое? Но меня не слыхали... Я бросился к лошади и тут только заметил впервые, что сталось с рекой... Несколько часов тому назад совершенно прозрачные воды "Красной реки" окрасились теперь действительно в этот цвет, но одновременно с этим и поднялись настолько значительно, что залили даже все камни, служившие нам раньше указателем брода. Положение становилось опасным, и медлить было нельзя... Я въехал в дико ревущий поток... Что было со мной вслед затем, описать трудно. Я испытал чувство, которое должен был бы, как мне кажется, испытать человек, низвергнутый в пропасть, с тою, впрочем, существенной разницей, что одновременно я принимал и холодный душ. Когда я очнулся от неожиданности, я увидел себя среди клокочущей пены и торчащих отовсюду каменных глыб. Мне казалось, что я нахожусь на вершине наклонной плоскости, с которой с чрезмерной быстротой я несусь куда-то вниз, в какую-то черную щель, где опять-таки ничего, кроме белой пены и черных вершин валунов, не видать... И странно! В этот серьезный момент я не ощущал ничего: ни испуга, ни стремления выбраться так или иначе из опасного положения... Еще помню один только момент: меня точно метнуло вокруг черной скалы, и тут же я как-то сразу и понял, что нахожусь уже вне всякой опасности: лошадь ощутила под ногами твердую почву, и одним прыжком выскочила на камни... Еще одно усилие, и мы оба были на берегу... но, к сожалению, не на том, где находились наши вьюки... Все рассказанное длилось один только миг, вот почему и люди наши, хотя и видели мое приключение, но не успели сообразить даже, чем и как мне помочь. Они на все лады махали руками, указывали на что-то и силились перекричать рев потока, но, увы! совсем напрасно, так как до меня едва доносились бессмысленные: ук, ук!.. Выбравшись на тропинку, я еще раз попробовал переправиться, взял много выше и с грехом пополам добрался-таки до своих. -- Слава тебе, господи! А мы уже думали... -- Да у вас-то тут что?! Брат где?.. -- И у нас-то не вовсе, чтоб ладно... Трое лошадей в воду свалилось... едва спасли, а уж вещи все подмокли. А что сталось с папиросами, да и с прочими всеми вещами, хоть не рассказывай!.. А одну лошадь. Чуркинова гнедка пристрелили... Должно, ногой попал в камни и то ли вывихнул ее, то ли сломал, а только уж тронуться с места не мог... Его благородие, должно, и по сей поры еще там... Так закончился первый переход наш вверх по р. Улан-усу, -- предсказания торгоутов сбывались. Вечером пошел дождь, и мы, забравшись в казачью юрту, сообща обсуждали вопрос: продолжать ли движение наше вверх по реке или, пока не поздно, вернуться назад? Решили, несмотря ни на что, итти к перевалу, но прежде всего обстоятельно изучить ущелье еще на несколько километров впереди. С этой целью я, Григорий и три казака должны были назавтра чуть свет тронуться в путь. Проехав несколько переправ, мы достигли, наконец, того места, где река каскадом выбивается из щели. Комаров сунулся было в реку, но водой его тотчас же сбило с седла, и оба, казак и лошадь, едва выбрались затем на берег. -- Надо искать, ребята, обхода... С вьюками здесь все равно не пройти... -- Где уж с вьюками!.. Поручив лошадей наших Григорию, вдвоем с казаком Чуркиным мы полезли на соседнюю гору. Лиственный лес кончился, и мы уперлись в скалу. Здесь было сыро, росли бурьян и крапива. Еще выше -- мох, а там обрыв скалы и площадка... -- Ну, здесь также с вьюками не проберешься! Однако все же мы полезли вперед, так как я хотел, по крайней мере, познакомиться с характером гор и засечь некоторые из выдающихся вершин этих последних. Камень обнажился повсюду. Гольцы были донельзя крутые, и мы вынуждены были пользоваться самыми ничтожными выступами камня, чтобы хоть несколько подвигаться вперед. В конце концов мы все же, однако, выбрались на вершину отрога, с которого хотя и раскрывалась широкая панорама гор, но, к сожалению, только на запад, а восток попрежнему все еще оставался скрытым за соседним отрогом. Подозревай я тогда, какие громадные скопления снега маскирует он, я, без сомнения, не пожалел бы трудов, спустился бы в падь и поднялся бы на противоположную гору, но теперь я почел это излишним. И без того мы употребили на подъем больше часа, вышли за верхний горизонт ельников и достигли зоны ползучего можжевельника. Река казалась отсюда узкой белеющей ленточкой, замкнутой в скалистых черных щеках, выше которых, куда ни взгляни, торчал ельник, который сплошным лесом одевал все сопки вплоть до горизонта гольцов. Изумрудными змейками луговин, устилающих пади, делился этот лес на участки, и каждый участок представлял из себя ощетинившийся конус, тесно прижавшийся к каменному валу, сложенному, по всему видно, из таких же метаморфических пород, как и все окрестные горы. Километра два впереди р. Улан-усу круто поворачивала на юго-восток, и ее долины нам отсюда было уже вовсе не видно; зато был хорошо виден ее главный приток, который сбегал с снеговых полей, подпертых, точно барьером морены, узким поясом крупных осыпей, среди которых то там, то здесь струились ручьи. Думая сколько-нибудь выгадать при спуске, мы взяли правее, но вскоре раскаялись. На первых порах все еще шло хорошо. Кое-как мы даже спустились с отвесной скалы, но затем уже выбрались на такую площадку, откуда не было выхода. Впереди пропасть, позади и с обеих сторон -- каменные откосы, по которым спуститься еще была хоть какая-нибудь возможность, но взобраться на которые -- никакой. Чуркину, впрочем, как-то еще удалось, буквально обхватив руками и ногами каменную глыбу, проползти на соседний выступ скалы, но я чувствовал, что подобный эксперимент будет мне не по силам, что я оборвусь непременно, и колебался... Но другого выхода не было, и я, что делать, решился... -- Сюда, сюда ногу, правей, правей!.. Конвульсивно ухватившись руками за какой-то выступ скалы, я повис над бездной, тщетно пытаясь найти на гладкой поверхности камня хоть какой-нибудь упор для ноги. Наконец, последний нашелся, но зато правая нога так и осталась у меня на весу... Я распластался на камне и не имел силы перекинуть руки вперед. -- Теперь хватайтесь за куст! Я видел этот куст, жалкий и почти высохший можжевельник, торчащий из ближайшей щели, но не мог до него дотянуться... Но вот и это кое-как удалось... Доверившись крепости деревца, я опять повис в воздухе, делая тщетные усилия отыскать ногами новый выступ скалы. -- Правей, правей!.. Скорее!.. Смотрите, куст!.. Куст, действительно, медленно вылезал из щели. Очевидно, его корни не могли выдержать моей тяжести... Я этого не видел, а чувствовал... И при одном этом сознании у меня потемнело в глазах. Я выпустил куст из левой руки и стал ею машинально хвататься за всевозможные выпуклости скалы; я ухватился за что-то колючее и, несмотря на острую боль, сжал это нечто в руке. Затем еще несколько усилий ногами, и я уже был вне опасности... -- Уф! Чуть было не сорвался!.. Оглядевшись на новой площадке, мы поняли, что из огня да попали в полымя: последняя также кончалась обрывом, а сзади упиралась в скалу. На наше счастье, однако, на скалу навалилась старая ель, с которой время не только успело уже содрать всю кору, но и окрасить ее в густой серый цвет. Доверившись вполне ее крепости, мы спустились по ней и вскоре очутились снова в еловом лесу, путь по которому уже не представлял никаких затруднений. Григория мы застали внизу одного, казаки же, нас не дождавшись, переправились где-то ниже и уехали на перевал. Они вернулись тоже не с радостными вестями: "Лезли мы, лезли, бросили, наконец, лошадей и, прыгая с камня на камень, прошли эдак с километр, но все же до перевала не добрались и вернулись...". Решение наше выбраться на южные склоны Тянь-шаня, таким образом, оказалось неосуществимым, и мы повернули назад... 11 июля мы прибыли на место первой своей стоянки в устье ущелья р. Улан-усу, а 12-го и вовсе расстались с этой последней, свернув у стойбища маньчжурских солдат, пасших здесь казенный табун, опять на восток. Здесь мы снова вступили в холмистую местность, поросшую луговыми травами и среди них сплошными насаждениями клубники (Fragaria collina) и земляники (Fr. vesca), -- факт, интересный в том отношении, что указывает на вероятное отступление лесов в этой части Тянь-шаня. На одном из пригорков мы вдруг увидали силуэт рослого кара-куйрюка. Кара-куйрюк и здесь, столь высоко в горах, какое необычное в самом деле явление! Конечно, попытка свалить его из винтовки на расстоянии многих сотен шагов окончилась неудачей, но эпизод этот, тем не менее, возбудил столь оживленные толки, что мы не заметили даже, как добрались, обогнув глубокую и широкую падь, в которой еще раз натолкнулись на маньчжурский табун, до полей, засеянных маком. Дальше мы свернули в горы, и очень скоро, вдоль речки Фоу-хэ, добрались до нижнего предела ельников (5 952 фута, или 1 812 м над у. м.), где и остановились. Менее чем в полукилометре от нашего бивуака были юрты калмыков. Оказалось, что это были семьи охотников на маралов, перебравшиеся сюда еще ранней весной из-за Тянь-шаня, с Юлдусов и из окрестностей Карашара. Несмотря на систематическое избиение маралов самцов ради пантов, их еще очень много в этих лесах. Чуть не из-под Урумчи до Хоргоса северные склоны гор, в пределах лесной зоны, почти вовсе не заселены; вероятно, только это пока и спасает их здесь от полного истребления, какому они подверглись уже в Хамийских горах и к западу отсюда, за Куйтуном и Джиргалты. Самим нам не удалось однако здесь хорошо поохотиться. Незнакомство ли с обычаями оленя, неумелость ли наших охотников, но только они каждый раз возвращались с пустыми руками. При наличии густого кустарника, высокой травы, леса в полной листве -- не легко было найти здесь марала, а еще мудренее было к нему подойти... Воспользовавшись тем, что торгоуты повадились к нам ходить, мы сделали попытку сговорить кого-либо из них поступить к нам за хорошую плату в проводники; но они наотрез отказались: "китайцев боимся", -- говорили они... Ввиду этого пришлось ехать к китайскому старшине в упомянутый выше поселок Ши-цюань-цзы. Вопреки торгоутским рассказам, старшина этот оказался добродушнейшим человеком. Он очень сердечно отнесся ко всем нашим нуждам, помог заказать четыре сотни китайских паровых хлебцев (мянь-тау) и отыскать проводника через Манас. Совершенно успокоенные за дальнейшую судьбу нашего движения на восток, вернулись мы на нашу стоянку и на следующий же день выступили по направлению к упомянутой выше реке. Дорога сначала шла вниз по речке Фоу-хэ. Бесчисленные извилины этой последней, мягкая мурава ее берегов, группы тополей, кустарник и серые глыбы камней, отделившиеся от остального массива, кое-где сужающие долину этой речки,-- все это местами представляло такое красивое сочетание между собою, что местность эту по всей справедливости следует отнести к числу живописнейших в Восточном Тянь-шане. Долина Фоу-хэ очень оживлена, благодаря каменноугольным ломкам, находящимся километрах в двух выше поселка Ши-цюань-цзы. Каменный уголь выступает здесь жилами мощностью до полутора метров среди углисто-известковистых сланцев и железисто-кварцевых конгломератов, прорванных кварцитом. Однако почти вертикальное простирание этих жил крайне затрудняет работу китайцам. Селение Ши-цюань-цзы невелико, очень разбросано и окружено значительною площадью культурных земель. Базар в нем небольшой, но он так живописно приютился под сенью громадных деревьев и среди быстро текущих ручейков прозрачной воды, что невольно забываешь здесь невзрачность окрестных построек. Вьюки должны быть теперь уже далеко! Мы рысью выехали из селения и, для сокращения пути, межами выбрались на дорогу, которая, не доходя Ши-цюань-цзы, оставила долину Фоу-хэ и свернула к горам. Мы догнали свой караван, впрочем, нескоро, хотя увидели его при первом же подъеме его на высокий увал, служащий восточной гранью до-нельзя расширившейся здесь долине Фоу-хэ. Со следующего увала, на юге, совсем неожиданно открылся вид на гигантскую группу сложных колоссов, которую калмыки назвали нам Дос-мёген-ола. Это было величественное, редкое зрелище! Ничего, кроме зеленых гор и долин, которые далеко уходили вдаль, сливаясь там в одно зеленое поле, и непосредственно над ними пять снежных гигантов, отчетливо рисовавшихся на темноголубом фоне ясного неба! Но нам некогда было долго любоваться этой картиной: следовало спешить, чтобы где-нибудь не сбиться с пути, так как тропинки в этой холмистой местности разбегались во всех направлениях. Спустившись под гору, мы миновали поле, плантацию мака и фанзу; затем дорога повела нас из лога в лог, пока не вывела, наконец, к ключику горько-соленой воды, струившемуся в овраге, обросшем лозой, шиповником и другими кустарниками. Вдоль этого ключика, по тропинке, едва намеченной на спекшихся глинисто-песчаных откосах ущелья, мы и спустились к Maнасу. Глухой гул известил нас о близости громадного потока воды; но гул этот шел точно из-под земли, и, только подъехав уже к обрыву второй террасы и заглянув в него, мы увидели, наконец, глубоко внизу, в узком каньоне, с шумом, от которого, казалось, содрогались в соседние скалы, катящиеся валы вспененной серой воды. Это и была Хуста (Хосутай), в низовьях -- Манас. Полковник Галкин, совершивший весьма трудное путешествие по горам Восточного Тянь-шаня и посетивший истоки Хусты, дает живую характеристику этой местности 2 . Сравнивая ее с тем, что сообщалось мною об этой, вероятно, самой дикой и недоступной части Небесных гор в письме из Хами 3 , нетрудно подметить почти полное тождество этих двух описаний, хотя, конечно, отчета полковника Галкина я в то время еще вовсе не знал. Это дает мне смелость предполагать, что собранные нами сведения о Дос-мёген и прилегающей горной стране заслуживают доверия. Прилагаемая здесь карта в точности воспроизводит северные склоны Тянь-шаия в том виде, как изображает их брат. Но в той их части, которая вычерчивалась им на основании расспрооных данных и немногих засечек, а именно в горах верховий Хусты, может быть, вкралась ошибка, которую я и не считаю себя вправе обойти совершенным молчанием. С окрайних холмов долины Фоу-хэ, как уже знает читатель, мы видели непосредственно над зеленым нагорьем подымавшуюся горную группу из пяти колоссальных пиков. Эту горную группу нам назвали Дос-мёген-ола. Чем дальше, однако, подвигались мы на восток, тем длиннее и длиннее становилась цепь снеговых пиков, тюка, наконец, мы совсем не потеряли из виду Дос-мёген, как бы затерявшуюся в море ослепительно блиставшего снега, венчавшего все горы на южной стороне горизонта. Из этого я заключаю, что вся масса гор верховий Хусты представляет редкое по своей высоте и в системе Тянь-шаня поднятие, может быть, короткий кряж, высшие точки которого приходятся однако на ту его часть, которую впервые увидали мы еще из долины Фоу-хэ. По нашему определению, такие точки находятся к западу от прорыва этого кряжа p. Хустой, иными словами, последняя как бы омывает подошву этого колоссального вздутия -- факт тем более возможный, что подобных же примеров Памирское и Тянь-шаньское нагорья представляют немало. Полковник Галкин пишет, что высшие точки того вздутия, на котором зарождается упомянутая выше река, находятся километрах в тридцати пяти к северу от перевала Одон-куре (Адункар наших карт). А так как Дос-мёген и в изображении калмыков представляется горой, с южных склонов которой берут начало Каш и Хуста, то, казалось бы, нет причин сомневаться в нашей ошибке, с одной стороны, и в точности орографической картины, изображаемой полковником Галкиным -- с другой. И однако она едва ли верна, и вот почему. Те же калмыки, которые сообщали нам столь отчетливые сведения о верховьях Хусты, между прочим в таких выражениях характеризовали Дос-меген: это величайшая из калмыцких гор, с которой к северу текут реки: Хоргос, Улан-усу и Хунунь-сала -- левый, наибольший приток Манасской реки. Из этого следует, что Дос-мёген в представлении калмыков является кряжем, который тянется от истоков Каша до прорыва через горы Хусты и, неся массы снега, в то же время имеет значительное понижение в истоках Улан-усу, где через него и пролегает единственный перевал к северу из котловины верхней Хусты. Что же касается до вопроса, где находятся наивысшие точки этого вздутия, то и в этом случае нельзя не заметить, что полковник Галкин мог легко ошибиться в определении относительной высоты снеговых исполинов именно потому, что путь его непосредственно пролегал вдоль подошвы последних. Сводя же все вышесказанное, я думаю, что долины верхнего Каша и верхней Хусты изображаются на наших картах не совсем верно: они должны быть несколько сужены отнесением восточного конца Ирень-хабырга к югу и в зависимости от этого выпрямлением Дос-мёген-ола. Полковнику Галкину не осталось вполне безызвестным название Дос-мёген; только он приурочивает его к горной стране, лежащей на восток от долины Хусты, между Абдур-чолоном и урочищем Хотук-бий, что видно из нижеследующего: "К возвышенностям Абдур-чолон,-- пишет этот отважный путешественник,-- примыкают на востоке возвышенности Дош, принадлежащие уже к Богдосским горам. Б урочище Хотук-бий Богдосские горы несколько понижаются, резкие контуры сглаживаются, долины расширяются и обращаются в роскошные альпийские луга, которые привлекают в летние месяцы значительное число торгоутов с их многочисленными стадами. К западу от Хотук-бий горы снова становятся более разорванными, альпийские луга заменяются мало-помалу каменистыми россыпями, которые особенно развиваются в горах Дош, лежащих в верховьях Балшитая и примыкающих к описанным уже Абдур-чолонским возвышенностям 4 . Я затрудняюсь помирить это противоречие. Хуста берет начало с фирновых полей, сползающих с южного склона Дос-мёген-ола. Сперва она течет на восток, затем круто поворачивает на север, прорывая хребет по ущелью, отвесные стены которого имеют превышения до 3 000 футов (914 м) над долиной реки 5 . Выше этого грандиозного прорыва долина Хусты, согласно с описанием торгоутов, представляет каменный ящик, замкнутый отовсюду высочайшими скалами, через которые все известные перевалы, за исключением Кельдынского (Дунде-Кельде) на юге и Улан-усу на севере, высоки и очень мало доступны. Узкая полоска лугов тянется здесь кое-где только возле воды; затем корма имеются только местами в побочных ущельях -- все же остальное пространство сплошь покрыто осыпями, крупными обломками скал, снегом и льдом; дожди и снег здесь очень часты; вообще же, по словам торгоутов, вся долина имеет дикий и угрюмый характер, почему и посещается в исключительных только случаях, да и то преимущественно одними охотниками. Независимо от того, ошибочно или нет помещаем мы горную группу Дос-мёген столь близко к повороту Хусты и под этим или другим именем станут в будущем известны горы ее верховий, теперь уже для меня несомненно, что с переходом через Улан-усу в бассейн Манасской реки мы оставили за собой хребет Ирень-хабурга и вступили в предгорья другого столь же самостоятельного звена Небесных гор; а потому вполне своевременно бросить ретроспективный взгляд на пройденное пространство и в коротеньком очерке объединить все вышесказанное об этих горах. При короткости обоих своих заложений хребет Ирень-ха-бурга -- Боро-хоро очень высок; а это и обусловливает все дальнейшие особенности этих гор. Бесчисленные остроконечные пики хребта Ирень-хабурга и ослепительно между ними блестящие снеговые долины, чередуясь до бесконечности, занимают весь юг горизонта и на окраинах его мало-помалу сливаются с фиолетовыми тонами необъятной дали. На громадном протяжении он совершенно однообразен, и гребень его, выходя всеми своими точками за пределы вечного снега, нигде не представляет ни особенно выдающихся пиков, ни особенно значительных седловин. Это однообразие в очертании гребня нарушается только на крайнем востоке в верховьях Куйтуна, где зубчатость хребта наиболее глубока, и на меридиане Ачала, где кряж расплывается, понижаясь в то же время довольно значительно. Такой внешний вид хребта уже достаточно определяет его малодоступность, столь полно сказавшуюся и при неоднократных наших попытках добраться до гребня. Вообще как горы Боро-хоро, так и дальнейшее восточное его продолжение -- Ирень-хабурга, представляют сочетание высочайших скал и глубоких ущелий, по дну которых не имеется почти вовсе путей: так узки они и так полно загромождены всевозможными обломками скал; поэтому все тропинки лепятся здесь вдоль гребней отрогов и часто сбегают книзу, на север, к подошве предгорий, обходя тем глубокую щель, в которую спуск невозможен. Я не знаю, конечно, что мешало торгоутам указать нам перевалы через Боро-хоро, но думаю, что одной из причин была малая доступность последних. Впоследствии от одного илийского уроженца, хорошо, по его словам, знакомого с долиной Каша, нам довелось слышать, что самым восточным из доступных вьючному движению перевалов через Боро-хоро следует считать Мынгэтэ; далее же к востоку имеются только охотничьи тропы, по которым сообщение в разгар лета совсем прекращается. Так ли это в действительности, конечно, я утверждать не берусь; припоминаю, однако, рассказ торгоута, уверявшего нас, что карашарские охотники на маралов потому и перебираются на северные склоны Боро-хоро со своими семьями, что только осенью получают возможность вернуться в свои родные кочевья на р. Хайду-гол. Неприступности Боро-хоро немало способствуют также стекающие с него реки и покрывающие его ельники. Речных долин в этой горной цепи вовсе не существует; в верховьях они заменяются щелями, недоступными даже и пешему, в среднем течении каньонами, стены которых, как мы уже видели, слагаются из рыхлых дилювиальных конгломератов. И несмотря на то, что неразвитые предгория Боро-хоро не позволяют образоваться здесь значительным рекам, каждая из них тем не менее только в редких случаях имеет удобные броды. Высокое падение воды обращает их в стремительные потоки, бурлящие на всех переборах или несущиеся пенистым каскадом среди ими же навороченных каменных глыб и бурелома, а это и делает переправу через них всегда почти затруднительной, если только не вполне невозможной. Изборожденный ущельями, чрезвычайно крутой гребень Боро-хоро даже много ниже линии вечного снега лишен еще сплошного растительного покрова; замечательно также отсутствие здесь сплошных осыпей, хотя щебень и крупные обломки нередко на значительные протяжения покрывают щеки и днища ущелий, по которым капля по капле струится снеговая вода. Из-за крутизны стен тут еще негде укорениться растительности; зато тем пышнее развивается она ниже, на предгорьях и более покатых склонах хребта, которые как бы подпирают осевой скалистый массив. Последний исчезает под лугом только к западу от р. Джир-галты, т. е. в местах наибольшего понижения хребта. Где только образовалась площадка или не слишком крутой склон, там появилась и ель. Ель сплошными лесами одевает Боро-хоро в пределах от 9 000 до 6 000 футов (от 2 743 до 1 828 м) и вместе с лугами составляет господствующую здесь формацию. По отсутствию подлеска, по сухости лесной почвы еловые леса эти всего ближе напоминают растущие по суходолам боровые ельники средней России; вместе с тем однако они представляют и некоторые отличия, вызванные более сухим климатом нагорной Азии: ягодники, папоротники и грибы здесь совсем отсутствуют, мох же покрывает почву только в редких, самых тенистых и влажных местах и притом исключительно обращенных на север. Всего больше моховых пространств мы встретили в верхней части ущелья р. Улан-усу. Тяньшанская ель вообще редко спускается в лога и на дно ущелий, где зато пышно разрастаются разнообразный кустарник и травы, так что в горах Боро-хоро вовсе не редки ландшафты, вся оригинальность коих заключается в длинной цепи обросших елью конусообразных возвышенностей, опоясанных узкою лентой изумрудных лугов. Лесов лиственных пород в горах Боро-хоро мы не встретили. Смешанно же с елью тополь, ива, береза, рябина, карагач (Ulmus campestris) и крушина растут почти повсеместно в ущельях. Ниже однако предельного распространения ели в долинах рек всего чаще попадается тополь, который нередко и образует тенистые рощи, далее к низу переходящие в урему. На восток от р. Манаса, как мы ниже увидим, все долины рек до выхода их из предгорий густо поросли лиственным лесом; здесь же подобные случаи редки. Вообще в горах Боро-хоро наблюдается постепенное вертикальное поднятие предела формации полынной степи от востока на запад, т. е. навстречу наиболее влажным северо-западным ветрам -- факт, конечно, не лишенный значения и объясняющийся как кажется, орографией этой части Джунгарии. В горах Богдо-ола, к востоку от Урумчи, мы наблюдаем совсем обратное явление: луговой пояс, очень широкий на западе, постепенно все более и более суживается к Хамийским горам. Таким образом изгиб, образуемый Тянь-шанем у Урумчи, служит как бы главным приемником осадков, проносимых в Джунгарию северо-западными ветрами. Степной характер растительности и даже до некоторой степени пустынность западной части гор Боро-хоро объясняется также близостью высокого Джунгарского Ала-тау, заслоняющего ее от влияния упомянутых выше ветров в такой мере, что, судя по флоре, она стоит ближе к горам северных уступов Памира, чем к более восточной части того же хребта. Вообще с формацией полынной степи мы очень редко встречаемся в этих горах; небольшими клочками встречается она на южных склонах боковых отрогов, да ниже 5 000 футов (1 520 м) представители ее редкими насаждениями покрывают долины рек и прибрежные холмы. Альпийские луга занимают также лишь небольшие площадки в этих горах, что объясняется тем, что гольцы весьма часто подымаются здесь непосредственно из зоны елового леса. Таким образом, эта часть Тянь-шаня отличается прежде всего крайним однообразием своей флоры, не остающейся без влияния и на состав фауны, крайне бедной видами и к тому же малооригинальной. Полковник Галкин пишет, что в верховьях Каша Боро-хоро слагают граниты и глинистые сланцы 6 ; проф. И. В. Мушкетов также упоминает о выходах красных слоистых гранитосиенитов в ущелье речки Талти 7 . Наконец, по ущелью Боро-бургасу мы всюду находили скалы фельзитового порфира, местами сильно разрушенного. Все это заставляет предполагать, что южные склоны этого хребта, в противоположность северным, очень богаты выходами массивных пород, к которым, кроме вышеупомянутых, следует также присоединить диоритовые и миндалекаменные породы 8 . На северных склонах Боро-хоро, кроме упомянутого выше одного только сомнительного случая нахождения кристаллической породы в долине р. Улан-усу, мы не встречали массивных пород: здесь преобладали каменноугольные известняки, филлиты и метаморфические сланцы, которые слагали всюду, где ои только был нам доступен, гребень хребта и при этом обнаруживали сильно выраженную складчатость. Таким образом, характеристика И. В. Мушкетова: "Боро-хоро (Ирень-хабарга) преимущественно хребет метаморфический" 9 вполне подтвердилась и нашими здесь исследованиями. Южный склон Боро-хоро короче северного; связывая это обстоятельство с обнажающимися на них повсеместно массивными породами, следует думать, что налегавшие на них некогда осадочные породы частью смыты водами Каша. Как с юга, так и с севера на этот основной массив налегают местами сильно размытые отложения юрской и третичной формаций, которые только однажды сложились в средней высоты горы, а именно вдоль речки Фоу-хэ, где, вопреки общему правилу, юрские железисто-кварцевые конгломераты и углисто-известковистые сланцы с прослойками каменного угля обнаруживают крутое падение. К ним всюду примыкают новейшие отложения -- лёсс и конгломерат, обнаруживающий в сечениях его реками горизонтальное напластование. Все, что нам удалось узнать о минеральных богатствах Боро-хоро, изложено уже в своем месте; мне остается только добавить, что в горах, образующих левую окраину долины р. Улан-усу, когда-то добывалось китайцами серебро; ныне рудник этот заброшен, и проводника к нему найти мы уже не могли.