Чертков, леонид натанович.

В то раннее майское утро 1974 года нас было четверо в лениградском аэропорту «Пулково»: Татьяна Никольская, Лев Турчинский, Натан Александрович, отец Лени, и автор этих строк, которые пишутся, увы, в поминание. Мы приехали, чтобы проводить его в Вену - Леня уезжал из страны, в которой не хотел оставаться. Не хотел и не мог - все, что происходило вокруг, угнетало его психологически .
Ему только что исполнилось сорок лет. К тому времени он уже пережил и вполне осмыслил унизительный опыт жизни в стране, в которой ему довелось родиться, ибо испытал его на собственной судьбе, сложившейся нелепо и драматически. Дело не только в том, что он, осужденный в 1957 году за «антисоветские высказывания», провел пять лет в мордовских лагерях и потом, вернувшись, мыкался, как водится, по редакциям в поисках заработка. И не в том, что личная жизнь, как ему казалось, не устраивалась ни в Москве, ни в Ленинграде, куда он перебрался в 1964 году, как не складывалась и учеба (заочно) на филфаке Тартуского университета. Должно быть, сам воздух того «застойного» времени, полный опасных и тлетворных атомов, действовал на него разрушительно. Человек хрупкий и глубоко уязвимый, Леня чувствовал себя обреченным в той атмосфере уныния и страха, что владели интеллигенцией после «оттепели». Кроме того, он, помнится, опасался новых репрессий.
И так он улетел в Вену, где задержался на год или два. Потом пять лет жил во Франции (преподавал в Тулузе) и осел, наконец, в Германии (в Кельне). Изредка приходили от него короткие весточки, потом и они прекратились. Мы узнавали о нем лишь изредка - случайными странными путями. Образ жизни, который он избрал для себя на Западе, всего точнее выразить словом «отчуждение». Помногу печатая в эмигрантских изданиях свои стихи и рассказы, критические статьи и рецензии (часто под псевдонимом), он избегал тем не менее знакомств и встреч - особенно с бывшими соотечественниками (даже, что всего удивительней, после 1987 года). Он ни разу не приехал в новую Россию, не навестил никого из друзей, не обратился ни в одно из российских издательств. Да и западных коллег Леня не слишком жаловал вниманием - жил нелюдимо, уединенно. Порой доходили слухи о его смерти - ложные, как выяснялось впоследствии. Иван Толстой в своем некрологе (Русская мысль. 2000, 13-19 ию-ля) предполагает, что Леня сам распространял эти слухи. Возможно.
С самой ранней юности и, видимо, до последних лет своей жизни Леня писал стихи (в Кельне он выпустил мизерным тиражом два своих стихотворных сборника - «Огнепарк» и «Смальта», - когда-нибудь и у них найдется восторженный ценитель!). Впрочем, еще в дни своей молодости Чертков получил определенную известность как поэт - в Москве середины 1950-х годов, где он (в то время - студент столичного Библиотечного института) оказался вдохновителем небольшого кружка, объединившего в себе несколько литературных талантов. Один из них, Андрей Сергеев, будущий поэт-переводчик, так и пишет в своих воспоминаниях: кружок Черткова . К этому же кружку принадлежал и Станислав Красовицкий (впоследствии священник, оставивший литературу). Помню, вернувшийся из Москвы Иосиф Бродский с воодушевлением декламировал стихи Красовицкого: «Калитку тяжестью откроют облака…». У того же Бродского, кстати, есть прямые заимствования из ранних стихов Черткова (в «Школьной антологии»).
«Всегда оживленный, в избытке сил, фаллически устремленный», - таким запомнил молодого Черткова Андрей Сергеев. Однако со временем, к середине 1960-х го-дов (к этой поре и относится наше знакомство), Леня изменил-ся. Слегка усталый, нервно-иронический, зачастую даже ехидно-насмешливый, он говорил почти исключительно о литературе, оглушая собеседника именами и фактами, почерпнутыми в архивах и библиотеках. «А вот еще любопытная деталь!» - небрежно ронял он, оглашая какой-либо удивительный факт. Таких «деталей» за иной разговор набиралось более дюжины. Его эрудиция была феноменальной, а любознательность, цепкая память и безошибочная интуиция выдавали в нем подлинного («милостью Божьей») филолога, библиографа, комментатора. Но оценить Черткова по достоинству могли в то время лишь несколько человек, столь же преданных архивно-историческим раскопкам, да разве что редакторы девятитомной «Литературной энциклопедии» - Чертков, написавший для КЛЭ более сотни статей, оказался для них воистину драгоценной находкой.
Поразительно не то, что он много знал, а то, что сведения его были уникальными. Он погружался в области, за-крытые в ту эпоху не только для официальной науки, но и для среднего интеллигентского знания. Явно опережая свое время, он проявлял повышенный интерес к тому, чем станут всерьез интересоваться лишь спустя годы. Кто из нас знал тогда о Вагинове, Чаянове или Владимире Нарбу-те? Леня же рассказывал о них часами. На стене комнаты, в которой он жил с Татьяной Никольской, висела огромная картина Чупятова - так я впервые услышал это имя.
Однажды он подошел ко мне (мы уже были знакомы), сказал, что в Москве в издательстве «Искусство» готовится однотомник Рильке, и предложил написать совместную статью о его русских путешествиях. Помню, как я удивился - не столько неожиданной для тех лет затее московского издательства, сколько опять-таки Лениной осведомленности: в первом же разговоре он вывалил на меня ворох сведений, как будто всю жизнь занимался этой темой (тогда еще почти нетронутой), как будто, по крайней мере, являлся профессиональным германистом или компаративистом.
Обложившись печатными материалами и архивными выписками, мы принялись с ним писать статью о Рильке (для каждого из нас впоследствии эта тема переросла в отдельную большую работу; и, кстати, именно книжка Черткова о Рильке, напечатанная в Вене, оказалась для него на Западе своего рода «визитной карточкой»). Как-то раз мы рассматривали новоизданный альбом - Рильке в рисунках и фотографиях. На одной из фотографий поэт был изображен в Вольфратсгаузене под Мюнхеном - рядом с ним Лу Андреас-Саломе и неизвестный («русский литератор», гласила подпись). «Кто бы это мог быть?» - спросил я. «Волынский», - моментально ответил Леня, впервые, как и я, увидевший это издание.
Действительно, это был Аким Волынский.
Черткова привлекали не только затерянные, незаслуженно забытые имена и факты, но и «поддонные» области русской культуры - ее потаенные невспаханные пласты. Он настойчиво влекся к тем вымаранным страницам русской духовной истории, что казались тогда навсегда потерянными, невосполнимыми. Он вообще стремился куда-то вглубь - к труднодоступному и малоизвестному: темы, связанные с мистикой и оккультизмом, были ему чрезвычайно родственны. Не случайно его особым вниманием пользовались русские масоны, шеллингианцы, религиозные философы. Он уделил много времени и немецким романтикам (читая их, впрочем, по-русски - языки ему давались с трудом).
Он просиживал часами в архивах, просматривая множество «единиц хранения», к которым до него никто не обращался. Он был первопроходцем и первооткрывателем, совершившим множество частных открытий, среди которых есть и такие, что могли бы обеспечить и научное имя, и научную карьеру. Впрочем, не у нас - ведь у Лени долгое время не было даже высшего образования (незадолго до своего отъезда он все же закончил - опять-таки заочно - Ленинградский пединститут). Да и на Западе оценить его яркость и незаурядность смогли лишь немногие из славистов: Гюнтер Выдженс в Вене, Вольфганг Казак в Кельне… Живо представляю себе искреннее недоумение, с которым взирали университетские сослуживцы на этого «странного русского». Даже Глеб Струве, которому Чертков писал, надеясь перебраться в Америку, просительные письма, отнесся к нему с известной осторожностью. Нет, положительно, истинной «почвой» Черткова, на которой он мог бы взрасти и вполне раскрыться, оставался тот узкий московско-питерский круг, в котором ему всегда знали цену. Но он сам отстранился от этого круга.
Я проводил его в Вену майским утром 1974 года и после этого никогда не видел. Будучи в Кельне, я пытался встретиться с ним - безрезультатно. Он избегал меня (и не только меня), он жил по своим законам, в своих собственных, должно быть, призрачных мирах, куда старался не допускать посторонних. Кажется, он бежал - в конце своей жизни - от всего, что напоминало ему о людях, о России, о собственном прошлом. Он искал укрытия в самом себе, в своем надломленном сознании и, конечно, - в занятиях, которые не прекращал до последнего дня (смерть настигла его в библиотеке). Ему удалось отдалиться, спрятаться от других, но удалось ли примириться с самим собой - неудовлетворенным, ранимым, мнительным? Этого мы никогда не узнаем.
Маяки метеоров на лунном стекле
И полночное уханье сов
Проведут меня темным путем по земле
И откроют лазейки миров.
Там не будет ни стен, ни дверей, ни окон,
А поляны, канавы, кусты -
И меня никогда не отыщет закон
За пределами лунной черты.

Константин Азадовский

Поэт, прозаик, литературовед, переводчик.

Родился в Москве. Учился в Московском библиотечном институте. В 1957-м осуждён за «антисоветскую пропаганду» (ст.58, п.10) - на пять лет. Отбывал заключение в мордовском Дубравлаге, где вместе с М. Красильниковым и другими составил рукописные альманахи «Троя» и «Пятиречие».

После освобождения с января 1962-го жил в Москве, в 1966-1974 годах - в Ленинграде. Учился в Тартуском университете, окончил Ленинградский педагогический институт.

В 1974 году эмигрировал во Францию. Печатал стихи, рассказы и статьи в эмигрантской периодике. Редактировал издания стихов К. Вагинова (Мюнхен, 1982) и В. Нарбута (Париж, 1983). Переводил английских и американских поэтов. С 1980-го жил в Кёльне.

Публикации: «Феникс», Грани, № 52, 1962; «Солнце - как сохнет калинный цвет...», «Ночные путешественники», Ковчег, № 1 (1978); Пять стихотворений, Континент, № 32/2/1982; «Небесные оркестранты», Континент, № 36/2/1983; «Огнепарк», Кёльн, 1987; «Стихи разных лет. Смальта», Кельн; «Действительно мы жили как князья...», Москва, 2001; «Новый мир», № 4, 1994; «Цирк», Олимп, № 16/9/1996); «Из книги Смальта», Новая русская книга, № 5, 2000; Зеркало, № 13-14, 2000.

Д. И. Зубарев.
[Био-библиографическая справка]

ЛЕОНИД НАТАНОВИЧ ЧЕРТКОВ
(15.12.1933, Москва - 28.06.2000, Кельн)

Поэт, переводчик, историк литературы.

В 1952-1956 гг. учился в Московском библиотечном институте. Писал стихи. В годы ранней оттепели (1953-1956) стал лидером неформального литературного объединения (так называемой "Мансарды"), в которое входило около 30 человек.

Занимался изучением и пропагандой русской литературы Серебряного века и современной западной поэзии.

12.01.1957 г. арестован. 19 апреля того же года приговорен Мосгорсудом к 5 годам лишения свободы. "С 1953 г. неоднократно высказывал мнение, что Октябрьская революция была исторической ошибкой, что советский строй изживает себя. Говорил, что марксизм как учение устарел, так как ничего не объясняет в современных условиях, не объясняет духовную жизнь человека" (из материалов уголовного дела). Виновным себя не признал: "Не делайте из меня политического преступника" (из последнего слова Черткова на суде). Отбывал наказание в Дубравлаге (Мордовия), где стал редактором рукописного литературного альманаха заключенных "Пятиречие". В 1961 г. одно из стихотворений Черткова появилось на страницах московского самиздатского журнала "Феникс".

После освобождения (январь 1962 г.) подготовил сборник своих стихов "Нерастанкино", распространявшийся в самиздате.

Заочно учился в Тартуском университете, затем в Ленинградском педагогическом институте им. Герцена, который закончил в 1968 г. В 1966-1973 гг. жил в Ленинграде, состоял в профсоюзе литераторов. Публиковал статьи о русской литературе XIX-XX веков, о русско-немецких литературных связях. Чертков был одним из активнейших авторов "Краткой литературной энциклопедии" (около 100 статей; Т. 2-9. М., 1964-1978). Его работы о забытых русских писателях ХХ века (С. Ауслендер, Н. Бурлюк, В. Зоргенфрей, С. Кржижановский, С. Нельдихен, А. Радлова, Б. Садовской, В. Свенцицкий, А. Скалдин, С. Соловьев, А. Чаянов, Г. Чулков, Т. Чурилин и др.), в том числе о писателях-эмигрантах (И. Лукаш, С. Минцлов, Д. Святополк-Мирский, В. Набоков, И. Одоевцева, М. Осоргин, Н. Оцуп, П. Потемкин, В. Ходасевич), были первыми в СССР и имели большое культурно-просветительное значение.

Эмигрировал из СССР в 1974 г., жил в Вене, Тулузе, Кельне, преподавал русский язык и литературу. После эмиграции статьи Черткова продолжали печататься в "КЛЭ" под псевдонимом Л. Москвин.

Составитель и автор предисловий к сборникам стихов К. Вагинова (Мюнхен, 1982) и В. Нарбута (Париж, 1983), к прозаическим сборникам А. Чаянова (Нью-Йорк, 1981; 1982). Был членом редколлегии философско-литературного журнала "Гнозис" (1978-1979), печатал стихи, прозу, переводы и критические статьи в журналах "Ковчег", "Континент", "Вестник Российского христианского движения" и "Оккультизм и йога", в газете "Русская мысль". Выпустил два сборника стихов: "Огнепарк" (Кельн, 1987) и "Смальта" (Кельн, 1997).

В 1993 г. в России вышли первые публикации о Черткове и подборки его стихов (Новое литературное обозрение, № 2; Вечерняя Москва, 18 янв.). Подробный очерк личности и раннего творчества Черткова дан в мемуарной книге его коллеги по "Мансарде" поэта и переводчика Андрея Сергеева "Альбом для марок" (1995)*.

Д.И. Зубарев

Леони́д Ната́нович Чертко́в (14 декабря , Москва - 28 июня , Кёльн) - русский поэт, прозаик, историк литературы, переводчик.

Биография

Родился в еврейской семье кадрового военнослужащего Натана Александровича Черткова. Учился в ( -), возглавлял домашний поэтический кружок Мансарда , куда входили Г. Андреева , С. Красовицкий , В. Хромов , А. Сергеев , Н. Шатров . В 1957 году был осуждён на 5 лет по статье 58.10 («Антисоветская агитация и пропаганда»). Срок отбывал в Дубравлаге (Мордовская АССР). В годы заключения публиковался в самиздате .

Семья

• Отец - Натан Александрович Чертков, советский военный.
• Жена (разведены) - Татьяна Львовна Никольская (р. 1945), советский и российский литературовед.

Книги

• Огнепарк. Кёльн,
• Смальта. Кёльн,
• Стихотворения. М.: ОГИ, ISBN 5-94282-247-6

Напишите отзыв о статье "Чертков, Леонид Натанович"

Примечания

Литература

• Новая русская книга, 2000, № 4/5
• Никольская Татьяна . // Новое литературное обозрение . - 2001. - № 47 .
• Новое литературное обозрение, 2001, № 47
• Самиздат Ленинград. 1950-е - 1980-е. Литературная энциклопедия. М.: Новое литературное обозрение , 2004, с.361-362
• Зеркало, 2006, № 28

Ссылки

• в «Журнальном зале »

Отрывок, характеризующий Чертков, Леонид Натанович

– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.

Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.

Леонид Натанович Чертков (14 декабря 1933, Москва - 28 июня 2000, Кёльн) - русский поэт, прозаик, историк литературы, переводчик.

Биография

Родился в еврейской семье кадрового военнослужащего Натана Александровича Черткова. Учился в Московском библиотечном институте (1952-1956), возглавлял домашний поэтический кружок Мансарда, куда входили Г. Андреева, С. Красовицкий, В. Хромов, А. Сергеев, Н. Шатров. В 1957 году был осуждён на 5 лет по статье 58.10 («Антисоветская агитация и пропаганда»). Срок отбывал в Дубравлаге (Мордовская АССР). В годы заключения публиковался в самиздате.

Освобождён в январе 1962 года, жил в Москве, работал в ФБОН, дружил с Д. Плавинским, Г. Айги, В. Козовым, Л. Турчинским. С 1966 по 1974 год жил в Ленинграде. Заочно учился в Тартуском университете и Ленинградском педагогическом институте, который закончил в 1968 году. Занимался историей русской литературы, подготовил множество статей для Краткой литературной энциклопедии, Лермонтовской энциклопедии и других изданий. Переводил английскую и американскую поэзию. Дружил с И. Бродским, Л. Лосевым, С. Довлатовым, К. Азадовским, А. Лавровым. Бывал у А. Егунова, И. Лихачёва. Жена - филолог Татьяна Никольская.

В 1974 году эмигрировал. Жил в Вене, преподавал в Тулузе, в 1980-1985 - в Кёльнском университете. Под его редакцией были опубликованы сочинения К. Вагинова (Мюнхен, 1982), В. Нарбута (Париж, 1983). Публиковался в журналах Ковчег, Континент, Гнозис, Вестник РХД, газете Русская мысль, в 1990-е годы - в Новом литературном обозрении, Новом мире. В Германии и России вышло несколько книг его стихов.

Умер в библиотеке кафедры славистики Кёльнского университета от сердечного приступа. Похоронен на кладбище Зюдфридоф.

Семья

• Отец - Натан Александрович Чертков, советский военный.
• Жена (с 1966 по 1974, разведены) - Татьяна Львовна Никольская (р. 1945), советский и российский литературовед.

Книги

• Огнепарк. Кёльн, 1987
• Смальта. Кёльн, 1997
• Стихотворения. М.: ОГИ, 2004 ISBN 5-94282-247-6