Сермяжная правда. Сермяжная правда - это что

Ах, - сказал Лоханкин проникновенно, - ведь, в конце концов, кто знает? Может быть, так и надо. Может быть, именно в этом великая сермяжная правда.
- Сермяжная? - задумчиво повторил Бендер. - Она же посконная, домотканая и кондовая?
Илья Ильф и Евгений Петров.

Сегодня произошло нечто необычайное. Для меня - целое событие!

Глухая тишина и темнота ночи были распростерты над землей, над моим домом, надо мной. Утро наступало туманное и туманным призраком вставало косматое без лучей солнце, но мне было необыкновенно хорошо и как - то – таинственно. С этого часа, часа моего пробуждения, начиналось то, что никогда потом не забыть… Но все это произойдет через час, два, а пока все - неподвижно и тихо…

Первое, что я почувствовала, выйдя на бегущую улицу, что приковало мое внимание – Человек, усталый, какой – то неприкаянный, наши взгляды встретились. С этой самой бесконечно малой доли секунды, когда параллели судьбы превратившись в неистовый круг, пронзили нас движением живых стихий наших эмоций, неуловимых для окружающих, как молния, порыв ветра, всплеск волны; до общей боли, пронзившей нас одновременно, выдавшей себя мгновенным трепетом – мы узнали, распознали друг друга… Он улыбался и я улыбалась, и улыбалось расцветающее утро, вытягивающее из наших сердец дремучую ворожбу. Потом этот человек, казавшийся угловатым и неповоротливым, удивительно легко и быстро сделал три шага навстречу ко мне. Трудно сказать какая встреча ближе к сердцу: весенняя, с первыми цветами, или последняя, с опавшими листьями?!. Родные Души?!. Прозрачный день нашей встречи, такой проникновенной, радостной, пробуждал Свет, кружил голову. Пронзительные, сильные ощущения, я просто не знала их раньше. Начинаю согреваться, мне становиться хорошо. Маленькое счастье - эти широкие, мягкие мгновения, которые угнездились внутри нашего времени, времени масок…

Родные по Слову, Языку, по Истине, простой и неприукрашенной (сермяжной), глубокой, безыскусственной Истине, идущей от самого сердца. Открылась дверь в Благость настоящей простоты, не нуждающейся в приукрашивании, которая заставила сильнее забиться наши сердца. Мурашки гуляли по коже от одной только мысли, что на нас нет масок и не нужно притворяться: взаимопонимание, доверие, одинаковое представление той идеальной жизни, к которой стремимся?!. Такие минуты, мгновения случаются повсеместно, с каждым из нас, но не так часто, как бы хотелось, порой, за жизнь так и не встретишь родственную Душу…

Я вздрогнула… Кто – то – Там посмотрел на меня иначе …

В мире, где все бессмысленно, мы те, кем притворяемся?!. Осторожней человек выбирай свою маску… Становится на душе очень гадко, когда красивые «гуманистические уловки» исчезают, и обнажаются жестокость и уродство (в которых сочетаются юношеская патологическая жестокость с патологическим отупением сердца, то есть патологическим бесчувствием), прикрытые масками добряков и мудрецов. Противно, ужасно противно! Противно еще и оттого, что они считают себя порядочными?!. И эти, сверхсильные хозяева жизни, решают свои проблемы, проблемы людей своего круга, круша и уничтожая все живое и неживое на своем пути. Очень человечный способ решения: маскироваться под добрые дела, добрые намерения, добрые советы, раздавая ярлыки направо и налево людям, событиям, явлениям, ссылаясь на нравственные Заповеди. Уверенность, простодушно – наивная «… право имею»!
Что страшнее - высокоинтеллектуальное, образованное двуличие, дружащее с нравственным невежеством, или энергия невежества, сморкающаяся в кулаки, сквернословящая и оскорбляющая, берущая чужое, вытирающая руки о соседа? Очевидно, это явления одного порядка. Образование, знание или незнание хороших манер роли не играют?!. Все это и есть сермяжность, которая невежественно проста, в ней всё чрезмерно и все - упрощённо, в ней и простодушие, и наивность, и доверчивость.

Сермяжная, простая правда во Благости – другая. Она состоит в том, что есть только один очень человечный способ изменить свое время – это делать жизнь окружающих тебя людей более переносимой, и не важно, хорошо получается или плохо, Душа в эти секунды растет.

Еще несколько секунд и неотвратимо зазвучит, запоет тишина музыкой, последним аккордом рухнет, расплескавшись в темноте времен...

Я внутри этой темноты, слащавой, нерешительной. Ее приход Издалека подготовлен множеством языков, символов, знаков?!. Знаки вопросительные и семь – обвинительных?!. Мы не умеем жить: деньги – не всегда получается заработать их в нужном количестве (а их нужно столько, чтобы о них не думать…); образование – научились не тому, достигли мастерства, осваивая другую профессию и, и, и… И это нас объединяет, при разных представлениях об идеальной жизни. По большому счету, мы все одинаковые, возможно, чуть – чуть в чем – то уникальны (Одни хорошие люди, простые – без второго дня, без прикрас: искренние, пахнущие пирогами, хлебосольные, у которых все свое, со своего огорода, все обильно, штампованный хрусталь, ковры, шерстяные носки… Другие - молчат и вздыхают, все – проблема, все – с вывертами, все – с напрягом, получающие удовольствие от хорошей музыки, книги, спектакля, чужих мыслей, путешествий… Третьи – стабильно спокойные, уравновешенные, занимающиеся самосозерцанием, всегда радостны и в штиль и в бурю неприятностей... Есть и четвертые, и пятые…). Все ставим перед собой цели. Суть целей в накоплении: богатств, власти, книжных знаний… - все это постройка внутренней Вавилонской башни.
В итоге Башня с грохотом падает – нет взаимопонимания, доверия – конфликты, войны?!.
Жизни без цели не существует. Вопрос лишь в том: ставим ли мы эти цели сами или отдаем на откуп инстинктам?!. Так и идем по дороге Жизни…

Разве дорога становится хуже от того, что по краям ее торчат колючки, сорняки: информационный шум, словесный мусор, чужие мысли, обесценивающий ценности и знания…

Человек – путник идет своей дорогой, делая Добро добровольно и Любя, Доверяя и Принимая Людей, а злые колючки пусть себе торчат на своих местах?!. Небо повисло звездным ковшом над Путником, несущим Радость!

И все же, и все же я верить не брошу,
Что надо в начале любого пути
С хорошей, с хорошей и только с хорошей,
С доверчивой меркою к людям идти! Эдуард Асадов

Ставим запятую, «… ведь, в конце концов, кто знает? Может быть, так и надо. Может быть, именно в этом великая сермяжная правда»?!. Нам есть к чему Жить?!.

С. РЕДИЧЕВ (г. Долгопрудный Московской области)

Публикуемые ниже воспоминания написаны майором в отставке Сергеем Тихоновичем Редичевым, чье детство и отрочество пришлись на тридцатые - сороковые годы. Постоянные читатели журнала, возможно, заметили его первую публикацию - "Истории с лаптями. Из воспоминаний старого плетухана" в № 6 "Науки и жизни" за этот год, где очень точно передан жизненный уклад крестьянской семьи, рассказывается о тяготах и лишениях, которые пришлось испытать людям, пережившим войну. "Сермяжная правда" - тоже зарисовки с натуры. Автор повествует о том, что знает, видел, пережил, что впитал в себя, будучи любознательным, во все вникающим мальчишкой. Мы надеемся, что этот небольшой очерк об эпохе, для кого близкой, а для кого и далекой, будет интересен людям любого возраста.

Принадлежности для прядения: донце с балабашкой и вставленным в нее гребнем, гребенка и щетка для расчесывания и разглаживания кудели, два веретена. Лавка застелена посконным пестрядевым холстом. Из коллекции автора.

Домотканые льняные рушники с вышивкой и кружевами.

Такие половики и сегодня часто встречаются в крестьянских домах. Нитями утка служит разрезанная на ленты старая одежда. Основа - из посконных нитей. На фото показаны также ткацкие челноки.

Девушки за простейшим ткацким станком.

Тридцатые годы были в нашем селе Кермись, что на Рязанщине, очень сложными и разными. На них пришлось мое детство. Каким оно оказалось трудным и недетским, современному молодому человеку просто не понять. С малолетства - труд, недоедание, кое-какая одежонка и обувка, сделанная в домашнем хозяйстве собственными руками.

До тридцатых годов, до сплошной коллективизации, крестьяне имели много земли, и если отец с матерью трудолюбивые, то такая семья жила более или менее благополучно. На полях вокруг села, где отводили загоны земли для каждого двора, сеяли рожь, просо, гречиху, овес, лен, а "под собой", то есть под своим двором, в огороде сажали картофель, свеклу, капусту, лук, морковь - все, чем можно было кормиться. Особое место предназначалось коноплянику - небольшому участку хорошо удобренной земли, на котором сеяли коноплю* (здесь и далее см. "Словарик к статье" на стр. 136). Это растение имело исключительно большое значение в жизни крестьянской семьи.

Мужские, пыльниковые, стебли конопли - это посконь, бессемянка, а женские, с семенем, - непосредственно конопля (конопи, моченец, пенька). Как только запылит над конопляником, пора дергать посконь. Это значит, что женские стебли опылились и теперь посконь необходимо убрать, связать в снопы*. Когда снопы подсыхали, их расстилали на солнечной полянке, предварительно обив с корневищ землю. Высохшую посконь убирали под навес, затем мяли мялками*, выбивая кострику*, и расчесывали гребенками, щетками. В результате получалось волокно, которое пряли на самопряхе*, а из полученных ниток на стане* ткали посконное полотно. Его отбеливали в щелоке* и расстилали на лужайке под солнцем. Чтобы добиться лучшей белизны, процедуру повторяли не один раз. Полотно предназначалось для мужских штанов и рубах, используемых в качестве рабочей одежды, а иногда и для нижнего белья. Рубахи и портки* шили теми же посконными нитками, из которых ткали полотно. Предварительно их сучили*.

Если посконь выдергивали и сушили летом, то коноплю (пеньку) - по мере созревания семян, осенью. Просушивали коноплю на козлах прямо на коноплянике. После просушивания обмолачивали и получали конопляное семя, из него на маслобойке били конопляное масло. Часть семян оставляли для будущих посевов. Конопляное (постное) масло готовилось к постам, которые в крестьянских семьях строго соблюдались.

Чтобы получить волокно конопли, ее замачивали в мочилах - небольших прудах, выкопанных рядом с ручьем, или же в самом ручье, в затоне*. По окончании вымачивания моченец сушили и складывали, а поздней осенью, при первых морозах, мяли мялками, трепали о мялку, выколачивая кострику, затем расчесывали деревянными гребнями и связывали в кудели*. Из этого волокна также пряли пряжу, вили веревки разного назначения - от обор* для лаптей до вожжей* и тяжей* для упряжи.

Полотно, сотканное из моченца, шло на изготовление мешков, торпищей*.

В результате расчесывания поскони и конопли остаются очесы*, или вычески, которые также идут в дело. Из них делали грубое волокно - паклю* и пряли грубую пряжу на ватолы*, половики и рядна*. А еще ими конопатили* стены; паклю клали под венцы* и углы сруба, утепляя избу.

Кострика тоже шла в дело. Вокруг избы, по высоте до второго венца, делали обгородку на расстоянии примерно тридцати сантиметров от стены и засыпали ее кострикой, таким образом утепляя избу и подпол. Устройство это называется завалинкой. У нашей избы завалинка была обгорожена строгаными досками и тем самым украшала избу. У других завалинка обгораживалась жердями, а то и просто к избе приваливали землю.

Небольшую часть огорода занимал лен. Технология его уборки и обработки схожа с технологией обработки поскони. Пряли лен веретеном* или на самопряхе. Выглядело это так. На лавку клали донце*, в его балабашку вставляли гребень, на нем крепили кудель льна или поскони. Одной рукой пряха тянула из кудели нитку, а другой вращала веретено, на которое затем наматывалась готовая нить. Пряденье на самопряхе отличалось от веретенного. Вытянутую из кудели нить скручивали через рогалик и наматывали на вьюшку (катушку) при помощи вращения большого и малого колес. Напряв пряжи несколько вьюшек, ее сматывали на моталку, а затем в клубки или в цевки* челноков на уток*. Уток - это нить, которой ткут: она намотана на цевку, вставлена в челнок, идет поперек основы и перебором образует ткань. Большая часть пряжи расходуется на основу* ("была бы основа, а уток найдем"), то есть на продольные нити всякой ткани.

Некоторое количество пряжи красили в различные цвета, чаще всего в синий, красный и черный. При ткачестве в зависимости от чередования нитей в основе и утке ткань получалась в полоску, клетку и т.д. Такую ткань называли пестрядь*, пестрядина, полосушка, затрапезник (название "затрапезник" пошло от купца Затрапезникова, которому Петр I передал пестрядинную фабрику).

Из пестряди шили рубахи, тюфяки*, халаты, наволочки и прочие вещи. Пестрядевые рубахи, шаровары, халаты были легкой, нарядной одеждой.

А что такое сермяга? Это слово произошло от мордовского "сермяг", что означает суконный кафтан из грубого некрашеного крестьянского сукна. Сермяжина - белое, серое, бурое, черное сукно, цвет которого зависит от цвета шерсти овец, имеющихся в хозяйстве. Овцы - ценные домашние животные, от них получают шерсть, овчину, мясо. Их держали десятками. Овцу стригли два раза в год, весной и осенью. Весенняя шерсть с молодых овец называлась у нас рунной, с остальных - вешниной, осенняя - осенней. Из овечьей шерсти валяли валенки, пряли пряжу, ткали сермяжное сукно для зипуна и теплых зимних порток (штанов) или онучей*, а также вязали чулки, варежки, носки или чуни*. Если пряли и ткали, как правило, женщины, то валяли сукно мужчины. Эта работа требовала силы и выносливости, ее выполняли в бане. Сукно запаривали в горячем щелоке, затем валяли, катали, поливая его при этом горячей водой. Полученное сукно хорошо просушивали, прокатывали рубелем* на скалке*, скатывали в рулон, укладывали в мешки и хранили в сухом месте, на печи или на полатях*.

Вот какой длинный и трудный путь был у сермяги и пестрядины. Оставалось сшить из этих материалов нужные вещи. Шили вручную, как правило, льняными нитками. Получил сермяжные портки и пестрядевую рубаху, теперь носи и смены не проси.

Конечно, в каждой семье кроме такой одежды была и другая, как у нас говаривали, базарская, то есть купленная на базаре. Но эту одежду надевали только по великим праздникам, которых в жизни крестьян было не очень много. Да и не все могли купить ткани для праздничной одежды. Поэтому повседневная одежда крестьян нашего села, в частности моей мамы, была простой, немаркой, прочной, скромных, в основном темных расцветок. Это кофта с глухим воротником и длинными рукавами, сарафан поверх шерстяной юбки, а поверх сарафана - запон*. Нижнее белье представляло собой белую льняную рубаху без рукавов - и больше ничего. На ногах шерстяные чулки до колена, лапти с шерстяными оборами. Если позволяла погода, то ходили босиком. На голове платок, обычно ситцевый. У бабушки моей под запоном на пояске была привязана лахмонка - маленький мешочек, в котором у нее хранились деньги, а иногда кусочек сахару или леденец. Вот бабушка Авдотья поднимает запон, достает из лахмонки кусочек сахару и зовет меня: "Сереня, на, пососи сладенькое".

В весеннюю и осеннюю пору надевали зипун, а на голову теплый шерстяной платок. Зимой носили полушубки, шубы, валенки, в том числе подшитые.

В праздничные дни, особенно при посещении церкви, доставали из сундуков наряды: пестрядевые кофты и сарафаны, а порой и ситцевые, хранящиеся с молодости, пахнущие нафталином или духовым мылом. В сухую погоду на белые шерстяные чулки надевали вязовые лапти, более красивые по цвету, чем липовые, с черными шерстяными оборами.

Мужская одежда состояла из сермяжных или посконных порток поверх посконного либо льняного белья - рубахи и подштанников. Портки заправлялись в зависимости от времени года в портянки или онучи, а на них надевали лапти с пеньковыми оборами. Из верхней одежды носили зипун или шубу (полушубок), подпоясываясь кушаком, а то и просто веревкой.

Все носильные вещи периодически стирали в щелочной воде в деревянном корыте. Белье льняное или посконное варили в щелоке, затем на хлуде* несли к реке. Летом на мостках, зимой на льду у проруби полоскали, колотили вальком*, отжимали и на хлуде несли обратно. После сушки одежду катали рубелем на скалке на столе.

И несколько слов о детской одежде. Я, например, помню, что до школы, то есть до 1934 года, бегал летом в одной рубашонке, то белой, то пестрядевой, и никаких порток! Но однажды был такой случай, благодаря которому меня обрядили в порточки. Мимо нашей избы извивалась дорога на мельницу, по ней каждый день проходил мельник дед Иван. Увидев меня в одной рубашонке, он пригрозил, что оторвет сикалку, если я не буду надевать портки. Я с ревом пришел в избу и рассказал бабушке Авдотье о случившемся. После этого бабушка велела маме сшить мне порточки. Та сшила, но с одним карманом, за что я тоже получил замечание от старших ребят и, придя домой, снял зловредные штаны, попросив маму пришить второй карман. Вот таким образом я был выведен из "беспорточной команды" и очень гордился этим, играя со сверстниками, среди которых было немало мальчишек без штанов. В течение всего лета мы, дети, с утра до вечера бегали босиком, а некоторые без обуви резвились и по первому снегу. Ноги, руки в цыпках*, носы облуплены. Родителям было не до нас, они с раннего утра, или, как говорили, со стадом, уходили, уезжали на поля, приговаривая: "Летний день год кормит". Поздним вечером мама, увидев меня, заставляла умыться и смазать руки-ноги сметаной.

Во второй половине тридцатых годов, вплоть до начала Великой Отечественной войны, жизнь стала получше, а в одежде и обуви появились серьезные обновки: многоцветные ситцевые кофты и сарафаны, парусиновые баретки и тапочки, калоши, боты, ботинки. Все это продавалось в сельмаге, в том числе и лапти, без них было не обойтись в крестьянских делах. Но если сермягу и пестрядь в семье обретали только трудом на земле и со скотиной, то ситцы, сукна и калоши приходилось покупать за деньги, которых у крестьян просто не было. А чтобы их заиметь, необходимо было зарабатывать за пределами колхоза, так как в колхозе люди работали за "палочки". Вышел колхозник на работу, ему ставили "палочку" вертикально, а не вышел - горизонтально, вот и вся оплата труда. Поэтому люди, особенно мужики, уходили из села на заработки в город, чтобы потом одеть, обуть семьи через сельмаг. Поэтому и сохранились в семьях крестьян и веретена, и самопряхи, и ткацкие станы, и все другое, что давало возможность изготовить льняные, посконные, сермяжные ткани, сплести лапти, смастерить бадью, кадушку, зыбку*, кровать, стол или табуретку. На селе одеждой выделялись только служащие, которые получали твердую зарплату: учителя, врачи, фельдшеры, почтовики, руководство МТС. Они не носили сермяги и лаптей и тем самым подавали нам пример, к чему надо стремиться.
В кинохрониках тридцатых годов можно увидеть кадры, запечатлевшие работу крестьян, одетых в посконные портки, рубахи, обутых в лапти. Они трамбуют бетон, катают тачки с землей на строитель стве заводов, электростанций, каналов. Рубище, в котором работали на этих стройках, было выращено, спрядено, соткано, сшито руками крестьянок и крестьян на их родной земле.

Вот такая сермяжная правда о пестрядевых рубахах и сермяжных штанах.

Кроме того, что осталось в памяти и изложено на бумаге, в моей домашней коллекции сохранились некоторые редкости того далекого времени, напоминающие мне о величайшем трудолюбии моих родителей: льняные холсты, столешник и рушники, а также гребень, гребенка, челноки с цевками, веретена. Моя жена, Елена Ивановна, в недалеком прошлом тоже пряла шерсть веретеном, а потом вязала из этой пряжи носки, варежки, которые сохранились до сих пор.

Означающее простую и неприукрашенную, но глубокую истину. В русском языке это словосочетание существует по крайней мере с XIX века , хотя и приписывается Илье Ильфу и Евгению Петрову (роман «Золотой телёнок»), в английском - встречается в анонимной балладе «The Juste Millieu», впервые опубликованной в 30-х годах XIX века.

В русском языке

В дальнейшем выражение «сермяжная правда» звучит в романе пять раз, в том числе трижды - с эпитетом «великая».

В английском языке

Русскому выражению «сермяжная правда» соответствует английское «homespun truth», в котором прилагательное homespun означает «домотканый, грубый, простой» , в переносном значении - «нехитрый, неприкрашенный, немудрящий, по-деревенски грубоватый» . Впервые это выражение зафиксировано в анонимной балладе «The Juste Milieu» (с фр.  -  «золотая середина; нечто среднее, неопределённое»), опубликованной в виде листовки в 30-х годах XIX века, автор которой осуждает уклончивость и обтекаемость языка политиков и противопоставляет ему homespun truth - бесхитростность и прямоту :

Русско-английское соответствие

Английский эпитет homespun сочетается не только с существительным truth, но и с другими, в частности - values, virtues, humour. В отличие от русского выражения «сермяжная правда», имеющего ироническую коннотацию, «homespun truth» чаще несёт в себе положительную оценку

Посконь - мужская бесплодная конопля. В ней волокно покрепче и почаще, чем в семенной конопле. Так же в старорусском крестьянском хозяйстве посконью считалась особая порода баб, хозяек, которые дергали ее заранее, а остальное топтали. "Господи, Господи, не бей нашей поскони, а льны да конопли хоть все примни!"

Из за своей структуры посконный холст лучший и шел по этому, в основном, на крестьянский рубашечный покрой. Но, крестьянский не значит, что для бар, и отсюда по Далю уже уничижительно: "Куда нам с посконным рылом в суконный ряд! С посконной рожей да в красные ряды. Посконные оборки, Сиб. говор. бранное оборванец, неряха; лапотник; в Сиб. лаптей почти не носят. Невеянный хлеб не голод, а посконная рубаха не нагота."

Ну а поскольку Россия в ту пору была страна крестьянская, где большинство населения просто не могло себе позволить более богатую одежду, то отсюда и получаем, сплошь и рядом, "посконную" Русь.

Сермяга (сермяжка) - русское историческое название грубого толстого сукна из простой шерсти ручного или кустарного изготовления, а также одежды из него.

Отсюда и выражение сермяжная, то есть простая, грубая правда. Кстати это идиоматическое выражение присуще не только России, в Англии существует аналогичное - homespun truth, и известно с XIX века, хотя это выражение и приписывают Ильфу и Петрову: "Сермяжная? - задумчиво повторил Бендер. Она же посконная, домотканная и кондовая?"

Можно ещё, конечно, поговорить о кондовости, но поскольку это уже про деревяшки и к рукоделию отношения не имеет, мы это опустим. Вот и получается, что сермяжная правда, это правда грубая и без приукрас.

Вот даже целое направление в искусстве обозначилось - русская сермяжная живопись. Например, работы Шульженко которые находятся в частных и музейных коллекциях в России, США, Италии, Франции, Финляндии, Голландии, в Государственной Третьяковской галерее, Москва, в музее «М"АРС», Москва, в музее «КИССИ» в Оклахома Сити, США. Посмотрите, крайне занятно, в интернете представлено достаточно широко.

Ну и напоследок: - "скажи что-нибудь теплое." Нужно отвечать рухлядь! И вот почему.

Охота на пушного зверя в Древней Руси была одним из основных промыслов. Шкуры зверей служили денежными знаками и принимались в качестве подати, которую охотники платили царскому двору.

Начало торговли мехами относится к 1643 г., когда на Ирбитской ярмарке в Пермской губернии продавали пушнину в сыром, невыделанном виде. Позднее, с открытием Нижегородской ярмарки, осуществлялась ярмарочная торговля выделанными мехами.

Кстати, в древности у славян шкуры животных называли «скора» или «скорье». От того слова произошло название «скорняк», т. е. ремесленник, обрабатывающий шкуры животных.

Рухлядью на Руси называли всё движимое имущество. Так что когда ваш автомобиль называют рухлядью обижаться не стоит. Надо гордо надувать щеки и делать вид зажиточного человека. А вот мягкой рухлядью называли меха и всё, что связано с пушным промыслом. К пушным зверям относились бобр, норка, нутрия, горностай, соболь, песец, ондатра, калан и выдра.

Государство имело полную монополию (водка появилась позже) на пушной промысел и зорко следило за этим. Мягкая рухлядь в свою очередь делилась на обыкновенную и на дорогую. Разъяснений по этому поводу, я думаю, не нужно: как было, так и осталось. Соболь и тогда, и сейчас дороже нутрии.

Поступление пушнины в казну обеспечивалось, главным образом, в виде налога, так называемый ясак, но также и меной, и прямой закупкой. Кроме определенного количества ясака инородческое население Сибири приносило «поминки» - "добровольные" дары мехами государю и воеводе; дары эти сделались вскоре обязательными. Размер поминок был не менее 4 руб. 50 коп. на волость (3 руб. «на государя» и 1 руб. 50 коп. - «на воеводу»).

Ну вот что то знакомое проскальзывает и по современной жизни. История, а точнее традиции, цепко держат за горло и нашу современность. Так что обращаясь к тем стародавним временам можно осмыслить и сегодняшний день, его истоки. Вот только станет ли от этого легче? Как знать.

Сермяжность как качество личности – склонность проявлять скудность ума и воображения, бедность в мыслях, высказываниях; самовыражаться в мужиковатой, невежественно простой, наивной форме; выглядеть тёмным и необразованным.

— Обвиняемый! Почему вместо того, чтобы культурно объяснить, что вам неприятны нецензурные выражения, запах алкоголя, сигаретный дым, выпущенный вам в лицо, вы со своим сермяжным умом ударили пострадавшего по голове, повалили его на асфальт, пнули ногой и, подняв, сбросили с моста в реку? — Я попытался, но он попросил меня выражаться попроще…

Сермяжность в благости – безыскусственна, она идёт от самого сердца, поэтому, когда речь заходит о глубине справедливости, человек ассоциирует её с сермяжной правдой, которая в силу своей настоящей простоты и очевидности не нуждается в приукрашивании, ибо в ней заключена глубокая народная мудрость.

«- Один умный англичанин пишет, что только двадцать процентов английских мальчиков способны одолеть курс средней школы …- Мало ли что пишет твой англичанин! Ему, должно быть, очень хочется доказать, что только сынки лордов способны к наукам. - Не без этого …Но какая-то сермяжная правда в его подсчетах есть». (М. Ланской, Когда в сердце тревога).

В русском языке словосочетание «сермяжная правда» приписывается Илье Ильфу и Евгению Петрову. Впервые оно появилось в романе «Золотой телёнок» в эпизоде, когда Остап Бендер приходит к Васисуалию Лоханкину и становится свидетелем того, как соседи подвергают его порке. Несмотря на это, Васисуалий отзывается о соседях положительно, а к порке относится философски: - Но ведь они, кажется, ввели здесь телесные наказания?- Ах, - сказал Лоханкин проникновенно, - ведь в конце концов кто знает? Может быть, так и надо. Может быть, именно в этом великая сермяжная правда. Несмотря на то, что Остап слышит это выражение впервые, он понимает его совершенно правильно: - Сермяжная? - задумчиво повторил Бендер. - Она же посконная, домотканая и кондовая? Так, так. В общем, скажите, из какого класса гимназии вас вытурили за неуспешность? Из шестого?

Выражение в неироническом смысле «мужицкой правды» применялось уже в XIX веке. Например, в романе Н.Д. Ахшарумова «Во что бы то ни стало», впервые опубликованного в 1881 году: «… сермяжная, сиволапая правда, без яркого освещения театральной рампы … была ей отвратительна».

К сожалению, в большинстве случаев сермяжность проявляется под влиянием энергии невежества.

Сермяжность – тот случай, когда простота хуже воровства. Быть простым в благости труднее всего на свете. Простота – великое достоинство человека, если она не дружит с невежеством. Человек, находящийся под влиянием энергии невежества, проявляет ложную простоту, которая сморкается в кулаки и после сытного обеда вытирает руки об соседа. Простота как качество личности – способность проявлять прямое, ясное, прозрачное, лишенное скрытности, свободное от умственного двуличия поведение в соответствии со своим пониманием вещей.

Сермяжность невежественно проста, как икота, в ней всё чрезмерно и упрощённо: и простодушие, и наивность, и доверчивость. Людям одни неприятности от сермяжности.

Судья задал вопрос блондинке Миле:
— Вы, почему соседей отравили?
— Моей вины в том точно нет ни грамма,
Я извести хотела тараканов,
А мне сказали знающие люди,
Что результат тогда хорошим будет,
Когда с соседями их травишь вместе.
Коль вру, пусть провалюсь на этом месте!

Сермяжник возьмёт чужое и скажет: — Ну и что в этом такого? Оскорбит человека, некорректно выразится и заявит: — Мы люди свои. Академиев не кончали. На мой хлопский розум, всё нормально. Говорим просто: по-нашенски, по-доброму. Ничего страшного, пусть послушает, что о нём люди думают.

В купе заходит девица. Только поезд тронулся, она стала метать на стол закусь, затем достала бутыль самогона и отпила с горла. Закусила. Сосед – интеллигентный мужчина лет пятидесяти, видя такую сермяжность, говорит: — Невинное дитя, как Вас зовут? Девица: — А зачем меня звать? Щас ещё хряпну, закушу и сама к тебе залезу.

Словом, сермяжник сейчас – это человек в невежестве, с неразвитым воображением, хилым умишком, представленным бедностью мыслей и суждений. О сермяжнике жители деревни пренебрежительно скажут: — Деревенщина, темнота некультурная.

Тут стоит культурный парк по-над речкою,

В нем гуляю и плюю только в урны я,

Но ты, конечно, не поймешь, там, за печкою,

Потому ты - темнота некультурная.

Петр Ковалев 2016 год