Направления творчества фета. Основные мотивы лирики Фета

Сочинение

Афанасий Фет – один из выдающихся русских поэтов XIX столетия. Расцвет его творчества пришелся на 1860-е годы – период, когда бытовало мнение о том, что основной целью литературы является отображение сложных общественных явлений и социальных проблем. Особое фетовское понимание сути и назначения искусства неотделимо от неприятия поэтом социальной действительности, которая, по его глубокому убеждению, искажает личность человека, подавляет его идеально-духовные свойства, божественно-природные силы. Фет не видел идеала в современном ему общественном мироустройстве и считал бесплодными попытки его изменения.

Именно поэтому творчество Фета как певца «чистого искусства» закрыто от вторжения бытовой повседневности, мирской суеты, грубой реальности, в которой «соловьи клюют бабочек». Поэт намеренно исключает из содержания своей лирики понятие «злободневность», избрав предметом художественного изображения «вечные» человеческие чувства и переживания, тайны жизни и смерти, сложные взаимоотношения между людьми.

По мнению поэта, истинное, глубинное познание мира возможно только в свободном интуитивном творчестве: «Только художник на всем чует прекрасного след». Красота для него – мера всех вещей и истинная ценность:

Целый мир от красоты,

От велика и до мала,

И напрасно ищешь ты

Отыскать ее начало.

Герой Фета «мечтательно предан тишине», «полон нежного волненья, сладостной мечты». Его интересуют «шепот, робкое дыханье, трели соловья», взлеты и падения творческого духа, мимолетные порывы «невысказанных мук и непонятных слез». Его идеальное время года – весна («Теплый ветер тихо веет…», «Весенние мысли», «Еще весны душистой нега…», «Это утро, радость эта…», «Первый ландыш», «Весна на дворе», «Весенний дождь», «Глубь небес опять ясна…», «Ей же»); любимое время суток – ночь («Благовонная ночь, благодатная ночь…», «Тихая, звездная ночь…», «Еще майская ночь», «Какая ночь! Как воздух чист…», «Ночь лазурная смотрит на скошенный луг…»). Его мир – «царство горных хрусталей», «ночной тенистый сад», «неприступный чистый храм души». Его цель – поиск неуловимой гармонии мира, вечно ускользающей красоты:

Пуская в свет мои мечты,

Я предаюсь надежде сладкой,

Что, может быть, на них украдкой

Блеснет улыбка красоты.

Как отмечал сам поэт, признак истинного лирика – готовность «броситься с седьмого этажа вниз головой с непоколебимой верой в то, что он воспарит по воздуху»:

Я загораюсь и горю,

Я порываюсь и парю…

И верю сердцем, что растут

И тотчас в небо унесут

Меня раскинутые крылья…

Красота для Фета не является незыблемой и неизменной – она мимолетна и мгновенна, ощущается как внезапный творческий порыв, наитие, откровение. Яркой иллюстрацией этой мысли выступает стихотворение «Бабочка», отражающее уникальность, самоценность и при этом недолговечность, хрупкость, беспричинность красоты:

Не спрашивай: откуда появилась?

Куда спешу?

Здесь на цветок я легкий опустилась

И вот – дышу.

Поэтому естественно, что лирический герой Фета испытывает смятение чувств, ощущая непостоянство, изменчивость, текучесть мира, живя в состоянии ожидания, предчувствия красоты:

Я жду… соловьиное эхо

Несется с блестящей реки,

Трава при луне в бриллиантах,

На тмине горят светляки.

Я жду… Темно-синее небо

И в мелких, и в крупных звездах,

Я слышу биение сердца

И трепет в руках и ногах.

Обратим внимание: красота, по Фету, присутствует везде, разлита повсюду – и в «блестящей реке», и в «темно-синем небе». Это природная и, одновременно, божественная сила, которая соединяет небо и землю, день и ночь, внешнее и внутреннее в человеке.

В поэзии Фета оживают, зримо предстают самые абстрактные, нематериальные картины и образы:

То ветра немое лобзанье,

То запах фиалки ночной,

То блеск замороженной дали

И вихря полночного вой.

По мнению поэта, суть настоящего искусства – поиск красоты в обыденных предметах и явлениях мира, простых чувствах и образах, мельчайших деталях повседневности – шуме ветра, запахе цветка, сломанной ветке, милом взоре, касании руки и т.п.

Пейзажная живопись фетовской лирики неотделима от живописи переживаний души. Лирический герой Фета прежде всего певец «тонких линий идеала», субъективных впечатлений и романтических фантазий («Пчелы», «Колокольчик», «Сентябрьская роза», «На кресле отвалясь, гляжу на потолок…», «Среди звезд»).

Фетовская муза демонически изменчива и романтически неуловима: она то «кроткая царица ясной ночи», «заветная святыня», то «богиня гордая в расшитой епанче», «молодая владычица сада» – но при этом неизменно «небесная», «незримая земле», всегда недосягаемая для мирской суеты, грубой действительности, постоянно заставляющая «томиться и любить».

В связи с этим, Фету как никому другому из русских поэтов XIX века была близка тютчевская идея «молчания» («silentium»): «Как беден наш язык!..»; «Людские так грубы слова…» – в отчаянии восклицает его лирический герой, которому «ангел шепчет неизреченные глаголы». По мнению поэта, прекрасное невыразимо и самодостаточно: «Только песне нужна красота, // Красоте же и песен не надо» («Только встречу улыбку твою…»). Однако, в отличие от Тютчева, Фет предан романтической вере в возможность творческого озарения, отражения в поэзии сложной палитры чувств и ощущений:

Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук

Хватает на лету и закрепляет вдруг

И темный бред души и трав неясный запах…

Типичное состояние лирического героя Фета – духовная болезнь, одержимость идеей идеала, прекрасного, «раздраженье недужной души». Он постоянно балансирует между покоем и смятением, мрачностью тоски и счастьем просветленности, страхом потери и радостью обретения. Очень ярко это состояние передается в стихотворении «Качели»:

И чем ближе к вершине лесной,

Чем страшнее стоять и держаться,

Тем отрадней взлетать над землей

И одним к небесам приближаться.

Таким образом, по Фету, состояние цельности и гармонии недостижимо в реальном мире, мечта разбивается в столкновении с грубой действительностью. Поэтому в его лирике постоянно присутствует и по-разному варьируется мотив сна. Это и сон-смерть, сон-спасение, и сон-надежда, и сон-мечта:

Мне снился сон, что сплю я непробудно,

Что умер я и в грезы погружен;

И на меня ласкательно и чудно

Надежды тень навеял этот сон.

(«Грезы»)

Фетовский герой постоянно ищет точку опоры, образ надежды, источник вдохновения, которые находит, с одной стороны, в естественной гармонии природы:

Люблю безмолвие полунощной природы,

Люблю ее лесов лепечущие своды.

Люблю ее степей алмазные снега.

С другой стороны, его вдохновляет рукотворная гармония античности, воплощенная в скульптурно совершенных и, одновременно, пластически гибких женских образах («Диана», «Вакханка», «Нимфа и молодой сатир»). Идеалом же становится вечно живой и влекущий образ Венеры Милосской:

И целомудренно и смело,

До чресл сияя наготой,

Цветет божественное тело

Неувядающей красой.

Итак, лирика А.А. Фета обладает несомненным общественным содержанием, но это содержание носит не конкретно-исторический, а вневременной универсальный, общечеловеческий характер – нравственный, психологический, философский.

Любите книгу, она облегчит вам жизнь, дружески поможет разобраться в пестрой и бурной путанице мыслей, чувств, событий, она научит вас уважать человека и самих себя, она окрыляет ум и сердце чувством любви к миру, к человеку.

Maxim Gorky

Афанасий Фет внес значительный вклад в литературу. Во время студенчества Фета, был выпущен первый сборник произведений «Лирический пантеон».

В первых произведения Фет старался уйти от реальности, описывал красоту русской природы, писал о чувствах, о любви. В произведениях поэт затрагивает важные и вечные темы, но говорит не прямо, а намеками. Фет умело передавал всю гамму эмоций и настроений, вызывая при этом чистые и светлые чувства у читателей.

Творчество изменило свое направление после гибели возлюбленной Фета. Поэму «Талисман» поэт посвятил Марии Лазич. Вероятно, все последующие произведения о любви также были посвящены этой женщине. Второй сборник произведений вызвал живой интерес и положительную реакцию у литературных критиков. Это произошло в 1850 году, тогда же Фет стал одним из лучших современных поэтов того времени.

Афанасий Фет был поэтом «чистого искусства», в своих произведениях он не касался социальных вопросов и политики. Всю свою жизнь он придерживался консерваторских взглядов и был монархистом. Следующий сборник вышел в 1856 году, в него вошли стихотворения, в которых Фет восхищался красотой природы. Поэт считал, что именно это цель его творчества.

Фет тяжело переносил удары судьбы, в результате отношения с друзьями были прерваны и поэт стал меньше писать. После двух томов собрания стихотворений в 1863 он вовсе перестал заниматься творчеством. Этот перерыв длился 20 лет. Муза вернулась к Фету после того, как ему вернули привилегии дворянина и фамилию отчима. Позднее творчество поэта затронуло философские темы, в своих произведениях Фет писал о единении человека и Вселенной. Фет выпустил четыре тома сборника стихотворений «Вечерние огни», последний был издан уже после смерти поэта.

Департамент образования и науки Приморского края

Краевое государственное бюджетное

профессиональное образовательное учреждение

«Уссурийский агропромышленный колледж»

Структура поурочного плана преподавателя

План занятия №28 по предмету Литература

Тема: Художественные особенности лирики

А.А. Фета. Анализ стихотворений.

Тип урока: комбинированный

Вид занятия:

Цели:

А) образовательная – создать условия для изучения материала о биографии и художественных особенностях лирики А.А. Фета.

Б) развивающая – способствовать совершенствованию навыков монологической речи, умению составлять тезисы, выделять главное, работать в группах.

В) воспитательная - способствовать привитию интереса к истории и литературе родной страны, к творчеству А.А. Фета; развитие способности понимать и выслушивать друг друга, ответственного отношения к учебному труду.

Оборудование

Ход занятия:

Организационный момент (Запись урока в журнале. Подготовка рабочего места.) (1-5 мин.)

Проверка домашнего задания (10мин.)

Слово преподавателя.

Не для житейского волненья,

Не для корысти, не для битв,

Мы рождены для вдохновенья

Для звуков сладких и молитв,-

так писал А.С. Пушкин в стихотворении «Поэт и толпа» о поэтическом творчестве, провозглашая требования независимости поэзии от власти и народа. Представление о поэзии как Богом вдохновленном творце было подхвачено романтиками второй волны под именем искусства для искусства, среди которых был Афанасий Афанасьевич Фет.

В творчестве Фета не отразились социальные события, реформа 1861 года, народная жизнь. Николай Гаврилович Чернышевский, отрицая идею «чистого искусства» о поэте высказался так: «Хороший поэт, но пишет пустяки». Да и сам поэт в письме Якову Полонскому о поэтическом творчестве писал: «Поэт есть сумасшедший и никуда не годный человек, лепечущий божественный вздор». Но что же такое – поэзия А.А. Фета: «пустяки», «божественный вздор»? Или поэзия, которая «органично входила в свою эпоху, рождалась ею и связывалась многими нитями с искусством того времени»? Эту проблему нам и предстоит разрешить на уроке.

Поэтический концерт

(стихи читают заранее подготовившиеся студенты)

-Давайте вслушаемся в стихи А.А. Фета, чтобы погрузиться в художественный мир поэта.

А. Кот поет, глаза прищуря,

Мальчик дремлет на ковре,

На дворе играет буря,

Ветер свищет на дворе.

«Полно тут тебе валяться,

Спрячь игрушки да вставай!

Подойди ко мне прощаться,

Да и спать себе ступай».

Мальчик встал. А кот глазами

Проводил и все поет;

В окна снег валит клоками,

Буря свищет у ворот. 1842

Б. У камина

Тускнеют угли. В полумраке

Прозрачный вьется огонек.

Так плещет на багряном маке

Крылом лазурным мотылек.

Видений пестрых вереница

Влечет, усталый теша взгляд,

И неразгаданные лица

Из пепла серого глядят.

Встает ласкательно и дружно

Былое счастье и печаль,

И лжет душа, что ей не нужно

Всего, чего глубоко жаль. 1856

В. Основные понятия, рассматриваемые на уроке:

Как беден наш язык! – Хочу и не могу. –

Не передать того ни другу, ни врагу,

Что буйствует в груди прозрачною волною.

Напрасно вечное томление сердец,

И клонит голову маститую мудрец

Пред этой ложью роковою.

Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук

Хватает на лету и закрепляет вдруг

И темный бред души и трав неясный запах;

Так для безбрежного покинув скудный дол,

Летит за облака Юпитера орел,

Сноп молнии неся мгновенный в верных лапах. 1887

Г. На стоге сена ночью южной

Лицом ко тверди я лежал,

И хор светил, живой и дружный,

Кругом раскинувшись, дрожал.

Земля, как смутный сон, немая

Безвестно уносилась прочь.

И я, как первый житель рая,

Один в лицо увидел ночь.

Я ль несся в бездне полуночной,

Иль сонмы звезд ко мне неслись?

Казалось, будто в длани мощной

Над этой бездной я повис.

И с замираньем и смятеньем

Я взором мерил глубину,

В которой с каждым я мгновеньем

Все невозвратнее тону. 1857

Д. Как здесь свежо под липою густою -

Полдневный зной сюда не проникал,

И тысячи висящих надо мною

Качаются душистых опохал.

А там, вдали, сверкает воздух жгучий,

Колеблется, как будто дремлет он.

Так резко-сух снотворный и трескучий

Кузнечиков неугомонный звон.

За мглой ветвей синеют неба своды,

Как дымкою подернуты слегка,

И, как мечты почующей природы,

Волнистые проходят облака. 1854

Е. Слушать романс в записи .

На заре ты ее не буди,

На заре она сладко так спит;

Утро дышит у ней на груди,

Ярко пышет на ямках ланит.

И подушка ее горяча,

И горяч утомительный сон

И, чернеясь, бегут на плеча

Косы лентой с обеих сторон.

А вчера у окна ввечеру

Долго-долго сидела она

И следила по тучам игру,

Что, скользя, затевала луна.

И чем ярче играла луна,

И чем громче свистал соловей,

Все бледней становилась она,

Сердце билась больней и больней.

Оттого-то на юной груди,

На ланитах так утро горит.

Не буди ж ты ее, не буди…

На заре она сладко так спит! 1842

Ж. Если радует утро тебя,

Если в пышную веришь примету,-

Хоть на время, на миг полюбя,

Подари эту розу поэту.

Хоть полюбишь кого, хоть снесешь

Не одну ты житейскую грозу, -

Но в стихе умиленном найдешь

Эту вечно душистую розу. 1887

- Вы послушали стихи Фета разных лет. О чем они? Какие чувства вызвали у вас? Расскажите.

(Стихотворения Фета красивы, мелодичны. Они вызывают светлые, радостные чувства. В них воспевается красота природы, человеческих чувств – «прелесть русской природы» и «внутренний мир души» идут параллельно.)

Биография А.А. Фета.

(доклады обучающихся по индивидуальным заданиям, остальные конспектируют в тетради).

-В судьбе Фета много необычного, порою даже загадочного, что, несомненно, сыграло огромную роль в становлении личности и творчества поэта. Расскажите об этом.

Рождение А.А. Фета загадочно, ибо известен только год – 1820, а точная дата неизвестна: в октябре или ноябре.

В 14 лет мальчик узнал, что он незаконнорожденный, поскольку отец и мать обвенчались после его рождения.

Целью его жизни стало возвращение утраченного звания русского дворянина.

Носил немецкую фамилию Фет родственников матери, мещан, которые согласились признать ребенка своим.

В 1838 году он был зачислен в Московский университет на словесное отделение философского факультета, где проучился 6 лет вместо 4, так как учился неважно.

Студенческие годы провел в доме родителей своего друга – Аполлона Григорьева, будущего известного критика и поэта.

Стихи стал писать случайно: во время пребывания в погодинском пансионе одному из учителей понадобилось стихотворное сатирическое осмеяние соперникав любви. Фет написал стихи и они подошли к случаю. Заказчик заявил автору: «Вы несомненный поэт и вам надо писать стихи».

Итогом поэтического творчества юноши стал сборник стихотворений «Лирический пантеон», во многом подражательных, но талантливых.

В 40-х годах Фет печатал свои стихотворения в журналах «Московитянин» и «Отечественные записки».

Под стихотворением «Я пришел к тебе с приветом» поэт впервые подписался – А.Фет. Наборщик потерял точечки над «е», и таким образом немецкая фамилия превратилась в псевдоним русского поэта – Фет.

Желание получить дворянское звание заставило его пойти на военную службу. Служил кавалерийским офицером 13 лет, но желаемого не добился. В эти годы литературой почти не занимался.

Во время военной службы встретил девушку – Марию Лазич, умную, образованную, тонкую ценительницу поэзии, музыкантшу. Возникло сильное взаимное чувство. Однако от женитьбы уклонился из-за своего полунищенского существования. Они расстались.

Вскоре Мария Лазич умерла страшной смертью: от неосторожно брошенной спички загорелось ее платье. Возможно, это было самоубийство. Глубокое чувство к ней Фет пронес через всю свою жизнь, до конца дней своих посвящая ей стихи.

В 1853 году Фет добился перевода в Петербург. Он возвратился в литературный мир, сблизился с И.С. Тургеневым, Н.А. Некрасовым.

Женился на немолодой дочери богатого купца, взяв хорошее приданное, стал помещиком, купив имение в Орловской губернии. Тургенев вспоминал: «Он теперь сделался агрономом-хозяином до отчаянности, отпустил бороду до чресл…»

Общественная позиция Фета-монархиста, практическая деятельность Фета-помещика, его далекое от социальных проблем поэтическое творчество стало предметом резких нападок, ибо в стихах «крайняя незначительность содержания».

Наконец Фет добился признания своих прав на фамилию своего отца, столбового дворянина Шеншина и даже придворного звания камергера.

В 1877 году Фет переехал в купленную им старинную усадьбу в Курской губернии – Воробьевку, которая стала обителью лирики до конца жизни поэта. Здесь были написаны стихотворения, которые образовали 4 сборника под общим названием «Вечерние огни».

Загадочна и смерть поэта. Дожив до 72 лет, он хотел кончить самоубийством, а когда прислуга воспрепятствовала этому, умер от разрыва сердца.

-Из этой угловато сложившейся жизни, из мрачной души, странной системы взглядов на поэзию возникла лирика, которую можно назвать чудом. Бодрая, жизнеутверждающая, светящаяся счастьем жизни, переполненная радостью любви, наслаждением природой, благодарной памятью о прошлом и надеждой на будущее, эта лирика своеобразна и образует одну из величайших вершин русской литературы.

6. Своеобразие поэзии А.А. Фета

- Обратимся к стихотворениям Фета и попробуем провести небольшое исследование, чтобы постараться понять, в чем же состоит своеобразие его поэзии.

Задание: послушайте маленькое стихотворение из ранней лирики, 1845 года:

Облаком волнистым

Пыль встает вдали,

Конный или пеший –

Не видать не зги!

Вижу: кто-то скачет

На лихом коне.

Друг мой, друг далекий,

Вспомни обо мне!

А. Ответьте на вопросы:

1.Какая картина рисуется в вашем воображении?

(Вид бешеной скачки в необразимой дали куда-то уходящей дороги.)

2.Поэт, как художник, запечатлел один момент из жизни природы и человека. Но что дополняет в картине глагол 1 лица единственного числа «вижу»?

(Главный герой – человек, «я», который наблюдает эту скачку, и мы видим картину его глазами.)

3.Какие строчки самые важные в стихотворении?

(Увиденная картина ослепила яркой зримостью, заставила думать, вызвала душевное переживание, совсем иной ход мыслей: «Друг мой, друг далекий,

Вспомни обо мне!»)

-Давайте сопоставим маленькое стихотворение А.А. Фета со стихотворением

А.С. Пушкина «Осень». Какие темы затрагивает «Осень»?

ОСЕНЬ

(ОТРЫВОК)

Чего в мой дремлющий тогда не входит ум?

Державин

Октябрь уж наступил - уж роща отряхает

Последние листы с нагих своих ветвей;

Дохнул осенний хлад - дорога промерзает,

Журча еще бежит за мельницу ручей,

Но пруд уже застыл; сосед мой поспешает

В отъезжие поля с охотою своей,

И страждут озими от бешеной забавы,

И будит лай собак уснувшие дубравы.

Теперь моя пора: я не люблю весны;

Скучна мне оттепель; вонь, грязь - весной я болен;

Кровь бродит; чувства, ум тоскою стеснены.

Суровою зимой я более доволен,

Люблю ее снега; в присутствии луны

Как легкий бег саней с подругой быстр и волен,

Когда под соболем, согрета и свежа,

Она вам руку жмет, пылая и дрожа!

III

Как весело, обув железом острым ноги,

Скользить по зеркалу стоячих, ровных рек!

А зимних праздников блестящие тревоги?..

Но надо знать и честь; полгода снег да снег,

Ведь это наконец и жителю берлоги,

Медведю, надоест. Нельзя же целый век

Кататься нам в санях с Армидами младыми

Иль киснуть у печей за стеклами двойными.

Ox, лето красное! любил бы я тебя,

Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи.

Ты, все душевные способности губя,

Нас мучишь; как поля, мы страждем от засухи;

Лишь как бы напоить да освежить себя -

Иной в нас мысли нет, и жаль зимы старухи,

И, проводив ее блинами и вином,

Поминки ей творим мороженым и льдом.

Дни поздней осени бранят обыкновенно,

Но мне она мила, читатель дорогой,

Красою тихою, блистающей смиренно.

Так нелюбимое дитя в семье родной

К себе меня влечет. Сказать вам откровенно,

Из годовых времен я рад лишь ей одной,

В ней много доброго; любовник не тщеславный,

Я нечто в ней нашел мечтою своенравной.

Как это объяснить? Мне нравится она,

Как, вероятно, вам чахоточная дева

Порою нравится. На смерть осуждена,

Бедняжка клонится без ропота, без гнева.

Улыбка на устах увянувших видна;

Могильной пропасти она не слышит зева;

Играет на лице еще багровый цвет.

Она жива еще сегодня, завтра нет.

VII

Унылая пора! Очей очарованье!

Приятна мне твоя прощальная краса -

Люблю я пышное природы увяданье,

В багрец и в золото одетые леса,

В их сенях ветра шум и свежее дыханье,

И мглой волнистою покрыты небеса,

И редкий солнца луч, и первые морозы,

И отдаленные седой зимы угрозы.

VIII

И с каждой осенью я расцветаю вновь;

Здоровью моему полезен русский холод;

К привычкам бытия вновь чувствую любовь:

Чредой слетает сон, чредой находит голод;

Легко и радостно играет в сердце кровь,

Желания кипят - я снова счастлив, молод,

Я снова жизни полн - таков мой организм

(Извольте мне простить ненужный прозаизм).

И звонко под его блистающим копытом

Но гаснет краткий день, и в камельке забытом

Огонь опять горит - то яркий свет лиет,

То тлеет медленно - а я пред ним читаю

Иль думы долгие в душе моей питаю.

И забываю мир - и в сладкой тишине

Я сладко усыплен моим воображеньем,

И пробуждается поэзия во мне:

Душа стесняется лирическим волненьем,

Трепещет и звучит, и ищет, как во сне,

Излиться наконец свободным проявленьем -

И тут ко мне идет незримый рой гостей,

Знакомцы давние, плоды мечты моей.

И мысли в голове волнуются в отваге,

И рифмы легкие навстречу им бегут,

И пальцы просятся к перу, перо к бумаге.

Минута - и стихи свободно потекут.

Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге,

Но чу!- матросы вдруг кидаются, ползут

Вверх, вниз - и паруса надулись, ветра полны;

Громада двинулась и рассекает волны.

XII

Плывет. Куда ж нам плыть? ......

..............................

.............................

Тема свободы внешней и внутренней

Развитие творческого начала в человеке

Отношение человека с природой и чувственно-предметным миром и возникающие «думы долгие».

Вывод: стихотворение А.С. Пушкина многотемно, а стихотворение Фета?

Пушкин развертывает целую панораму природных явлений, а Фет?

Вот эпизод из «Осени», внешне близкий фетовским стихам:

Ведут ко мне коня; в раздолии открытом,

Махая гривою, он всадника несет,

И звонко под блистающим копытом

Звенит промерзлый дол и трескается лед.

Вывод: Фет как бы из целой панорамы берет один эпизод, чтобы в связи с ним показать «думы долгие». Поэт считал, что сюжет лирического стихотворения не должен выходить «за пределы одноцентрости».

-Обратите внимание на то, как построено стихотворение. Можно ли его разделить на части?

Вывод: стихотворение построено на скрещивании двух рядов: один ряд – это картина чувственно-предметного (природного) мира, а другой – картина душевного, психологического движения. Т.Е. стихотворение двуплановое. Такое построение является характерной особенностью поэзии Фета, которую он выработал очень рано и которая прошла через все его творчество.

- Поэзия Фета насквозь суггестивна. Суггестия – лат. – внушение. Поэт очень точно умеет передать, навеять свое настроение, состояние, чувство. Сейчас вы послушаете стихотворение позднего Фета. Подумайте, о каком чувстве идет речь, хотя оно не называется.

Я тебе ничего не скажу,

И тебя не встревожу ничуть,

И о том, чтоя молча твержу, Не решусь ни за что намекнуть.

Целый день спят ночные цветы,

Но лишь солнце за рощу зайдет,

Раскрываются тихо листы,

И я слышу, как сердце цветет.

И в больную, усталую грудь

Веет влагой ночной… я дрожу,

Я тебя не встревожу ничуть,

Я тебе ничего не скажу. 1885

(Прозвучало признание в любви.)

-Можно ли какое-то из стихотворений А.С. Пушкина сравнить со стихотворением Фета?

(«Я вас любил…»)

- Почему же нам кажется, что признание в стихотворении Фета все-таки произошло?

(В музыкальности, той нежности, которой исполнено стихотворение, в точности передачи состояния, которой обладает поэт.)

-Что заметили особенного в построении стихотворения?

(Повтор двух первых строк в конце в обратном порядке – зеркальность – создает впечатление полной завершенности.)

- В центре стихотворения – видение ночных цветов, раскрывающихся только в тишине, когда отступает суета жизни.

В последней строчке строфы видение как бы расступается, открывая метафорический образ цветущего сердца. Неслучайно здесь и слово «слышу». Слышать цветение – значит любить тайное. Умолчание в этом стихотворении становится важнее слов.

7.Исследовательская работа по группам.

-Разнообразна строфическая и ритмическая организация фетовского стихотворения. Сейчас вы получите карточки со стихотворениями или отрывками из стихотворений Фета. Попробуйте определить, что необычного в построении строфы, стиха, в рифме. Подготовьте выразительное чтение. Работать будете по группам. На анализ 3 мин.

Задание 1 группе

Обратите внимание на построение строфы. Чем достигается особая музыкальеость стихотворения?

На черте полночной дали

Тот огонек,

Под дымкой тайною печали

Я одинок.

Я не влеку могучей силой

Очей твоих,

Но приманю я взор твой милый

На краткий миг.

И точка трепетного света

Моих очей –

Тебе печальная примета

Моих страстей.

(Должны заметить: стихи разной длины усиливают напевную интонацию, музыкальность.)

Задание 2 группе

Обратите внимание на звучание стихотворной строфы, что усиливает особенное ее звучание?

Ветер. Кругом все гудет и колышется,

Листья кружатся у ног.

Чу, там вдали неожиданно слышится

Тонко взывающий рог.

(Должны заметить: Фет использует аллитерацию: в стихотворных строках повторяются звуки «ж», «ш». Это дает возможность в мелодии стихотворения передать шум леса во время ветра.)

Задание 3 группе

Обратите внимание на построение строф. Как в стихотворных строках располагаются предложения?

…Не еду в город: «смесь одежд и лиц»

Так бестолкова! Лучше у камина

Засну – и черт мне кучу небылиц

Представит. Пусть прекрасная Алина

Прекрасна. – Завтра поздней стаей птиц

Потянется по небу паутина,

И буду вновь глядеть на небеса:

Эх, тяжело! Хоть бы одна слеза!

«Хандра»

(Должны заметить: особое построение строфы – разбивка фраз по стихотворным строчкам позволяет поэту показать перебои мыслей. Ярко врезается в эту картину «душевной смуты» образ протянувшейся паутины.)

Задание 4 группе

Обратите внимание на рифму, сопоставьте звучание 1 и 2 стихотворных строк. Что заметили?

Сны и тени,

Сновиденья,

В сумрак трепетно манящие,

Все ступени, Усыпленья

Легким роем преходящие …

«Сны и тени» 1859

(Должны заметить: в строфе перекрестная рифма. Совпадают либо близки по звучанию звуки в 1, 2 стихотворных строчках. Это панторифма (панто – греч. – весь), рифма охватывает всю стихотворную строчку, а не ее конец. Усиливается музыкальность.)

Задание 5 группе

Обратите внимание на синтаксический строй стихотворения. Что заметили?

Шепот, робкое дыханье,

Трели соловья,

Серебро и колыханье

Сонного ручья,

Свет ночной, ночные тени,

Тени без конца,

Ряд волшебных изменений

Милого лица,

В дымных тучках пурпур розы,

Отблеск янтаря,

И лобзания, и слезы, И заря, заря!..

(Должны заметить: все стихотворение – одно предложение, отсутствуют глаголы, использованы назывные предложения.)

-Это стихотворение вызвало шум в литературных кругах: восторг, растерянность, насмешки. Прежде всего современникам бросилось в глаза отсутствие глаголов. Фет применил прием, который можно сравнить с пуантилизмом замечательного художника Поля Синьяка. (Пуантилизм – манера живописи – мазками в виде точек, относится к неоимпрессионизму). Художник бросал на полотно множество разноцветных точек. Вблизи они производят впечатление хаоса, но стоит отойти, как перед глазами возникает стройная картина. Так и в стихотворении на первый взгляд есть только хаотический набор звуков и зрительных впечатлений. Малоприметный поэт некрасовской школы Николай Вормс в остроумной пародии показал стихотворение Фета как бессмысленный набор хаотических фраз:

Звуки музыки и трели,

Трели соловья,

И под липами густыми

И она, и я.

И она, и я, и трели,

Небо и луна,

Трели, я, она и небо,

Небо и она.

На самом деле у Фета хаоса нет. И в нашем воображении возникают картины. Какие?

(Вначале - вечер, встреча влюбленных. Затем – ночь, проведенная наедине в упоении любви. Наконец, утро, слезы счастья и расставанья.)

Фет выстроил свое стихотворение на приеме параллелизма, строго выдержал соответствие между миром природы и человека. И хотя нет ни одного глагола, стихотворение насыщено действием.

8.Итог

Итак, мы заметили, что живописность у Фета особенная, он создал свой, суггестивный и импрессионистический, стиль. Стихи его красивы и гармоничны. В них звучит романтическая тема «двоемирия»: «природы» и «духа». Фет стремится добиться их полного слияния, совпадения. Отсюда и радостное восприятие мира. В стихотворениях Фет запечатлел мгновения из жизни природы и состояний души человека. А из мгновений состоит вечность, из мимолетных ощущений – жизнь космоса.

Эта космичность особенно ощутима в «ночных» стихотворениях Фета. Почти все «ночные» стихотворения его озарены звездным светом:

Я долго стоял неподвижно,

В далекие звезды вглядясь,-

Меж теми звездами и мною

Какая-то связь родилась.

Я думал… не помню, что думал;

И слушал таинственный хор,

И звезды тихонько дрожали,

И звезды тихонько дрожали,

И звезды люблю я с тех пор…

Фет передает свое ощущение космического единства мира и человека, и кажется, что таинственная связь возникает между поэтом и читателем…

Так можно ли утверждать, что Фет писал «пустяки»?

(Нет)

Л.Н. Толстой писал: «Фет – поэт единственный в своем роде, не имеющий равного себе ни в одной литературе, и он намного выше своего времени, не умеющего его ценить…»

Традиции Фета были подхвачены поэтами «серебряного века» в ХХ столетии.

9.Рефлексия.

10. Домашняя работа.

11. Литература.

1.Маймин Е.А. Афанасий Афанасьевич Фет: кн. для учащихся. - М.: Просвещение, 1989г.

2.Сухова Н.П. Повесть о жизни и творчестве А.А. Фета.- М.: Дет. лит., 2003 г .

Подпись преподавателя ___________________

Поэзию Афанасия Афанасьевича Фета (1820-1892) современники знали по следующим прижизненным авторским сборникам: «Лирический Пантеон» (М., 1840); «Стихотворения» (М., 1850); «Стихотворения» (СПб, 1856); «Стихотворения». 2 части (М., 1863); «Вечерние огни». Вып. 1-4. (М., 1883; 1885; 1888; 1891).

Фет писал и прозу - художественную (известны семь его рассказов, созданных в период с 1854 по 1889 годы) и публицистическую («Заметки о вольнонаемном труде», 1863-1871 годов), статьи о поэзии и искусстве и объемные мемуары: «Мои воспоминания (1848-1889)», в 2-х томах (М., 1890) и «Ранние годы моей жизни» (изданы посмертно. М., 1893). В истории русской и мировой литературы он, однако, прежде всего один из величайших лириков.

В советское время творчество Фета рассматривалось по преимуществу в рамках какого-то литературного «направления»: его относили к так называемому «чистому искусству», в нем видели «романтический вариант пушкинской поэзии действительности» (Д. Благой), предвестие русского символизма и чаще всего - раннюю оригинальную разновидность европейского импрессионизма. Три последних определения нередки и в современных работах о поэте. Вместе с тем становится все более очевидным, что уловить с их помощью поэтическую неповторимость Фета в сравнении не только с гражданственной поэзией Н.А. Некрасова, но и с творчеством таких его эстетических «сподвижников», как А. Майков, А.К. Толстой, Л. Мей, Н. Щербина, Я. Полонский, едва ли возможно. Думаем, прав В. В. Кожинов, когда вопреки широко распространенной квалификации поэзии Фета как «импрессионистической» (весомо заявившей себя в Западной Европе последней трети XIX века) считает, что речь тут может идти лишь о «внешней аналогии, а не о действительной творческой близости». Замечание это можно отнести и к попыткам напрямую связать художественное мировосприятие Фета как с пушкинской «поэзией действительности», так и с «романтическим “двоемирием”» (А. Ауэр).

По нашему убеждению, глубинные корни художнической позиции Фета уходят в общий внутренний драматизм той эпохи всеобщего кризиса, которая в России, подспудно нарастая уже с 1840-х годов, обрела свою кульминацию в 1860-е и вновь достигла высшей остроты на рубеже 1870 - 1880-х годов. А Фет ощущал этот драматизм ничуть не меньше, чем И. Тургенев, Ф. Достоевский, Ф. Тютчев или Л. Толстой. «...К чему же мы в настоящий момент пришли?», - спрашивает он 29 июня 1879 года автора «Войны и мира». И сам отвечает: «Мне кажется, к одному и тому же убеждению <...>, что в таком хаосе понятий, стремлений, условий жизни, какие нас окружают, никакое государство, народ, общество, семейство, человек жить не могут. Нужна другая форма. Какая? Это другой вопрос. Мы, как во время бури, швыряем за борт, как одурелые, все, что под руку попадет, и ненужный груз, и образа, и компас, и руль, и паруса, и канаты, и собственных детей. Когда это кончится? Бог знает. И чем?» (курсив мой. - /?.//.).

Стимулируя в русском человеке быстрый рост личностного начала, названная эпоха тем самым открывала ему перспективу уже непосредственных и в идеале гармонических связей со всей нацией, человечеством, природой и мирозданием. Однако при полном отсутствии в реальности не априорных и всего лишь умозрительных, а «выжитых» (Ф. Достоевский) морально-нравственных основ чаемой гармонии одновременно оставляла его перед лицом сложнейших социальных и онтологических проблем, требовавших новых решений, «покинутым» лишь на самого себя (Ф. Тютчев).

Для писателей и творцов искусства важнейшей из них становилась проблема отношения в их деятельности и жизни начала эстетического с этическим (нравственным, моральным), цели художественной с практической (личной и общественной), вообще художника и человека.

Обретающая особую остроту в переломные периоды исторического развития, она по-разному решалась А. Пушкиным в стихотворениях «Пророк» (1826), где поэт - прежде всего нравственноэтический деятель, призванный «Глаголом жечь сердца людей», и в стихотворении «Поэт и толпа» (1828), трактующем поэта как создателя «звуков сладких и молитв», чуждого «житейского волненья» с его утилитарно-корыстными интересами и битвами. В этом же духе понята данная проблема и в следующей заметке Пушкина (сделана не ранее 1825 года) на полях статьи П.А. Вяземского «О жизни и сочинениях В.А. Озерова»: «Поэзия выше нравственности - или по крайней мере совсем иное дело. Господи

Суси! Какое дело поэту до добродетели и порока? Разве их одна поэтическая сторона». Противоположная позиция в этом вопросе была сформулирована поэтом-декабристом К. Рылеевым, для которого основная цель и ценность художника в его «Любви к общественному благу!» («Бестужеву», 1825), а в 1860-е годы - Н. Некрасовым в его «Поэте и гражданине» («Будь гражданин! служа искусству, / Для блага ближнего живи, / Свой гений подчиняя чувству / Всеобнимаюшей любви...») и «Элегии» («Я лиру посвятил народу своему. / Быть может, я умру неведомый ему, / Но я ему служил - и сердцем я спокоен... Пускай наносит вред врагу не каждый воин, / Но каждый в бой иди!..»). Нравственно-этический пафос своего творчества подчеркивает поздний Л. Толстой, отмежевывая себя на этом основании от Пушкина, И. Тургенева и И. Гончарова, по его мнению, только литераторов, заявлением: «Лермонтов и я - не литераторы». Позднее словами «О, я хочу безумно жить: / Все сущее - увековечить, / Безличное - вочело- вечить, / Несбывшееся - воплотить!» акцентирует равную с эстетической этическую заинтересованность своего искусства в стихотворении, начинавшемся этими словами, А. Блок. Понимание своей поэзии как труда «общественно полезного», как «поэзии борьбы» и поэта как «народа водителя и одновременно - народного слуги» будет многократно декларировать В. Маяковский.

Отнюдь не миновал названной проблемы и А. Фет. Более того, в сравнении с рядом других авторов из поколения «людей сороковых годов» он решил ее без колебаний и наиболее радикально. Именно - сознательным и бескомпромиссным разделением своей личности на: 1) Фета-поэта и 2) Фета - практического человека.

В научной литературе о Фете были попытки объяснить его раздвоенность влиянием пессимистической философии А. Шопенгауэра, главный труд которого «Мир как воля и представление» Фет с 1870-х годов переводил на русский язык. Вслед за И. Кантом Шопенгауэр противопоставил искусство как утилитарно «бесполезную», но свободную деятельность человека остальным видам труда и жизненной практике в целом как сфере, подчиненной внешней необходимости и поэтому несвободной и рабской. Каждая из них, по Шопенгауэру, имеет своих служителей, в первом случае - «людей гения», во втором - «людей пользы», друг с другом несовместимых.

В стихах Фета, его статьях об искусстве и письмах можно встретить те или иные переклички с формулами немецкого философа. Это, однако, не заимствования. Как верно отметил Н. Скатов,

«у Шопенгауэра Фет находил подтверждение тому, что уже определяло весь его духовный и эмоциональный строй, его глубоко пессимистическое, наконец, трагическое мироощущение». И определяло, дополним исследователя, не со зрелых лет, а с ранней юности. «Если ты пессимист, - напоминат в 1890-м году Фету с молодости дружный с ним Я.П. Полонский, - то вовсе не по милости Шопенгауэра; ты в студенческие годы был почти таким же». Он же свидетельствует о резком расхождении уже у студента Фета интересов житейских , реальных и - поэтических , идеальных : «Я <...> помню один твой разговор со мной <...> - разговор о женитьбе, который в то время поразил мою романтическую, вечно влюбленную душу. И странная игра природы!.. В своем поэтическом творчестве ты, как бы назло себе, идеалист...». Этот факт подтверждает и другой студенческий друг Фета - Аполлон Григорьев, так пишущий о нем в своей повести «Офелия»: «Он был художник, в полном смысле этого слова: в высокой степени присутствовала в нем способность творения... <...> С способностью творения в нем росло равнодушие. Равнодушие - ко всему, кроме способности творить, - к божьему миру, как скоро предметы оного переставали отражаться в его творческой способности...» (курсив мой. - В.Н.).

Главным источником и раздвоенности и жизненного пессимизма Фета стала, по нашему убеждению, индивидуально-семейная драма будущего поэта, но из тех, что при кажущейся случайности объективно предвосхищали общий разлад и распад, которые в период системного общественного кризиса России 1860-х годов охватят уже множество «исторически сложившихся» (Ф. Достоевский) сословно-патриархальных семейств страны.

Афанасий Афанасьевич до четырнадцати лет жил и воспитывался в доме орловского дворянина-помещика Афанасия Неофи- товича Шеншина и его вывезенной из Германии жены, урожденной Шарлоты Беккер, которых считал своими родителями и сердечно любил. Неожиданно над ним грянул удар: в немецкий пансион лифляндского города Верро, куда Фет был отдан на учебу, пришло письмо от отца, где тот, без дальнейших объяснений, сообщал ему, что отныне он должен носить фамилию Фет.

Как выяснят биографы поэта, он, родившись в орловском имении А.Н. Шеншина Новоселки, был не сыном Шеншина, а его усыновленным пасынком. О подлинном отце подростка сообщил в гневном письме Шеншину Карл Беккер, родитель матери Афанасия Шарлоты. Им был Иоганн Фёт, чиновник, служивший в суде немецкого города Дармштадта. На основании этих фактов «Орловская духовная консистория отлучила будущего поэта от рода Шеншиных» и от их родовой фамилии (А. Ауэр).

Все это Фет узнает и сам, но много позже. В тот же момент он «ощутил тягчайшие последствия, связанные с новой его фамилией. Это было утратой всего, чем он неотъемлемо обладал, - дворянского звания, положения в обществе, имущественных прав, даже национальности, русского гражданства» (Д. Благой). Но самым мучительным для юноши оказались все же, думаем, не сословные и материальные потери, а жестокая травма, нанесенная его человеческому достоинству, особенно ранимому в этом возрасте. Из потомка старинного и уважаемого рода Фет, по существу, фактически сделался членом «случайного семейства» несколькими десятилетиями ранее появления самого этого понятия в творчестве Ф. Достоевского. И, как и будущий герой романа «Подросток» (1875) Аркадий Долгорукий, незаконнорожденный сын помещика Версилова, он уже в пансионе испытает не только оскорбительные догадки и злые издевки своих соучеников, но и боль за опозоренную во мнениях того времени мать.

С тех пор новую фамилию будущему поэту было суждено официально носить без малого четыре десятка лет, что сам он считал страшной драмой, «изуродовавшей» его жизнь. Именно так он охарактеризует свое неожиданное переименование в письме к жене от января 1874 года, когда ему удалось вернуть себе и имя Шеншина и потомственное социальное положение. «Теперь, - говорит он, когда всё, слава Богу, кончено, ты представить себе не можешь, до какой степени мне ненавистно имя Фет. <...> Если спросить: как называются все страдания, все горести моей жизни, я отвечу: имя им - Фет».

По всей очевидности, уже с момента случившегося Фет поставил перед собой задачу во что бы то ни стало вернуть себе почитаемый персональный статус, в сословном российском обществе, однако, сопряженный прежде всего со званием дворянина. Много лет спустя отвечая на вопрос дочери Л.Н. Толстого Татьяны Львовны «Чем или кем желали бы вы быть?», Фег напишет: «Вполне достойным уважения».

Скорейшим путем к дворянству и тем самым к чаемому Фетом общественному уважению в России была военная служба. И Фет, выпускник словесного отделения Московского университета, уже познавший радость творчества и литературный успех, в 1845 году вступает унтер-офицером в Кирасирский Военного ордена полк, расквартированный в далекой Херсонской губернии. С 1853 года он, прикомандированный к лейб-гвардии Уланскому полку, служит недалеко от Петербурга, а во время Крымской войны находится в составе войск, охранявших берега Эстляндии. Но, проведя в армии до формальной отставки в 1858 году почти тринадцать лет, Фет искомых прав не получил, так как указами сначала Николая I, а потом Александра II необходимый для этого офицерский чин (майора, потом - полковника) был дважды повышен.

Стремления к прочному общественному положению Фет тем не менее не оставляет. Но отныне он идет к нему через независимое материальное «жизнеустройство», достижимое, по его словам, «усиленным трудом» культурного собственника-землевладельца. Женившись в 1857 году на дочери богатого московского чаеторговца Марье Петровне Боткиной, Фет в 1860 году покупает на юго-западе Мценского уезда двести десятин земли с недостроенным хутором Степановка, начиная этим «фермерский» период своей жизни. А в 1877 году становится владельцем благоустроенного и красивого дворянского поместья Воробьевка в Щигров- ском уезде Курской губернии, в котором до конца своих дней будет проводить лето. Итожа, спустя время, плоды своих трудовых сельскохозяйственных будней, он напишет одному из бывших товарищей-однополчан: «...Я был бедняком, офицером, полковым адьютантом, а теперь, слава Богу, Орловский, Курский и Воронежский помещик, коннозаводчик и живу в прекрасном имении с великолепной усадьбой и парком». Еще в 1873 году в ответ на просьбу Фета специальным указом Александра II за ним была утверждена фамилия его приемного отца (А.Н. Шеншина) со всеми связанными с нею дворянскими правами.

Пришло к Фету-«фермеру» и искомое им уважение русского общества в его деловой части: как владелец образцовых хозяйств, основанных не на крепостном, а на вольнонаемном труде, он законно гордился почтением со стороны своих соседей-земле- владельцев, а в качестве выборного мирового судьи (с 1867 по 1877 годы) - и признанием местных крестьян, называвших его «правильным барином». Фет - практический человек , мог, таким образом, считать себя вполне удовлетворенным.

Совсем иначе широкий читатель России 1840-х - начала 1890-х годов воспринимал, однако, Фета-поэта и его замечательную лирику. В стихотворном обращении к Я.П. Полонскому, вошедшем во второй выпуск «Вечерних огней» (1885), Фет, как бы оглядываясь на пройденный творческий путь, констатирует:

«А я, по-прежнему смиренный, забытый, кинутый в тени...» (курсив мой. - В.Н.).

Действительно, не только «Лирический Пантеон», которым Фет дебютировал в русской поэзии, но и последующие его сборники достойный их успех имели преимущественно среди собратьев поэта по перу (у А. Григорьева, Я. Полонского, А. Майкова, Н. Некрасова, И. Тургенева, А. Дружинина, И. Гончарова, Ф. Достоевского, Л. Толстого и многих других) и в журнально-литературных кругах, но не в читательской массе. Это отчасти относится даже к быстро разошедшемуся сборнику 1856 года, с высокими похвалами анонсированному в «Современнике» Некрасовым («Смело можем сказать, - писал он, - что человек, понимающий поэзию и охотно открывающий душу свою ее ощущениям, ни в одном русском поэте, после Пушкина, не почерпнет столько поэтического наслаждения, сколько доставит ему г. Фет»), еще больше - к собранию 1863 года (в двух частях), оставшемуся, несмотря на небольшой тираж, нераспроданным; в известной мере даже к шедеврам «Вечерних огней». Как свидетельствовал в 1856 году горячий поклонник фетовской поэзии В.П. Боткин, хотя журналы отзывались о ней с «сочувствием и похвалами, но тем не менее, прислушиваясь к отзывам о ней публики нелитературной, нельзя не заметить, что она как-то недоверчиво смотрит на эти похвалы: ей непонятно достоинство поэзии г. Фета».

Эта непонятливость широкого читателя была с его стороны своеобразным «возмездием» Фету-поэту за решительный и последовательный отказ поэтически откликаться на те злободневные общественные боли, гражданские призывы и скорби, идейные и нравственные противоборства, которые в пору величайшего исторического кризиса России вышли на поверхность ее жизни. Откровенная индифферентность к ним поэзии Фета раздражала такого читателя тем больше, что параллельно ей существовала страстная гражданственная поэзия Н. Некрасова с ее особо актуальным для того же времени этическим пафосом «всеобнимающей любви». Отсюда бесчисленные пародии на стихи Фета (Д. Минаева, В. Курочкина, Н. Добролюбова и др.) и обвинения его в эгоизме (Т.А. Кузьминская, Н.Н. Страхов), эпикурействе (Н. Чернышевский), даже в «человеконенавистничестве» (М. Салтыков-Щедрин).

В ответ на «недоверие» или равнодушие к нему части российских читателей Фет был вправе напомнить им незыблемый завет А. Пушкина: «поэта должно судить по законам, им самим над собой признанным». Знаменитыми пушкинскими строками «Не для житейского волненья, / Не для корысти, не для битв, / Мы рождены для вдохновенья, Для звуков сладких и молитв» парировал он и нападки критиков своей лирики, - например, в стихотворениях «Музе» («Надолго ли опять мой угол посетила...»), «Музе» («Пришла и села. Счастлив и тревожен...»), «Муза» («Ты хочешь проклинать, рыдая и стеня...»). Прав был Фет и тогда, когда по примеру Пушкина и других великих художников слова утверждал общенациональную и всечеловеческую ценность поэтического творчества и в том случае, если оно свободно от этических и филантропических требований текущего момента. В этом его поддержал и Достоевский в своей статье «Г-н - бов и вопрос об искусстве» (1861), где он, защищая Фета от «утилитаристов», ждущих «от искусства прямой, немедленной, непосредственной пользы», напоминал, что «первый закон в искусстве - свобода вдохновения и творчества». «Если, - справедливо отмечал в статье «О лирической поэзии. По поводу последних стихотворений Фета и Полонского» и Владимир Соловьев, - от жизненных тревог он (Фет. - В. Н.) уходит в мир вдохновенного созерцания, то ведь он возвращается не с пустыми руками: то, что он оттуда приносит, позволяет и простым смертным “вздохнуть на мгновение чистым и свободным воздухом поэзии”. А едва ли можно сомневаться, что такое освежение полезно и для самой жизненной борьбы».

И все же... Отстаивая в упомянутой статье право Фета быть не поэтом-гражданином, а поэтом-онтологом, Достоевский вместе с тем не случайно взглянул на проблему эстетического и этического (гуманистического) в поэзии (искусстве) и с другой стороны. Именно - глазами того человеческого большинства, которое ждет от произведений художника вместе с эстетическими наслаждениями и созвучности своей страсти и боли в борьбе с угнетающими дух и тело антигуманными реалиям текущей жизни. В особенности в период такого всеобщего общественного смятения, которое сродни, например, страшному землетрясению XVIII века в Лиссабоне: «Домы разваливаются и проваливаются; имущество гибнет; всякий из оставшихся в живых что-нибудь потерял - или имение, или семью. Жители толкаются по улицам в отчаянии, пораженные, обезумевшие от ужаса». Что почувствуют и что сделают, спрашивает Достоевский, страдающие люди в подобный момент со своим поэтом, который вместо сострадания им опубликует нечто вроде знаменитого фетовского двенадцатистишия «Шепот, робкое дыханье, / Трели соловья, / Серебро и колыханье / Сонного ручья, / Свет ночной, ночные тени, / Тени без конца. / Ряд волшебных изменений / Милого лица» и т.д.? Им покажется «слишком оскорбительным и небратским поступок поэта, воспевающего такие забавные вещи в такую минуту их жизни», и они вознегодуют на своего знаменитого поэта вплоть до желания казнить его «всенародно, на площади».

Геологическому «катаклизму» (Ф. Тютчев), первобытному «хаосу» (Ф. Достоевский), «водовороту» и «взбаламученному морю» (А. Писемский) уподобляли русские писатели и ту общественную реальность кризисных 1840-1860-х годов России, в которой началось и приняло законченный эстетический вид поэтическое творчество Фета. Поэт, называвший эту реальность в своей лирике всего лишь «базаром житейским Бога», «миром скуки и труда» и принципиально уходивший «за рубеж вседневного удела», уже этим невольно обрекал себя на драму узкого читательского признания. Но драматизм и более того - с годами все более ощутимый трагизм и лирики, и самой человеческой судьбы Фета питался и внутренним противоречием, изначально присущим его творческой позиции.

Дано ли человеку без серьезнейшего ущерба для целостности и цельности собственной личности сделать то, на что сознательно пошел Фет: разделить себя на два диаметрально разных существа - художника, совершенно отрешенного от требований, страстей и устремлений его индивидуальной и обшей практической жизни, и - практика, вполне равнодушного к миру эстетических идеалов и высоких порывов? Ответ очевиден - это невозможно. Ведь, как верно в статье «А.А. Фет. Искусство или жизнь» писал В.Я. Брюсов, «человек для человека есть последняя “мера вещей”. В человеке - все, и вся жизнь, и вся красота, и весь смысл искусства. Какие бы великие притязания не высказывала поэзия, она не могла бы сделать большего, как выразить человеческую душу».

«В мечте есть сторона, - говорит Л. Толстой, - которая лучше действительности. В действительности есть сторона, которая лучше мечты. Полным счастьем было бы соединение того и другого». Что касается Фета, то он, напротив, долгое время упорно разводит, по его словам, «идеальный мир» своей поэзии и всего лишь «гадкую действительность». Но, во-первых, до конца этот развод Фету все-таки не удается. Так, в период его «фермерства» в Степа- новке, когда за семнадцать лет он написал, по подсчетам Е.А. Май- мина, не более трех лирических стихотворений, Фет вносит эстетическое начало и получает такое же удовлетворение от рядовых хозяйственных дел. «Я, - признается он в 1862 году Л. Толстому, - люблю землю, черную рассыпчатую землю, ту, которую я теперь рою и в которой я буду лежать. <...> Сегодня засадил целую аллею итальянских тополей аршин по 5 ростом и рад, как ребенок». Во-вторых, отделяя в себе человека эстетического от человека практического (общественного) и нравственного , Фет неизбежно должен был жертвовать одному другим.

В течение всей военной службы Фет-поэт жертвует Фсту-офи- церу ради вожделенного дворянского звания ценою и унижений перед начальством делающему свою карьеру, в конечном счете бесполезную. В своих воспоминаниях он расскажет, как в «херсонскую» пору его жизни ему было тяжело при полной оторванности от привычной литературной среды, книг и журналов выносить грубый воинский быт. А в одном из писем другу детства И.П. Борисову, сравнивая свою «ложную, труженическую, безотрадную жизнь» с «грязной лужей», в которой он нравственно и физически тонет, воскликнет: «никогда не был я убит морально до такой степени».

Противоположной жертвой - Фета -человека Фету-поэту - станет мучительное для него и тем не менее бесповоротное решение Фета не связывать себя, живущего лишь на офицерское жалованье, браком с прекрасной, душевно родственной ему, горячо и взаимно им любимой девушкой по имени Мария Лазич. «Я ждал женщины, которая поймет меня, - сообщал он тому же И. Борисову, - и дождался ее. <...> Мои средства тебе известны - она тоже ничего не имеет... <...> Я не женюсь на Лазич, и она это знает, а между тем умоляет не прерывать наших отношений...». Увы, отношения влюбленных прервались и самым страшным образом: кисейное платье Марии, читавшей книгу, незаметно загорелось от непогасшей спички, и девушка через несколько дней умерла в страшных мучениях. «Она, - говорит Фет, - сгорая, кричала: “Au nom du ciel sauvez les letters” (Во имя неба, спасите письма! - В.Н.) - и умерла со словами: он не виноват, - а я».

Трагическая смерть возлюбленной отзовется в поэзии Фета многочисленными стихотворениями, большинство из которых в художественном отношении подлинные шедевры. Согласно фе- товскому сравнению одного из них, они для читателя так же прекрасны, как далекая заря в полночной летней степи, увиденная эстетически чутким наблюдателем. Но как он, так и многие из поклонников изящной фетовской лирики, дает понять поэт далее, не догадываются: «Там человек сгорел » («Когда читала ты мучительные строки...». - Курсив мой. - В.Н .).

Автор этой стихотворной строки замечательно точен: речь в ней не о создателе стихотворения, а о человеке по имени Фет, живом и в данном случае нераздельном, душевной тоской и сердечным страданием которого но невосполнимой утрате, заново пережитыми эстетически, и рождено все произведение. Подлинное искусство, таким образом, требует всего творца и резкое отделение им своих идеальных устремлений от реальных чревато для него глубоким личностным драматизмом, пусть он с полной силой проявится, как это было у Фета, лишь на склоне лет.

Как у всякого подлинного художника, внутренняя драма Фета в творческом плане отразилась особой самобытностью его поэтического мира. В чем она и что составляет этот мир? Чем обогатил Фет русскую и мировую лирику? Какова его творческая эволюция?

«Мир как красота» и мировосприятие как «эстетизм» - такими определениями-синонимами охарактеризован художественный мир Фета в одноименном исследовании Д. Благого (М., 1975) и в «фетовской» статье А. Ауэра, вошедшей в недавний словарь «Русские писатели» (М., 2007). Более чем тршщатилетняя устойчивость в фетоведении названных терминов - факт, сам по себе говорящий за их основательность. Не противоречат они и самосознанию поэта.

В частично цитированном уже стихотворном обращении к Я.П. Полонскому, вошедшему во второй выпуск «Вечерних огней», Фет так говорит о себе:

А я, по-прежнему смиренный,

Забытый, кинутый в тени,

Стою коленопреклоненный И, красотою умиленный,

Зажег вечерние огни (курсив мой. - В .#.).

Здесь четвертая строка заключает в себе эстетическую категорию, для Фета-художника значимую в той же мере, что и последний словообраз этого пятистишия, ставший одним из сквозных лейтмотивом его поэзии.

Разделяя определения художественного мира Фета, данные ему Благим и Ауэром, мы вместе с тем не видим достаточных причин причислять Фета к поэтам-романтикам. И не только потому, что это вольно или невольно превращает его поэзию в литературный анахронизм. Показательный момент: ни сам автор «Лирического Пантеона» и «Вечерних огней», насколько нам известно, не именовал себя романтиком, ни его литературные друзья, на протяжении пятидесяти лет называя его либо «человеком будущего» (А. Григорьев), либо «идеалистом» (Я. Полонский), или «жрецом чистого искусства» (И. Тургенев), не прибегали к этому термину.

Сама обыденная действительность вовсе не пренебрегается Фетом-поэтом. «...Мне, - пишет он в 1863 году Л. Толстому, - все дорого в жизни. Экая славная - с комарами, кукушками, грибами, цветами! Прелесть!». Это сродни признанию И. Тургенева, сделанному в 1848 году Полине Виардо: «Что до меня, то я прикован к земле. Я предпочту созерцать торопливые движения утки, которая блестящею и влажною лапкой чешет себе затылок на краю лужи, или длинные сверкающие капли воды, которые медленно падают с морды неподвижно стоящей коровы, только что напившейся в пруду <...>, предпочту всему тому, что херувимы, “эти прославленные парящие лики” могут увидеть в небесах...». По свидетельству Я. Полонского, Фет бывало говорил ему: «К чему искать сюжета для стихов; сюжеты эти на каждом шагу, - брось на стул женское платье или погляди на двух ворон, которые уселись на заборе, вот тебе и сюжеты». Более чем зауряден «сюжет» в прекрасном фетовском стихотворении «Первая борозда» (предположительно 1854 года), которое мог бы признать своим как Ф. Тютчев, так, с некоторым интонационным изменением, и Н. Некрасов:

Со степй зелено-серой Подымается туман,

И торчит еще Церерой Ненавидимый бурьян

Ржавый плуг опять светлеет;

Где волы, склоняясь прошли,

Лентой бархатной чернеет Глыба взрезанной земли.

Чем-то блещут свежим, нежным Солнца вешние лучи,

Вслед за пахарем прилежным Ходят жадные грачи.

Ветерок благоухает Сочной почвы глубиной, -

И Юпитера встречает

Лоно Геи молодой (курсив мой. - В.И.).

Не делает поэзию Фета романтической и то обстоятельство, что ее герой «стремится слиться с запредельным» (А. Ауэр). Жажда выхода «за житейские грани» (И. Гончаров), «бессмертного счастья» и «жизни бесконечной» (И. Тургенев), единения с «источником всего» (Л. Толстой), «всемирного счастья» (Ф. Достоевский), сроднения «со Вселенной» (А. К. Толстой) - один из важнейших мотивов всей русской литературы в период величайшего перелома- перевала российской истории. Это художественное выражение гуманистических притязаний того личностно развитого человека, который, оказавшись - с распадом в 1840-1860-е годы узких и замкнутых патриархально-сословных связей - лицом к лицу с бесконечной природой и самим мирозданием, ищет в гармоническом союзе с ними собственного бессмертия. А его желали, как мы помним, и вполне земная гончаровская Ольга Ильинская (в восьмой главе 4-й части «Обломова»), и герои тургеневских повестей 1850-х годов, и даже такой ярый гонитель романтизма и романтиков, как Евгений Базаров - в знаменитой сцене под стогом сена («Отцы и дети», гл. XXI). Особой смертью, в которой он просыпается от жизненного сна к существованию вечному, умирает толстовский князь Андрей Болконский («Война и мир»), человек высокодуховный, но не романтик.

Фет преображает окружающий его мир в красоту не возвышением его «идеальных» (необыкновенных, мечтательных) явлений над «низменными» реальными. Он не сказал бы вслед за юным М. Лермонтовым: «Я жил века и жизнию иной, / И о земле позабывал» («1831-го июня 11 дня». Ср. в более ранней «Русской мелодии»: «В уме своем я создал мир иной / И образов иных существованье»). Фетовская красота -результат чистого, т.е. вутилитарном смысле совершенно незаинтересованного созерцания-воплощения этого мира в его самоценности для человека. Уже как явления самоценные поэт Фет переживает и собственные душевно-сердечные переживания, чем в итоге их «оцельняет» (М. Бахтин) и обобщает, а стихотворно-метрическим воплощением и гармонизирует.

Свою эстетику Фет основывает на представлениях не романтиков, а положении А. Пушкина 1836 года «...Цель художества есть идеал , а не нравоучение» и развивающем его тезисе Л. Толстого, сформулированном в его Дневнике от 3 марта 1863 года: «Идеал есть гармония. Одно искусство чувствует это». Иное дело, что, в отличие от автора «Капитанской дочки» и творца «Анны Карениной», Фет - и в этом особенность его эстетизма - убежден в самодостаточности художественной красоты, не нуждающейся в началах этических, морально-нравственных и интеллектуальных (по слову самого поэта, «ума, выплывающего на поверхность» создания). Более того, если судить по его отдельным высказываниям на эту тему, Фет готов видеть в названных началах прямую угрозу красоте своей поэзии. Афоризмом «Только песне нужна красота, красоте же и песни не надо» заканчивает он замечательное стихотворение «Только встречу улыбку твою...», а однажды поражает Л. Толстого уверением, «что не знает, что значит безнравственно» (Дневник. 11 апреля 1889 года).

На деле все здесь обстоит сложнее. Нив отношениях с людьми, ни в своей поэзии Фет отнюдь не был человеком равнодушным или морально безразличным. Как следует, например, из его предисловия к третьему выпуску «Вечерних огней» (1887), ему не меньше многих современников были ведомы и «неизбежные тягости будничной жизни», и «те периодические веяния нелепостей, которые действительно способны исполнить всякого практического деятеля гражданской скорбью ». Но, тут же разъясняет он свою творческую позицию, «эта скорбь никак не могла вдохновить нас. Напротив, эти-то жизненные тяготы и заставляли нас по временам отворачиваться от них и пробивать будничный лед, чтобы хотя на мгновенье вздохнуть чистым и свободным воздухом поэзии» (курсив мой. - В.Н.). «...Мы, если припомните, - говорит он там же, - искали в поэзии единственное убежище от всяких житейских скорбей, в том числе и гражданских» (курсив мой. - В .#.).

Фет-поэт отворачивался не от жизненной полноты своего времени, а от той его идейной и социально-политической борьбы, которую считал в сравнении с коренными интересами человеческого бытия и преходящей и, что еще важнее, сугубо своекорыстной , следовательно, со свободой и незаинтересованностью художника в любой утилитарной выгоде несовместимой. И в этой позиции он был вовсе не одинок. «Политика - могила искусства», - убежден глубокий почитатель творчества Фета, литературный и музыкальный критик В.П. Боткин. Чуждыми искусству считает «дымно-горькие, удушливые газы политических и социальных бурь» И. Гончаров. Против засилья в российском обществе 1860-х годов «политической <...> литературы», полагающей, что задача писателей «состоит только в обличении зла» и «развитии гражданских чувств в обществе», решительно выступает в своей речи в «Обществе любителей российской словесности» (январь 1859 года) Л. Толстой, противопоставляющий ей литературу «другую, отражающую в себе вечные, общечеловеческие интересы».

Неизменная приверженность поэта Фета прежде всего красоте и гармонии предопределила главные предметы и состояния его лирического воспроизведения: природу, любовь, классические произведения искусства , а также героев античных мифов и легенд. Ими же обозначены и конкретные границы фетовского художественного мира.

При относительной тематической скромности он тем не менее поражает читателя как неисчерпаемым разнообразием и нюансами каждого из авторских переживаний, так и их непосредственностью, «свежестью» (Л. Толстой), естественностью. Фы-стихотворец действительно умеет отрешиться от всего мелочного и частного, грубого и оскорбительного для эстетического чувства человека, что так нередко встречается в повседневном существовании людей. Он никогда не отнес бы к себе самокритичных строк Н. Некрасова: «Нет в тебе поэзии свободной / Мой суровый, неуклюжий стих» и - «Мне борьба мешала быть поэтом, / Поэзия мешала быть борцом».

Борьба не душевно-эмоциональная, которой стихи Фета вовсе не лишены, а с внешними жизненными обстоятельствами, официальными и материальными, оставалась всегда за пределами фе- товской поэзии, сознательно отторгнутой поэтом от «мрака жизни вседневной» и «жалких нужд земных». Отсюда проходящий через все творчество Фета мотив отрыва, ухода за будничную грань, реализуемый метафорой со значением подъема и полета. Например: «Одной волной подняться в жизнь иную...». Или: «Уносишься в волшебную безбрежность...». Еще чаще он связан с образом птицы и крыла, порождающими у Фета «крылатую песню», «крылатый звук слова», «крылатый сон», «крылатый час» или такое двустишие: «Пока душа кипит в горниле тела, / Она летит, куда несет крыло» («Все, все мое, что есть и прежде было...»).

Только оторвавшись от социально-политической сферы бытия, где над человеком «царит железная судьба», лирический герой Фета встает лицом к лицу с природой, во всем ее величий, вечности и свободе. Но Фет-натуралист не просто «природы праздный наблюдатель», как он назвал себя в стихотворении «Ласточки». Вместе с Тютчевым, И. Тургеневым, Л. Толстым он по-своему совершает для современников, «людей сороковых годов» и «шестидесятников», то новое поэтическое открытие природы, которое стало широко востребованным лишь с массовым формированием на месте сословного индивида личностного человека и отвечающего ему мировосприятия.

Сравним два предметно близкие поэтические пейзажа - в пушкинском «Зимнем утре» (1829) и в фетовской «Чудной картине...» (1842).

Мороз и солнце ; день чудесный!

Еще ты дремлешь, друг прелестный -

Пора, красавица, проснись <...>

Вечор, ты помнишь, вьюга злилась,

На мутном небе мгла носилась ;

Луна , как бледное пятно ,

Сквозь тучи мрачные желтела ,

И ты печальная сидела -

А нынче... погляди в окно:

Под голубыми небесами ,

Великолепными коврами ,

Блестя на солнце, снег лежит;

Прозрачный лес один чернеет ,

И ель сквозь иней зеленеет ,

И речка подо льдом блестит (курсив мой. - 5. И.).

Чудная картина,

Как ты мне родна,

Bejian долина,

Полная луна,

Свет небес высоких,

И блестящий снег,

И саней далеких

Одинокий бег (курсив мой. - #.#.).

Оба пейзажа прекрасны, однако красотой разной. У Пушкина чудесен сам солнечный и спокойный зимний день и его точно зафиксированные реалии: «голубые небеса», блестящие снег и речка, зеленеющая сквозь иней ель и даже оттеняющая ее чернота прочего леса, также исполненного света. Все это подчеркнуто контрастными красками вчерашнего вечера. В прямой параллели с разным состоянием природы находится самочувствие «героев» стихотворения: сначала печальных (ведь и «друг» «красавицы» наверняка разделял ее вечернюю грусть), а затем - бодрых, радостных. Вполне «достоверная» картина оживлена немногими зрительными метафорами («вьюга злилась», «мгла носилась», снег- ковер) и всего одним «живописным» эпитетом («великолепные ковры»), внесенными в картину поэтом, но иллюзию ее «объективности» для читателя не разрушающим. Ведь создатель этого стихотворения и нарисованный им пейзаж все же друг от друга заметно отделены.

Пейзаж Фета начинается с эпитета («чудная картина»), при этом не красочно-цветового, а эмоционально-психологического характера, что сразу же погружает объективные реалии создаваемой картины в душевное состояние поэта, неразрывно сплетая их с ним. В самом деле: во втором стихе видимая поэтом картина названа им «родной», т.е. не просто хорошо знакомой, а родственной его духу и сокровенным ценностям. Их отблеск есть и в слове, относящемся к «долине», - «белая», ибо, определяя так долину, оно тем самым и положительно оценивает ее. Это подтверждает следующая стихотворная строка «Свет небес высоких», уже прямо называющая одно из фундаментальных начал поэтического мира Фета. Наконец, два последних определения стихотворения - «далекие» (к «саням») и «одинокий» (к «бегу») - опять-таки в равной мере и эпитеты, воплощающие вслед за первым сложное психологическое состояние автора стихотворения, в котором предмет лирической медитации творца и он сам взаимно проникли друг в друга настолько, что разделить их невозможно. И если «Зимний вечер» Пушкина - это превосходный лирический пейзаж, то восьмистишие Фета - в той же мере поэзия природы, как и душевный пейзаж самого лирика.

Фет-пейзажист как бы возвращает человеку нового времени, отделенному от природного мира своей искусственной «природой» - цивилизацией, чувство его древнего единства с ним. Таково, например, следующее стихотворение их цикла «Элегии и думы»:

Пойду навстречу к ним знакомою тропою.

Какою нежною, янтарною зарею Сияют небеса, нетленные как рай.

Далеко выгнулся земли померкший край.

Прохлада вечера и дышит и не дышит,

И колос зреющий едва-едва колышет.

Смотря в лицо зари иль вдоль дороги серой...

Какою молодой и безграничной верой Опять душа полна! Как в этой тишине Всем, всем, что жизнь дала, довольная вполне,

Иного уж она не требует удела.

Собака верная у ног моих присела И, ухо чуткое насторожив слегка,

Глядит на медленно ползущего жука.

Иль мне послышалось? - В подобные мгновенья Вдали колеблются и звуки и виденья.

Нет, точно - издали доходит до меня

Нетерпеливый шаг знакомого коня (курсив мой. - В.И.).

Самое развитие этого стихотворения есть процесс погружения лирического героя в жизнь вечерней летней природы и в общем ее благолепии (от янтарной зари и сияющих небес), и в шелесте ближайшей дубовой роши, и в любопытстве собаки, нетерпении коня, даже заботах крохотного жука. Отзываясь на нее всеми органами чувств и фибрами души, в итоге молодеет , исполняясь «безграничной веры», и сам этот герой.

Как отметил Б.Я. Бухштаб, радость, испытываемая человеком от такого ощущения природы, в ранних стихах Фета часто вводится прямым признанием доставляемого им удовольствия: «Любо мне...», «Рад я...», «Мне приятно...», ит.д. Например: «Чаще всего мне приятно скользить по заливу / Так - забываясь / Под звучную меру весла, / Омоченного пеной шипучей, - Да смотреть, много ль отъехал / И много ль осталось, / Да не видать ли зарницы» («Я люблю многое, близкое сердцу...»).

Сущность поэтического открытия природы, свершенного Фетом, в целом можно пояснить вторым катреном из стихотворения «Я тебе ничего не скажу...» и финалом стихотворения «Я жду... Соловьиное эхо...».

Целый день спят ночные цветы ,

Но лишь солнце за рощу зайдет,

Раскрываются тихо листы,

И я слышу, как сердце цветет (курсив мой. - В. //.),

Читаем мы в первом. Здесь начальная - природная - строка «Целый день спят ночные цветы» раскрывает свое подлинное значение лишь после четвертой «Ия слышу, как сердце цветет», где поэт говорит о себе, а четвертая - только в свете начальной. Ведь ночные цветы Фета днем не просто сжимают свои бутоны, они по-человечески спят. Сердце же поэта с заходом солнца не успокаивается или замедляет ритм, как это свойственно людям, а зацветает. Между человеком и цветами возникает своеобразное сращение, в результате которого человеку возвращается исконная естественность , а цветы - одухотворяются.

Я жду... Вот повеяло с юга;

Тепло мне стоять и идти;

Звезда покатилась на запад...

Прости, золотая, прости!,

Так заканчивается стихотворение «Я жду... Соловьиное эхо...». «Опять, - комментирует его Н. Скатов, - природа и человеческая жизнь сопрягаются узами бесконечно многозначных смыс-

лов... <...> Мир природы живет интимной жизнью, а интимная жизнь получает санкцию природного существования».

В больших группах стихов, объединенных названиями «Весна», «Лето», «Осень», «Снега», а также «Вечера и ночи», Фет создал свои поэтические времена года и суток. Как источник красоты они все дороги поэту, но можно говорить об особой приязни их автора к весне и ночи , когда сопряжение человека с природой происходит всего или интенсивнее, или без дневных житейских помех.

Вторым важнейшим «объектом», точнее, общечеловеческим состоянием, которому в течение всей творческой жизни посвящал свое лирическое вдохновение Фет, была любовь. Называя любовь «изящной симпатией, установленной в своей всепобедной привлекательности самою природою в целях сохранения видов», Фет утверждал: она «всегда останется зерном и центром, на который навивается всякая поэтическая нить».

В верности любовной теме Фет - человек своей эпохи ничуть не меньше, чем такие певцы и философы этого чувства, как именовавший любовь «священным пламенем» И. Тургенев или считавший ее источником «всеобщей, неопровержимой истины и блага» И. Гончаров. 10 декабря 1890 года семидесятилетний Фет создаст стихотворный апофеоз любви, как бы продолжающий и «гимны», звучащие в ее честь на страницах гончаровского «Обрыва» (1869), и ее апологию в тургеневской «Песне торжествующей любви» (1881). Вот он:

Еще люблю, еще томлюсь Перед всемирной красотою И ни за что нс отрекусь От ласк, ниспосланных тобою.

Покуда на груди земной Хотя с трудом дышать я буду,

Весь трепет жизни молодой Мне будет внятен отовсюду.

Покорны солнечным лучам,

Так сходят корни в глубь могилы И там у смерти ищут силы Бежать навстречу вешним дням.

Любовь здесь - не столько часть, сколько средоточие той «всемирной красоты», куда входит и красота животворящей («вешней») природы. Отсюда естественное взаимопроникновение в любовных

ситуациях фетовской поэзии начала человеческого с природным. Например, в этом стихотворении:

Жду я, тревогой объят,

Жду тут на самом пути:

Этой тропой через сад Ты обещалась прийти.

Плачась, комар пропоет,

Свалится плавно листок...

Слух , раскрываясь, растет ,

Как полуночный цветок.

Словно струну оборвал,

Жук, налетевши на ель;

Хрипло подругу позвал Тут же у ног коростель.

Тихо под сенью лесной Спят молодые кусты...

Ах, как пахнуло весной..

Это наверное ты! (курсив мой. - В. И.).

Обостренно воспринимая в своем ожидании окружающую его природу, лирический герой стихотворения начинает сам жить, как она. Но это не все. Слово «хрипло» в третьей строфе относится не только к птице, но и к нему, «стоящему здесь, на самом пути, уже, может быть, с перехваченным, пересохшим горлом. И так же органично включенной в мир природы оказывается она... <...> Это не аллегория, не сравнение с весной. Она и есть сама весна, сама природность, в этом мире органически живущая» (Н. Скатов).

Красота как гармония господствует в лирике Фета, навеянной впечатлениями от классических произведений искусства или мифологическими образами античности. Примером первых может служить стихотворение «Венера Милосская» (1857), вторых - «Диана» (1850). Знаменитую греческую статую Афродиты (Венеры), найденную в 1820 году на острове Мелос, Фет увидел в 1856 году в парижском Лувре и тогда же сделал ее прозаическое описание, начинавшееся словами: «Пойдем далее. Нас ожидает высокое эстетическое наслаждение. В конце одной из галерей возникает образ, рядом с которым едва ли что может поставить скульптура». А вот как выглядит она в поэтической интерпретации Фета:

И целомудренно и смело,

До чресл сияя наготой,

Цветет божественное тело Неувядаемой красой.

Под этой сенью прихотливой Слегка приподнятых волос Как много неги горделивой В небесном лике разлилось!

Так, вся дыша пафосской страстью.

Вся млея пеною морской И всепобедной вея властью,

Ты смотришь в вечность пред собой.

О прославленной фетовской «Диане» («Богини девственной округлые черты, / Во всем величии блестящей наготы, / Я видел меж дерев...») превосходно сказал в статье «Г-н - бов и вопрос об искусстве» Ф. Достоевский: «Мы знаем одно стихотворение, которое можно назвать <...> страстным зовом, молением перед совершенством прошедшей красоты и скрытой внутренней тоской по такому же совершенству, которого ищет душа... Это стихотворение называется “Диана”».

Перейдем к особенностям поэтики Фета и его новаторству.

Лирика Фета подчеркнуто антирационалистична , за что Фету порой доставалось не только от противников его поэзии, но и ее пропагандистов. Так, В.П. Боткин, сравнивая Фета с Пушкиным, писал: «Натура Пушкина была в высшей степени многосторонняя, глубоко разработанная нравственными вопросами жизни. Это была не только в высшей степени созерцательная, но и в высшей степени мыслящая натура, которая умела не только уловлять внутренние явления глубокой души своей, но и вдумываться в них. В этом отношении г. Фет кажется пред ним наивным ребенком».

«В деле свободного искусства, - парировал эти упреки Фет, - я мало ценю разум в сравнении с бессознательным инстинктом (вдохновением), пружины которого от нас скрыты». Недоступность чувства сознанию и невыразимость его словом постоянно декларируется Фетом и в стихах: «Но что горит в душе моей, / Тебе сказать я не умею»; «О, если б без слов сказаться душой было можно». Зато ему как никому другому из русских поэтов доступны «сокровеннейшие тайники души человеческой» (А. Дружинин) - область подсознания и «задатки зарождающихся чувств, тревоги получувств <...> и отпрыски прошедших чувств» (Аполлон Григорьев). Предпочитая отвлеченно-логической способности человека («уму ума») «ум сердца», Фет необычайно расширил поэтическую сферу человеческих переживаний, узаконив в качестве ценных и прекрасных и те неуловимые, безотчетные эмоции, которым люди рационального и практического склада обычно не

придают значения. И здесь он вновь - дитя своей эпохи в ее раскрепощающем и обогащающем личность содержании. Человек в поэзии Фета не менее эмоционально текуч, неисчерпаем, чем в прозе Л. Толстого, и столь же незавершим внешними обстоятельствами, как в романах Достоевского.

Иррациональность фетовской лирики, в частности, сказывается в особой склонности поэта не к логическим, а ассоциативным связям между элементами создаваемого предметного образа или фиксируемого переживания. Яркий пример таких связей находим в стихотворении с авторской датой «15 декабря 1890»:

На кресло отваляясь, гляжу на потолок,

Где, на задор воображенью,

Над лампой тихою подвешенный кружок Вертится призрачною тенью.

Зари осенний след в мерцанье этом есть:

Над кровлей, кажется, и садом,

Не в силах улететь и не решаясь сесть,

Грачи кружатся темным стадом...

Нет, то не крыльев шум, то кони у крыльца!

Я слышу трепетные руки...

Как бледность хороша прекрасного лица!

Как шепот горестен разлуки!..

Молчу, потерянный, на дальний путь глядя Из-за темнеющего сада, -

И кружится еще, приюта не найдя,

Грачей встревоженное стадо.

В неразрывное целое здесь объединились кресло , в котором сидит одинокий поэт (лирический герой), лампа под потолком комнаты с абажуром , мерцающий след осенней зари , кровля дома и опустевший сад со стаей граней над ним, кони у крыльца и приехавшая на них, чтобы тут же покинуть поэта, возлюбленная с трепетными руками и бледным , но оттого еще более прекрасным для него лицом , наконец, ее дальний путь, из которого, очевидно, не будет возврата, как не будет и душевного приюта (уюта ) навсегда разлученному с ней поэту. Однако целое это создалось связями не причинно-следственными или индуктивно-дедуктивными, а тем прихотливо-алогичным саморазвитием, что вообще отличает душевную жизнь человека. Ведь все названные, на первый взгляд несовместимые друг с другом, «предметы» этого стихотворения - в действительности метафоры тех обертонов чувства, самое течение

которого ими же и передано. Чувство же это - глубокая печаль о невозвратном (не исключено, что краткое явление поэту его возлюбленной здесь всего лишь его видение), но печаль, как в пушкинском «На холмах Грузии лежит очная мгла...», гармонизированная (именно - элегическая), следовательно, читателя не подавляющая, а обогащающая.

Антирационалистическая тенденция фетовской поэзии компенсировалась и таким ее новаторским завоеванием, как разнообразная музыкальность. «Поделись живыми снами, / Говори душе моей; / Что не выскажешь словами - / Звуком на душу навей», - формулирует Фет этот принцип своей поэтики, поясняя в другом месте: «Пение <...>, упраздняя первобытный центр тяжести, состоящий в передаче мысли, создает новый центр для передачи чувства». И еще: «Ища воссоздать гармоническую правду, душа художника сама приходит в соответствующий музыкальный строй. Нет музыкального настроения, нет художественного произведения». И в другом месте: «Поэзия и музыка не только родственны, но нераздельны. <...> Эпическое пою , которое так злоупотребляли искусственные писатели XVIII века, исполнено глубокого значения. Когда возбужденная, переполненная глубокими впечатлениями душа ищет высказаться и обычное человеческое слово коснеет, она невольно прибегает к языку богов и поет. В подобном случае не только сам акт пения, но и самый его строй рифм не зависит от произвола художника, а является в силу необходимости».

«Стихотворение, - писал Фет великому князю К.К. Романову, - подобно птице, пленяет или задушевным пением, или блестящим хвостом <...> сравнения». В стихе для Фета особенно ценно то, что близко средствам музыкального воздействия: эвфония (благозвучие), ритмика, мелодия («Мелодиями» Фет назвал один из самых больших циклов своих стихотворений). Внушительный ряд фетовских стихов ориентирован на романс, и тот же читатель, которому стихи поэта казались «непонятными», мог распевать их в качестве романсов. На музыку русских композиторов были положены стихотворения «На заре ты ее не буди...»; «Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали...»; «Вчера, увенчана душистыми цветами...»; «Я говорил при расставаньи...»; «Как нежишь ты, серебряная ночь...»; «Я тебе ничего не скажу...»; «Я пришел к тебе с приветом...»; «Только станет смеркаться немножко...» и др.

Интересно наблюдение А. Ауэра над метрическим новаторством Фета. Фет «извлек из силлабо-тонической системы все ее ритмические потенциалы, совершенствуя все ее метрические

формы. Это совершенствование совершилось за счет поразительной согласованности метра и поэтического синтаксиса, когда почти каждая стопа имеет свой синтаксический аналог. В результате возникает особая, именно фетовская музыкальность, когда музыка, порожденная поэтическим словом, обретает способность жить вне этого слова. Отсюда и определение этого стиля Фета как “напевного стиля” (Б. Эйхенбаум)».

Но мелодичностью и напевностью музыкальность Фета все же не исчерпывается. П.И. Чайковскому Фет напоминал великого симфониста Бетховена. «Подобно Бетховену, - писал композитор о Фете, - ему дана власть затрагивать такие струны нашей души, которые недоступны художникам, хотя бы и сильным, но ограниченным пределами слова. Это не просто поэт, скорее поэт- музыкант, как бы избегающий даже таких тем, которые легко поддаются выражению словом». «Чайковский, - отвечал на это сам поэт, - тысячу раз прав, так как меня всегда из определенной области слов тянуло в неопределенную область музыки, в которую я входил, насколько хватало моих сил. Поэтому в истинных художественных произведениях я под содержанием разумею не нравоучение, наставление или вывод, а производимое ими впечатление» (курсив мой. - В.Н.).

Исключавший из своей поэзии утилитарные и корыстные интересы практических, в особенности социально-политических отношений, Фет в остальном не только не чужд жизненной конкретики, но закономерно прослыл и поэтом мгновения. «Он, - констатировал, впрочем, не без доли сожаления, критик Н.Н. Страхов, - уловляет только один момент чувства или страсти <...>, каждая песня Фета относится к одной точке бытия». Сам Фет с полным основанием считал эту свою способность тем более ценной, что она, по его убеждению, дана только поэту. Говоря в стихотворении «Как беден наш язык!..» о невозможности передать мыслью «Что буйствует в груди прозрачною волною», он продолжает:

Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук Хватает па лету и закрепляет вдруг И темный бред души, и трав неясный запах ;

Так, для безбрежного покинув скудный дол,

Летит за облака Юпитера орел,

Сноп молнии неся мгновенный в верных лапах (курсив мой. - В.И.).

Как каждое подлинно художественное явление, лирика Фета - всегда итог обобщения жизненных впечатлений поэта, насколько бы мимолетны, фрагментарны или в своем реальном источнике

заурядны (прозаичны, одномерны) они ни были. Среди прочих есть в поэзии Фета и те способы творческой генерализации, к которым он прибегал особенно охотно.

Таково «погружение» какого-то объективно частного и конечного «предмета», возбудившего эмоциональную реакцию поэта, в пределы его целостного поэтического мира. А он у Фета едва ли не бесконечнее даже тургеневского, так как, нередко минуя границы природы, пространственно расширяется клуне, солнцу и особенно любимым Фетом звездам («звездным вестником» назовет его в одноименной статье К. Бальмонт). Так происходит в уже знакомом нам стихотворении «Чудная картина...». Помните его белую от снега равнину и одиноко бегущие сани на ней? Они оживляют создаваемый поэтический пейзаж, но сами по себе грозят ему узостью и случайностью. Но, оказавшись в космическом контексте высоких и светлых (от полной луны) небес, напротив, превращаются в выразительную метонимию всего сотворенного образа, общий смысл которого в единстве состояния человека и мироздания.

Сходный обобщающий прием находим в стихотворении «Узник»: «Густая крапива / Шумит под окном, / Зеленая ива / Повисла шатром. // Веселые лодки / В дали голубой; / Железо решетки / Визжит под пилой. // Бывалое горе / Уснуло в груди, / Свобода и море / Горят впереди. // Прибавилось духа, / Затихла тоска, / И слушает ухо, / И пилит рука». Здесь объекты обособленные и однозначные (крапива, ива, железная решетка, пила) совмещаются с явлениями семантически и ассоциативно неограниченными (даль, море, свобода), рождая настроение-устремление одновременно и реально-земное и возвышенно-идеальное.

Дополнительные общие смыслы многие стихотворения Фета приобретают в итоге их циклизации , когда воплощенные в них лирические состояния, «природные» или душевные, обогащаются для читателя сходными мотивами стихов соседних и всей тематической группы. Кроме названных ранее циклов, посвященных временам года и главным периодам суток, Фет группировал свои стихи по следующим темам и жанрам: «К Офелии», «Подражание восточному», «Элегии и думы», «Гадания», «Баллады», «Море», «Антологические стихотворения» и уже упомянутые «Мелодии».

В целях художественной генерализации не пренебрегает Фет и мифологическими образами (сравнениями и метафорами), хотя этот традиционный поэтизирующий арсенал в 1840-1850-е годы был в русской литературе уже архаизмом.

Активно использует Фет и обобщающую возможность воспоминания. Так, большинство стихотворений, навеянных отношениями поэта с Марией Лазич и ее трагической судьбой, представляют собой не фиксацию радостей и печалей, синхронных самому любовному роману, а их позднейшее воспроизведение уже со знанием горестного для обоих итога. В этих случаях Фет вновь сближается с И. Тургеневым как автором его повестей 1850-х годов, также построенных как «мемуары» их героев-рассказчиков о событиях их молодости.

Как уже говорилось, почти все стихотворения Фета, вызванные любовью к Лазич и памятью о ней, - подлинные лирические шедевры. К сожалению, убедительная их атрибуция и датировка полностью не осуществлена большей частью по причинам объективного характера. Здесь мы назовем поэтому лишь наиболее, на наш взгляд, очевидные.

Это стихотворения «В долгие ночи, как вежды на сон не сомкнуты...»; «Какое счастье: ночь и мы одни!..»; «Расстались мы, ты странствуешь далече...»; «Молчали листья, звезды рдели...»; «Вчера я шел по зале освещенной...»; «Старые письма»; вторая строфа стихотворения «Измучен жизнью, коварством надежды...» («В тиши и мраке таинственной ночи...»); «В душе, измученной годами...»; «Томительно-призывно и напрасно...»; «Ты отстрадала, я еще страдаю...»; «Alter ego»; «Страницы милые опять персты раскрыли...»; «Солнца луч промеж лип был и жгуч и высок...»; «Кровью сердца пишу я к тебе эти строки...»; «Нет, я не изменил. До старости глубокой...»; «Светил нам день, будя огонь в крови...»; «Прости! Во мгле воспоминанья...»; «Руку бы снова твою мне хотелось пожать...»; «Долго снились мне вопли рыданий твоих...»; «На качелях».

Кратко коснемся вопроса о поэтической эволюции Фета.

В декабре 1890 года Я. Полонский писал своему давнему другу и соратнику: «Ты человек во сто крат более цельный, чем я. Ни про кого нельзя сказать, что можно сказать про тебя: сразу ты был отлит в известную форму, никто тебя не чеканил, и никакие веяния времени не были в силах покачнуть тебя». «Еще одна интересная черта, - свидетельствовал о Фете и его двоюродный племянник В.Н. Семенкович, - Фет никогда не менялся. Фет оставался по своим убеждениям и по своей жизни таким же и в старости, каким был в молодости».

Эстетическая позиция Фета, действительно, никакой эволюции не претерпела. В течение всего полувека своего творчества он

оставался неколебимым приверженцем свободы вдохновения и «свободной поэзии». Но нельзя согласиться с мнением, высказанным еще одним современником Фета - поэтом Д.Н. Цертелевым: «Несмотря на все перемены во внешней обстановке, его (Фета. - В.Н.) внутренний мир оставался все тем же».

Да, по крайней мере до середины 1850-х годов Фет не только казался человеком «ненадломленным» (Н. Некрасов), исполненным «безмятежности» (М. Салтыков-Щедрин), но в целом и оправдывал это впечатление своими стихами , которые, по словам того же Некрасова, распевал, «как птица». Однако известная гармоничность молодого Фета-художника выгодно для нее оттенялась именно душевным надломом, публично признаваемым в себе и Н. Некрасовым (например, в покаянном и перед матерью собственной и перед «родиной-матерью» «Рыцаре на час», 1862) и И. Тургеневым, не случайно назвавшим даже своего Евгения Базарова человеком «самоломанным».

Что касается стихотворений Фета, созданных в десятилетия последующие, то их гармония все чаще искушается диссонансом и нарастающим драматизмом. Внутренний мир поэта в свой черед проникается глубокой грустью, порой сомнением в осмысленности самого человеческого бытия. Так, основная часть стихотворения 1864 года «Жизнь пронеслась без явного следа...» («Душа рвалась - кто скажет мне куда? / С какой заранее избранной целью? / Но все мечты, все буйство первых дней / С их радостью - все тише, все ясней / К последнему подходят новоселью») своим настроением почти не отличается от исповедальной тургеневской повести «Довольно» (1865), отмеченной безнадежным пессимизмом. Сходно жизневосприятие и в фетовском «Никогда» (январь 1879). Умерший и похороненный поэт проснулся в гробу и, «сотлевшую раздвинув домовину», вышел на заснеженную, но безжизненную землю, поняв: планета давно «остыла и вымерла». И он восклицает:

Куда идти, где некого обнять,

Там, где в пространстве затерялось время?

Вернись же, смерть, поторопись принять Последней жизни роковое бремя.

А ты, застывший труп земли, лети,

Неся мой труп по вечному пути!

До трагедийных нот драматизм доходит в вышеназванных стихах Фета о Марии Лазич и ее судьбе. Мотив «Но мы вместе с тобой, нас нельзя разлучить» («Alter ego») здесь перемежается с незатухающим

чувством вины лирического героя перед возлюбленной, горького раскаяния и покаяния перед нею (в стихотворениях «Старые письма», «Ты отстрадала, я еще страдаю...», «Страницы милые опять персты раскрыли...»), наконец, настоящей самоказни, когда герой именует себя «несчастным палачом» девушки.

В заключение перечислил! ряд общих тем, лейтмотивов и поэтических антиномий, которые роднят поэзию Фета как с творчеством И. Тургенева, Ф. Тютчева, Л. Толстого, так и с обшей онтологической проблематикой русской литературы 1840- 1860-х годов. Это поиск гармонии с природно-космическим миром и основ для примирения без утраты личностной свободы с реальной общественной действительностью, это жажда неизбывного счастья как прежде всего крылатой любви , это мотив единения временного и вечного , это антиномия дня и ночи. Это мотив смерти и сопряженное с ним сознание загадочности человеческого назначения на Земле и во Вселенной.

В лирике Фета немало перекличек и реминисценций из произведений Тургенева, Тютчева, Л. Толстого. В свою очередь и эти художники многим обязаны фетовской поэзии. С наступлением «серебряного века» русской литературы поэтическое наследие Фета переживет настоящий ренессанс, в частности как один из стимуляторов поэтического мира Александра Блока. Слова «Там человек сгорел» из фетовского стихотворения «Когда читала ты мучительные строки...» Блок поставит эпиграфом к своему восьмистишию 1910 года, воспроизводящему противоречие, так же неминуемо встающее перед каждым художником, как оно встало перед Фетом. Вот это восьмистишие:

Как тяжело ходить среди людей И притворяться непогибшим,

И об игре трагических страстей Повествовать сше нс жившим.

И, вглядываясь в свой ночной кошмар,

Строй находить в нестройном вихре чувства ,

Чтобы по бледным заревам искусства

Узнали жизни гибельный пожар (курсив мой. - В.Н.).

1. Фет один из замечательных русских пейзажистов. Во всей красоте предстает в его стихотворениях русская природа и весной, и летом, и осенью, и зимой. Так, впрочем, только у Фета мы найдем описание разного времени суток, неуловимых, переходных состояний .

2. Природа у Фета изображается гораздо детальнее, чем у предшественников. Эти описания вмещают не только чувства, но и прекрасное знание жизни природы .

3. Если у Некрасова природа связана с человеческим трудом, то у Фета природа – объект художественного восторга, эстетического наслаждения. Фет писал: "Поэт – тот, кто в предмете видит то, чего без его помощи другой не увидит".

4. Давно было подмечено, что творчество Фета тяготеет к импрессионизму. Импрессионизм как художественное направление возник в искусстве живописи, во Франции. Его представители – это такие художники, как Клод Моне, Эдгар Дега, Огюст Ренуар. Импрессионизм происходит от французского слова, означающего впечатление. В живописи этого направления предметы рисуются не в полном объеме и конкретности, а в неожиданном освещении, с какой-то необычной стороны, так, как они предстали художнику в его индивидуальном взгляде.

Параллельно импрессионизму в живописи возникло нечто подобное и в литературе, в поэзии, как в западной, так и в русской. Одним из первых импрессионистов в поэзии русской стал Фет. Импрессионизм в поэзии – это изображение предметов не в их целостности, а в мгновенных, случайных снимках памяти. Предмет не столько изображается, сколько фиксируется. Эти обрывки явлений, вместе взятые, образуют неожиданно цельную и психологически достоверную картину.

Импрессиониста интересует не предмет, а впечатление, производимое предметом. Внешний мир изображается таким, каким он показался поэту. При всей правдивости и конкретности изображаемой природы она как бы растворяется в лирическом чувстве.

5. Природа у Фета очеловечена, как ни у кого другого. У него роза улыбнулась, звезды молятся, березы ждут, ива дружна с мучительными снами и т.д. Лев Толстой писал: «И откуда у этого добродушного толстого офицера берется такая непонятная лирическая дерзость, свойство великих поэтов?»

6. Важнейшее место принадлежит у Фета теме любви . Круг переживаний дан с большой полнотой и разнообразием. В то же время любовь как бы абстрагирована от конкретных условий.

Сила любовной лирики Фета не в психологическом портрете. Образы его лирических героев бедны и невыразительны. Фета интересуют чувства, но не люди, переживающие их. А само чувство передается в деталях, оттенках, нюансах.

7. Еще одна особенность: передавать не те чувства, которые легко определить точным словом, а те, которые невозможно точно назвать, а можно только "навеять на душу" читателя . Умение ловить неуловимое.

8. Музыкальность лирики Фета. Им в осхищался Чайковский, Варламов писал романсы на стихотворения Фета.

9. Оригинальным был Фет и в словоупотреблении. Часто определения Фета характеризуют не столько предметы, сколько ассоциации, вызываемые ими. Современников поражали такие эпитеты Фета, как "звонкий сад", "тающая скрипка", "мертвые грезы" и т.д.

При этом стушевывается основное значение слова, а на первый план выступает его эмоциональная окраска.

10. В стихах Фета теряется граница между прямым и переносным значением слова.

Поэзия Фета - поэзия настроений. Каковы они? Основной тон лирики Фета – светлый, радостный. Наслаждение красотой, любовью, природой, воспоминаниями – всегда восторг, упоение. Есть у него и меланхолические стихи, но даже в них преобладает мажорный тон. Мир – это мир печали и страданий, и выход из него поэт видит только в погружении в мир красоты.

Своеобразие лирики А.Фета (по статье В. П. Боткина "Стихотворения г. А. Фета")

1. Самое драгоценное свойство истинно поэтического таланта и вернейшее доказательство его действительности и силы есть оригинальность и самобытность мотивов, или, говоря музыкальным выражением, мелодий, лежащих в основе его произведений.

2. Во всей книжке его стихотворений нет, можно сказать. ни одного, которое не было бы внушено внутренним, невольным побуждением чувства. Поэтическое содержание есть прежде всего содержание собственной души: этого нам дать никто не может; и первое условие всякого лирического стихотворения – чтоб оно было пережито автором, чтоб оно заключало в себе пережитое и чтоб это пережитое вызвало его…

3. … Мотивы г. Фета заключают в себе иногда такие тонкие, такие, можно сказать. эфирные оттенки чувства. что нет возможности уловить их в определенных отчетливых чертах и их только чувствуешь в той внутренней музыкальной перспективе, которую стихотворение оставляет в душе читателя. (как, например, «Пчелы», « Фантазия» и многие другие.)

4. …Г. Фет есть преимущественно поэт впечатлений природы. Самую существенную сторону его таланта составляет необыкновенно тонкое, поэтическое чувство природы. В этом он может поспорить с первоклассными поэтами. Стихи г. Фета есть пробный камень для узнания в читающем их поэтического чувства,- мы бы должны были прибавить – чувства красоты предметов и явлений.

5. В высшей степени одарен г.Фет этим чувством красоты: он уловляет не пластическую реальность предмета, а идеальное, мелодическое отражение его в нашем чувстве, именно красоту его, то светлое, воздушное отражение, в котором чудным образом сливаются форма, сущность. колорит и аромат его. В лирическом стихотворении, если оно имеет предметом изображения природы,- главное заключается не в самой картине природы, а в том поэтическом ощущении, которое пробуждено в нас природой; так, что здесь природа является только поводом, средством для выражения поэтического ощущения.

6. Не надобно забывать,что призвание поэзии в том,да и во всяком случае состоит не в фотографически верном изображении природы,- до этого никакое искусство не может достигнуть,- а в пробуждении нашего внутреннего созерцания природы. Только то и поэзия, что пробуждает это внутреннее созерцание. Отделка подробностей, конечно, имеет важное достоинство, но ведь то, что в действительности можно осмотреть и охватить одним взглядом в описании и не иначе может быть представлено, как в отдельных чертах и одно за другим. Поэтому, великий художественный дар нужен писателю для изображения природы, нужен великий такт для того, чтобы отдельные подробности нисколько бы не затемняли собою созерцания целого, а, напротив, только придавали бы ему красоту, колорит и рельефность для нашего внутреннего созерцания. В этом отношении художественный дар г.Фета и чуткость души его к природе – изумительны. Большая часть поэтов любит воспроизводить только самые сильные, эффективные явления природы; у г.Фета, напротив, находит себе отзыв самые обыденные, которые пролетают мимо нас, не оставляя в душе нашей никакого следа,- и эти-то обыденные моменты показывает г.Фет в их неподозреваемой красоте…

7. …Чувство природы у г.Фета наивное, светлое, младенчески-радостное, можно сравнить только с чувством первой любви. В самых обыденных явлениях природы он умеет подмечать тончайшие мимолетные оттенки, эфирные полутоны, недоступные для живописи и которые может воспроизводить одна только поэзия слова – и никакая другая…Интимной назвали мы поэзию г.Фета: чтобы чувствовать ее прелесть, надобно любить природу, так сказать, семейной любовью, любить в ее обыденных явлениях, в ее тихой, скромной красоте…

8. … Г.Фет,преимущественно воспроизводя впечатления природы на свою душу, редко вдается в описания природы, но, тем не менее, он умеет мастерски рисовать.

9. …Большая часть поэтических мелодий Фета внушены ему вечером или ночью, и, что замечательно, каждая из них имеет самобытный колорит, в каждой слышен особенный тон ощущений. Видно, что каждое из стихотворений этих действительно пережито, а это лучше всего доказывает, что каждая мелодия не выдумывалась, а невольно выливалась из глубоко возбужденного чувства, и что в нем одном заключался основной мотив ее. Г.Фет прежде всего поэт ощущений: вот почему так трудно объяснить поэтические достоинства его.

10. …Но мы забыли еще указать на особенный характер произведений г.Фета: в них есть звук, которого до него не слышно было в русской поэзии,- это звук светлого, праздничного чувства жизни. В картинах ли природы, в движениях ли собственного сердца, но постоянно чувствуется у него звук этот, чувствуется. что жизнь отзывается в них с светлой, ясной стороны своей, в какой-то отрешенности от всех житейских тревог, отзывается тем, что в ней есть цельного, гармонического, восхитительного, именно тем, что она есть – высочайшее блаженство. Всякому, вероятно, знакомы эти мимолетные чувства жизни; г.Фет,так сказать, схватывает их на лету и дает чувствовать в своей поэзии.