Попытка анализа причин поражения в первые месяцы войны. Причины поражений красной армии в первые месяцы войны

Интересно

Мы знаем про контрнаступление под Москвой, про Сталинград, про Курск и форсирование Днепра, про “Операцию “Багратион” и взятие Берлина. Победы “периода коренного перелома” и “заврешающего этапа” на слуху. Но мы забываем об одном. Не было бы этих побед, не было бы Победы 9 мая 1945 года, не было бы нас с вами, если бы летом-осенью 1941 года немцам удалось исполнить то, что принято называть “План “Барбаросса”. Его успешное исполнение за пару-тройку месяцев, еще до распутицы и морозов, было абсолютно реально, если бы не героизм наших солдат. Как показала французская компания тысячи танков, пушек и самолетов бесполезны, если солдаты, танкисты, летчики не готовы сражаться насмерть за свою страну.
Но здесь не Франция. Вот уже выясняется, что за первые 8 недель боев в России вермахт потерял убитыми столько же, сколько за два года войны до этого. А чуть погодя выясняется, что потеряна или вышла из строя половина танков и масса транспортных средств. А ещё чуть погодя оказывается, что потери авиации приближаются к потерям в “Битве за Англию”.
Что же это за грозная Маша-растеряша, которая вторглась в Россию и потеряла на её просторах столько всякого добра?
Мы в последние годы судим о лете-осени 1941 года в основном по говнодокументалистике нашего и импортного производства последних лет и по книжкам с фотками колонн советских пленных и завалами подбитой техники. Хаос, поражение, бегство, разгром.
Я решил подсобрать по разным книжкам фотографии тех, кто в эти дни остался верен своему долгу, сохранил ясный ум и твердую руку. И помог немцам много чего “потерять”. О тех, кто дрался и побеждал тогда, в 1941-м, был окружен в котлах и пробивался к своим. О тех, чья храбрость заставила рейхсминистра по делам вооружений и боеприпасов доктора Фрица Тодта 29 ноября 1941 года сказать фюреру: “В военном и военно-экономическом отношении война уже проиграна”.
И по справедливости первую часть фотоальбома о победах и трофеях 1941-го надо посвятить “царице полей”.

В фильме “Солдаты” есть персонаж, классический еврей-интеллигент, которому достается командовать батальоном в Сталинграде по причине нехватки офицеров. Вот очень похожий персонаж из июля 1941-го:

Подполковник с пистолетом-пулеметом ППД. На груди - юбилейная медалька “20 лет РККА”.

Настоящий латышский стрелок. Доброволец Вейстур Зултерс, рабочий-комсомолец из Риги.

Войска идут на фронт, август, западное направление.
А вот пехота и артиллерия 70-й стрелковой дивизии спешно выдвигается на позиции.

А вот это, если верить аффтарам одной книжки, советская пехота при поддержке агрессивных танков БТ контратакует уже 23 июня:

Ещё одна атака:

А вот “крылатая пехота”.

Части ВДВ занимают оборону. Сражение за Киев.

Под Ленинградом, ближе к осени.

Да, Молотофф!

Это, насколько я понимаю, красноармеец демонстрирует, что готов со всей возможной пролетарской решительностью одарить немцев ружейной гранатой системы Дьякова.

Пехота окапывается.

Если верить лживой советской пропаганде, этот молодой человек, пулеметчик В.Д.Фролов, уничтожил 14 немцев. Юго-Западный фронт, июль.

Герой Советского союза лейтенант Фомичев, который, если опять же верить лживой советской пропаганде, лично уничтожил как минимум 400 вражеских солдат. Если я ничего не путаю, это Михаил Арсентьевич Фомичёв, получивший ГСС за финскую. Не знаю как 400, но что он тем летом выиграл соцсоревнование по уничтожению противника у всех коллег-пехотинцев – наверняка. Тот ещё отморозок.
12 октября 1941 погибнет в бою.

Снайпер Ф.И. Федоров в засаде, личный счет – 28 немцев. Июль, Юго-Западный фронт.

Красноармеец Н.А. Фомин. Тоже снайпер, счет - 30. Юго-Западный фронт, август.

Снайпер В.А. Сидоров.

Бойцы обучают будущих партизан обращению с оружием, в том числе трофейным.
Кстати, про трофеи лета 1941-го будет отдельная серия. Ибо их есть, да.

В засаде разведчики. Лейтенант Д.Панов…

и красноармеец Н.Васильев. Ленинградский фронт, осень.
Кстати, вот продолжение приключений 70-й дивизии на Лужском рубеже.
Народ тусуется, народ окапывается.

Особо трогательное про 70-ю будет в посте про артиллеристов. А пока что там же, на Ленинградском направлении помкомвзвода партизанского отряда Н.В. Гукин (до войны – заведующий сберкассой) “ставит задачу по разведке сил и средств противника”:

Оружие получают ополченцы с Кировского завода.

Пехота и танки 3-й армии Брянского фронта, сентябрь.

13 июля, 437-й стрелковый полк 154-й стрелковой дивизии атакует немецкие позиции на подступах к городу Жлобину. Западный фронт, 21-я армия, 63-й стрелковый корпус.

Ещё атака

“Свое возьмем, кровное, наше”(с)

Военврач Исмаил-Заде и санинструктор Макарова перевязывают раненого. Ленинградский фронт, осень 1941.

И снова самое начало войны. Готовятся к обороне бойцы Северо-Западного фронта.

Атакует 107-я мотострелковая дивизия. Октябрь.

Последний рубеж. Пригороды Москвы, поздней осенью это уже ближний тыл. Возле врытого в землю БТ-5 гражданин с французской винтовкой, добытой со складов, где она пролежала ещё с Гражданской.

Русские снаряды пожелали нам спокойной ночи…
из дневника немецкого артиллериста Гельмута Пабста за 22 июня 1941 года

Подносчик снарядов красноармеец А.Я. Просеков, Западный фронт, июль.

Обладатель этого доброго лица, скорее всего, не артиллерист. Но охраняет он Ju-88, сбитый советскими зенитчиками над Рижским заливом 23 июня 1941 года. Немец дотянул до берега и плюхнулся на брюшко.
Вот, кстати, зенитчики. Это Западный фронт, июль:

А вот июльское фото командира одного из зенитных дивизионов Западного фронта майора В.М. Шевелева.

Вот ещё зенитчики, правда пулеметчики. Место, думаю, пояснять не надо. Время – октябрь.

Впрочем, это всё Москва. Давайте поближе к фронту. Вот подборка классических “сорокопяток”.

По этой датировки и привязки по месту нет. А вот по остальным есть.

Вот эти две - Северо-Западный фронт, июль 1941 года. На первой с биноклем - командир орудия А.Нечаев. Вторая не именная.

А вот эта – обещанная про 70-ю стрелковую дивизию.

Артиллеристы дивизии на руках переносят орудия через мелкую речушку.
А вот расчет 122-мм гаубицы, осень, Ленинградский фронт.

Тот же фронт, такое же орудие. Модернизированная старушка образца 1910 года.

А вот зогбавная история, может кто прояснит, в чем дело. Пара фоток из разных изданий про зенитчиков старшего лейтенанта Клеца, обезвредивших немецкий крупнокалиберный снаряд, упавший рядом с позициями. Западный фронт, июль.

Не могу понять, что именно упало в гости к зенитчикам.
В общем, если кто опознает – поделитесь соображениями. А пока что смотрим на бойца А. Асламбекова, который в погожий июльский денек 1941 года отправляет один из ответных презентов. От Юго-Западного фронта и от себя в частности. Вот что значит кипучая энергия настоящего джигита, направленная на пользу обществу.

Русский размерчег:

Артиллеристы Г.Ф. Неруда и П.И. Мариничев, 152-мм гаубица МЛ-20. Брянский фронт, сентябрь.

Тот же фронт, аналогичное орудие. Командир расчета Д.А. Пузло, наводчик Ф.Д. Сбарский, замковый Д.Н. Смирнов. Сентябрь.

Июль, Северо-Западный фронт. Пушка Ф-22 из батареи лейтенанта М.И. Полевого.
Ну и миномётчики.

Расчет 82-мм миномета, июль, Украина. Командир колоритный, да.

Под чутким руководством С.Я. Шульгина заряжающий М.Я. Рогидлиев ведет огонь по противнику из 120-мм миномета. Брянский фронт, сентябрь.

Ленинградский фронт, осень.

“Три танкиста, три веселых друга”, 11-й механизированный корпус, июнь. Не так уж и веселы друзья, получив известие о том, что таки да, нехорошие люди опять “перешли границу у реки”.
Если верить книжке, то это экипаж танка БТ-7 образца 1937 года под командованием старшины П.И. Демина, отправленный в разведдозор. Мехвод – рядовой Л.А. Гусаров, башнер – младший сержант В.И. Казаков.

Сцена ремонта легкого танка Т-37. Изнасилование трансмиссии и ходовой части. 107-я мотострелковая дивизия, сентябрь, Западный фронт.
А вот рота очень похожих машин, Т-38, готовится к бою. Датировка та же.

Те же Т-37/38 на марше. 5-й танковый полк 172-й мотострелковой дивизии, сентябрь.

А вот еще легкотанковое и раритетненькое. “Колонна танков БТ-2 из состава 24-й танковой дивизии РККА движется из места дислокации на границу с Финляндией”. Северный фронт, июнь.

Или еще более древнее. Двухбашенные Т-26 образца 1931 года “ускоренным маршем выдвигаются в район боевых действий”. Район действий 35-й танковой дивизии 9-го механизированного корпуса РККА, июнь.

Вы, конечно, скажете, что все это говнотанки типа Т-26 пожгли в июне-июле, как и “агрессивные БТ”. Ну в крайнем случае – в сентябре.
Отнюдь.(с)
Вот вам фотка Т-26 с Крымского фронта, апрель 1942 года.

24-й отдельный танковый полк.
Поясню, почему я запостил именно про них. С этим связан один блестящий пример инициативы и предприимчивости тех самых “тупых советских солдат и офицеров”. Вот цитатка про тогдашние крымские бои из книги танкоремонтника Ф.И. Галкина “Танки возвращаются в бой” (М. Воениздат, 1964.):

Прежде всего, стали выходить из строя танки Т-26. И не всегда от попаданий вражеских снарядов. Резиновые бандажи опорных катков не выдерживали больших переходов по развороченному после дождей, а затем окаменевшему от морозов грунту.
В запасе катков не было. Что делать? Помогла русская смекалка. В Керчи, на заводе имени Войкова, взорванном еще в ноябре 1941 года, чудом сохранились небольшая вагранка и томильная печь. Кадровые рабочие - термитчик и литейщик (жаль, не осталось в памяти их фамилий) - взялись за дело. Через две недели ремонтники получили цельнолитые катки из ковкого чугуна. Правда, катки гремели по гусеницам, но танки бегали достаточно резво, на переходах не застревали и уверенно шли в бой.

А это снова лето сорок первого. Июль, Западный фронт, 7-й мехкорпус. Т-26 выдвигаются к линии фронта.
А вот экипаж Т-26 лейтенанта С.М.Федорова в июле 1941 года. Фото сделано по случаю того, что подбили 2 немецких бронетранспортера.

Хорошо человек из окружения прорывался.
А вот экипаж младшего лейтенанта М.Аксенова после выхода из окружения.

Северный фронт, 1-я танковая дивизия, июль. Танк у ребят – тяжелый КВ.
А вот КВ 107-й дивизии. Тоже июль, но уже Западный фронт.

А вот в одном строю гномы и титаны. Т-26 и КВ.

Это западный фронт, июль. Армейская группа Рокоссовского.
А вот ещё КВ образца 1940 года, без экранировки.

Из западного издания, точной датировки нет.

“Т-38 в разведке”. Лето 1941 года, без привязки по месту.
А вот “Не последний бронепоезд” выдвигается для огневой поддержки советских войск. Сентябрь-октябрь 1941 года, Ленинградский фронт.

Авторы книги не берутся идентифицировать точно, какой именно это бронепоезд, сообщают только, что в то время в полосе фронта действовали бронепоезда №60, №30, №26, C-28 и “Народный мститель”.
Вот вам маленькая пикча, извините, какая есть, с советского байк-шоу осени 1941 года. Колонна мотоциклистов на мотоциклах М-72 выдвигается к линии фронта. Тоже Ленинградский фронт.

А вот страничка из книжки про танки КВ.

Кстати, раз уж начали не только про танки, но и вообще про всё, что ездит-ползает-железное-и-стреляет, то давайте не оставим без внимания советские бронемашины и их экипажи.

Это колонна легких бронеавтомобилей БА-20 1-й танковой дивизии. Северный фронт, июль.

На лесных дорогах – БА-10. 23-я армия, Северный фронт, начало августа.

Бронемашины разведывательного бронебатальона 172-й моторизованной дивизии, сентябрь, Крым.

Экипаж БА-10 под командованием сержанта К.В. Колесника. В центре – командир, слева стрелок – красноармеец К.И. Грумынский, справа мехвод – И.А. Сидоренко. Июль, Юго-Западный фронт. К этому моменту экипаж уничтожил 2 немецких танка Pz-II. По итогам боев командир и стрелок получили ордена Красного Знамени, мехвод – Красной Звезды.

Еще один экипаж, оставшийся в плюсе. Снимок от 7 августа, сделанный на Северо-Западном фронте. Экипаж старшего лейтенанта Н.Шилина, подбивший 4 немецких танка. Сам Шилин, как помечено авторами книги – “кандидат в члены ВКП(б)” и красноармейцы И.Ефимов – стрелок-радист, А.Пастухов – мехвод, А.Горяченко – башенный стрелок.

А это Брянский фронт, октябрь. Имена бойцов неизвестны. “Экипажи уточняют боевую задачу”.

Вот скептик скажет - хорошая работа советских папарацци. Просто-таки настоящий, живой Чапаев в телогрейке и с биноклем опирается на борт своего броневика БА-10. Привезли актёра, одели в телагу, поставили к танчегу, ЩЁЛК – и вот она, ИСТОРИЯ.
Остается только приписать “51-й отдельный танковый батальон 42-й армии, осень 1941 года”. Пипл схавает. Но нет, дорогой секптег. Вот ещё один ЩЁЛК.

Уже не такой закос под Чапаева. А вот и совсем будничное.

Обычное групповое фото. “Командно-политический состав Ижорского батальона”. Узнаете товарища, сидящего во втором ряду крайним справа. Да, он. Живой, настоящий. Никакое не “фуфло с закосом под Чапаева”. Просто заводской мастер Иван Феоктистович Черненко. Который иногда по вечерам собирал молодежь и рассказывал о том, как воевали в гражданскую.
Кстати, об ижорских рабочих. Гляньте, какой роскошный трынклюкатор они смастерили из подручных материалов на погибель вражеским колесным и гусеничным пепелацам.

Это август 1941 года. А вот ещё один бронеавтомобиль, БА-10А “Орловские партизаны”, снимки которого сделаны в августе 1943 года на Центральном фронте.

Два года один из партизанских отрядов Орловской области в меру своих потребностей и возможностей использовал машину, заботливо припрятанную у них экипажем во время отступления. Теперь область освобождена Красной армией, можно припарковать стильный внедорожник у ближайшей хаты и пойти отпраздновать.
Кстати, я обещал запостить про советского танкового аса образца 1941 года, старшего лейтенанта Лавриненко. Вот его экипаж, сам герой, Дмитрий, слева.

Вот рассказ о его подвигах из журнала “Танкомастер”. На счету его экипажа за лето и осень – 52 немецких танка. Потом Лавриненко погиб. Вот, кстати, и фото экипажа в менее торжественной обстановке, на привале, у костра.

Летом-осенью 1941 года при хорошем снабжении и техническом обеспечении и при наличии головастого и храброго командира Т-34 был страшным оружием, равно как и КВ. Поединок с опытным советским экипажем очень часто заканчивался для “покорителей Европы” вот так.

Датировка в том издании, откуда я взял это фото, стоит “Июль 1941”. Может, меня глючит, но в каком-то более попсовом издании видел этот снимок давным-давно с пометкой, что это лето 1942-го.
А вот настоящий жыдокомиссар.

“Какие отвратительные рожи!”(с) Видимо, записывает, кого отправить в штрафроту.
Ну а если без шуток, то это младший политрук Б.С. Уланский, представленный к награждению Орденом Красной звезды за умелое руководство танковой ротой. Северо-Западное направление, июль 1941 года.
Если кто не в курсе, то пока в советской армии были политруки, их не принято было уважать, если не они не знали своей специальности. Типа, на*уй нужен такой балласт. Так что нет ничего удивительного в том, что тот же жыдокомиссар Николай Попель понаписал книжек про то, как он, комиссар, а вовсе не командир, рулил танковыми частями.
Если и командир, и комиссар были вменяемыми людьми, да если ещё и начальник связи имелся расторопный, то получался такой двухглавый начальственный орел, что от его зоркого ока ничего не ускользало. Одна голова здесь, другая – там. Да еще начальник штаба, дополняющий картину до окончательного змейгорыныча. Если такой триумвират сумел “спеться” – смерть фашистским оккупантам.
Имхо, на фото политрук опирается на гусеницу Т-34. Ибо за головой виден край люка мехвода и часть маски пушки.
А вот и “отцы-командиры”.

“Командир танкового подразделения майор А.Баранов(в центре) дает указания, 1941 год”
Бои это или учения – не помечено. Равно как нет и привязки по месту. А вот тут – есть полная history.

Юго-Западный фронт, июнь 1941 года. Экипаж Т-34, подбивший 6 немецких танков. Слева направо – командир машины лейтенант Г.Бенадицкий, башенный стрелок В.Сергеев, стрелок-радист П.Твердохлебов, механик-водитель П.Осадченко. Как знать, может быть уже через день-другой Т-34, когда фотокорреспондент уже будет глубоко в тылу сдавать отснятые материалы, Т-34 останется без запчастей или горючего где-нибудь на дороге и попадет в объектив немецкого кинохроникёра, снимающего “беспорядочное отступление советских войск”. Война. Всё бывает.
А вот ещё один экипаж Т-34 из жаркого лета 1941-го. На момент увековечивания для истории ребята наколотили 5 танков и 2 противотанковые пушки. 107-я дивизия, Западный фронт, июль.

Слева направо: башенный стрелок К.Левин, стрелок-радист Ф.Ишков, механик-водитель А.Прошин и командир танкового взвода лейтенант И.Чувашев.
Ещё про Т-34 в 1941-м году.

101-я танковая дивизия, Западный фронт, июль.

Октябрь, без привязки по месту и номеру части.
Еще одно фото, широко известное, уже зимнее, но пусть тоже будет. Т-34 и БТ-7.

Пусть будет. Это 1-я гвардейская танковая бригада.
А вот это фото достаточно редкое.

“На передовую!” 109-я мотострелковая дивизия, Западный фронт, 1941 год.
А вот это – первый день войны.

“Дан приказ ему - на запад…”
6 мехкорпус РККА выдвигается в сторону границы.

Тоже июнь, самые первые дни. Танки БТ-7 21-го мехкорпуса генерал-майора Д.Д. Лелюшенко форсированным маршем выдвигаются на передний край. Северо-Западный фронт.
А вот ещё один экипаж Т-26. Классический комментарий – “Уточняют боевую задачу”.

84-й отдельный танковый батальон 55-й армии. Ленинградский фронт, осень.
А вот редкая машина и фото довольно редкого типа - “Эшелон с танками уходит на фронт”.

На переднем плане Т-40 в маскировочных сетях, на заднем плане видна массивная корма чуть ли не от КВ. Москва, июль.
А вот на последнем фото – пара трехбашенных танков Т-28.

8. Первые месяцы войны

Ранним утром 22 июня меня разбудил настойчивый телефонный звонок. Недоумевая, кому я мог понадобиться так рано, притом в воскресенье, подошел к телефону и снял трубку. Звонил управляющий делами НКИД М. С. Христофоров, живший в этом же доме. Без всякого приветствия и в тоне упрека он сказал:

– Ты, конечно, еще спишь и, значит, не знаешь, что началась война.

– Ты не шутишь? – спросил я без всякой уверенности в утвердительном ответе.

– Какие тут могут быть шутки! – вспылил Христофоров. – Вот слушай! В двенадцать часов по радио выступает Вячеслав Михайлович. Слушать его будем в наркомате. Он распорядился, чтобы все завы немедленно явились в наркомат и собрали всех своих сотрудников, кого смогут оповестить. Машина за нами диспетчером выслана, будем ждать ее возле нашего дома. Поедешь вместе со мною и другими завами с Большой Калужской. Через десять минут выходи.

Известие было ошеломляющее, несмотря на то, что психологически, казалось, все давно были к нему подготовлены. Мы ждали его изо дня в день и в то же время страстно желали услышать как можно позже – не в этот день, не в этом месяце и не в этом году. А оно вдруг пришло, в это раннее воскресное утро!..

И, как это ни странно, в сознании отразилось, что положен предел тревожной неопределенности, что настало время помериться силами с наглым, все время угрожающим врагом. Чтобы правильно понять это сложное ощущение, надо вспомнить, что все советские люди жили тогда с твердым убеждением в непобедимости Красной Армии, в уверенности, что война будет кратковременной и происходить будет на территории противника, что, следовательно, неизбежные военные невзгоды вскоре будут ликвидированы – если не навсегда, то, во всяком случае, надолго. Правда, финская кампания внесла в эти представления существенные поправки, но, думалось, с тех пор, за минувшие 15 месяцев, необходимые практические уроки были извлечены и уровень обороноспособности страны, безусловно, повышен.

В возбужденном состоянии я позвонил Бурмистенко и Монастырскому, чтобы они в свою очередь позвонили другим сотрудникам отдела и велели им ехать в наркомат. Сам я быстро оделся, на ходу разжевал бутерброд и спустился к воротам дома. Там уже стояли Христофоров и заведующий одним из отделов Г. Ф. Резанов, живший в этом же подъезде. Через несколько минут к нам присоединились еще двое коллег. В машине мы попытались выведать у Христофорова дополнительные новости о войне, но он сам ничего еще не знал.

Ничего не выяснили мы об обстановке и у Вышинского, собравшего у себя в кабинете всех заведующих отделами. Он только дал нам ряд указаний о распорядке работы в военное время, об установлении круглосуточных дежурств заведующих и их заместителей и о прочих мерах, по-видимому предусмотренных мобилизационным планом. Часть этих мер была в ближайшие же недели видоизменена – война потребовала основательных коррективов.

Первое официальное сообщение о войне мы услышали из выступления Молотова по радио в 12 часов дня. К этому времени в отделе уже находились почти все его сотрудники, и выступление слушали коллективно. Оно подтвердило то, что в общих чертах знали до того: в четыре часа утра германские войска вторглись на советскую территорию без объявления войны. Далее Молотов заявил, что Советский Союз добросовестно соблюдал пакт о ненападении, не давал никаких поводов для претензий со стороны Германии и что, таким образом, налицо прямая агрессия, которая встретит твердый отпор со стороны Красной Армии и всего советского народа. «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами» – так заключил свое выступление Молотов.

Духом оптимизма была проникнута и первая сводка Главного Командования Красной Армии о положении на фронтах по состоянию на десять часов вечера 22 июня. «С рассветом 22 июня 1941 года регулярные войска германской армии атаковали наши пограничные части на фронте от Балтийского до Черного моря и в течение первой половины дня сдерживались ими. Во второй половине дня германские войска встретились с передовыми частями полевых войск Красной Армии. После ожесточенных боев противник был отбит с большими потерями».

Атаки отбиты с большими потерями для противника, думалось мне. Что может быть лучше для первого дня? А потом, разумеется, развернется наше контрнаступление, как это предусматривалось советской военной доктриной, о чем всем нам было известно из официальной пропаганды.

Примерно такая же сводка была дана и за 23 июня, в ней отмечались захваченные немцами приграничные города Кольно, Ломжа и Брест. В передовице «Правды» за 24 июня под заголовком «Дадим сокрушительный отпор фашистским варварам» встречались трезвые нотки, предостерегавшие против недооценки врага и предстоящих трудностей. Однако такие предостережения еще не отнимали у нас надежд на предстоящее контрнаступление Красной Армии.

В один из дней этой трагической недели я с трудом выкроил время, чтобы съездить в Верею, что в 100 километрах от Москвы, и привез семью, жившую там летом. Привез ненадолго, потому что уже в середине июля ей, в порядке обязательной эвакуации неработающих женщин с детьми, пришлось вместе с семьями других работников НКИД выехать в предназначенное для них место эвакуации – село Верхний Услон (в нескольких километрах от Казани). С тяжелым сердцем отправлял я в далекий путь жену с двумя малышами на руках, с небольшим, дозволенным нормами, багажом и со скудным запасом продовольствия. Судя по всему, жить им предстояло в очень стесненных условиях. В тот момент это было не более чем предположение, но, к сожалению, оно вскоре полностью оправдалось.

Грозные события на фронтах разрастались в серьезную опасность для страны. Первоначальное недоумение от наших военных неудач начало переходить кое у кого в смятение. Все ждали от руководства страны авторитетного слова, которое внесло бы ясность в создавшееся положение и наметило выход из него. Прошло 11 дней, и 3 июля по радио выступил И. В. Сталин. Содержание этой речи хорошо известно.

В этой речи говорилось и о создании многотысячного народного ополчения для поддержки Красной Армии. Слова о создании народного ополчения наркоминдельская парторганизация восприняла как партийную директиву, подлежащую незамедлительному претворению в жизнь. На следующий день по указанию парткома партгруппа нашего отдела провела собрание, в повестке дня которого был только один вопрос – о речи Сталина. Обсуждение было кратким, серьезным и действенным. Члены партгруппы безоговорочно высказались за вступление в народное ополчение. Но когда тут же, на собрании, открылась запись желающих вступить в ополчение, записались все, кроме одного из референтов. Я не назову его фамилии, это ни к чему. Он отказался поставить в списке свою подпись, ссылаясь на то, что недостаточно крепок физически и что воинская служба в ополчении ему будет не под силу.

Его отказ поразил всех нас, его товарищей по работе. Ведь до сих пор никто в отделе не слышал от него и малейших жалоб на какие-нибудь хвори. Мы пытались образумить его, указывали, что в такой критический момент члену партии не к лицу прикрываться своей физической слабостью. Однако все наши доводы были напрасны: он так и не поставил своей подписи.

Тогда партгрупорг Бурмистенко внес в повестку дня новый вопрос – персональное дело нашего товарища. Дело было совершенно ясным: среди нас оказался трус и дезертир, недостойный звания члена партии. И как ни тягостно было принимать крайнее, но неизбежное в данных условиях решение, мы единогласно исключили его из партии. Позднее партком утвердил наше решение, а еще через несколько дней дезертир был отчислен из наркомата.

Список ополченцев нашего отдела был передан руководству наркомата, которое рассмотрело его одновременно с аналогичными списками из всех других звеньев аппарата и утвердило с одним изъятием. В ополчение ушли мой заместитель Бурмистенко, помощник Монастырский, референты Сергеев, Берулин, Паисов, Шендра. Из всех мужчин в отделе остался один я. Признаюсь, что, узнав о сделанном для меня исключении, почувствовал себя чуть ли не таким же дезертиром, как исключенный из партии сотрудник. Мне казалось, что такими же глазами на меня смотрят и три сотрудницы отдела – секретарша, стенографистка и машинистка, не говоря уже о сотрудниках других отделов, не знавших, что я записался в ополчение вместе со всеми.

Угнетаемый подобными чувствами, я позвонил наркому и взволнованно сказал, что, по моему глубокому убеждению, мне следует быть в ополчении рядом со своими товарищами, иначе это будет воспринято всеми как какая-то особая поблажка. Не дав мне высказаться до конца, Молотов гневно ответил:

– Вот уж не ожидал от вас таких нелепых рассуждений, товарищ Новиков! Что же, по-вашему, мы собираемся закрыть Наркоминдел? А если нет, то ведь кому-то нужно будет в нем работать? Нужно заново организовать отдел, а кому же его организовать, как не заведующему? Бросьте ваши благоглупости, засучите рукава и работайте. Пока – один за всех. Потом кого-нибудь подберем вам в помощь.

Некоторое время я действительно работал в отделе один, если иметь в виду дипломатических работников. Как работал? Разрывался на части, хронически недосыпал и недоедал и тем не менее все равно не успевал справляться со всеми теми делами, которые обычно выпадали на долю семерых сотрудников отдела, ушедших в ополчение. Выполнял лишь самую срочную работу, не терпящую отлагательства. Помощь канцелярских сотрудниц отдела во многих случаях я, к сожалению, использовать не мог. Только в конце июля и в августе дипломатический состав отдела стал пополняться главным образом сотрудниками НКИД, возвратившимися из-за границы.

К тому времени Отдел Балканских стран, просуществовав всего лишь около двух месяцев, подвергся реорганизации. Из его ведения были изъяты Венгрия и Румыния, как страны, воюющие против Советского Союза, и включены вновь Польша и Чехословакия. Из числа прежних стран в нем оставались Болгария, Югославия и Греция.

После реорганизации отдел стал именоваться Четвертым Европейским. Не будь в нем Греции, его можно было бы назвать отделом славянских стран. Вторая его особенность заключалась в том, что эти страны, за исключением Болгарии, были захвачены Германией, а их правительства находились в изгнании. В июле эти правительства были признаны Советским правительством, и с ними установлены дипломатические отношения.

В конце июля у меня появился заместитель в лице опытного дипломатического работника Георгия Максимовича Пушкина и два референта. Работа отдела постепенно начала входить в нормальное русло.

Немало забот в летне-осенний период 1941 года доставили Наркоминделу в целом – и, естественно, нашему отделу – весьма обострившиеся отношения между СССР и Болгарией. После нападения фашистских агрессоров на Советский Союз подневольное положение Болгарии как сателлита Германии сказалось в еще большей степени, чем раньше. Ее территория, порты, аэродромы и железные дороги превратились в плацдарм для враждебных действий немцев против СССР. Со своей стороны, реакционное болгарское правительство всеми средствами фашистского террора подавляло широко распространенные в народе антигерманские и антивоенные настроения, введя на основе «Закона о защите государства» чрезвычайное положение. Короче говоря, официально провозглашенный болгарский «нейтралитет» на самом деле был целиком поставлен на службу военным интересам гитлеровцев. Неудивительно, что в подобных условиях правительство Болгарии вступило на скользкий путь поддержки германских провокаций.

15 июля болгарский посланник Стаменов попросил аудиенции у Вышинского, в ходе которой сообщил, будто бы 14 июля в Болгарии вблизи города Добрича приземлились три советских парашютиста. 26 июля в Софии последовал новый болгарский демарш. Генеральный секретарь МИД Болгарии Шишманов заявил советскому посланнику в Софии Лаврищеву протест по поводу того, что 23 июля советские самолеты якобы сбросили бомбы вблизи городов Русе, Плевны и Ловеча.

Ответ на болгарские представления в Москве и Софии был дан Стаменову 27 июля Вышинским, заявившим по поводу первого из них, что тщательное расследование не подтвердило факта приземления советских парашютистов. При этом он обратил внимание Стаменова на то, что болгарские власти не позволили Лаврищеву встретиться с ними, чтобы установить их личность и обстоятельства этого странного дела. По имеющимся теперь у Советского правительства данным, эти парашютисты – не советские граждане и переброшены немцами из Румынии с провокационной целью. В связи со вторым представлением Вышинский заявил, что ни в одном из перечисленных Шишмановым пунктах и ни в каком другом пункте над территорией Болгарии советские самолеты не летали. Распускаемые по этому поводу слухи носят провокационный характер и явно исходят из враждебных Советскому Союзу германо-фашистских источников. В заключение он добавил, что Советское правительство не может не выразить своего недоумения в связи с тем, что болгарское правительство придало значение этим слухам, несмотря на их явно неправдоподобный и клеветнический по отношению к СССР характер.

10 сентября В. М. Молотов пригласил к себе болгарского посланника и сделал ему пространное заявление, изобилующее данными о подготовке Болгарии к совместному с Германией нападению на Советский Союз со стороны Черного моря. Делая из этих фактов вывод, нарком заявил:

«Исходя из вышеизложенного, Советское Правительство считает необходимым сделать Болгарскому Правительству настоящее представление и обратить его внимание на то, что позиция и действия Болгарского Правительства по отношению к СССР являются нелояльными и не соответствуют позиции и действиям государства, находящегося в нормальных отношениях с СССР, что является, по глубокому убеждению Советского Правительства, в равной мере не соответствующим интересам самой Болгарии и болгарского народа».

Приведенные мною демарши и контрдемарши далеко не исчерпывают всех тех представлений, какие имели место в летние и осенние месяцы 1941 года, но достаточно характеризуют степень накаленности в отношениях между СССР и Болгарией. Пагубные тенденции в политике болгарского правительства, проявившиеся в начальный период войны, не ослабли и в дальнейшем.

Как я отметил выше, в июле были восстановлены дипломатические отношения с Чехословакией и Польшей – новыми странами, относящимися к компетенции Четвертого Европейского отдела. Эти отношения с самого начала носили весьма активный характер, и я остановлюсь на них подробно.

18 июля в результате переговоров, происходивших в Лондоне, советский посол И. М. Майский и чехословацкий министр иностранных дел Ян Масарик подписали соглашение, по которому правительства СССР и Чехословакии взяли на себя обязательства оказывать друг другу помощь и поддержку в войне против гитлеровской Германии. В соответствии с этим обязательством Советское правительство дало согласие на создание на территории СССР чехословацких воинских частей, которые должны были действовать под руководством Верховного Главнокомандования СССР. 27 сентября в Москве было заключено военное соглашение, подписанное Уполномоченным Верховного Главнокомандования СССР генерал-майором А. М. Василевским и Уполномоченным Верховного командования Чехословакии полковником Г. Пикой. В силу этого соглашения в конце 1941 года в Бузулуке было начато формирование чехословацких воинских частей.

Еще более активную форму и размах приняли дипломатические отношения с польским правительством, установленные соглашением от 30 июля, которое было подписано в Лондоне советским послом И. М. Майским и польским премьер-министром генералом Сикорским. Говоря о размахе дипломатических отношений, я имею в виду и размах сопровождавших их трений, причин для которых было немало.

Основной из них являлось нежелание польского эмигрантского правительства найти реалистический подход к вопросу о Западной Украине и Западной Белоруссии. На этой нереалистической позиции стояло правительство Сикорского и в ходе переговоров об установлении дипломатических отношений. Поэтому согласия в вопросе о польско-советской границе достигнуто не было, и он остался открытым, подспудно отравляя отношения между двумя правительствами.

Главными в соглашении от 30 июля были пункты о взаимной помощи и поддержке в войне против Германии и о создании на советской территории польской армии под командованием, назначенным польским правительством с согласия Советского правительства. В оперативном отношении польская армия должна была действовать под руководством Верховного Главнокомандования СССР, в состав которого вводился представитель польской армии. К соглашению был приложен Протокол о предоставлении Советским правительством амнистии всем польским гражданам, интернированным в 1939 году после похода Красной Армии на земли Западной Украины и Западной Белоруссии.

6 августа в Москву прибыла польская военная миссия во главе с генералом Шишко-Богушем для ведения переговоров с Уполномоченным Верховного Главнокомандования СССР генерал-майором Василевским. В результате переговоров 14 августа было заключено соглашение по практическим вопросам, связанным с созданием польской армии. На пост командующего польской армией Главнокомандующий польскими вооруженными силами генерал Сикорский назначил генерала Владислава Андерса, который в сентябре приступил к формированию армии в Бузулуке.

Оба эти соглашения породили множество практических вопросов, обрушившихся на слабо укомплектованный кадрами Четвертый Европейский отдел. Со дня открытия польского посольства в Москве его представители – советник Сокольницкий и первый секретарь Арлет ежедневно посещали отдел, принося в портфелях сразу по нескольку памятных записок или нот.

Речь в них шла преимущественно о расселении и трудоустройстве амнистированных польских граждан, снабжении их топливом, продовольствием и т. д. Вопрос с жильем в восточных районах страны в то время был одним из наиболее острых, но все же так или иначе поддавался решению. Трудности возникали главным образом в связи с тем, что большинство амнистированных не хотели жить в местностях с суровым климатом и добивались через посольство переезда в более теплые края.

Поток подобных документов особенно усилился после создания польским посольством института «специальных представителей» в 20 городах, в дальнейшем дополненного институтом так называемых «доверенных лиц посольства», число которых с течением времени достигло нескольких сотен.

Должен сознаться, что я весьма сдержанно относился к расширению сети «представителей» и «доверенных лиц» посольства. Причина моей сдержанности вызывалась предвидением политических осложнений от такой гипертрофии аппарата иностранного посольства. Осенью 1941 года эти возможные осложнения представали предо мною еще в отвлеченной форме, но подсказанное опытом предвидение вполне осуществилось. Политических трений, недоразумений и конфликтов оказалось в действительности гораздо больше, чем можно было предусмотреть.

Этими беглыми замечаниями о последствиях чрезмерной активности польского посольства я сейчас и ограничусь, имея в виду в дальнейшем остановиться на них еще раз.

Что касается взаимоотношений с остальными странами, относящимися к компетенции отдела, – Грецией и Югославией, то в летне-осенний период 1941 года они не выделялись какими-либо заметными событиями, а вновь открытые в Москве югославская и греческая миссии едва лишь развернули свою деятельность, мало выходившую за рамки протокольной.

В середине июля обстановка на фронтах, до того характеризовавшаяся почти непрерывным отступлением наших войск, приобрела некоторые новые черты. Под Смоленском наши части вели упорные оборонительные бои, задержавшие продвижение немцев на несколько дней. Смоленск был оставлен нами, но на рубеже Ярцево – Ельня – река Десна Красная Армия надолго остановила немецкое наступление на Западном фронте. В конце июля и в течение всего августа там не стихали бои, а в первых числах сентября развернулось наше контрнаступление, позволившее освободить часть оккупированных районов. 10 сентября оно было приостановлено, и на фронте снова на время создалось неустойчивое равновесие. Успешные оборонительные и наступательные операции Красной Армии под Ельней имели большое морально-политическое значение, так как здесь впервые был сначала замедлен, а затем на два месяца заторможен хваленый немецкий блицкриг. Красная Армия получила возможность для перегруппировки своих сил.

Но на других фронтах дело обстояло иначе. На Северо-Западном фронте немцы продолжали продвигаться вперед и в сентябре блокировали Ленинград. На Юго-Западном фронте наши войска оставили Киев. При отступлении от Киева был убит секретарь ЦК КП(б)У и член Военного совета фронта М. А. Бурмистенко. Некоторое время спустя после этой вести я с горечью узнал, что в одной из боевых операций ополченцев под Москвой погиб его брат – мой заместитель по отделу – И. А. Бурмистенко. Попутно отмечу, что он был не единственным среди ополченцев НКИД, кто отдал свою жизнь за Родину или получил серьезное ранение. В числе последних находился и мой бывший помощник Е. А. Монастырский. Осенью большинство ополченцев НКИД были отозваны из действующей армии и вернулись на свои рабочие места.

В ночь на 22 июля состоялся первый налет немецкой авиации на Москву. Массовые налеты повторились и в ночь на 23 и 24 июля. В дальнейшем они превратились в довольно-таки заурядное явление. Сигнал воздушной тревоги заставал нас в самых различных местах. Если это случалось в рабочие часы (а они затягивались далеко за полночь), то половину ночи, а то и всю ночь напролет – часто из-за отсутствия транспорта – мы проводили в наркоматском бомбоубежище. Спали мы на цементном полу, подкладывая под себя газетные листы. Несколько раз мне приходилось дожидаться сигнала отбоя в служебном бомбоубежище Кремля.

В сентябре мужчин-наркоминдельцев начали обучать военному делу. Для меня, бывшего красноармейца, демобилизованного еще в январе 1921 года, в этом не было ничего нового. Проходил я также военное обучение – по программе Всеобуча – в студенческие годы в Ленинграде, а затем в 30-е годы в Институте красной профессуры, где уровень военной подготовки был намного выше. Но я и сейчас не уклонялся от общей обязанности и проходил курс ускоренного обучения вместе со всеми. Дважды или трижды в неделю мы отправлялись на стрельбище на одной из станций Ярославской железной дороги и упражнялись в стрельбе по мишеням. Моя сильная близорукость несколько снижала мои стрелковые достижения, но все же один-два из трех патронов я всаживал в мишень, изображавшую фашистского солдата.

Так в упорном труде, заботах и тревогах прошло для наркоминдельцев боевое лето 1941 года и настала осень, обозначившая новый, еще более опасный этап войны. Принесла она также крупные перемены и в условиях деятельности НКИД.

Для меня лично она обернулась месяцами полукочевой жизни – на протяжении почти всего четвертого квартала этого года.