Антоновские яблоки главные герои. Антоновские яблоки бунина

Рассказ И.А. Бунина «Антоновские яблоки» относится к одному из тех его произведений, где писатель с грустной любовью вспоминает невозвратно ушедшие «золотые» дни. Автор творил в эпоху коренных изменений в обществе: все начало ХХ века залито кровью. От агрессивной среды можно было спастись только в воспоминаниях о лучших моментах.

Замысел рассказа появился у автора в 1891 году, когда тот гостил в усадьбе у брата Евгения. Запах антоновских яблок, которым были наполнены осенние дни, напомнил Бунину о тех временах, когда и поместья процветали, и помещики не беднели, и крестьяне благоговейно относились ко всему барскому. Автор трепетно относился к дворянской культуре и старопоместному быту, глубоко переживал их упадок. Вот почему в его творчестве выделяется цикл рассказов-эпитафий, которые повествуют о давно ушедшем, «умершем», но еще столь дорогом старом мире.

Писатель вынашивал свое произведение 9 лет. Впервые «Антоновские яблоки» были опубликованы в 1900 году. Однако рассказ продолжал дорабатываться и изменяться, Бунин шлифовал литературный язык, придавал тексту еще большую образность, и убирал все лишнее.

О чем произведение?

«Антоновские яблоки» представляют собой чередование картин дворянского быта, объединенных воспоминаниями лирического героя. Сначала ему вспоминается ранняя осень, золотой сад, сбор яблок. Всем этим управляют хозяева, которые жили в шалаше в саду, по праздникам устраивая там целую ярмарку. Сад наполнен разными лицами крестьян, которые поражают довольством: мужчины, женщины, дети – все они в самых хороших отношениях друг с другом и с помещиками. Идиллическую картину дополняют картины природы, в конце эпизода главный герой восклицает: «Как холодно, росисто и как хорошо жить на свете!»

Урожайный год в родовой деревни главного героя Выселки радует глаз: всюду довольство, радость, богатство, простое счастье мужиков. Рассказчик и сам хотел бы быть мужиком, не видя в этой доле никаких проблем, а только здоровье, естественность и близость к природе, а вовсе не бедность, малоземелье и унижение. От крестьянского он переходит к дворянскому быту прежних времен: крепостного права и сразу после, когда помещики еще играли главную роль. Примером служит усадьба тетки Анны Герасимовны, где чувствовались и достаток, и строгость, и крепостная покорность слуг. Обстановка дома также будто застыла в прошлом, даже разговоры только о былом, но в этом тоже есть своя поэзия.

Об охоте, одном из главных дворянских развлечений, говорится особо. Арсений Семенович, шурин главного героя, устраивал масштабные охоты, иногда и по несколько дней. Весь дом был наполнен людьми, водкой, папиросным дымом, собаками. Примечательны разговоры и воспоминания об этом. Рассказчик видел эти забавы даже во сне, погружаясь в дрему на мягких перинах в какой-нибудь угловой комнате под образами. Но и проспать охоту приятно, ведь в старом поместье кругом книги, портреты, журналы, при виде которых охватывает «сладкая и странная тоска».

Но жизнь изменилась, стала «нищенской», «мелкопоместной». Но и в ней есть остатки былого величия¸ поэтические отголоски бывшего дворянского счастья. Итак, на пороге века перемен у помещиков остались лишь одни воспоминания о беззаботных днях.

Главные герои и их характеристика

1. Разрозненные картины соединены через лирического героя, который представляет авторскую позицию в произведении. Он предстает перед нами человеком с тонкой душевной организацией, мечтательным, восприимчивым, оторванным от реальности. Он живет прошлым, скорбя о нем и не замечая, что на самом деле творится вокруг него, в том числе, и в деревенской среде.
2. Тетка главного героя Анна Герасимовна также живет прошлым. В ее доме царят порядок и аккуратность, идеально сохраняется старинная мебель. Говорит старушка тоже о временах своей молодости, да о наследстве.
3. Шурин Арсений Семенович отличается молодым, залихватским духом, в условиях охоты эти бесшабашные качества очень органичны, но каков он в быту, в хозяйстве? Это остается тайной, ведь и в его лице поэтизируется дворянская культура, как и у прошлой героини.
4. В рассказе много крестьян, но все они имеют схожие качества: народная мудрость, почтение к помещикам, ловкость и хозяйственность. Они низко кланяются, бегут по первому зову, в общем, поддерживают счастливую дворянскую жизнь.

Проблемы

Проблематика рассказа «Антоновские яблоки» главным образом сосредотачивается на теме обнищания дворянства, потери ими былого авторитета. По мнению автора, помещичий быт прекрасен, поэтичен, в деревенской жизни нет места скуке, пошлости и жестокости, хозяева и крестьяне отлично сосуществуют друг с другом и по отдельности немыслимы. Отчетливо проступает поэтизация Буниным и крепостного права, ведь именно тогда эти прекрасные усадьбы процветали.

Также важен еще один вопрос, поднимаемый писателем – это проблема памяти. В переломную, кризисную эпоху, в которую был написан рассказ, хочется покоя, тепла. Именно его человек всегда находит в воспоминаниях детства, которые окрашиваются радостным чувством, из того периода обычно возникает в памяти только хорошее. Это прекрасное и хочет навсегда оставить в сердцах читателей Бунин.

Тема

• Главная тема «Антоновских яблок» Бунина – дворянство и его быт. Сразу видно, что автор гордится собственным сословием, поэтому ставит его очень высоко. Деревенские помещики воспеваются писателем еще и из-за их связи с крестьянами, чистыми, высоконравственными, морально здоровыми. В сельских заботах нет места хандре, тоске и вредным привычкам. Именно в этих отдаленных поместьях живы дух романтизма, нравственные ценности и понятия чести.
• Большое место занимает тема природы. Картины родного края написаны свежо, чисто, с уважением. Сразу видна любовь автора ко всем этим полям, садам, дорогам, усадьбам. В них, по мнению Бунина, и заключается подлинная, настоящая Россия. Природа, окружающая лирического героя, поистине лечит душу, гонит разрушающие мысли.

Смысл

Ностальгия – вот главное чувство, которое охватывает и автора, и многих читателей того времени после прочтения «Антоновских яблок». Бунин – настоящий художник слова, поэтому его деревенская жизнь – идиллическая картина. Автор старательно обошел все острые углы, в его рассказе жизнь прекрасна и лишена проблем, социальных противоречий, которые в реальности накопились к началу ХХ века и неизбежно вели Россию к переменам.

Смысл этого рассказа Бунина – создать живописное полотно, погрузиться в ушедший, но манящий мир безмятежности и благоденствия. Для многих людей отход от действительности стал выходом, однако недолгим. Тем не менее, «Антоновские яблоки» — образцовое произведение в художественном плане, а у Бунина можно поучиться красоте его слога и образности.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

Иван Алексеевич Бунин глубоко и искренне любил свою Родину. Все его произведения пронизаны трогательным чувством щемящей грусти, любви к природе и Родине. Одним из таких ярких произведений великого русского писателя является рассказ «Антоновские яблоки», где писатель сожалеет об уходящем прошлом. Предлагаем ознакомиться с анализом произведения.

Краткий анализ

Год написания — 1900 г.

История создания — Идею написания рассказа автору навеял аромат созревших яблок, который он почувствовал, когда гостил в поместье брата.

Тема — Основная тема произведения — сожаление о дворянском сословии, постепенно уходящим в прошлое, и большая тема любви к природе.

Композиция — Рассказ состоит из четырех частей, в которых отражены периоды жизни России, ее прошлое, настоящее и будущее.

Жанр — Повествование относится к жанру рассказа, составленного из нескольких частей в виде монолога.Направление — Реализм.

История создания

Проводя в «Антоновских яблоках» анализ произведения, необходимо упомянуть его историю создания, которая и придала основную мысль этому рассказу.

Писатель гостил в поместье своего брата, в окружении фруктовых садов. Он был выходцем из дворянского сословия, в поместьях которых обязательно подразумевались сады, как признак дворянства.

Однажды писатель вышел из дома брата, и его затопил аромат антоновских яблок. Этот сладкий и ароматный запах вызвал в писателе ностальгию по прошлому времени, навеял воспоминания об ушедшей молодости. Писателя пронзила грусть по уходящему времени, и ему в голову пришла мысль выразить свои ностальгические чувства о былом на бумаге. Мысль крепко засела в душу писателя, но свою задумку о написании этого рассказа, он воплотил в жизнь только через девять лет. Так был создан рассказ Бунина «Антоновские яблоки», и от замысла до воплощения прошло девять лет, год написания — 1900. Ностальгическое произведение посвящено воспоминаниям об уходящем дворянстве.

Тема

В смысл названия своего рассказа писатель вкладывает грусть и печаль об уходящем времени. Запах яблок, сладкий, и вместе с тем терпковатый, воплощает в замысле писателя состояние его поэтической души. Его воспоминания имеют — такой же оттенок, порой они сладкие и счастливые, когда автор вспоминает о прошлом. О том времени, когда дворянство жило в полном расцвете, чистой и праведной жизнью. Все было занято заботами и работой, не было места вредным привычкам и скуке.

Горчинку воспоминаниям придает тот момент, когда писатель осознает, что дворянство постепенно пришло в упадок, уже нет той спокойной и размеренной жизни, и общество начало погрязать в пороках.

Перед глазами рассказчика проходят воспоминания и о людях, которых он, когда — то знал. Герои его воспоминаний так же близки и дороги поэту, как и все его прошлое. Наступившие проблемы разорения и опустошения дворянских родовых гнезд, проходят через все повествование автора.

Своими выразительными художественными средствами, автор мастерски сумел разбудить в каждом читателе дорогие его сердцу воспоминания.

Смысл произведения в том, чтобы показать ровную и безмятежную картину прошлого, идеализируя и приукрашивая его, обходя острые углы действительности. Затронуть потаенные уголки души читателя, чтобы эти воспоминания несли лишь созидательный характер, очищая от скверны и злобы.

Анализ рассказа приводит к выводу, что это произведение ведет к высоким нравственным мыслям, позволяет читателям отречься от всего грязного и непотребного, ведет к истинному очищению души, и порождает стремление к высоким идеалам. Проблематика рассказа не только в сожалении о б уходящем в прошлое дворянстве. Глубоко развита в произведении и тема природы. Автор по праву считается непревзойденным поэтом, воспевающим родную природу. Бунин не только любит природу, он ее хорошо понимает и знает. Ни один писатель не сравнится с ним в описании природы. Это тот эмоциональный и глубоко чувствующий человек, так сильно любящий природу, что даже один запах яблок позволяет ему создать гениальное произведение.

Композиция

Интересно композиционное построение рассказа, особенности композиции включает в себя многоточие как в начале, так и в конце произведения. Между этими многоточиями — четыре главы рассказа. Такие особенности несут в себе то, что у рассказа как бы нет начала, и не конца. Это просто кусок жизни, взятый с какого — то момента, и ничем не заканчивающийся, а дающий пищу для размышлений о грядущем будущем.

В композиции текста наблюдается как бы отсутствие сюжета, в нем нет динамического развития. Весь рассказ имеет форму монолога.

Рассказ, этот внутренний монолог писателя, разделен на четыре части. Каждая из частей составляет определенную картину прошлого, и все вместе они образуют одно целое. Все четыре части произведения подчинены одной теме. Используя художественные средства, особенности композиции, в каждой из этих частей, автор обрисовывает жизнь и быт дворянского сословия, его культуру. Он описывает и расцвет дворянства, и его увядание. С легкой грустью, в каждой из четырех глав, писатель говорит о прошлом, наталкивая на мысль о неизбежности нового будущего. В каждой из этих частей, в каждой строчке, он призывает читателя не забывать о прошлом, помнить свою родину и предков, беречь традиции, и только тогда можно построить новое счастливое будущее.

Композиция произведения заканчивается словами песни, иносказательный смысл автора которой выражается в том, что история неизбежно идет вперед, заметая свое прошлое.

Жанр

Произведение Бунина относится к жанру рассказа. Бунин, певец природы и поэт, использовал поэтические мотивы в своем повествовании, и «Антоновские яблоки» можно с уверенностью назвать поэтическим рассказом, лирической повестью реалистического направления.

Критика была неоднозначна в своих суждениях о произведении, о его гениальности говорит факт, что рассказ стал классикой.

Произведение И. Бунина посвящено воспоминаниям рассказчика о его прошлом. Каждая глава рассказывает о каком-либо событии, человеке или месте, которое любил главный герой.

Рассказчик вспоминает о жизни в помещичьей усадьбе. Более всего ему запомнилась ранняя осень, когда природа только начинает меняться. Усадьба пахнет спелыми яблоками – антоновкой. Эти яблоки продают прямо в саду. Затем их отвозят в город на телегах.

Ночью сад особенно прекрасен. Главный герой любит смотреть на ночное небо. Он любуется звёздами до тех пор, пока в душе не появится ощущение счастья. В такие моменты земля словно кружится под ногами.

Среди сельских жителей существует примета: если год выдался урожайным на антоновские яблоки, значит, урожай будет и на хлеб. Эта примета особенно хорошо запомнилась главному герою.

Рассказчик вспомнил деревню Выселки, которая считалась одним из самых богатых населённых пунктов в округе. Здесь не было бедных дворов. Даже семьи со скромным достатком имели кирпичные дома.

Анна Герасимовна, тётка рассказчика, жила в старой усадьбе. Её дом был окружён столетними деревьями. Сад Анны Герасимовны славился пением птиц и прекрасными яблоками. Запахом этих плодов пропитался весь дом. В комнатах пахло не только яблоками, но и старой деревянной мебелью. Крыша дома была сделана из соломы, которая успела затвердеть и почернеть от времени.

Арсений Семёнович – ещё один человек из прошлого главного героя. Он был шурином рассказчика. Арсений Семёнович любил гостей и охоту. В его доме всегда собиралось много людей. После плотного обеда они отправлялись охотиться. Вечером компания могла отправиться ночевать в усадьбу кого-нибудь из друзей Арсения Семёновича. Развлечение требовало немалых затрат, ведь для того, чтобы охотиться, необходимо содержать псарню. Иногда Арсений Семёнович оставался дома и проводил целый день в библиотеке.

Рассказчик вспоминает свою бабушку, любившую играть полонезы и читать вслух стихи Пушкина. Женщин и девушек, подобных бабушке главного героя, можно было встретить в дворянских усадьбах довольно часто. Все они, казалось, были похожи одна на другую, и каждая из них вызывает в рассказчике непреодолимую ностальгию.

В последней главе главный герой размышляет о том, что привычный ему мир постепенно уходит в небытие. В Выселках не осталось практически ни одного старожила. Давно нет в живых Анны Герасимовны. Арсений Семёнович добровольно ушёл из жизни.

Главный герой наблюдает за постепенным обнищанием дворянства. Наполовину разорившиеся господа по-прежнему собираются у кого-нибудь в усадьбе, тратя на застолья последние деньги. Дворяне также ездят на охоту и стараются вести тот образ жизни, который когда-то вели их предки.

Главным героем произведения И. Бунина является сам рассказчик. Он знакомит читателей со своим детством и юностью, прошедшими в деревне.

Патриотизм – одна из основных черт главного героя, которую он стремится показать. Родина для главного персонажа – это, прежде всего, запахи. Многие моменты счастья в жизни этого человека связаны с запахом антоновских яблок.

Всё, что дорого главному герою, становится частью его самого. Родные пейзажи и близкие люди как будто отображают собой его личность, раскрывая её с разных сторон. Анна Герасимовна, хозяйка старого поместья, и бабушка главного героя символизируют русское дворянство уходящей эпохи. Рассказчик упоминает женщин, подобных его родственницам, которых можно было встретить в каждом имении. Дворянки вызывают у главного героя глубокую симпатию, поскольку современные женщины из высшего общества слишком далеки от прежних идеалов.

Арсений Семёнович – это русское гостеприимство, любовь к удовольствиям и радостям жизни. Главный герой и сам любит охоту и застолья. Возможно, именно поэтому смерть шурина вызывает у рассказчика сожаление. Жители деревни Выселки тоже не безразличны главному герою, несмотря на то, что они простые люди, а не дворяне. Долгожители Выселок – это непоколебимый русский народ, который так любит рассказчик, будучи патриотом.

Главная идея

Чтобы доказать свой патриотизм, необязательно совершать опасные для жизни подвиги во славу родной земли. Чтобы быть патриотом, не нужно презирать чужую культуру. Достаточно любить свою родину со всеми её достоинствами и недостатками, принимать своих соотечественников такими, какие они есть, не оглядываясь на их происхождение.

Каждый известный писатель ассоциируется у читателей с каким-нибудь произведением: А. Пушкин – «Евгений Онегин», М. Лермонтов – «Герой нашего времени», И. Бунин – «Антоновские яблоки». Краткое содержание не способно в красках описать чувства главного героя. Для того, чтобы оценить всю красоту слога, необходимо прочесть произведение полностью.

И. Бунин начал свою литературную карьеру в качестве поэта. Однако очень скоро он понял, что сможет дать читателю намного больше, если станет прозаиком. В конце 1890-х было написано произведение «Антоновские яблоки», в котором автор смог реализовать все свои творческие замыслы. Рассказ был впервые опубликован в 1900 году.

В своём произведении Бунин не ставит перед собой задачу рассказать о каком-то конкретном событии. С помощью небольшого рассказа он пытается выразить своё впечатление, полученное от двух различных эпох. Сначала автор рисует жизнь дворянства такой, какой она была когда-то. Владельцы огромных имений вели праздный образ жизни, принимали гостей, ездили на охоту. Девушки декламировали стихи, играли на музыкальных инструментах. Все эти занятия не представляли никакой ценности ни для самих господ, ни для государства в целом. Это были способы заполнить душевную пустоту, развлечь себя. Однако такой образ жизни воспринимался как норма.

Рекомендуем прочитать краткое содержание рассказа

I

…Вспоминается мне ранняя погожая осень. Август был с теплыми дождиками, как будто нарочно выпадавшими для сева, – с дождиками в самую пору, в средине месяца, около праздника св. Лаврентия. А «осень и зима хороши живут, коли на Лаврентия вода тиха и дождик». Потом бабьим летом паутины много село на поля. Это тоже добрый знак: «Много тенетника на бабье лето – осень ядреная»… Помню раннее, свежее, тихое утро… Помню большой, весь золотой, подсохший и поредевший сад, помню кленовые аллеи, тонкий аромат опавшей листвы и – запах антоновских яблок, запах меда и осенней свежести. Воздух так чист, точно его совсем нет, по всему саду раздаются голоса и скрип телег. Это тархане, мещане-садовники, наняли мужиков и насыпают яблоки, чтобы в ночь отправлять их в город, – непременно в ночь, когда так славно лежать на возу, смотреть в звездное небо, чувствовать запах дегтя в свежем воздухе и слушать, как осторожно поскрипывает в темноте длинный обоз по большой дороге. Мужик, насыпающий яблоки, ест их с сочным треском одно за одним, но уж таково заведение – никогда мещанин не оборвет его, а еще скажет:

– Вали, ешь досыта, – делать нечего! На сливанье все мед пьют.

И прохладную тишину утра нарушает только сытое квохтанье дроздов на коралловых рябинах в чаще сада, голоса да гулкий стук ссыпаемых в меры и кадушки яблок. В поредевшем саду далеко видна дорога к большому шалашу, усыпанная соломой, и самый шалаш, около которого мещане обзавелись за лето целым хозяйством. Всюду сильно пахнет яблоками, тут – особенно. В шалаше устроены постели, стоит одноствольное ружье, позеленевший самовар, в уголке – посуда. Около шалаша валяются рогожи, ящики, всякие истрепанные пожитки, вырыта земляная печка. В полдень на ней варится великолепный кулеш с салом, вечером греется самовар, и по саду, между деревьями, расстилается длинной полосой голубоватый дым. В праздничные же дни около шалаша – целая ярмарка, и за деревьями поминутно мелькают красные уборы. Толпятся бойкие девки-однодворки в сарафанах, сильно пахнущих краской, приходят «барские» в своих красивых и грубых, дикарских костюмах, молодая старостиха, беременная, с широким сонным лицом и важная, как холмогорская корова. На голове ее «рога», – косы положены по бокам макушки и покрыты несколькими платками, так что голова кажется огромной; ноги, в полусапожках с подковками, стоят тупо и крепко; безрукавка – плисовая, занавеска длинная, а панева – черно-лиловая с полосами кирпичного цвета и обложенная на подоле широким золотым «прозументом»…

– Хозяйственная бабочка! – говорит о ней мещанин, покачивая головою. – Переводятся теперь такие…

А мальчишки в белых замашных рубашках и коротеньких порточках, с белыми раскрытыми головами, все подходят. Идут по двое, по трое, мелко перебирая босыми ножками, и косятся на лохматую овчарку, привязанную к яблоне. Покупает, конечно, один, ибо и покупки-то всего на копейку или на яйцо, но покупателей много, торговля идет бойко, и чахоточный мещанин в длинном сюртуке и рыжих сапогах – весел. Вместе с братом, картавым, шустрым полуидиотом, который живет у него «из милости», он торгует с шуточками, прибаутками и даже иногда «тронет» на тульской гармонике. И до вечера в саду толпится народ, слышится около шалаша смех и говор, а иногда и топот пляски…

К ночи в погоду становится очень холодно и росисто. Надышавшись на гумне ржаным ароматом новой соломы и мякины, бодро идешь домой к ужину мимо садового вала. Голоса на деревне или скрип ворот раздаются по студеной заре необыкновенно ясно. Темнеет. И вот еще запах: в саду – костер, и крепко тянет душистым дымом вишневых сучьев. В темноте, в глубине сада, – сказочная картина: точно в уголке ада, пылает около шалаша багровое пламя, окруженное мраком, и чьи-то черные, точно вырезанные из черного дерева силуэты двигаются вокруг костра, меж тем как гигантские тени от них ходят по яблоням. То по всему дереву ляжет черная рука в несколько аршин, то четко нарисуются две ноги – два черных столба. И вдруг все это скользнет с яблони – и тень упадет по всей аллее, от шалаша до самой калитки…

Поздней ночью, когда на деревне погаснут огни, когда в небе уже высоко блещет бриллиантовое семизвездие Стожар, еще раз пробежишь в сад. Шурша по сухой листве, как слепой, доберешься до шалаша. Там на полянке немного светлее, а над головой белеет Млечный Путь.

– Это вы, барчук? – тихо окликает кто-то из темноты.

– Я. А вы не спите еще, Николай?

– Нам нельзя-с спать. А, должно, уже поздно? Вон, кажись, пассажирский поезд идет…

Долго прислушиваемся и различаем дрожь в земле. Дрожь переходит в шум, растет, и вот, как будто уже за самым садом, ускоренно выбивают шумный такт колеса: громыхая и стуча, несется поезд… ближе, ближе, все громче и сердитее… И вдруг начинает стихать, глохнуть, точно уходя в землю…

– А где у вас ружье, Николай?

– А вот возле ящика-с.

Вскинешь кверху тяжелую, как лом, одностволку и с маху выстрелишь. Багровое пламя с оглушительным треском блеснет к небу, ослепит на миг и погасит звезды, а бодрое эхо кольцом грянет и раскатится по горизонту, далеко-далеко замирая в чистом и чутком воздухе.

– Ух, здорово! – скажет мещанин. – Потращайте, потращайте, барчук, а то просто беда! Опять всю дулю на валу отрясли…

А черное небо чертят огнистыми полосками падающие звезды. Долго глядишь в его темно-синюю глубину, переполненную созвездиями, пока не поплывет земля под ногами. Тогда встрепенешься и, пряча руки в рукава, быстро побежишь по аллее к дому… Как холодно, росисто и как хорошо жить на свете!

II

«Ядреная антоновка – к веселому году». Деревенские дела хороши, если антоновка уродилась: значит, и хлеб уродился… Вспоминается мне урожайный год.

На ранней заре, когда еще кричат петухи и по-черному дымятся избы, распахнешь, бывало, окно в прохладный сад, наполненный лиловатым туманом, сквозь который ярко блестит кое-где утреннее солнце, и не утерпишь – велишь поскорее заседлывать лошадь, а сам побежишь умываться на пруд. Мелкая листва почти вся облетела с прибрежных лозин, и сучья сквозят на бирюзовом небе. Вода под лозинами стала прозрачная, ледяная и как будто тяжелая. Она мгновенно прогоняет ночную лень, и, умывшись и позавтракав в людской с работниками горячими картошками и черным хлебом с крупной сырой солью, с наслаждением чувствуешь под собой скользкую кожу седла, проезжая по Выселкам на охоту. Осень – пора престольных праздников, и народ в это время прибран, доволен, вид деревни совсем не тот, что в другую пору. Если же год урожайный и на гумнах возвышается целый золотой город, а на реке звонко и резко гогочут по утрам гуси, так в деревне и совсем не плохо. К тому же наши Выселки спокон веку, еще со времен дедушки, славились «богатством». Старики и старухи жили в Выселках очень подолгу, – первый признак богатой деревни, – и были все высокие, большие и белые, как лунь. Только и слышишь бывало: «Да, – вот Агафья восемьдесят три годочка отмахала!» – или разговоры в таком роде:

– И когда это ты умрешь, Панкрат? Небось тебе лет сто будет?

– Как изволите говорить, батюшка?

– Сколько тебе годов, спрашиваю!

– А не знаю-с, батюшка.

– Да Платона Аполлоныча-то помнишь?

– Как же-с, батюшка, – явственно помню.

– Ну, вот видишь. Тебе, значит, никак не меньше ста.

Старик, который стоит перед барином вытянувшись, кротко и виновато улыбается. Что ж, мол, делать, – виноват, зажился. И он, вероятно, еще более зажился бы, если бы не объелся в Петровки луку.

Помню я и старуху его. Все, бывало, сидит на скамеечке, на крыльце, согнувшись, тряся головой, задыхаясь и держась за скамейку руками, – все о чем-то думает. «О добре своем небось», – говорили бабы, потому что «добра» у нее в сундуках было, правда, много. А она будто и не слышит; подслеповато смотрит куда-то вдаль из-под грустно приподнятых бровей, трясет головой и точно силится вспомнить что-то. Большая была старуха, вся какая-то темная. Панева – чуть не прошлого столетия, чуньки – покойницкие, шея – желтая и высохшая, рубаха с канифасовыми косяками всегда белая-белая, – «совсем хоть в гроб клади». А около крыльца большой камень лежал: сама купила себе на могилку, так же как и саван, – отличный саван, с ангелами, с крестами и с молитвой, напечатанной по краям.

Под стать старикам были и дворы в Выселках: кирпичные, строенные еще дедами. А у богатых мужиков – у Савелия, у Игната, у Дрона – избы были в две-три связи, потому что делиться в Выселках еще не было моды. В таких семьях водили пчел, гордились жеребцом-битюгом сиво-железного цвета и держали усадьбы в порядке. На гумнах темнели густые и тучные конопляники, стояли овины и риги, крытые вприческу; в пуньках и амбарчиках были железные двери, за которыми хранились холсты, прялки, новые полушубки, наборная сбруя, меры, окованные медными обручами. На воротах и на санках были выжжены кресты. И помню, мне порою казалось на редкость заманчивым быть мужиком. Когда, бывало, едешь солнечным утром по деревне, все думаешь о том, как хорошо косить, молотить, спать на гумне в ометах, а в праздник встать вместе с солнцем, под густой и музыкальный благовест из села, умыться около бочки и надеть чистую замашную рубаху, такие же портки и несокрушимые сапоги с подковками. Если же, думалось, к этому прибавить здоровую и красивую жену в праздничном уборе да поездку к обедне, а потом обед у бородатого тестя, обед с горячей бараниной на деревянных тарелках и с ситниками, с сотовым медом и брагой, – так больше и желать невозможно!

Склад средней дворянской жизни еще и на моей памяти, – очень недавно, – имел много общего со складом богатой мужицкой жизни по своей домовитости и сельскому старосветскому благополучию. Такова, например, была усадьба тетки Анны Герасимовны, жившей от Выселок верстах в двенадцати. Пока, бывало, доедешь до этой усадьбы, уже совсем ободняется. С собаками, на сворах ехать приходится шагом, да и спешить не хочется, – так весело в открытом поле в солнечный и прохладный день! Местность ровная, видно далеко. Небо легкое и такое просторное и глубокое. Солнце сверкает сбоку, и дорога, укатанная после дождей телегами, замаслилась и блестит, как рельсы. Вокруг раскидываются широкими косяками свежие, пышно-зеленые озими. Взовьется откуда-нибудь ястребок в прозрачном воздухе и замрет на одном месте, трепеща острыми крылышками. А в ясную даль убегают четко видные телеграфные столбы, и проволоки их, как серебряные струны, скользят по склону ясного неба. На них сидят кобчики, – совсем черные значки на нотной бумаге.

Крепостного права я не знал и не видел, но, помню, у тетки Анны Герасимовны чувствовал его. Въедешь во двор и сразу ощутишь, что тут оно еще вполне живо. Усадьба – небольшая, но вся старая, прочная, окруженная столетними березами и лозинами. Надворных построек – невысоких, но домовитых – множество, и все они точно слиты из темных, дубовых бревен под соломенными крышами. Выделяется величиной или, лучше сказать, длиной только почерневшая людская, из которой выглядывают последние могикане дворового сословия – какие-то ветхие старики и старухи, дряхлый повар в отставке, похожий на Дон-Кихота. Все они, когда въезжаешь во двор, подтягиваются и низко-низко кланяются. Седой кучер, направляющийся от каретного сарая взять лошадь, еще у сарая снимает шапку и по всему двору идет с обнаженной головой. Он у тетки ездил форейтором, а теперь возит ее к обедне, – зимой в возке, а летом в крепкой, окованной железом тележке, вроде тех, на которых ездят попы. Сад у тетки славился своею запущенностью, соловьями, горлинками и яблоками, а дом – крышей. Стоял он во главе двора, у самого сада, – ветви лип обнимали его, – был невелик и приземист, но казалось, что ему и веку не будет, – так основательно глядел он из-под своей необыкновенно высокой и толстой соломенной крыши, почерневшей и затвердевшей от времени. Мне его передний фасад представлялся всегда живым: точно старое лицо глядит из-под огромной шапки впадинами глаз, – окнами с перламутровыми от дождя и солнца стеклами. А по бокам этих глаз были крыльца, – два старых больших крыльца с колоннами. На фронтоне их всегда сидели сытые голуби, между тем как тысячи воробьев дождем пересыпались с крыши на крышу… И уютно чувствовал себя гость в этом гнезде под бирюзовым осенним небом!

Войдешь в дом и прежде всего услышишь запах яблок, а потом уже другие: старой мебели красного дерева, сушеного липового цвета, который с июня лежит на окнах… Во всех комнатах – в лакейской, в зале, в гостиной – прохладно и сумрачно: это оттого, что дом окружен садом, а верхние стекла окон цветные: синие и лиловые. Всюду тишина и чистота, хотя, кажется, кресла, столы с инкрустациями и зеркала в узеньких и витых золотых рамах никогда не трогались с места. И вот слышится покашливанье: выходит тетка. Она небольшая, но тоже, как и все кругом, прочная. На плечах у нее накинута большая персидская шаль. Выйдет она важно, но приветливо, и сейчас же под бесконечные разговоры про старину, про наследства, начинают появляться угощения: сперва «дули», яблоки, – антоновские, «бель-барыня», боровинка, «плодовитка», – а потом удивительный обед: вся насквозь розовая вареная ветчина с горошком, фаршированная курица, индюшка, маринады и красный квас, – крепкий и сладкий-пресладкий… Окна в сад подняты, и оттуда веет бодрой осенней прохладой…

III

За последние годы одно поддерживало угасающий дух помещиков – охота.

Прежде такие усадьбы, как усадьба Анны Герасимовны, были не редкость. Были и разрушающиеся, но все еще жившие на широкую ногу усадьбы с огромным поместьем, с садом в двадцать десятин. Правда, сохранились некоторые из таких усадеб еще и до сего времени, но в них уже нет жизни… Нет троек, нет верховых «киргизов», нет гончих и борзых собак, нет дворни и нет самого обладателя всего этого – помещика-охотника, вроде моего покойного шурина Арсения Семеныча.

С конца сентября наши сады и гумна пустели, погода, по обыкновению, круто менялась. Ветер по целым дням рвал и трепал деревья, дожди поливали их с утра до ночи. Иногда к вечеру между хмурыми низкими тучами пробивался на западе трепещущий золотистый свет низкого солнца; воздух делался чист и ясен, а солнечный свет ослепительно сверкал между листвою, между ветвями, которые живою сеткою двигались и волновались от ветра. Холодно и ярко сияло на севере над тяжелыми свинцовыми тучами жидкое голубое небо, а из-за этих туч медленно выплывали хребты снеговых гор-облаков. Стоишь у окна и думаешь: «Авось, Бог даст, распогодится». Но ветер не унимался. Он волновал сад, рвал непрерывно бегущую из трубы людской струю дыма и снова нагонял зловещие космы пепельных облаков. Они бежали низко и быстро – и скоро, точно дым, затуманивали солнце. Погасал его блеск, закрывалось окошечко в голубое небо, а в саду становилось пустынно и скучно, и снова начинал сеять дождь… сперва тихо, осторожно, потом все гуще и, наконец, превращался в ливень с бурей и темнотою. Наступала долгая, тревожная ночь…

Из такой трепки сад выходил почти совсем обнаженным, засыпанным мокрыми листьями и каким-то притихшим, смирившимся. Но зато как красив он был, когда снова наступала ясная погода, прозрачные и холодные дни начала октября, прощальный праздник осени! Сохранившаяся листва теперь будет висеть на деревьях уже до первых зазимков. Черный сад будет сквозить на холодном бирюзовом небе и покорно ждать зимы, пригреваясь в солнечном блеске. А поля уже резко чернеют пашнями и ярко зеленеют закустившимися озимями… Пора на охоту!

И вот я вижу себя в усадьбе Арсения Семеныча, в большом доме, в зале, полной солнца и дыма от трубок и папирос. Народу много – все люди загорелые, с обветренными лицами, в поддевках и длинных сапогах. Только что очень сытно пообедали, раскраснелись и возбуждены шумными разговорами о предстоящей охоте, но не забывают допивать водку и после обеда. А на дворе трубит рог и завывают на разные голоса собаки. Черный борзой, любимец Арсения Семеныча, взлезает на стол и начинает пожирать с блюда остатки зайца под соусом. Но вдруг он испускает страшный визг и, опрокидывая тарелки и рюмки, срывается со стола: Арсений Семеныч, вышедший из кабинета с арапником и револьвером, внезапно оглушает залу выстрелом. Зала еще более наполняется дымом, а Арсений Семеныч стоит и смеется.

– Жалко, что промахнулся! – говорит он, играя глазами.

Он высок ростом, худощав, но широкоплеч и строен, а лицом – красавец цыган. Глаза у него блестят дико, он очень ловок, в шелковой малиновой рубахе, бархатных шароварах и длинных сапогах. Напугав и собаку и гостей выстрелом, он шутливо-важно декламирует баритоном:

Пора, пора седлать проворного донца
И звонкий рог за плечи перекинуть! -

и громко говорит:

– Ну, однако, нечего терять золотое время!

Я сейчас еще чувствую, как жадно и емко дышала молодая грудь холодом ясного и сырого дня под вечер, когда, бывало, едешь с шумной ватагой Арсения Семеныча, возбужденный музыкальным гамом собак, брошенных в чернолесье, в какой-нибудь Красный Бугор или Гремячий Остров, уже одним своим названием волнующий охотника. Едешь на злом, сильном и приземистом «киргизе», крепко сдерживая его поводьями, и чувствуешь себя слитым с ним почти воедино. Он фыркает, просится на рысь, шумно шуршит копытами по глубоким и легким коврам черной осыпавшейся листвы, и каждый звук гулко раздается в пустом, сыром и свежем лесу. Тявкнула где-то вдалеке собака, ей страстно и жалобно ответила другая, третья – и вдруг весь лес загремел, точно он весь стеклянный, от бурного лая и крика. Крепко грянул среди этого гама выстрел – и все «заварилось» и покатилось куда-то вдаль.

«А, береги!» – мелькает в голове опьяняющая мысль. Гикнешь на лошадь и, как сорвавшийся с цепи, помчишься по лесу, уже ничего не разбирая по пути. Только деревья мелькают перед глазами да лепит в лицо грязью из-под копыт лошади. Выскочишь из лесу, увидишь на зеленях пеструю, растянувшуюся по земле стаю собак и еще сильнее наддашь «киргиза» наперерез зверю, – по зеленям, взметам и жнивьям, пока, наконец, не перевалишься в другой остров и не скроется из глаз стая вместе со своим бешеным лаем и стоном. Тогда, весь мокрый и дрожащий от напряжения, осадишь вспененную, хрипящую лошадь и жадно глотаешь ледяную сырость лесной долины. Вдали замирают крики охотников и лай собак, а вокруг тебя – мертвая тишина. Полураскрытый строевой лес стоит неподвижно, и кажется, что ты попал в какие-то заповедные чертоги. Крепко пахнет от оврагов грибной сыростью, перегнившими листьями и мокрой древесной корою. И сырость из оврагов становится все ощутительнее, в лесу холоднеет и темнеет… Пора на ночевку. Но собрать собак после охоты трудно. Долго и безнадежно-тоскливо звенят рога в лесу, долго слышатся крик, брань и визг собак… Наконец, уже совсем в темноте, вваливается ватага охотников в усадьбу какого-нибудь почти незнакомого холостяка-помещика и наполняет шумом весь двор усадьбы, которая озаряется фонарями, свечами и лампами, вынесенными навстречу гостям из дому…

Случалось, что у такого гостеприимного соседа охота жила по нескольку дней. На ранней утренней заре, по ледяному ветру и первому мокрому зазимку, уезжали в леса и в поле, а к сумеркам опять возвращались, все в грязи, с раскрасневшимися лицами, пропахнув лошадиным потом, шерстью затравленного зверя, – и начиналась попойка. В светлом и людном доме очень тепло после целого дня на холоде в поле. Все ходят из комнаты в комнату в расстегнутых поддевках, беспорядочно пьют и едят, шумно передавая друг другу свои впечатления над убитым матерым волком, который, оскалив зубы, закатив глаза, лежит с откинутым на сторону пушистым хвостом среди залы и окрашивает своей бледной и уже холодной кровью пол. После водки и еды чувствуешь такую сладкую усталость, такую негу молодого сна, что как через воду слышишь говор. Обветренное лицо горит, а закроешь глаза – вся земля так и поплывет под ногами. А когда ляжешь в постель, в мягкую перину, где-нибудь в угловой старинной комнате с образничкой и лампадой, замелькают перед глазами призраки огнисто-пестрых собак, во всем теле заноет ощущение скачки, и не заметишь, как потонешь вместе со всеми этими образами и ощущениями в сладком и здоровом сне, забыв даже, что эта комната была когда-то молельной старика, имя которого окружено мрачными крепостными легендами, и что он умер в этой молельной, вероятно, на этой же кровати.

Когда случалось проспать охоту, отдых был особенно приятен. Проснешься и долго лежишь в постели. Во всем доме – тишина. Слышно, как осторожно ходит по комнатам садовник, растапливая печи, и как дрова трещат и стреляют. Впереди – целый день покоя в безмолвной уже по-зимнему усадьбе. Не спеша оденешься, побродишь по саду, найдешь в мокрой листве случайно забытое холодное и мокрое яблоко, и почему-то оно покажется необыкновенно вкусным, совсем не таким, как другие. Потом примешься за книги, – дедовские книги в толстых кожаных переплетах, с золотыми звездочками на сафьяновых корешках. Славно пахнут эти, похожие на церковные требники книги своей пожелтевшей, толстой шершавой бумагой! Какой-то приятной кисловатой плесенью, старинными духами… Хороши и заметки на полях, крупно и с круглыми мягкими росчерками сделанные гусиным пером. Развернешь книгу и читаешь: «Мысль, достойная древних и новых философов, цвет разума и чувства сердечного»… И невольно увлечешься и самой книгой. Это – «Дворянин-философ», аллегория, изданная сто лет тому назад иждивением какого-то «кавалера многих орденов» и напечатанная в типографии приказа общественного призрения, – рассказ о том, как «дворянин-философ, имея время и способность рассуждать, к чему разум человека возноситься может, получил некогда желание сочинить план света на пространном месте своего селения»… Потом натолкнешься на «сатирические и философские сочинения господина Вольтера» и долго упиваешься милым и манерным слогом перевода: «Государи мои! Эразм сочинил в шестомнадесять столетии похвалу дурачеству (манерная пауза, – точка с запятою); вы же приказываете мне превознесть пред вами разум…» Потом от екатерининской старины перейдешь к романтическим временам, к альманахам, к сантиментально-напыщенным и длинным романам… Кукушка выскакивает из часов и насмешливо-грустно кукует над тобою в пустом доме. И понемногу в сердце начинает закрадываться сладкая и странная тоска…

Вот «Тайны Алексиса», вот «Виктор, или Дитя в лесу»: «Бьет полночь! Священная тишина заступает место дневного шума и веселых песен поселян. Сон простирает мрачныя крылья свои над поверхностью нашего полушария; он стрясает с них мак и мечты… Мечты… Как часто продолжают оне токмо страдания злощастнаго!..» И замелькают перед глазами любимые старинные слова: скалы и дубравы, бледная луна и одиночество, привидения и призраки, «ероты», розы и лилии, «проказы и резвости младых шалунов», лилейная рука, Людмилы и Алины… А вот журналы с именами Жуковского, Батюшкова, лицеиста Пушкина. И с грустью вспомнишь бабушку, ее полонезы на клавикордах, ее томное чтение стихов из «Евгения Онегина». И старинная мечтательная жизнь встанет перед тобою… Хорошие девушки и женщины жили когда-то в дворянских усадьбах! Их портреты глядят на меня со стены, аристократически-красивые головки в старинных прическах кротко и женственно опускают свои длинные ресницы на печальные и нежные глаза…

IV

Запах антоновских яблок исчезает из помещичьих усадеб. Эти дни были так недавно, а меж тем мне кажется, что с тех пор прошло чуть не целое столетие. Перемерли старики в Выселках, умерла Анна Герасимовна, застрелился Арсений Семеныч… Наступает царство мелкопоместных, обедневших до нищенства. Но хороша и эта нищенская мелкопоместная жизнь!

Вот я вижу себя снова в деревне, глубокой осенью. Дни стоят синеватые, пасмурные. Утром я сажусь в седло и с одной собакой, с ружьем и с рогом уезжаю в поле. Ветер звонит и гудит в дуло ружья, ветер крепко дует навстречу, иногда с сухим снегом. Целый день я скитаюсь по пустым равнинам… Голодный и прозябший, возвращаюсь я к сумеркам в усадьбу, и на душе становится так тепло и отрадно, когда замелькают огоньки Выселок и потянет из усадьбы запахом дыма, жилья. Помню, у нас в доме любили в эту пору «сумерничать», не зажигать огня и вести в полутемноте беседы. Войдя в дом, я нахожу зимние рамы уже вставленными, и это еще более настраивает меня на мирный зимний лад. В лакейской работник топит печку, и я, как в детстве, сажусь на корточки около вороха соломы, резко пахнущей уже зимней свежестью, и гляжу то в пылающую печку, то на окна, за которыми, синея, грустно умирают сумерки. Потом иду в людскую. Там светло и людно: девки рубят капусту, мелькают сечки, я слушаю их дробный, дружный стук и дружные, печально-веселые деревенские песни… Иногда заедет какой-нибудь мелкопоместный сосед и надолго увезет меня к себе… Хороша и мелкопоместная жизнь!

Мелкопоместный встает рано. Крепко потянувшись, поднимается он с постели и крутит толстую папиросу из дешевого, черного табаку или просто из махорки. Бледный свет раннего ноябрьского утра озаряет простой, с голыми стенами кабинет, желтые и заскорузлые шкурки лисиц над кроватью и коренастую фигуру в шароварах и распоясанной косоворотке, а в зеркале отражается заспанное лицо татарского склада. В полутемном, теплом доме мертвая тишина. За дверью в коридоре похрапывает старая кухарка, жившая в господском доме еще девчонкою. Это, однако, не мешает барину хрипло крикнуть на весь дом:

– Лукерья! Самовар!

Потом, надев сапоги, накинув на плечи поддевку и не застегивая ворота рубахи, он выходит на крыльцо. В запертых сенях пахнет псиной; лениво потягиваясь, с визгом зевая и улыбаясь, окружают его гончие.

– Отрыж! – медленно, снисходительным басом говорит он и через сад идет на гумно. Грудь его широко дышит резким воздухом зари и запахом озябшего за ночь, обнаженного сада. Свернувшиеся и почерневшие от мороза листья шуршат под сапогами в березовой аллее, вырубленной уже наполовину. Вырисовываясь на низком сумрачном небе, спят нахохленные галки на гребне риги… Славный будет день для охоты! И, остановившись среди аллеи, барин долго глядит в осеннее поле, на пустынные зеленые озими, по которым бродят телята. Две гончие суки повизгивают около его ног, а Заливай уже за садом: перепрыгивая по колким жнивьям, он как будто зовет и просится в поле. Но что сделаешь теперь с гончими? Зверь теперь в поле, на взметах, на чернотропе, а в лесу он боится, потому что в лесу ветер шуршит листвою… Эх, кабы борзые!

В риге начинается молотьба. Медленно расходясь, гудит барабан молотилки. Лениво натягивая постромки, упираясь ногами по навозному кругу и качаясь, идут лошади в приводе. Посреди привода, вращаясь на скамеечке, сидит погонщик и однотонно покрикивает на них, всегда хлестая кнутом только одного бурого мерина, который ленивее всех и совсем спит на ходу, благо глаза у него завязаны.

– Ну, ну, девки, девки! – строго кричит степенный подавальщик, облачаясь в широкую холщовую рубаху.

Девки торопливо разметают ток, бегают с носилками, метлами.

– С Богом! – говорит подавальщик, и первый пук старновки, пущенный на пробу, с жужжаньем и визгом пролетает в барабан и растрепанным веером возносится из-под него кверху. А барабан гудит все настойчивее, работа закипает, и скоро все звуки сливаются в общий приятный шум молотьбы. Барин стоит у ворот риги и смотрит, как в ее темноте мелькают красные и желтые платки, руки, грабли, солома, и все это мерно двигается и суетится под гул барабана и однообразный крик и свист погонщика. Хоботье облаками летит к воротам. Барин стоит, весь посеревший от него. Часто он поглядывает в поле… Скоро-скоро забелеют поля, скоро покроет их зазимок…

Зазимок, первый снег! Борзых нет, охотиться в ноябре не с чем; но наступает зима, начинается «работа» с гончими. И вот опять, как в прежние времена, съезжаются мелкопоместные друг к другу, пьют на последние деньги, по целым дням пропадают в снежных полях. А вечером на каком-нибудь глухом хуторе далеко светятся в темноте зимней ночи окна флигеля. Там, в этом маленьком флигеле, плавают клубы дыма, тускло горят сальные свечи, настраивается гитара…

На сумерки буен ветер загулял,
Широки мои ворота растворял, -

начинает кто-нибудь грудным тенором. И прочие нескладно, прикидываясь, что они шутят, подхватывают с грустной, безнадежной удалью:

Широки мои ворота растворял,
Белым снегом путь-дорогу заметал…

Автор-рассказчик вспоминает недавнее прошлое. Ему вспоминается ранняя погожая осень, весь золотой, подсохший и поредевший сад, тонкий аромат опавшей листвы и запах антоновских яблок: садовники насыпают яблоки на телеги, чтобы отправить их в город. Поздно ночью, выбежав в сад и поговорив с охраняющими сад сторожами, он глядит в темно-синюю глубину неба, переполненного созвездиями, глядит долго-долго, пока земля не поплывёт под ногами, ощущая, как хорошо жить на свете!

Рассказчик вспоминает свои Выселки, которые ещё со времени его дедушки были известны в округе как богатая деревня. Старики и старухи жили там подолгу - первый признак благополучия. Дома в Выселках были кирпичные, крепкие. Средняя дворянская жизнь имела много общего с богатой мужицкой. Вспоминается ему тётка его Анна Герасимовна, ее усадьба - небольшая, но прочная, старая, окружённая столетними деревьями. Сад у тётки славился своими яблонями, соловьями и горлинками, а дом - крышей: соломенная крыша его была необыкновенно толстой и высокой, почерневшей и затвердевшей от времени. В доме прежде всего чувствовался запах яблок, а потом уже другие запахи: старой мебели красного дерева, сушёного липового цвета.

Вспоминается рассказчику его покойный шурин Арсений Семеныч, помещик-охотник, в большом доме которого собиралось множество народу, все сытно обедали, а затем отправлялись на охоту. На дворе трубит рог, завывают на разные голоса собаки, любимец хозяина, чёрный борзой, влезает на стол и пожирает с блюда остатки зайца под соусом. Автор вспоминает себя верхом на злом, сильном и приземистом «киргизе»: деревья мелькают перед глазами, вдали слышны крики охотников, лай собак. Из оврагов пахнет грибной сыростью и мокрой древесной корой. Темнеет, вся ватага охотников вваливается в усадьбу какого-нибудь почти незнакомого холостяка охотника и, случается, живёт у него по нескольку дней. После целого дня, проведённого на охоте, тепло людного дома особенно приятно. Когда же случалось проспать на следующее утро охоту, можно было весь день провести в хозяйской библиотеке, листая старинные журналы и книги, разглядывая заметки на их полях. Со стен смотрят фамильные портреты, перед глазами встаёт старинная мечтательная жизнь, с грустью вспоминается бабушка...

Но перемёрли старики в Выселках, умерла Анна Герасимовна, застрелился Арсений Семеныч. Наступает царство мелкопоместных дворян, обедневших до нищенства. Но хороша и эта мелкопоместная жизнь! Рассказчику случалось гостить у соседа. Встаёт он рано, велит ставить самовар и, надев сапоги, выходит на крыльцо, где его окружают гончие. Славный будет денёк для охоты! Только по чернотропу с гончими не охотятся, эх, кабы борзые! Но борзых у него нет... Однако с наступлением зимы опять, как в прежние времена, съезжаются мелкопоместные друг к другу, пьют на последние деньги, по целым дням пропадают в снежных полях. А вечером на каком-нибудь глухом хуторе далеко светятся в темноте окна флигеля: там горят свечи, плавают клубы дыма, там играют на гитаре, поют...