Степанов ю с константы русской культуры. Книга: Степанов Юрий Сергеевич «Константы: Словарь русской культуры

Юрий Сергеевич Степанов (20 июля 1930, Москва — 3 января 2012, там же) — советский и российский лингвист, семиотик, академик Академии наук СССР (с 15 декабря 1990 года; с 1991 — академик Российской академии наук), доктор филологических наук, профессор.

Окончил испанское отделение филологического факультета МГУ (1953) и аспирантуру при кафедре общего и сравнительно-исторического языкознания. Кандидат филологических наук (1958, диссертация «Относительное подчинение в старофранцузском и староиспанском языках IX-XIII вв.»). Стажировался во Франции (Сорбонна, Коллеж де Франс, École pratique des hautes études).

Заведующий кафедрой французского языка МГУ (1961-1962), заведующий кафедрой общего и сравнительно-исторического языкознания МГУ (1962-1971). Доктор филологических наук (1966, диссертация «Структурно-семантическое описание языка: французский язык»), профессор (1968).

С 1971 года — в Институте языкознания АН СССР (РАН); заведующий сектором теоретического языкознания (1992-2001), советник дирекции (2001-2012). Заместитель главного редактора журналов «Известия АН СССР. Серия литературы и языка» (1973-1987) и «Вопросы языкознания» (1988-1994). Председатель научного совета РАН «Теоретические проблемы языкознания». Почётный профессор Вильнюсского университета (2003).

Труды в области теоретической лингвистики, сравнительно-исторического индоевропейского языкознания, романской филологии и семиотики.

Книги (15)

В трехмерном пространстве языка. Семиотические проблемы лингвистики, философии, искусства

В книге определяются некоторые типичные отношения к языку, образующие исторические периоды, «стили», или «парадигмы», мышления в науке о языке, философии, искусстве слова от античности до наших дней.

Показано, что эти «парадигмы» организуются сообразно трем параметрам («измерениям») самого языка — семантике, синтактике, прагматике и что язык тем самым образует «пространство мысли», в котором формируются идеи. Особое внимание уделяется различиям по этим линиям поэтик символистов, русских футуристов, Достоевского, Ибсена, Горького и др.

Имена, предикаты, предложения

В книге рассматриваются две универсальные сферы Языка: Семантика и Синтаксис.

Анализ проводится в новом разрезе, утверждающемся в лингвистике в последние годы, — на основе базовой единицы Языка — предложения; прослеживаются отражения его частей — предикатов и имен (термов) в Словаре (лексиконе). На этом пути наиболее естественно устанавливается связь между лингвистическими и логическими понятиями и проблемами (значение и экстенсионал; смысл и интенсионал; предикаты и категории Аристотеля; предложение о реальном и о «возможном» мире в смысле Лейбница-Витгенштейна; грамматика и «теория типов» Рассела и др.).

Рассматривается отношение универсальных категорий Семантики и Синтаксиса к исторически изменчивой «технике» языков — морфологии. На этой основе разграничиваются понятия эволюции Языка и истории конкретных языков. Книга снабжена кратким Словарем-указателем семиологических терминов.

Константы мировой культуры. Алфавиты и алфавитные тексты в периоды двоеверия

В книге рассматриваются алфавитные традиции Европы — от древнесемитской — через древнегреческую и латинскую — до средневековых германских (готского и рунического алфавитов) и славянских (глаголицы и кириллицы), а также современные английский, французский и русский алфавиты. Выдвигается ряд новых гипотез об именах букв и рун в связи с культурным миром соответствующих народов и исследуются тексты — от «азбучных молитв» до поэзии К. Брентано и А. Рембо.

Константы: Словарь русской культуры

Книга представляет собой словарь, но не слов, а концептов — основополагающих понятий русской культуры, таких, как «Мир» (вокруг нас), «Ментальный мир» (в нашем сознании) и их компонентов — концептов «Слово», «Вера», «Любовь», «Радость», «Знание», «Наука», «Число, Счет», «Страх, Тоска», «Грех, Блуд», «Свои — Чужие» и т. д. Эти понятия, концепты — ценности русской культуры и вообще российской культуры, они принадлежат всем и никому в отдельности. Чтобы воспользоваться ими, их нужно знать, — хотя бы через составленный кем-то словарь.

Подобно этому мы стараемся, например, познать английский язык с помощью словаря, которому разрешается иметь автора. Для пользователя это скорее неудобство, но другого пути нет. Зато кое-какие концепты обнаружат при этом, возможно, новые стороны — наша повседневная мораль, представленная через кодекс Чехова; Колчак — как полярный исследователь масштаба Нансена; русская водка, усовершенствованная Менделеевым, — в ее связи с законами мироздания по Ньютону; Буратино — как вечное мальчишеское начало мира.

Концепты. Тонкая пленка цивилизации

Ключевым термином этой книги является концепт. Под концептом понимается явление культуры, родственное «понятию» в логике, психологии и философии, исторически — «идеям» Платона. «Идеи — словесные образы бытия, имена — их осуществление» (о. Сергей Булгаков, 1953).

Изучение концептов состоит не в классификации их «осуществлений», а в раскрытии их внутренних мыслительных связей. Поэтому внешним образом книга делится на главы, а внутренне, концептуально на темы, которые проходят сквозь главы, пересекают их: «Концепты» и «Антиконцепты»; «Минимализация в литературе и искусстве»; «Научное и Художественное»; «Любовь и голод движут миром»; «Сексуальная философия по Саду (садизм)» и т. д.

В совокупности концептов и их тем открывается какое-то новое состояние общественной духовной жизни, не нашедшее еще общего «имени» («Новая антропология»? «Новая семиотика культуры»? «Цивилизация духа»?).

Методы и принципы современной лингвистики

В книге исследуются основные специальные методы лингвистики (дистрибутивный, оппозитивный, порождающий и др.). Показываются возможности их дальнейшего обобщения, с одной стороны, для целей исторической реконструкции, с другой — для синхронного описания (в частности, семантики). Все теоретические положения иллюстрируются развернутыми примерами из индоевропейских языков.

Мыслящий тростник. Книга о «Воображаемой словесности»

Последняя книга акад. Степанова Ю.С., в которой он вспоминает пройденный жизненный и научный этапы.

«Воображаемая словесность — это уже нечто отличное, некоторый собственный опыт автора, попытка в том, что происходит в русском ментальном мире, нащупать его сегодняшний импульс, линию движения». Самый сильный импульс пришел от поэзии абстрактного научного мышления — от «Воображаемой геометрии» Н.И. Лобачевского и его идеи «Воображаемое пространство». Автор работает над своей книгой «со своих семнадцати лет». Поэтому читатель, может быть, простит (если вообще склонен что-нибудь прощать) непривычные названия глав. Они названы здесь по импульсам, от которых начиналось движение — «под знаком» — I. «Под знаком Экзистенциала»; II. «Под знаком Логоса»; III. «Под знаком «Изоса»; IV. «Под знаком «Антилопы» и «Химеры»; V. «Под знаком «Притихло». (Ведь это не абзацы «начало» и «конец», а части движения по «Воображаемому»).

Протей: Очерки хаотической эволюции

Главы этой книги — «Введения (Хаос и Абсурд)», «Метаморфозы», «Фракталы», «Богочеловек» и др. не фиксируются универсальными библиотечными классификациями. Это нечто более сложное — необыкновенное разнообразие и свобода любых классификаций, исходящая от современных людей — особая ментальная среда, что, возможно, следует называть просто «информация».

Лейтмотивом служит ее древнее проявление — Протей, греческое божество, смотритель за порядком, но сам — символ непредсказуемости поведения и перемен облика, гармонии и хаоса. Его облик отвечает новейшим научным исследованиям о роли хаотических процессов в мире, о теории хаоса рядом с гармонией и Эволюцией.

Семиотика

Предлагаемый читателю сборник составили работы, в настоящее время (иногда помимо собственного мнения их авторов) относящиеся к семиотике языка и литературы.

Суть их — в последовательном сближении и наконец в слиянии исследований языка и литературы под определенным углом зрения — семиотическим. Поэтому с самого начала надо иметь в виду, что изложенное в этой книге не является теорией языка и не является теорией литературы. И тем более не является теорией искусства.

Семиотика и авангард: Антология

Коллективное исследование культуры Авангарда последнего столетия в ее связи с Семиотикой, проведенное группой авторов и составителей под руководством Ю.С. Степанова, охватывает значительный пласт явлений современной мировой культуры и представляет несомненный интерес для широкого круга читателей.

Во-первых, весьма широк диапазон представленных регионов: здесь рассматривается процесс генезиса Авангарда в России, Франции, Германии и в Англоязычном мире. Значительная часть книги отведена традиции глубинной семиотики в России, развивавшейся в тесном контакте с Авангардом.

Во-вторых, расширено понимание Авангарда. Он рассматривается не только как направление в отдельных видах искусства, но и как образ жизни, образ мышления, образ творчества. Отсюда и жанровая особенность книги: в ней собраны тексты из истории и современности — от Бл. Августина и А. Потебни до авторов сегодняшнего дня; тексты теоретические, поэтические и экспериментальные; тексты на русском языке, оригинальные тексты на иностранных языках и их переводы.

В-третьих, Авангард и Семиотика в исследовании представлены не статично, в застывших или готовых формах, а в процессе становления (материалы взяты из самого «горячего» мирового Авангарда — как начала века, так и современного). Семиотика и Авангард рассматриваются как взаимодействующие и взаимодополняющие явления — анализ и синтез, исследование и творчество. Но самое важное, авторами-составителями предпринята попытка вычленить во всем спектре Авангарда и Семиотики единый код современной культуры.

Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. 2-е изд., испр. и доп. - М.: Академический проект, 2001. - 990 с., илл. 5000 экз. - ISBN 5-8291-0007-X. (Единый гуманитарный мир / Культурология / Summa)

РЕЦЕНЗИИ на подобные книги принято завершать уведомлением (явным или иносказательным) о том, что упомянутый труд необходимо прочесть всякому интеллигентному человеку, а в особенности - интересующемуся проблемами национального самосознания (и потому нет ничего удивительного в стремительном его исчезновении с полок книжных магазинов). Удивительно, что первое издание в 1997 году почти не было замечено прессой, хотя и стало популярным в академических кругах (например, оно было отмечено в отчетном докладе президента РАН). Однако представляется более важным (и более примечательным) другое обстоятельство: замысел данного словаря таков, что для любого здравомыслящего человека возникает необходимость самоопределиться, обозначить для себя собственную позицию по отношению к обсуждаемым вопросам.

Мы сталкиваемся здесь с попыткой воспроизвести целостный образ культуры - не столько с лингвистической точки зрения, сколько с культурологической и философской. Что представляет собой культура, в пространстве которой мы живем и действуем, инструментами которой пользуемся? На что мы можем надеяться, какие планы способны строить? Кризис культуры заключается, как известно, не в том, что в ней чего-то не хватает - каких-то идей, концепций, стратегий, а в том, что мы неправильно относимся к культуре как способу вовлеченности в мир, не рефлексируем наше отношение к ее инструментам.

В ситуации, когда нет согласия членов общества или его отдельных групп (политических элит) по поводу фундаментальных понятий и представлений о роли культурных механизмов в жизни общества, лишь исследование культуры и может открывать пути для выхода из кризиса. Необходимо отойти на несколько шагов назад, чтобы охватить всю ситуацию целиком, увязать ее отдельные моменты, ясно осознать существующие возможности и ограничения, а также реконструировать те действия, которые сформировали сегодняшнюю картину мира.

Подобные слова произносились много раз, но к рецензируемой книге эта характеристика применима в полной мере. Ведь исследование социокультурных констант оказывается особенно актуально в условиях, когда на повестке дня остро стоит вопрос о выработке национально-государственной идеологии или "русской идеи" на базе рефлексивного осознания собственной национальной (территориальной, языковой, геополитической) идентичности.

ЗА ПРЕДЕЛАМИ ЛИНГВИСТИКИ

Изучая этимологию, мы узнаем о мире нечто новое, важное и существенное. В этом смысле любой словарь представляет собой сочинение философского характера - собрание представлений о мире, определенным образом структурированное, эксплицирующее принцип собственного составления. Неудивительно, что составители словарей и иные филологи обычно не жалуют философию: с их точки зрения она представляется излишеством, поскольку любая картина мира может быть исчерпывающим образом исследована с помощью наук о языке. С другой стороны, чисто философские исследования категорий (идеологических, мировоззренческих, политологических) часто превращаются в исторически упорядоченные перечни мнений, отчего за деревьями теряется сущность леса.

Но Степанову удается двигаться по неясной грани между философией и филологией (лингвистикой, этимологией), ни в одну из крайностей не срываясь, перешагивая через ямы и провалы в одном дискурсе путем апелляции к другому.

Правда и истина, Кощей Бессмертный и Баба-яга, число и счет, огонь и вода. "Свои" и "чужие", мир как Вселенная и мир как община, страх и тоска, деньги и бизнес. Цивилизация и интеллигенция, слово и действие, закон и совесть, дом и Буратино. Во втором издании добавились: отцы и дети, святые и праведники, вечность┘ Перекликаясь друг с другом, эксплицированные концепты открывают перед нашим взором мерцающие грани культурных пространств России. Сам по себе жанр словаря побуждает вспомнить Книгу песчинок и Вавилонскую библиотеку, поэтику каталога и мозаичный монтаж. Характерно, однако, что все эти разнородные сюжеты предстают нам в органичном единстве социокультурной целостности, объединенные авторским замыслом.

Ближайшим аналогом выступает "Словарь индоевропейских социальных терминов" Эмиля Бенвениста - знаменитого французского лингвиста и историка культуры, ученичество у которого оказало немалое влияние на становление научных концепций Юрия Степанова. В этом же ряду находятся работы Теодора Моммзена и "Терминология русской истории" Василия Ключевского. Синтезировав два основных подхода своих предшественников - исторические разыскания и отраслевые лингвистические исследования, Степанов получил необычный предметный сплав, который соотносится с его собственной оригинальной философской базой.

ЗА ПРЕДЕЛАМИ ФИЛОСОФИИ

Дело идет о создании "нового русского реализма". Источниками этого течения являются семиотическая философия языка, патристика Восточной Христианской Церкви и теория искусства. Объединяя различные аспекты, срезы и ракурсы рассмотрения, новый реализм стремится гармонизировать отношения "логики" и "метафизики" и рассматривает в качестве ключевых понятий "Мир" и "Ментальный объект". Эта программа более подробно изложена в книге Степанова "Язык и метод. К современной философии языка" (См. "EL-НГ" # 41 (62) за октябрь 1998 г.). Очевидная близость к традиции платонизма, вырожденному концептуализму аристотелевских "Категорий" и неоплатонизму Алексея Лосева, совсем не превращает словарь в абстрактное философское сочинение. Более того, можно говорить о философской неангажированности Степанова: мы имеем дело с философским опытом, который не стремится себя институциализировать в качестве такового, а претендует на общекультурную значимость. Целью автора является не создание специально-научного экзерсиса, а выявление горизонта целостного взгляда носителя языка, субъекта культуры.

Культура запечатлена в значениях слов: это набор "форм", в каких мир предстает человеку. Автор полемизирует с радикализациями прагматики (значение есть употребление) и полагает, что над индивидуальными употреблениями необходимо существуют общие "концепты" - константы рассматриваемой культуры. Данное издание представляет собой не "словарь слов", а словарь концептов.

Концепты Степанова отчасти перекликаются с концептами Делеза-Гваттари. По мнению этих классиков так называемого постмодернизма, философия вообще имеет дело только с концептами, которые каждый мыслитель, творец оригинальной концепции должен создавать для того, чтобы хотя бы сформулировать свою позицию. Но Степанова нельзя отнести к постмодернистам - в том числе и потому, что он ставит своей задачей выделение социокультурных инвариантов. Эти универсалии, особым образом трансформируясь и по-разному воплощаясь, и формируют тело национальной культуры. (Примером подобного рода трансформации может служить то, как предлагаемая книга расширяет наши представления о содержании концепта "словарь".)

Культура, существующая в разрыве, в напряжении между сущим и должным, не остается и не может оставаться нейтральной, независимой к своим описаниям или исследованиям. Любого рода высказывание о ней (составляющее, кстати, ее собственный компонент) ее изменяет. Понимание этого обстоятельства, принципиальное для культурологических текстов, создает дополнительное измерение рефлексии. Степанов осознанно выстраивает свое произведение как действие в сфере культуры: будучи квинтэссенцией концептуализирующих интеллектуальных практик, оно вместе с тем трансформирует, перестраивает, координирует силовые линии ментального пространства, задавая не только содержательные характеристики, но и ценностные ориентации.

В ПРЕДЕЛАХ КУЛЬТУРОЛОГИИ

Культура как целое рассматривается в качестве совокупности концептов и их отношений, обнаруживаемых в соответствующих семиотических рядах - эволюционных и синхронических, переплетающихся друг с другом, создающих "ментальные изоглоссы" в культуре. "Концепты не связаны "намертво" и жестко с каким-либо одним словом; они как бы "парят" над словами, вступая в отношения с разными словесными формами и тем самым "синонимизируясь", зачастую в весьма причудливых и заранее непредсказуемых видах". Возникает своеобразная "интерференция" культурных полей: христианская и языческая, античная и западноевропейская (Новое Время) традиции оставляют каждая свой след в этимологии, в значении слова, формируют отсылки к другим концептам (Знание - Закон - Свои и Чужие - Слово - Причина и Цель - Мир - Вечное и т.д.). Все эти следы находят свое отражение в практике употребления языка и по-особенному окрашивают смыслы различных слов - которые мы используем, не подозревая об их особости и предыстории, как если бы они были нашим личным достоянием.

Многочисленные цитаты, указатели, перекрестные ссылки создают структурную основу мультикультурного (сравнения и сопоставления неизбежны: в истории не бывает монокультурности) пространства словаря, в котором разворачиваются многообразные сюжеты взаимодействий обычных и экзотических персонажей, предметов быта и универсальных категорий. "Итак, 1) этимология, 2) ранняя европейская история, 3) русская история (в той или иной степени), 4) сегодняшний день, с пунктирно прочерченной связью между ними, - такова, в общем, композиция каждой отдельной словарной статьи". Алфавитный порядок букв глаголицы и кириллицы контрастно выделяется на фоне концептуальной последовательности культурных констант, а меткие наблюдения и остроумные замечания органично дополняют словарь, который превращается в компендиум экспликаций смыслов и ценностей. Перед нами попытка со стороны лингвистики приблизиться к фундаментальному синтезу в науках о культуре.

Речь не идет о том, что следует найти какие-то универсальные значения для слов, универсальные представления о предметах и явлениях. Проблема универсалий решается здесь особым образом (хотя в проекте нового реализма заметны и отголоски платоновско-аристотелевской эзотерики). Концепты не похожи на платоновские идеи, хотя и описываются сходными средствами; их онтология практически выведена из рассмотрения; концепты - это наиболее общие, фундаментальные образы, через которые конструируются все остальные; это категории языка и национальной культуры. Это основные ячейки культуры в ментальном мире человека. Все концепты, в свою очередь, опираются на некоторые предельные базовые инварианты человеческой жизни: групповая общность, телесность (экзистенциальные моменты, связанные с личной историей и физиологией человека), иерархия групп и отношения означивания.

В концепт входит как все то, что определяет значение и смысл понятия, так и то, что делает его фактом культуры: этимология, история, применение в научных дисциплинах, сопутствующие социальные оценки. Концепт переживается: это целостный "пучок" представлений, понятий, знаний, ассоциаций, интенций, воспоминаний.

"Русская культура реально существует в той мере, в какой существуют значения русских (и древнерусских) слов, означающих культурные концепты. В той мере, в какой эти слова и выражаемые ими концепты этимологически возникают из общеславянских и индоевропейских слов". Иными словами, русская культура не существует как вневременная абсолютная идея или как комплект материальных предметов. Точнее, ее подлинное (по отношению к преходящей суете мира) бытие в ментальном мире проявляется как инвариант в (национальных) вариантах, в исторической реальности, в цепи культурных связей.

ГРАНИЦЫ ИДЕНТИЧНОСТИ

Вопрос о национальной самоидентичности здесь решается (или обходится?) очень корректно. Цель исследования - выделить и зафиксировать предельные основания русской особости, а не ее проявления и следствия, и уж тем более не идет речь о практическом применении данного знания на границе "Свои - Чужие". Русская культура не нуждается в насаждении и культивировании - она сама есть культивирование. Русская культура не нуждается в том, чтобы лелеять ее индивидуальные особенности - они не относятся к ее сущности. Сущность же русской культуры состоит в том, что она, во-первых, культура, то есть некий способ (движение) установления порядка в ментальном мире человека и в мире его деятельности, восходящий к порядку божественному, и, во-вторых, проявляется и передается через исторические события, а поэтому обрастает рядом случайных подробностей, формирующих особую оптику взгляда на мир через призму данной культуры. Особость - это факт, а не руководство к действию.

Иной раз особость русской культуры озадачивает. Например, понятие "закон" в культуре западноевропейской означает обычай свободных граждан, тот порядок, который они сами для себя устанавливают. А в русском языке закон - это прежде всего безличный "предел, поставляемый свободе воли или действий" (по Далю), внешнее ничем не мотивированное ограничение. "Конъ" - в древнерусском начало и конец, столб коновязи, маркирующий границу; отсюда "за-конъ" - за-граница, предел, который нельзя переступать, но "за которым лежит какая-то иная сфера жизни духа", по-своему притягательная и провоцирующая неподчинение пределу (не обязательно преступное). В европейской традиции представление об "иной", беззаконной сфере жизни духа не находит отклика - ведь вся жизнь духа протекает сообразно закону, установленному людьми для самих себя, для организованного общежития больших или малых групп.

Нельзя ли уподобить концепты некоему коллективному бессознательному? Их мир деперсонифицирован, в нем нет места личной судьбе, биографии, поступку. Что же, выходит, сам человек никакой роли в культуре не играет? Но если он не имеет выделенного места в этом мире (то есть не может уподобить себя Богу), то что обязывает его принимать во внимание все эти абстракции? Каким образом тот факт, что некое понятие включается в более общую целостную цепь понятий и смыслов, должен находить свое отражение не только в формальной, но и в содержательной стороне культурной деятельности, опирающейся на данное понятие?

Любое интеллектуальное действие человека совершается в ментальном пространстве - он неизбежно вынужден иметь дело с концептами, как бы он к ним ни относился. Даже отрицание их существования обнаруживает (пусть негативную) с ними связь (существование чего отрицается в таком случае?). Индивидуальное творчество становится поэтому возможным как раз в соотнесении с константами наличествующей культуры - их переосмысление оказывается одновременно актом их воспроизведения и/или изменения, выделения новых концептов.

Зазор между метафизическими механизмами, в котором возможна вспышка человеческой свободы, может открыться иной раз в довольно неожиданном виде. Примером тому служит концепт "Буратино" - образ мальчишки, стремящегося к морю и солнцу, к свободе без зависимостей; сообразно этому построено и описание в словаре, напоминающее веселую игру. С другой стороны, Буратино как концепт - настораживает. Ведь, пожалуй, правда, что это устоявшаяся черта нашей культуры - пренебрежение к любым законам, стремление от них освободиться и устанавливать мировой порядок по своей личной прихоти.

Метафизическую основу своей исследовательской программы Степанов не прописывает подробно, обозначая намеками или используя подходящие цитаты. У него нет вообще ориентации ни на платоновский (онтологический), ни на декартовский (рационалистический) идеал по-философски совершенного языка. Особенность "нового реализма" состоит в признании историчности (случайности) тех наиболее общих модулей, через которые язык формирует картину мира и которые нужно зафиксировать методами лингвистики; это не означает отказа от платонизма, от монистического единства мира: хотя особенности концепта, его связи с другими концептами, словами и вещами по своей природе историчны, но сами принципы связи, подобия, порядка универсальны и восходят к единому источнику.

Мировой порядок един и универсален, это божественный порядок; Единое есть вместилище человеческого разума и основа всех форм его жизни. Свою концепцию Степанов отчетливо противопоставляет революционно-модернистским практикам выстраивания культуры "заново", с чистого листа, по собственной прихоти "мастеров культуры". Ведь если утрата исторической традиции, какой бы отчужденной она ни казалась в отношении к существующему положению вещей, оборачивается представлением о возможности абсолютного произвола по отношению к людям, к социальным институтам, к государству, к культуре в целом, то результатом будет трагедия человека и трагедия общества, которое распадается на несогласованные фрагменты и теряет свои интегрирующие и координирующие функции.

"Словарь русской культуры" не предлагает какой-то законченной метафизической доктрины и уж тем более не вводит общеобязательного образца-шаблона, в соответствии с которым надо было бы выверять все культурные практики. Свой проект автор рассматривает прежде всего как действие, могущее расширить горизонт культуры и подтвердить значимость ее исторических основ, - позиция достойная и заслуживающая уважения.

Ю. С. Степанов

Степанов Ю. С. Константы: Словарь русской культуры: 3-е изд. - М.: Академический проект, 2004, с. 42-67.

Человек проницаем для культуры, более того - он пронизан культурой. И если уж представлять себе это состояние в виде какого-либо образа, то не следует воображать себе культуру в виде воздуха, который пронизывает все поры нашего тела, - нет, это «пронизывание» более определенное и структурированное: оно осуществляется в виде ментальных образований - концептов. Концепты - как бы сгустки культурной среды в сознании человека.

КОНЦЕПТ. Концепт - явление того же порядка, что и понятие. По своей внутренней форме в русском языке слова концепт и по нятие одинаковы: концепт является калькой с латин conceptus - «понятие», от глагола concipere «зачинать», т. е. значит буквально «поятие, зачатие»; понятие от др.-рус. глагола пояти , «схватить, взять в собственность, взять женщину в жены» буквально значит, в общем, то же самое. В научном языке эти два слова также иногда выступают как синонимы, одно вместо другого. Но так они употребляются лишь изредка. В настоящее вре мя они довольно четко разграничены.

Концепт и понятие - термины разных наук; второе употребляется главным образом в логике и философии, тогда как первое, онцепт, является термином в одной отрасли логики - в математической логике, а в последнее время закрепилось также в науке о культуре, в культурологии, и является главным термином нашего Словаря.
42

Концепт - это как бы сгусток культуры в сознании человека; то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека. И, с другой стороны, концепт - это то, посредством чего человек - рядовой, обычный человек, не «творец культурных ценностей» - сам входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на нее.

Возьмем, например, представления рядового человека, не юриста, о «законном» и «противозаконном»,- они концентрируются прежде всего в концепте «закон». И этот концепт существует в сознании (в ментальном мире) такого человека, конечно, не в виде четких понятий о «разделении властей», об исторической эволюции понятия закона, и т. п. Тот «пучок» представлений, понятий, знаний, ассоциаций, переживаний, который сопровождает слово закон, и есть концепт «закон». В отличие от понятий в собственном смысле термина (таких, скажем, как «постановление», «юридический акт», «текст закона» и т. п.), концепты не только мыслятся, они переживаются. Они - предмет эмоций, симпатий и антипатий, а иногда и столкновений. Концепт - основная ячейка культуры в ментальном мире человека.

У концепта сложная структура. С одной стороны, к ней принадлежит все, что принадлежит строению понятия (этому отведена краткая начальная часть настоящей статьи); с другой стороны, в структуру концепта входит все то, что и делает его фактом культуры - исходная форма (этимология); сжатая до основных признаков содержания история; современные ассоциации; оценки и т. д. (это основное содержание данной статьи). Поэтому и сама статья о понятии «Концепт» получается сложной, представляющей интерес скорее для специалиста. Читателю же, не интересующемуся специально этими вопросами, можно ограничиться лишь ее перво й частью - «А».

Общий план статьи таков: А) Структура концепта и его реальность (а. Понятие в современной логике и языкознании; б. Концепт в культуре). Б) Метод. Вопрос о методе как вопрос о содержании и о реальности концептов. 1) «Буквальный смысл» или «внутренняя форма» (К.Д. Кавелин и др.). 2) «Пассивный», «исторический» слой концепта (а. Подход этнолога [К. Леви-Стросс и др.]; б. Подход историка [В.О. Ключевский и др.]; в. Критика классического «исторического» метода [в работах Л.Н. Гумилева]). 3) Новейший, актуальный и активный слой концепта. Историк культуры перед лицом этого факта (Э. Дюркгейм и др.). В) Эволюционные семиотические ряды концептов (а. Эволюционные ряды Тайлора; б. Так называемая «функциональная семантика» Н.Я. Марра; в. Существование концепта в латентном виде, в «образе» - концепция О.М. Фрейденберг; г. Ряды как
43

Случайные ассоциации. Именование как случайный выбор отличительного приз-нака, по Б.А. Серебренникову; д. Критика и синтез предшествующих концепций в понятии «концептуализированной области» [сферы]); Г) Имена концептов: неслучайность именования в культуре. Д) Синонимизация «слов» и «вещей» в культуре. Дальнейшее развитие понятия «концептуализированной области [сферы]. Е) Концепты могут «парить» над «словами» и «вещами», выражаясь как в тех, так и в других. Ж) Два важных типа концептов - «рамочные понятия» и понятия с «плотным ядром». Языковая форма концептов. 3) Еще один важный тип - концепты о человеке. Особое проявление времени в эволюционных рядах концептов. И) О границах познания концептов.

А) Структура концепта и его реальность

а. Понятие в современной логике и языкознании

В понятии, как оно изучается в логике и философии, различают объем - класс предметов, который подходит под данное понятие, и содержание - совокупность общих и существенных признаков понятия, соответствующих этому классу. В математической логике (особенно в ее наиболее распространенной версии, принятой также и в настоящем Словаре, - в системе Г. Фреге и А. Черча) термином концепт называют лишь содержание понятия; таким образом термин концепт становится синонимичным термину смысл. В то время как термин значение становится синонимичным термину объем понятия. Говоря проще - значение слова это тот предмет или те предметы, к которым это слово правильно, в соответствии с нормами данного языка применимо, а концепт это смысл слова. В науке о культуре термин концепт употребляется, - когда абстрагируются от культурного содержания, а говорят только о структуре, - в общем так же, как в математической логике. Так же понимается структура содержания слова и в современном языкознании.

Приведем пример. В русском языке слово петух имеет «значение» и «смысл». Его «значение» - это все птицы определенного внешнего вида (которому соответствует их зоологическая характеристика): ходячая (не летающая) птица, самец, с красным гребнем на голове и шпорами на ногах. Значение иначе называется «денотатом». «Смыслом» же слова петух будет нечто иное (хотя, разумеется, находящееся в соответствии со «значением»): а) домашняя птица, б) самец кур, в) птица, поющая определенным образом и своим пением отмечающая время суток, г) птица, названная по своему особенному пению: петух от глагола петь [такая же связь имеется и в близкородственном к славянским языкам литовском языке: gaidys «петух», gaida «напев, мелодия», giesme «торжественная песнь (в старину: ритуальное пение)», giedoti «торжественно петь» (например, гимн) и «петь» (о петухе)]; д) вещая птица, с которой связано много поверий и обрядов.
44

«Смысл - это путь, которым люди приходят к имени», - эти слова известного логика и математика Готтлоба Фреге (1848-1925), которыми он резюмировал отношение между смыслом и именем применительно к математической логике, справедливы и для культуры. Но в культурологии такое понимание смысла включает в него и историю концепта, как бы подвергшуюся «компрессии», сжатую и синтезированную. Это - доминирующая линия в структуре концепта, рассматриваемой с точки зрения культуры.

б. Концепт в культуре

Начнем с примера из современной русской жизни. Всем известно, что в последние десятилетия до самого последнего времени в жизни теперешнего активного населения России день 23 февраля был ежегодным «праздником мужчин», а день 8 марта - «праздником женщин ». В первый из этих дней предметом торжества являлись все мужчины, независимо от их профессии и возраста, - дома, на предприятиях, в школах от первого до последнего класса и даже в детских садах мальчики получали поздравления и мелкие подарки от девочек. Во второй из этих дней точно то же делают мужчины и мальчики по отношению к женщинам и девочкам. Этот факт культурной жизни образует концепт. В данном случае перед нами к тому же «двойной концепт», состоящий из двух связанных представлений о двух праздниках. В этом факте культурной жизни имеется еще и некая собственная структура - два праздника симметричны, противопоставлены и расположены по календарю в непосредственной близости один к другому (к тому же по странному, но примечательному стечению обстоятельств, 23 февраля по старому стилю приходится на 8 марта нового стиля, т. е. в некотором смысле обе даты - это одна и та же дата). Обозначим описанное положение дел как «положение дел I».

Столь же хорошо известно, что по своему происхождению эти два праздника различны и никак между собой не связаны. 23 февраля отмечался (и в жизни старшего поколения все еще является таковым) как «День Советской Армии », т. е. праздник военных, или, как принято выражаться в современном русском быту, - военнослужащих. 8 марта отмечался (и для определенной части старшего поколения все еще отмечается) как «Международный женский день», т. е. день борьбы «всего прогрессивного человечества» (а не только самих женщин и не только мужчин ради женщин) за равноправие женщин с мужчинами, за эмансипацию женщин. В этом качестве оба праздника не соотносятся между собой и тем более не «симметричны» («положение дел 2»).
45

Наконец, историки и некоторая часть просто образованных людей знают (причем больше о 23 февраля, чем о 8 марта) исторические факты далекого прошлого, приведшие в дальнейшем к установлению этих памятных дней. 23 февраля 1918 г. только что организованная тогда регулярная армия Советского государства - Красная Армия - одержала под Нарвой и Псковом крупную победу над войсками Германии (еще продолжалась Первая мировая война). Это событие тесно связано с именем Л.Д. Троцкого (факт, о котором советская пропаганда впоследствии старалась не вспоминать), бывшего тогда народным комиссаром по военным и морским делам, председателя Реввоенсовета Республики. 8 марта как праздник было определено по инициативе Клары Цеткин (1857-1933), активной деятельницы международного женского и коммунистического движения; она возглавляла женский секретариат Коминтерна и была одним из основателей Коммунистической партии Германии («положение дел 3»).

Совершенно очевидно, что все три положения дел- (1), (2), (3) - отражены в существующем в нашем сознании «концепте дней 23 февраля и 8 марта». Но отражены они по-разному, с разной степенью актуальности, как разные компоненты этого концепта. Компонент (1) является наиболее актуальным, собственно, он-то и составляет основной признак в содержании концепта «праздник». Компонент (2) все еще участвует в понятии «праздник», но не столь живо, не столь «горячо», образуя его как бы дополнительный, не активный, «пассивный» признак. Компонент (3) уже не осознается в повседневной жизни, но является «внутренней формой» этого концепта. Этот признак определяет конкретные календарные даты проведения того и другого праздника, прямо указывая на эти даты; он же определяет в конечном счете и главный концептуальный признак - связь первого праздника с мужчинами, а второго с женщинами; наконец, этот компонент определяет и название праздников, их словесную форму -Двадцать третье февраля, Восьмое марта.

Кроме названных в этих концептах есть и другие компоненты - «мужское начало», «женское начало» и их оппозиция, восходящие к глубокому древнему пласту культуры; их мы сейчас рассматривать не будем.

Итак, мы обнаружили здесь три компонента, или три «слоя», концепта: (1) основной, актуальный признак; (2) дополнительный, или несколько дополнительных, «пассивных» признаков, являющихся уже неактуальными, «историческими»; (3) внутреннюю форму, обычно вовсе не осознаваемую, запечатленную во внешней, словесной форме. С такими же компонентами, или «слоями», мы будем иметь дело в других концептах и явлениях духовной культуры вообще и современной русской в частности.
46

Вопрос о реальности концептов. Теперь мы подошли к вопросу или, лучше сказать, к «пучку» вопросов, которые поставили уже в самом начале (см. предисловие) и которые будут в поле нашего внимания до самого конца книги: не химеры ли концепты культуры? не изобретения ли они исследователя? в какой мере они существуют для людей данной культуры? в какой мере они реальны? и, следовательно, в какой мере они вообще существуют. Но теперь уже мы расчленим этот «пучок».

Прежде всего отделим вопрос о существовании. Существовать можно в действительности по-разному, и слово существовать можно понимать в разных смыслах. Химеры сознания, например кентавры - полулюди-полукони, в некотором смысле существуют именно как химеры сознания. И создания художников тоже существуют - как, например, Наташа Ростова, или Джоконда, или «Неизвестная» живописца Крамского. И информационные программы существуют, не будучи воплощенными «в металле». И доллар существует как единица в мире ценностей и еще иначе - как бумажка. Вопрос о существовании, который, таким образом не относится только к концептам культуры, мы выделим в особую статью - Быть, существовать.

Далее из названного «пучка» можно вычленить тесно связанный с первым другой вопрос - о реальности. Этот вопрос, как легко видеть, - лишь новый вариант очень старого спора о реальности концептов, поднятого еще схоластами Средневековья. Сообразно даваемому ответу, схоласты, как известно, разделились на «реалистов» (с их принципом: «общее реально до вещей»; универсалии, общие понятия реально существуют вне человеческого ума, они имеют идеальную природу); «номиналистов» (с противоположным принципом: «универсалии - это лишь имена после вещей», реальны только отдельные единичные вещи) и «концептуалистов», занявших промежуточную между «реалистами» и «номиналистами», компромиссную позицию. И в этот вопрос также мы, по понятным причинам, здесь углубляться не будем (подробно он рассмотрен нами в кн.: Языки и метод [к современной флософии языка]. М.: Школа «Языки русской культуры», 1998).

Наиболее важен для нашей темы остающийся вопрос: в како й мере концепты культуры, как мы их определили, существуют для людей данной культуры?

Прежде чем перейти к его более детальному разбору, сразу сформулируем нашу исходную гипотезу - а она и есть в общем виде ответ на поставленный вопрос: концепты существуют по-разному в разных своих слоях, и в этих слоях они по-разному реальны для людей данной культуры.
47

В основном признаке, в актуальном, «активном» слое концепт актуально существует для всех пользующихся данным языком (языком данной культуры) как средство их взамопонимания и общения. Если вернуться к приведенному выше примеру, то говорящие на русском языке все знают, что «23 февраля» и «8 марта» - это праздники, праздничные, нерабочие дни и т. д. Будучи средством общения, концепт в этом своем «слое» включается, помимо духовной культуры в собственном смысле этого слова, еще и в структуры общения и в мыслительные категоризации, связанные именно с общением (например, в практические классификации, такие, как «рабочие» - «нерабочие» дни). Этот аспект концептов мы здесь рассматривать не будем (отсылаем читателя к специальным работам, например к работе: Фрумкина Р.М. Концептуальный анализ с точки зрения лингвиста и психолога [концепт, категория, прототип]// Научно-техн. информация, сер. 2. 1992, № 3).

В дополнительных, «пассивных» признаках своего содержания концепт актуален лишь для некоторых социальных групп. Так, «23 февраля» - для военнослужащих, особенно старшего поколения; «8 марта» - для деятельниц феминистского движения, и т. п. Притом во всех таких случаях актуализируются «исторические», «пассивные» признаки концепта главным образом при общении людей внутри данной социальной группы, при общении их между собой, а не вовне, с другими группами.

Внутренняя форма, или этимологический признак, или этимология открывается лишь исследователям и исследователями. Но это не значит, что для пользующихся данным языком этот слой содержания концепта вообще не существует. Он существует для них опосредованно, как основа, на которой возникли и держатся остальные слои значений (более детально см. здесь ниже).

Как мы видим, вопрос о реальности концепта связан с вопросом о его содержании, а последний - с вопросом о методе, каким это содержание устанавливают.

Соотношение компонентов в содержании одного концепта (или явления культуры) и способы их обнаружения занимали исследователей с самого начала, с того момента, когда духовная культура была осознана как особая сфера и как предмет исследования. И с самого начала это был вопрос о методе. На нем необходимо остановиться, хотя - это совершенно очевидно - большинство чит ателей этой книги не являются исследователями. Вопрос о методе обращен не к исследователям, точнее, не только к ним, - он возникает перед всяким человеком, который хочет осознать духовные концепты своей культуры, потому что - подчеркнем еще раз - вопрос о методе это в то же время и вопрос о содержании и о реальности концептов.
48

Б) Вопрос о методе как вопрос о содержании и о реальности концептов

Поскольку концепт имеет «слоистое» строение и разные слои являются результатом, «осадком» культурной жизни разных эпох, то с самого начала следует допустить, что и метод изучения окажется не одним, а совокупностью нескольких различных методов (или, можно сказать, «методик», - но это различие в словах не существенно). Мы увидим ниже, что так оно и есть на самом деле. Начнем с «третьего» слоя, наименее актуального, наиболее отдаленного в историю, потому что именно применительно к нему был впервые поставлен вопрос о методе.

1) «Буквальный смысл», или «внутренняя форма») или этимология концепта и явления культуры

Впервые во всем объеме вопрос о методе как вопрос о содержании концептов (хотя термин «концепт » еще не употреблялся) возник в 40-е годы XIX в. в связи с изучением быта и древностей русского народа по памятникам древней словесности и права. В эти же годы закладывается русская этнография, связанная первоначально с созданием в 1845 г. Русского Географического общества. По справедливому замечанию А.Н. Пыпина, «кроме того, что собран был весьма важный материал фактических данных, новая наука приобретала нравственно-общественное значение, когда, например, исследования Буслаева впервые объяснили в народной поэзии не только ее археологическую старину, но и глубокое нравственное чувство» (Ист. рус. литер., IV, 1899, с. 593; нелишне будет заметить, что в связи с этим Федор Иванович Буслаев (1818-1897) получил в 1859 г. приглашение прочесть наследнику престола Николаю Александровичу курс «История русской словесности, в том ее значении, как она служит выражением духовных интересов народа »; курс был прочитан. Николай Александрович (1843-1865) - старший сын имп. Александра II, скончался молодым; на престол вступил его брат - как Александр III).

Вопрос о методе четко впервые - не только в русском, но и в европейском масштабе - был поставлен Константином Дмитриевичем Кавелиным (1818-1885). Свои труды в этом направлении он начал исследованием «Взгляд на юридический быт древней Руси» (1846, впервые опубл. в журнале «Современник», 1847, кн. 1; ниже цит. по изд.: Собр. соч. К.Д. Кавелина. Т. I. Монографии по рус. ист. СПб., 1897). Сначала здесь Кавелин обращает вни-
49

Мание на поверхностные, непосредственно наблюдаемые особенности русского уклада жизни, на - сказали бы мы - буквальный смысл отношений между людьми: русские крестьяне помещика и всякого начальника называют отцом, себя - его детьми, младшие старших - дядями, тетками, бабками, равных себе, людей одного поколения - братьями, сестрами, и т. д. Следовательно, делает он вывод, «у русских славян был первоначально один чисто семейственный, родственный быт, русско-славянское племя образовалось в древнейшие времена исключительно одним путем нарождения. Это согласно и с первыми историческими известиями» (с. 10, 11). Позже К.Д. Кавелин расширил свой подход на всякие обычаи и обряды. «Самые толкования, - писал он, - какие народ дает этим обычаям, обрядам и повериям, часто не отвечают более действительности. На первых порах они были не символом, а весьма определенным понятием или живым действием. Приходит время, когда изменяются те естественные и бытовые условия, при которых образовалось это понятие или установился этот образ действий; тогда прежнее представление становится освященным преданьем, поверьем, а образ действий - обрядом. Первоначальный смысл их с изменением условий нередко вполне утрачивается, народ продолжает их придерживаться, чтить их, но уже не понимает. Он придает постепенно этим памятникам старины значение, сообразное с его новым бытом. Так образуется различие между первоначальным смыслом факта и его толкованием в народе» (цит. по: Нов. энц. ел. Брокгауз - Ефрон, т. 20, стлб. 270). Отсюда требование метода, которое формулирует Кавелин: при изучении народных обрядов, поверий, обычаев искать их непосредственный, прямой, буквальный смысл - это то самое, что позднее лингвисты назвали внутренней формой (слова, обычая, обряда). Кавелин поясняет свое положение примером: «Приходят ли, по нашим свадебным обрядам, сваты с посохом и ведут речь с родителями невесты как будто чужие, никогда не слыхавшие о них, хотя и живут двор-о-двор, - верьте, что эти теперь символические действия были когда-то живыми фактами ежедневной жизни; плачет ли невеста по воле, выражает ли свадебная песнь ее страх ехать в чужую незнакомую сторону - эти символы были тоже в старину живой действительностью» (стлб. 271). Это «было сделано Кавелиным, - замечает в статье о нем Максим Максимович Ко-
валевский, сам выдающийся историк права, - в то время, когда не только в России, но и на Западе едва зачиналась, например, в сочинениях братьев Гримм о немецких юридических древностях или в трактатах, посвященных изучению Эдды и Нибелунгов, история народных верований, легенд и сказаний» (Нов. энц. ел. Брокгауз - Ефрон, т. 20, стлб. 271).
50

В области метода у К.Д. Кавелина был великий предшественник (о чем Кавелин, вероятно, не знал) - древнегреческий историк Фукидид (460-396 гг. до н. э.). Современные нам исследователи пишут о нем, может быть, несколько преувеличенно, так: «Величайшей заслугой Фукидида как историка является привлечение им в своем труде документальных источников (текстов договоров, официальных постановлений и других документов), установление хронологии.., а также применение открытого им гениального метода реконструкции прошлого путем обратного заключения на основании рудиментов (культурных пережитков)». Метод же этот состоит в том, чтобы по пережиткам различных установлений, сохранившихся в жизни общества, умозаключать о том, чем они были и как действовали в т е времена, когда были полностью нужными. (Стратановский Г.А. Фукидид и его «История»// Фукидид. История. М.: Ладомир - Наука, 1993, с. 428-429 [Серия «Лит. памятники»]).

Гениальность Фукидида в данном вопросе состоит, пожалуй, еще и в другом - в том, что он предложил историкам заключать о духовном значении чего-либо в прошлом по материальным остаткам этого «чего-то» в настоящем. Вот как он применяет свой метод на деле (История, 1, 5) - речь идет о странном обычае греков обращаться к приплывшим на кораблях с вопросом: «Не разбойники ли вы?». «Уже с древнего времени, когда морская торговля стала более оживленной, и эллины, и варвары на побережье и на островах обратились к морскому разбою. Возглавляли такие предприятия не лишенные средств люди, искавшие и собственной выгоды, и пропитания неимущим. Они нападали на незащищенные стенами селения и грабили их, добывая этим большую часть средств к жизни, причем такое занятие вовсе не считалось тогда постыдным, но напротив, даже славным делом. На это указывают обычаи некоторых материковых жителей (у них еще и поныне ловкость в таком занятии слывет почетной), а также древние поэты, у которых приезжим мореходам всюду задают один и тот же вопрос - не разбойники ли они, так как и те, кого спрашивают, не должны считать позорным это занятие, и у тех, кто спрашивает, оно не вызывает порицания...».

Что касается «древних поэтов », то комментаторы указывают, например, на два места из «Одиссеи», где упоминается этот обычай.В обоих случаях (3, 71 сл. и 9, 252 сл.) вопрос задается в одной и той же форме (в переводе В.А. Жуковского, который мы здесь приводим к 9,252, она дана несколько различно);

Странники, кто вы? Откуда пришли водяною дорогой?
Дело ль какое у вас? Иль без дела скитаетесь всюду,
Взад и вперед по морям, как добытчики вольные, мчася,
Жизнью играя своей и беды приключая народам?
51

Но в первом случае этот вопрос задает старец Нестор, а во втором, в той же самой форме (в оригинале) - циклоп Полифем! Это значит, что перед нами уже не простая форма, а устойчивая формула, сама по себе ставшая уже новым обычаем «спрашивания». Таким образом, «правило Фукидида», точно так же, как и «правило Кавелина», распространяется и на реликты, сохранившиеся в языке.

Выше мы уже видели, что «буквальный смысл» может присутствовать как в тех явлениях культуры, которые заключаются в словах или связаны со словами, так и в тех, которые словесно никак не обозначены. Примером первых служит праздник «8-е марта», где буквальный смысл состоит в том, что отмечается именно день 8-го марта, а не какой-либо другой день года. По концептуальному содержанию, как «международный день борьбы за равноправие женщин» или просто как «женский день», тот же праздник мог бы быть приурочен к любому дню. Примером вторых, словесно не обозначенных явлений, служит обычай принимать сватов как совершенно незнакомых людей. Следовательно, наше выражение «буквальный смысл» - это научный термин, применяемый и к тем случаям, где вовсе нет никакой «буквы» или звука слова. Этот термин означает то же, что «внутренняя форма» - термин, пришедший от изучения языка, но применимый ко всяким явлениям культуры (например, к символике здания храма).

Термин «внутренняя форма» считается изобретением Вильгельма фон Гумбольдта (1787-1835), однако у Гумбольдта имеются только общие философские рассуждения о форме, в частности о форме языка, которые вряд ли можно на деле применить к исследованию. Общие соображения Гумбольдта пытался конкретизировать Густав Густавович Шпет (1879-1940) (книга «Внутренняя форма слова», М., 1927). Наиболее четкое и «работающее» определение дал Александр Афанасьевич Потебня (1835-1891). Потебня определяет внутреннюю форму слова как «способ, каким в существующем слове представлено прежнее слово, от которого произведено данное». Таким образом, определение Потебни относится только к словам и притом к словам производным. Но благодаря такому сужению оно четко и может послужить исходной точкой для дальнейших обобщений на несловесные явления.

Итак, в производном слове «внутренняя форма » - это представление о производящем слове: атомщик «человек (об этом говорит суффикс -щик), имеющий отношение к атому»; подснежник - это «предмет (об этом говорит суффикс -ник}, находящийся под снегом или выступающий из-под снега»", завтрак (за-утр-ак) - это «какое-то дело, следующее сразу за утром» и т. п. Представления, подобные приведенным, «самопонятны» из значений слов и суффиксов.
52

В непроизводных словах или в словах, представляющихся непроизводными в настоящее время, все обстоит точно так же, с тем лишь отличием, что «внутренняя форма» современным говорящим на данном языке уже непонятна или вообще не видно никакой формы. В таких случаях «внутренняя форма» обнаруживается лишь исследователем в виде этимологии слова. Так, например, англ. breakfast; («завтрак») и франц. dejeuner («завтрак») означают буквально «отказ от поста, разговление»: break «ломать» + fast: «пост, запрет на принятие пищи»; deотрицат. частица - приставка + jeune «пост, непринятие пищи». Таким образом, эти английское и французское слова, означающие первую утреннюю еду, завтрак, имеют внутренней формой слово «пост, говение, запрет на принятие пищи» и «отрицание, окончание этого запрета», и связаны с древним ритуальным запретом принимать пищу в ночное время, до рассвета.

Тут снова возникает уже поставленный нами выше важный вопрос: а действительно ли значимы «внутренние формы» или «буквальные смыслы»? Вопрос тем более напрашивается, что, как мы сами сказали, во многих случаях «внутренние формы» современными говорящими вовсе не осознаются и восстанавливаются, да и то не всегда, лишь исследователями в виде этимологии. Но, подчеркнем еще раз, - ответ на этот вопрос приходит от метода - см. ниже.

2) «Пассивный», «исторический» слой концепта

Методический прием, который мы можем назвать теперь «методом Кавелина», получил полное развитие в наше время. Ему следует, например, такой выдающийся исследователь русской сказки, как Владимир Яковлевич Пропп (1895-1970): «Сказку нужно сравнивать с социальными институтами прошлого и в них искать корни ее... Так, например, мы видим, что в сказке содержатся иные формы брака, чем сейчас. Герой ищет невесту вдалеке, а не у себя. Возможно, что здесь отразились явления экзогамии: очевидно, невесту почему-то нельзя брать из своей среды. Поэтому формы брака в сказке должны быть рассмотрены и должен быть найден тот строй, тот этап или фазис общественного развития, на котором эти формы действительно имелись» (Историч. корни волшебной сказки. Л.: Изд-во Ленингр. унив., 1986, с. 22). Такое положение действительно обнаруживается этнографами в родовом строе, в явлениях экзогамии, т. е. «брака вовне» - вне своего рода, в другом роде; в запрете брака между мужчинами и женщинами одного рода.
53

С помощью приемов, подобных «методу Кавелина», к началу XX в. были довольно четко уяснены ошибки в понимании правовых вопросов устройства русской поземельной общины, «мира» (см. ниже мир [община]): «Исследуя крестьянское обычное право, т. е. действительно существующий порядок отношений между крестьянами, стараются объяснить не этот порядок, а заключающееся в нем правоеозерцанив крестьянства...»; «Поэтому часто исключают из состава права действительные нормы, на основании которых решаются столкновения из-за права... Т. е. не различают санкции норм обычного права в глазах крестьян от действительных причин их образования» (Россия. Энцикл. ел. Изд. Брокгауз - Ефрон, СПб., 1898,с.547).

Почти буквально так же это положение формулируется теперь в современной западной этнографии, или этнологии, или культурной антропологии (все это разные названия одной и той же науки, принятые в разных странах). «Мы должны, - пишет французский этнолог Клод Леви-Стросс (род. в 1908), - представлять себе социальные структуры прежде всего как объекты, не зависящие от того, как они осознаются людьми (хотя люди и управляют самим их существованием), причем они так же могут отличаться от представлений о них, как физическая реальность отличается от наших чувственных впечатлений от нее и от создаваемых нами по поводy нее гипотез» (Структурная антропология //Пер. с фр. М.: Наука. Гл. ред. вост. лит., 1985, с. 108); «История обобщает данные, относящиеся к сознательным проявлениям общественной жизни, а этнология - к ее подсознательным основам» (там же, с. 25). (Слово «управляют» здесь, пожалуй, неточно и даже неопределенно: такие «объекты» существуют как бы «сквозь людей», благодаря их действиям, производимым совсем с иной целью, нежели цели управления этими объектами; люди не контролируют существование подобных объектов и не могут их изменить, за исключением таких редких случаев, как реформы или революции. Наиболее типичным примером отношений между людьми и такими объектами является язык: всем извесно, чем кончаются попытки управлять естественным языком, реформировать его или вообще воздействовать на него как на систему в целом. Вернее точка зрения Э. Дюркгейма, см. ниже пункт 3.)

Таким образом, далее здесь задачи этнолога, историка и исследователя духовной культуры в нашем понимании расходятся в трех разных направлениях. Как именно различаются пути этнолога и историка - это ясно уже из сказанного выше. Но резюмируем эту разницу применительно к нашей теме - концептам.

а. Этнолог исследует глубинный слой, существующий в современном состоянии культуры в неосознаваемом людьми, латентном виде (ср. выше К. Леви-Стросс). Исследователь духовной культуры в этой части следует за этнологом и использует его метод, с главным приемом последнего - «методом Кавелина». Близко к этому, где-то в этом «стыке » двух наук - этнологии и истории (используя совсем другую терминологию) помещал задачу «исторической семантики русского языка» крупнейший русист нашего века, акад. Виктор Владимирович Виноградов (1894/95-1969): «Выявить закономерности развития общерусского словаря в связи с идейным развитием русского общества» («Рефераты научно-иссл. работ за 1944 год. Отделение лит. и языка». М.--Л.: Изд-во АН СССР, 1945, с. 6).
54

б. Историк исследует «исторический» слой концепта и, соответственно, действует при этом историческим методом. Замечательным примером такой работы служит для нас исследование Василия Осиповича Ключевского (1841-1911) «Терминология русской истории», неоднократно цитируемое в дальнейшем.

Конечно, нельзя сказать, что понятия «этнологический метод», «исторический метод» полностью и для всех исследователей однозначно определены. Для В.Я. Проппа, применительно к его области исследований - сказке и главным образом волшебной сказке, - это «формальный метод». Для К. Леви-Стросса, а его область значительно шире - это и мифология и культура «примитивных обществ» вообще, и работать в ней он начал гораздо позже, - это «структурный метод». Для Л.Н. Гумилева - это еще нечто третье, и т. д. Что такое «исторический метод» также определяется разными учеными по-разному, в зависимости от того, что они понимают под своим предметом - «историей». А уж этот последний вопрос настолько запутан, что нам здесь остается лишь ограничиться тем, что все не- специалисты интуитивно, приблизительно, но зато более или менее одинаково понимают под «историей».

Вообще же, чтобы хотя бы осознать сложность вопроса, мы напомним труд, замечательный, но не бесспорный, английского специалиста по философии истории Р.Дж. Коллингвуда (1889-1943) «Идея истории» (пер. с англ. М.: Наука, 1980). Из обширного обзора того, что понималось под «историей», включающего сотни образцов различных мнений от Гесиода до наших дней, который дал Коллингвуд, выделим только одно понимание, близкое к нашей теме (к нему присоединяется и Коллингвуд), - понимание истории Гегелем. По Гегелю, «вся история представляет собой историю мысли. В той мере, в какой человеческие действия - просто события, историк не может понять их; строго говоря, он даже не может установить, что они произошли. Они познаваемы для него лишь как внешнее выражение мыслей. (Мы увидим нечто подобное тотчас ниже, в нашем материале, когда дойдем до «синонимизации» слов и вещей в истории культуры. - Ю.С.)... И здесь Гегель, конечно, прав. Правильная постановка задачи историком - не в том, чтобы узнать, что люди сделали, но в понимании того, что они думали» (Коллингвуд, указ. соч., с.11 -12).
55

в. Критика классического «исторического» метода в работах Льва Николаевича Гумилева (1912-1992). Эта критика обязательно должна быть учтена в такой работе, как наша, и ею обязательно должно быть дополнено изложенное выше представление об истории. Мы ограничимся здесь одной из многочисленных и равно важных работ Л.Н. Гумилева - его последней книгой «От Руси к России. Очерки этнической истории» (М.: Экопрос, 1992). В заключении этой книги Л.Н. Гумилев пишет: «Мы проследили логику основных событий этнической истории Руси и России. Легко увидеть, что изложение этой логики вовсе не похоже на повествование об истории социальной. Этническую историю любой страны, то есть историю населяющих ее народов, нельзя рассматривать так, как мы рассматриваем экономические отношения, политические коллизии, историю культуры и мысли. Не составляет исключения и история России, изложенная в этническом аспекте: ее невозможно представить в виде линейного процесса, идущего от Рюрика до Горбачева. События этногенезов народов нашего Отечества составляют историческую канву жизни по крайней мере двух различных суперэтносов. Поэтому необходимо различать историю Древней Киевской Руси (с IX до XIII в., включая и историю Новгорода до его падения в XV в.) и историю Московской Руси (с XIII столетия до наших дней)» (с. 292).

В чем же заключается кардинальная разница между подходом «классических историков » и подходом самого Гумилева? Говоря его словами: «Историки, естественно, имеют дело с явлениями культуры в широком смысле слова - памятниками самого разного свойства. Вот тут-то и скрывается возможность подмены понятий: создания человека непосредственно отождествляются с теми, кто их породил, и неразрывность культурной традиции прямо переносится на традицию этническую» (с. 297). Выше Гумилев уже сказал, что этническая история Киевской Руси - до XIII в., и этническая история Московской Руси - с XIII в. это две разные истории, между которыми пролегает разрыв.

Как должен поступить историк культуры, по мнению Гумилева? - «Действительно, если мы имеем в виду культуру, то есть все созданное людьми, то с тезисом о преемственности с грехом пополам можно согласиться. Но коль скоро речь идет об энтогенезе, то к нему этот тезис вообще неприменим. В отличие от культурной традиции, традиция этническая - это не преемственность мертвых форм, созданных человеком, а единство поведения живых людей, поддерживаемое их пассионарностью. Что же касается стереотипов поведения людей в Киевской Руси и в Московском государстве, то они, как мы убедились, отличались весьма существенно» (с. 296).

В общем, мы принимаем точку зрения Л.Н. Гумилева. История концептов культуры, составляющих предмет нашей книги, строится как преемственность концептов, и это потому, что сами концепты состоят из преемственных пластов; преемственность заключена в концептах. Конечно, историк концептов фиксирует и разрывы в преемственности, когда, по данным его материала, они имеют место. Но в таких случаях перед нами все же история одного концепта, хотя и отмеченная разрывами. Так обстоит дело в большинстве рассмотренных нами концептов.
56

Однако, хотя и редко, встречаются и другие случаи, - например, концепт «Вера». Мы должны констатировать (исходя, главным образом, из данных этимологии), что первоначальный путь развития этого концепта в протоиндоевропейской цивилизации, связанный с ритуальным действием «давать свое сердце (или иной орган, например, печень) богу», был покинут, как были покинуты - в материальном мире - некоторые древние караванные пути, и концепт «Вера» с определенного момента, еще до возникновения христианства, стал развиваться на иной основе - на осознании «договорных начал, договорного доверия» между двумя сторонами.

Разные стороны культуры могут быть по-разному отмечены такими разрывами, и даже какая-либо одна ее сторона. Так, русский язык: в отношении грамматики современный русский язык большинством исследователей оценивается как иной, во всяком случае - иной системы, язык, нежели язык древнерусский, язык Киевской Руси; между тем как в отношении лексического состава, словаря и значений слов, а следовательно и концептов, между ними нет никакого разрыва .

Но, конечно, иначе обстоит дело в главном предмете истории этногенеза, или истории в аспекте этногенеза, которую создал Л.Н. Гумилев. Действительно, не может быть установлено полной преемственности в стереотипах поведения, принадлежащих двум разным этническим историям. Поэтому, скажем, такой концепт как «Русский характер» оказывается в настоящее время трудным предметом для историка культуры (и читатель не должен ждать многого по этому вопросу и от настоящего Словаря).

3) Новейший, наиболее актуальный и активный слой концепта.

Историк культуры перед лицом этого факта

Выше мы уже неоднократно подчеркивали, что предметом науки о культуре вообще и данного Словаря в частности являются не понятия, как они психически существуют в индивидуальных сознаниях (и где в частных случаях то или иное из них может вообще отсутствовать, - сравним, например, концепт «Цивилизация, Цивилизованное общество» и менталитет современных подростков в России), а концепты как некое коллективное достояние русской духовной жизни и всего русского, российского общества . Необходимо, следовательно, определить концепты и с этой, а именно - социальной, стороны.
57

Понятие о коллективном сознании как особом социальном явлении, не сводимом ни к индивидуальному сознанию, ни к сумме индивидуальных сознаний, было впервые введено в науку французским исследователем, которого мы охотно признаем основателем научной социологии, Эмилем Дюркгеймом (1858-1917). Посвятив свою первую работу (1893 г.) проблеме разделения общественного труда, уже во второй работе (1895 г.), Дюркгейм пришел к настоятельной необходимости исследовать метод новой науки. Работа так и называется «Правила социологического метода » в русском перев. - «Метод социологии », далее цит. рус. перев. по изд.: Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. М.: Наука, 1991).

Есть, - пишет Дюркгейм, - «категория фактов, отличающихся весьма специфическими свойствами; ее составляют способы мышления, деятельности и чувствования, находящиеся вне индивида и наделенные принудительной силой, вследствие которой они ему навязываются. Поэтому их нельзя смешивать ни с органическими явлениями, так как они состоят из представлений и действий, ни с явлениями психическими, существующими лишь в индивидуальном сознании и через его посредство. Они составляют, следовательно, новый вид, и им-то и должно быть присвоено название социальных» (с. 413). Дюркгейм приводит примеры, важные и для нашей темы.

«Когда я действую как брат, супруг или гражданин, когда я выполняю заключенные мною обязательства, я исполняю обязанности, установленные вне меня и моих действий правом и обычаями. Даже когда они согласны с моими собственными чувствами и когда я признаю в душе их реальность, последняя остается все-таки объективной, так как я не сам создал их, а усвоил их благодаря воспитанию.
...Точно так же верующий при рождении своем находит уже готовыми верования и обряды своей религии; если они существовали до него, то, значит, они существуют вне его. Система знаков, которыми я пользуюсь для выражения моих мыслей, денежная система, употребляемая мною для уплаты долгов, орудия кредита, служащие мне в моих коммерческих сношениях, обычаи, соблюдаемые в моей профессии, и т. д. - все это функционирует независимо от того употребления, которое я из них делаю. Пусть возьмут одного за другим всех членов, составляющих общество, и все сказанное может быть повторено по поводу каждого из них. Следовательно, эти способы мышления, деятельности и чувствования обладают тем примечательным свойством, что существуют вне индивидуальных сознаний.
Эти типы поведения или мышления не только находятся вне индивида, но и наделены принудительной силой, вследствие которой они навязываются ему независимо от его желания» (с. 412).
58

В предисловии ко 2-му изданию своей книги Э. Дюркгейм ответил на замечания критиков по первому изданию. Два пункта особенно важны для нашей темы, они прямо относятся и к концептам, о которых идет речь в нашем Словаре.

Коллективные сознания - как «вещи». «Положение, согласно которому, - замечает Дюркгейм, - социальные факты должны рассматриваться как вещи, - положение, лежащее в самой основе нашего метода, - вызвало больше всего возражений. То, что мы уподобляем реальность социального мира реальностям мира внешнего, нашли парадоксальным и возмутительным. Это значит глубоко заблуждаться относительно смысла и значения данного уподобления, цель которого - не низвести высшие формы бытия до уровня низших форм, но, наоборот, востребовать для первых уровня реальности, по крайней мере равного тому, который все признают за вторыми. На самом деле мы не утверждаем, что социальные факты - это материальные вещи; это вещи того же ранга, что и материальные вещи, хотя и на свой лад.

Что такое в действительности вещь? Вещь противостоит идее как то, что познается извне, тому, что познается изнутри. Вещь - это всякий объект познания, который сам по себе непроницаем для ума; это все, о чем мы не можем сформулировать себе адекватного понятия простым приемом мысленного анализа; это все, что ум может понять только при условии выхода за пределы самого себя, путем наблюдений и экспериментов, последовательно переходя от наиболее внешних и непосредственно доступных признаков к менее видимым и более глубоким» (с. 394-395).

Различие между сознательным (сознаваемым) и бессознательным слоями в коллективных сознаниях или представлениях. Это положение важно еще и потому, что оно - общий пункт, в котором совпадают метод социологии, как он формулируется Дюркгеймом, и метод этнологии, как он понимается, например, К. Леви-Строссом, и как он восходит к «методу Кавелина». В самом деле, Дюркгейм говорит: «Даже тогда, когда речь идет просто о наших частных поступках, мы очень плохо представляем себе относительно простые мотивы, управляющие нами. Мы считаем себя бескорыстными, тогда как действуем как эгоисты; мы уверены, что подчиняемся ненависти, когда уступаем любви, разуму - когда являемся пленниками бессмысленных предрассудков и т. д. Как же сможем мы яснее различать значительно более сложные причины, от которых зависят поступки группы?»; «Нужно, чтобы, проникая в социальный мир, социолог осознавал, что вступает в неизведанное. Нужно, чтобы он чувствовал, что находится в присутствии фактов, законы которых неизвестны так же, как неизвестны были законы жизни до создания биологии. Нужно, чтобы он был готов совершать открытия, которые его поразят, приведут в замешательство» (с. 396).
59

После прекрасных словДюркгейма мало что остается добавить. Нужно лишь резюмировать, итак - резюмируем.
Метод историка культуры, по крайней мере в части, касающейся концептов культуры, отличается от методов этнолога, историка, социолога; историк культуры, в частности историк концептов культуры, комбинирует все три, используя их соответственно в трех различных пластах содержания культурных концептов.

К этому нужно лишь добавить, что историк культуры должен стремиться показать не только коллективные представления, как реальности общества, но и гипотезы, создаваемые об этой реальности наиболее выдающимися членами общества. Признак «наиболее выдающийся член общества» здесь не является субъективной оценкой, он означает просто члена общества, мыслителя или писателя, признанного самим обществом в качестве такового.

Поскольку, однако, материалом становятся и гипотезы, то естественно, что и сами описания «духовных ценностей» - концептов, как они даются в этой книге, тоже в известной мере - гипотезы. Но не следует преувеличивать их гипотетичность. Употребляя здесь слово «гипотеза», мы хотим подчеркнуть не какую-то особо большую меру их «гипотетичности», «авторской субъективности» и т. п. Эта мера, во всяком случае, не больше, чем в других гуманитарных исследованиях; например, гипотезами являются все этимологии слов в лингвистике, гипотезами являются все описания «коллективных представлений» в социологии, именно потому, что они не даны в непосредственном наблюдении, и т. д. Мы хотим лишь подчеркнуть особую природу, особый характер отношений описаний концептов - к действительности: они описывают действительность, но действительность особого рода - ментальную. И уж во всяком случае, они имеют по крайней мере одно очень твердое основание - буквальный смысл обычая, представления, верования, термина, слова. Это всякий раз - исходная точка и дальнейшего развития концепта в самой ментальной действительности, в действительно существующем коллективном сознании, и в развитии гипотезы исследователя, которую он строит по этому поводу.

Отсюда вытекает, между прочим, и одно композиционное требование, относящееся и к определению культурного концепта, как оно дается в Словаре, и построению самого текста статьи Словаря, - это требование генетической последовательности. Определение каждого концепта - процесс, сходный с определением понятия в логике. Но между тем и другим есть очень важное различие. Определение концепта, как мы это выше обрисовали, складывается из исторически разных слоев, различных и по времени образования, и по происхождению, и по семантике, а поэтому способ их суммирования в определении по самому существу дела является генетическим; концепт получает всегда генетическое определение.
60

Рассмотрим теперь некоторые важные явления в сфере концептов, выходящие за рамки отдельных концептов или даже групп концептов, - то, что мы называем рядами.

В) Эволюционные семиотические ряды концептов

Если концепт, как мы сказали выше, складывается из слоев различного времени происхождения, то естественно представлять его эволюцию в виде некоей последовательности, или ряда, звеньями которых являются стадии концепта, или, говоря иначе, данный концепт в разные эпохи. Между этими звеньями, стоит расположить их достаточно последовательно, сразу же вскрываются особые отношения преемственности формы и содержания, благодаря которым нечто из старой стадии концепта становится знаком в его новой стадии. Такие отношения должны быть по этой причине связаны с принципом знака, или, что будет точнее, с принципом организации знаковых систем. Поскольку изучение знаковых систем чаще всего называется семиотикой, мы назвали такое расположение концептов в ряды эволюционными семиотическими рядами. Рассмотрим несколько примеров таких рядов, данных разными учеными (иногда в дискуссии друг с другом). Первое место, конечно, по самому существу дела должно быть отдано представителям эволюционной школы - кстати, только они одни и использовали понятие «эволюционного ряда» (другие рассматривали фактически те же самые явления, не называя их так).

а. Эволюционные ряды Тайлора занимают здесь, конечно, первое место. Само понятие (без соответствующего термина, термин наш) было введено еще в 70-е гг. прошлого века. Оно является исходным и для исследования эволюции концептов. Но здесь мы рассмотрим его следствия и его производные в самой науке, выстроив в единый ряд то, что авторами отдельных его звеньев в таком качестве не рассматривалось и даже не замечалось.

б. Так называемая «функциональная семантика» Н.Я. Марра
Наблюдения, аналогичные тем, которые производил Э.Б. Тайлор на рядах вещей и духовных концептов, провел в России (тогда СССР) акад. Николай Яковлевич Марр (1864-1934) над параллельными рядами вещей и их наименований, т. е. слов естественного языка. Таким образом Н.Я. Марру удалось выявить некоторую специфическую закономерность, которую мы теперь можем назвать именно семиотической, но которую сам Н.Я. Марр назвал «функциональной семантикой».
61

Суть этой закономерности состоит в том, что значения слов - имен изменяются в зависимости от перехода имени с одного предмета (или действия) на другой предмет, заменивший первый предмет в той же самой или сходной функции. Марр установил, например, что с появлением в хозяйстве нового животного на него переходило название того животного, чью функцию приняло новое: так, по Марру, на лошадь (в разных языках) перешло название оленя; на хлеб перешло название желудя, так как желудь в качестве продукта питания был заменен хлебом, и т. п. (Марр Н.Я. Средства передвижения, орудия самозащиты и производства в доистории. К увязке языкознания с историей материальной культуры//Марр Н.Я. Избр. работы. Т.Ш. Язык и общество. Л., 1934, с. 123 и ел.; см. также статью «Происхождение терминов "книга" и "письмо"», - там же, с. 219 и сл.). Наблюдения Н.Я. Марра - в общем виде - подтверждаются архелогическими данными и данными о ритуалах. Так, в Пазырыкском кургане на Алтае были найдены ритуально захороненные останки лошадей в масках оленей (см. об этом в ст. культура, там же илл.). В некоторых языковых деталях эти положения Н.Я. Марра вызвали критику языковедов и должны быть скорректированы. (Два конкретных примера Н.Я. Марра подробно проанализированы ниже в пункте «д»; переход «камень» → «топор» в ст. ремесло, переход «желудь» → «хлеб» в ст. хлеб.)

Наличие каких-то неясностей в концепции Н.Я. Марра ощущалось уже в его время, сразу же после его публикаций, хотя природа этих неясностей и недоговоренностей стала ясна лишь теперь и освещена нами здесь. Однако сразу же возникла, в оппозиции к концепции Н.Я. Марра, альтернативная концепция, о которой нужно сказать несколько слов.

в. Существование концепта в латентном виде, в «образе» - концепция О.М. Фрейденберг (1890-1955)

«Вполне сходясь с Марром в практических результатах его лингвистического анализа, - писала эта исследовательница, - я хотела бы подчеркнуть, что вижу здесь не "переход значений по функции", а принципиальный, общий закон для всей системы семантизации, который показывает, что каждое значение имеет иную, особую форму существования, совершенно непохожую на данную, и что эти различные состояния переходят друг в друга, живут в скрытом виде или появляются, теряя свой смысл» (Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М.: Наука, 1978, с. 46).

Свою мысль исследовательница пояснила примером: «раб» появляется до появления социального института рабства: «Да, понятие существует до определяемого им факта, и не в силу альтернативы - либо сперва факт, а потом о нем понятие, либо сперва понятие, а потом факт, а потому, что и самый факт, и понятие об этом факте всегда возникают из непохожих на себя, различных в отношении к себе видов (мы видим, как утверждение Марра об именовании в пределах одного эволюционного ряда сменяется прямо противоположным -
62
суть именования в переходе, в перескоке от одного ряда к другому. - Ю.С.}. Так, образ «раба» в отношении к понятию «раб» прогенетичен, до-понятиен. Понятие «раб» создано образом, ничего общего не имевшим с этим понятием, а именно этим образом оно и создано, образом, который логически ничуть не связывает сущность социального явления, раба, со словом, эту сущность определяющим. Так понятие «раб» существует еще до того, как рабы исторически появляются. Как же оно существует? В образе «раба». Явление, когда его нет, живет в другой форме или другом значении; скрытое появляется, явленное принимает форму скрытого. Этот большой закон семантизации (в другом аспекте - формообразования) далеко обгоняет мелкие эмпирические факты отдельных развитии, стадиальных изменений и других видов кажущейся эволюции. Его открытие составляло душу моих работ еще со студенческой скамьи. У Марра этот закон назывался «именованием по функциональным признакам» и был понят Марром как «переход значений слов по функциям в производстве». По Марру, первое, генетическое значение создавалось производственной потребностью; затем оно передавалось по функции. Так, например, первым питанием служили желуди; когда появились злаки и хлеб, они, выполняя функцию желудя, стали называться во многих языках желудями. У Марра и у меня факты одни и те же, но их теоретическое обоснование различно. У Марра - линеарный переход языковых значений по производственной функции нарекаемого предмета. У меня - отрицание того, что первобытное сознание могло понимать производственную функцию: предмет нарекался метафорически, без всякого отношения к его реальной функции в производстве» (там же, с. 45-46).

Хотя сама О.М. Фрейденберг настойчиво подчеркивает, что в ее споре с Н.Я. Марром речь идет об «одних и тех же фактах», но в действительности дело обстоит не совсем так. Правда, что непосредственный предмет спора составили одни и те же факты (например, «желудь»=>«злак, хлеб»). Но это лишь небольшая группа фактов, принадлежащая, так сказать, обеим концепциям одновременно. В действительности же концепция Марра относится к предметной области «производство», в то время как концепция Фрейденберг - к предметной области «непроизводственные явления». И в этих - различных - областях обе концепции верны одновременно .

К.К. Жоль в 1990 г. обратил внимание на то, что концепция О.М. Фрейденберг сродни концепции Л.С. Берга в области биологии, согласно которому появление органа животного предшествует его работе, т. е. функции, и даже потребности в нем (Л.С. Берг «Номогенез», 1922). Если это так, то обе концепции, Фрейденберг и Берга, могут быть нами поставлены в прямую связь с семиотическими теориями - с учением Якоба фон Икскюля о «цели», о телеологической организации внешнего и внутреннего мира животного: внешний мир, например такой-то вид растений как предмет питания животного, является в мире животного следствием внутреннего плана его организма, - см. об этом далее: Степанов Ю.С. Семиотика. М.: Наука, 1971 .
63

Рассмотрим теперь две концепции, которые в логической последовательности должны рассматриваться - как мы видим это теперь - как развитие, при некоторой критике, идей Фрейденберг, хотя в действительной истории авторы этих концепций первоначально никак не связывали свои взгляды со взглядами Фрейденберг, да вряд ли и вообще знали о них.

г. Ряды как случайные ассоциации. Именование как случайный выбор отличительного признака, по Б.А. Серебренникову
Первое положение акад. Б.А. Серебренникова (1915-1989) в его концепции именования, очень близко соответствующей идее О.М. Фрейденберг: «Не вдаваясь в полемику по поводу тезиса об обязательном вербальном характере человеческого мышления (который Серебренников отвергает. - Ю.С.), мы постараемся обосновать наш основной тезис: опыт создает инвариантный обобщенный образ предмета, который обычно предшествует его наименованию» (Номинация и проблема выбора//в кн.: Языковая номинация. Общие вопросы. М.: Наука, 1977, с. 148).

Наиболее распространенный способ номинации, отмечает далее тот же автор, - это использование уже готового звукового комплекса, т. е. какого-либо существующего слова или звукоподражательного комплекса, означающего один из признаков, присущих новому, называемому предмету. Таким образом, подчеркнем мы, в концепции Серебренникова речь идет о «внепроизводственных» рядах, а существования «производственных» рядов и функциональной семантики (что было основным в концепции Марра) Б.А. Серебренников, находившийся в резкой оппозиции к учению Н.Я. Марра, как бы вообще не замечает.

Далее Б.А. Серебренников формулирует свой основной тезис: «Чаще всего выбор признака в качестве основы наименования не зависит от каких-либо внешних условий и является результатом чисто случайных ассоциаций» (там же, с. 155). Такой признак, по Серебренникову, будучи означенным посредством звукового комплекса, сам становится условным знаком нового, называемого предмета, его опознавательной меткой.

Более подробно примеры Б.А. Серебренникова мы рассмотрим ниже, а пока сразу заявим свою концепцию.
64

д. Критика и синтез предшествующих концепций в понятии «концептуализированной области (сферы)»
Как уже было отмечено выше, подход Б.А. Серебренникова не только не учитывал и критически не преодолевал, но просто не замечал концепции Н.Я. Марра, связанной с понятием функциональной семантики. Это должно быть сделано в новой, синтезирующей концепции, соотнесенной с исходным теоретическим понятием эволюционных семиотических рядов. Кроме того, концепция Серебренникова требует критики и по одному специальному пункту, а именно - о случайности именования по признаку.

Приведем сначала свой пример - именование «человек». В индоевропейских языках обозначения человека распадаются на два отчетливо разделимых слоя. К одному, по-видимому, исторически новейшему (хотя достаточно древнему), относится праславянское * čelov ĕk ъ , не имеющее общепризнанной этимологии. Но, согласно наиболее достоверной этимологии, оно представляет собой словосложение; его первая часть, от и.-е. *kel- означает «род, племя, клан», ср. лит. kelis «колено, поколение, род», рус. челядь - 1. «Население феодальной вотчины Древней Руси; 2. Домашняя прислуга (как коллектив)», а его вторая часть - v ĕk ъ родственна лит. vaikas - «дитя»; т. е. все это сложное слово означает «дитя (нашего, «своего») рода, племени» 1 .

Ко второму слою, древнейшему (поскольку он представлен во многих и.-е. языках), относятся названия человека, образованные от корня со значением «земля»: лат. homo при humus -«земля, поверхностный слой земли - почва, перегной»; др.-ирл. duine при du, р. падеж don -«земля»; лит. žmogus при žeme -«земля». Таким образом, все эти наименования в разных, вариативных формах означают одно и то же - «земляной, земной», что и служит обозначением человека. С точки зрения формы, все эти слова восходят к одному и тому же индоевропейскому корню, представленному также в греч. χθών «земля, почва» - *g z hem- // *g z hom- (Chantraine, 1959; для первого согласного мы оставляем здесь нотацию автора этого словаря, хотя он имеет и другие обозначения). Очевидно, что все эти разные формы входят в одну-единственную оппозицию «земной» - «небесный», т.е. «земной» (человек) противопоставляется «небесному» (богу). Древнегреческий язык сохранил это противопоставление в развернутой форме, так в «Илиаде» (24, 220): «наземные (или: над-земные) люди» против «небесные (или: над-небесные) боги» (почему боги трактуются как «над-небесные» существа, т. е. находящиеся не просто вверху, на небе, но над небом, разъясняется в связи с представлениями древних об устройстве мира: небеса имели «слои», или «сферы»; древнегреческие боги обитали над той сферой, которая образовывала собственно «небо» - «уранос».
-------------------

1 При литовских (а так же при древнегреческих) словах мы часто указываем не только значения, представленные в словарях литературного языка, но и диалектные, архаичные и редкие, они особенно информативны.
65

Таким образом, о «случайности» именования человека говорить, конечно, не приходится. Ведь вариации наименования протекают здесь в рамках одной и той же фундаментальной оппозиции «человек» - «бог».

Посмотрим теперь на примеры Б.А. Серебренникова с точки зрения выясненного здесь отношения - «случайность признака» при «неслучайности, фундаментальности основной категории или оппозиции». Мы увидим, что и в других случаях это отношение сохраняется.

Понятие «иметь»: пример Серебренникова- нем. haben родственно латин. сарerе «хватать» (т. е. семантическое развитие как будто бы случайно); но ведь связь между понятиями «хватать» и «иметь» прослеживается во множестве языков при самых разных исходных корнях, т. е. при - казалось бы - «случайных» первичных признаках наименования: рус. иметь и имать ; литов. tureti «иметь» и tverti «хватать», и т. д., да и в самой латыни глагол, означающий «хватать» точно так же связан с глаголом «иметь»; иными словами, «иметь» есть результат «хватания».

Понятие «утро, рано»: пример Серебренникова - нем. Morgen «утро» родственно литов. merkti «смежить глаза » и «пригасить свет» (у Серебренникова ошибочно указано другое значение); в то время как нем. fr üh связано с индоевропейским корнем *рrо- «вперед»; но - наше добавление - корень, представленный в нем. Morgen и в литов. merkti совершенно очевидно означает не только «прибавление света», т. е. «рассвет, утро», но и «уменьшение света», между тем как корень *pro- точно так же означает нахождение и впереди, перед лицом человека, и позади, за его спиной; таким образом, при кажущейся случайности и разнобое признаков на самом деле здесь перед нами опять-таки одна и та же фундаментальная оппозиция «начало» и «конец», и притом с меня- ющимся порядком этих членов: «положение перед глазами» и «положение за спиной», «начало дня» и «сумерки» (это рус. слово от того же корня, что нем. Morgen, литов. merkti), «будущее и прошлое» - в конечном счете одно и то же противопоставление.

Итак, признак первичного наименования (а также и последующего переноса имени, т. е. наименования вторичного) кажется случайным лишь при неправильно выбранной точке зрения, - а именно тогда, если рассматриваются разрозненные случаи вне тех семантических рядов, к которым они принадлежат. Напротив, в пределах своего семантического ряда, - если он
66

правильно определен исследователем, - признаки именования вовсе не предстают как случайные. Или, говоря точнее, разброс в выборе признаков может быть достаточно велик, но никогда, по-видимому, не выходит за границы определенного семантического ряда; в другом ряду будет другая, возможно столь же «разбросанная» совокупность выбираемых признаков, но опять-таки не нарушающая границ этого ряда. Свобода выбора признака («случайность»), таким образом, ограничена. Но тем самым характер закономерности приобретает не сам конечный результат - наименование, а тот ряд, в пределах которого наименование совершается. Ряд же принадлежит уже не только языку, но сфере культуры, и закономерность наименования из сферы языка переносится в сферу культуры, связанную, в частности, и с языком. Такую сферу, точнее - каждую такую сферу (т. е. «ряд»), мы назовем «концептуализированной областью (сферой)».

Здесь ход нашего рассуждения по необходимости раздваивается, возникает «развилка» рассуждения (с этим обстоятельством нам часто приходится иметь дело в настоящем Словаре, также и в других статьях). В данном.случае мы можем сначала пройти дальше по пути темы «О неслучайности именования в концептах культуры», а затем по второй ветви «развилки» - по пути самого явления «концептуализированной области», или же наоборот - сначала по второму пути, а затем по первому, - это не меняет существа дела. Мы все же, по соображениям удобства для читателя, выбираем первый путь для композиции. [...]

Энциклопедия гармонизированных концептов

СТЕПАНОВ Ю. С. КОНСТАНТЫ: СЛОВАРЬ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ: ОПЫТ ИССЛЕДОВАНИЯ. Москва: Школа "Языки русской культуры", 1997. 824с.

Юрий Сергеевич Степанов, как показывает опыт его научно-эдиционной деятельности, виртуозно владеет всеми жанрами и очень многими научными областями. Автор первой и до сих пор лучшей популярной книги по семиотике, вышедшей в 1972 году, составитель известной антологии по семиотике (1983), автор вузовского учебника по общему языкознанию, выдержавшему несколько изданий, лингвист с широчайшим диапазоном знаний - от индоевропейского синтаксиса до философских и эстетических аспектов логической семантики. Его книгу -"В трехмерном пространстве языка" читают лингвисты литературоведы, философы, поэты и художники.

Надо сказать что "авторский словарь", то есть такой словарь, который дает не объективную безличную информацию, но принципиально неполный, субъективный и концептуальный, - ныне один из самых читаемых жанров: "Словарь Булгакова", "Словарь цитат", "Энциклопедия литературных героев", "Словарь культуры XX века" - всех не перечесть. Но у Ю. С. Степанова здесь явный приоритет. Книга, как свидетельствует предисловие, закончена в 1993 году. По причинам, отдаленно приближающимся к техническим, она пролежала в издательствах 4 года. Но 1993 год - это год окончания. Сколько лет нужно, чтобы написать книгу объемом 66 печатных листов - не два и не три, очевидно!

Структура рецензируемого труда характеризуется прежде всего тем, что в нем мало статей, но статьи большие. Так, например, статья "число" представляет собой небольшую монографию. Располагаются статьи по довольно сложному принципу, который условно можно назвать гнездовым в семантическом смысле. Например, статья "Мир" имеет подстатьи "Ментальные миры (Воображаемый мир, возможный мир, а также Вселенная универсум)". Внутри каждой статьи тоже довольно сложный порядок изложения. Как правило, сначала идет этимология концепта, потом его история, русский концепт сопоставляется, как правило, с европейскими и затем дается современное понимание концепта.

Чтобы все стало более или менее ясно, рассмотрим вводные метаконцепты - культура и концепт.

Культура определяется Ю. С. Степановым как "совокупность концептов и отношений между ними, выражающихся в различных "рядах" (прежде всего в "эволюционных семиотических рядах", а также в "парадигмах", "стилях", "изоглоссах", "рангах", "константах и т. д.) (с. 38). Перед тем как дать это заключительное определение, автор перечисляет наиболее достойные определения культуры, принадлежащие авторам XX века. Авторы это такие - А. Л. Крёбер, Бронислав Малиновский, Питирим Сорокин, Эдвард Тэйлор, А. Леруа-Гуран. Не будем говорить, полон этот список или не полон. Нас интересует одна-единственная персоналия - отсутствие определения культуры Ю. М. Лотманом как системы норм и запретов. Это отсутствие кажется нам далеко не случайным. Дело в том, что основная, если не интеллектуальная, то эмоциональная концепция книги - носит гармонизирующий умиротворяющий характер. Это начинается уже с изображения Богоматери Петрова-Водкина на переплете (кстати, книга с большим тактом и вкусом оформлена художниками Сергеем Жегло и Валерием Коршуновым). Позиция же Лотмана-культуролога - всегда провокативная, диалогическая, вызывающая на ответную реакцию. Как мы покажем дальше, всего этого Словарь Степанова тщательно избегает и постараемся объяснить, почему. Впрочем, зато все время упоминается никому уже не страшный Николай Яковлевич Марр, и это одно из огромных достоинств книги, поскольку еще и по сей день Марр многим кажется эдаким сказочным чудовищем, Кащеем Бессмертным. На примере так называемой функциональной семантики Марра Ю. С. Степанов показывает конструктивные и разумные аспекты его лингвистической концепции. Но вот с А. Ф. Лосевым Юрий Сергеевич, назвав его единственным русским философом (невыгнанным), явно переборщил. Оно конечно, Лосев - великий философ, но зачем же других забывать! Например, Мераба Константиновича Мамардашвили. Или Александра Моисеевича Пятигорского.

Следующая статья - "Концепт". Определение его такое: "концепт - это как бы сгусток культуры в сознании человека; то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека. И, с другой стороны, концепт - это то, посредством чего человек - рядовой, обычный человек, не "творец культурных ценностей" - сам входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на нее" (с. 40).

Структура концепта трехслойна: (1) "о с -новной, актуальный признак;

(2) дополнительный, или несколько дополнительных, "пассивных" признаков, являющихся уже не актуальными, "историческими"; (3) внутреннюю форму, обычно вовсе не осознаваемую, запечатленную во внешней, словесной форме "(с. 44) (здесь и далее в цитатах разрядка Ю. С. Степанова. -В. Р.)

Пример этой трехслойности концепта, который приводит Ю. С. Степанов, настолько удачен и, в то же времена настолько характерен для "конечного словаря" (термин Р. Рорти, подробнее см. ниже) автора, что мы процитируем его целиком:

"Всем известно, что в последние десятилетия, до самого последнего времени в жизни теперешнего активного населения России день 23 февраля был ежегодным "праздником мужчин", а день 8 марта - "праздником женщин". В первый из этих дней предметом торжества являлись все мужчины, независимо от их профессии и возраста, -дома, на предприятиях, в школах от первого до последнего класса и даже в детских садах, мальчики получали поздравления и мелкие подарки от девочек. Во второй из этих дней точно то же делают мужчины и мальчики по отношению к женщинам и девочкам. Этот факт культурной жизни образует концепт. В данном случае перед нами к тому же "двойной концепт", состоящий из двух связанных представлений о двух праздниках. В этом факте культурной жизни имеется еще некоторая структура - два праздника симметричны, противопоставлены и расположены по календарю в непосредственной близости один к другому. (К тому же по странному, но примечательному стечению обстоятельств, 23 февраля по старому стилю приходится на 8 марта нового стиля, т. е. в некотором смысле обе даты - это одна и та же дата.) Обозначим описанное положение дел как "положение дел I".

Столь же хорошо известно, что по своему происхождению эти два праздника различны и никак между собой не связаны. 23 февраля отмечался (и в жизни старшего поколения все еще является таковым) как "День Советской Армии", т. е. праздник военных, или, как принято выражаться в современном русском быту, - военнослужащих. 8 марта отмечался (и для определенной части старшего поколения все еще отмечается как "Международный женский день", т. е. день борьбы "всего прогрессивного человечества" (а не только самих женщин и не только мужчин ради женщин) за равноправие женщин с мужчинами, за эмансипацию женщин. В этом качестве оба праздника не соотносятся между собой и тем более не "симметричны" ("положение дел 2").

Наконец, историки и некоторая часть просто образованных людей знает (причем больше о 23 февраля, чем о 8 марта) исторические факты далекого прошлого, приведшие в дальнейшем к установлению этих памятных дней. 23 февраля 1918 г. только что организованная тогда регулярная армия Советского государства - Красная Армия - одержала под Нарвой и Псковом крупную победу над войсками Германии (еще продолжалась Первая мировая война). Это событие связано с именем Л. Д. Троцкого (факт, о котором советская пропаганда впоследствии старалась не вспоминать), бывшего тогда Народным комиссаром по военным и морским делам, председателя Реввоенсовета Республики. 8 марта как праздник определен по инициативе Клары Цеткин (1857-1933), активной деятельницы международного женского и коммунистического движения; ("Положение дел 3").

Совершенно очевидно, что все три положения дел - (1), (2), (3) отражены в существующем в нашем сознании "концерте 23 февраля и 8 марта". Но отражены они по-разному, с разной степенью актуальности, как разные компоненты этого концерта. Компонент (1) является наиболее актуальным, собственно, он-то и составляет основной признак содержания концепта "праздник". Компонент (2) все еще участвует в понятии "праздник", но не столь живо, не столь "горячо", образуя его как бы дополнительный, не активный, "пассивный признак. Компонент (3) уже не осознается в повседневной жизни, но является "внутренней формой" этого концепта" (с. 42-43).

Что нам говорит этот обширная цитата об особенностях "конечного словаря" автора, о его эмоциональных установках. Предположим, что о 23 февраля и 8 марта писали бы Солженицин, Синявский или Галковский. Первый дышал бы злобой, второй бы цинично смеялся, а третий не упустил бы уж случая пройтись на счет жидомасонской символики чисел - по поводу "совпадения" дат, - факта, который и нам кажется очень странным. Установка же Ю. С. Степанова чрезвычайно спокойная, взвешенная. Нельзя сказать, что, писав эти строки, он испытывал какую-то ностальгию по советскому строю, скорее он описывает его концепты с той разумной тщательностью, с какой Тэйлор или Тернер описывали быт и нравы традициональных обществ. Это, по нашему мнению, принципиальное свойство данной книги. Можно возразить, что ведь словарь это и есть объективная, взвешенная информация. Я же напомню "Энциклопедию" Дидро и Даламбера или "Философский словарь" Рассела, в которых авторы активно пропагандировали свои идеи.

Как уже говорилось, чаще всего рассмотрение концептов начинается с рассмотрения их этимологии - прямой путь к внутренней форме. Часто этимологии Ю. С. Степанов выдвигает свои. Приведем некоторые из них, которые нам кажутся наиболее интересными (об их убедительности мы не можем судить, так как это не наша специальность). \

"Кощей" возводится к костосей, тот, кто сеет кости, то есть Кощей в этом смысле, по мнению автора, "был" кем-то вроде шамана, посредником между жизнью и смертью.

Слово "мир" в значении Вселенная связывается с латинским mundus (мир) и с древнеиндийским mandata (мандала, магический круг, шар). «Латинское слово "mundus", - пишет далее Ю. С. Степанов, - означало, в одном значении, "тот мир, который над нами, небосвод", в другом значении "тот мир, который под нами, царство Цереры", - иными словами оно означало две полусферы, сложенные в единое целое, шар; и, наконец, оно означало, в третьем значении, само место соединения этих полусфер-полумиров, которое внешним образом выглядело как яма в земле, яма-алтарь. Все это очень похоже на древнеиндийское представление о мандале как "круге, или шаре, мира"» (с.104).

Используя этимологию слова "хаос" как щель, бездна, Ю. С. Степанов интерпретирует древнегреческий тезис "Космос возникает из хаоса" "в соответствии с буквальным смыслом составляющих его слов "Мир возникает из щели, дыры". "У нас, современных людей, - пишет далее автор - снова создается впечатление, что и здесь наиболее древние представления некоторым странным образом отвечают наиболее современным взглядам, вполне научным, - таким, скажем, как представление о космических "черных дырах".

Чрезвычайно интересной представляется этимология слова Буратино, которое Ю. С. Степанов связывает с персонажем индийской легенды о Бурта-Чино, "мальчике, который был брошен в озеро, спасен волчицей и сделался основателем турецкого государства" (мотивные аналогии с "Приключениями Буратино" очевидны") (с. 705).

Чрезвычайно интересной является также этимологическое объяснение концепта "черная сотня" "как особой части московского мещанства, имевшего отдельный правовой статус" (с. 608), что потом и повлекло использование ее в качестве погромной антисемитской и антибольшевистской силы.

Очень сильной стороной книги Ю. С. Степанова является постоянно практикуемое им сопоставление русских концептов с европейскими. Так, например советский концепт "партийность" он соотносит с концептом Бретона "революционное искусство", а также французским концептом "ангажированность", проанализированным Роланом Бартом (с. 327).

Книга Ю. С. Степанова пестрит меткими и остроумными замечаниями и интерпретациями. Например, он говорит о "панибратском отношении с концептом "Время" в первые десятилетия советской власти, когда власть убыстряла время ("Время, вперед!", "Прямо перед мордой пролетает вечность", такие выражение как "скостить срок" или "зачесть полгода за год".

Теперь поговорим о спорных или недостаточно освященных, с нашей точки зрения, проблемах и концептах в книге Ю. С. Степанова. В сущности, почти все они связаны с той тенденцией, о которой мы говорили, стремлением к гармоничному, "добродушному", не-конфликтному описанию и интерпретации фактов, что мы связываем с эволюцией взглядов ученого от англо-саксонского западничества, апогеем которого была книга "В трехмерном пространстве языка" к умеренному почвенничеству и православию. Здесь не могло бы быть никаких претензий, если бы от этого в некоторых местах книга не выглядела бы несколько однобоко. Так, например, "семантике возможных миров" выделяется всего абзац, а таким концептам, как Любовь, Вера, Радость, Вечность, София, Россия, Родная земля - отдаются десятки страниц. Можно возразить, что ведь это словарь русской культуры, но в других случаях ведь делаются широкие сопоставления с европейскими концептами. Кроме того и в чисто "русских" статьях господствует эта гармоничная бесконфликтность. Так, например, в статье "Славянофилы и западники" не показана ни борьба этих направлений, ни отношение к ним правительства. Последнее между тем, чрезвычайно интересно. Как пишет Д. Е. Галковский в "Бесконечном тупике", ссылаясь на бесконечное количество документов, русское правительство, как это не парадоксально, негласно поддерживало опасных западников и так же негласно травило безобидных славянофилов, закрывая их журналы по ничтожным поводам, в то время как "Современник" издавался, когда Чернышевский уже был на каторге. По-видимому, считает Галковский, правительство видело в славянофилах гораздо более серьезную враждебную силу, а с западниками оно вступало в закулисные и сложнейшие игры, которые выявились в конце XIX - как безобразная серия взаимных предательств и провокаций в среде революционеров и жандармов, о которых мог бы мечтать разве что Борхес (Галковский 1997). Конечно, такое сугубо конфликтное изложение событий отсеивается умиротворяющей концепцией Ю. С. Степанова. Другой пример в статье "Тайная власть" говориться по сути дела о спецслужбах, то есть не о тайной, а о секретной власти. Действительно тайные "властные структуры", такие как масонство или мафия, имеющие действительно огромную власть, не рассматриваются. Они - дисгармоничны.

На с. 328 вводится раздел «"Правда -Истина" в современной русской культуре» (курсив мой. - В. Р.) однако изложение доводится лишь до Михайловского и Бердяева. Русская современность дисгармонична, где в ней правда, а где истина, не поймешь.

Говоря о двуипостасности русской культуры, ее культурного билингвизма и двоеверия, Ю. С. Степанов как будто забывает, что двоеверие и билингвизм - явления универсальные. Он ссылается здесь на Ю. М. Лотмана и Б. А. Успенского, но тот же Ю. М. Лотман в статьях второй половины 1970-х годов провозгласил культурный билингвизм как универсальную черту любой культуры, которая неполноту звания о мире компенсирует стереоскопичностью" (Лотман 1977, 1978). В свою очередь лотмановская концепция явилась обобщением принципа дополнительности Н. Бора, который уж никак не связан непосредственно с русской культурой.

Статья "Интеллигенция" представляет огромный интерес, но я согласен, скорее, с упомянутой Ю.С. Степановым заметкой Александра Иванова, что концепт "Интеллигенция" является ныне вымороченным, и интеллигенция как совокупность "людей, постоянно духовно неуспокоенных" (с.628) (превосходное, точное определение!) вырождается, преобразуясь в западного интеллектуала, который обеспокоен лишь своими творческими проблемами, а во всем остальном живет, как все обычные люди. Вспомним статью М. 0. Гершензона в "Вехах", которую Ю. С. Степанов цитирует сам на с. 625: "[...] всем своим прошлым интеллигенция поставлена в неслыханное, ужасное положение: народ за который она боролась, ненавидит ее, а власть, против которой она боролась, оказывается ее защитницей, хочет ли она этого или не хочет. [...] мы собственными руками, сами не сознавая, соткали эту связь между собой и властью, в этом заключается ужас, и на это я указываю".

Практически через сто лет в том же духе пишет современный публицист: "Интеллигенция - это своего рода несчетный ублюдок, существующий благодаря осознанной государством необходимости в идеологической экспансии и военно-техническом прогрессе. Интеллигенция не может существовать вне социально однородного государства, это государство подпитывает интеллигенцию, как один сиамский урод - другого" (Бренер 1995: 89). Не для кого не секрет, что именно русская интеллигенция подготовила и совершила октябрьский переворот. То есть в один из признаков концепта "Русская интеллигенция" входит дескрипция "потенциальное желание сделать добро народу и реальное делание зла народу". Не писать об этом странно.

Характерно, что в статье "Гений, Ангел" Ю. С. Степанов говорит лишь о "старинном" значении слова "гений", как будто современного вовсе не существует. И понятно почему. Гений в романтическом и постромантическом смысле это личность, за душу которого борется Бог и дьявол - в этом состоит этиология творчества (подробнее см. (Руднев 1996)). Вновь конфликт, дисгармония.

Последнее мое замечание будет касаться описания концепта "Время". Здесь на с. 184-185 автор дает 12 различных концептов времени. Среди них такие экзотические, как "пульсирующее время", "время как последовательность точек" и т.п. Между тем не приведены классические характеристики времени, известные с начала XX века. Прежде всего это разграничение внешнего естественнонаучного времени и внутреннего времени (Бергсон, Гуссерль). Далее это наиболее фундаментальное в данном вопросе понятие о направлении времени (Рейхенбах 1962), которое может быть энтропийным (это и есть естественнонаучное время) и информативным (Винер 1968, Руднев 1986) (в сущности последняя дихотомия совпадает с противопоставлением Августином времени града земного и Града Божьего). Время может не иметь определенного направления: в микромире, в мыслях, в памяти (в русской культуре такое "расхристанное" время отражено в классических произведениях - "Зеркале" Андрея Тарковского и "Школе для дураков" Саши Соколова. Время может двигаться не только вперед или назад, как мы привыкли, но вверх и вниз, как показала Т. А. Михайлова на примере кельтской модели времени (Михайлова 1995). Время может быть рассмотрено как динамическое и статическое. Статическая концепция времени была характерна для представителей британского абсолютного идеализма, прежде всего Дж. МакТаггарта. С этой точки зрения не время движется, а мы движемся во времени (Уитроу 1964). Наконец время может быть рассмотрено как многомерное. Автор этой концепции, английский философ 1920-х годов Джон Уильям Данн, показал, что, если рассматривать время как многомерное, то одно из измерений становится пространственноподобным и по нему можно двигаться вперед и назад, как по пространству. Этим Данн объяснил феномен видений будущего в снах и ясновидение (Dunne 1920). На серийном времени Данна фактически построено все творчество Борхеса.

Мне не хочется писать ритуальной формулы, что все отмеченные замечания носят частный характер. Нет, они носят принципиальный характер. Я скажу по-другому. Современный американский философ Ричард Рорти пишет, что у каждого человека есть некий свой набор концептов, который он называет "конечным словарем" (Рорти 1997). Когда люди общаются, то их "конечные словари", как правило, находятся в отношении пересечения. Совпадающих конечных словарей не бывает. Любое описание, по Рорти, есть накладывание одного конечного словаря на другой. Естественно, что конечный словарь Ю. С. Степанова не совпадает и не может совпасть с конечным словарем его рецензента. Но другого способа обмениваться информацией еще не придумали.

В заключении мне бы хотелось пожелать, чтобы книга Степанова стояла на полке у каждого образованного человека, которых, к счастью, в России все-таки, наверное, больше, чем тираж книги в 2 тысячи экземпляров.

Вадим Руднев

Литература

Бренер А. Пшик интеллигенции // Художественный журнал, 9, 1995.
Винер Н. Кибернетика. М., 1968.
Галковский Д. Е. Бесконечный тупик. М., 1997.
Лотман Ю. М. Место киноискусства в механизме культуры // Учен. зап. Тартуского ун-та, вып. 411, 1977.
Лотман Ю. М. Феномен культуры // Там же, вып. 463, 1978.
Михайлова Т. М. Нечто о пространственной модели времени // Семиотика и информатика, вып. 38. М., 1995.
Рейхенбах Г. Направление времени. М., 1962.
Рорти Р. Случайность, ирония и солидарность. М., 1997.
Руднев В. Направление времени в культуре // Wiener slawistscher Almanach, Bd. 17, 1986.
Руднев В. Культура и психокатарсис // Независимый психиатрический журнал, 5, 1996.
Уитроу Дж. Естественная философия времени. М., 1964.
Dunne J. W. An Experiment with time. L., 1920.

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Ю.С. Степанов. Константы. Словарь русской культуры. М., 2004 , с. 13-38

В современном русском языке слово культура имеет два основных значения: 1. Совокупность достижений людей во всех сферах жизни, рассматриваемых не порознь, а совместно, - в производственной социальной и духовной; 2. Высокий соответствующий современным требованиям уровень этих достижений, то же, что культурность. Характерная черта русской жизни состоит в том, что два значения тесно связываются, поэтому в обычном словоупотреблении чаще встречаются сочетания с родительным падежом - Культура речи; Культура быта; Культура торговли; Культура секса и т.п. Поэтому также и в первое значение всегда примысливается компонент "достижение, высокий уровень" и само слово культура сопровождается внутренней оценкой всегда достаточно высокой положительной.

Это явление отмечено, хотя и в более слабой степени, и в употреблении соответствующих слов в других европейских языках. Так,вофранцузском языке, где это понятие связывается преимущественносословом civilisation "цивилизация"... даже философские словари отмечают его "ярко выраженный положительно-оценочный характер"...

По своему происхождению в латинском языке слово культура значит буквально "обработка", и это значение еще присутствует в русском слове, заимствованном из латинского языка. Но с течением времени оно как бы освобождается от этого компонента...

Сходный процесс протекает в слове "культура" и в западноевропейских языках от Цицерона до Гердера...

I. Исходные определения

а) Предыстория концепта Культура по данным этимологии

В латинском языке слово cultura является абстрактным существительным от глагола colere, у которого три основных значения: 1) обрабатывать, возделывать, 2) взращивать, 3) населять, обитать...

Все эти исходные значения составляют древнейший комплекс латинского слова cultura - его концепт, сохранившийся на все дальнейшие времена: "обустройство того места, где живешь; прежде всего обработка земли, уход за землей; почитание богов - хранителей этого места; обережение богами людей, которые в таком месте живут и которые так хорошо поступают"...

б) Некоторые новейшие определения концепта Культура

В 1952 г. А.Л. Крёбер и К. Клакхон собрали и прокомментировали несколько десятков определений культуры...

В известной мере итоговое определение, данное самим А.Л. Крёбером еще несколько раньше (1948 г) гласит. "..Культура может быть определена как все виды деятельности и не физиологические результаты (продукты) человеческих особей, не являющиеся безусловно рефлекторными или инстинктивными"...

Представитель социологической школы США Т. Парсонс... определяет культуру следующим образом "Культура... состоит из этих моделей (patterns), относящихся к поведению и к результатам (продуктам) человеческой деятельности, моделей, которые могут наследоваться, т.е. переходить от поколения к поколению независимо от биологических генов"...

Основатель функциональной школы в этнографии Бронислав Малиновский... наметил следующие пункты для определения культуры:

А. "Культура - это главным образом инструментальная система (an instrumental apparatus), посредством которой человек ставит себя в наилучшую позицию для того, чтобы решать конкретные и специфические задачи, возникающие перед ним в окружающей среде в процессе удовлетворения им своих потребностей".

Пункты В и С подчеркивали, что культура состоит из объектов, деятельностей и позиций, существующих как средства для достижения oпределенной цели...

D . "Такие деятельности, позиции и объекты организованы вокруг важных и жизненно необходимых задач в институции - такие, как семья, клан или род, местная община, племя, и организованные сообщества для экономической, политической, юридической и воспитательной деятельности".

Последний пункт Е гласил, что с динамической точки зрения - т.е. при рассмотрении типов деятельности культура может анализироваться по аспектам, таким как образование, социальное устройство, экономика, системы знания, верований и морали, а также способы художественной деятельности...

Эволюционные ряды Тайлора . Эдвард Бернетт Тайлор, как и другие представители эволюционной школы, считал, что все явления культуры распределяются по видам: созданные человеком материальные предметы (оружие, утварь, инструменты), обычаи, ритуалы, верования и т.д. - все это виды, аналогичные видам растений и животных. Эволюция совершается внутри этих видов. Скажем, боевой топор какой-либо данной эпохи является результатом топора предшествующей эпохи и основой топора последующей эпохи (но не результатом, скажем, развития ложки, которая относится к другому эволюционному ряду и тем самым, к другому виду). Таким образом, эти виды составляют эволюционные ряды...

В этом примере Тайлора идет речь о материальных вещах, но мы уже знаем, что в культуре нет ни чисто материальных, ни чисто духовных явлений, те и другие идут парами. И в данном случае также: топор как вещь предполагает топор как концепт, концепт топора, да и сам Тайлор говорит о "модели". А что такое модель как не "план", "прообраз" задуманной к изготовлению вещи?...

Кроме таких рядов, располагающихся по ходу времени, в культуре очень важны и ряды иного рода - соединяющие концепты (а также предметы, "вещи") одной эпохи из разных рядов в некое единое целое . Это последнее можно назвать "парадигмой эпохи " , или "стилем " .

II. Ряды в культуре - структура культуры

А) Эволюционные семиотические ряды

Как мы уже сказали, это - основной тип рядов. В такие ряды соединяются и "вещи" (например, топоры; отдельно - прялки, в третий ряд - оружие; в четвертый - средства передвижения, кареты, автомобили, и т.д.). Но в такие же ряды группируются и "концепты" (разные по времени понятия "веры"; отдельно - представления о "грехе", о "страхе" и т.д...). В наиболее типичном и общем случае, ряды "вещей" сочетаются с соответствующими им представлениями, "концептами" и вступают в отношения знаковости. Так, "храм" - внешнее выражение и знак "веры", определенные "ритуалы" - выражение и знаки "любви", и т.п.

Начнем с простого примера из истории автомобиля... Первые автомобили, в конце 19 - начале 20 в., разделялись подобно каретам, на "городские (лимузины) " и "дорожные"... Первые имели "салон", отделенный от помещения для шофера... Вторые, "дорожные", были устроены гораздо проще и грубее... шофер и пассажир часто помещались без перегородки между ними, под одной крышей, а иногда крыши и вовсе не было,покрайней мере, над шофером.

Чем объясняется подобное различие? Оно не диктовалось никакими потребностями техники. Скорее наоборот, новые технические данные автомобиля требовали как можно скорее избавиться от старых форм. Очевидно, что причина здесь не техническая, а какая то иная: автомобиль занял место кареты. И, заместив в общественном быту карету, автомобиль должен был... по крайней мере, на первое время, принять и ее облик. Кареты же к концу 19 в именно разделялись на два класса - городских и дорожных (загородных), с соответствующими различиями во внешнем виде. Перед нами пример замещения карета => автомобиль...

На первый взгляд кажется, что этот процесс замещения касается только формы. Действительно, легко можно представить себе, что новое, и без того уже пугающее изобретение - самодвижущийся экипаж, притом способный на "бешеную скорость" (около 20 км/час), отпугивал бы еще больше, если бы у него была какая-нибудь непривычная - например, обтекаемая - форма. Подобно этому, т.е. как бы в соответствии с требованием "не пугать!", первые электрические лампы получали форму керосиновых или газовых; первые входы в метро (в Париже) - форму парадных подъездов в жилых домах...

Нетрудно, однако, убедиться, что дело во всех этих случаях в чем-то большем, чем просто в консервативности человеческих привычек и в нежелании испытывать шок при виде новых форм. Ведь процесс охватывает и такие случаи, где ничто не может испугать или шокировать...

Итак, дело, очевидно, в том, что новый предмет (изобретение, вещь, вещество, социальное явление) занимает в общественном быту и в общественном сознании место какого-то прежнего предмета, принимая его функцию. И, следовательно, форма - в широком понимании формы - здесь выступает знаком занятого места , функции или назначения , форма - значима, форма санкционирует предмет. Поэтому такие процессы и создаваемые ими ряды явлений мы называем семиотическими...

Основное отношение между замещаемым и замещающим явлениями в эволюционном ряду очень часто оформляется знаком в прямом смысле, т.е. словом языка: называние замещенного предмета или действия переходит на замещающее его. Так, в ряду карета => автомобиль и карета => вагон само название лошадного экипажа перешло на самодвижущийся, кажется, только в одном английском языке (car "повозка" и "автомобиль") и отчасти в немецком (der Wagen "повозка, телега" и "вагон"). Но зато многие специальные термины автомобильного и железнодорожного дела появились вследствие переноса по функции: так, рус. шофёр заимствовано из франц. chauffeur, где оно значило последовательно 1. "истопник" => 2. "кочегар" (т.е. "истопник паровой машины, паровоза") => 3. "водитель автомобиля, шофер"...

Б) Синхронные семиотические ряды в культуре - "парадигмы" , или " стили "

В такие ряды объединяются явления культуры ("вещи" или "концепты" или и те и другие), принадлежащие к разным "эволюционным рядам", но приходящиеся на одну эпоху. Здесь, следовательно, принцип соединения - только время, а именно - одновременность.

Как и в других случаях рассмотрим сначала несколько примеров

Начнем с рядов материальных предметов. Сравним два ряда предметов, принадлежащих двум большим периодам русской жизни почти без промежутка примыкающим один к другому: Русский ампир и Русский модерн... Русский ампир... охватывает период 1800-1840-е г.г., а Русский модерн периода расцвета - середина 1890-х г.г. - конец 1900-х.

Мы уже видели выше, что предметы материальной культуры образуют эволюционные ряды - "Светильники", "Вазы и сосуды", "Мебель" и т.д. Теперь мы видим, что "одновременные звенья" различных рядов также образуют некоторое единство. Такое единство обычно называется "стиль эпохи", но мы присоединим к этому термину его синоним - "парадигма". "Стили, или парадигмы" имеются не только в материальной, но и в духовной культуре, - прежде всего мы видим их в научном мышлении.

Стили мышления, или парадигмы . Одно из самыхранних утверждений о "стилях мышления", какое нам известно, было дано русским историком и философом в эмиграции Георг Петр Федотовым (1932)... Через двадцать лет (в 1953 г.) знаменитый физик Макс Борн писал: "Я не хочу сказать, что (кроме как в математике) существуют какие-либо неизменные принципы, априорные в строгом смысле этого слова. Но я думаю, что существуют какие-то общие тенденции мысли, изменяющиеся очень медленно и образующие определенные философские периоды с характерными для них идеями во всех областях человеческой деятельности, в том числе и в науке... Стили мышления - стили не только в искусстве, но и в науке"...

В) Ряды третьего рода - ментальные изоглоссы в культуре

Испанский художник Гойя, работавший в конце 18 - начале 19 в. (1746-1828) и русский художник Борис Кустодиев (1878-1927), а также и писатель Андрей Белый, современник и друг Кустодиева, одинаково представляют себе "ужас" в виде огромной страшной фигуры человекоподобного существа (у Кустодиева - скелета), возвышающейся над горами, домами, обычными людьми. Русский Достоевский и датчанин Кьеркегор одинаково переживают отпадение человека от Бога, "грех" как мучительную тоску, наподобие задыхания в тесной темной комнате...

Все эти сходства и совпадения, не основанные на каком-либо личном знакомстве или знании, составляют между тем "тонкую ткань" культуры. Мы выделяем их под названием ментальные изоглоссы (Термин "изоглосса" заимствован из обычной работы лингвистов, он означает линию на географической карте, соединяющую - поверх административных границ - пункты с одинаковыми явлениями в языке, - одинаковые слова, одинаковые фонетические явления, и т.п. Например, в русском языке две разные изоглоссы - "невестка" и "сноха" для одного понятия" жена сына"...

Г) Сужающиеся и расширяющиеся процессы

Кроме статичных явлении целесообразно выделить два типа процессов - расширяющиеся и сужающиеся. Социальная реакция на эти два типа процессов различна... Обследовались слова с ярко выраженной стилистической окраской; оказалось, что если сфера употребления такого слова сужается, то процесс остается самими говорящими незамеченным, неосознанным и во всяком случае не вызывает никакой социальной реакции. Пример - слово писание, официально книжное, еще в 1930-е гг. употребляюсь как синоним письмо (Получил ваше писание) и как наименование Священного Писания; затем сфера его употребления сужается - только в уничижительном смысле (и, конечно, остается как термин в сочетании Св. Писание) - Ну, где тут ваше писание ?; другой пример - господин, госпожа стали употребляться только в обращении к иностранцам, - все эти процессы не вызвали никакой социальной реакции.

Напротив, если сфера стилистически отмеченного слова расширяется, то это всеми замечается и вызывает общественную реакцию, часто резко отрицательную. Так, произошло, например, со словом женщина : когда оно стало употребляться как обращение на людях (Женщина, ваша очередь подходит !), то реакция была и остается резко негативной. В таких случаях обычно говорят о "порче языка" или о "порче нравов", или о порче того и другого одновременно. Еще более ярко в аналогичном случае со словом мужчина (как обращение, до середины века оно применялось обычно только в среде проституток - Мужчина, угостите папироской !).

Аналогичные процессы протекают и в материальных рядах. Так, сужение сферы смокингов до особой узкой среды - дипломатические приемы, дирижер на эстраде и т.п. - не вызывает никакого протеста (никто не защищает "смокинги или фраки, выходящие из употребления"). Между тем симметричный, но противоположно направленный, т.е. расширяющийся, процесс (например, появление женщин "кавказской национальности" в общественных местах в домашних туфлях) вызывает общественную реакцию непринятия. концепт ряд культуры изоглосса

Д) Предыдущее наблюдение подвело нас к новому явлению в области культуры - группам рейтинга . Этим термином мы обозначаем группы концептов, или отдельные концепты, различающиеся мерой социального престижа или важности. Явление это еще очень плохо изучено, но оно, несомненно, существенно...

Прежде всего, очевидно, что социальный престиж и социальная важность - не одно и то же: быть богатым и здоровым - "престижно" в прямом смысле слова, быть бедным и больным - "непрестижно"; в социальном смысле престижности у этих двух групп концептов разный рейтинг - у первой более высокий, чем у второй. Но в смысле социальной важности концепты "богатый" и "бедный", "здоровый, здоровье" и "больной, болезнь" - имеют примерно одинаковый рейтинг, а, может быть, даже вторая группа - более высокий рейтинг, чем первая (так как много социальных мероприятий и просто психологических забот и опасений связано как раз с болезнью, а не с состоянием полного здоровья)...

III. Заключительное определение

Культура - это совокупность концептов и отношений между ними, выражающихся в различных "рядах" (прежде всего в "эволюционных семиотических рядах", а также в "парадигмах", "стилях", "изоглоссах", "рангах", "константах" и т.д.); надо только помнить, что нет ни "чисто духовных", ни "чисто материальных" рядов: храм связан с концептом "священного"; ремёсла с целыми рядами различных концептов; социальные институты общества, не будучи "духовными концептами" в узком смысле слова, образуют свои собственные ряды, и т.д., - "концептуализированные области, где соединяются, синонимизируются "слова" и "вещи" - одно из самых специфических проявлений этого свойства в духовной культуре.

Размещено на Allbest.ru

Подобные документы

Основные понятия и определения культуры. Материальная и духовная культура. Морфология (структура) культуры. Функции и типы культуры. Культура и цивилизации. Понятие религии и ее ранние формы. Серебряный век русской культуры.

шпаргалка , добавлен 21.01.2006


Ранний этап развития русской культуры. Языческая культура древних славян. Основные особенности русской средневековой духовной культуры. Истоки русской культуры: ценности, язык, символы, мировоззренческие схемы. Значение принятия христианства из Византии.

контрольная работа , добавлен 13.03.2010


Характеристика культуры - важного фактора регуляции хозяйственной деятельности, социальных отношений и политики. Анализ ее функций, содержания морали и нравственности. Особенности соотношения понятий культура и цивилизация. "Золотой век" русской культуры.

контрольная работа , добавлен 23.02.2010


Историческая периодизация отечественной культуры (от Руси к России). Наличие у русской культуры собственной типологизации, не покрываемой общезападной типологизацией. Место русской культуры в типологии культуры Н. Данилевского по книге "Россия и Европа".

контрольная работа , добавлен 24.06.2016


Второй том "Очерков по истории русской культуры" П.Н. Милюкова посвящен развитию "духовной" стороны русской культуры. Анализ очерка по исследованию истории религии освещает положение и роль русской церкви в жизни общества начиная с конца ХV века.

лекция , добавлен 31.07.2008


Проблема, связанная с определением понятия "культура", попытки ее преодоления. Общая характеристика функций и целей культуры. классификация культуры. Роль человека в ее развитии. "Культура" и "цивилизация", проблема соотношения понятий, значение культуры.

контрольная работа , добавлен 30.12.2009


Определение российского менталитета как социологической категории. Основные черты характера русского народа. Условия формирования и развития менталитета русской культуры. Исторические, природно-географические особенности формирования менталитета в России.

курсовая работа , добавлен 28.12.2012


"Золотой век" русской культуры. "Серебряный век" русской культуры. Советская культура. Культура в постсоветский период. Разрыв между этнической и национальной культурой наложил свой отпечаток на быт и нравы русского народа.

реферат , добавлен 24.01.2004


Взаимодействие факторов формирования культуры Древней Руси. Архитектура Древней Руси. Искусство вместо культуры. Что касается предметного вида русской культуры, то он скорее всего будет тяготеть к обрядности Русской Православной Церкви.

реферат , добавлен 23.08.2002


Исследование экономических, политических и социальных условий развития русской культуры в XVIII веке. Характеристика особенностей науки, образования, литературы и театра. Расцвет русской живописи. Новые тенденции в архитектуре. Культура Орловского края.