Отрочество по главам полное содержание. История создания Толстой Отрочество

«Отрочество» – вторая часть знаменитой псевдоавтобиографической трилогии Льва Николаевича Толстого. В ней читатель вновь встречается с хорошо знакомым семейством Иртеньевых и их окружением – Николенькой, Володей, отцом, учителем Карлом Ивановичем, горничной Натальей и другими.

Во время путешествия по Кавказу молодой литератор Лев Толстой задумал создать жизнеописание мальчика по имени Коля (для домашних Николенька) Иртеньев. Отобразив основные этапы жизненного пути человека, Толстой решил показать, каким был Иртеньев в детстве, отрочестве, юности и в зрелости. Как видим, по первоначальному замыслу псевдоавтобиография должна была представлять из себя тетралогию, однако в процессе создания произведения автор ограничился тремя частями.

Первая повесть «Детство» вышла в свет в 1852 году и была напечатана на страницах журнала «Современник», который на тот момент курировал Николай Алексеевич Некрасов. Двумя годами позже, в 1854-м, было опубликовано «Отрочество». «Юность» вышла еще через три года, в 1857-м.

Между публикацией сравнительно небольших по объему произведений проходит время, за которые некоторые авторы пишут по несколько романов. Толстой всегда относился к литературному труду кропотливо и дотошно шлифовал свои тексты. Так, «Детство» было переписано автором целых четыре раза. Зато когда повесть попала в руки к Некрасову, он без раздумий взялся ее публиковать. Особенно главреду нравилась «простота и действительность содержания».

Чутье, как всегда, не подвело Некрасова – толстовская трилогия была тепло встречена публикой и критикой, открыв начинающему прозаику путь в большую литературу.

«Отрочество» Толстого: краткое содержание

Николенька Иртеньев – обыкновенный ребенок, воспитывающийся в дворянской семье. Свое детство он провел в деревенской усадьбе, но когда добрая мама Николеньки умирает, семейство Иртеньевых вынуждено переехать в шумную Москву к бабушке графине.

Коля больше не чувствует себя тем беззаботным деревенским ребенком. Столичная суета, новый чужой дом, учитель-француз, которого взяли на замену доброму Карлу Ивановичу – все это напоминало о том, что детство закончилось.

Юного Иртеньева одолевают чисто подростковые переживания. Он страдает от застенчивости, замкнутости, у него появляется склонность к мучительному самоанализу, в ходе которого Николенька приходит к выводу, что он сущий урод и неудачник. Глядя на красивого брата Володю, главный герой переносит свое «уродство» вдвойне тяжелее.

Вместе с тем Коля хочет быть любимым. Лишившись материнской ласки, неожиданно для себя Иртеньев осознает, что он начинает испытывать странные чувства в присутствии представительниц противоположного пола. Его волнует миловидная 25-летняя горничная Маша, она очень хороша собой. Правда, Николенька еще по-детски не понимает ее романа с портным Василием. Неужели такие грубые отношения можно назвать любовью?

Воспитание в аристократической среде объясняют, что добрый по природе Николенька никак не может распрощаться с детским эгоизмом. Время от времени он устраивает истерики и даже в порыве гнева бьет своего гувернера.

Основной идеей аллегорического рассказа является осуждения обозленного и бездушного общества, в котором не ценится честь, ум и человечность.

В своем рассказе попытался напомнить читателям о том, что человек является неотделимой частью природы, которая беспощадна к тем, кто хочет отделиться от нее цивилизацией.

По ходу взросления Николенька привыкает к новой жизни. В их московский дом заходят Володины друзья, Дубков и Нехлюдов. Последний становится приятелем Коли. Николеньке нравится подолгу беседовать с Димой Нехлюдовым. Удивительно, что новый товарищ рассказывал Коле такие вещи, о которых он никогда не слышал. Нехлюдов говорит о вечном самосовершенствовании, в котором нуждается каждый человек, о том, что он, Николенька, Володя и тот незнакомый господин на другом конце улицы – хозяева мира, а потому в их силах изменить его к лучшему.

Николенька чувствует, как сам становится чище, лучше, уверенней в себе. Он хорошо учится и собирается поступать на математический факультет. До вступительных экзаменов осталось совсем немного, и тогда закончится отрочество, и наступит юность!

Главная цель, которую преследовал автор, – показать развитие человека как личности в разные периоды жизни. Отрочество есть переходный период между детством и юностью. Это время неопределенности, неуверенности, новых пугающих открытий, стремительных перемен.

В начале повести Николенька предстает перед нами ребенком, которому сказали, что детство закончилось. Причем, сделали это так бесцеремонно, что юный Иртеньев не успел опомниться.

Толстой не боится показывать негативные стороны своего героя. Он знает, если в человеке есть заряд добра, положительных качеств, они непременно возьмут верх. За период отрочества Николенька учится управлять своими эмоциями, быть уважительным, он расстается с эгоцентризмом, приобретает самостоятельность. Узнает много нового, в частности, настоящим открытием становится информация о классовом неравенстве. Мальчик был его свидетелем с детства, но никогда не задумывался о том, почему кучер Павел ночует в сарае, а он, Николенька, на мягкой перине.

Николай Гаврилович Чернышевский, который состоял в редакции печатавшего «Отрочество» «Современника», называл повесть «картиной внутренних движений человека». Чтобы продемонстрировать их наиболее выразительно, автор поместил своего героя в те условия и обстоятельства, где его личность могла проявиться особенно ярко.

При анализе толстовской трилогии следует обратить внимание на характер рассказчика. На первый взгляд все предельно ясно – рассказчик один – Николенька Иртеньев – повествование ведется от первого лица. Однако внимательный читатель заметит, что рядом с Николенькой незримо присутствует кто-то другой. Этот человек намного старше, опытнее, мудрее. Время от времени он придает нужную коннотацию высказываниям мальчика. Этот невидимка – никто иной, как взрослый Николенька.

Стиль произведения
«Детство. Отрочество. Юность» – не дневник маленького мальчика, а воспоминания взрослого человека, написанные им в формате реального времени. Этот прием психологически сближает читателя и главного героя, присутствие второго рассказчика придает повести оценочный характер.

Повествовательное пространство подчинено замыслу повести. С каждой новой частью, как и с каждым новым этапом жизни, мир Николеньки расширяется. Сперва его крохотную вселенную составляет усадьба Иртеньевых и ее обитатели. Мальчик вполне счастлив в этом уютном земном рае.

В «Отрочестве» кругозор Иртеньева значительно расширяется, в придачу к этому он символично переезжает в Москву. Вокруг Николеньки появляется масса новых людей. Сперва перемены пугают мальчика, но через время он начинает получать от них удовольствие и с волнующим нетерпением ждать новых перемен. Они ждут его в университете, колыбели свободной юности.

Жанр «Отрочества» идентифицируют как псевдоавтобиографию. Префикс псевдо- указывает на то, что история жизни и ее главный герой – вымышленные. Николеньки Иртеньева, ровно как и всего его семейства, никогда не существовало. В чем же тогда автобиографичность «Отрочества» и других частей трилогии?

Льву Николаевичу был хорошо знаком быт русского дворянства XIX века. Он сам принадлежал к древнему аристократическому роду Толстых. Так что все реалии повести – это давние воспоминания самого автора, виденные им в своей семье и семьях друзей и знакомых. Образ Николеньки – собирательный, однако интимнейшие переживания, безусловно, принадлежат самому Толстому. Некоторые из них можно проследить по биографии писателя. Так, он рано потерял мать. Мария Николаевна Волконская умерла от родовой горячки через полгода после рождения младшей дочери Марии. Льву на тот момент исполнилось всего два года. Пятеро детей (Николай, Сережа, Дмитрий, Лев и Маша) были отданы на воспитание дальней родственнице, после чего осиротевшее семейство Толстых перебралось из уютной усадьбы в Ясной Поляне в Москву на Плющиху.

Лев Николаевич Толстой «Отрочество»: краткое содержание

– это трилогия под названием «Детство. Отрочество. Юность». Эта трилогия является автобиографическим произведением, и повесть «Отрочество», анализ которой мы сейчас коротко проведем, идет соответственно второй по счету в данной трилогии.

В повести «Отрочество» Толстой продолжает излагать события жизни главного героя-рассказчика, которым представляется Николенька Иртеньев.

Многое о главном герое мы узнаем из первой части трилогии – «Детство», теперь же автор затрагивает период взросления Николеньки, когда он становится отроком. Делая анализ повести «Отрочество» Толстого, стоит сказать, что отрочество здесь начинается с момента, когда Николаю исполняется четырнадцать лет. Он отправляется жить к бабушке в Москву.

Воспитание

После того как умерла мама у Николая, он с семьей, как мы отметили выше, переезжает к бабушке по маминой линии. Однако, бабушке не до внуков, и она особо не воспитывает никого из них. У отца тоже свои заботы – мало того, что он на многое в жизни смотрит слишком просто и ко многому легко относится, он еще и любитель поиграть.

В анализе «Отрочества» очень важно отметить, что воспитание детей в итоге доверяют гувернеру Карл-Ивановичу, но очень скоро гувернер уволен, так решила бабушка. А его место теперь занимает утонченный французский камердинер, которого Николенька явно недолюбливает.

Отношение к себе и другим главного героя

Главному герою повести все время казалось, что он одинок, и день ото дня эти чувства усиливались. Николай понимал, что он никому не нужен, никто им по-настоящему не интересуется и не любит. Отсюда вытекают многие комплексы, и можно проанализировать его поведение. Николай робкий, не уверен в себе, ему кажется, что он крайне некрасив. Часто проводя время один на один с собой, он много думает о жизни и окружающих.

Душевная доброта Николая поспособствовала тому, что он помог состояться свадьбе Маши и Василия (горничная и слуга в доме), хотя сам Николай считал себя влюбленным в Машу, боясь раскрыть свои чувства.

Анализ повести «Отрочество» Толстого невозможно представить без упоминания о Нехлюдове. Ведь именно он, приходя к брату Николая, начинает дружить и с главным героем. В то время дом бабушки уже после ее смерти переходит во владение сестры, а сам Николенька подготавливается к институту.

Выводы в анализе «Отрочество»

Толстой в своем произведении показывает изменение внутреннего мира героя, и оно более важно для нас, чем его изменения во внешности, связанные с периодом взросления. Николай смотрит на всё теперь по-другому, и старается отыскать смысл.

Очень важно, что Толстой мастерски смог отразить отношения подростка со взрослыми, его психологическое и эмоциональное состояние. Многие молодые люди, читая повесть, могут узнать в главном герое самих себя, и это поможет им на что-то в жизни пересмотреть свой взгляд.

Произведение Толстого очень актуально, обязательно прочтите его, или предлагаем вам ознакомиться с кратким содержанием «Отрочество» . Надеемся, что вам понравился анализ повести «Отрочество», будем рады, если вы почаще сможете заглядывать в наш литературный

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Лев Николаевич Толстой

Отрочество

ПОЕЗДКА НА ДОЛГИХ

Снова поданы два экипажа к крыльцу петровского дома: один – карета, в которую садятся Мими, Катенька, Любочка, горничная и сам приказчик Яков, на козлах; другой – бричка, в которой едем мы с Володей и недавно взятый с оброка лакей Василий.

Папа, который несколько дней после нас должен тоже приехать в Москву, без шапки стоит на крыльце и крестит окно кареты и бричку.

«Ну, Христос с вами! трогай!» Яков и кучера (мы едем на своих) снимают шапки и крестятся. «Но, но! с Богом!» Кузов кареты и брички начинают подпрыгивать по неровной дороге, и березы большой аллеи одна за другой бегут мимо нас. Мне нисколько не грустно: умственный взор мой обращен не на то, что я оставляю, а на то, что ожидает меня. По мере удаления от предметов, связанных с тяжелыми воспоминаниями, наполнявшими до сей поры мое воображение, воспоминания эти теряют свою силу и быстро заменяются отрадным чувством сознания жизни, полной силы, свежести и надежды.

Редко провел я несколько дней – не скажу весело: мне еще как-то совестно было предаваться веселью, – но так приятно, хорошо, как четыре дня нашего путешествия. У меня перед глазами не было ни затворенной двери комнаты матушки, мимо которой я не мог проходить без содрогания, ни закрытого рояля, к которому не только не подходили, но на который и смотрели с какою-то боязнью, ни траурных одежд (на всех нас были простые дорожные платья), ни всех тех вещей, которые, живо напоминая мне невозвратимую потерю, заставляли меня остерегаться каждого проявления жизни из страха оскорбить как-нибудь ее память. Здесь, напротив, беспрестанно новые живописные места и предметы останавливают и развлекают мое внимание, а весенняя природа вселяет в душу отрадные чувства – довольства настоящим и светлой надежды на будущее.

Рано, рано утром безжалостный и, как всегда бывают люди в новой должности, слишком усердный Василий сдергивает одеяло и уверяет, что пора ехать и все уже готово. Как ни жмешься, ни хитришь, ни сердишься, чтобы хоть еще на четверть часа продлить сладкий утренний сон, по решительному лицу Василья видишь, что он неумолим и готов еще двадцать раз сдернуть одеяло, вскакиваешь и бежишь на двор умываться.

В сенях уже кипит самовар, который, раскрасневшись как рак, раздувает Митька-форейтор; на дворе сыро и туманно, как будто пар подымается от пахучего навоза; солнышко веселым, ярким светом освещает восточную часть неба, и соломенные крыши просторных навесов, окружающих двор, глянцевиты от росы, покрывающей их. Под ними виднеются наши лошади, привязанные около кормяг, и слышно их мерное жевание. Какая-нибудь мохнатая Жучка, прикорнувшая перед зарей на сухой куче навоза, лениво потягивается и, помахивая хвостом, мелкой рысцой отправляется в другую сторону двора. Хлопотунья хозяйка отворяет скрипящие ворота, выгоняет задумчивых коров на улицу, по которой уже слышны топот, мычание и блеяние стада, и перекидывается словечком с сонной соседкой. Филипп, с засученными рукавами рубашки, вытягивает колесом бадью из глубокого колодца, плеская светлую воду, выливает ее в дубовую колоду, около которой в луже уже полощутся проснувшиеся утки; и я с удовольствием смотрю на значительное, с окладистой бородой, лицо Филиппа и на толстые жилы и мускулы, которые резко обозначаются на его голых мощных руках, когда он делает какое-нибудь усилие.

За перегородкой, где спала Мими с девочками и из-за которой мы переговаривались вечером, слышно движенье. Маша с различными предметами, которые она платьем старается скрыть от нашего любопытства, чаще и чаще пробегает мимо нас, наконец отворяется дверь, и нас зовут пить чай.

Василий, в припадке излишнего усердия, беспрестанно вбегает в комнату, выносит то то, то другое, подмигивает нам и всячески упрашивает Марью Ивановну выезжать ранее. Лошади заложены и выражают свое нетерпение, изредка побрякивая бубенчиками; чемоданы, сундуки, шкатулки и шкатулочки снова укладываются, и мы садимся по местам. Но каждый раз в бричке мы находим гору вместо сидения, так что никак не можем понять, как все это было уложено накануне и как теперь мы будем сидеть; особенно один ореховый чайный ящик с треугольной крышкой, который отдают к нам в бричку и ставят под меня, приводит меня в сильнейшее негодование. Но Василий говорит, что это обомнется, и я принужден верить ему.

Солнце только что поднялось над сплошным белым облаком, покрывающим восток, и вся окрестность озарилась спокойно-радостным светом. Все так прекрасно вокруг меня, а на душе так легко и спокойно… Дорога широкой, дикой лентой вьется впереди, между полями засохшего жнивья и блестящей росою зелени; кое-где при дороге попадается угрюмая ракита или молодая березка с мелкими клейкими листьями, бросая длинную неподвижную тень на засохшие глинистые колеи и мелкую зеленую траву дороги… Однообразный шум колес и бубенчиков не заглушает песен жаворонков, которые вьются около самой дороги. Запах съеденного молью сукна, пыли и какой-то кислоты, которым отличается наша бричка, покрывается запахом утра, и я чувствую в душе отрадное беспокойство, желание что-то сделать – признак истинного наслаждения.

Я не успел помолиться на постоялом дворе; но так как уже не раз замечено мною, что в тот день, в который я по каким-нибудь обстоятельствам забываю исполнить этот обряд, со мною случается какое-нибудь несчастие, я стараюсь исправить свою ошибку: снимаю фуражку, поворачиваясь в угол брички, читаю молитвы и крещусь под курточкой так, чтобы никто не видал этого. Но тысячи различных предметов отвлекают мое внимание, и я несколько раз сряду в рассеянности повторяю одни и те же слова молитвы.

Вот на пешеходной тропинке, вьющейся около дороги, виднеются какие-то медленно движущиеся фигуры: это богомолки. Головы их закутаны грязными платками, за спинами берестовые котомки, ноги обмотаны грязными, оборванными онучами и обуты в тяжелые лапти. Равномерно размахивая палками и едва оглядываясь на нас, они медленным тяжелым шагом подвигаются вперед одна за другою, и меня занимают вопросы: куда, зачем они идут? долго ли продолжится их путешествие, и скоро ли длинные тени, которые они бросают на дорогу, соединятся с тенью ракиты, мимо которой они должны пройти. Вот коляска, четверкой, на почтовых быстро несется навстречу. Две секунды, и лица, на расстоянии двух аршин, приветливо, любопытно смотревшие на нас, уже промелькнули, и как-то странно кажется, что эти лица не имеют со мной ничего общего и что их никогда, может быть, не увидишь больше.

Вот стороной дороги бегут две потные, косматые лошади в хомутах с захлестнутыми за шлеи постромками, и сзади, свесив длинные ноги в больших сапогах по обеим сторонам лошади, у которой на холке висит дуга и изредка чуть слышно побрякивает колокольчиком, едет молодой парень ямщик и, сбив на одно ухо поярковую шляпу, тянет какую-то протяжную песню. Лицо и поза его выражают так много ленивого, беспечного довольства, что мне кажется, верх счастия быть ямщиком, ездить обратным и петь грустные песни. Вон далеко за оврагом виднеется на светло-голубом небе деревенская церковь с зеленой крышей; вон село, красная крыша барского дома и зеленый сад. Кто живет в этом доме? есть ли в нем дети, отец, мать, учитель? Отчего бы нам не поехать в этот дом и не познакомиться с хозяевами? Вот длинный обоз огромных возов, запряженных тройками сытых толстоногих лошадей, который мы принуждены объезжать стороною. «Что везете?» – спрашивает Василий у первого извозчика, который, спустив огромные ноги с грядок и помахивая кнутиком, долго пристально-бессмысленным взором следит за нами и отвечает что-то только тогда, когда его невозможно слышать. «С каким товаром?» – обращается Василий к другому возу, на огороженном передке которого, под новой рогожей, лежит другой извозчик. Русая голова с красным лицом и рыжеватой бородкой на минуту высовывается из-под рогожи, равнодушно-презрительным взглядом окидывает нашу бричку и снова скрывается – и мне приходят мысли, что, верно, эти извозчики не знают, кто мы такие и откуда и куда едем?..

Часа полтора углубленный в разнообразные наблюдения, я не обращаю внимания на кривые цифры, выставленные на верстах. Но вот солнце начинает жарче печь мне голову и спину, дорога становится пыльнее, треугольная крышка чайницы начинает сильно беспокоить меня, я несколько раз переменяю положение: мне становится жарко, неловко и скучно. Все мое внимание обращается на верстовые столбы и на цифры, выставленные на них; я делаю различные математические вычисления насчет времени, в которое мы можем приехать на станцию. «Двенадцать верст составляют треть тридцати шести, а до Липец сорок одна, следовательно, мы проехали одну треть и сколько?» и т. д.

– Василий, – говорю я, когда замечаю, что он начинает удить рыбу на козлах, – пусти меня на козлы, голубчик.

Василий соглашается. Мы переменяемся местами: он тотчас же начинает храпеть и разваливается так, что в бричке уже не остается больше ни для кого места; а передо мной открывается с высоты, которую я занимаю, самая приятная картина: наши четыре лошади, Неручинская, Дьячок, Левая коренная и Аптекарь, все изученные мною до малейших подробностей и оттенков свойств каждой.

– Отчего это нынче Дьячок на правой пристяжке, а не на левой, Филипп? – несколько робко спрашиваю я.

– Дьячок?

– А Неручинская ничего не везет, – говорю я.

– Дьячка нельзя налево впрягать, – говорит Филипп, не обращая внимания на мое последнее замечание, – не такая лошадь, чтоб его на левую пристяжку запрягать. Налево уж нужно такую лошадь, чтоб, одно слово, была лошадь, а это не такая лошадь.

И Филипп с этими словами нагибается на правую сторону и, подергивая вожжой из всех сил, принимается стегать бедного Дьячка по хвосту и по ногам, как-то особенным манером, снизу, и, несмотря на то, что Дьячок старается из всех сил и воротит всю бричку, Филипп прекращает этот маневр только тогда, когда чувствует необходимость отдохнуть и сдвинуть неизвестно для чего свою шляпу на один бок, хотя она до этого очень хорошо и плотно сидела на его голове. Я пользуюсь такой счастливой минутой и прошу Филиппа дать мне поправить. Филипп дает мне сначала одну вожжу, потом другую; наконец все шесть вожжей и кнут переходят в мои руки, и я совершенно счастлив. Я стараюсь всячески подражать Филиппу, спрашиваю у него, хорошо ли? но обыкновенно кончается тем, что он остается мною недоволен: говорит, что та много везет, а та ничего не везет, высовывает локоть из-за моей груди и отнимает у меня вожжи. Жар все усиливается, барашки начинают вздуваться, как мыльные пузыри, выше и выше, сходиться и принимают темно-серые тени. В окно кареты высовывается рука с бутылкой и узелком; Василий с удивительной ловкостью на ходу соскакивает с козел и приносит нам ватрушек и квасу.

На крутом спуске мы все выходим из экипажей и иногда вперегонки бежим до моста, между тем как Василий и Яков, подтормозив колеса, с обеих сторон руками поддерживают карету, как будто они в состоянии удержать ее, ежели бы она упала. Потом, с позволения Мими, я или Володя отправляемся в карету, а Любочка или Катенька садятся в бричку. Перемещения эти доставляют большое удовольствие девочкам, потому что они справедливо находят, что в бричке гораздо веселей. Иногда во время жара, проезжая через рощу, мы отстаем от кареты, нарываем зеленых веток и устраиваем в бричке беседку. Движущаяся беседка во весь дух догоняет карету, и Любочка пищит при этом самым пронзительным голосом, чего она никогда не забывает делать при каждом случае, доставляющем ей большое удовольствие.

Но вот и деревня, в которой мы будем обедать и отдыхать. Вот уж запахло деревней – дымом, дегтем, баранками, послышались звуки говора, шагов и колес; бубенчики уже звенят не так, как в чистом поле, и с обеих сторон мелькают избы, с соломенными кровлями, резными тесовыми крылечками и маленькими окнами с красными и зелеными ставнями, в которые кое-где просовывается лицо любопытной бабы. Вот крестьянские мальчики и девочки в одних рубашонках: широко раскрыв глаза и растопырив руки, неподвижно стоят они на одном месте или, быстро семеня в пыли босыми ножонками, несмотря на угрожающие жесты Филиппа, бегут за экипажами и стараются взобраться на чемоданы, привязанные сзади. Вот и рыжеватые дворники с обеих сторон подбегают к экипажам и привлекательными словами и жестами один перед другим стараются заманить проезжающих. Тпрру! Ворота скрипят, вальки цепляют за воротища, и мы въезжаем на двор. Четыре часа отдыха и свободы!

Солнце склонялось к западу и косыми жаркими лучами невыносимо жгло мне шею и щеки; невозможно было дотронуться до раскаленных краев брички; густая пыль поднималась по дороге и наполняла воздух. Не было ни малейшего ветерка, который бы относил ее. Впереди нас, на одинаковом расстоянии, мерно покачивался высокий запыленный кузов кареты с важами, из-за которого виднелся изредка кнут, которым помахивал кучер, его шляпа и фуражка Якова. Я не знал, куда деваться: ни черное от пыли лицо Володи, дремавшего подле меня, ни движения спины Филиппа, ни длинная тень нашей брички, под косым углом бежавшая за нами, не доставляли мне развлечения. Все мое внимание было обращено на верстовые столбы, которые я замечал издалека, и на облака, прежде рассыпанные по небосклону, которые, приняв зловещие, черные тени, теперь собирались в одну большую, мрачную тучу. Изредка погромыхивал дальний гром. Это последнее обстоятельство более всего усиливало мое нетерпение скорее приехать на постоялый двор. Гроза наводила на меня невыразимо тяжелое чувство тоски и страха.

До ближайшей деревни оставалось еще верст девять, а большая темно-лиловая туча, взявшаяся Бог знает откуда, без малейшего ветра, но быстро подвигалась к нам. Солнце, еще не скрытое облаками, ярко освещает ее мрачную фигуру и серые полосы, которые от нее идут до самого горизонта. Изредка вдалеке вспыхивает молния и слышится слабый гул, постоянно усиливающийся, приближающийся и переходящий в прерывистые раскаты, обнимающие весь небосклон. Василий приподнимается с козел и поднимает верх брички; кучера надевают армяки и при каждом ударе грома снимают шапки и крестятся; лошади настораживают уши, раздувают ноздри, как будто принюхиваясь к свежему воздуху, которым пахнет от приближающейся тучи, и бричка скорее катит по пыльной дороге. Мне становится жутко, и я чувствую, как кровь быстрее обращается в моих жилах. Но вот передовые облака уже начинают закрывать солнце; вот оно выглянуло в последний раз, осветило страшно-мрачную сторону горизонта и скрылось. Вся окрестность вдруг изменяется и принимает мрачный характер. Вот задрожала осиновая роща; листья становятся какого-то бело-мутного цвета, ярко выдающегося на лиловом фоне тучи, шумят и вертятся; макушки больших берез начинают раскачиваться, и пучки сухой травы летят через дорогу. Стрижи и белогрудые ласточки, как будто с намерением остановить нас, реют вокруг брички и пролетают под самой грудью лошадей; галки с растрепанными крыльями как-то боком летают по ветру; края кожаного фартука, которым мы застегнулись, начинают подниматься, пропускать к нам порывы влажного ветра и, размахиваясь, биться о кузов брички. Молния вспыхивает как будто в самой бричке, ослепляет зрение и на одно мгновение освещает серое сукно, басон и прижавшуюся к углу фигуру Володи. В ту же секунду над самой головой раздается величественный гул, который, как будто поднимаясь все выше и выше, шире и шире, по огромной спиральной линии, постепенно усиливается и переходит в оглушительный треск, невольно заставляющий трепетать и сдерживать дыхание. Гнев Божий! Как много поэзии в этой простонародной мысли!

Колеса вертятся скорее и скорее; по спинам Василия и Филиппа, который нетерпеливо помахивает вожжами, я замечаю, что и они боятся. Бричка шибко катится под гору и стучит по дощатому мосту; я боюсь пошевелиться и с минуты на минуту ожидаю нашей общей погибели.

Тпру! оторвался валек и на мосту, несмотря на беспрерывные оглушительные удары, мы принуждены остановиться.

Прислонив голову к краю брички, я с захватывающим дыхание замиранием сердца безнадежно слежу за движениями толстых черных пальцев Филиппа, который медлительно захлестывает петлю и выравнивает постромки, толкая пристяжную ладонью и кнутовищем.

Тревожные чувства тоски и страха увеличивались во мне вместе с усилением грозы, но когда пришла величественная минута безмолвия, обыкновенно предшествующая разражению грозы, чувства эти дошли до такой степени, что, продолжись это состояние еще четверть часа, я уверен, что умер бы от волнения. В это самое время из-под моста вдруг появляется, в одной грязной дырявой рубахе, какое-то человеческое существо с опухшим бессмысленным лицом, качающейся, ничем не покрытой обстриженной головой, кривыми безмускульными ногами и с какой-то красной, глянцевитой культяпкой вместо руки, которую он сует прямо в бричку.

– Ба-а-шка! убо-го-му Хри-ста ра-ди, – звучит болезненный голос, и нищий с каждым словом крестится и кланяется в пояс.

Не могу выразить чувства холодного ужаса, охватившего мою душу в эту минуту. Дрожь пробегала по моим волосам, а глаза с бессмыслием страха были устремлены на нищего…

Василий, в дороге подающий милостыню, дает наставления Филиппу насчет укрепления валька и, только когда все уже готово и Филипп, собирая вожжи, лезет на козлы, начинает что-то доставать из бокового кармана. Но только что мы трогаемся, ослепительная молния, мгновенно наполняя огненным светом всю лощину, заставляет лошадей остановиться и, без малейшего промежутка, сопровождается таким оглушительным треском грома, что кажется, весь свод небес рушится над нами. Ветер еще усиливается: гривы и хвосты лошадей, шинель Василья и края фартука принимают одно направление и отчаянно развеваются от порывов неистового ветра. На кожаный верх брички тяжело упала крупная капля дождя… другая, третья, четвертая, и вдруг как будто кто-то забарабанил над нами, и вся окрестность огласилась равномерным шумом падающего дождя. По движениям локтей Василья я замечаю, что он развязывает кошелек; нищий, продолжая креститься и кланяться, бежит подле самых колес, так что, того и гляди, раздавят его. «Подай Христа ра-ди». Наконец медный грош летит мимо нас, и жалкое созданье, в обтянувшем его худые члены, промокшем до нитки рубище, качаясь от ветра, в недоумении останавливается посреди дороги и исчезает из моих глаз.

Косой дождь, гонимый сильным ветром, лил как из ведра; с фризовой спины Василья текли потоки в лужу мутной воды, образовавшуюся на фартуке. Сначала сбитая катышками пыль превратилась в жидкую грязь, которую месили колеса, толчки стали меньше, и по глинистым колеям потекли мутные ручьи. Молния светила шире и бледнее, и раскаты грома уже были не так поразительны за равномерным шумом дождя.

Но вот дождь становится мельче; туча начинает разделяться на волнистые облака, светлеть в том месте, в котором должно быть солнце, и сквозь серовато-белые края тучи чуть виднеется клочок ясной лазури. Через минуту робкий луч солнца уже блестит в лужах дороги, на полосах падающего, как сквозь сито, мелкого прямого дождя и на обмытой, блестящей зелени дорожной травы. Черная туча так же грозно застилает противоположную сторону небосклона, но я уже не боюсь ее. Я испытываю невыразимо отрадное чувство надежды в жизни, быстро заменяющее во мне тяжелое чувство страха. Душа моя улыбается так же, как и освеженная, повеселевшая природа. Василий откидывает воротник шинели, снимает фуражку и отряхивает ее; Володя откидывает фартук; я высовываюсь из брички и жадно впиваю в себя освеженный душистый воздух. Блестящий, обмытый кузов кареты с важами и чемоданами покачивается перед нами, спины лошадей, шлеи, вожжи, шины колес – все мокро и блестит на солнце, как покрытое лаком. С одной стороны дороги – необозримое озимое поле, кое-где перерезанное неглубокими овражками, блестит мокрой землею и зеленью и расстилается тенистым ковром до самого горизонта; с другой стороны – осиновая роща, поросшая ореховым и черемушным подседом, как бы в избытке счастия стоит, не шелохнется и медленно роняет с своих обмытых ветвей светлые капли дождя на сухие прошлогодние листья. Со всех сторон вьются с веселой песнью и быстро падают хохлатые жаворонки; в мокрых кустах слышно хлопотливое движение маленьких птичек, и из середины рощи ясно долетают звуки кукушки. Так обаятелен этот чудный запах леса после весенней грозы, запах березы, фиалки, прелого листа, сморчков, черемухи, что я не могу усидеть в бричке, соскакиваю с подножки, бегу к кустам и, несмотря на то, что меня осыпает дождевыми каплями, рву мокрые ветки распустившейся черемухи, бью себя ими по лицу и упиваюсь их чудным запахом. Не обращая даже внимания на то, что к сапогам моим липнут огромные комки грязи и чулки мои давно уже мокры, я, шлепая по грязи, бегу к окну кареты.

– Любочка! Катенька! – кричу я, подавая туда несколько веток черемухи, – посмотри, как хорошо!

Девочки пищат, ахают; Мими кричит, чтобы я ушел, а то меня непременно раздавят.

– Да ты понюхай, как пахнет! – кричу я.

Повесть «Отрочество» Толстого стала второй частью трилогии «Детство. Отрочество. Юность». В ней автор продолжает историю жизни Николеньки Иртеньева, показывает его внутренние переживания, становление личности героя. Повесть «Отрочество» начинается с переезда мальчика в Москву после смерти любимой матери. Теперь Николенька будет жить у бабушки, к которой он испытывал скорее сострадание, чем любовь. В своём подростковом возрасте Nicolas, именно так теперь называют мальчика, по-другому воспринимает окружающий мир. Он ищет себя, постоянно размышляет над многогранностью чувств и восприятием происходящего вокруг.

В своём произведении Лев Николаевич Толстой сумел тонко подметить все перемены и переживания подросткового возраста. Рассказ помогает понять внутренний мир подростка, его психологию. Николай сравнивает себя с братом Володей, чувствует свою неполноценность, отсюда выплывают подростковые комплексы. Автор описывает первые проявления интереса подростка к противоположному полу. Герой повести стремится следовать правильным духовным ценностям, но, как и многие люди, совершает ошибки. В конце произведения Николай переживает ещё одну потерю - смерть бабушки. Через пару месяцев он поступит на математический факультет университета и начнётся новый этап его взросления - юность.

Данную трилогию принято считать псевдо-автобиографической, так как все герои в ней вымышленные, а образ Николеньки является собирательным. При этом, описывая внутренний мир героя, автор вспоминает собственные переживания этого возраста. Толстой прекрасно описал быт дворянских семей, показал их изнаночную сторону. Многие эпизоды из произведения он наблюдал в реальной жизни своих друзей и знакомых. Читать «Отрочество» полностью можно на нашем сайте. Здесь же есть возможность скачать текст книги бесплатно.