Походно-полевые жёны на фронте: как это было. Брошенные женщины
Андрей Дышев
ППЖ. Походно-полевая жена
Один Бог знает, как там - в Афгане, в атмосфере, пропитанной прогорклой пылью, на иссушенной, истерзанной земле, где вклочья рвался и горел металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно было устлать поле, где бойцы общались друг с другом только криком и матом - как там могли выжить женщины; мало того! как они могли любить и быть любимыми, как не выцвели, не увяли, не превратились в пыль? Один Бог знает, один Бог…
Клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды.
Глава последняя
Начальник политотдела, олицетворение моральной чистоты, эталон безупречного поведения в службе и в быту, еще раз обрушил свой тяжелый кулак на дверь. Алкоголь притупил восприимчивость, и полковник не почувствовал боли.
Герасимов, открывай!
Подполковник Куцый, заместитель начпо, стоял рядом и, сжимаясь подобно потревоженной улитке, с трепетом ожидал развязки. Его внешность оправдывала фамилию. Подполковник в сравнении со своим начальником выглядел мелким, каким-то пришибленным, недоразвитым. У него были узкие плечи, настолько узкие, что даже свисали края погон. Песочного цвета куртка-афганка скукожилась на рахитичной груди. И голова была мелкая, сплюснутая с боков.
Вот же сука! - пробормотал главный коммунист дивизии и ударил в дверь еще раз.
Казарма затаилась. Солдатам, которые оказались свидетелями этой сцены, было интересно. Редкостное зрелище! Большой начальник пытается взять командира шестой роты старшего лейтенанта Герасимова с поличным.
Куцый, как и положено активной шестерке начальника политотдела, стал проявлять усердие.
Дневальный! Герасимов точно у себя? - крикнул он солдату, который стоял у тумбочки и с трудом подавлял веселье.
Так точно, товарищ подполковник. У себя.
Солдаты бродили по казарме, делая вид, что заняты своими делами. Всем было страшно интересно, чем же все закончится.
Наверняка пьян и спит, - предположил Куцый. - На парткомиссии сгною…
Старшину сюда! - взревел начпо.
Старшина!! - громче подтявкнул Куцый.
Старшина Нефедов не обнаружился. Он знал о происходящем и наблюдал за обстановкой издалека. Начальник политотдела был ему до лампочки. Как, собственно, любой штабной офицер. Нефедов не состоял в партии, комсомол тоже ему на хер не нужен был. На криминале его ни разу не поймали. Прицепиться к прапорщику было трудно. Он не пропустил ни одной войны - а чем здесь еще можно было испугать?
- …твою мать!! - теряя контроль над собой, взревел начпо. Его мрачное, одутловатое лицо побагровело. - Здесь есть кто-нибудь из офицеров? Монтировку мне!!
Боец, бегом принеси лом!! - срываясь на фальцет, крикнул Куцый дневальному.
Приближался финал. Сладкая развязка. Клетка захлопнулась, и птичка наконец-то попалась. Куцый лично видел, как Герасимов провел в распоряжение роты медсестру из медсанбата Гульнору Каримову. Десятки раз ему доносили об отношениях командира шестой роты и медсестры стукачи, но впервые Куцему удалось увидеть это собственными глазами.
Не стой! Сбегай за ломом! - прохрипел начпо. Он сам уже не рисковал отойти от двери, чтобы не упустить птичку. Куцый метнулся к выходу из модуля, хватая за рукава всякого солдата, оказавшегося рядом: «Лом! В этой гребаной роте есть лом или нет? Бегом лом мне!» Обделенный умом, он не понимал, что выглядит смешно и нелепо и солдаты едва скрывают улыбки.
Кто-то принес штыковую лопату.
Взламывай! - приказал солдату начпо.
Солдат был молодым, потому попался под руку Куцему. Он еще боялся начальников больше войны и потому без промедления воткнул ржавый штык между наличником и дверью. Дверь заскрипела. Солдат осторожно надавил на черенок. В душе бойца метались противоречивые чувства. С одной стороны, он тупо следовал приказу. Но в то же время краем мозга осознавал, что за сломанный замок придется отвечать перед командиром роты.
Дело застопорилось. У начпо повысилось артериальное давление от нетерпения. Он во всех деталях представлял себе эту сладостную сцену: тррррах! дверь срывается с петель, и он видит бледного, затравленного Герасимова. Офицер стоит посреди кабинета и торопливо застегивает ширинку. Где-то в углу, пытаясь уменьшиться в размерах, раствориться, стать невидимой, мечется, путается в одеждах Гуля Каримова. У нее заела «молния» на джинсах, никак не удается застегнуть их. Белый батник с вышитыми на груди желтыми звездами надет наизнанку, воротник перекосило, в разрезе виден лифчик со спутавшимися лямками. Смазливая кукла, судорожно комкающая свой открывшийся всем позор… Но нет, нет, Гуля меньше всего интересует начпо! Он глянет на нее только мельком, губы его дрогнут в презрительной усмешке, и он тотчас переведет взгляд на Герасимова. Вся спесь сойдет с этого пацана в этот постыдный момент. Вся его напускная гордость исчезнет без следа! Начпо посмотрит в глаза ротного - в них будет раскисать самая лакомая его добыча, ради которой он сейчас раздувается перед обитой авиационным дюралем дверью. Страх и унижение, жалкий взгляд побежденного - вот что надо было начальнику политотдела. Увидеть страх и унижение в глазах Герасимова! Кто-нибудь может себе представить это величайшее удовольствие?
Этот момент был слишком близок, чтобы у начпо хватило терпения смотреть на то, как солдат ковыряет кончиком лопаты в дверной щели. Он выхватил лопату у солдата и со всей дури ударил в середину двери. Куцый на всякий случай отступил на шаг - начпо мог нечаянно задеть его древком. Грохот разлетелся по казарме. Солдаты уже не бродили, они держались на приличном расстоянии, глядя на полковника, как на клоуна посреди цирковой арены.
Герасимов!! - рявкнул начпо, в последний раз предлагая ротному добровольно сдаться.
И тут произошло нечто необъяснимое. Кто-то приблизился к начальнику политотдела со спины - слишком близко, явно перейдя черту субординации.
Вызывали, товарищ полковник?
Начпо опустил лопату и повернул голову. Перед ним стоял Герасимов. Старший лейтенант Герасимов, командир шестой роты. Сухой, как вобла, коричневый от солнца, постриженный наголо. И эти глаза, эти поганые бесстрашные глаза, холодные, бесстрастные, как стекляшки с бездонной синевой.
Начальник политотдела едва сдержался, чтобы не ударить Герасимова штыком - в переносицу, точь-в-точь между этих нахальных глаз. Опустил лопату. Сердце колотилось с частотой сто сорок ударов в минуту. Полковника корежило от ненависти.
Где был? - едва разжимая зубы, процедил начпо.
В медсанбате на перевязке, - спокойно ответил Герасимов.
Ты, плядь, почему не открывал, мы к тебе уже полчаса ломимся!! - закричал Куцый.
Солдаты, наблюдавшие за происходящим, прыснули от смеха. Куцый стал малиновым. Начпо мысленно выругался в адрес своего заместителя, редкостного дегенерата, подвинул его локтем в сторону, встал едва ли вплотную к Герасимову, прикоснувшись к нему округлым животом.
Начпо сжал кулаки. Он знал, что Герасимов врет, врет, врет, у него рыльце в пушку, он тоже подонок, тоже трус, тоже плядун, вор, пьяница и скотина! Такой же, такой же! Ничуть не лучше остальных, ни на граммульку, ни на капельку. Потому что здесь все такие, все до одного! Но, подлец, не сдается, не колется, не скручивается в узел под гнетущим взглядом начпо. Ну, говно, все равно сломаю! Все равно размажу по плацу! Хер тебе, а не второй орден! И заменишься ты у меня в Забайкалье, в самый гнилой гарнизон, и там, уёпище, будешь свою гордыню демонстрировать до конца жизни!
От тебя пахнет водкой! - пророкотал начпо.
Вы ошибаетесь.
Идиотская лопата! Куда ее теперь деть? Солдаты ухохатываются. Ублюдочная рота! Ублюдочная дивизия! Эти уроды не почитают офицера с большими звездами. Начпо для них - хер собачий! В Союзе при виде начальника политотдела молодые солдаты ссутся от страха. А здесь возомнили себя героями, никого не боятся. Вы, скоты, у меня попляшете. Вы у меня из боевых выползать не будете! Вы у меня месяцами на точках гнить будете! Чтоб вы все обосрались от дизухи и тифа. Черти грязные!
Куцый, очистите казарму, - произнес начпо, давясь словами.
Пошли все вон!! - завопил Куцый.
Начпо навалился на Герасимова взглядом. Этого взгляда боялись почти все офицеры. Особенно те, кто делал себе карьеру, планировал поступать в академию или мечтал замениться в престижный округ - в Одесский или, скажем, Киевский. Герасимов, сучонок, был еще молод для академии. Должность комбата не выпрашивал. Хорошее местечко в Союзе не высматривал. Он вообще ничего не хотел. Завел себе, гаденыш, бабу, сожительствует с ней и думает, что будет как сыр в масле, пока не надоест. И пофиг ему начальник политического отдела дивизии… Ничего. Не таких здесь ломали. Герасимов - коммунист. А эта удавка пострашнее войны. В Союзе у него жена. Здесь - ППЖ, Гуля Каримова. На партийном языке это называется аморальное поведение. В два счета можно вылететь из партии. А исключения из КПСС врагу не пожелаешь. Конец карьере. В академию не поступишь, должность не получишь. Будешь до конца своих дней торчать в каком-нибудь вшивом гарнизоне. Начпо запросто может поломать Герасимову жизнь. Запросто!
Во многих советских / российских кинофильмах о войне есть забавные сцены, когда некий «Ромео окопный» в промежутке между боями пытается ночью посетить землянку медсестры или кухарки, и та непременно треснет его чем-то, отгоняя от себя, после чего раздается хохот остальных солдат. На самом деле за такими эпизодами скрывается глубокий трагизм военной судьбы советских женщин.
Ведь, как вспоминают фронтовички, такое явление тогда было распространенным, и некоторые из них, чтобы оградить себя от него, вынуждены были сожительствовать с кем-то одним. Желательно с офицером, который мог защитить от назойливых поклонников. Эта категория женщин среди солдат получила название «походно-полевая жена» или сокращенно ППД.
Иными словами, ППД — это любовницы офицерского состава Красной армии, которые в обмен на опеку со стороны мужчин должны были заменять им жен — прежде всего удовлетворять сексуально. Распространенным такое явление было в тылу армии, а не на передовой. После войны любовники практически всегда расставались, и мужчины возвращались к своему довоенному образу семейной жизни. Хотя были и исключения из правил.
Ветеран Исаак Кобылянский в воспоминаниях пишет, что среди военных командиров действовал неписаный порядок: о всех прибывших в полк женщинах строевая часть сначала докладывала командиру, его заместителям и начальнику штаба. По итогам доклада, «смотрин», а порой и короткого собеседования определялось, куда (это часто означало, кому в постель) направят новую однополчанку.
Обычно зачисление в штат происходило на должности, которым женщины не соответствовали по навыкам, что в определенной степени затрудняло работу в штабах, но кадровики должны были мириться с таким положением вещей. Фронтовой переводчик Ирина Дунаевская писала в дневнике, что в декабре 1943 года после ранения ее отправили в расположение нового полка, но достаточно быстро отправили обратно, потому что возвращалась из больницы предыдущая переводчица. Попытки кадровика оставить ее в штабе за счет заимствованной в одном из полков штатной должности переводчика не дали результатов. «Выяснилось, что хоть переводчиков действительно нет, должностей тоже нет — на них числятся командные ППД, разные там секретарши, машинистки».
Ветеран войны Н.Посылаев, вспоминая это явление, говорил: «Пусть простят меня фронтовички, но говорить буду о том, что видел сам. Как правило, женщины попав на фронт, быстро становились любовницами офицеров. А как иначе, если женщина сама по себе, домогательствам не будет конца. Другое дело, когда при ком-нибудь… «походно-полевые жены» были практически у всех офицеров … ».
Военные одной из частей Калининского фронта во время отдыха, 1941-1942.
Конечно, в высказываниях мужчин-ветеранов есть определенный процент преувеличения (например, трудно поверить, чтобы у каждого офицера на фронте была ППД), но факт наличия такого института в красной армии опровергнуть сложно.
Эта тема специфическая и раздражительная для постсоветского общества. Представляется, что в этом вопросе мы стали заложниками советской традиции писания о войне в идеалистическом ключе, избегая фронтовой реальности и выкристаллизовывая некий благородный образ солдата. Скажем, англичанина или американца фактами о сексе между военными во Второй мировой войне не удивишь. Они понимают, что это нормальное природное явление.
Для наших людей среднего возраста половая жизнь на фронте — сенсация. Ведь война в привычных для них советских фильмах и книгах — это только героизм и доблесть тогдашних солдат. О том, что солдат мог на фронте спать с женщиной, даже не представляли. Хотя половое влечение к противоположному полу — нормальное явление для здорового человека, даже на войне. Другое дело — соответствует ли оно принципам нравственности, все ли происходит по обоюдному согласию без принуждения и шантажа.
Отрицательным моментом была невозможность для красноармейца легально снять сексуальное напряжение. В других армиях распространенным было использование борделей, но в советской армии их не было. Правда, по словам генерала Николая Антипенко летом 1944 года для советских офицеров были открыты с согласия верховного командования два борделя. Назывались они «дома отдыха». Эксперимент быстро провалился. Первая группа офицеров после 3-недельного отдыха вернулись на фронт, прихватив с собой своих новых подружек.
Не было в советском армии и практики отпусков — в отличие от вермахта, когда солдаты могли несколько недель отдохнуть от боевых действий, побыть с женами или невестами.
В красной армии даже ходили слухи, что женщин направляют на военную службу специально, с целью удовлетворять сексуальные потребности мужчин.
Собственно это является одной из причин появления ППД среди советских военных. Другая причина — ощущение постоянной угрозы жизни, что часто приводило к деморализации. Известная российская оперная певица Галина Вишневская (на фронте служила в штабе ПВО) в своих воспоминаниях «История жизни» довольно точно описала состояние женщин и солдат в то время: «В те страшные годы, когда на плечи женщин легла такая непомерная нагрузка, много было разрушено жизней. Женщины пили наравне с мужчинами, курили махорку… Потеря мужей и женихов приводила к моральному падению многих».
Однако, по мнению автора, главной причиной существования института ППД в красной армии была проблема морального разложения ее командного состава и руководства СССР. И оно произошло не в ходе Второй мировой войны, а еще в 1920-1930-х годах. Германо-советская война лишь усугубила и обнажила эту проблему.
В те времена большинство партийных руководителей имели любовниц и не стеснялись этого. Обычно любовные приключения коммунистическим бонзам вспоминали, когда они попадали в опалу.
Аморальности в жизни партийных вождей хватало. Иосиф Сталин еще в начале политической деятельности жил с 14-летней девочкой Лидой Перепригиной, отбывая ссылку в Туруханском крае. Несовершеннолетняя даже родила от него двоих детей, но будущий «вождь народов» не признал их своими. Такие факты из жизни Сталина описаны в секретном письме руководителя КГБ Ивана Серова Никите Хрущеву от 18 июля 1956 года. Со второй половины 1930-х годов любовницами вождя были актрисы, певицы и балерины Большого театра: Наталья Шпиллер, Валерия Барсова, Вера Давыдова, Марина Симонова, Ольга Лепешинская.
О сексуальных «подвигах» Лаврентия Берии в ЦК ходили легенды. В своих притязаниях он не останавливался ли не перед чем. Так, одна из его любовниц Нина Алексеева уверена, что по приказу Берии расстреляли ее жениха.
Не лучше была ситуация в среде высшего военно-командного состава Красной армии. «Походно-полевых жен» имели большинство военных от маршалов до офицеров. Среди маршалов это были Георгий Жуков, Андрей Еременко, Иван Конев, Родион Малиновский, Константин Рокоссовский. Двое последних после войны свои отношения оформили брачными узами.
Маршал Родион Малиновский с женой Р.Курченко, а также деятели УССР Л.Г.Мельников и Д.С.Коротченко (в центре) на вокзале в Киеве, 27 октября 1948 года.
Малиновский во время войны был вдовцом. Со второй женой познакомился на фронте летом 1943 года, при вручении орденов солдатам и сержантам (Раиса была среди награжденных). Она настолько понравилась генералу, что он выяснил, где девушка служит и приказал перевести ее к себе в штаб. Женщина была моложе его на 17 лет. Сначала она была его ППД. Однако в июне 1945 они вместе прибыли на «победный» прием в Кремль. Ни один из присутствующих маршалов и генералов не был замечен там со своей ППД. В 1946 пара поженилась, в браке прожили 25 лет, имели двоих детей.
В общем, в ходе войны, проблема ППД разрослась до огромных размеров, о чем свидетельствуют даже архивные документы. В начале руководство пыталось бороться с этим явлением. Пары разводили, разводя по разным дивизиях и фронтам. Но так было где-то до конца 1942 года, затем на них «махнули рукой». Лев Копелев пишет в мемуарах, что тогда по войскам прошел слух, будто Сталин сказал: «Не понимаю, почему наказывают боевых командиров за то, что они спят с женщинами. Ведь это естественно, когда человек спит с женщиной. Вот если человек спит с мужчиной, то это неестественно, и тогда нужно наказывать. А так зачем? »
Обычно рядовые бойцы к ППД относились с презрением, слагали о них пошлые анекдоты и непристойные стишки. Вина за это частично лежала на самых «держателях» ППД. Ведь эти мужчины, имея большую власть, создавали любовницам очень комфортные по фронтовыми меркам условия. «Жены», находясь на воинских должностях, часто жили при штабе в тылу и о войне имели смутное представление. Получали военные награды без надлежащих оснований — чаще всего медаль «За боевые заслуги», известную в солдатском фольклоре как медаль «За половые услуги».
Военные одной из частей Юго-Западного фронта во время отдыха, 1941-1942
В первые послевоенные годы женщин, вернувшихся с фронта, советское общество встречало с прохладцей. Их делили на «правильных» и «неправильных», ППД или не ППД, а практически всех называли «фронтовичка» или «фронтовая». Тогда эти слова, в отличие от сегодняшнего времени, вызывали не уважение, а скорее осуждение, так как содержали обвинения в доступности, безнравственности. Тем более, что многие из них вернулись с фронта беременными. Понятно, что большинство «тыловых» женщин предполагали, что «фронтовичка» могла в теории спать с ее мужем, а это вызвало ревность, злость и презрение.
«Нам даже говорили: «Чем заслужили свои награды, туда их и вешайте». Поэтому сначала не хотели носить ни ордена, ни медали. Вот как нас сначала встретили», — вспоминала Юдифь Голубкова. Ветеранка Нина Афанасьева отмечает, что в первые послевоенные годы отношение к ним было плохим: «От посторонних можно было услышать: «фронтовая», «фронтовичка». Лет пять после войны это продолжалось. Многие не говорили, что воевали, стеснялись».
И что с того, что в среде, где некоторое время находится много молодых людей противоположного пола, трудно избежать сексуальных отношений, романов и притязаний?
Фотографии — с ЦГКФФА Украины им. Г.С.Пшеничного.
=Фронтовая любовь="...Конечно, там, на фронте, любовь была другая. Каждый знал, что ты можешь любить сейчас, а через минуту может этого человека не быть. Ведь вот, наверное, когда мы в мирных условиях любим, мы ведь не с таких позиций смотрим. У нашей любви не было сегодня, завтра… Уж если мы любили, значит, любили. Во всяком случае,вот неискренности там не могло быть, потому что очень часто наша любовь кончалась фанерной звездой на могиле..."…
"Про любовь спрашиваете? Я не боюсь сказать правду... Я была “пэпэже”, то, что расшифровывается - походно-полевая жена. Жена на войне. Вторая. Незаконная.
Первый командир батальона...Я его не любила. Он хороший был человек, но я его не любила. А пошла к нему в землянку через несколько месяцев. Куда деваться? Одни мужчины вокруг, так лучше с одним жить, чем всех бояться. В бою не так страшно было, как после боя, особенно, когда отдых, на переформирование отойдем. Как стреляют, огонь, они зовут: "Сестричка! Сестренка!", а после боя каждый тебя стережет...
Из землянки ночью не вылезешь... Говорили вам это другие девчонки или не признались? Постыдились, думаю... Промолчали. Гордые! А оно все было... Потому что умирать не хотелось... Было обидно умирать, когда ты молодой... Ну, и для мужчин тяжело четыре года без женщин...
В нашей армии борделей не было, и таблеток никаких не давали. Где-то, может, за этим следили. У нас нет. Четыре года... Командиры могли только что-то себе позволить, а простой солдат нет. Дисциплина. Но об этом молчат... Не принято... Нет... Я, например, в батальоне была одна женщина, жила в общей землянке. Вместе с мужчинами.
Отделили мне место, но какое оно отдельное, вся землянка шесть метров. Я просыпалась ночью оттого, что махала руками - то одному дам по щекам, по рукам, то другому. Меня ранило, попала в госпиталь и там махала руками. Нянечка ночью разбудит: "Ты - чего?" Кому расскажешь?
Первого командира убило осколком мины.Второй командир батальона...
Я его любила. Я шла с ним в бой, я хотела быть рядом. Я его любила, а у него была любимая жена, двое детей. Он показывал мне их фотографии. И я знала, что после войны, если останется жив, он вернется к ним. В Калугу. Ну и что? У нас были такие счастливые минуты! Мы пережили такое счастье! Вот вернулись... Страшный бой... А мы живые... У него ни с кем такое не повторится! Не получится! Я знала... Я знала, что счастливым он без меня не будет. Не сможет быть счастливым ни с кем так, как мы были с ним счастливы на войне. Не сможет... Никогда!..
В конце войны я забеременела. Я так хотела... Но нашу дочку я вырастила сама, он мне не помог. Палец о палец не ударил. Ни одного подарка или письма. Открыточки. Кончилась война, и кончилась любовь. Как песня... Он уехал к законной жене, к детям. Оставил мне на память свою фотокарточку. А я не хотела, чтобы война кончалась...
Страшно это сказать... Открыть свое сердце... Я - сумасшедшая. Я любила! Я знала, что вместе с войной кончится и любовь. Его любовь... Но все равно я ему благодарна за те чувства, которые он мне дал, и я с ним узнала. Вот я его любила всю жизнь, я пронесла свои чувства через годы. Мне уже незачем врать. Я уже старая. Да, через всю жизнь! И я не жалею.
Дочь меня упрекала: "Мама, за что ты его любишь?" А я люблю... Недавно узнала - он умер. Я много плакала... И мы даже из-за этого поссорились с моей дочерью: "Что ты плачешь? Он для тебя давно умер". А я его и сейчас люблю. Вспоминаю войну, как лучшее время моей жизни, я там была счастливая...
Только, прошу вас, без фамилии. Ради моей дочери..."Софья К-вич, санинструктор
"Мы были живые, и любовь была жива....Раньше это был большой позор – на нас говорили: ППЖ, полевая, подвижная жена. Говорили, что нас всегда бросали. Никто никого не бросал! Иногда, конечно, что-то не складывалось, так и сейчас бывает, сейчас даже чаще. Но в основном сожители или погибали, или до конца дней доживали со своими законными мужьями.
Мой брак полгода был незаконным, но мы прожили с ним 60 лет. Его звали Илья Головинский, кубанский казак. Я пришла к нему в блиндаж в феврале 1944 года.
–Как же ты шла? – спрашивает.
–Обыкновенно.
Утром он говорит:
–Давай, я тебя провожу.
–Не надо.
–Нет, я тебя провожу.
Мы вышли, а кругом написано: "Мины, мины, мины". Оказывается, я к нему шла по минному полю. И прошла".Анна Мишле, санинструктор
"Прибыли на Первый Белорусский фронт... Двадцать семь девушек. Мужчины на нас смотрели с восхищением: "Ни прачки, ни телефонистки, а девушки-снайперы. Мы впервые видим таких девушек. Какие девушки!" Старшина в нашу честь стихи сочинил. Смысл такой, чтобы девушки были трогательными, как майские розы, чтобы война не покалечила их души.
Уезжая на фронт, каждая из нас дала клятву: никаких романов там не будет. Все будет, если мы уцелеем, после войны. А до войны мы не успели даже поцеловаться. Мы строже смотрели на эти вещи, чем нынешние молодые люди. Поцеловаться для нас было - полюбить на всю жизнь. На фронте любовь была как бы запрещенной, если узнавало командование, как правило, одного из влюбленных переводили в другую часть, попросту разлучали. Мы ее берегли-хранили. Мы не сдержали своих детских клятв... Мы любили...
Я думаю, что если бы я не влюбилась на войне, то я бы не выжила. Любовь спасала. Меня она спасла..."
Софья Кригель, старший сержант, снайпер
"- Но ведь была любовь?
- Да, была любовь. Я ее встречала у других. Но вы меня извините, может, я и не права, и это не совсем естественно, но я в душе осуждала этих людей. Я считала, что не время заниматься личными вопросами. Кругом зло, смерть, пожар. Мы каждый день это видели, каждый час. Невозможно было забыть об этом. Ну, невозможно, и все. Мне кажется, что так думала не одна я."Евгения Кленовская, партизанка
Я многое забыла, почти все забыла. А думала, что не забуду. Ни за что не забуду.
Мы уже шли через Восточную Пруссию, уже все говорили о Победе. Он погиб... Погиб мгновенно... От осколка... Мгновенной смертью. Секундной. Мне передали, что их привезли, я прибежала... Я его обняла, я не дала его забрать. Хоронить.В войну хоронили быстро: днем погиб, если бой быстрый, то сразу собирают всех, свозят отовсюду и роют большую яму. Засыпают. Другой раз одним сухим песком. И если долго на этот песок смотреть, то кажется, что он движется. Дрожит. Колышется этот песок. Потому что там... И я не дала его тут же хоронить. Хотела, чтобы еще была у нас одна ночь. Сидеть возле него. Смотреть... Гладить...
Утром... Я решила, что увезу его домой. В Беларусь. А это - несколько тысяч километров. Военные дороги... Неразбериха... Все подумали, что от горя я сошла с ума. "Ты должна успокоиться. Тебе надо поспать". Нет! Нет! Я шла от одного генерала к другому, так дошла до командующего фронтом Рокоссовского. Сначала он отказал... Ну, ненормальная какая-то! Сколько уже в братских могилах похоронено, лежит в чужой земле...
Я еще раз добилась к нему на прием:
- Хотите, я встану перед вами на колени?
-Я вас понимаю... Но он уже мертвый...
- У меня нет от него детей. Дом наш сгорел. Даже фотографии пропали. Ничего нет. Если я его привезу на родину, останется хотя бы могила. И мне будет куда возвращаться после войны.Молчит. Ходит по кабинету. Ходит.
- Вы когда-нибудь любили, товарищ маршал? Я не мужа хороню, я любовь хороню.
Молчит.
- Тогда я тоже хочу здесь умереть. Зачем мне без него жить?
Он долго молчал. Потом подошел и поцеловал мне руку.
Мне дали специальный самолет на одну ночь. Я вошла в самолет... Обняла гроб... И потеряла сознание..."Ефросинья Бреус, капитан, врач
"Влюбился в меня командир роты разведчиков. Записочки через своих солдат пересылал. Я пришла к нему один раз на свидание. "Нет, - говорю. - Я люблю человека, которого уже давно нет в живых". Он вот так близко ко мне придвинулся, прямо в глаза посмотрел, развернулся и пошел. Стреляли, а он шел и даже не пригибался...
Вот я чувствовала... Будто я перед ним виновата... “
Ольга Омельченко, санинструктор стрелковой роты
"Только недавно узнала я подробности гибели Тони Бобковой. Она заслонила от осколка мины любимого человека. Осколки летят - это какие-то доли секунды... Как она успела? Она спасла лейтенанта Петю Бойчевского, она его любила. И он остался жить.
Через тридцать лет Петя Бойчевский приехал из Краснодара и нашел меня на нашей фронтовой встрече, и все это мне рассказал. Мы съездили с ним в Борисов и разыскали ту поляну, где Тоня погибла. Он взял землю с ее могилы... Нес и целовал...".
Нина Вишневская, старшина, санинструктор танкового батальона
"Начальником штаба был старший лейтенант Борис Шестерёнкин. Он на два года всего-то старше меня.
И вот он стал, как говорится, предъявлять претензии ко мне, без конца ко мне приставать... А я говорю, что я шла на фронт не для того, чтоб замуж выходить или любовь какую-то крутить, я воевать пришла!Когда у меня командиром был Горовцев, тот ему всё время говорил: "Оставь старшину! Не трогай её!» а при новом командире начштаба распустился совсем, стал без конца ко мне приставать. Я его послала на три буквы. А он мне: "Пять суток". Я развернулась, и говорю: "Слушаюсь, пять суток!" Вот и всё.
Командир роты сходила к начштаба, взяла у него направление, выписку, и повели меня на гауптвахту. Гауптвахта была в землянке. Привели туда, а там 18 девушек сидит! Две комнаты в землянке, но окна только наверху есть.
Вечером писарь мне несёт подушку и одеяло. Она суёт их вечером мне и говорит: "Шестерёнкин прислал", а я говорю: "Подушку и одеяло отнеси ему назад и скажи, пусть он под жопу себе положит". Я тогда настырная была! "
Нина Афанасьева, старшина женского запасного стрелкового полка
"У нас - комбат и медсестра Люба Силина... Они любили друг друга! Это все видели... Он шел в бой, и она... Говорила, что не простит себе, если он погибнет не на ее глазах, и она не увидит его в последнюю минуту. "Пусть, - хотела, - нас вместе убьют. Одним снарядом накроет". Умирать они собирались вместе или вместе жить.
На войне я стал лучше... Несомненно! Как человек я стал там лучше, потому что там много страдания. Я видел много страдания и сам много страдал. И там неглавное в жизни стразу отметается, оно лишнее. Там это понимаешь... Но война нам отомстила. Но... В этом мы сами себе боимся признаться... Она догнала нас...Не у всех наших дочерей сложились личные судьбы. И вот почему: их мамы, фронтовички, воспитали так, как они сами воспитывались на фронте. И папы тоже. По той морали. А на фронте человек, я вам уже сказал, сразу был виден: какой он, чего стоит. Там не спрячешься.
Их девочки представления не имели о том, что в жизни может быть по-иному, чем в их доме. Их не предупредили о жестокой изнанке мира. Эти девочки, выходя замуж, легко попадали в руки проходимцев, те их обманывали, потому что обмануть их ничего не стоило..."
Саул Подвышенский, сержант морской пехоты
В войсках на фронте находилось немало женщин. Много их было в медицинских учреждениях, в войсках связи, некоторое количество в дорожных частях и тыловых службах. Наряду с мужчинами они переносили все тяготы военной походной жизни, им только приходилось труднее прежде всего из-за физиологических особенностей; даже уединиться им можно было не всегда, чтобы сделать свои естественные отправления и невольно приходилось поступаться своей природной стыдливостью.
Женщина на войне - это большая тема, не достаточно правдиво освещенная в нашей литературе. Большинство женщин честно выполняло свои служебные обязанности; но кроме этих обязанностей мужчины, особенно начальники, требовали от них интимных отношений, и в этом трудно было отказать, так как от начальника зависело не только положение, но и сама жизнь. Уже в первые недели войны многие командиры на фронте обзавелись любовницами, которые получили название ППЖ (полевые подвижные жены). Я был поражен, когда летом 41-го года, явившись с докладом к уважаемому мною комдиву Швецову, увидел в его землянке совсем молоденькую девушку, которая жила с ним. Подобные девочки были и у комиссара Шабалова, у начальника штаба Фролова, у командиров полков и других начальников. Говорили, что для этих целей мобилизовались девушки в прифронтовых районах. Основным поставщиком ППЖ в нашу дивизию был врач Мордовин, да и сам он жил с фельдшерицей саперного батальона, несколько отошедши от нашего дружного коллектива. Сами женщины, в основном, смотрели на это просто: сегодня живу, завтра убьют, а если забеременею или заражусь, пошлют в тыл.
Были и приятные исключения. Так в дивизионной полевой хлебопекарне служила санинструктором Наташа, молодая, красивая девушка из интеллигентной семьи. Несмотря на домогательства мужчин, она осталась непреклонной. В дивизии она пользовалась большим уважением и любовью.
В результате фронтовых связей распалось много семей, после войны многие начальники привезли с собой молодых жен, а старым дали отставку.
Весной 1942 года вместо Швецова, назначенного командиром корпуса, нашей дивизией стал командовать Завадовский, человек грубый, несдержанный, допускающий по отношению к подчиненным рукоприкладство. Ранее он командовал кавалерийской дивизией. К работникам тыла он относился с большим предубеждением, и мы очень жалели об отъезде Швецова.
В июне по окончании годичного кандидатского срока я был принят в члены ВКП(б). В конце июня 1942 года был получен приказ о моем назначении эпизоотологом Ветеринарного отдела 49-й армии. Мне жаль было расставаться с фронтовыми друзьями, с привычной обстановкой и покидать дивизию, в которой я прослужил более трех лет, и, хоть это и было повышением, 1-го июля я без особой охоты уехал к месту новой службы.
Управление тыла армии располагалось в двадцати пяти километрах к востоку от Юхнова. Здесь в лесу, в большом блиндаже и находился вместе с другими тыловыми службами Ветотдел армии, возглавляемый военветврачом 1-го ранга Боровковым. Уже на следующий день я уехал в дивизии и части, входящие в состав 49-ой армии.
Началась моя бродячая жизнь. Где на попутной машине, где верхом, где пешком из дивизии в дивизию, из полка в полк, из ветлазарета в ветлазарет колесил я по этой скудной, разоренной войной Калужской земле. 49-я армия, в состав которой входили четыре дивизии (18-я гвардейская, 42-я, 194-я и 217-я стрелковые) занимала оборону шириной в сорок километров по линии фронта. Кроме боевых частей в армии имелось много частей и учреждений связи, саперных и тыловых, где имелись лошади и ветеринарный состав. Непосредственно Ветотделу подчинялись армейский и эвакуационный ветлазареты. Все эти части и учреждения размещались в тыловом районе армии глубиною сорок километров, и вся моя работа заключалась в бесконечных скитаниях, осмотрах лошадей и оказании помощи работникам подчиненной мне ветеринарной службы.
На нашем участке Западного фронта в это лето шли бои местного значения, и было сравнительно спокойно. Свой главный удар немцы нанесли на юге. Прорвав фронт и разбив наши войска, они заняли всю Украину, Кубань, Северный Кавказ и вышли к перевалам Большого Кавказского хребта и к Волге в районе Сталинграда.
С наступлением осенних холодов Управление тыла армии переместилось в расположенную рядом деревню Бойцово, где ветотдел занял небольшой, довольно убогий домик. К этому времени я вполне освоился с обстановкой армейского тыла. Коллектив ветотдела был небольшой и дружный. Начальник отдела Боровков - старый служака, несколько суетливый, чуть заикающийся, был симпатичным и культурным человеком. Терапевта Щелева я знал по Дретуньскому лагерю, где он был дивизионным ветеринарным врачом 5-ой стрелковой дивизии в Полоцке. Он был скромным, молчаливым, добродушным человеком, и с ним у меня сложились дружеские отношения. Старший помощник начальника Мушников - обрусевший грузин, весельчак, анекдотист был душой нашего коллектива; он мог найти подход к каждому и умел хорошо устраиваться в жизни. Помощником начальника отдела по снабжению был Шамин - молодой, веселый, общительный парень. Должность делопроизводителя выполнял ветфельдшер, фамилию которого, к сожалению, я не помню. Кроме того, был шофер грузовой машины и солдат для обслуживания.
Прошли Октябрьские праздники, конечно, не без выпивки, благо спирт ветотдел всегда мог достать за счет ветеринарного снабжения. Вскоре после праздника мне привалило неожиданное счастье. Боровков дал мне отпуск на пятнадцать дней; на это он имел право, а печать и проездные документы у нас были свои. И вот в середине ноября я уехал в Новосибирск.
До Москвы доехал на попутной машине вместе с какими-то политработниками. Где-то на окраине города я нашел семью Щелева, которой передал от него письмо и небольшую посылку. Остался у них ночевать. Какое это счастье - лечь в чистую постель, на пуховую подушку, укрыться теплым одеялом! Утром через военного коменданта на Ярославском вокзале я достал железнодорожный билет в положенный мне мягкий вагон. Поезд до Новосибирска шел четверо суток. Питался на больших станциях по талонам, выданным вместо пайка. Кормили скудно какой-то баландой и постной кашей. Чем ближе я подъезжал к Новосибирску, тем большее нетерпение охватывало меня. Казалось, что поезд идет слишком медленно. Душа рвалась туда, вперед, к любимой жене и сыну, которых я не видел полтора года. И вот наступил этот радостный день 20 ноября 1942 года.
Знакомый город, глубокий овраг перед военным городком, полутемная лестница, ведущая на третий этаж. Как бьется сердце, будто хочет выпрыгнуть из груди. Здравствуй, дорогая, любимая! Здравствуй, сын мой родной! Вот и пришел я с войны живой, невредимый, пришел, чтобы увидеть вас, принес неизбывный, нерастраченный запас любви своей. Разве горечью долгой разлуки, тяжелых лишений, опасных скитаний по дорогам войны не заслужил я радости этой встречи?
Говорят, что бочку меда может испортить ложка дегтя. И в этом большом моем счастье свидания была капля горечи. В один из этих счастливых вечеров к нам пришел генерал Добровольский, начальник Новосибирского пехотного училища, в котором работала Ольга, принес бутылку спирта, мы выпили, закусили. Он очень скоро опьянел, начал нести всякий вздор, намекнул на интимную близость с моей женой. Я сказал: "Товарищ генерал, вы пьяны. Уходите, пожалуйста" и сунул в карман его шинели недопитую бутылку. Жалею, что тогда его пьяного не вытолкал в шею и не спустил с лестницы. Он оскорбил не только меня, он оскорбил и унизил мою жену.
Ослепленный любовью, я не до конца тогда понял обиду свою. Я - тугодум, живу задним умом, и тогда не осознал всей этой пошлой грязи, запятнавшей нашу жизнь. На следующий день Женя, за что-то рассердившись на мать, сказал ей в сердцах:
- Тебе бы только с Добровольским целоваться!
Ему тогда шел тринадцатый год, и для его неискушенной натуры это, может быть, было более глубокой раной, чем для меня. Не тогда ли в отношениях между матерью и сыном возникла трещина недопонимания, отчужденности, которая сказалась потом? Конечно, в те суровые дни войны, когда в тылу было очень голодно, в борьбе за жизнь свою и сына, за чашку похлебки, за право снимать пробу в курсантской столовой жена могла изменить мне. Я мог простить это ей; но хамство этого неумного генерала и его визит ко мне с бутылкой спирта простить не могу.
Странно, что тогда я все простил ей, а теперь мне невозможно сделать это. С того времени прошло около четверти века, я вспоминаю об этом, и мне становится больно.
Быстро пролетели эти пять счастливых дней, и вот опять надо собираться ехать на фронт. Вечером 25 ноября Оля проводила меня на вокзал. Томительная, длинная дорога с полупустым желудком, холодная и пустынная Москва, Киевский вокзал, Мятлево - наша станция снабжения, а там уж до нашей деревушки рукой подать. Здесь за время моего отсутствия ничего не случилось. И опять началась фронтовая страда - скитание по заснеженным дорогам, ночевки в землянках фронтовой полосы под гул артиллерийской канонады.
Интересные устные воспоминания-размышления участников Великой Отечественной войны приводит Б. Шнайдер. Автор интервьюировал респондентов по вопросу об отношении советских солдат во время войны к сексу. В итоге он получил ряд неожиданных, даже обескураживающих ответов. Василь Быков ответил на вопрос следующим образом: "На передовой людям было совсем не до этого. К примеру, я никогда не загадывал дальше, чем до вечера. Я мечтал только дожить до темноты, когда бой стихал. После этого можно было перевести дух, расслабиться. В такие часы хотелось только спать, даже голод не так ощущался – лишь бы забыться… Думаю, в основной массе солдаты были настолько подавлены, что и в более спокойной обстановке не вспоминали о женщинах. И потом, в пехоте были совсем юные бойцы. Те, кто постарше, кому было по 25-30 лет, у кого уже была семья и какая-то профессия, попадали в танкисты или устраивались шоферами, на кухню, в денщики, в сапожники и могли остаться в тылу. А семнадцати - восемнадцатилетним давали в руки ружья и отправляли их в пехоту. Эти юнцы, вчерашние школьники, ещё не достигли того возраста, когда человек хочет и может жить активной половой жизнью. Миллионы таких полегли, так и не зная женщины, а некоторые – даже не испытав радости первого поцелуя". Виктор Некрасов, автор повести "В окопах Сталинграда", в ходе интервью отметил, что "в немецкой армии, какая бы она не была, солдаты регулярно получали отпуска; были там и бордели, так что солдат где-то расслабиться, заняться любовью. У нас же – ни увольнительных, ни публичных домов. Офицеры жили с медсёстрами, со связистками, а рядовому оставалось только заниматься онанизмом. В этом отношении советскому солдату тоже было очень нелегко". Генерал М.П. Корабельников, доктор психологических наук, рассказал: "Когда я пришёл в армию, мне ещё не было и двадцати и я ещё никого не любил – тогда люди взрослели позже. Всё время я отдавал учёбе и до сентября 1942 г. даже не помышлял о любви. И это было типично для всей тогдашней молодёжи. Только в двадцать один или в двадцать два года просыпались чувства. А кроме того… очень уж тяжело было на войне. Когда в сорок третьем - сорок четвёртом мы стали наступать, в армию начали брать женщин, так что в каждом батальоне появились поварихи, парикмахерши, прачки… но надежды на то, что какая-нибудь обратит внимание на простого солдата, почти не было". Однако, как отмечает Б. Шнайдер, самый потрясающий ответ он услышал от генерала Николая Антипенко, который во время войны был заместителем маршалов Г.К. Жукова и К.К. Рокоссовского по вопросам тыла. Он сообщил, что летом 1944 г. в Красной Армии были открыты с согласия Верховного командования при его непосредственном участии два публичных дома. Само собой разумеется, что эти публичные дома назывались иначе – домами отдыха, хотя служили они именно этой цели и предназначались только для офицеров. Претенденток нашлось немало. Эксперимент, однако, завершился трогательно – и очень по-русски. Первая группа офицеров провела свой трёхнедельный отпуск по плану. Но после этого все офицеры вернулись на фронт и всех своих подруг взяли с собой. Новых уже не набирали.
Как отмечает Е.С. Сенявская, существовала ещё одна сторона проблемы, ставшая темой сплетен и анекдотов, породившая насмешливо-презрительный термин ППЖ (походно-полевая жена). "Пусть простят меня фронтовички, – вспоминает ветеран войны Н.С. Посылаев, – но говорить буду о том, что видел сам. Как правило, женщины, попавшие на фронт, вскоре становились любовницами офицеров. А как иначе: если женщина сама по себе, домогательствам не будет конца. Иное дело, если при ком-то… "Походно-полевые жёны" были практически у всех офицеров, кроме "Ваньки-взводного". Они всё время с солдатами, им негде и некогда заниматься любовью".