Лидия Чуковская «Записки об Анне Ахматовой». Михаил Борисович Мейлах

5 марта 1966 года умерла Анна Ахматова. Анна Андреевна высоко ценила юмор, сама любила пошутить, склонна была «к едкой ироничной шутке, к острому слову...» (Чуковский). Она считала юмор очень существенной частью европейской культуры, в отличие от восточной. И могла находить смешные черты во многом, что казалось скучным или даже страшным. В этом тексте собраны веселые сплетни и «невыдуманные» истории об Ахматовой.

Пива светлого наварено,
На столе дымится гусь.
Поминать царя да барина
Станет праздничная Русь.

Крепким словом, прибауткою
За беседою хмельной.
Тот — забористою шуткою,
Этот — пьяною слезой.
1921

Анна Андреевна высоко ценила юмор, сама любила пошутить, склонна была «к едкой ироничной шутке, к острому слову...» (Чуковский). Ахматова считала юмор очень существенной частью европейской культуры, в отличие от восточной. Она могла находить смешные черты во многом, что казалось скучным или даже страшным. «Я вам ещё не ставила пластинку про Бальмонта?.. про Достоевского?... про паровозные искры?» — дальше следовал блестящий короткий этюд, живой анекдот наподобие пушкинских Table-talk, с афоризмом, рассказывал А. Найман. Бывало, говаривала своим ученикам в литературном кружке (по воспоминаниям В. Берестова): «Не смейтесь, я Ахматова, а не Чаплин! Не смейтесь. Посмотрите в литературную энциклопедию, я трагический поэт. Мне свойственен пессимизм и упадничество». Вообще, хоть грусть и «была наиболее характерным выражением лица Ахматовой, даже когда она улыбалась, — как писал художник Юрий Анненков, — эта чарующая грусть делала её лицо особенно красивым».

Вот я и решил, насколько хватит бумаги, пособирать «упадничества», сплетен, «невыдуманных» историй об Ахматовой, ведь воскликнуть: «Это же срам — вспоминать женщин только один раз в году! — праздник 8 Марта придумали импотенты», — мог только крайне ироничный человек; хотя к интиму в поэзии относилась неоднозначно (Ахматова не разделяла увлечения теорией Фрейда, популярной в русском обществе в 20-е — 30-е годы). «Я сроду не написала ни одного эротического стихотворения... — говорила она. — Искусство хочет излечить человека, а фрейдизм оставляет его с болезнью».

Как-то Харджиев попросил Ахматову написать такое стихотворение, чтобы любители интимной лирики шарахнулись (по свидетельству Э. Бабаева). На следующий день Ахматова, очень весёлая, прочла ему новое стихотворение:

Не лирою влюблённого
Иду прельщать, народ —
Трещотка прокажённого
В моей руке поёт.
1960

Когда Ахматову спросили, куда девались нежные, неумелые, притягательные своей беспомощностью женщины, те самые — слабый пол, Анна Андреевна серьёзно ответила:

— А слабые все погибли, выжили только крепкие.

Верите ли, когда она однажды нашла в гумилёвском пиджаке записку от женщины, то вместо упрёков запальчиво крикнула ему: «А всё я пишу стихи лучше тебя!» — Связано это было с тем, что после выхода первого сборника «Вечер» (в марте 1912 г.) её супруг пока не признал в ней настоящего поэта; и даже приветствовавшие первые стихи Ахматовой петербургские поэты больше говорили о ней, как о жене Гумилёва. После «Чёток», выдержавшей впоследствии множество изданий, имя Ахматовой станет известно всей России.

«Ужасы войны его только развлекали», — скажет Олдос Хаксли о рослом красавце, баловне судьбы, талантливом поэте и удивительном художнике Борисе Анрепе, роман с которым случился у Ахматовой «в три дня» (1915), накануне отъезда Бориса в армию. Познакомил их потомок Пушкина, самый элегантный денди Петербурга, поэт и литературный критик Николай Недоброво, с которым «Гумильвица», как шутя называл её остряк Верховский, каталась на лыжах по замёрзшей Неве до Стрелки, под мостами, вдоль набережных. Жила она тогда с Гумилёвым на «Тучке» (Тучков пер., 17) — оттуда и спускалась на лёд реки, хватая по утрам лыжи.

Как под скатертью узорной
Протянула перстень чёрный...

Гумилёв, проведав, что Аня подарила Анрепу кольцо с чёрным камнем из бабушкиного ожерелья, и тот увёз его с собой (1916), сказал полушутя: «Я тебе руку отрежу, а ты свези её Анрепу — скажи, если кольцо не хотите отдавать, так вот вам рука к кольцу...» — Николай Гумилёв знал, что Анна любила Анрепа.

Всем обещаньям вопреки
И перстень сняв с моей руки,
Забыл меня на дне...

Во время бомбардировок Лондона, когда дом Б. Анрепа был разрушен, а сам он чудом остался жив, кольцо было утеряно, но осталась память о любимом человеке: в Национальной лондонской галерее выставлена мозаика Б. В. Анрепа «Сострадание» (1952) с изображением Анны Ахматовой.

«Мрачное недоразумение» — второй муж Ахматовой Шилейко был гениален, говорил на 52-х языках, востоковед, ассириолог, знаток клинописных текстов (во «Всемирной литературе» должна быть целая кипа переводов ассирийского эпоса, переписанных рукой А., её каллиграфическим почерком. «И это при отвращении А. к процессу писания!» (Лозинский)); в двадцать три года ему предлагали кафедру в Баварии! — в общем, был «не сахар», по словам сына, — всё в нём выглядело странно и необычно. «Я не желаю видеть падение Трои, я уже видел, как Аня собирается в Москву!» — шутил он. Но, к несчастью, был он страшно ревнив, запирал её дома, дабы не могла никуда выйти, ревновал Аню даже к стихам, разжигая самовар рукописью сборника «Подорожник» (по воспоминаниям В. Недошивина).

Много позже, в 1958 году Всеволод Иванов («Великий мистификатор, граф Сен-Жермен!» — по словам А.) попытался что-то объяснить Анне Андреевне про хеттскую клинопись, но она его прервала:

— Что вы мне говорите о хеттских табличках? Я же с ними десять лет прожила! — «И начинала с восхищением говорить о Шилейко, называя его гениальным», — вспоминал Всеволод Вячеславович.

О своём почерке Анна Андреевна отзывалась так: «Я не люблю своего почерка... Очень не люблю... Я собирала всё, что было у моих подруг написанного мной, — и уничтожала... Когда я в Царском Селе искала на чердаке в груде бумаг письма Блока, я, если находила что-нибудь написанное мной, уничтожала... Не читая — всё... Яростно уничтожала...»

Владимир Шилейко иногда едко издевался над её почерком — жена и впрямь писала порой с ошибками: «выстовка», «оплупленный», «разсказал». Любила выворачивать язык: вместо «до свиданья» говорила «данья», вместо «письмо» — «пимсо»; бросалась фразами навроде «фуй, какой морд», «не бойтесь, я не зажилю, как говорят на юге», «тоника советую сунуть в...» Могла капризно, как маленькая, сказать «домку хочется» вместо «хочу домой». И была как бы накоротке с великими: прочитав что-то у Пушкина, отзывалась: «Молодец, Пушняк!» Закадычного дружка Михаила Лозинского кликала «мифкой».

Как-то А.А. сокрушалась по поводу ударения в слове — «произне сенный» или «произнесё нный»:

— В моей жизни всего было по два: две войны, две разрухи, два голода, два постановления — но двойного ударения я не переживу!

Впрочем, Шилейко иногда и вещал: «Когда вам пришлют... мантию из Оксфорда, помяните меня в своих молитвах!» — И ведь напророчил...

Максим Горький устраивал литераторам продовольственные пайки («паёк академический»), который развозился по писательским дворам на телеге. Однажды, увидев из окна въезжающую во двор лошадь, Ахматова грустно пошутила: «Вот едет горькая лошадь...» — В пайке была конина, крупа, соль, табак, жиры и плитка шоколада. — «Все люди немного дети... Революция их обидела. Нужно им дать по шоколадке, это многих примирит с действительностью», — примирял нужду с действительностью Горький. «Скоро встану на четвереньки, с ног свалюсь», — вторила Горькому Ахматова.

Однажды в Доме творчества писателей некая женщина стала жаловаться Ахматовой, что её знакомому (достойному, разумеется, всяческого уважения автору) дали в Малеевке маленький двухкомнатный коттедж, в то время как бездарному секретарю Союза писателей там же предоставили прекрасный пятикомнатный коттедж.

Когда дверь за дамой закрылась, А.А. сказала:

— Зачем она мне это говорила? Все свои стихи я написала на подоконнике или на краешке чего-то.

«Её безразличие к быту не перестаёт удивлять меня. Много раз описанная обстановка комнаты — кресло, стул, железная кровать, которая, кажется, должна вот-вот упасть под тяжестью её тела, небольшой кованый сундучок (не там ли лежат её рукописи?), маленький столик... Не вижу у неё книг. Трудно назвать библиотекой полочку на стене с десятком томиков; а ведь через эту комнату ручьём течёт и русская и зарубежная литература: поэты посылают ей свои книги, друзья приносят всё заслуживающее внимания» (Лесман).

— Я бедная, но мне чужого не надо, как говорят кухарки, когда что-нибудь украдут! — смеялась Ахматова. (Правда, это было сказано по поводу несостоятельной ревности Анны Радловой, поэтессы, судьбой не менее, а в чём-то и более трагичной, чем у А.)

«Я... был совершенно потрясён. Чтобы звать меня...» — писал после знакомства с Ахматовой (1923) третий, гражданский муж Николай Пунин, ошарашенный тем, что она первая прислала ему записку: «Я сегодня буду в «Звучащей раковине». Приходите. Ахматова». — Они стали часто видеться: то вместе шли менять карточки на паёк, то он пригласит её к себе на завтрак.

И когда она спрашивала:

— Рад, что я пришла?

Довольно глупо отвечал:

— Ещё бы. — Мечтая про себя: «Взять бы её, закутать в мех... и везти в снежную пыль». А какие письма писал он ей! «Как я люблю в тебе эту склонность к бродяжничеству, когда ты крестишься на встречную церковь... а такая грешница...» Или: «Как стебель ты. Гибкая... Гибкая гибель...»

Как пустыня, ты мною печально любима,
Как пустыня, твоя беспощадна душа,
Ты стройна, словно струйка прозрачного дыма
Гашиша.
(Нат. Грушко)

Ахматовой посвящено поклонниками (и поклонницами, «Я научила женщин говорить... Но, Боже, как их замолчать заставить!») несколько сотен восторженных стихотворений, посланий, эпиграмм. Часть этих творений она сложила в особую папку, которая называлась «В ста зеркалах». В этой папке — посвящения от Гумилёва, Блока, Мандельштама, Кузмина, Клюева, Недоброво, Хлебникова, Пастернака, Асеева. Из молодых поэтов, окружавших Ахматову в последние годы её жизни, такой чести удостоились Бродский, Найман, Бобышев, Рейн.

Ты не тщеславна, не спесива,
Приятельница тихих муз,
Приветлива и молчалива.
(Лечащий А. врач П. Ланг)

В ожесточённые годины
Последним звуком высоты,
Короткой песней лебединой,
Одной звездой осталась ты.
(Шилейко)

В начале века профиль странный,
истончен он и горделив,
возник у музы.
Звук желанный раздался...
(С. Городецкий)

Как Чёрный ангел на снегу,
Ты показалась мне сегодня,
И утаить я не могу,
Есть на тебе печать Господня.
(Мандельштам)

«Красота страшна», — Вам скажут, —
Вы накинете лениво
Шаль испанскую на плечи...
(Блок)

Любовное свидание с Ахматовой
Всегда кончается тоской:
Как эту даму ни обхватывай,
Доска останется доской. —

— А что? По-моему, удачно, — шутила Анна Андреевна по поводу этой эпиграммы Бунина.

В начале шестидесятых годов многие молодые поэты старались попасть под удар критических статей, и даже интриговали для достижения своих целей. Для жизни эти статьи были уже не опасны, но приносили героям большую популярность в народе. Анна Андреевна сказала про таких поэтов:

— Боже мой, очередь на Голгофу.

Ахматова рассказывала, как в 20-е годы шла по Невскому с Пуниным; они завернули за угол Большой Морской и неожиданно столкнулись с Маяковским. Тот не удивился и сразу же сказал:

— А я иду и думаю: сейчас встречу Ахматову.

«Гениальный юноша, написавший «Облако в штанах» и «Флейту-позвоночник», — отзывалась о Маяковском Анна Андреевна. — ...Если бы его поэзия оборвалась перед революцией, в России был бы гениальный поэт. А писать: «Моя милиция меня бережёт», — это уже за пределами. Можно ли себе представить, чтобы Тютчев, например, написал: «Моя полиция меня бережёт»... «Впрочем, могу вам объяснить: он всё понял раньше всех. Во всяком случае, раньше нас всех. Отсюда «в окнах продукты, вина, фрукты», отсюда и такой конец...»

В феврале 1936 года Ахматова навестила Мандельштама в его ссылке, получив телеграмму, что тот находится при смерти. Несмотря на своё трудное положение, Ахматова не побоялась приехать к опальному поэту («Я не отрекаюсь ни от живых, ни от мёртвых!» — восклицал он), осталась верна старой дружбе. Оказалось, что всё не так уж и плохо, как показалось Ахматовой по тексту телеграммы, — что дало повод Осипу Эмильевичу потом со смехом говорить:

— Анна Андреевна обиделась, что я не умер!

Однажды Ахматова позвала к себе «на Мандельштама» Б. Бухштаба и Л. Гинзбург (1933). Но как раз в эти дни последних арестовали.

Анна Андреевна сказала с горечью Мандельштамам:

— Вот сыр, вот колбаса, а гостей — простите — посадили.

Про Осипа Эмильевича Ахматова говорила, что в его стихах очень сильно чувствуются интонации Кузмина (о Кузмине все «натренировались не говорить плохо»); и вообще, Мандельштам слишком прямолинеен, всегда под чьё-нибудь влияние попадает и постоянно кем-нибудь восхищается.

Вспоминала:

«Осип только что выучил итальянский язык и бредил Дантом, читая наизусть страницами (1933). Мы стали говорить о «Чистилище», и я прочла кусок из ХХХ песни (явление Беатриче)...

Мандельштам заплакал.

Я испугалась:

— Что такое?

То было бы нарушить божий рок —
Пройти сквозь Лету и вкусить губами
Такую снедь, не заплатив оброк
Раскаянья, обильного слезами.

ПРИМЕЧАНИЕ:

Mortuus est anno Domini — умер в таком-то году (лат.).

Анна Ахматова

Анна Ахматова. Pro et contra Антология. Том 1 Серия "Русский путь" С.-Пб., Издательство Русского Христианского гуманитарного института, 2001 Первый сборник Анны Ахматовой "Вечер", изданный в начале 1912 года, был вскоре распродан. Затем ее стихи появлялись в различных повременниках, а в марте 1914 года вышел новый сборник "Четки", в который включена также значительная часть стихотворений из "Вечера". Среди неповторенных стихов есть казненные с излишним жестокосердием {В конце мая 1915 г. вышло второе издание "Четок". Выдержки из "Четок", приводимые здесь, сверены со вторым изданием. -- Н. Н. }. По выходе первого сборника на стихах Ахматовой заметили печать ее личной своеобразности, немного вычурной; казалось, она и делала стихи примечательными. Но неожиданно личная складка Ахматовой, и не притязавшая на общее значение, приобрела, через "Вечер" и являвшиеся после стихи, совсем как будто не обоснованное влияние. В молодой поэзии обнаружились признаки возникновения ахматовской школы, а у ее основательницы появилась прочно обеспеченная слава. Если единичное получило общее значение, то, очевидно, источник очарования был не только в занимательности выражаемой личности, но и в искусстве выражать ее: в новом умении видеть и любить человека. Я назвал перводвижную силу ахматовского творчества. Какие точки приложения она себе находит, что приводит в движение своею работою и чего достигает -- это я стараюсь показать в моей статье. Пока не было "Четок", вразброд печатавшиеся после "Вечера" стихи ложились в тень первого сборника, и рост Ахматовой не осознавался вполне. Теперь он очевиден: перед глазами очень сильная книга властных стихов, вызывающих большое доверие. Оно, прежде всего, достигается свободою ахматовской речи. Не из ритмов и созвучий состоит поэзия, но из слов; из слов уже затем, по полному соответствию с внутренней их жизнью, и из сочетания этих живых слов вытекают, как до конца внутренностью слов обусловленное следствие, и волнения ритмов, и сияния звуков -- и стихотворение держится на внутреннем костяке слов. Не должно, чтобы слова стихотворения, каждое отдельно, вставлялись в ячейки некоей ритмо-инструментальной рамы: как ни плотно они будут пригнаны, чуть мысленно уберешь раму, все слова расскакиваются, как вытряхнутый типографский шрифт. К стихам Ахматовой последнее не относится. Что они построены на слове, можно показать на примере хотя бы такого стихотворения, ничем в "Четках" не выдающегося: Настоящую нежность не спутаешь Ни с чем, и она тиха. Ты напрасно бережно кутаешь Мне плечи и грудь в меха. И напрасно слова покорные Говоришь о первой любви. Как я знаю эти упорные, Несытые взгляды твои! Речь проста и разговорна до того, пожалуй, что это и не поэзия? А что, если еще раз прочесть и заметить, что когда бы мы так разговаривали, то для полного исчерпания многих людских отношений каждому с каждым довольно было бы обменяться двумя-тремя восьмистишиями -- и было бы царство молчания. А не в молчании ли слово дорастает до той силы, которая пресуществляет его в поэзию? Настоящую нежность не спутаешь Ни с чем, -- какая простая, совсем будничная фраза, как она спокойно переходит из стиха в стих, и как плавно и с оттяжкою течет первый стих -- чистые анапесты, коих ударения отдалены от концов слов, так кстати к дактилической рифме стиха. Но вот, плавно перейдя во второй стих, речь сжимается и сечется: два анапеста, первый и третий, стягиваются в ямбы, а ударения, совпадая с концами слов, секут стих на твердые стопы. Слышно продолжение простого изречения: нежность не спутаешь Ни с чем, и она тиха, -- но ритм уже передал гнев, где-то глубоко задержанный, и все стихотворение вдруг напряглось им. Этот гнев решил все: он уже подчинил и принизил душу того, к кому обращена речь; потому в следующих стихах уже выплыло на поверхность торжество победы -- в холодноватом презрении: Ты напрасно бережно кутаешь... Чем же особенно ясно обозначается сопровождающее речь душевное движение? Самые слова на это не расходуются, но работает опять течение и падение их: это "бережно кутаешь" так изобразительно и так, если угодно, изнеженно, что и любимому могло бы быть сказано, оттого тут и бьет оно. А дальше уже почти издевательство в словах: Мне плечи и грудь в меха -- этот дательный падеж, так приближающий ощущение и выдающий какое-то содрогание отвращения, а в то же время звуки, звуки! "Мне плечи и грудь..." -- какой в этом спондее и анапесте нежный хруст все чистых, все глубоких звуков. Но вдруг происходит перемена тона на простой и значительный, и как синтаксически подлинно обоснована эта перемена: повторением слова "напрасно" с "и" перед ним: И напрасно слова покорные... На напрасную попытку дерзостной нежности дан был ответ жесткий, и особо затем оттенено, что напрасны и покорные слова; особливость этого оттенения очерчивается тем, что соответствующие стихи входят уже в другую рифмическую систему, во второе четверостишие: И напрасно слова покорные Говоришь о первой любви. Как это опять будто заурядно сказано, но какие отсветы играют на лоске этого щита -- щит ведь все стихотворение. Не сказано: и напрасны слова покорные, -- но сказано: и напрасно слова покорные говоришь... Усиление представления о говорении не есть ли уже и изобличение? И нет ли иронии в словах: покорные, о первой? И не оттого ли ирония так чувствуется, что эти слова выносятся на стянутых в ямбы анапестах, на ритмических затаениях? В последних двух стихах: Как я знаю эти упорные, Несытые взгляды твои, -- опять непринужденность и подвижная выразительность драматической прозы в словосочетании, а в то же время тонкая лирическая жизнь в ритме, который, вынося на стянутом в ямб анапесте слово "эти", делает взгляды, о которых упоминается, в самом деле "этими", то есть вот здесь, сейчас видимыми. А самый способ введения последней фразы, после обрыва предыдущей волны, восклицательным словом "как", -- он сразу показывает, что в этих словах нас ждет нечто совсем новое и окончательное. Последняя фраза полна горечи, укоризны, приговора и еще чего-то. Чего же? -- Поэтического освобождения от всех горьких чувств и от стоящего тут человека; он несомненно чувствуется, а чем дается? Только ритмом последней строки, чистыми, этими совершенно свободно, без всякой натяжки раскатившимися анапестами; в словах еще горечь: "несытые взгляды твои", но под словами уже полет. Стихотворение кончилось на первом вздроге крыльев, но если бы его продолжить, ясно: в пропасть отрешения отпали бы действующие лица стихотворения, но один дух трепетал бы, вольный, на недосягаемой высоте. Так освобождает творчество. В разобранном стихотворении всякий оттенок внутреннего значения слова, всякая частность словосочетания и всякое движение стихового строя и созвучия -- все работает в сообразовании и в соразмерности с другим, все к общей цели, и бережение средств таково, что сделанное ритмом уже делается, например, значением; ничто, наконец, не идет одно вопреки другому: нет трения и взаимоуничтожения сил. Оттого-то так легко и проникает в нас это такое, оказывается, значительное стихотворение. А если обратить внимание на его стройку, то придется еще раз убедиться в вольности и силе ахматовской поэтической речи. Восьмистишие из двух простых четырехстрочных рифмических систем распадается на три синтактических системы: первая обнимает две строки, вторая -- четыре, и третья -- снова две; таким образом, вторая синтактическая система, крепко сцепленная рифмами с первой и третьей, своим единством прочно связует обе рифмические системы, притом хоть и крепкою, но упругою связью: выше я отметил, говоря о драматической действенности способа введения второго "напрасно", что смена рифмических систем тут и надлежаще чувствуется и производительно работает. Итак, при разительной крепости стройки, какая в то же время напряженность упругими трепетаниями души! Стоит отметить, что описанный прием, то есть перевод цельной синтактической системы из одной ритмической системы в другую, так, что фразы, перегибая строфы в средине, скрепляют их края, а строфы то же делают с фразами, -- один из очень свойственных Ахматовой приемов, которым она достигает особенной гибкости и вкрадчивости стихов, ибо стихи, так сочлененные, похожи на змей. Этим приемом Анна Ахматова иногда пользуется с привычностью виртуоза. Разобранное стихотворение показывает, как говорит Ахматова. Ее речь действенна, но песнь еще сильнее узывает душу. В этом можно убедиться по стихотворению: Углем наметил на левом боку Место, куда стрелять, Чтоб выпустить птицу -- мою тоску В пустынную ночь опять. Милый, не дрогнет твоя рука, И мне не долго терпеть. Вылетит птица -- моя тоска, Сядет на ветку и станет петь. Чтоб тот, кто спокоен в своем дому, Раскрывши окно, сказал: "Голос знакомый, а слов не пойму", И опустил глаза. В песне, как прежде в речи, та же непринужденность словорасположения -- этих слов, без насилия над языком, не соединить иначе, как в эти стихи: стихи выпелись из просто сказанных слов; оттого такими искренними и острыми они воспринимаются. Примечателен их песенный лад: он -- свободный стих дактило-хореического ключа, живой и впечатлительный; начинаясь чисто дактилической строкой и в последующих стихах то и дело, особенно в конце стихов, сменяя дактили на хореи, стихотворение особенную нежную томность приобретает от запевов (анакруз) третьего, четвертого, шестого, девятого и десятого стихов, от этих лишних, до первого главного ударения, в начале стиха раздающихся слогов. Например, начало второй строфы: Милый, не дрогнет твоя рука, И мне не долго терпеть. Стихотворение сложено в трех строфах. Первая построена эподически: четные стихи, трехударные, короче нечетных, четырехударных. Вторая строфа начинается такой же стройкою: второй стих трехударен; поэтому того же ждешь и от четвертого, но вдруг он оказывается, как нечетный, четырехударным. Этот стих: Сядет на ветку и станет петь, -- на котором происходит перелом лирической волны -- и значительность стиха еще приподнимается именно ритмическим его перенасыщением, которое, таким образом, исполняет определенную и необходимую в целом стихотворении работу. Лирический перелом именно в конце второй строфы еще яснее чувствуется по сопоставлению с песенной связью двух первых строф -- с тем, как они скликаются между собою третьими своими, очень певучими стихами: Чтоб выпустить птицу -- мою тоску и Вылетит птица -- моя тоска. Третья строфа, таким образом, как бы обособлена: она снова эподического строения, по образцу первой; только в последнем стихе первый, везде ударяемый (с необходимою оговоркою о строках с запевами) слог ударение теряет (тут -- не запев, так как первое ударение ложится на четвертом слоге), отчего стих становится особенно легким, совсем летучим. И недаром, а в полном соответствии с вызываемым им видением; ведь это стих: И опустил глаза. Какой он нежный и скромный, а самое верное -- тающий. В чем же источник этого последнего ощущения? Конечные созвучия во всем стихотворении -- рифмы, во всем, кроме одного созвучия, связующего именно последний стих с десятым: сказал -- глаза. Оно -- ассонанс, и несовпадение созвучия в том, что в откликающемся стихе недоговорен, как тонкое облако, растаял последний звук л, но, чтобы не убыло нежности, этот нежный звук вообще не пропал: созвучие начинается очень глубоко, и только первый звук слова "сказал" -- с -- оставлен без отклика, затем идет созвучие гортанных к и г, созвучие а, з, и опять а; а то л, которое в десятом стихе, слышится в конце созвучного слова, в двенадцатом легло к началу, между гортанным и первым а: сказал -- глаза. В дальнейшем, когда мне случится касаться отдельных стихотворений, я уже не буду говорить о том, как волнующаяся душа творения выявляется в звучащей плоти слова. В разобранных стихотворениях и без подчеркивания поражает струнная напряженность переживаний и безошибочная меткость острого их выражения. В этом сила Ахматовой. С какой радостью, что больше уже не придется, хоть вот в этом, в затронутом ею, томиться невыразимостью, читаешь точно в народной словесности родившиеся речения: Безвольно пощады просят Глаза. Что мне делать с ними, Когда при мне произносят Короткое, звонкое имя? Или такое: Столько просьб у любимой всегда, У разлюбленной просьб не бывает. Человек века томится трудностью речи о своей внутренней жизни: столького не выговорить за неустройством слов -- и, прижатый молчанием, дух медлит в росте. Те поэты, которые, как древле Гермес, обучают человека говорить, на вольный рост выпускают внутренние его силы и, щедрые, надолго хранят его благодарную память. Напряжение переживаний и выражений Ахматовой дает иной раз такой жар и такой свет, что от них внутренний мир человека скипается с внешним миром. Только в таких случаях в стихах Ахматовой возникает зрелище последнего; оттого и картины его не отрешенно пластичны, но, пронизанные душевными излучениями, видятся точно глазами тонущего: Рассветает. И над кузницей Подымается дымок. Ах, со мной, печальной узницей, Ты опять побыть не смог. Или продолжение стихотворения о просящих пощады глазах: Иду по тропинке в поле Вдоль серых сложенных бревен. Здесь легкий ветер на воле По-весеннему свеж, неровен. Иногда лирическая скромность заставляет Ахматову едва намекнуть на страдание, ищущее выражения в природе, но в описании все-таки слышны удары сердца: Ты знаешь, я томлюсь в неволе, О смерти Господа моля. Но все мне памятна до боли Тверская скудная земля. Журавль у ветхого колодца, Над ним, как кипень, облака, В полях скрипучие воротца И запах хлеба, и тоска. И те неяркие просторы, Где даже голос ветра слаб, И осуждающие взоры Спокойных загорелых баб. Однако слезы текут из глаз от этого безголосого ветра. Уже по вышеприведенным стихам Ахматовой заметно присутствие в ее творчестве властной над душою силы. Она не в проявлении "сильного человека" и не в выражении переживаний, дерзновенно направленных на впечатлительность душ: лирика Ахматовой полнится противоположным содержанием. Нет, эта сила в том, до какой степени верно каждому волнению, хотя бы и от слабости возникшему, находится слово, гибкое и полнодышащее, и, как слово закона, крепкое и стойкое. Впечатление стойкости и крепости слов так велико, что, мнится, целая человеческая жизнь может удержаться на них; кажется, не будь на той усталой женщине, которая говорит этими словами, охватывающего ее и сдерживающего крепкого панциря слов, состав личности тотчас разрушится и живая душа распадется в смерть. И надобно сказать, что страдальческая лирика, если она не дает только что описанного чувства -- нытье, лишенное как жизненной правды, так и художественного значения. Если ты все стонешь о предсмертном страдании и не умираешь, не станет ли презренною слабость твоей дрябло лживой души? -- или пусть будет очевидным, что, в нарушение законов жизни, чудесная сила, не сводя тебя с пути к смерти, каждый раз удерживает у самых ворот. Жестокий целитель Аполлон именно так блюдет Ахматову. "И умерла бы, когда бы не писала стихов", говорит она каждою страдальческою песней, которая оттого, чего бы ни касалась, является еще и славословием творчеству. Жизнеспасительное действие поэзии в составе лирической личности Ахматовой предопределяет и круг ее внимания, и способ ее отношения к явлениям, в этот круг входящим. Тот, кому поэзия -- спаситель жизни, из боязни очутиться вдруг беззащитным, не распустит своих творческих способностей на наблюдательские прогулки по окрестностям и не станет писать о том, до чего ему мало дела, но для себя сохранит все свое искусство. По той же основной причине не с исследовательским любопытством, в котором мне всегда чудится недоброжелательство к человеку, смотрит она на личную жизнь. Всегда пристрастно и порывисто ее осознание жизненного мгновения, и всегда это сознание совпадает с жизненной задачей мгновения; а не в этом ли источник истинного лиризма? Я не хочу сказать, что лиризмом исчерпываются творческие способности Ахматовой. В тех же "Четках" напечатан эпический отрывок: белые пятистопные ямбы наплывают спокойно и ровно и так мягко запениваются. В то время я гостила на земле. Мне дали имя при крещеньи -- Анна, Сладчайшее для губ людских и слуха. У этого стиха не та душа, что у лирического стиха Ахматовой. Судя по этому образцу, не-лирические задачи будут разрешаться ею в пристойной тому форме: в поэме, в повести, в драме; но форма лирического стихотворения никогда не является у нее лишь ложным обличием нелирических по существу переживаний {В Аполлоне 1915 г., кн. 3, напечатана превосходная поэма Ахматовой: "У самого моря", подтверждающая высказанные здесь соображения. -- Н. Н. }. Творчество Ахматовой не стремится напечатлиться на душу извне, показывая глазам зрелище отчетливых образов или наполняя уши многотонной музыкой внешнего мира, но ему дорого трепетать своими созданиями в самой груди, у сердца слушателя, и ластиться у его горла. Ее стихи сотворены, а не сочинены. Во всяком случае она, не губя обаяния своей лирики, не могла бы позволить себе того пышного красования сочинительскою силою, которое художнику, отличающемуся большею душевною устойчивостью, не только не повредило бы, но могло бы явиться в нем даже источником очарования. Сказанным предопределяется безразличное отношение Ахматовой к внешним поэтическим канонам. Наблюдение над формою ее стихов внушает уверенность в глубоком усвоении ею и всех формальных завоеваний новейшей поэзии и всей, в связи с этими завоеваниями возникшей чуткости к бесценному наследству действенных поэтических усилий прошлого. Но она не пишет, например, в канонических строфах. Нет у нее, с другой стороны, ни одного стихотворения, о котором бы можно было сказать, что оно написано исключительно, или главным образом, или хоть сколько-нибудь для того, чтобы сделать опыт применения того или иного новшества, или использовать в крайнем напряжении то или иное средство поэтического выражения. Средства, новые ли, старые ли, берутся ею те, которые непосредственно трогают в душе нужную по развитию стихотворения струну. Поэтому, если Ахматовой в странствии по миру поэзии случится вдруг направиться и по самой что ни на есть езжалой дороге, мы и тогда следуем за нею с неослабно бодрой восприимчивостью. Целее не подражать ей, если в своих скитаниях руководствуешься картами и путеводителем, а не природным знанием местности. Когда стихи выпеваются так, как у Ахматовой, к творческой минуте применимы слова Тютчева о весне: Была ль другая перед нею, О том не ведает она. Естественное дело, что, обладая вышеописанными свойствами, ахматовские стихи волнуют очень сильно и не одним только лирическим волнением, но и всеми жизненными волнениями, возбудившими к деятельности творческую способность. Из двух взглядов на поэзию: из убеждения, что человеческие волнения должны быть переработаны в ней до полной незаразительности, так, чтобы воспринимающий лишь отрешенно созерцал их, а трепетал только одною эстетической эмоцией, и из предположения, что и самые жизненные волнения могут стать материалом искусства, которое тогда одержит всего человека, гармонизируя его вплоть до физических чувств, -- я предпочитаю второй взгляд и хвалю в Ахматовой то, что может показаться недостатком иному любителю эстетических студней. Вот эта действенность стихов Ахматовой вынуждает отнестись ко всему в них выраженному с повышенной степенью серьезности. Несчастной любви и ее страданиям принадлежит очень видное место в содержании ахматовской лирики -- не только в том смысле, что несчастная любовь является предметом многих стихотворений, но и в том, что в области изображения ее волнений Ахматовой удалось отыскать общеобязательные выражения и разработать поэтику несчастной любви до исключительной многоорудности. Не окончательны ли такие выражения, как приведенное выше о том, что у разлюбленной не бывает просьб, или такие: Говоришь, что рук не видишь, Рук моих и глаз. Или: Когда пришли холода, Следил ты уже бесстрастно За мной везде и всегда, Как будто копил приметы Моей нелюбви. Или это стихотворение: У меня есть улыбка одна. Так, движенье чуть видное губ. Для тебя я ее берегу -- Ведь она мне любовью дана. Все равно, что ты наглый и злой, Все равно, что ты любишь других. Предо мной золотой аналой, И со мной сероглазый жених. Много таких же, а, может быть, и еще более острых и мучительных выражений найдется в "Четках", и, однако, нельзя сказать об Анне Ахматовой, что ее поэзия -- "поэзия несчастной любви". Такое определение, будь оно услышано человеком, внимательно вникшим в "Четки", было бы для него предлогом к неподдельному веселью, -- так богата отзвуками ахматовская несчастная любовь. Она -- творческий прием проникновения в человека и изображения неутолимой к нему жажды. Такой прием может быть обязателен для поэтесс, женщин-поэтов, такие сильные в жизни, такие чуткие ко всем любовным очарованиям женщины, когда начинают писать, знают только одну любовь, мучительную, болезненно-прозорливую и безнадежную. Чтобы понять причину этого, надо в понятии поэтессы, женщины-поэта, сделать сначала ударение на первом слове и вдуматься в то, как много за всю нашу мужскую культуру любовь говорила о себе в поэзии от лица мужчины и как мало от лица женщины. Вследствие этого искусством до чрезвычайности разработана поэтика мужского стремления и женских очарований, и, напротив, поэтика женских волнений и мужских обаяний почти не налажена. Мужчины-поэты, создавая мужские образы, сосредоточивались на общечеловеческом в них, оставляя любовное в тени, потому что и влеклись к нему мало, да и не могли располагать необходимой полярной чуткостью к нему. Оттого типы мужественности едва намечены и очень далеки от кристаллизованности, полученной типами женственности, приведенными к законосообразной цельности. Довольно ведь назвать цвет волос и определить излюбленную складку губ, чтобы возник целостный образ женщины, сразу определимый в некотором соотношении к религиозному идеалу вечноженственности. А не через эту ли вечноженственность мужчина причащается горних сфер? И если иной раз в различных изломах нашей мужской культуры берется под сомнение самая допустимость женщины в горние сферы, то не потому ли это, что для нее нет туда двери, соответствующей нашей вечной женственности? В разработке поэтики мужественности, которая помогла бы затем создать идеал вечномужественности и дать способ определять в отношении к этому идеалу каждый мужской образ, -- путь женщины к религиозной ее равноценности с мужчиною, путь женщины в Храм {В довольно многочисленных статьях о "Четках" высказывались подобные же мысли и притом столь часто, что мои соображения в настоящее время являются лишь обстоятельной формулировкой общего места. -- H. H. }. Вот жажда этого пути, пока не обретенного, -- потому и несчастна любовь, -- есть та любовь, которою на огромной глубине дышит каждое стихотворение Ахматовой, с виду посвященное совсем личным страданиям. Это ли "несчастная любовь"? Теперь в том же понятии поэтессы, женщины-поэта, надо перенести ударение на второе слово и вспомнить Аполлона, несчастно влюбившегося бога-поэта, вспомнить, как он преследовал Дафну и как, наконец, настигнутая, она обернулась лавром -- только венком славы... Вечное колесо любви поэтов! Страх, который они внушают глубинностью своих поползновений, заставляет бежать от них: они это сами знают и честно предупреждают. Тютчев говорит деве, приглашая ее не верить поэтовой любви: Невольно кудри молодые Он обожжет своим венцом -- и дальше: Он не змеею сердце жалит, Но как пчела его сосет. В составе любовной жажды, выражаемой в "Четках", ясно чувствуется стихия именно этой пчелиной жажды, для утоления которой слишком мало, чтобы любимый любил. И не темная ли догадка о скудости просто любви заставляет мужчину как-то глупо бежать от женщины-поэта, оставляя ее в отчаянии непонимания. Отчего ушел ты? Я не понимаю... Или в другом стихотворении: О, я была уверена, Что ты придешь назад. И что-то, хоть и очень мелко человеческое, но все-таки понимал тот, кто, как сообщается в одном стихотворении, в день последнего свидания...говорил о лете и о том, Что быть поэтом женщине -- нелепость. Желание напечатлеть себя на любимом, несколько насильническое, но соединенное с самозабвенной готовностью до конца расточить себя, с тем, чтобы снова вдруг воскреснуть и остаться цельным, и отрешенно ясным, -- вот она, поэтова любовь. С путями утоления этой любви иногда нельзя примириться -- так оскорбительны они для обыкновенного сердца: Оттого, что стали рядом Мы в блаженный миг чудес, В миг, когда над Летним садом Месяц розовый воскрес, -- Мне не надо ожиданий У постылого окна И томительных свиданий. Вся любовь утолена. Неверна и страшна такая любовь; но из нее же текут лучи, обожествляющие любимое, или, по крайней мере, делающие его видимым. Алоллоново томление по напечатлению на недрах личности сливается с женственным томлением по вечно-мужественному -- ив лучах великой любви является человек в поэзии Ахматовой. Мукой живой души платит она за его возвеличение. Но не только страдания несчастной любви выражает лирика Ахматовой. В меньшем количестве стихотворений, но отнюдь не с меньшей силой, выпевает она и другое страдание: острую неудовлетворенность собою. Несчастная любовь, так проникшая в самую сердцевину личности, а в то же время и своею странностью и способностью мгновенно вдруг исчезнуть внушающая подозрение в выдуманности, так что, мнится, самодельный призрак до телесных болей томит живую душу, -- эта любовь многое поставит под вопрос для человека, которому доведется ее испытать; горести, причиняющие смертельные муки и не приносящие смерти, но при крайнем своем напряжении вызывающие чудо творчества, их мгновенно обезвреживающее, так что человек сам себе являет зрелище вверх дном поставленных законов жизни; неимоверные воспарения души без способности спускаться, так что каждый взлет обрывается беспомощным и унизительным падением, -- все это утомляет и разуверяет человека. Из такого опыта родятся, например, такие стихи: Ты письмо мое, милый, не комкай, До конца его, друг, прочти. Надоело мне быть незнакомкой, Быть чужой на твоем пути. Не гляди так, не хмурься гневно, Я любимая, я твоя. Не пастушка, не королевна И уже не монашенка я -- В этом сером будничном платье, На стоптанных каблуках... Кажется, только мертвый с такой остротою мог бы вспоминать о жизни, с какой Ахматова вспоминает о времени, когда она не вошла еще в свой испепеляющий опыт; а едва свойства этого опыта будут ею определены, мы увидим, что в мечтах огромного большинства людей он -- лучшая доля. Вот что говорит она, вспоминая Севастополь: Вижу выцветший флаг над таможней И над городом жуткую муть. Вот уж сердце мое осторожней Замирает, и больно вздохнуть. Стать бы снова приморской девчонкой, Туфли на босу ногу надеть, И закладывать косы коронкой, И взволнованным голосом петь. Все глядеть бы на хмурые главы Херсонского храма с крыльца И не знать, что от счастья и славы Безнадежно дряхлеют сердца. И еще -- надобно много пережить страданий, чтобы обратиться к человеку, который пришел утешить, с такими словами: Что теперь мне смертное томленье! Если ты еще со мной побудешь, Я у Бога вымолю прощенье И тебе, и всем, кого ты любишь. Такое самозабвение дается не только ценою великого страдания, но и великой любви. Эти муки, жалобы и такое уж крайнее смирение -- не слабость ли это духа, не простая ли сентиментальность? Конечно, нет: самое голосоведение Ахматовой, твердое и уж скорее самоуверенное, самое спокойствие в признании и болей, и слабостей, самое, наконец, изобилие поэтически претворенных мук, -- все свидетельствует не о плаксивости по случаю жизненных пустяков, но открывает лирическую душу скорее жесткую, чем слишком мягкую, скорее жестокую, чем слезливую, и уж явно господствующую, а не угнетенную. Огромное страдание этой совсем не так легко уязвимой души объясняется размерами ее требований, тем, что она хочет радоваться ли, страдать ли только по великим поводам. Другие люди ходят в миру, ликуют, падают, ушибаются друг о друга, но все это происходит здесь, в средине мирового круга; а вот Ахматова принадлежит к тем, которые дошли как-то до его края -- и что бы им повернуться и пойти обратно в мир? Но нет, они бьются, мучительно и безнадежно, у замкнутой границы, и кричат, и плачут. Непонимающий их желания считает их чудаками и смеется над их пустячными стонами, не подозревая, что если бы эти жалкие, исцарапанные юродивые вдруг забыли свою нелепую страсть и вернулись в мир, то железными стопами пошли бы они по телам его, живого мирского человека; тогда бы он узнал жестокую силу там у стенки по пустякам слезившихся капризниц и капризников. Конечно, биение о мировые границы -- действие религиозное, и если бы поэзия Ахматовой обошлась без сильнейших выражений религиозного чувства, все раньше сказанное было бы неосновательно и произвольно. Но она сама указывает на религиозный характер своего страдальческого пути, кончая одно стихотворение такими строками: В этой жизни я немного видела, Только пела и ждала. Знаю: брата я не ненавидела И сестры не предала. Отчего же Бог меня наказывал Каждый день и каждый час? Или это ангел мне указывал Путь, неведомый для нас? Как Ахматова знает упоение молитвы, можно судить по описанию молящихся перед мощами святой: И, согнувшись, бесслезно молилась Ей о слепеньком мальчике мать. И кликуша без голоса билась, Воздух силясь губами поймать. Нельзя не отметить, как здесь живет напряжение чуть шевелящихся губ, свойственное немой молитве: все губные, так часто встречающиеся в этой строфе: б, п и м, стоят или в начале, или в конце слов, или смежны с ударяемым гласным, например: губами поймать. Примечательно, что ни одного р нет во всей строфе. Наконец, весь вышеописанный жизненный опыт, в молитвенно покаянном осознании, приводит к такому смирению: Ни розою, ни былинкою Не буду в садах Отца. Я дрожу над каждой соринкою, Над каждым словом глупца. Религиозный путь так определен в Евангелии от Луки (гл. 17, ст. 33): "Иже аще взыщет душу свою спасти, погубит ю: и иже аще погубит ю, живит ю". Еще в "Вечере" Ахматова говорила: ...Не печально, Что души моей нет на свете. А стихи, кончающиеся упоминанием об указуемом ангелом пути, начинаются так: Пожалей о нищей, о потерянной, О моей живой душе... Для такой души есть прибежище в Таинстве Покаяния. Можно ли сомневаться в безусловной подлинности религиозного опыта, создавшего стихотворение "Исповедь": Умолк простивший мне грехи. Лиловый сумрак гасит свечи. И темная епитрахиль Накрыла голову и плечи. Не тот ли голос: "Дева! встань". Удары сердца чаще, чаще... Прикосновение сквозь ткань Руки, рассеянно крестящей. Не дочь ли Иаира? При общем охвате всех впечатлений, даваемых лирикой Ахматовой, получается переживание очень яркой и очень напряженной жизни. Прекрасные движения души, разнообразные и сильные волнения, муки, которым впору завидовать, гордые и свободные соотношения людей, и все это в осиянии и в пении творчества, -- не такую ли именно человеческую жизнь надо приветствовать стихами Фета: Как мы живем, так мы поем и славим, И так живем, что нам нельзя не петь. А так как описанная жизнь показана с большою силою лирического действия, то она перестает быть только личною ценностью, но обращается в силу, подъемлющую дух всякого, воспринявшего ахматовскую поэзию. Одержимые ею, мы и более ценной и более великой видим и свою, и общую жизнь, и память об этой повышенной оценке не изглаживается -- оценка обращается в ценность. И если мы, действительно, как я думаю, вплываем в новую творческую эпоху истории человечества, то песнь Ахматовой, работая в ряду многих других сил на восстановление гордого человеческого самочувствия, в какой бы малой мере то ни было, но не помогает ли нам грести? В частности же лирика, так много занимающаяся человеком и притом не уединенным я, но его соотношениями с другими людьми: то в любви к другому, то в любви другого к себе, то в разлюблении, то в ревности, в обиде, в самоотречении и в дружбе, -- такая лирика не отличается ли глубоко гуманистическим характером? Способ очертания и оценки других людей полон в стихах Анны Ахматовой такой благожелательности к людям и такого ими восхищения, от которых мы не за года только, но, пожалуй, за всю вторую половину XIX века отвыкли. У Ахматовой есть дар геройского освещения человека. Разве нам самим не хотелось бы встретить таких людей, как тот, к которому обращены хотя бы такие, уже раз приведенные строки: Помолись о нищей, о потерянной, О моей живой душе, Ты, в своих путях всегда уверенный, Свет узревший в шалаше. Или такого: А ты письма мои береги, Чтобы нас рассудили потомки, Чтоб отчетливей и ясней Ты был виден им, мудрый и смелый. В биографии славной твоей Разве можно оставить пробелы? Или такого: Прекрасных рук счастливый пленник На левом берегу Невы, Мой знаменитый современник. Случилось, как хотели вы. Или -- тут уже нельзя отказать себе в приведении всего стихотворения: оно образец того, как надобно показывать героев: Как велит простая учтивость, Подошел ко мне, улыбнулся; Полуласково, полулениво Поцелуем руки коснулся -- И загадочных древних ликов На женя поглядели очи... (На какую вышину взлет, сразу, мгновенно -- сила-то, значит, какая!) Десять лет замираний и криков, Все мои бессонные ночи Я вложила в тихое слово И сказала его напрасно. Отошел ты, и стало снова На душе и пусто, и ясно. Не только умом, славою и красотой (хоть и излюблены эти качества гуманистами) обильны люди Ахматовой, но и души у них бывают то такие черные, как у того, для кого берегутся лучшие улыбки, то такие умилительные, что одно воспоминание о них целительно: Солнце комнату наполнило Пылью желтой и сквозной. Я проснулась и припомнила: Милый, нынче праздник твой. Оттого и оснеженная Даль за окнами тепла, Оттого и я, бессонная, Как причастница спала. Не должно говорить, что стоит это сравнение, если только не напрасно я писал выше о другом Таинстве. Я думаю, все мы видим приблизительно тех же людей, и, однако, прочитав стихи Ахматовой, мы наполняемся новой гордостью за жизнь и за человека. Большинство из нас пока ведь совсем иначе относится к людям; еще в умерших так-сяк можно предположить что-нибудь высокое, но в современниках? -- как не пожать плечами... Но вопрос, не оказываются ли именно стихи верным постижением настоящего; если так, то она не только помогает плыть к стране новой культуры, но уже завидела ее и возвещает нам: "Земля". Еще недавно, созерцая происходившие в России события, мы с гордостью говорили: "Это -- история". Что же, история еще раз подтвердила, что крупные ее события только тогда бывают великими, когда в прекрасных биографиях вырастают семена для засева народной почвы. Стоит благодарить Ахматову, восстановляющую теперь достоинство человека: когда мы перебегаем глазами от лица к лицу и встречаем то тот, то другой взгляд, она шепчет нам: "Это -- биографии". Уже? Ее слушаешь, как благовест; глаза загораются надеждою, и полнишься тем романтическим чувством к настоящему, в котором так привольно расти непригнетенному человеконенавистничеством Духу {Надобно помнить, что это писалось весною 1914 г. С тех пор история снова заполнила всю жизнь человечества такими жертвенными делами и такими роковыми, каких и видано прежде не бывало. И слава Богу, что люди, действительно, оказались беспредельно прекраснее, чем о них думали; это в особенности относится к тому, столь оклеветанному до войны русскому молодому поколению, к которому принадлежат почти все рядовые и младшие офицеры нашей армии и которое, таким образом, выносит на себе светлое будущее России и мира. К Ахматовой надо отнестись с тем большим вниманием, что она во многом выражает дух этого поколения и ее творчество любимо им. -- H. H. }. После всего написанного мне странно предсказать то, в чем я, однако, уверен. После выхода "Четок" Анну Ахматову, "ввиду несомненного таланта поэтессы", будут призывать к расширению "узкого круга ее личных тем". Я не присоединяюсь к этому зову -- дверь, по-моему, всегда должна быть меньше храмины, в которую ведет: только в этом смысле круг Ахматовой можно назвать узким. И вообще, ее призвание не в расточении вширь, но в рассечении пластов, ибо ее орудия -- не орудия землемера, обмеряющего землю и составляющего опись ее богатым угодьям, но орудие рудокопа, врезающегося в глубь земли к жилам драгоценных руд. Впрочем, Пушкин навсегда дал поэту закон; его, со всеми намеками на содержание строфы, в которую он входит, я и приведу здесь: Идешь, куда тебя влекут Мечтанья тайные. Такой сильный поэт, как Анна Ахматова, конечно, последует завету Пушкина.

Молитва Анны Ахматовой

О чем молятся люди? О том, чтобы Господь даровал им – счастье, радость, изменения к лучшему… Мало кто ищет испытания, боль, молит о страданиях. И в них находит смысл жизни. Но для творца определенного склада это естественно – без переживаний, горьких прозрений, разочарований, блужданий в потемках и умении находить выход из разных тупиков нет повода для написания художественного произведения. Анна Ахматова относилась к числу редких людей, которых страдания очищают и закаляют. Ее лирические герои стремятся к стоицизму. Желают преодолеть все земные опасения и обрести бесстрашие:

«Дай мне черные ночи недуга,
Задыханья, бессоницу, жар,
Отыми и ребенка, и друга,
И таинственный песенный дар.
Так молюсь за Твоей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над темной Россией
Стала облаком в славе лучей».

Понятно, что нет смысла пояснять стихи – поэтесса сказала все, что хотела. Но мне хочется проанализировать все это не столько для потенциальных читателей, сыграв роль популяризатора классики, сколько для себя самой. Потому что автор мне близок по духу. Возможно, поняв Ахматову, я пойму что-то важное в себе.

«Отыми и ребенка, и друга, и таинственный песенный дар», - в ситуации, когда стране угрожает опасность уничтожения, она готова пожертвовать даже призванием, отказаться от вдохновения. Это жертва из жертв для художника.

Все ее творчество – индивидуальный диалог с Богом. Попытка Его услышать. Отдать Ему все. Лирическая героиня безжалостна к себе. Она сурово снимает со своей души один за другим защитные покровы и обнажает самую суть.

Вот показательные строки:

«В то время я гостила на земле,
Мне дали имя при крещенье – Анна,
Сладчайшее для губ людских и слуха».

Спокойная, отстраненная самоирония. Ахматова – наблюдатель. Она и романтик, и реалист. Никогда в своих фантазиях она не позволяет себе уноситься от реальности настолько, чтобы стать смешной, нелепой, карикатурной, экзальтированной. Дает себе мысленную команду: «Стоп». Пытается взглянуть на себя со стороны – и улыбнуться.

Сарказм пронизывает все сюжетные линии ее поэтики – она может иронизировать и над мистикой, религией, хотя часть ее натуры откликается на все это:

«И вот таким себе я представляла
Посмертное блуждание души».

У ее Бога есть чувство юмора. Иной ей стал бы скучен. При этом Он трезво мыслит. Лирические героини адекватны - потому что именно к такому Богу прислушиваются.

Литература об Ахматовой пронизана рассуждениями о том, что она не признавала деления женщин на святых и блудниц, и в ее героинях есть и то, и другое. Мне не очень нравятся эти выражения. Она просто не человек крайностей. Живая душа, наделенная редким для поэта даром – чувством меры и умением абстрагироваться от эмоций. Она - не только женщина, купающаяся в своих чувствах, Ахматова – мыслитель, созерцатель, философ. Это меня она и привлекает.

Любовь – нечто гораздо более интересное, чем обмен высокопарными комплиментами, это некий интеллектуальный поединок, философский спор. Стиль у нее – монологический, исповедальный. В ней есть и бунтарь, и смиренный человек. И они дополняют друг друга. Сущность лирической героини Ахматовой самодостаточна, она в самой себе находит новые смыслы, другие измерения, выдуманные миры.

Эти строки Гумилева точно отражают ее образ:

«И ты ушла в простом и древнем платье,
Похожая на древнее Распятье».

Ахматова внешне напоминала и светских дам, и пуританок. С возрастом в ней стало больше проступать второе. И она органична в чеканной строгой печальной поступи женщины, которую описывает, как бы глядя на нее со стороны.

Она трагик с чувством юмора. В ее стихах я слышу реквием – несмолкающую мощную мрачную ноту. Как будто гудящий колокол.

Обыденность ее меньше интересует, вот, например, показательные строки:

«Ведь где-то есть простая жизнь и свет,
Прозрачный, теплый и веселый…
Там с девушкой через забор сосед
Под вечер говорит, и слышат только пчелы
Нежнейшую из всех бесед.

А мы живем торжественно и трудно
И чтим обряды наших горьких встреч
Когда с налету ветер безрассудный
Чуть начатую обрывает речь, -

Но ни на что не променяем пышный
Гранитный город славы и беды,
Широких рек сияющие льды,
Бессолнечные, мрачные сады
И голос Музы еле слышный».

Это концентрат ее творческого мира. Но Ахматова - человек, который способен радоваться и тому, что его окружает. Отдыхать от своей требовательной музы, приковывающей ее к письменному столу:

«Прости, что я жила скорбя
И солнцу радовалась мало.
Прости, прости, что за тебя
Я слишком многих принимала».

Отчужденность от всего абсолютно, миг слабости, когда она не находит опору ни в чем – ни в фантазиях, ни в реальности:

«Так, земле и небесам чужая
Я живу и больше не пою,
Словно ты у ада и у рая
Отнял душу вольную мою».

Вот еще одна молитва в ахматовском стиле – это напоминает полное отрешение от своей воли, как будто обращаются к старцу и готовы выполнять его приказания, видя в нем посредника между небом и землей:

«Земной отрадой сердца не томи,
Не пристращайся ни к жене, ни к дому,
У своего ребенка хлеб возьми,
Чтобы отдать его чужому.
И будь слугой смиреннейшим того,
Кто был твоим кромешным супостатом,
И назови лесного зверя братом
И не проси у Бога ничего».

Возможно, это усталость от своего «я», желание полного исчезновения, растворения в воздухе:

«Но я предупреждаю вас,
Что я живу в последний раз.
Ни ласточкой, ни кленом,
Ни тростником и ни звездой,
Ни родниковою водой,
Ни колокольным звоном –
Не буду я людей смущать –
И сны чужие навещать
Неутоленным стоном».

Стихотворение, созвучное по смыслу и энергетике:

«Здесь все меня переживет,
Все, даже ветхие скворешни,
И этот воздух, воздух вешний,
Морской свершивший перелет.

И кажется такой нетрудной,
Белея в чаще изумрудной,
Я не скажу, куда…

Там средь стволов еще светлее,
И все похоже на аллею
У царскосельского пруда».

Монотонный внутренний голос поэта, напоминающий заупокойные молитвы, прощающийся с миром. И не мечтающий о том, чтобы продолжить свое существование в ином измерении. Если Ахматова и верит в Бога, она будто просит Его: избавь меня от самой себя навсегда.

Ее жесткость органична. В ней нет ничего наигранного. Просто Ахматова не боится правды. Она не захлебывается в истерических надрывных эмоциях, а произносит свой приговор окружающим и себе самой как некий потусторонний судья:

«Я пью за разоренный дом,
За злую жизнь мою,
За одиночество вдвоем,
И за тебя я пью, -
За ложь меня предавших губ,
За мертвый холод глаз,
За то, что мир жесток и груб,
За то, что Бог не спас».

Анна Горенко взяла себе псевдоним – Ахматова. Он вызывает ассоциации с Востоком. Эта культура была ей близка. Возможно, она ощущала себя так, будто в прошлой жизни жила там:

«Эти рысьи глаза твои, Азия,
Что-то высмотрели во мне,
Что-то выдразнили подспудное
И рожденное тишиной,
И томительное, и трудное,
Как полдневный термезский зной
Словно вся прапамять в сознание
Раскаленной лавой текла,
Словно я свои же рыдания
Из чужих ладоней пила».

Гражданская позиция опять же органично вытекает из особенностей ее натуры. Она понимает, что пафос и громкие слова могут только вызвать раздражение, и деликатно отходит в сторону, как бы пытаясь найти точное созвучие непоправимому несчастью:

«Ленинградскую беду
Руками не разведу,
Слезами не смою,
В землю не зарою
За версту не обойду
Ленинградскую беду.
Я не песенкой наемной,
Я не похвалой нескромной,
Я не взглядом, не намеком,
Я земным поклоном
В поле зеленом
Помяну».

Одно из лучших стихотворений Ахматовой посвящено Борису Пастернаку. Они чувствовали друг друга. Вот что думал Пастернак:

«Анне Андреевне Ахматовой,
Началу тонкости и окончательности,
Тому, что меня всегда ободряло
И радовало,
Тому, что мне сродно и близко
И что выше и больше меня».

Когда он умер, она создала шедевр, близкий его мягкой доверительной интонации:

«Умолк вчера неповторимый голос,
И нас покинул собеседник рощ.
Он превратился в жизнь дающий колос
Или в тончайший, им воспетый дождь,
И все цветы, что только есть на свете,
Навстречу этой смерти расцвели,
Но сразу стало тихо на планете,
Носящей имя скромное… Земли».

Одно из самых моих любимых стихотворений Ахматовой – музыкальных, со сверхчеловеческой мощью, написанное от лица человека, которому тесно в рамках обыденности, и он тянется к широчайшим просторам, вселенским масштабам:

«Мы встретились с тобой в невероятный год
Когда уже иссякли мира силы,
Все было в трауре, все никло от невзгод
И были свежи лишь могилы.
Без фонарей как смоль был черен невский вал,
Глухая ночь вокруг стеной стояла…
Так вот когда тебя мой голос вызывал!
Что делала – сама еще не понимала».

Завистливость, мелочность, глупая ревность, детские обиды – Ахматова не считала это великим поводом для вдохновения, у нее душа даже не зрелого человека в обычном понимании, а мудреца, будто прожившего тысячи лет, голос которого не умолкнет.

Как и Шекспира. Бернарда Шоу. Эмили Бронте. Рахманинова. Вот авторы, созвучные ей.

Этой простой и ясной цитатой мне хотелось бы завершить:

«Я не любила с давних лет,
Чтобы меня жалели
А с каплей жалости твоей
Иду, как с солнцем в теле
Вот отчего вокруг заря.
Иду я, чудеса творя,
Вот отчего!»

Вариант 8

(1)Единственной мерой, которую в середине XIX века лондонцы приняли против пыли, уже тогда изрядно им досаждавшей, было запрещение

пользоваться каменным углём для отопления. (2) пыли в городе оставалось немало и помимо той, что была от угля. (3)Именно в то время молодой физик Джордж Габриэль Стокс, заложивший позже основы газоочистки, впервые задумался над тем, что в скором будущем мельчайшая пылинка вырастет для человека в проблему угрожающих размеров.

1. Укажите два предложения, в которых верно передана ГЛАВНАЯ информация, содержащаяся в тексте. Запишите номера этих предложений.

1) В XIX веке лондонцы боролись с надоевшей пылью, запрещая топить печи и камины каменным углём, однако до конца справиться с проблемой им не удалось.

2) В XIX веке пыли на улицах Лондона было много, и это было связано с тем, что дома лондонцев отапливались каменным углём.

3) Английский физик XIX века Дж. Г. Стокс понял, какую серьёзную угрозу представляет пыль для человечества, когда занимался вопросом очистки лондонского воздуха от пыли, досаждавшей горожанам.

4) Наличие пыли в Лондоне не особенно беспокоило горожан, над этой проблемой впервые задумался физик Дж. Г. Стокс, заложивший позже основы газоочистки.

5) О том, что пыль в недалёком будущем может превратиться в масштабную проблему для человека, впервые задумался английский физик Дж. Г. Стокс, когда в XIX веке занимался проблемой очистки воздуха в Лондоне, где количество пыли было немалым.

2. Какое из приведённых ниже слов (сочетаний слов) должно стоять на месте пропуска во втором (2) предложении текста? Выпишите это слово (сочетание слов).

Из-за этого

Кроме того,

3. Прочитайте фрагмент словарной статьи, в которой приводятся значения слова МЕРА. Определите, в каком значении это слово употреблено в первом (1) предложении текста. Выпишите цифру, соответствующую этому значению в приведённом фрагменте словарной статьи.

МЕРА , -ы, ж.

1) Единица измерения. М. веса.

2) Предел, в котором осуществляется, проявляется что-н. Знать меру .

3) Средство для осуществления чего-н., мероприятие. Меры предосторожности.

4) Русская народная единица ёмкости измерения сыпучих продуктов, а также сосуд для измерения их. М. овса.

4. В одном из приведённых ниже слов допущена ошибка в постановке ударения: НЕВЕРНО выделена буква, обозначающая ударный гласный звук. Выпишите это слово.

прожИвший

сливОвый

донЕльзя

5. В одном из приведённых ниже предложений НЕВЕРНО употреблено выделенное слово. Исправьте ошибку и запишите это слово правильно.

Учёный был ЗАЧИНАТЕЛЕМ физики твёрдого тела и физики низких температур в Кембридже.

Перед нами был некогда ДОБРОТНЫЙ офицерский дом с парком и фонтанами, с видом на Неву.

Нет, у неё не совсем зелёные глаза, у неё такие… зеленовато-карие, БОЛОТИСТОГО цвета.

Юрка выгреб всю имеющуюся в его карманах скудную НАЛИЧНОСТЬ, но этого было мало для совершения желанной сделки.

Приз ЗРИТЕЛЬСКИХ симпатий достался самой молодой участнице творческого конкурса.

6. В одном из выделенных ниже слов допущена ошибка в образовании формы слова. Исправьте ошибку и запишите слово правильно.

столы для КУХОНЬ

в ТЫСЯЧА ВОСЬМИСОТОМ году

много МАКАРОН

БОЛЕЕ КРАСИВЕЙШИЙ пейзаж

7. Установите соответствие между грамматическими ошибками и предложениями, в которых они допущены: к каждой позиции первого столбца подберите соответствующую позицию из второго столбца.

ГРАММАТИЧЕСКИЕ ОШИБКИ

ПРЕДЛОЖЕНИЯ

А) неправильное употребление падежной формы существительного с предлогом Б) неправильное построение предложения с причастным оборотом В) нарушение связи между подлежащим и сказуемым Г) неправильное построение предложения с косвенной речью Д) нарушение в построении предложения с несогласованным приложением

1) Разбуженный Алёша грохотом грома потом долго не мог заснуть. 4) Не успев закончить один рассказ, Василий тут же принялся за другой. 5) Тот, кто пришёл на репетицию вовремя, успели выбрать костюмы по своему вкусу. 6) Благодаря грамотной политике руководства, предприятие сумело выстоять в кризисный период. 7) Вопреки настойчивых уговоров родственников, Дмитрий принял решение о переезде в Саратов. 8) В отличие от других современников, В.С. Миролюбов признавал писательский талант Лазаревского и охотно печатал его произведения в своих изданиях. 9) В кинотеатре «Октябре» состоялся премьерный показ фильма и встреча с режиссёром картины.

8. Определите слово, в котором пропущена безударная чередующаяся гласная корня. Выпишите это слово, вставив пропущенную букву.

ст..лизовать

проск..чить

отв..рить (овощи)

прим..чание

л..гический

9. Определите ряд, в котором в обоих словах пропущена одна и та же буква. Выпишите эти слова, вставив пропущенную букву.

о..делка, (немного) по..красить (забор)

и..пытал, не..дешний

пр..крыл, пр..строил

пр..образ, р..ссыпал

от..скать, спорт..гра

10.

застр..вать

перекле..вать

заш..вать

обидч..вый

11. Выпишите слово, в котором на месте пропуска пишется буква Е.

услыш..нный

бор..шься

натерп..шься

замет..вший

неча..нный

12. Определите предложение, в котором НЕ со словом пишется СЛИТНО. Раскройте скобки и выпишите это слово.

Стоял уже далеко (НЕ)ЖАРКИЙ, но солнечный сентябрьский день, мы с егерем отправились на болота понаблюдать за птицами.

В (НЕ)ЗАШТОРЕННЫЕ даже тюлем окна лился холодный лунный свет.

Когда Елизавета, муза писателя, уехала от него, черпать вдохновение ему стало (НЕ)ОТКУДА.

Ценя в людях искренность и (НЕ)ПРИЕМЛЯ более всего фальшь, этот дворянин предпочитал дружить с крестьянами, нежели с людьми своего

сословия.

Ольга, узнав о приезде Саши, выбежала с (НЕ)ПОКРЫТОЙ ничем головой на заснеженный двор.

13. Определите предложение, в котором оба выделенных слова пишутся СЛИТНО. Раскройте скобки и выпишите эти два слова.

(ПО)ТОМУ спокойствию, что царило (ПО)ВСЮДУ, нам казалось, что дождя больше не будет.

Парус обыкновенно подворачивали внизу и приспускали только (ВО)ВРЕМЯ сильной бури, ЧТО(БЫ) уменьшить площадь парусности.

(В)ТЕЧЕНИЕ дня мы (В)ВОЛЮ налюбовались утками и потому возвращались домой в бодром расположении духа.

Сложив сумку (В)ДВОЕ, Арсений быстро запрыгнул в лодку, она от его веса наклонилась (В)БОК, но скоро выправилась.

(ПО)НАЧАЛУ Егорке было очень страшно, но он сумел собрать волю в кулак, ТАК(ЧТО) никто не заметил его короткого смятения.

14. Укажите все цифры, на месте которых пишется НН.

Анна Ахматова позволяла себе иронизировать по поводу своих знаменитейших стихов, и это ничуть не противоречило её царстве(1)ости, не нарушало её внутре(2)ей поэтической гармонии, а только обогащало её образ, сообщало ему то «четвёртое измерение», по которому Мандельштам отличал подли(3)ую поэзию от рифмова(4)ых строк.

15. Расставьте знаки препинания . Укажите два предложения, в которых нужно поставить ОДНУ запятую. Запишите номера этих предложений.

1) Книга Н. Заболоцкого «Столбцы» стала заметной вехой не только в творчестве самого поэта но и в поэзии того времени в целом.

2) Персонажи в произведении бывают главными или второстепенными сквозными или эпизодическими а по своим характерам делятся на положительных и отрицательных.

3) Лесные тропинки прыгали по твёрдым корням дубов и лип и моя некованая лошадь начала спотыкаться.

4) Ни один экзамен по литературе ни одно сочинение не должны обходиться без использования специального языка литературоведения его терминов и понятий.

5) Сад у тётки славился соловьями да цветами да яблоками.

16. Расставьте все знаки препинания:

Петровская реформа решила национальные задачи (1) создав государственность (2) обеспечившую России (3) двухсотлетнее существование в ряду главных европейских держав (4) и построив одну из самых ярких культур в истории человеческой цивилизации.

17. Расставьте все недостающие знаки препинания: укажите цифру(-ы), на месте которой(-ых) в предложении должна(-ы) стоять запятая(-ые).

Каким-то загадочным образом творчество Чехова (1) по словам К. Чуковского (2) было для современников писателя моральной проповедью, и этой проповеди они подчинялись так охотно и радостно, как не подчинялись бы (3) пожалуй (4) самым громким нравоучительным лозунгам.

18. Расставьте все знаки препинания: укажите цифру(-ы), на месте которой(-ых) в предложении должна(-ы) стоять запятая(-ые).

Большой художественный талант Шолохова (1) увядание (2) которого (3) оказалось неизбежным под воздействием советских идеологических догм (4) в полной мере сумел проявиться в романе «Тихий Дон».

19. Расставьте все знаки препинания: укажите цифру(-ы), на месте которой(-ых) в предложении должна(-ы) стоять запятая(-ые).

Когда он говорил о медицине (1) это производило какое-то новое и особенное впечатление (2) и после таких разговоров мне казалось (3) что (4) если бы он захотел (5) то мог бы стать настоящим учёным.

20. Отредактируйте предложение: исправьте лексическую ошибку, исключив лишнее слово. Выпишите это слово.

Они казались спокойны и смелы; однако ж при моем приближении обе потупили опущенные головы и закрылись своими изодранными чадрами.

Прочитайте текст и выполните задания 1 - 3

1)Однажды Архимед сел в ванну и вдруг почувствовал, будто стал легче. (2)Он и раньше садился в ванну, и многие до него делали то же самое. (3)Но до этого исторического случая никому и в голову не приходило, что тело, погружённое в жидкость, теряет в своём весе столько, сколько весит вытесненная телом жидкость. (4)Архимед удивился. (5)Когда он удивился – он задумался. (6)А когда он задумался – он открыл великую тайну природы.

(7)Может быть, всё это происходило и не так. (8)Но факт остаётся фактом: закон Архимеда существует, и те, кто получает «двойки» за незнание его, могут это подтвердить.

(9)Мне кажется, что все открытия происходят оттого, что люди неравнодушны. (10)Что они умеют удивляться.

(11)Скажем, сидел себе Ньютон в саду. (12)Смотрит – упало яблоко. (13)Ну, упало и упало. (14)Подыми и съешь. (15)Никого не удивляло это никогда. (16)А Ньютон удивился: «Почему это оно упало?» (17)Удивился, задумался и открыл закон всемирного тяготения.

(18)Конечно, всё это гораздо сложнее. (19)Всё это требовало огромного труда, огромных знаний. (20)Я рассказываю об этом так несложно потому, что это, наверно, тебе известно. (21)И потом я хочу сказать, что, если ты не умеешь удивляться, если ты равнодушен, скучно тебе будет жить на свете.

(22)Если бы люди не умели удивляться, я прямо не знаю, что с ними было бы. (23)Они ничего бы не придумали и ничего бы не открыли. (24)Они не умели бы выращивать хлеб, летать в космос. (25)И, кроме того, они не умели бы создавать музыку, сочинять стихи, рисовать картины.

(26)Вот идёт в лесу человек. (27)Слышит: поют птицы. (28)Ну, поют и поют, эка невидаль! (29)А иной удивится: очень необыкновенно и сладко поют. (30)И задумается...

(31)А другой человек удивится краскам и цветам природы. (32)И начнёт сам пробовать сочетать эти краски. (33)Получается картина.

(34)Третий, слушая человеческую речь, вникая в разговоры людей, вдруг удивится, как увлекательно и точно или, наоборот, нудно и неверно люди излагают свои мысли. (35)И сам начинает думать над словами, пробовать их в разных сочетаниях, строить из них предложения, примерять к действительности, искать самые точные и нужные слова.

(36)Конечно, есть люди, которых ничто не удивляет. (37)Они смотрят на мир как-то однобоко: чего бы покушать в этом мире или чего бы присвоить? (38)У них явные расхождения с Ньютоном. (39)Они бы это яблоко просто сжевали без всякого всемирного тяготения. (40)Они берут волшебный ковёр-самолёт и прибивают его на стенку, чтоб не летал. (41)Они цветами корову накормят, птицу и перья ощиплют, а что касается слов, так они ни разу не обратят внимания на то, о чём болтают.

(42)Очень скучные люди. (43)Прямо жалко их и даже как-то стыдно за них.

(44)А ты попробуй удивиться. (45)Всё в этом мире непросто. (46)Всё находится во взаимосвязи. (47)Поэтому существуют прекрасные вещи и прекрасные сказки. (48)Поэтому существуют мечты и реальность.

(49)Поэтому существуют дружба и борьба. (50)И настоящая музыка, и настоящая живопись, и настоящие стихи.

(51)И поэтому люди бывают счастливы.

(52)Жизнь удивительна. (53)И люди тоже удивительны. (54)И каждый, если бы захотел, мог бы увидеть и узнать в тысячу раз больше, чем знает и видит.

(по Л.И. Лиходееву*)

* Леонид Израилевич Лиходеев (1921–1994) – русский писатель, автор очерков, фельетонов, романа-эпопеи «Семейный календарь, или Жизнь от конца до начала».

21. Какие из высказываний соответствуют содержанию текста? Укажите номера ответов.

1) Закон Архимеда появился благодаря тому, что Архимед, принимая ванну, почувствовал, что в воде он становится легче.

2) Суть закона Архимеда заключается в том, что тело, погружённое в жидкость, теряет в своём весе столько, сколько весит вытесненная телом жидкость.

3) Каждый, кто способен увидеть краски природы, её цвета, становится художником.

4) Люди, которых ничто не удивляет, не знают закона Ньютона.

5) Человек должен думать над словами, учиться выбирать самые точные и правильные слова, чтобы обогащать свою речь.

22. Какие из перечисленных утверждений являются верными ? Укажите номера ответов.

Цифры укажите в порядке возрастания.

1) В предложениях 1–6 ведущий тип речи – описание.

2) В предложениях 7–10 представлено рассуждение.

3) В предложениях 11–17 представлено описание.

4) Предложение 16 противопоставлено по смыслу содержанию предложения 15.

5) Предложение 33 указывает на причину того, о чём говорится в предложениях 31–32.

23. Из предложения 24–25 выпишите синонимы (синонимическую пару).

24. Среди предложений 1–6 найдите такое(-ие), которое(-ые) связано(-ы) с предыдущим(-ими) с помощью союза и указательного местоимения. Напишите номер(-а) этого(-их) предложения(-ий).

25. «Л.И. Лиходеев в представленном тексте ведёт непринуждённый разговор с читателем о таком важном человеческом качестве, как умение удивляться. Авторская речь в данном фрагменте подвижная,

естественная, она меняет форму и краски, оттого возникает ощущение присутствия автора, ощущение живой устной беседы. Этот эмоциональный фон на протяжении всего текста поддерживается целым набором средств художественной выразительности. В синтаксисе это, например, (А)_________ (предложения 10, 32), а также такой приём, как (Б)______ (предложения 45–46, 47–49). А на лексическом уровне – (В)________ ("эка невидаль", "болтают") и такой троп, как (Г)_______ (великую тайну природы, волшебный ковёр-самолёт, прекрасные сказки)».

Список терминов:

1) эпитеты

2) антонимы

3) неполные предложения

4) разговорная лексика

5) ряды однородных членов предложения

6) восклицательные предложения

7) лексический повтор

8) метонимия

9) анафора

26. Напишите сочинение по прочитанному тексту.

Сформулируйте одну из проблем, поставленных автором текста.

Прокомментируйте сформулированную проблему. Включите в комментарий два примера-иллюстрации из прочитанного текста, которые, по Вашему мнению, важны для понимания проблемы исходного текста (избегайте чрезмерного цитирования).

Сформулируйте позицию автора (рассказчика). Напишите, согласны или не согласны Вы с точкой зрения автора прочитанного текста. Объясните почему. Своё мнение аргументируйте, опираясь в первую очередь на читательский опыт, а также на знания и жизненные наблюдения (учитываются первые два аргумента).

Объём сочинения – не менее 150 слов.

1. Ответ: 35|53.

2. Ответ: однако

3. Ответ: 3

4. Ответ: сливовый

5. .Ответ: болотного

6. Ответ: красивейший|более красивый|наиболее красивый

7. Ответ: 71539

8. Ответ: проскочить

9. Ответ: прикрылпристроил

10. Ответ: застревать

11. Ответ: борешься

12. Ответ: неоткуда

13. Ответ: вдвоевбок|вбоквдвое

14. Ответ: 1234

15. Ответ: 13|31

16. Ответ: 124

17. Ответ: 1234

18. Ответ: 14

19. Ответ:1235

20. Ответ: опущенные

21. Ответ: 12

22. Ответ: 24|42

23. Ответ: создавать сочинять

24. Ответ: 3

25. Ответ: 3941.

Примерный круг проблем
1. Проблема неравнодушного отно- шения к жизни, умения человека удивляться. (Какую роль играет неравнодушное отношение к жизни, умение удив- ляться в науке и творчестве? Какое место оно занимает в общем прогрессе человечества? Как взаи- мосвязаны умение удивляться и способность сделать открытие?)	1. Все открытия – от научных до творческих – происходят от нерав- нодушия человека, от его умения удивляться. Если человек не умеет удивляться, он ничего не сможет создать в жизни. Удивление важно в любой сфере человеческой жизни
2. Проблема взаимосвязи способ- ности удивляться и полноты жизни человека. (Какое место занимает умение удивляться в жизни конкретного человека? Можно ли ощутить полноту жизни без способности удивляться?)	2. Без умения удивляться жизнь скучна, мир воспринимается одно- боко, без полноты красок; человек без этого умения обрекает свою жизнь на скучное, безрадостное, бесполезное существование, где нет мечты, лишает себя прекрасного, возможности развития
3. Проблема равнодушного отноше- ния к жизни, неумения человека удивляться. (К чему ведёт равнодушие человека, неумение и нежелание удивляться?)	3. Равнодушные люди, которые не умеют удивляться, не могут ощутить полноту жизни; их жалко, за них

* Для формулировки проблемы экзаменуемым может быть использована лексика, отличающаяся от той, которая представлена в таблице. Проблема может быть также процитирована по исходному тексту или указана с помощью ссылок на номера предложений в

Леонид Израилевич Лиходеев-один из замечательнейших мастеров художественного слова. Его произведения воспитывают в нас трепетное отношение к человеку и его жизни.
В данном тексте автор ставит важную проблему: роль удивления в жизни человека. В небольшом по объему, но ёмком по тексте, автор рассуждает о том, как любопытство и удивление влияют на людей и общество, о том, что если бы люди не умели удивляться, то "они ничего бы не придумали и ничего бы не открыли". Также автор призывает читателя к развитию в себе этих чувств. "А ты попробуй удивиться"...
Позиция автора однозначна и и выражена в тексте довольно чётко. Леонид Израилевич считает, что люди равнодушные, не умеющие удивляться миру вокруг, обречены прожить скучную, лишённую красок жизнь. И наоборот, люди любопытные, обращающие внимание на привычные, казалось бы, вещи, делают удивительные открытия. Как для себя, так и для человечества.
Я полностью разделяю мнение автора. Действительно, очень важно всю жизнь сохранять в себе детскую любознательность, расширять свои границы, учиться новому. Это препятствует не только эмоциональному выгоранию человека, но и предотвращает такие страшные заболевания, как болезни Альцгеймера. Иногда большее значение имеют даже не новые знания, а новый взгляд на старые вещи.
Свою позицию я готова подтвердить аргументом из художественной литературы. Например, эта проблема освещается в произведении Рэя Брэдбери "Вино из одуванчиков". Главный герой Дуглас, двенадцатилетний мальчик, во время поездки с отцом и братом в лес с удивлением обнаруживает, что он...живой. Он внезапно начинает остро ощущать каждую часть своего тела, все, что происходит вокруг, и он ошарашен своим открытием. На фразу брата о том, что все люди знают, что они живые, Дуглас отвечает:"Хорошо бы так. Хорошо бы все знали". Действительно, хорошо бы все это знали...
Другим ярким примером я считаю замечательную строчку из известной песни "Главное, ребята, сердцем не стареть". И правда, молодость многому нас учит, нужно продолжать жить так же, как в детстве, с широко открытыми глазами и настолько же открытой душой.
Прочитанный текст помог мне утвердиться в мнении, что опасно останавливаться в познании мира, погружать в рутину, "оседать". Нужно всегда видеть новое, а главное искать его.

Дорогому и любимому, единственному сыну, Лёвушке Гумилёву, страдающему за родителей. Реквием Ахматовой считается вершиной её творчества, максимой эмоционального напряжения человека, страдающего от произвола, который стал бытовой нормой в родной стране, и тем страшнее, что это - норма.

Реквием по умирающей империи, утопающий в крови Петербург, холодный камень и застывшая, неподвижная вода. Слёзы, голод и плач. Вечные образы в лицах матерей и жён, стоящих под тюрёмными стенами - всё это крохотные детали, складывающиеся в картину Апокалипсиса, предчувствие тьмы и бедствия.

Реквием по ушедшей жизни, былой радости и весёлой праздности. Рыдания весёлой грешницы, сероглазой королевы, превратившейся в ещё одну бледную тень, обточенную горем. Реквием по расстрелянному мужу, который мёртвый стал куда более любимым, чем был при жизни.

Реквием по сыну, которого отобрали. Единственному, любимому сыну, страдающему за грехи своего происхождения. Сына, которого она практически не будет видеть, в его экспедициях, ссылках и заключениях.

Реквием по всем, кто смиренно сносит своё горе.

Всё это отлично звучит, слишком красиво, чтобы быть правдой.

Но знали бы вы из какого же сора растут стихи?

«Реквием» был впервые опубликован в 1963 году в Германии, собиралось почти 30 лет и так и выглядит - лоскутным одеялом из сильно отличающихся друг от друга частей. С 1935 года за деятельностью Ахматовой велось наблюдение со стороны НКВД, поэтому черновики произведения она записывала на клочках, зачитывала, заучивала сама и её посетители, постоянно нервно сжигала черновики в пепельницах. Так, по крупицам медленно создавалась поэма, но до 1963 не было ни одного человека, кто прочёл бы её целиком. Можно смело заявить, что именно «Реквием» сделал из Ани Горенко, вечно влюбленной дамы, первую поэтессу России. Потому что одно из самых больших общественных развлечений - это уничтожение самовозведенных тиранов.

«В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то “опознал” меня. Тогда стоящая за мной женщина, которая, конечно, никогда не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):
- А это вы можете описать?
-И я сказала:
- Могу.
-Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом.
1 апреля 1957, Ленинград»

Какая-то чуть менее, чем наивная интерлюдия. «Опознали» в очередях, когда, например, сын Лёвушка говорит, что встретившись с матерью за год до тюрьмы, в 1956, он еле узнал её, и вряд ли следующие месяцы она посвятила тому, чтобы вновь стать той Ахматовой с картины в фиолетовых тонах:

«Когда я вернулся, то тут для меня был большой сюрприз и такая неожиданность, которую я и представить себе не мог. Мама моя, о встрече с которой я мечтал весь срок, изменилась настолько, что я её с трудом узнал. Изменилась она и физиогномически, и психологически, и по отношению ко мне. Она встретила меня очень холодно. Она отправила меня в Ленинград, а сама осталась в Москве, чтобы, очевидно, не прописывать меня (без прописки из города высылали - прим. автора)».

Как бы то ни было, а в очередях Анна Андреевна стояла, это факт, правда, кто там кого рассматривал, и как её узнали простые смертные - история умалчивает. Но давайте откровенно: королева драмы всея Руси отчаянно не справлялась с ролью матери. Муза и любовница, весёлая грешница и укротительница молодых львов не может быть хорошей родительницей. Слишком много времени уходит на то, чтобы любить себя, не получится одновременно обучать ребёнка грамоте. Но простим это, допустим, у этих аристократов так заведено, и детское воспитание это не то, чем должны заниматься великие умы. Допустим.

Поэма как будто бы посвящена сыну. Лёвушку сажали трижды. За папу, за маму, просто на автомате, потому что такой человек не может любить советскую власть. Первый раз его забрали в 1935 году по горячим следам Гумилёва-старшего. Вместе с ним тогда забрали и нового мужа Ахматовой, Николая Пунина. Это у него Ахматова проживала в Фонтанном доме на Литейном проспекте. В той прекрасной квартире, пересекая которую можно устать, где Лев жил в коридоре на сундуке, в отрезке, закрываемом шторами. И ещё непонятно, кого она пыталась вызволить: человека, который её премило квартировал в центре города или сына, который был как аппендикс на её поэтической биографии. Ахматова очень любила Фонтанный дом. Больше, чем людей.

Однако тогда Ахматова написала письмо прямо Сталину, через Булгакова, Пастернака, Пильняка - через тысячу рук и поручительств. И этот её смелый жест одновременно и спас сына и арестованных вместе с ним студентов и погубил её саму: НКВД активно заинтересовалось её личностью. Так она принесла себя в жертву, правда, похоже что не до конца осознанную.

Ахматова слишком гипертрофированно страдает. Все эти «я молюсь не о себе одной», «эта женщина больна, эта женщина одна» (ну Самуил Маршак какой-то, боже правый) - это плач по самой себе, по своей искалеченной судьбе, ну, пара воспоминаний о том, что она не одна такая, что это страшная болезнь всей страны:

И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ…

Она на мгновение сливается с потоком таких же страдающих женщин, но тут же снова про себя любимую и мировое завещание с точнейшими указаниями, какой памятник ей нужно возвести. Поэзия, видимо, больше за памятник нерукотворный, вечный не считается.

Ахматова когда-то ответила, почему ей так по нраву роман Брюсова «Огненный ангел». «Люблю любовь», - коротко и поэтично. К сожалению, но напрашивается наблюдение, что любила она, в основном, себя. Несмотря на 5 замужеств, несчитанное множество интриг и романов между браками и во время; несмотря на сына, чья биография будет поинтереснее романов Солженицына.

Гумилёва-старшего, своего сероглазого короля, она никогда не любила. Она любила в нём, что он так томно и трагически любил её. Она трижды ему отказывала, он дважды пытался покончить жизнь самоубийством (стреляться мог бы, но видимо, мешала задумчивость). Всё попахивало откровенным расчетом, но не тем, который может появиться в уме простого смертного.

Гумилёв, как мы помним, тоже был поэтом. И при любом ответе Ани Горенко на предложение руки и сердца, он оставался в выигрыше: при согласии (что она даст только в 1910) он получает семейное счастье и свою сероглазую музу; при очередном отказе - повод для страданий, а значит и источник для вдохновения. Человек может творить только в двух состояниях: либо когда он гений и может творить всегда, либо когда он влюблен. Счастливо или несчастливо - совершенно не важно. Гумилёв гением не был, но очень старательно его из себя мастерил. Страдания делали его поэзию острее. «Романтические цветы» - это плод не первого неудавшегося сватовства, однако, это первое серьезное заявление Гумилёва как поэта.

Ахматова же думала о том, что ей очень нравится быть любимой. Превозносимой. Если тебе ещё и стихи посвящают - то это вообще составляет картинку идиллического брака.«Он пишет мне непонятные слова. Он так любит меня, что даже страшно».

Гумилёв разлюбит свою прекрасную даму через год.

Вообразив себя Эдгаром Алланом По, он влюбится в свою кузину, через год родится Лев, ещё через год Гумилев уедет в Африку, а ещё через год - уедет добровольцем на войну. Где угодно быть, лишь бы подальше от тебя.

Всё это время он пишет, всё лучше и лучше, его африканские произведения полны цвета, экзотики, загадок и жирафов. Он был лучшем в «Цехе поэтов», но стихи для Ани закончились.

Они не растерялись, растянули брак до 1918, в 1921 его расстреляют, а она успеет второй раз развестись. Вместе с Советским союзом придут и новые правила жизни: бездомным кочевницам здесь не рады, хотите жить здесь - заводите жилплощадь. Быть может, это тоже было одной из причин череды браков и разводов. А с 1924 года начинается активная охота на ведьм и Ахматову исключают из союза писателей как непролетарского автора. На её имени негласный запрет, всё что ей остаётся - это переводы. Она бьётся и старается найти лазейку, переживает за публикации Гумилёва больше, чем за свои, она так и будет всю жизнь любить мёртвых гораздо больше, чем живых и быть им преданной гораздо больше.

Она переживёт всё. Переживёт войну и голод, нищету, мужей, двадцать лет издательских отказов и нависшей угрозы со стороны государственной руки. Перенесёт четыре инфаркта, но после четвертого дни её пойдут на счёт.

И провожать её будут все её дети: Бродский, Рейн, Тарковский. Красивые всё имена и лица. Хоронить её будет Лев. Сын, на которого её не хватило, которому она пыталась посвятить самое важное произведение своей жизни, но, увы, даже это не получилось:

«Мать находилась под влиянием людей, с которыми я не имел никаких личных контактов, и даже в большинстве своем не был знаком, но ее они интересовали значительно больше, чем я, и поэтому наши отношения в течение первых пяти лет после моего возвращения неизменно ухудшались, в том смысле, что мы отдалялись друг от друга. Пока, наконец, перед защитой докторской, накануне дня моего рождения в 1961 году, она не выразила свое категорическое нежелание, чтобы я стал доктором исторических наук, и выгнала меня из дома. Это был для меня очень сильный удар, от которого я заболел и оправился с большим трудом. Но, тем не менее, у меня хватило выдержки и сил для того, чтобы хорошо защитить докторскую диссертацию и продолжать свою научную работу. Последние 5 лет ее жизни я с матерью не встречался. Именно за эти последние 5 лет, когда я ее не видел, она написала странную поэму, называемую «Реквием». Реквием по-русски значит панихида. Панихиду по живому человеку считается, согласно нашим древним обычаям, служить грешно, но служат ее только в том случае, когда хотят, чтобы тот, по кому служат панихиду, вернулся к тому, кто ее служит. Это было своего рода волшебство, о котором, вероятно, мать не знала, но как-то унаследовала это как древнерусскую традицию. Во всяком случае, для меня эта поэма была совершеннейшей неожиданностью, и ко мне она, собственно, никакого отношения не имела, потому что зачем же служить панихиду по человеку, которому можно позвонить по телефону. Пять лет, которые я не виделся с матерью и не знал о том, как она живет (так же как она не знала, как я живу, и не хотела, видимо, этого знать), кончились ее смертью, для меня совершенно неожиданной. Я выполнил свой долг: похоронил ее по нашим русским обычаям, соорудил памятник на те деньги, которые остались мне в наследство от нее на книжке, доложив те, которые были у меня - гонорар за книжку «Хунну»».