Поволжские немцы: история, фамилии, списки, фото, традиции, обычаи, легенды, депортация. Правда и ложь о советских военнопленных

August 22nd, 2014

Рассказ красноармейца В.Черкасова

Было это 7 августа. Накануне наша часть захватила крупный населенный пункт на западном берегу Дона. Я, телефонист, находился на командном пункте командира батальона старшего лейтенанта Казака. Расположились мы в погребе. В этот день шел жаркий бой. Венгры то и дело переходили в контратаки. У бойцов нашего батальона нехватало патронов. Доставка патронов из тыла была затруднена. Все мы, связисты и посыльные, находившиеся на командном пункте, отдали свои запасы бойцам передовой линии. Мы ждали, что вот-­вот нам подвезут патроны.

Бой шел на улицах поселка. Появились вражеские танки. Связь с полком была прервана. Надо было сменить командный пункт. Старший лейтенант с одним связистом пошли выбирать новое помещение. Нас в подвале осталось девять человек. Прошло часа два, и мы увидели, что венгры проникли на нашу улицу.

Что делать? Гранат у нас нет, патронов тоже. Решили обождать, надеялись, что нас отобьют. Но вскоре в подвал с дикими криками вбежали венгры, вооруженные автоматами. Наверно, их привела сюда наша линия. Они вывели нас во двор, крича: «Рус, рус!» Сразу нас не трогали и не допрашивали. Отобрали винтовки, у кого они были. Моя винтовка осталась в подвале под матрацем, куда я ее успел спрятать. Венгры подвели нас к дому, поставили двух часовых, а сами стали невдалеке окапываться.

Вскоре венгры велели нам подняться с земли и жестами, а больше прикладами, заставили повернуться лицом к стене дома. Мы поняли, что настала последняя минута. Вот раздался одиночный выстрел, и крайний красноармеец упал, затем раздался второй выстрел. Я стоял пятым по счету и ждал своей пули. Когда грохнул выстрел, за моей спиной, что-­то ударило меня в висок, и я сразу упал. Потом прозвучали еще четыре выстрела. Я их слышал и понял, что жив, но притворился мертвым. Слышались стоны раненых товарищей. Позже я понял, что венгры сознательно не убивали нас сразу, чтобы мы .

Я старался лежать в той позе, как упал, и даже рот раскрыл. Венгры далеко уходят, слышны их разговоры. Не знаю, сколько это продолжалось, но вот кто-то из раненых пошевелился, и венгры бросились к нему. Раздался выстрел, его прикончили. После этого они решили проверить всех. Стали нас двигать, и кто подавал признаки жизни, в него стреляли вторично. Так убили трех человек. Наконец, венгры, решив, что все мы мертвы, ушли со двора.

Я оказался наиболее легко раненым. У меня на виске были царапины, выступила кровь. Это, наверно, и обмануло венгров, решивших, что пуля попала мне в висок. Другие раненые начали потихоньку стонать. Их мучила жажда, жара, мухи. Слышу, один боец шепчет: «Связист, ты жив?» Отвечаю: «Жив». - «Связист, я ранен в шею навылет, поверни меня, неудобно лежать». Я сквозь прищуренные глаза осмотрелся ­- нет никого - и повернул его. Потом другой боец сказал, что один раненый, по фамилии Грушко, уполз в сторону. Уполз еще один раненый.

Что делать? Смотрю, венгров поблизости нет. Тогда я решил пробраться в дом, возле которого мы лежали, и посмотреть, нет ли где воды. Вполз на ступеньки дома, а там поднялся на ноги и разыскал в кадушке воду. Потом нашел две бутылки, наполнил их и, осторожно выбравшись, снова пополз по земле. Стал поить раненых. На всех воды нехватило, пришлось ползти снова.

Только забрался в комнату, слышу голоса, выстрелы. Сволочи-­венгры достреливали раненых. Когда стемнело, выбрался во двор. Шестеро товарищей - фамилии мне их неизвестны, ибо они пехотинцы, знаю только одного из них, Фролова, бывшего посыльным у командира батальона, - лежат недвижны. Венгры доконали их. Полез я в подвал этого дома и притаился. Слышу орудийный выстрел. Разрыв. Ну, думаю, наши близко. В подвале просидел ночь и день. Все время шла перестрелка и, наконец, на вторую ночь я услышал родной русский голос.

От радости чуть сердце из груди не выскочило. Выглянул в окошко - наши. Выбежал. Оказалось, это бойцы из другого полка. Побежал туда. По дороге зашел в подвал, откуда нас взяли венгры, достал свою винтовку и две телефонных катушки. С ними и пришел в батальон. На улицах еще кое-­где постреливали автоматчики. Я снова взялся за знакомое дело. Теперь только жду случая крошить венгров… // РАЙОН ВОРОНЕЖА .
_______________________________________
* ("Красная звезда", СССР)
("Красная звезда", СССР)
("Красная звезда", СССР)
* ("Красная звезда", СССР)
("Красная звезда", СССР)

Эти снимки найдены у убитого немецкого офицера. Палачи спешат вешать советских людей. Они ввели «моторизованный эшафот». Они подвозят обреченных партиями на грузовиках, надевают петли, машина трогается, и жертва повисает на перекладине виселицы. Эти «усовершенствованные» казни пришлись по вкусу немецкой солдатне, и палачи-фотолюбители старательно запечатлевают все подробности своей кровавой работы. Мы не забудем этой виселицы! !

________________________________________ ________________
* ("Красная звезда", СССР)
("Красная звезда", СССР)
* ("Правда", СССР)
* ("Красная звезда", СССР)
("Красная Звезда", СССР)

**************************************** **************************************** **************************************** **************************
Циничная откровенность фашистских бандитов

Грузовик вез почту из карательного отряда, брошенного немцами против партизан Смоленщины. Уже долгое время свирепствуют фашистские каратели в ряде районов Смоленщины, сея смерть и разорение в селах и городах, где они, словно чума, уничтожают все живое. В письмах, которые попали в руки партизан, немецкие изверги с циничной откровенностью и бахвальством рассказывают о .

Солдат Герберт хвалится перед своими родителями: «День и ночь возносятся к небу языки пожаров в деревнях, подожженных нашими солдатами. Часто проходят мимо нас толпы людей, ищущих крова. Тогда слышны плач и причитания женщин, которым не удалось спасти даже своего ребенка».

«На второй день нашего лесного похода мы прибыли в деревню. Свиньи и коровы бродили по улице. Даже куры и гуси. Каждое отделение тотчас же закололо для себя свинью, кур и гусей. К сожалению, в таких деревнях мы останавливались на один день и с собою взять много не могли. Но в этот день мы жили во-всю. Я сожрал сразу по меньшей мере два фунта жареной свинины, целую курицу, сковороду картошки и еще полтора литра молока. Как это было вкусно! Но теперь мы обычно попадаем в деревни, которые уже захвачены солдатами, и в них уже все с"едено. Даже в сундуках и в подвалах ».

В письмах к другим солдатам каратели еще откровеннее. Ефрейтор Феликс Кандельс посылает своему другу строки, которые нельзя читать без содрогания: «Пошарив по сундукам и организовав хороший ужин, мы стали веселиться. Девочка попалась злая, но мы ее тоже организовали. Не беда, что всем отделением… Не беспокойся. Я помню совет лейтенанта, и девочка ...».

Бандиты-­каратели ездят из деревни в деревню и под видом борьбы с партизанами вешают и грабят местных жителей. Ефрейтор Михель Штадлер сообщает родителям в Ирлагголь: «Хотя и приходится вешать, но здесь по крайней мере есть что пожрать... Мы здесь живем, как цыгане. Многие ведут за собой корову, которую доят, когда появляется жажда».

Тема еды занимает в этих письмах главное место. Как бы вскользь рассказывается о поджогах, грабежах, насилиях и убийствах. Фашистские каратели стараются обрадовать своих родных тем, что они наелись доотвала, .

Ефрейтор Георг Пфалер без стеснения пишет своей матери в Саппенфельд: «В маленьком городке мы пробыли три дня. По улицам бегали козы и козлята. Мы, долго не раздумывая, зарезали двух коз. Нашли 20 фунтов жира... Можешь представить себе, сколько мы с"ели за три дня. А сколько сундуков и шкафов перерыли, сколько маленьких «барышень» перепортили... Веселая теперь наша жизнь, не то, что в окопах...».

Немецкие каратели до нитки обирают население Смоленщины. У убитого почтовика Генриха Арениуса нашли письмо из Мюнхена от Марианны Фербингер: «Я получила, - пишет немка, - посылку с бельем и материей. Ты мне доставил этим большую радость. Материя очень хороша. У нас такой не увидишь. Можешь ли еще купить, или ты ее как-то иначе достал? Наволочки, которые ты прислал раньше, пригодятся. Если можешь, доставай еще...».

Так разбойники пишут разбойникам, бандиты - бандиткам. // .
______________________________________
* ("Правда", СССР)
* ("Правда", СССР)
("Известия", СССР)
("Известия", СССР)
* ("Красная звезда", СССР)
("Красная звезда", СССР)
* ("Красная звезда", СССР)
("Красная звезда", СССР)
* ("Красная звезда", СССР)

**************************************** **************************************** **************************************** **************************
НЕУДАВШЕЕСЯ «ПРИЗЕМЛЕНИЕ»

В ночном небе появилась еле заметная точка. Она вырастала со стремительной быстротой, и через несколько минут парашют опустил на землю человека. Парашютист пристально осмотрелся. Он попал на островок посредине широкой реки. До берега можно добраться только вплавь. Всплеск воды. Снова тишина.

Утром в сельсовете появился лейтенант ­- летчик Красной Армии. Все с недоумением посмотрели на его мокрую одежду. Казалось, что он и сам смущен этим обстоятельством.

Пред"явив секретарю сельского Совета свои документы, летчик попросил устроить для него квартиру, где бы он мог просушиться и отдохнуть.

Выполняя задание, я проделал 25­-километровый переход. Устал, промок. Хотелось бы привести себя в порядок...

Летчик охотно рассказывал о своем переходе. В разговоре секретарь сельсовета обратил внимание, что он путает села, в которых ему якобы пришлось побывать. Стараясь показать, что он знает район, летчик запутывался еще больше.

Вы обождите, товарищ лейтенант, я сейчас подыщу для вас квартиру, - сказал секретарь.

Заподозрив неладное, он пошел к начальнику поста наблюдения за воздухом и рассказал ему о своих подозрениях.

Начальник поста, взяв группу бойцов, арестовал «лейтенанта». Последний оказался фашистским разведчиком, сброшенным ночью с немецкого самолета. (ТАСС).
________________________________________ ______
("Правда", СССР)
("Красная звезда", СССР)

**************************************** **************************************** **************************************** **************************
От Советского Информбюро

Пленный ефрейтор разведывательного отряда военно-воздушных сил германской армии Герберт Риттер рассказал: «Наш отряд прибыл в Россию из Антверпена (Бельгия) в июне этого года. Вслед за нами прибыли другие авиационные части из Бельгии, а также из Франции. Совершая разведывательный полет, я встретился с советским истребителем и хотел было уклониться от боя. Однако русский летчик преследовал меня и подбил мою машину. У нас существует всеобщее мнение, что русские летчики - это искусные мастера своего дела. Многих немецких летчиков пугает русская зима. По их мнению, вторую русскую зиму . Они говорят, что если война не будет скоро закончена, то Германия потерпит поражение».

В деревне Басино, Ленинградской области, немецко-фашистские мерзавцы схватили колхозницу Наумову и потребовали, чтобы она указала местонахождение партизан. Наумова ответила, что она не знает, где находятся партизаны. Тогда фашистские палачи подвергли ее пыткам. Не добившись от Наумовой ни единого слова, .

На Карельском фронте пять самолетов противника пытались разрушить наши переправы через реку. Пять советских истребителей атаковали врага. В завязавшемся воздушном бою летчики тт. Бубнов, Князев и Клименко сбили по одному самолету противника. Кроме того, летчики тт. Клименко и Кузнецов совместно сбили еще один вражеский самолет. Наши истребители потерь не имели.

Отряд ленинградских партизан под командованием тов. Б. за последние три месяца истребил 315 немецких солдат и офицеров, разрушил 150 метров железнодорожного полотна и пустил под откос паровоз, 16 вагонов с боеприпасами и 2 цистерны с горючим.

Пленный солдат 7 роты 282 полка 98 немецкой пехотной дивизии Бернгардт Вонс сообщил: «В июне я в составе 98 маршевого батальона прибыл на фронт. К нам приехал командир дивизии Карейс и произнес речь. Он сказал, что 98 дивизия понесла тяжелые потери, многие роты совершенно обескровлены, в них осталось по 15-20 человек. Теперь прибывает пополнение, и дивизия опять пойдет в дело. Солдаты угрюмо молчали, они в душе понимали, что .

Один чорт знает, кому удастся выбраться отсюда? Я один из счастливых: через месяц попал в плен и теперь буду только ожидать конца войны». // .

**************************************** **************************************** **************************************** **************************
Издание повести В.Гроссмана «Народ бессмертен»

Печатавшаяся в «Красной звезде» повесть Василия Гроссмана «Народ бессмертен» выходит отдельной книгой в Гослитиздате и в Военном издательстве Наркомата Обороны. Кроме того повесть будет напечатана в 8-м номере журнала «Знамя».

________________________________________ ________
("The New York Times", США)
("The New York Times", США)
("The New York Times", США)
("The New York Times", США)
* ("Красная звезда", СССР)
("The New York Times", США)
("The New York Times", США)

Одним из стереотипов, назойливо внедряемых в общественное сознание, стал миф о судьбе советских военнопленных после их освобождения из немецкого плена. "Демократические" историки и публицисты рисуют некую душераздирающую картину, как бывшие советские военнослужащие, освобожденные из немецких концлагерей, чуть ли не поголовно отправлялись в колымские лагеря или, как минимум, в штрафбаты.

Вообще-то, элементарный здравый смысл подсказывает, что военнослужащие, вернувшиеся из плена, должны быть подвергнуты проверке органами контрразведки - хотя бы потому, что среди них заведомо имеется некоторое количество вражеских агентов. Немцы активно использовали этот канал для засылки своей агентуры. Вот что писал по этому поводу в своих мемуарах В.Шелленберг:

"В лагерях для военнопленных отбирались тысячи русских, которых после обучения забрасывали на парашютах в глубь русской территории. Их основной задачей, наряду с передачей текущей информации, было политическое разложение населения и диверсии. Другие группы предназначались для борьбы с партизанами, для чего их забрасывали в качестве наших агентов к русским партизанам. Чтобы поскорее добиться успеха, мы начали набирать добровольцев из числа русских военнопленных прямо в прифронтовой полосе" .

Таким образом, создание в конце 1941 года по приказу наркома обороны №0521 фильтрационных лагерей для проверки освобожденных из плена было насущной необходимостью.

Проверку в этих спецлагерях проходили не только бывшие военнопленные. Поступавший туда контингент делился на три учетные группы:
1-я - военнопленные и окруженцы;
2-я - рядовые полицейские, деревенские старосты и другие гражданские лица, подозреваемые в изменнической деятельности;
3-я - гражданские лица призывного возраста, проживавшие на территории, занятой противником .

Но может быть, из фильтрационных лагерей бывших пленных действительно скопом гнали на Колыму? Рассмотрим опубликованные на эту тему архивные данные.

По сведениям, приведенным сотрудниками "Мемориала" А.Кокуриным и Н.Петровым в журнале "Свободная мысль" , на 1 марта 1944 года через органы НКВД прошли проверку 312594 бывших военнослужащих Красной Армии, побывавших в плену или в окружении. Дальнейшая их судьба сложилась так:

Таким образом, 75,1% бывших пленных благополучно прошли проверку и были направлены кто в армию, кто в народное хозяйство, кто на лечение. Еще 0,6% умерли, что не удивительно, если учесть условия жизни в немецких концлагерях, откуда их освободили. Подверглись же репрессиям (арестованы или отправлены в штрафбаты) всего 6,2%.

Внимательный читатель наверняка уже заметил, что перечисленные выше категории охватывают не все количество бывших пленных. Судьба 56403 военнослужащих (18,1%) не указана. Впрочем, можно быть уверенным, что эти люди отнюдь не затерялись в бескрайних просторах Сибири - демократическая совесть авторов не позволила бы им замолчать такой прискорбный факт. Скорее всего эти 56403 человек просто к тому времени еще не прошли проверку и продолжали находиться в спецлагерях. Правда здесь же Кокурин и Петров пишут, что проверку в спецлагерях НКВД на тот момент проходило 75314 человек. Но не будем требовать от них слишком многого - люди, пустившие и поддерживающие миф о десятках миллионов жертв сталинских репрессий, просто обязаны страдать патологическим незнанием арифметики.

Почти одновременно те же самые сведения привел и А.В.Меженько в "Военно-историческом журнале" :

Данные о бывших военнопленных, содержавшихся в спецлагерях
в период с октября 1941 г. по март 1944 г.

В отличие от А.Кокурина и Н.Петрова, у А.Меженько концы с концами сходятся, кроме того, он указывает архивный источник, откуда взял свои данные .

Итак, на март 1944 года проверку НКВД прошли 256200 бывших пленных. Из них:

благополучно прошли проверку - 234863 (91,7%)
направлены в штрафбаты - 8255 (3,2%)
арестованы - 11283 (4,4%)
умерли - 1799 (0,7%).

Подобное соотношение сохранялось и к осени 1944 года. Приведу отрывок из документа:

Справка о ходе проверки б/окруженцев и б/военнопленных по состоянию на 1 октября 1944 г. 1. Для проверки бывших военнослужащих Красной Армии, находящихся в плену или окружении противника, решением ГОКО №1069сс от 27.XII-41 г. созданы спецлагеря НКВД. Проверка находящихся в спецлагерях военнослужащих Красной Армии проводится отделами контрразведки "СМЕРШ" НКО при спецлагерях НКВД (в момент постановления это были Особые отделы). Всего прошло через спецлагеря бывших военнослужащих Красной Армии, вышедших из окружения и освобожденных из плена, 354592 чел., в том числе офицеров 50441 чел. 2. Из этого числа проверено и передано: а) в Красную Армию 249416 чел. в том числе: в воинские части через военкоматы 231034 -"- из них - офицеров 27042 -"- на формирование штурмовых батальонов 18382 -"- из них - офицеров 16163 -"- б) в промышленность по постановлениям ГОКО 30749 -"- в том числе - офицеров 29 -"- в) на формирование конвойных войск и охраны спецлагерей 5924 -"- 3. Арестовано органами "СМЕРШ" 11556 -"- из них агентов разведки и контрразведки противника 2083 -"- из них - офицеров (по разным преступлениям) 1284 -"- 4. Убыло по разным причинам за все время - в госпитали, лазареты и умерло 5347 -"- 5. Находятся в спецлагерях НКВД СССР в проверке 51601 -"- в том числе - офицеров 5657 -"- ... Из числа оставшихся в лагерях НКВД СССР офицеров в октябре формируются 4 штурмовых батальона по 920 человек каждый.

Практически такие же цифры приводит в своей книге и В.Ф.Некрасов:

"В соответствии с постановлениями ГКО от 27 декабря 1941 г. и СНК СССР от 24 января 1944 г. все бывшие в окружении и плену военнослужащие Красной Армии через сборно-пересыльные пункты поступали в спецлагеря НКВД на проверку, откуда проверенные передавались для отправки в Красную Армию через военкоматы, частично на работу в промышленность, а частично и арестовывались органами "Смерш". Так, к 20 октября 1944 г. в такие спецлагеря НКВД поступило 354590 человек, из них после проверки возвращено в Красную Армию 249416, находилось в стадии проверки 51615, передано в промышленность и охрану 36630, арестовано органами "Смерш" 11566, убыли по разным другим причинам, в том числе в госпитали Наркомата обороны, и умерли 5347 человек" .

Поскольку в "Справке" приведены более подробные данные, чем у В.Некрасова, проанализируем именно их. Итак, судьбы бывших военнопленных, прошедших проверку до 1 октября 1944 г., распределяются следующим образом:

Поскольку в процитированном выше документе для большинства категорий указывается также и количество офицеров, подсчитаем данные отдельно для рядового и сержантского состава и отдельно для офицеров:

Таким образом, среди рядового и сержантского состава благополучно проходило проверку свыше 95% (или 19 из каждых 20) бывших военнопленных. Несколько иначе обстояло дело с побывавшими в плену офицерами. Арестовывалось из них меньше 3%, но зато с лета 1943 до осени 1944 года значительная доля направлялась в качестве рядовых и сержантов в штурмовые батальоны. И это вполне понятно и оправданно - с офицера спрос больше, чем с рядового.

Кроме того, надо учесть, что офицеры, попавшие в штрафбаты и искупившие свою вину, восстанавливались в звании. Например, 1-й и 2-й штурмовые батальоны, сформированные к 25 августа 1943 года, в течение двух месяцев боев показали себя с отличной стороны и приказом НКВД были расформированы. Бойцов этих подразделений восстановили в правах, в том числе и офицеров, и затем отправили воевать далее в составе Красной Армии .

А в ноябре 1944 года ГКО принял постановление, согласно которому освобожденные военнопленные и советские граждане призывного возраста вплоть до конца войны направлялись непосредственно в запасные воинские части, минуя спецлагеря . В их числе оказалось и более 83 тысяч офицеров. Из них после проверки 56160 человек было уволено из армии, более 10 тысяч направлены в войска, 1567 лишены офицерских званий и разжалованы в рядовые, 15241 переведены в рядовой и сержантский состав .

Итак, после знакомства с фактами, в том числе и опубликованными заведомыми антисталинистами, миф о трагической судьбе освобожденных советских военнопленных лопается как мыльный пузырь. На самом деле вплоть до конца войны подавляющее большинство (свыше 90%) советских военнослужащих, освобожденных из немецкого плена, после необходимой проверки в спецлагерях НКВД возвращались в строй или направлялись на работу в промышленность. Незначительное количество (около 4%) было арестовано и примерно столько же направлено в штрафбаты.

После окончания войны началась массовое освобождение советских военнопленных и гражданских лиц, угнанных на принудительные работы в Германию и другие страны. Согласно директиве Ставки №11086 от 11 мая 1945 г., для приема репатриируемых советских граждан, освобождаемых войсками союзников, наркоматом обороны было организовано 100 лагерей. Кроме того, действовало 46 сборных пунктов для приема советских граждан, освобожденных советскими войсками .

22 мая 1945 г. ГКО принял постановление, в котором по инициативе Л.П.Берии устанавливался 10-дневный срок регистрации и проверки репатриантов, после чего гражданские лица подлежали отправке к месту постоянного жительства, а военные - в запасные части . Однако в связи с массовым наплывом репатриантов 10-дневный срок оказался нереальным и был увеличен до одного-двух месяцев .

Окончательные итоги проверки советских военнопленных и гражданских лиц, освобожденных после войны, выглядят следующим образом. К 1 марта 1946 г. было репатриировано 4.199.488 советских граждан (2.660.013 гражданских и 1.539.475 военнопленных), из них 1.846.802 поступило из зон действия советских войск за границей и 2.352.686 принято от англо-американцев и прибыло из других стран .

Результаты проверки и фильтрации репатриантов
(по состоянию на 1 марта 1946 г.)

Категории репатриантов	гражданские	%	военнопленные	%
Направлено к месту жительства	2.146.126	80,68	281.780	18,31
Призвано в армию	141.962	5,34	659.190	42,82
Зачислено в рабочие батальоны	263.647	9,91	344.448	22,37
Передано в распоряжение НКВД	46.740	1,76	226.127	14,69
Находилось на сборно-пересыльных пунктах и использовалось на работах при советских воинских частях и учреждениях за границей	61.538	2,31	27.930	1,81

Таким образом, из военнопленных, освобожденных после окончания войны, репрессиям подверглись лишь 14,69%. Как правило, это были власовцы и другие пособники оккупантов. Так, согласно инструкциям, имевшимся у начальников проверочных органов, из числа репатриантов подлежали аресту и суду:
- руководящий и командный состав органов полиции, "народной стражи", "народной милиции", "русской освободительной армии", национальных легионов и других подобных организаций;
- рядовые полицейские и рядовые участники перечисленных организаций, принимавшие участие в карательных экспедициях или проявлявшие активность при исполнении обязанностей;
- бывшие военнослужащие Красной Армии, добровольно перешедшие на сторону противника;
- бургомистры, крупные фашистские чиновники, сотрудники гестапо и других немецких карательных и разведывательных органов;
- сельские старосты, являвшиеся активными пособниками оккупантов .

Какой же была дальнейшая судьба этих попавших в руки НКВД "борцов за свободу"? Большинству из них было объявлено, что они заслуживают самого сурового наказания, но в связи с победой над Германией Советское правительство проявило к ним снисхождение, освободив от уголовной ответственности за измену Родине, и ограничилось отправкой на спецпоселение сроком на 6 лет.

Такое проявление гуманизма явилось для пособников фашистов полной неожиданностью. Вот характерный эпизод. 6 ноября 1944 года в Мурманск прибыли два английских корабля, на борту которых находилось 9907 бывших советских военнослужащих, сражавшихся в рядах немецкой армии против англо-американских войск и взятых ими в плен. По статье 193 тогдашнего Уголовного кодекса РСФСР за переход военнослужащих на сторону противника в военное время предусматривалось только одно наказание - смертная казнь с конфискацией имущества. Поэтому многие "пассажиры" ожидали, что их расстреляют сразу же на мурманской пристани. Однако официальные советские представители объяснили, что Советское правительство их простило и что они не только не будут расстреляны, но и вообще освобождаются от привлечения к уголовной ответственности за измену Родине. Больше года эти люди проходили проверку в спецлагере НКВД, а затем были направлены на 6-летнее спецпоселение. В 1952 г. большинство из них было освобождено, причем в их анкетах не значилось никакой судимости, а время работы на спецпоселении было зачтено в трудовой стаж .

Всего в 1946-1947 гг. на спецпоселение поступило 148079 власовцев и других пособников оккупантов. На 1 января 1953 года на спецпоселении оставалось 56746 власовцев, 93446 были освобождены в 1951-1952 гг. по отбытии срока .

Что же касается пособников оккупантов, запятнавших себя конкретными преступлениями, то они были направлены в лагеря ГУЛАГа, составив там достойную компанию Солженицыну.

Пару слов следует сказать и о бывших советских военнопленных, зачисленных в рабочие батальоны. Многие недобросовестные исследователи и публицисты включают их в разряд репрессированных. Между тем это совершенно не так.

В 1945 году после увольнения в запас красноармейцев тех возрастов, на которые распространялся приказ о демобилизации, были отпущены по домам и военнопленные рядового и сержантского состава соответствующих возрастов. Вполне естественно и справедливо, что остальных военнопленных, сверстники которых продолжали служить в армии, следовало восстановить на военной службе. Однако война уже кончилась, и теперь стране были нужны рабочие, а не солдаты. Поэтому в соответствии с постановлением ГКО от 18 августа 1945 г. часть из них была зачислена в рабочие батальоны .

По директиве Генерального Штаба вооруженных сил СССР от 12 июля 1946 г. эти батальоны, являвшиеся аналогом современных стройбатов, были расформированы , а их личный состав получил статус "переведенные в постоянные кадры промышленности". По Постановлению Совета Министров СССР от 30 сентября 1946 г. на них было полностью распространено действующее законодательство о труде, а также все права и льготы, которыми пользовались рабочие и служащие соответствующих предприятий и строек . Они сохраняли статус полноправных граждан СССР, но без права покинуть установленное государством место работы.

В 1946-1948 гг. из Красной Армии были демобилизованы военнослужащие ряда возрастов. Соответственно, их ровесники, ранее зачисленные в рабочие батальоны, получили разрешение вернуться в места, где они жили до войны .

Подведем итоги. Как мы могли убедиться, из военнопленных, освобожденных во время войны, подверглось репрессиям менее 10% , из освобожденных после войны - менее 15% , причем большинство "репрессированных" вполне заслужило свою участь. Имелись и пострадавшие безвинно, но это было исключением из правил, а отнюдь не правилом.

В заключение пара слов о моральной стороне вопроса. Вообще-то говоря, добровольная сдача в плен - позорный поступок, независимо от того, карается он Уголовным кодексом или нет. И поэтому объявлять бывших военнопленных героями - значит глумиться над памятью тех советских солдат и офицеров, которые предпочли умереть, но не сдаться.

21. ГАРФ. Ф.9526. Оп.7. Д.44. Л.251.

22. ГАРФ. Ф.5446. Оп.52. Д.6723. Л.34.

23. В.Н.Земсков. Репатриация советских граждан и их дальнейшая судьба // Социологические исследования. 1995. №6. С.10.

Ctrl Enter

Заметили ошЫ бку Выделите текст и нажмите Ctrl+Enter

«Летом 1941 года мы убирали пшеницу, жили в вагончиках. Хорошо помню, как нам сказали, что нас высылают, и надо срочно собираться в дорогу. <...> Приехали домой, там отец режет свинью и барашка. Он хотел еще уток порезать, но они уплыли на середину озера», - так запомнила 28 августа 1941 года тогдашняя школьница Амалия Даниэль из немецкого поселка Полеводино Саратовской области.

Фриде Коллер из саратовской деревни Мессер было шесть лет: «Когда объявили указ в нашей деревне, мой отец не поверил в него. "Не может быть, чтобы огромное множество людей сняли со своих родных мест и переселили вглубь страны". На утро все жители деревни должны были собраться у церкви, чтобы тронуться в дальнюю дорогу. До ночи в деревне стоял страшный крик и плач».

«Помню, к нам домой пришли и объявили этот указ. Сроку на сборы дали три дня», - Альвине Хоф в августе 1941 года было пять лет, ее семья жила в Поволжской республике немцев в поселке Добринка.

Без шума и паники в вагонах для скота

Упомянутый в рассказах немцев Поволжья и Саратовской области «указ» - это приказ НКВД №001158 за подписью наркома внутренних дел Лаврентия Берии. С этого документа под названием «О мероприятиях по проведению операции по переселению немцев из Республики немцев Поволжья, Саратовской и Сталинградской областей», датированного 27 августа 1941 года, началась массовая депортация десятков и сотен тысяч человек, целых национальностей, преимущественно в Казахстан, Сибирь и Среднюю Азию.

Для реализации приказа в перечисленные области направили 12 тысяч 500 солдат и офицеров из войск НКВД. Чекисты, зачитывая документ, предупреждали, что отказавшиеся от выселения главы семей будут арестованы, а их семьи репрессированы. Действовать было предписано «без шума и паники». Руководили операцией в Поволжье замнаркома внутренних дел СССР Иван Серов и начальник ГУЛАГа Виктор Наседкин. На выселение отводилось меньше трех недель: «Операцию начать 3 сентября и закончить 20 сентября сего года».

Выселяемым немцам давали от одного до трех дней на сборы, разрешали взять с собой 12-16 килограммов вещей и продуктов, и люди - кто на подводах, кто на баржах, кто пешком - в сопровождении солдат отправлялись к ближайшим железнодорожным станциям. Пытавшихся сбежать отлавливали и под конвоем вели к эшелонам. Перед посадкой в поезд всем немцам прямо в паспорт вписывали строчку о том, что жить они могут только в определенных областях Казахстана: «Выявленным лицам немецкой национальности органы милиции объявляют, что они обязаны выехать в Казахскую ССР, и в паспорте записывают, что владелец паспорта имеет право на жительство только в областях, перечисленных приказом НКВД СССР. Таким образом, немцы будут вынуждены ехать в указанные места, так как с такой записью в паспорте его нигде в другом городе не пропишут», - хвастался своей находчивостью в рапорте замнаркома внутренних дел Серов.

«Два дня мы ждали на станции пока подадут вагоны. Пришли вагоны, в которых возят уголь», - рассказывала Альвина Хоф. «Сначала людей заставили почистить вагоны от навоза, потом загрузили их в эти вагоны», - вспоминала Мария Альве. «Загрузили нас в вагоны для скота - ничего в них не было, никаких полок. Люди ложились на деревянный пол. Мужики проделали дырку в полу, чтобы в туалет ходить. По дороге не кормили, все ели домашние запасы», - делилась похожими воспоминаниями Амалия Даниэль.

Вслед за немцами Поволжья приказы о переселении услышали и прочитали в местных газетах немцы Ленинградской области, Москвы и Подмосковья, Крыма, Краснодарского края, Орджоникидзевского края (сейчас - Ставропольский), Воронежской, Горьковской (сейчас - Нижегородская), Тульской области, Кабардино-Балкарии, Северной Осетии, Запорожья, Сталинской и Ворошиловградской (сейчас - Донецкая и Луганская) областей. Также переселению подлежали немцы Грузии, Азербайджана и Армении. Операции проводились спешно, на каждую были брошены тысячи солдат и офицеров.

«Имели место отдельные контрреволюционные выпады со стороны лиц, антисоветски настроенных, и попытки со стороны некоторых немцев, подлежавших переселению, - к уничтожению имевшегося у них поголовья скота», - рапортовало в Москву УНКВД Краснодарского края. «Немец Геллер, кандидат ВКП(б), после объявления о переселении, придя к секретарю горкома ВКП(б), бросив кандидатскую карточку, заявил: “Зачем вы над нами издеваетесь, унижаете честных людей, я не поеду, расстреляйте меня”», - докладывал нарком Кабардино-Балкарской АССР Степан Филатов. Но чаще отчеты «наверх» были такими, какой послал 22 декабря 1941 года нарком Калмыкии Григорий Гончаров: «За время выселения лиц немецкой национальности… <...> отрицательных настроений не было отмечено, каких-либо происшествий, эксцессов, побегов, также отказа от выселения среди выселяемых не произошло».

За первые два месяца депортации, преимущественно из регионов Поволжья, было вывезено более 400 тысяч немцев. Автор книги «Спецпоселенцы в СССР, 1930–1960» Виктор Земсков приводит данные о депортации за годы войны около 950 тысяч немцев.

«У нас к немцам не должно быть пощады»

Местное население удовлетворено действиями правительства по выселению немцев и считает их правильными, рапортовали руководители операций в Поволжье, на Кубани и на Кавказе. «Теперь я спокойно пойду на фронт, зная, что моя семья в безопасности от внутреннего врага», - цитировал замнаркома Серов некоего рабочего из города Энгельса. Он же отчитывался о доносах на недовольных: «Работница бактериологической лаборатории Л. сообщила, что в разговоре с ней некий Вульф в угрожающем тоне заявил, что в случае переселения немцев они откроют внутреннюю войну и не такую, как на фронте».

Нарком Кабардино-Балкарии Филатов приводил в докладной записке высказывания довольных депортацией мелких республиканских чиновников и служащих. «Вот хорошо, что немцев переселяют, давно пора, среди них много шпионов. Немцы на фронте издеваются над нашими бойцами и местными жителями», - говорила работница Наркомзема КБ АССР по фамилии Чирикина. «Решение о переселении немцев совершенно правильное, у нас к немцам не должно быть пощады. Немцы нечестны, коварны, им верить нельзя», - соглашался служащий республиканского Наркомфина Бейтоков.

Были и случаи депортации по инициативе «с мест»: в Государственном архиве хранится докладная записка об «обактивлении контрреволюционной деятельности немцев» в Куйбышевской области (сейчас - Самарская) с предложением выселить в Казахстан 1 670 немецких семей (более семи тысяч человек, почти половина из них - дети).

К местам ссылок переполненные вагоны для скота и грузов ехали неделями. «Поезд шел больше месяца… <...> По дороге люди очень замерзали, стояло начало зимы, поезд шел в Западную Сибирь», - говорится в воспоминаниях Марии Альве. Семью и односельчан Фриды Бехтгольд из поселка Старые Лезы в Крыму везли сначала на Кавказ, потом в Подмосковье, а оттуда - в Казахстан: «Привезли нас в на станцию Макинка Акмолинской области». «От Саратова до Омска ехали целый месяц. У многих болел желудок, по эшелону шла эпидемия дизентерии. Несколько человек умерло, трупы оставляли на станциях. Нашей семье повезло, мы сидели на нарах на втором этаже согнувшись, зато был свой горшок, взятый из дома. Я тоже болела дизентерией. <...> Вечером приехали на станцию Колония Омской области. Вокруг лежал снег», - вспоминала Альвина Хоф.

«На 9 октября сего года отправлено 14 эшелонов, в которые погружены 8 997 семей, с общим количеством немцев 35 133 человека. Не отправлен только один эшелон с Ново-Кубанского оперативного участка, так как погрузка учтенных по этому участку немцев задерживается из-за отсутствия вагонов», - говорится в докладной записке начальника Краснодарского краевого оперштаба по переселению немцев Ивана Ткаченко. Один эшелон - это от двух до трех тысяч человек. В ожидании вагонов на станции они жгли костры, готовили еду из захваченных из дома припасов, спали на голой земле. В Калмыкии, писал республиканский нарком Гончаров, из-за ноябрьских дождей и распутицы сначала вышли из строя и застряли в пути грузовики и подводы, на которых немцев должны были везти к станциям. В течение 19 дней «лица немецкой национальности» ждали погрузки в эшелоны: под дождем, в грязи, без крыши над головой. На станции Абганерово забитые людьми вагоны двое суток стояли, не трогаясь с места, так как не хватало локомотивов для отправки.

В Сибирь и Казахстан выселенные немцы приезжали уже поздней осенью или в декабре. «1 ноября приехали в Сибирь к кержакам, это староверы сибирские. <...> Деревушка была маленькой: всего-то двадцать домов и контора. Староверы, народ суровый, нас к себе по домам не разобрали, никого не пустили, мы жили в конторе. Старожилы удивлялись, думали мы немцы с рогами, а мы такие же нормальные люди, как и они», - делилась первыми впечатлениями от места ссылки Фрида Коллер. «Грязь стояла ужасная, телеги были тоже грязные, мы едва двигались. Тридцать километров ехали почти сутки. Когда проезжали по селам и деревням, то народ выходил смотреть на нас: "Фашистов везут". Мы были детьми и не очень переживали по этому поводу, а вот родителям было очень тяжело», - Вальдемару Мерцу было шесть лет, когда его семья из Саратовской области прибыла в вагоне для скота в Красноярский край.

Сосланной из Краснодарского края семье Кристины Бишель (ей самой тогда было 14 лет) повезло больше - агрессии местных жителей они не встретили: «<...> Нас привезли в Казахстан, на станцию Щербакты. Выгрузили в страшный мороз и окоченевших, голодных повезли по деревням. Попали мы (вся семья) в деревню Александровка. Встретил нас председатель сельсовета Сологуб и взял к себе домой. У него было двое детей, и уже была назначена свадьба дочери, но он отложил свадьбу. Он вообще был очень добрым человеком. Никогда не садился за стол без нас. Он старался дать нам какие-нибудь вещи, ведь мы были почти раздетыми. И люди в деревне относились к нам по-доброму».

«Приехали в Казахстан. Там снегу полно. Разобрали нас по казахским домам. Казахи ни слова не понимают ни на русском, ни на немецком, и мы ни слова по-казахски. А с нами была наша бабушка Лиза, она немного понимала по-татарски. Казахский и татарский языки родные - вот бабушка нам кое-что и переводила. В этой деревушке ели мы хлеб пока старшие братья работали. За день работы им давали лепешку хлеба. Они ее приносили домой и мы делили лепешку. Работы было мало, а без работы не было и хлеба», - рассказывала Фрида Лауер, чью семью переселили с крымского хутора Нурали. Вскоре ее старшие братья, как и большинство немцев-спецпереселенцев, нашли работу в местном колхозе. Однако трудились там недолго - были мобилизованы в так называемую трудовую армию.

В ГУЛАГ через военкомат

«Окончательно рухнула моя надежда попасть в армию в Новочеркасском военкомате, что в Акмолинской области, куда нас выселили снежной осенью 1941 года и откуда в конце января 42-го отправляли, - уже не скрывая, что не на фронт, а по “трудмобилизации”. <...> Да, мечтал в Красную Армию, а попал в концлагерь, как враг Советской власти или уголовный преступник! <...> Да и “посадили”-то как! Через военкомат, по форменной повестке: “с кружкой, ложкой, десятидневным запасом продовольствия”, будто и впрямь на фронт призывают», - писал в своей книге «Зона полного покоя» прошедший через лагеря Бакалстроя в Челябинской области Герхард Вольтер.

Ему было 18 лет, когда в январе 1942 года вышло совершенно секретное Постановление Государственного комитета Обороны №1123 о мобилизации немецких мужчин от 17 до 50 лет в «рабочие колонны». Документ предписывал обязать явиться в военкоматы по месту жительства 120 тысяч человек и передать их в распоряжение НКВД для работы на лесозаготовках, строительстве заводов и железных дорог. 12 января 1942 года вышел приказ №0083 за подписью наркома Берии, в котором говорилось, что размещены «трудмобилизованные» будут в особых лагерных пунктах при лагерях НКВД, а питание им устанавливается по нормам ГУЛАГа. Мобилизованным в рабочие колонны предписывалось выполнять и перевыполнять производственный план, а оперативно-чекистскому отделу - заблаговременно пресекать «всякие попытки разложения дисциплины, саботажа и дезертирства».

Вольтер и другие пригнанные на Бакалстрой немцы строили металлургический завод с горнорудным хозяйством, на котором впоследствии планировалось выплавлять сталь для танковой брони. «Начинали с первых выемок для бараков и с ям под столбы для проволочных заграждений. Вокруг самих себя. Невдалеке от каждого из будущих ключевых объектов - Доменстроя, Стальпрокатстроя, Коксохимстроя, Жилстроя и других, не менее важных пунктов огромной стройки - были заложены лагпункты, дабы не конвоировать слишком далеко строго охраняемый немецкий “спецконтингент”. В свою очередь, вся эта махина имела внешнее ограждение длиной около 30 километров и вооруженную охрану, чтобы ни один "трудмобилизованный" не мог вырваться из гигантского лагеря».

Продолжилась трудовая мобилизация приказами ГКО №1281 от 14 февраля 1942 года - он распространялся на большее количество территорий, с которых подлежали призыву немцы, - и №2383, который распространял призыв в трудовую армию на подростков от 15 лет и мужчин до 55 лет, кроме того, подлежали мобилизации женщины от 16 до 45 лет. Поскольку женщин с детьми до трех лет и беременных не забирали, в лагерях оказались в основном совсем молодые девушки и женщины старше 40 лет.

«В январе 1942 года всех мужчин немецкой национальности от семнадцати до пятидесяти лет забрали в трудовую армию в Свердловскую область на заготовку леса. Эта участь не обошла и нашего отца». «В 1942 году маму и ее сестру Амалию забрали в трудовую армию в уральский город Челябинск. Там на кирпичном заводе она работала откатчицей, выкатывала тележки для кирпичей. Амалия работала там же». «В 1942 году под новый год меня забрали в трудовую армию в город Канск Красноярского края. Работала я сначала на пилораме, пилила бревна, потом таскала шпалы». «Отца забрали осенью в трудармию в Челябинск, меня - зимой 1941 в трудармию в Свердловскую область, а брата в Картинск в трудармию на шахту». «Отца отправили в трудовую армию в город Кривощеково Новосибирской области». «Отца вместе с братом Фридрихом забрали в трудовую армию в Пермскую область на лесосеку Чардынь. Отец не прислал нам ни одной весточки, пропал». В сборнике воспоминаний русских немцев «Горькие судьбы», записанных Анной Шаф, нет ни одного рассказа, в котором не упоминается трудовая армия.

«В феврале 1943 года старшему брату Коле исполнилось семнадцать лет, и его забрали в трудармию в город Оренбург. Там бывали сильные холода зимой. Коля работал в шахте, одежды теплой не было, он простыл, заболел, не мог выходить из шахты на поверхность. Товарищи носили ему хлеб вниз, в шурф, там он и жил, не видя белого света. Он оголодал и ослаб, заболел воспалением легких. Чтоб не умереть, брат решил сбежать из шахты, но его поймали и посадили в лагерь для заключенных. Оттуда вернулся наш Коля только в 1948 году больным туберкулезом, ослабленным от скудного питания». «В 1943 году маму забрали в Омск на военный завод, но маме было там тяжело и она через месяц сбежала оттуда. Вечером она пришла, а ночью в дом уже постучали, ее забрали. В это время всех женщин, у кого не было младенцев, забирали в трудовую армию. <...> Многие женщины плакали, кричали и не давались конвойным. Таких привязывали к бричкам веревками и силой везли к вагонам».

«Трудмобилизованные», как их называли в официальных документах НКВД, работали в лагерях Сибири и Урала: на стройках, на лесозаготовках, в шахтах, в нефтедобыче. Ивдельлаг, Усольлаг, Тагиллаг, Бакалстрой, лагпункты в Чкаловской области (сейчас - Оренбургская), Башкирии, Удмуртии. По данным, которые приводит в своей статье челябинский историк Григорий Маламуд, на Урале к январю 1944 года насчитывалось более 119 тысяч трудмобилизованных немцев, что составляло примерно треть от их общей численности по СССР.

Не все мобилизованные таким образом немцы были переданы в распоряжение НКВД. Историк Аркадий Герман пишет , что около 182 тысяч трудмобилизованных за годы войны немцев работали на объектах НКВД, еще около 133 тысяч - на объектах других наркоматов (угольной и нефтяной промышленности, наркомата боеприпасов).

«Вы все предатели, шпионы и диверсанты»

Автор «Зоны полного покоя» Вольтер пишет, что их, мобилизованных молодых комсомольцев и вчерашних школьников, сначала даже смешила необходимость вписывать в анкету особые приметы вроде оттопыренных ушей или скрюченного носа, а вышки и колючая проволока все равно не наводили на мысли, что их могут запереть, как заключенных. Тем более в официальном обращении их называли «товарищи трудмобилизованные» и взывали к «патриотическому долгу советских людей» работать во имя победы над врагом: «Удовлетворение вызывала уже мысль, что наконец-то определилось и наше место в общей борьбе против фашистских оккупантов. Ощущение чистой совести успокаивало, настраивало на напряжённую работу, придавало сил для преодоления будущих трудностей».

Но иллюзии относительно добровольного сознательного труда быстро рассеялись: в обращении вместо «товарищей» чаще звучали «фрицы» и «фашисты», за невыполнение плана штрафовали, уменьшая выдачу хлеба с 750 до 400 граммов. «В тот же день на вышках и на вахте появились охранники, а за лагерными воротами нас встретил вооруженный конвой с неизменным оскорбительным окриком: “Шаг влево, шаг вправо – стреляю без предупреждения!”».

Мобилизованный в Краслаг Бруно Шульмейстер вспоминал, как в первый день прибытия их отряда на лесозаготовки главный инженер так приветствовал пополнение: «Дорогие товарищи трудмобилизованные! Вы приехали сюда зарабатывать большие деньги, помогать своим семьям, заготавливать для фронта лес, пилить шпалы и доски на лесозаводах...» Наутро, когда «товарищи» недостаточно быстро построились для утренней поверки, тот же инженер орал: «А-а-а, фашисты, Гитлера ждете! Не хотите работать?! Мы вас научим – быстро Гитлера забудете!»

«Наутро после прибытия нас подняли в несусветную рань и выстроили побригадно в колонну по шесть человек. Перед нами выступил важный полковник по фамилии Паппертан. <...> Он заявил буквально следующее: “Вы все предатели, шпионы и диверсанты. Вас надо было до единого расстрелять из автомата. Но Советская власть гуманна. Вы можете добросовестным трудом искупить свою вину”», - вспоминал Рейнгольд Дайнес свое прибытие на строительство Богословского алюминиевого завода (Базстрой НКВД). «Вас привезли сюда смыть свой позор. Кто вы такие, вам уже говорили. Так что только труд может спасти вас от заслуженного наказания. И запомните: отсюда еще ни один не ушел – все лежат на бугре!..» - приветствовал вновь прибывших начальник 16-го лагпункта Ивдельлага, где в июне 1942 года оказался на строительстве железной дороги Вольдемар Фрицлер и еще около 800 трудмобилизованных.

После статьи Ильи Эренбурга «Убей немца!», вышедшей летом 1942 года, руководство Базстроя не нашло ничего лучше, как повесить транспарант с этим лозунгом прямо на воротах 14-го стройотряда, где жили трудмобилизованные немцы, рассказывал Рейнгольд Дайнес. О лозунге «Хочешь жить - убей немца!» в отрядной столовой для немцев вспоминал и мобилизованный в Соликамск Александр Мунтаниол.

Теодор Герцен, работавший на лесозаготовках в Свердловской области, рассказывал, как трудмобилизованным немцам приходилось драться с местными жителями (тоже спецпереселенцами, сосланными на Урал после раскулачивания) за право ездить к месту работы на поезде - те не хотели пускать в вагоны «фашистов». Детские крики «Немцев ведут!» - и плевки в спину вспоминают рабочие трудовой армии, которым приходилось ходить на стройку или в шахты через населенные пункты.

Среди воспоминаний Александра Мунтаниола есть и другой пример взаимоотношений с жителями: «В конце лета нашу штрафную бригаду послали поддерживать в надлежащем состоянии лежневую дорогу, по которой вывозили овощи из ГУЛАГовского подсобного хозяйства. Мы жили в селе, в домике, где размещалась школа. Сперва местные избегали нас, и мы понимали причину: в селе находился человек в форме внутренних войск. Это он обрабатывал жителей, чтобы они не общались с нами.

Но жизнь шла по своим законам, и, как ни старались чекисты держать людей в шорах, это удавалось далеко не всегда. Вскоре селяне узнали нас поближе, и услышав, что мы говорим по-русски, перестали чуждаться. По вечерам у школы бывало весело. От местных девушек не было отбоя. Приходили и женщины - “мужского духу понюхать”, как они говорили. Прожив в селе около двух месяцев, мы по-настоящему сдружились с его жителями. Наши ребята помогали навести порядок во дворе, наколоть на зиму дров, подремонтировать забор и т.д. Когда уезжали, все село вышло нас провожать, люди искренне желали нам добра».

Смерть или срок

Питание трудмобилизованных находилось в прямой зависимости от норм выработки и не отличалось от остальных лагерей ГУЛАГа - такая система называлась «котловкой». В 1942 году градация этих норм менялась несколько раз в сторону уменьшения пайка, и к декабрю за выработку нормы полагалось 700 граммов хлеба, за выработку 125% нормы - 800 граммов. За 80-90% нормы выдавали 600 граммов хлеба, меньше 80% - 500 граммов. Те, кто не справлялся и с половиной, получали 400 граммов хлеба, симулянты и штрафники - 300 граммов. В больничном бараке можно было рассчитывать на 550 граммов хлеба.

«"Котловка", особенно в условиях низких норм питания 1942–1943 годов, оставляла заключенным ГУЛАГа очень мало шансов на выживание. Минимальная гарантированная норма, как свидетельствуют узники Тагиллага, означала медленную смерть от дистрофии. В то же время лагерная мудрость гласила, что "убивает большая пайка, а не маленькая", поскольку выполнение норм на 150% влекло за собой потерю сил, не компенсируемую повышенным некалорийным пайком», - пишет историк Маламуд в статье «Мобилизованные советские немцы на Урале в 1942-1948 годах». Он отмечает, что в реальности пайки были еще меньше положенных: имеются многочисленные отчеты о проверках, которые выявляли выдачу хлеба, предназначенного для трудмобилизованных, лагерному руководству, оперсоставу, бухгалтерии и другим вольнонаемным сотрудникам.

«При столь скудном питании приходилось ходить в туалет только дважды в неделю. Голод довел моего знакомого до того, что когда он по­сле долгих поисков не смог ничего найти и увидел в туалете оправлявше­гося повара, то спросил меня: "Фриц, как ты думаешь... могу я это попро­бовать?" - "И думать не смей!" - был мой ответ. Шли в дело больные издохшие лошади, а также кошки и собаки, иска­ли даже крыс - пожиралось все. Вид у изголодавшихся людей был зверский», - писал Фридрих Лореш в своих воспоминаниях «Жизнь в Тимшере и других каторжных лагерях Усольлага». Бруно Шульмейстер вспоминал, как в Краслаге зимой 1942-1943 года перестали выдавать хлеб, вместо него кормили мерзлой картошкой и кашей из целых зерен пшеницы, которые не переваривал желудок. Эти зерна оголодавшие люди выковыривали из своих и чужих испражнений и снова ели.

Герхард Вольтер в своей книге о трудармии упоминает о двух случаях каннибализма, о которых сообщили ему в письмах бывшие узники трудовых лагерей. Вальдемар Фицлер писал об убийстве, совершенном солагерниками с целью людоедства. Андрей Бель, отбывавший трудовую повинность в Усольлаге, рассказывал о смерти одного из мобилизованных на лесозаготовках. «Было заведено, что труп должны доставить на вахту сами члены бригады. В противном случае последняя в неполном составе не допускалась в "зону". Энкаведешникам важно было установить, что никто из немецкого "социально опасного контингента" не совершил побега... <...> Тащить на себе тяжеленную ношу никому из обессилевших людей не хотелось. На этой почве в изуродованных голодом умах родилась чудовищная мысль - поживиться внутренностями трупа. С "благовидными" целями: облегчить себе ношу и в то же время набраться сил, чтобы доставить тело на вахту. В письме не указывается, каковы были последствия этого вопиющего замысла. Но говорится, что "спасительная" идея была реализована».

«Смерть наступала на нас всей силой, - писал Леопольд Кинцель, работавший в лагпункте Талица в свердловском Ивдельлаге. - По зоне брели, ползали чуть живые трупы, донельзя изнурённые, исхудалые, с опухшими ногами и выпученными глазами. К концу рабочего дня начальник лагеря посылал навстречу шедшим из леса подводу. Полностью обессиленных клали на неё и везли в "зону". Каждый день умирало по 10-12 человек. Начальник их не жалел, но был недоволен, что с учётом умерших ему не снижают план по заготовке леса. В соседнем лагпункте было такое же положение, и начальник Степанов прямо говорил перед строем: "Пока я здесь начальник, никто из вас живым отсюда не выйдет". Действительно, к июлю 1942-го из 840 человек в лагере осталась только половина».

По данным историка Аркадия Германа, в 1942 году в лагерях НКВД умерло 11874 трудармейца - более 10% от всех мобилизованных. В отдельных лагерях эти показатели были гораздо выше средних: в Севжердорлаге и в Соликамлаге в 1942 году умер каждый пятый трудмобилизованный, в Тавдинлаге скончались 17,9% работавших там немцев, в Богословлаге - 17,2%. Исследователь трудовой армии Виктор Дизендорф на примере архивных данных Усольлага приводит более детальные данные о смертности и приходит к выводу, что первые партии трудмобилизованных понесли самые большие потери: из 4945 человек, прибывших в этот лагерь первыми, умерли 2176 - 44%.

Тот же Дизендорф в своей статье «Чтобы помнили: трудармия, лесные лагеря, Усольлаг» обращает внимание на случаи осуждения и отправки трудмобилизованных в обычные исправительные лагеря и тюрьмы ГУЛАГа: «Трудармия и "обычный" ГУЛАГ представляли собой, я бы сказал, настоящие сообщающиеся сосуды», - замечает исследователь. Он упоминает также приказ НКВД и Прокуратуры СССР от 29 апреля 1942 года, согласно которому отбывших наказание немцев предписывалось вместо освобождения из лагеря переводить в «рабочие колонны».

По данным историка Земскова, если в 1939 году в лагерях ГУЛАГа находилось в качестве заключенных 18,5 тысяч немцев, то в 1945 году - 22,5 тысячи. В процентном соотношении от общего числа заключенных это означало увеличение вдвое (с 1,4% до 3,1%). Среди них были и те, кого осудили как шпиона еще до войны, и те, кто оказался в лагерях за недовольство депортационной политикой, и пытавшиеся дезертировать из трудовой армии. Многотысячная армия трудмобилизованных на бумаге к заключенным не относилась.

Без права на реабилитацию

Герхард Вольтер вспоминает, как после перелома в Великой Отечественной войне произошли изменения и в трудовой армии: «Жизнь и работа наши в 1944 году во многом изменились. Теперь от голода уже никто не умирал, а "доходяги" постепенно "выходили в люди". Они и внешне преобразились. Нас одели в старую красноармейскую форму, снятую с раненых, постиранную, с заплатами на местах пулевых прорех, часто с остатками кровяных разводов. Со следами от тщательно споротых петлиц на гимнастёрках и бушлатах, от звёздочек на шапках. Но есть по-прежнему хотелось всем и всегда. Несмотря на кило хлеба, который выдавался тем, кто был занят на лесоповале, и на улучшившийся приварок. А в начале 1944-го в нашем рационе даже появилось подобие мяса - "сбои"».

После победы Красной Армии немцы, конечно, надеялись на демобилизацию, но ее не произошло. Только в марте 1946 года Совнарком СССР дал указание расформировать рабочие колонны трудмобилизованных и ликвидировать зоны. Однако все бывшие трудармейцы после этого не имели права отправляться к местам жительства семей, а получали статус спецпоселенцев и продолжали работать на тех же стройках и предприятиях. Вернуться к местам жительства семей (в те самые места высылки в Казахстане и Сибири) могли инвалиды, женщины старше 45 лет и мужчины старше 55-ти, а также матери малолетних детей. Тем, кого оставили на спецпоселении на месте бывших зон трудовой армии, разрешили вызвать семьи к себе.

26 ноября 1948 года Президиум Верховного Совета СССР выпустил совершенно секретный Указ «Об уголовной ответственности за побеги из мест обязательного и постоянного поселения лиц, выселенных в отдалённые районы Советского Союза в период Отечественной войны». В нем сообщалось, что немцы, чеченцы, ингуши, крымские татары и другие депортированные в 1941–42 годах народы переселены в отдаленные районы СССР «навечно, без права возврата их к прежним местам жительства». За попытку покинуть место спецпоселения полагалось 20 лет каторжных работ, а за пособничество в организации побега - пять лет лишения свободы.

В начале 1950-х годов число живших на спецпоселении немцев только увеличивалось: ссылали репатриантов с оккупированных в прошлом территорий, «закрепляли» в Сибири и на Урале тех, кто жил там уже много поколений. К 1 января 1953 года спецпоселенцами являлись более 1 млн 200 тысяч немцев.

Все ограничения со спецпоселенцев-немцев были сняты только к декабрю 1955 года, освобождение проводилось в несколько этапов. В Указе Президиума Верховного Совета СССР говорилось, что «снятие с немцев ограничений по спецпоселению не влечет за собой возвращения имущества, конфискованного при выселении», а также им запрещалось возвращаться в места, откуда они были выселены.

В 1991 году, пишет в своей книге Герхард Вольтер, прошедших через пять лет трудовой армии немцев решено было наградить как тружеников тыла - медалями с изображением профиля Сталина. Автор сообщает, что он, как и многие из доживших до этого события трудармейцев, от награды отказался.

В 1941 г. немцы взяли 4 млн. пленных, из низ 3 погибло в первые полгода плена. Это одно из наиболее отвратительных преступлений немецких нацистов. Пленных держали месяцами в загонах из колючей проволоки, под открытым небом, не кормили, люди ели траву и дождевых червей. Голод, жажда, антисанитария, преднамеренно устроенные немцами, делали свое дело. Это массовое убийство было против обычаев ведения войны, против экономических потребностей самой Германии. Чистая идеология — чем больше умрет недочеловеков, тем лучше.

Минск. 5 июля 1942 г. Лагерь военнопленных «Дрозды». Последствия Минско-Белостокского котла: 140 тысяч человек на 9 гектарах под открытым небом

Минск, август 1941 г. Гиммлер приехал посмотреть на военнопленных. Очень сильное фото. Взгляд пленного и взгляды эсэсовцев по ту сторону колючки...

Июнь 1941 г. Район г. Рассейняй (Литва). Экипаж танка КВ-1 попал в плен. Танкист в центре на Буданова похож...Это 3-й мехкорпус, они встретили войну на границе. В 2-дневном встречном танковом сражении 23-24.06.1941 в Литве корпус был разбит

Винница, 28 июля 1941 г. Так как пленных почти не кормили, им пыталось помочь местное население. Украинские женщины с корзинами, тарелками у ворот лагеря...

Там же. Видимо, охрана все-таки разрешила передать еду за колючку

Август 1941 г. Концлагерь «Уманская яма». Он же шталаг (сборный лагерь) № 349. Был устроен в карьере кирпичного завода в г. Умань (Украина). Летом 41-го здесь держали пленных из уманского котла, 50 000 человек. Под открытым небом, как в загоне

Василий Мищенко, бывший узник «Ямы»: «Раненым и контуженным я попал в плен. В числе первых оказался в Уманской яме. Сверху я хорошо видел эту яму еще пустой. Ни крова, ни пищи, ни воды. Солнце нещадно палит. В западном углу полуподвального карьера находилась лужа буро-зеленой с мазутом воды. Мы кинулись к ней, черпали эту жижу пилотками, ржавыми консервными банками, просто ладонями и жадно пили. Еще запомнились мне две лошади, привязанные к столбам. Через пять минут от этих лошадей ничего не осталось».

Василий Мищенко был в чине лейтенанта, когда попал в плен в уманском котле. Но в котлы попадали не только солдаты и младшие командиры. И генералы тоже. На снимке: генералы Понеделин и Кириллов, они командовали советскими войсками под Уманью:

Это фото немцы использовали в пропагандистских листовках. Немцы улыбаются, а вот у генерала Кириллова (слева, в фуражке с сорванной звездой) взгляд очень грустный... Ничего хорошего эта фотоссесия не сулит

Опять Понеделин и Кириллов. Обед в плену

В 1941 г. оба генерала были заочно приговорены к расстрелу как предатели. До 1945 г. сидели в лагерях в Германии, вступать в армию Власова отказались, освобождены американцами. Переданы СССР. Где и расстреляны. В 1956 г. обоих реабилитировали.

Ясно, что никакими предателями они не были. Принудительные постановочные фото — не их вина. Единственное в чем их можно обвинить — в профнепригодности. Дали окружить себя в котле. Они не одиноки тут. Будущие маршалы Конев и Еременко угробили два фронта в Вяземском котле (октябрь 1941, 700 тысяч пленных), Тимошенко и Баграмян — весь Юго-Западный фронт в харьковском котле (май 1942 г. , 300 тыс. пленных). Жуков, конечно, целыми фронтами в котлы не попадал, но например, командуя Западным фронтом зимой 1941-42 гг. пару армий (33-ю и 39-ю) в окружение таки загнал.

Вяземский котел, октябрь 1941 г. Пока генералы учились воевать, бесконечные колонны пленных шли по дорогам

Вязьма, ноябрь 1941 г. Печально известный дулаг-184 (пересыльный лагерь) на Кронштадской улице. Смертность тут достигала 200-300 человек в сутки. Погибших просто сбрасывали в ямы

Во рвах дулага-184 похоронено около 15 000 человек. Мемориала им нет. Более того, на месте концлагеря в советские времена был построен... мясокомбинат. Он там стоит до сих пор.

Родственники погибших пленных регулярно приезжают сюда и сделали свой мемориал, на заборе комбината

Шталаг 10Д (Витцендорф, Германия), осень 1941 г. Трупы умерших советских пленных сбрасывают с повозки

Осенью 1941 гибель пленных стала массовой. К голоду добавился холод, эпидемия сыпного тифа (его разносили вши). Появились случаи каннибализма.

Ноябрь 1941, шталаг 305 в Ново-Украинке (Кировоградская обл.). Вот эти четверо (слева) съели труп вот это узника (справа)

Ну и плюс ко всему — постоянные издевательства лагерной охраны. Причем не только немцев. По воспоминаниям многих пленных настоящими хозяевами в лагере были т.н. полицаи. Т.е. бывшие пленные, которые перешли на службу к немцам. Они избивали узников за малейшую провинность, отбирали вещи, исполняли казни. Самым страшным наказанием для полицая было... разжалование в обычные пленные. Это означало верную смерть. Назад им пути не было — только дальше выслуживаться.

г. Демблин (Польша), партия пленных прибыла в шталаг-307. Люди в ужасном состоянии. Справа — лагерный полицай в будёновке (бывший пленный), стоит у тела узника, валяющегося на перроне

Телесные наказания. Два полицая в советской форме: один держит пленного, другой избивает плетью или палкой. Немец на заднем плане — смеётся. Еще один узник на заднем плане — стоит, привязанный к столбу ограждения (тоже вид наказания в лагерях пленных)

Одной из главных задач лагерных полицаев было выявление евреев и политработников. Согласно приказу «О комиссарах» от 6 июня 1941 г. эти две категории пленных подлежали уничтожению на месте. Кого не убили сразу при взятии в плен — тех искали в лагерях. Для чего устраивались регулярные «селекции» на предмет поиска евреев и коммунистов. Это был либо общий медосмотр со спущенными штанами — немцы ходили и искали обрезанных, либо использование стукачей среди самих пленных.

Александр Иоселевич, пленный военврач, описывает, как проходила селекция в лагере в Елгаве (Латвия) в июле 1941 г.:

«Привезли в лагерь сухари и кофе. Стоит эсэсовец, рядом собака и рядом с ним военнопленный. И, когда люди идут за сухарями, он говорит: «Это политрук». Его выводят и тут же рядом расстреливают. Предателю наливают кофе и дают два сухаря . «А это – юде». Еврея выводят – расстреливают, а тому опять два сухаря. “А этот был энкведистом”. Его выводят – расстреливают, а тому опять два сухаря».

Недорого ценилась жизнь в лагере в Елгаве: 2 сухаря. Впрочем, как обычно в России в военное время, откуда-то появлялись люди, которых было не сломить никаким расстрелами, и не купить за сухари.

Умение прощать свойственно русским. Но все-таки как поражает это свойство души - особенно когда слышишь о нем из уст вчерашнего врага...
Письма бывших немецких военнопленных.

Я отношусь к тому поколению, которое испытало на себе Вторую мировую войну. В июле 1943 г. я стал солдатом вермахта, но по причине длительного обучения попал на германо-советский фронт только в январе 1945 г., который к тому моменту проходил по территории Восточной Пруссии. Тогда немецкие войска уже не имели никаких шансов в противостоянии Советской армии. 26 марта 1945 г. я попал в советский плен. Я находился в лагерях в Кохла-Ярве в Эстонии, в Виноградове под Москвой, работал на угольной шахте в Сталиногорске (сегодня – Новомосковск).

К нам всегда относились как к людям. Мы имели возможность свободного времяпровождения, нам предоставлялось медобслуживание. 2 ноября 1949 г., после 4,5 лет плена, я был освобожден, вышел на свободу физически и духовно здоровым человеком. Мне известно, что в отличие от моего опыта в советском плену, советские военнопленные в Германии жили совершенно иначе. Гитлер относился к большинству советских военнопленных крайне жестоко. Для культурной нации, как всегда представляют немцев, с таким количеством известных поэтов, композиторов и ученых, такое обращение было позором и бесчеловечным актом. После возвращения домой многие бывшие советские военнопленные ждали компенсации от Германии, но так и не дождались. Это особенно возмутительно! Надеюсь, что своим скромным пожертвованием я внесу небольшой вклад в смягчение этой моральной травмы.

Ганс Моэзер

Пятьдесят лет назад, 21 апреля 1945 года, во время ожесточенных боев за Берлин, я попал в советский плен. Эта дата и сопутствующие ей обстоятельства имели для моей последующей жизни огромное значение. Сегодня, по прошествии полувека, я оглядываюсь назад, теперь как историк: предметом этого взгляда в прошлое являюсь я сам.

Ко дню моего пленения я только что отметил свой семнадцатый день рождения. Через Трудовой фронт мы были призваны в Вермахт и причислены к 12-й Армии, так называемой «Армии призраков». После того, как 16 апреля 1945 года Советская Армия начала «операцию «Берлин»», нас в буквальном смысле слова бросили на фронт.

Пленение явилось для меня и моих молодых товарищей сильным шоком, ведь к подобной ситуации мы были совершенно не подготовлены. А уж о России и русских мы вообще ничего не знали. Этот шок был еще и потому таким тяжелым, что, только оказавшись за линией советского фронта, мы осознали всю тяжесть потерь, которые понесла наша группа. Из ста человек, утром вступивших в бой, до полудня погибло более половины. Эти переживания относятся к тяжелейшим воспоминаниям в моей жизни.

Далее последовало формирование эшелонов с военнопленными, которые увезли нас - с многочисленными промежуточными станциями - вглубь Советского Союза, на Волгу. Страна нуждалась в немецких военнопленных как в рабочей силе, ведь бездействовавшим во время войны заводам нужно было возобновлять работу. В Саратове, прекрасном городе на высоком берегу Волги, снова заработал лесопильный завод, а в «цементном городе» Вольске, также расположенном на высоком берегу реки, я провел более года.

Наш трудовой лагерь относился к цементной фабрике «Большевик». Работа на заводе была для меня, необученного восемнадцатилетнего старшеклассника, необыкновенно тяжелой. Немецкие «камерады» при этом помогали не всегда. Людям нужно было просто выжить, дожить до отправки домой. В этом стремлении немецкие пленные выработали в лагере свои, часто жестокие законы.

В феврале 1947 года со мной произошел несчастный случай в каменоломне, после которого я больше не смог работать. Через полгода я вернулся инвалидом домой, в Германию.

Это лишь внешняя сторона дела. Во время пребывания в Саратове и затем в Вольске условия были очень тяжелыми. Эти условия достаточно часто описаны в публикациях о немецких военнопленных в Советском Союзе: голод и работа. Для меня же большую роль играл еще и фактор климата. Летом, которое на Волге необычно жаркое, я должен был на цементном заводе выгребать из-под печей раскаленный шлак; зимой же, когда там чрезвычайно холодно, я работал в каменоломне в ночную смену.

Я бы хотел, перед тем, как подвести итоги моего пребывания в советском лагере, описать здесь еще кое-что из пережитого в плену. А впечатлений было много. Я приведу лишь некоторые из них.

Первое - это природа, величественная Волга, вдоль которой мы каждый день маршировали от лагеря до завода. Впечатления от этой огромной реки, матери рек русских, с трудом поддаются описанию. Однажды летом, когда после весеннего половодья река широко катила свои воды, наши русские надзиратели позволили нам прыгнуть в реку, чтобы смыть цементную пыль. Конечно же, «надзиратели» действовали при этом против правил; но они ведь тоже были человечны, мы обменивались сигаретами, да и были они немногим старше меня.

В октябре начинались зимние бури, а к середине месяца реку сковывало ледяное покрывало. По замерзшей реке прокладывали дороги, даже грузовики могли переезжать с одного берега на другой. А потом, в середине апреля, после полугода ледяного плена, Волга снова струилась свободно: с ужасным рокотом ломался лед, и река возвращалась в свое старое русло. Наши русские охранники были вне себя от радости: «Река снова течет!» Новая пора года начиналась.

Вторая часть воспоминаний - это отношения с советскими людьми. Я уже описал, как человечны были наши надзиратели. Могу привести и другие примеры сострадания: например, одна медсестра, в лютую стужу каждое утро стоявшая у ворот лагеря. Кто не имел достаточно одежды, тому охрана позволяла зимой оставаться в лагере, несмотря на протесты лагерного начальства. Или еврейский врач в больнице, спасший жизнь не одному немцу, хотя они и пришли как враги. И, наконец, пожилая женщина, которая во время обеденного перерыва, на вокзале в Вольске, застенчиво подавала нам соленые огурцы из своего ведра. Для нас это был настоящий пир. Позже, перед тем, как отойти, она подошла и перекрестилась перед каждым из нас. Русь-матушка, встреченная мною в эпоху позднего сталинизма, в 1946, на Волге.

Когда сегодня, через пятьдесят лет после моего пленения, я пытаюсь подвести итоги, то обнаруживаю, что пребывание в плену повернуло всю мою жизнь совершенно в другое русло и определило мой профессиональный путь.

Пережитое в молодости в Росии не отпускало меня и после возвращения в Германию. У меня был выбор - вытеснить из памяти мою украденную юность и никогда более не думать о Советском Союзе, или же проанализировать все пережитое и таким образом привнести некое биографическое равновесие. Я выбрал второй, неизмеримо более тяжелый путь, не в последнюю очередь под влиянием научного руководителя моей докторской работы Пауля Йохансена.
Как сказано вначале, на этот трудный путь я и оглядываюсь сегодня. Я обдумываю достигнутое и констатирую следующее: десятилетиями в моих лекциях я пытался донести до студентов мой критически переосмысленный опыт, получая при этом живейший отклик. Ближайшим ученикам я мог более квалифицированно помогать в их докторских работах и экзаменах. И, наконец, я завязал с русскими коллегами, прежде всего в Санкт-Петербурге, продолжительные контакты, которые со временем переросли в прочную дружбу.

Клаус Майер

8 мая 1945 г. капитулировали остатки немецкой 18-ой армии в Курляндскому котле в Латвии. Это был долгожданный день. Наш маленький 100-ваттовый передатчик был предназначен для ведения переговоров с Красной Армии об условиях капитуляции. Все оружие, снаряжение, транспорт, радиоавтомобили и сами радостанции были, согласно прусской аккуратности собраны в одном месте, на площадке, окруженной соснами. Два дня не ничего происходило. Затем появились советские офицеры и проводили нас в двухэтажные здания. Мы провели ночь в тесноте на соломенных матрасах. Ранним утром 11 мая мы были построены по сотням, считай, как старое распределение по ротам. Начался пеший марш в плен.

Один красноармеец впереди, один сзади. Так мы шагали в направлении Риги до огромного сборного лагеря, подготовленного Красной Армией. Здесь офицеры были отделены от простых солдат. Охрана обыскала взятые с собой вещи. Нам разрешено было оставить немного нательного белья, носки, одеяло, посуду и складные столовые приборы. Больше ничего.

От Риги мы шагали бесконечными дневыми маршами на восток, к бывшей советско-латышской границе в направлении Дюнабурга. После каждого марша мы прибывали в очередной лагерь. Ритуал повторялся: обыск всех личных вещей, раздача еды и ночной сон. По прибытию в Дюнабург нас погрузили в товарные вагоны. Еда была хорошей: хлеб и американские мясные консервы «Corned Beef». Мы поехали на юго-восток. Те, кото думал, что мы движемся домой, был сильно удивлен. Через много дней мы прибыли на Балтийский вокзал Москвы. Стоя на грузовиках, мы проехали по городу. Уже стемнело. Еда ли кто-то из нас смог сделать какие-то записи.

В отдалении от города рядом с поселком, состоявших из трехэтажных деревянных домов, находился большой сборный лагерь, настолько большой, что его окраины терялись за горизонтом. Палатки и пленные... Неделя прошла с хорошей летней погодой, русским хлебом и американскими консервами. После одной из утренных перекличек от 150 до 200 пленных были отделены от остальных. Мы сели на грузовики. Никто из нас не знал, куда мы едем. Путь лежал на северо-запад. Последние километры мы проехали через березовый лес по дамбе. После где-то двухчасовой поездки (или дольше?) мы были у цели.

Лесной лагерь состоял из трех или четырех деревянных бараков, расположенных частично на уровне земли. Дверь располагалась низко, на уровне нескольких ступенек вниз. За последним бараком, в котором жил немецкий комендант лагеря из Восточной Пруссии, находились помещения портных и сапожников, кабинет врача и отдельный барак для больных. Вся территория, едва больше, чем футбольное поле, была ограждена колючей проволокой. Для охраны предназначался несколько более комфортабельный деревяный барак. На территории также располагалась будка для часового и небольшая кухня. Это место должно было для следующих месяцев, а может быть и лет, стать нашим новым домом. На быстрое возвращение домой было непохоже.

В баракак вдоль центрального прохода тянулись в два ряда деревяные двухэтажные нары. По окончанию сложной процедуры регистрации (у нас не было с собой наших солдатских книжек), мы разместили на нарах набитые соломой матрацы. Расположившимся на верхнем ярусе могло повезти. Он имел возможность смотреть наружу в застекленное окошко размером где-то 25 х 25 сантиметров.

Ровно в 6 часов был подъем. После этого все бежали к умывальникам. На высоте приблизительно 1,70 метра начинался жестяной водосток, смотрированный на деревяной опоре. Вода спускалась примерно на уровень живота. В те месяцы, когда не было мороза, верхний резервуар наполнялся водой. Для мытья нужно было повернуть простой вентиль, после чего вода лилась или капала на голову и верхнюю часть тела. После этой процедуры ежедневно повторялась перекличка на плацу. Ровно в 7 часов мы шагали на лесоповал в бесконечные березовые леса, окружающие лагерь. Я не могу припомнить, чтобы мне пришлось валить какое-то другое дерево, кроме березы.

На месте нас ждали наши «начальники», гражданские вольнонаемные надзиратели. Они распределяли инструмент: пилы и топоры. Создавались группы по три человека: двое пленных валят дерево, а третий собирает листву и ненужные ветки в одну кучу, а затем сжигает. В особенности, при влажной погоде это было целым искусством. Конечно у каждого военнопленного была зажигалка. Наряду с ложкой, это наверно самый важный предмет в плену. Но при помощи такого простого предмета, состоящего из огнива, фитиля и куска железа можно было поджечь размокшее от дождя дерева зачастую только после многочасовых усилий. Сжигание отходов дерева относилось к ежедневной норме. Сама норма состояла из двух метров срубленного дерева, сложенного в штабеля. Каждый деревяный обрубок должен был быть два метра длиной и минимум 10 сантиметров в диаметре. С таким примитивным орудием как тупые пилы и топоры, состоявшие зачастую лишь из нескольких обыкновенных кусков железа, сваренных между собой, едва ли можно было выполнить такую норму.

После выполненной работы штабеля дерева забирались «начальниками» и грузились на открытые грузовики. В обед работа прерывалась на полчаса. Нам выдавали водянистый капустный суп. Те, кому удавалось выполнить норму (из-за тяжелой работы и недостаточного питания это удавалось лишь немногим) получали вечером дополнительно к обычному рациону, состоявшему из 200 грамм влажного хлеба, впрочем хорошего на вкус, столовой ложки сахара и жмени табака, еще и кашу прямо на крышку кастрюли. Одно «успокаивало»: питание наших охранников было немногим лучше.

Зима 1945/46 гг. была очень тяжелой. Мы затыкали в одежду и сапоги комки ваты. Мы валили деревья и складывали их в штапели до того момента, пока температура не опускалась ниже 20 градусов мороза по Цельсию. Если становилось холоднее, все пленные оставались в лагере.

Одни или два раза в месяц нас будили ночью. Мы вставали с наших соломенных матрацев и ехали на грузовике к станции, до которой было где-то 10 километров. Мы видели огромные горы леса. Это были поваленные нами деревья. Дерево должно было быть загружено в закрытые товарные вагоны и отправлено в Тушино под Москвой. Горы леса внушали нам состояние подавленности и ужаса. Мы должны были привести эти горы в движение. Это была наша работа. Сколько мы еще продержимся? Как долго это еще продлится? Эти ночные часы казались нам бесконечными. При наступлении дня вагоны были полностью загружены. Работа была утомительной. Два человека несли на плечах двухметровый ствол дерева до вагона, а затем просто задвигали его без подъемника в открытые двери вагона. Две особо крепких военнопленных складывали дерево внутри вагона в штапели. Вагон заполнялся. Наступала очередь следующего вагона. Нас освещал прожектор на высоком столбе. Это была какая-то сюрреалистическая картина: тени от стволов деревьев и копошащиеся военнопленные, словно некие фантастические бескрылые существа. Когда на землю падали первые лучи солнца, мы шагали назад в лагерь. Весь этот день уже был для нас выходным.

Одна из январских ночей 1946 г. мне особенно врезалась в память. Мороз был настолько крепок, что после работы не заводились моторы грузовиков. Мы должны были идти по гололеду 10 или 12 километров до лагеря. Полная луна освещала нас. Группа из 50-60 пленных плелась, спотыкаясь. Люди все больше отдалялись один от другого. Я уже не мог различить идущего впереди. Я думал, это конец. До сих пор я не знаю, как мне все-таки удалось дойти до лагеря.

Лесоповал. День за днем. Бесконечная зима. Все больше и больше пленных чувствовали себя морально подавленными. Спасением было записаться в «командировку». Так мы называли работу в расположенных неподалеку колхозах и совхозах. Мотыгой и лопатой мы выковыривали из промерзшей земли картофель или свеклу. Много собирать не удавалось. Но все равно собранное складывалось в кастрюлю и подогревалось. Вместо воды использовался подтаявший снег. Наш охранник ел приготовленное вместе с нами. Ничего не выбрасывалось. Очистки собирались, тайком от контролеров на входе в лагерь проносились на территорию и после получения вечернего хлеба и сахара пожаривались в бараке на двух докрасна раскаленных железных печках. Это была некая «карнавальная» еда в темноте. Большинство пленных к тому моменту уже спали. А мы сидели, впитывая измотанными телами тепло словно сладкий сироп.

Когда я смотрю на прошедшее время с высоты прожитых лет, то могу сказать, что я никогда и нигде, ни в одном месте СССР не замечал такого явления как ненависть к немцам. Это удивительно. Ведь мы были немецкими пленными, представителями народа, который в течение столетия дважды вверг Россию в войны. Вторая война была беспримерной по уровню жестокости, ужаса и преступлений. Если и наблюдались признаки каких-либо обвинений, то они никогда не были «коллективными», обращенными ко всему немецкому народу.

В начале мая 1946 г. я работал в составе группы из 30 военнопленных из нашего лагеря в одном из колхозов. Длинные, крепкие, недавно выросшие стволы деревьев, предназначенные для строительства домов, должны были быть погруженные на приготовленные грузовики. И тут это случилось. Ствол дерева несли на плечах. Я находился с «неправильной» стороны. При погрузке ствола в кузов грузовика моя голова была зажата между двух стволов. Я лежал без сознания в кузове машины. Из ушей, рта и носа текла кровь. Грузовик доставил меня обратно в лагерь. На этом месте моя память отказала. Дальше я ничего не помнил.

Лагерный врач, австриец, был нацистом. Об этом все знали. У него не было нужных медикаментов и перевязочных материалов. Его единственным инструментом были ножницы для ногтей. Врач сказал сразу же: «Перелом основания черепа. Тут я ничего не могу сделать...»

Неделями и месяцами я лежал в лагерном лазарете. Это была комната с 6-8 двухэтажными нарами. Сверху лежали набитые соломой матрасы. При хорошей погоде возле барака росли цветы и овощи. В первые недели боль была непереносимой. Я не знал, как мне лечь поудобнее. Я едва мог слышать. Речь напоминала бессвязное бормотание. Зрение заметно ухудшилось. Мне казалось, что предмет, находящийся в поле моего зрения справа, находится слева и наоборот.

За некоторое время до несчастного случая со мной в лагерь прибыл военврач. Как он сам говорил, он приезал из Сибири. Врач ввел множество новых правил. Возле ворот лагеря была постороена сауна. Каждые выходные в ней мылись и парились пленные. Еда также стала лучше. Врач регулярно посещал лазарет. Однажды он объяснил мне, что я буду находится в лагере до того времени, пока меня нельзя транспортировать.

В течение теплых летних месяцев мое самочувствие заметно улучшилось. Я мог вставать и сделал два открытия. Во-первых, я осознал, что остался в живых. Во-вторых, я нашел маленькую лагерную библиотеку. На грубо сбитых деревяных полках можно было найти все, что русские ценили в немецкой литературе: Гейне и Лессинга, Берна и Шиллера, Клейста и Жан Пола. Как человек, который уже успел махнуть на себя рукой, но которому удалось выжить, я набросился на книги. Я прочитал вначале Гейне, а потом Жан Пола, о котором я в школе ничего не слышал. Хотя я еще чувстовал боль, переворачивая страницы, со временем я забыл все происходящее вокруг. Книги обволакивали меня словно пальто, ограждавшее меня от внешнего мира. По мере того, как я читал, я чувствовал прирост сил, новых сил, прогонявших прочь последствия моей травмы. Даже с наступлением темноты я не мог оторвать глаз от книги. После Жана Пола я приступил к чтению немецкого философа по имени Карл Маркс. «18. Брумера Луи Бонапарта» погрузила меня в атмосферу Парижа середины 19-го века, а «Гражданская война во Франции» - в гущу сражений парижских рабочих и Коммуны 1870-71 гг. Моя голова словно была снова ранена. Я осознал, что за этой радикальной критикой скрывается философия протеста, выраженная в непоколебимой вере в индивидуальность человека, в его способности добиться самоосвобождения и, как говорил Эрих Фромм, «в его способность выразить внутренние качества.» Мне словно кто-то снял завесу отсутствия ясности, и движущие силы общественных конфликтов приобрели стройное понимание.
Я не хочу замалчивать тот факт, что чтение давалось мне непросто. Все то, во что я до сих пор верил, было разрушено. Я начал понимать, что с этим новым восприятием связана новая надежда, не органиченная лишь мечтой о возвращении домой. Это была надежда на новую жизнь, в которой будет место самосознанию и уважению человека.
Во время чтения одной из книг (кажется, это были «Экономико-философские записки» или может «Немецкая идеология») я предстал перед комиссией из Москвы. Ее задачей был отбор больных пленных для дальнейшей отправки для лечения в Москву. «Ты поедешь домой!» - сказал мне врач из Сибири.

Через несколько дней, в конце июля 1946 г., я ехал на открытом грузовике вместе с несколькими , как всегда стоя и тесно прижавшись друг к другу, через знакомую дамбу в направлении Москвы, до которой было 50 или 100 км. Несколько дней я провел в своего рода центральном госпитале для веоннопленных под присмотром немецких врачей. На следующий день я сел в товарный вагон, выложенный изнутри соломой. Этот длиный поезд должен был доставить меня в Германию.
Во время остановки в чистом поле нас обогнал на соседних рельсах один поезд. Я узнал двухметровые стволы берез, те самые стволы, которые мы массово валили в плену. Стволы были предназначены для топки локомотива. Вот для чего они применялись. Я едва мог бы придумать более приятного прощания.
8 августа поезд прибыл на сборочный пункт Гроненфельде возле Франкфурта-на-Одере. Я получил документы об освобождении. 11 числа того же месяца я, похудевший на 89 фунтов, но новый свободный человек, вошел в дом моих родителей.