Что такое бог по мнению державина. Ода «Бог» Державина: анализ стихотворения

Даты написания: 1780-1784 гг.

О ты, пространством бесконечный, Живый в движеньи вещества, Теченьем времени превечный , Без лиц, в трех лицах божества! Дух всюду сущий и единый, Кому нет места и причины, Кого никто постичь не мог, Кто все собою наполняет, Объемлет, зиждет , сохраняет, Кого мы называем: бог . Измерить океан глубокий, Сочесть пески, лучи планет Хотя и мог бы ум высокий,- Тебе числа и меры нет! Не могут духи просвещенны , От света твоего рожденны , Исследовать судеб твоих: Лишь мысль к тебе взнестись дерзает, В твоем величьи исчезает, Как в вечности прошедший миг. Хаоса бытность довременну Из бездн ты вечности воззвал, А вечность, прежде век рожденну , В себе самом ты основал: Себя собою составляя, Собою из себя сияя, Ты свет, откуда свет истек. Создавый всe единым словом, В твореньи простираясь новом, Ты был, ты есть, ты будешь ввек! Ты цепь существ в себе вмещаешь, Ее содержишь и живишь; Конец с началом сопрягаешь И смертию живот даришь. Как искры сыплются, стремятся, Так солнцы от тебя родятся; Как в мразный , ясный день зимой Пылинки инея сверкают, Вратятся , зыблются, сияют, Так звезды в безднах под тобой. Светил возженных миллионы В неизмеримости текут, Твои они творят законы, Лучи животворящи льют. Но огненны сии лампады, Иль рдяных кристалей громады, Иль волн златых кипящий сонм, Или горящие эфиры, Иль вкупе все светящи миры - Перед тобой - как нощь пред днем. Как капля, в море опущенна , Вся твердь перед тобой сия. Но что мной зримая вселенна ? И что перед тобою я? В воздушном океане оном, Миры умножа миллионом Стократ других миров,- и то, Когда дерзну сравнить с тобою, Лишь будет точкою одною; А я перед тобой - ничто. Ничто!- Но ты во мне сияешь Величеством твоих доброт ; Во мне себя изображаешь, Как солнце в малой капле вод. Ничто!- Но жизнь я ощущаю, Несытым некаким летаю Всегда пареньем в высоты; Тебя душа моя быть чает, Вникает, мыслит, рассуждает: Я есмь - конечно, есть и ты! Ты есть!- природы чин вещает, Гласит мое мне сердце то, Меня мой разум уверяет, Ты есть - и я уж не ничто! Частица целой я вселенной, Поставлен , мнится мне, в почтенной Средине естества я той, Где кончил тварей ты телесных, Где начал ты духов небесных И цепь существ св язал всех мной. Я связь миров, повсюду сущих, Я крайня степень вещества; Я средоточие живущих , Черта начальна божества; Я телом в прахе истлеваю, Умом громам повелеваю, Я царь - я раб - я червь - я бог! Но, будучи я столь чудесен, Отколе происшел ? - безвестен ; А сам собой я быть не мог. Твое созданье я, создатель! Твоей премудрости я тварь, Источник жизни, благ податель, Душа души моей и царь! Твоей то правде нужно было, Чтоб смертну бездну преходило Мое бессмертно бытие; Чтоб дух мой в смертность облачился И чтоб чрез смерть я возвратился, Отец! - в бессмертие твое. Неизъяснимый, непостижный! Я знаю, что души моей Воображении бессильны И тени начертать твоей; Но если славословить должно, То слабым смертным невозможно Тебя ничем иным почтить, Как им к тебе лишь возвышаться, В безмерной разности теряться И благодарны слезы лить .

ДЕРЖАВИН ГАВРИЛА РОМАНОВИЧ

(1743-1816)

Мощный, будто вытесанный из камня, отлитый из грубого металла, стих Гаврилы Романовича Державина во всей русской поэзии есть явление исключительное, чудесное. Тот, кто окажется захваченным его необоримой силою, никогда уже не сможет (и не захочет) освободиться от власти звучания державинского слога. Пусть слог этот местами чуть устарел – в самой своей архаичности он проявит собственное величие.

И эта-то мощь, звучность, высокость и торжественность стиля как нельзя более соответствует теме, избранной поэтом для одного из шедевров своих – оды «Бог». Ода эта станет во всей русской литературе явлением исключительным, и не потому, что никто не дерзал посягнуть на подобную тему – как раз дерзали, особенно в 18 веке, многие. Но у одного лишь Державина поэтическая мощь и совершенство поэзии так полно и безусловно соответствуют избранной теме.

Ода «Бог» - своего рода поэтическое богословие, живое дыхание поэзии одухотворяет здесь строгие и четкие вероучительные формулы:

О Ты, пространством бесконечный,

Живой в движеньи вещества,

Теченьем времени превечный ,

Без лиц, в Т рех Лицах Божества!

Дух, всюду сущий и единый,

Кому нет места и причины,

Кого никто постичь не мог,

Кто все собою наполняет,

Объемлет, зиждет , сохраняет,

Кого мы называем: Бог…

Себя Собою составляя,

Собою из себя сияя,

Ты свет, откуда свет истек.

Создавый все единым словом,

В твореньи простираясь новом,

Ты был, Ты есть, Ты будешь ввек!

Порою высказывалось мнение, будто Державин в своей оде являет скорее деистом, нежели истинным христианином. С этим трудно согласиться. В доказательство утверждения о деизме поэта указывали на идею непостижимости Бога для человеческого воображения, высказанную в последней строфе оды:

Неизъяснимый, непостижимый!

Я знаю, что души моей

Воображении бессильны

И тени начертать Т воей…

Создатель именно непостижим для человека в С воей сущности, но богопознание возможно для человека, хотя и весьма ограниченно, в той мере, в какой Сам Бог допускает это посредством выхода за пределы Своей сущности. Для Державина познание величия Творца совершается через восхищение величием сотворенного мира. Хотя поэт сознает, что такое величие ничтожно мало по сравнению с истинным величием Божием .

Но огненны сии лампады,

Иль рдяных кристалей громады,

Иль волн златых кипящий сонм,

Или горящие эфиры,

Иль вкупе все светящи миры –

Перед Тобой – как нощь пред днем…

В воздушном океане оном,

Миры умножа миллионом

Стократ других миров, - и то,

Когда дерзну сравнить с Тобою,

Лишь будет точкою одною…

Державин признает Бога через познание Его отражения в творении. И через познание себя самого как отражения этого творения.

У поэта человек не является самодовлеющей ценностью, его бытие получает свое осмысление именно через связь с Богом:

Тебя душа моя быть чает,

Вникает, мыслит, рассуждает:

Я есмь – конечно, есть и Ты!

Ты есть! – природы чин вещает,

Гласит мое мне сердце то,

Меня мой разум уверяет,

Ты есть – и я уж не ничто!

Не только восславление Создателя – возвеличивание и человека как проявление в мире славы Отца составляет предмет поэтического восторга Державина. Поставленный Замыслом в центр вселенной, человек, пусть и в малой мере, несет в себе отсвет Божия совершенства. Молитвенный и ликующий голос поэта сам собою становится проявление этого человеческого величия.

…Ты во мне сияешь

Величеством твоих доброт ;

Во мне Себя изображаешь,

Как солнце в малой капле вод.

Известно, что ни одна религия, ни одна философская система не ставит человека столь высоко, как это делает христианство. Согласно Замыслу, учит нас христианство, человек должен стать своего рода связью между Творцом и творением, должен через себя передавать творческую энергию Создателя всему тварному миру. Отпадением от Бога в первородном грехе человек как бы воспротивился и Замыслу, но Замысел остался все же неизменным. Державин оценивает человека( как и себя самого) с точки зрения его места в Замысле, но не в отпадении, поэт воспевает человека в том состоянии, в какое он должен возвратиться, восстановив связь с Богом:

Частица целой я вселенной,

Поставлен , мнится мне, в почтенной

Средине естества я той,

Где кончил тварей Ты телесных,

Где начал Ты духов небесных.

И цепь существ св язал всех мной.

Я связь миров, повсюду сцщих ,

Я крайня степень вещества;

Я средоточие живущих ,

Черта начальна Божества…

Державин не мог не ощущать противоречивости бытия человека, следствия грехопадения. Смысл существования человека, согласно православному учению, - достижение богоподобия , обожение , залогом чего для поэта становится именно предназначенное ему место в Замысле. Но поврежденность человеческой природы определяет и его ничтожество, одновременное величию. Именно в этой антиномии нужно и искать объяснение знаменитых строк державинской оды:

Я телом в прахе истлеваю,

Умом громам повелеваю,

С четкой итоговой формулой: Я царь – я раб – я червь – я бог!

Поэт именует человека богом, вовсе не противопоставляя его, и тем более не приравнивая, Создателю, ибо ставит его в полную зависимость от Бога Сущего:

Но, будучи я столь чудесен,

Отколе происшел ? – безвестен ;

А сам собой я быть не мог.

Твое созданье я, Создатель!

Твоей премудрости я тварь,

Источник жизни, благ податель,

Душа души моей и царь!

Твоей то правде нужно было,

Чтоб смертну бездну преходило

Мое бессмертно бытие;

Чтоб дух мой в смертность облачился

И чтоб чрез смерть я возвратился,

Отец! – в бессмертие Т вое.

К богословским достоинствам оды относится и поэтическое запечатлевание различных доказательств бытия Божия. В этом смысле к оде «Бог» примыкает ода «Бессмертие души» - с разбором различных сторон доказательства человеческого бессмертия, запечатленного в простой формуле: Жив Бог – жива душа моя.

В конце жизни Гаврила Романович пишет оду «Христос», в которой предстает как поэт-богослов, возносящий хвалу Спасителю, познаваемому через духовное постижение Его образа в Священном Писании. Каждая строфа этой вдохновенной оды содержит множество параллельных мест Писанию. Можно сказать, что ни одна мысль, ни один образ не рожден собственным поэтическим произволением автора, но все имеет источником свои благую весть (комментаторы насчитали 82 таких источника).

Христос нас Искупитель всех

От первородного паденья.

Он свет, - тьмой необъемлем ввек,

Но тмится внутрь сердец неверья,

Светясь на лоне у Отца.

Христа нашедши, все находим,

Эдем свой за собою водим,

И храм Его – святы сердца.

Важно отметить составление поэтом многих молитв в ст ихах. Можно утверждать, что вместе со многими духовными одами эти стихи составляют единое целое – как бы одну большую оду, одну молитву, изливающуюся из сердца поэта на протяжении всей его жизни. Очень знаменательно последнее четверостишие одной из таких молитв, мысль в нем заключенная, поистине духовна:

Мне помощь не нужна парнасска Аполлона,

Дабы Создателя усердием почтить;

Не надобно к тому гремящей лиры звона,-

Лишь надобно уметь создателя любить.

Действительно, не обычное вдохновение, пригодное для любого иного предмета, но лишь подлинное религиозное чувство может напитать восхваление Творца.

Поэзия Державина есть в значительной своей части следование призыву Апостола: «…Исполняйтесь Духом, назидая самих себя псалмами и славословиями и песнопениями духовными, поя и воспевая в сердцах ваших Господу, благодаря всегда за все Бога и Отца, во имя Господа нашего Иисуса Христа» (Еф . 5, 18-20).

Державин прикоснулся в своем творчестве и к традиции поэтического переложения библейских текстов. Знаменитая ода «Властителям и судиям», принесшая поэту несколько неприятных минут, есть переложение 81-го Псалма. Написанные для всех времен священные песнопения созвучны любому веку. Как оказалось, были они созвучны и эпохе царствования Екатерины: столь обличительно точны были державинские строфы, всего лишь по-новому выразившие вечные истины. Поэта заподозрили в якобинстве, так что пришлось объяснять, что библейский псалмопевец не был причастен к революционному буйству конца 18 столетия.

Если и мы пренебрежем злобою тех далеких дней и обратимся к вневременному смыслу оды, то обнаружим, что автор переложения не просто обличает неправедных, но вообще отвергает земную власть как жизненную ценность: ибо она есть «сокровище на земле» - не более. И вор, который крадет это сокровище, – смерть:

Цари! Я мнил, вы боги властны,

Никто над вами не судья,

Но вы, как я подобно, страстны,

И так же смертны , как и я.

И вы подобно так падете,

Как с древ увядший лист падет!

И вы подобно так умрете,

Как ваш последний раб умрет!

Обратившись в конце жизни к проблемам вечности и времени, Державин соприкоснулся поэтической мыслью с одной из трагических проблем бытия земного, с той, какая неизменно тяготеет над сознанием едва ли не каждого поэта.

Знаменательно его последнее, самое последнее стихотворение, записанное слабеющей рукой умирающего поэта на грифельной доске. Эти строки любил Пушкин. Однажды, когда его попросили написать в альбом какие-нибудь стихи, он написал не свои, а державинские:

Река времен в своем стремленьи

Уносит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Народы, царства и царей.

Это несомненно созвучно мудрости Экклезиаста. Но это еще не конец, потому что есть еще четыре строчки, они-то для нас особенно интересны. Ведь первые – как будто возвращение все к той же мысли, которую он уже не единожды пережил. Только по-новому прекрасно и звучно выражено – удивительные строки, редкие даже в русской поэзии – и по своему трагическому звучанию, по какому-то едва ли не отчаянию, как можно ошибиться при первом знакомстве с ним. А дальше – как будто еще более мрачное, еще более беспросветное, потому что он начинает опровергать самого себя, свою же иллюзию о бессмертии поэзии:

А если что и остается

Чрез звуки лиру и трубы,

То вечности жерлом пожрется

И общей не уйдет судьбы.

Символично, что эти строки возникли именно на грифельной доске: ведь один легкий взмах, одно движение тряпицы – и все исчезнет навсегда и бесследно. И кажется: тут приговор самому себе.

Нет, так понять было бы слишком поверхностно. В последних строках вовсе нет ни пессимизма, ни отчаяния, но истинная мудрость. Недаром возникает вновь это понятие – вечность. Каким бы ни было ее понимание и ощущение в сознании и в душе поэта – она всегда неизменно связывалась для него с миром горним. «Пожрется вечностью» - нужно понимать как «будет принесено в жертву Творцу» - и никак не иначе. Все эти земные ценности, вся эта слава и якобы бессмертие в поэзии – все это не более чем «сокровища на земле». Мы-то за это цепляемся, нам это кажется значительным и важным. Но жертва Создателю – и важнее и значительнее всех этих ценностей, всего этого ложного бессмертия, к которому иные так стремятся.

Поэт спокойно принимает последние мгновения своей жизни и смиренно приносит в жертву все то, что когда-то имело для него столь высокую цену.

Державин явил себя мудрым философом, смиренным христианином в этих последних своих строках. Он истинно велик в них. Его последнее стихотворение – из тех вершин, какие уже нельзя превзойти, можно лишь встать рядом, но не выше.

Уже с первой половины XVIII века в русской поэзии определились две противоположные струи: ""высокая"", одическая, ломоносовская струя и струя сатирическая - Кантемировская. В творчестве одного писателя они могли переплетаться, но всегда оставались изолированными друг от друга. Ода должна была прославлять, а сатира обличать. В творчестве Державина одическая и сатирическая струя синтезируются. По словам самого Держа­вина, он "с 1779 года избрал совсем особый путь". Особенно ярко нова­торство проявилось в ""Оде на смерть князя Мещерского" и в "Стихах на рождение в Севере порфирородного отрока"". Свои "Стихи" Державин на­чинает с мифологических образов, но снижает их с помощью метода бур­лескной перелицовки, в то же время отказываясь от пародии. Задача Дер­жавина - поэтически воссоздать картину русской зимы, поэтому мифоло­гический Борей превращается в русского деда мороза, а нимфы и сатиры превращаются и "шутку", которая не мешает передавать подлинность рус­ских нравов. В "Стихах" проявилась и особенность мировосприятия Дер­жавина - он не стал воспевать в будущем императоре земного бога, а обра­тился к нему с добрым пожеланием: "Будь на троне человек".

"Екатерининские" оды Державина

"Фелица" представляет оду нового типа - в ней Державину удалось соединить "высокие" (одические) и - низкие" (сатирические) начала. В об­разе "премудрой", "богоподобной царевны" Фелицы поэт восхваляет Ека­терину II, создавая ее портрет в новой манере, принципиально отличаю­щейся от традиционной одописи. Это не земное божество, а деятельная и умная "Киргиз-Кайсацкая царевна", которая изображается и как частное лицо в повседневной жизни, и как правительница, что обуславливает деле­ние оды на две части, Фелице противопоставлен образ порочного "мур­зы"; что определяет жанровое своеобразие оды: она сливается с сатирой. Мурза в изображении Державина - это и собирательный образ, включаю­щий в себя порочные черты екатерининских вельмож, но это и сам Держа­вин. В этом заключена новизна пути, избранного поэтом. Лирическое "я" в русской оде 1740 - 770-х голов сливалось с "мы", поэт считал себя выра­зителем мнений народа. В "Фелице" лирическое "V приобретает конкрет­ность - среди персонажей оды появляется сам одический поэт. Он и "мур­за" - носитель всех пороков, и поэт, достойный воспевать идеальную го­сударыню. Речь поэта в "Фелице" свободная, непринужденная, пронизан­ная подлинным лиризмом. Державин развивает в оде образы, созданные Екатериной в ее "Сказке о царевиче Хлоре", что дает автору возможность пользоваться шуткой, остроумными намеками. "Фелица" была самым смелым и решительным отступлением Державина от традиций классиче­ской оды. ""Екатерининская" тема в творчестве Державина продолжается стихотворением "Благодарность Фелице", "Изображение Фелицы"" и в знаменитом "Видении мурзы".

Сатирические оды Державина

В своих "Записках" Державин признавался, что "дух его склонен всегда к морали". Его сатирические стихи не являются образцами "чистой" сатиры, обличительный элемент в них сочетается с поучительным и хва­лебным. К сатирическим одам примыкают религиозно-обличительные, по большей части представляющие собой переложения псалмов. Ода "Вла­стителям и судиям" (1780 - 1787) представляет собой переложение 81 псалма. Она обращена к высшей власти - в ней поэт устами "всевышнего бога" провозглашает обязанности "властителей и судей" и призывает бога ниспровергнуть неправедную власть; В условиях эпохи религиозно-обличительная ода Державина получила отчетливое политическое звуча­ние и была названа Екатериной II "якобинскими стихами".

Подлинно гражданские темы и мотивы звучат в оде "Вельможа" (1794), Обличение современного поэту "вельможества" ведется с граждан­ской точки зрения, хотя в оде сохраняется религиозно-нравственный эле­мент. В первых строфах развивается мысль о том, каким должен быть ис­тинный, идеальный вельможа, рисуется идеал человека-гражданина. Ос­новная часть произведения - сатирическая, в которой по контрасту с пре­дыдущей рисуется отрицательный образ изнеженного вельможи. Заключи­тельные строфы вновь звучат в торжественном тоне оды - в них поэт воз­вращается к мысли об истинном назначении вельможи. Живая личность поэта, появившаяся в "Фелице", уже не уходит из его творчества. По мне­нию исследователей, в образе человека-гражданина есть и реальные черты самого Державина, администратора и государственного деятеля.

1. Обязанности «земных богов».
2. Автобиографические нотки.
3. Портретные и пейзажные зарисовки.

Противоположности, поставленные рядом, становятся более явными.
Бонавентура

Стихотворение Г. Р. Державина «Властителям и судиям» является одним из сатирических произведений поэта, в котором он обличает вельмож и царей за их бесчестные поступки. Так одический текст наполняют обличительные нотки, которые не могли в нем появиться раньше, так как относились к «низкому штилю». Ода же должна была не обличать, а воспевать заслуги того, кому она адресована. Но поэт посчитал, что именно такая торжественность сможет стать подходящей формой для того, чтобы преподнести вельможам и царям урок. К себе в помощники он берет Бога, единственного, кто в праве судить вельмож и кого они могут услышать и подчиниться. В то же время использование подобного образа позволяет показать, что даже до самого Бога дошли все неправедные дела знатных господ. И он возмущен их поведением.

Восстал всевышний бог, да судит
Земных богов во сонме их...

Всевышний Бог приобретает человеческие черты. Он становится судьей, который берет в свои руки право судить и осуждать тех, кто возомнил себя «земными богами». Но взяв на себя такую миссию, они следуют ей только наполовину, то есть исполняют то, что им удобно. Но поэт напоминает, что они еще должны осуждать поступки неправедных и злых людей.

... Доколе, рек, доколь вам будет
Щадить неправедных и злых?

Поэт все еще уверен, что может повлиять на ход событий своим творчеством: стихотворениями и сатирическими одами. Поэтому перед нами предстает определенный человек, который показывает свое отношение к этому миру. При этом он не обращает никакого внимание на занимаемое ими социальное положение. Следовательно, поэт решает сам напомнить им о долге, который они несут перед людьми. Ведь если они являются «земными богами», то должны брать под защиту всех обиженных. А это, возможно, только тогда, когда соблюден закон, то есть правило, единое для всех на этой земле. И никто не вправе проворачивать его так, как ему захочется. В стихотворении «Властителям и судиям» проскальзывают элементы веры в то, что такие «земные боги» не побояться отстоять свою правду и перед сильными мира сего. Таким образом поэт показывает, что каждого наделенного властью человека можно попросить о помощи. И они не должны отворачиваться от таких просителей.

Ваш долг есть: сохранять законы,
На лица сильных не взирать,
Без помощи, без обороны
Сирот и вдов не оставлять.

А их много на нашей земле. Поэтому поэт решает перечислить всех, посвящая этому целых две строфы. Так создается весьма живописный портрет тех, кто нуждается в помощи. Они не имеют индивидуальных черт. Поэт показывает их в массе, давая тем самым понять, что подобных людей много. Но помощь «земные боги» должны оказать каждому из них. Такой прием исследователи творчества Державина называют «образной живописью», так как через определенные черты, едва заметные штрихи перед нами встает вполне конкретный и правдоподобный образ. Иногда он имеет весьма расплывчатые определения, например невинные, несчастливые, бессильные. Но такое обобщение позволяет показать нам, что в помощи нуждаются не только сирые и убогие. Она, возможно, необходима и тем, кто находится рядом с «земными богами», на одной социальной ступени.

Ваш долг: спасать от бед невинных,
Несчастливым подать покров;
От сильных защищать бессильных,
Исторгнуть бедных из оков.

Возможно, в этом произведении проскальзывают и автобиографические нотки. Г. Р. Державин был из обедневшего, но дворянского рода. Когда он служил в Преображенском полку, то при отсутствии связей и денег не мог продвинуться по службе. И никто из круга «земных богов» не протянул ему руку помощи. Поэтому, когда поэт смог обращаться к таким людям через свое творчество, то он акцентировал их внимание на том, что вокруг них есть те, кто нуждается в их помощи.

Но все его призывы не имеют никакого значения и силы. И действительно зачем же оглядываться вокруг, когда ты сам счастлив и живешь в богатстве и довольстве. Ведь ты не испытал тех горестей и унижений, какие выпали на долю бедным людям. Да и глас поэта остается за окнами твоего дома, не вторгается в пышное убранство великолепных помещений.

Но поэт замечает самое страшное, что может быть в этом мире, — равнодушие. Возможно, «Земные боги» и без помощи поэта видели всю боль и несправедливость. Но они не захотели приложить никаких усилий для того, чтобы помочь тем, кому такая поддержка необходима.

Не внемлют! — видят и не знают!
Покрыты мздою очеса...

Почему же так происходит на самом деле? Поэт находит ответ и на этот вопрос. Главным виновником становится мзда, то есть награды. Так в стихотворении Державина поднимается еще одна проблема — взяточничество. Оно закрывает людям глаза на всю несправедливость, которая творится вокруг. Но тогда на помощь поэту приходят небеса.

Злодействы землю потрясают,
Неправда зыблет небеса.

После такого поэт показывает свое негодование. В тексте появляются восклицательные знаки, а в интонациях — возмущение происходящим. И он показывает, что разочаровывается в «земных богах» и снова напоминает им о том, что они, возможно, не подвластны осуждению. Но он как поэт берет на себя такое право, нарушая все каноны одического текста. Он не превозносит царей, а наоборот, опускает их до своего уровня, простого смертного. Поэт показывает, что они также страстны, как и он, простой человек. Так почему же тогда они должны называться справедливыми царями?

Цари! — Я мнил, вы боги властны,
Никто над вами не судья, —
Но вы, как я, подобно страстны
И так же смертны, как и я.

Для поэтического творчества Державина характерно использование не только портретных, но и пейзажных зарисовок. Поэтому, чтобы показать, какая участь ждет «земных богов», он использует образ увядшего листа, падающего с дерева. Ведь никто и ничто не может повлиять на явления природы и оживить этот лист.

И вы подобно так падете,
Как с древ увядший лист падет!

И в следующих строках поэт напоминает о самом главном: все они не только смертны, но могут иметь одинаковую судьбу. Он замечает не менее важный факт: в жизни есть один момент, который уравнивает всех, — смерть. Ведь она не станет выбирать между богатыми или бедными, она приходит ко всем.

И вы подобно так умрете,
Как ваш последний раб умрет!

Тогда поэт понимает, единственное, что ему может помочь в этой жизни, — это обращение к Всевышнему. Ведь даже глас поэта ничего не значит для «земных богов». Поэт отмечает, что только «боже правых» способен защитить слабых и бессильных.

Воскресни, Боже! Боже правых!
И их молению внемли...

В последних строчках произведения поэт показывает, что крик к Всевышнему идет от самого сердца, так как он отдает самое важное, что есть в жизни человека, — право судить «неправедных и злых». Поэтому только один может быть единственным царем земли.

Приди, суди, карай лукавых
И будь един царем земли!

Так в стихотворении «Властителям и судиям» постепенно рисуется образ «земных богов». Нам о них практически ничего неизвестно. Но поэт представляет их поведение и отношение к другим людям. В стихотворении поэта формируется новый вариант портрета. Его нельзя изобразить на полотне, так как облик вроде бы и конкретен, но на самом деле размыт. И только слова смогли стать своеобразной кистью для такого живописного и правдоподобного портрета. Не даром некоторые исследователи отмечали, что Г. Р. Державин «перестает описывать отдельные свойства человеческой натуры, его поэзия скорее тяготеет к портретному изображению».

Несмотря на то что стихотворение «Властителям и судям» является переложением 81-го псалма, в нем есть очень много особенностей, которые вносит в произведение Державин. Он смешивает в одном рисует на одном поэтическом полотне и царей, и рабов. Все они ходят под одним небом, на котором восседает Всевышний Бог. И только ему поэт может доверить право судить, стараясь даже не допускать к этому процессу «земных богов», которые никому и ничем не способны помочь.