К русской эмиграции не относится. Волны русской эмиграции

До Катастрофы 1917 года, официальное имя России было «Всероссийская Империя». В ее конституции (Основных Законах) также употреблялось наименование «Государство Российское». Это было многонациональное государство, со многими вероисповеданиями, обладавшее гибкими конституционными формами, допускавшими разнообразные конфедеративные отношения (например, с Финляндией, с частью Польши и т.д.), и даже княжества с собственными монархами, как, например, в случае хана Нахичеванского.

Этот многонациональный характер отражался также в имперских паспортах, каковые не только аккредитировали имперское гражданство, общее для всех жителей России, но также национальность и вероисповедание каждого гражданина, в согласии с его волеизъявлением. Между гражданами Российской Империи были подданные нерусских и даже неславянских национальностей, которые в паспортах значились русскими, по их собственному желанию.

Вследствие этого, в данной справке наименование «русский» употребляется в самом широком понимании этого слова: русскими именуются все русские граждане, которые так себя называли сами, даже если у них было иное этническое происхождение. Русская культура и русское государство не признавали национальной и расовой дискриминации, ибо по своему духу были имперскими, сиречь антирасистскими. Также необходимо иметь в виду, что до конституционных реформ де-факто, произведенных коммунистической диктатурой, наименование «русский» применялось де-юре и де-факто безразлично к великороссам, украинцам (малороссам) и белорусам. Великий русский ученый Менделеев отмечает этот критерий в его анализе результатов имперской переписи 1897 года.

Русская эмиграция, возникшая в результате пятилетней гражданской войны (1917 - 1922), численно достигавшая трех миллионов человек, всегда употребляла именно такой критерий. Кроме того, эта эмиграция состояла не только из членов вышеотмеченных трех групп восточных славян, но также из лиц, принадлежавших к различным меньшинствам Российской Империи, что не было препятствием для их собственного самоопределения в качестве «русских эмигрантов». В этой статье применяются эти самые критерии, без учета разных переименований и переклассификаций коммунистической диктатуры, часто употребляемых и до настоящего времени. Согласно таким коммунистическим критериям, Ленина, Сталина и большинство революционных главарей никак нельзя именовать русскими.

Происхождение Русской Белой эмиграции

Основным ядром Русской Белой эмиграции были русские воины. Эта эмиграция возникла де-факто, как последствие почти пятилетней Русской гражданской войны (1917 - 1922), и де-юре, как последствие ленинского указа, незаконно и бесчеловечно лишившего, без суда, гражданства всех русских, оказавшихся заграницей, в результате этой гражданской войны. Этот незаконный и бесчеловечный указ до сих пор никем не был отменен, несмотря на то, что породивший его режим давно бесславно провалился, не достигнув ни одной из двух своих целей, ради которых он якобы возник: мировой пролетарской революции и построения социализма в одной стране.

После государственного путча, произведенного в 1917 году Лениным со своей командой (прибывшими через воевавшую с Россией Кайзеровскую Германию, руководством каковой они финансировались), в России возникла гражданская война, длившаяся 5 лет, в результате каковой (и в результате вызванного революцией расчленения Российской Империи) возникла русская Белая политическая эмиграция, или просто Русская эмиграция. Этот колоссальный человеческий контингент имел, главным образом, два происхождения: эвакуировавшиеся с Белыми армиями из портов юга России в 1920 году и из Владивостока в 1922 году.

Русские граждане, оказавшиеся за рубежами нового советского государства, провозглашенного де-факто Лениным, проживавших на приграничных территориях, отколотых коммунистической катастрофой от России, и включенных в новосозданные независимые государства (Финляндия, Польша и Прибалтийские страны). Кроме того, несколько сотен тысяч жителей на территории русской "Китайской Восточной Железной Дороги", со столицей в Харбине, в Манчжурии, ликвидированной Сталиным и отданной им Китаю в 1945 году.

Центральное ядро первой группы состояло из чинов Белой армии, под конец гражданской войны на юге России именовавшейся Русской армией, под верховным командованием генерал-лейтенанта П.Н.Врангеля. Эта армия эвакуировалась в ноябре 1920 года из Крыма на 130 кораблях. Более 150 тысяч лиц, военных и гражданских, были эвакуированы, главным образом, в Галлиполи, на юге от Константинополя, и на остров Лемнос. В составе Русской армии находилось несколько русских Кадетских корпусов и два русских Военных училища. Французские военные власти в Константинополе реквизировали у Русской армии 45 тысяч винтовок, 350 пулеметов, 12 миллионов патронов, 58 тысяч пар сапог.

Русский военно-морской флот направился во французскую морскую базу в Бизерте, в Африке, под русским военным флагом Святого Андрея, незаконно отмененным в России коммунистическими путчистами в январе 1918 года, которые заменили этот русский государственный флаг красным флагом немецких социалистических партий. Андреевский флаг Русского флота был временно спущен в Бизерте 16 октября 1924 года, при демобилизации флота, и был снова поднят на военных кораблях России после падения коммунизма. Однако, вся русская национальная и государственная символика с тех пор бесперебойно полностью сохранялась в Русской Эмиграции, в её школах и её организациях.

Вместе с войсками эвакуировались многие гражданские лица, большей частью из интеллигенции, включая академиков и профессоров, около 30 архиереев и тысячи священников.

В 1922 году к ним присоединилось около 150 представителей высшей культуры России (философы, мыслители, ученые, писатели и поэты), незаконно изгнанные со своей родины и депортированные в Западную Европу без никакого суда ни приговора, по личному приказу Ленина, утверждавшего, что коммунистическое государство «не нуждается ни в философах, ни в математиках», ибо оно может быть управляемо «любой кухаркой».

Вся эта колоссальная масса людей обоих полов, включая стариков и детей, была незаконно лишена своего российского гражданства советской властью, без какого бы то ни было судебного решения, указом коммунистической интернациональной тирании от 15 декабря 1921 года.

Таким образом, в мире возникла группа численностью приблизительно в 3 миллиона русских эмигрантов и беженцев, оказавшихся незаконно лишенными своего гражданства. Это обстоятельство вынудило управляющего делами беженцев Лиги Наций, лауреата Нобелевской премии Фритьофа Нансена, создать в 1924 году специальный паспорт, затем прозванный «Нансеновским паспортом», с помощью какового подтверждалось «бесподданство» русских белых эмигрантов. (Федор Шаляпин сказал по этому поводу: «Меня, русского гражданина, лишили русского гражданства, но я стал гражданином мира».)

Посткоммунистические правительства, возникшие после коллапса и развала коммунистического государства, потеряли возможность исправить это несправедливое беззаконие и грубое нарушение права и человеческих прав, при жизни их последних жертв, путем аннулирования акта от 15 декабря 1921 года. Десять лет тому назад еще были живы некоторые жертвы этого злодеяния, но сегодня уже практически никто из них больше не остался в живых. Таким образом, остается только лишь возможность посмертного восстановления их прав и прав их наследников.

Вклад Русской эмиграции в мировую культуру

Невозможно перечислить даже частично в короткой статье имена самых известных русских белоэмигрантов, рассеянных по всему миру, но главным образом в Европе и в США, сделавших значительные вклады в мировую культуру. Лишь в качестве примера можно указать некоторых из них.

Философы: Николай Бердяев, Сергей Булгаков, Борис Вышеславцев, Владимир Вейдле, Иван Ильин, Николай Лосский, Федор Степун, Василий Зенковский, Симон Франк.

Нобелевские лауреаты: Иван Бунин (Лауреат Нобелевской премии по литературе 1933 года), В. Леонтьев, Илья Пригожин.

Композиторы: Игорь Стравинский, Сергей Прокофьев, Александр Глазунов и Сергей Рахманинов.

Писатели: Марк Алданов, Владимир Волков, Зинаида Гиппиус, Александр Куприн, Димитрий Мережковский, Владимир Набоков, Анри Труайя, Иван Шмелев.

Ученые: Социолог Питирим Сорокин («отец северо-американской социологии»), историк М. Ростовцев (чей труд «Рим» был издан в переводе на испанский язык в Буэнос-Айресе в 1968 году, издательством Буэнос-Айресского государственного университета), Татьяна Проскурякова, расшифровавшая письмена майя, астроном Н. Стойко, отец аэродинамики Р. Рябушинский, изобретатель геликоптера (вертолета) и авиоконструктор Игорь Сикорский, изобретатель телевидения В. Зворыкин, изобретатель высококачественной нефти В. Ипатьев.

Оперные певцы: Федор Шаляпин, Николай Гедда, Игорь Маркевич.

Хореографы: Баланчин, Сергей Дягилев, полковник де Базиль, Матильда Кшесинская, Сергей Лифарь, Нижинский, Анна Павлова.

Артисты и кинорежиссеры: Жак Тати (Татищев), Роже Вадим, Марина Влади (Полякова), Одиль Версуа (Полякова), Саша Дистель.

Русская диаспора (рассеяние) в мире

Согласно некоторым исследованиям, общее количество русских в Изгнании в 20-е годы прошлого века приближалось к числу трех миллионов человек, составлявших русскую диаспору. Из этих трех миллионов изгнанных, один миллион можно считать активными политическими белыми эмигрантами, в узком смысле этого слова, в то время как остальные два миллиона можно считать политическими беженцами.

Всю эту трехмиллионную русскую диаспору было принято обобщать под одним общим названием «русской Белой эмиграции». Однако, сегодня такое обобщение неуместно, ибо сегодня в русской диаспоре оказались большие контингенты лиц, не имеющие ничего общего с гражданской войной и зачастую вообще не являющиеся политическими эмигрантами.

Вместе с семью миллионами русских, проживавших тогда на приграничных территориях, после Катастрофы оказавшихся за рубежом государственных границ России, эта диаспора образовывала «Зарубежную Русь», в состав каковой, в итоге, тогда входило около 10 миллионов человек. Сегодня, после второго тура расчленений России, эта Зарубежная Русь сильно увеличилась.

Поначалу большинство изгнанников осело в Югославии, Болгарии, Чехословакии, Германии и Франции. В 1922 - 1923 годы количество русских эмигрантов в Германии достигало цифры в 600 тысяч человек, из них только в Берлине 360.000. По данным немецкой статистики, в Германии в эти годы издавалось больше книг на русском языке, чем на немецком.

Русская диаспора в Аргентине: три иммиграции и одна Эмиграция

В Аргентину до сих пор прибыло пять иммиграционных волн из России, начиная с конца XIX века. Из них, только последние три входят в русскую диаспору (рассеяние).

Первыми иммигрантами (то есть переселенцами) из России в Аргентину были русские немцы с Волги. После введения в 1874 году в России всеобщей воинской повинности, некоторые группы волжских немцев решили переселиться в Аргентину, пользуясь её новым иммиграционным законом от 1876 года. (Тогда в Аргентине еще не было всеобщей воинской повинности, введенной в начале 20-го века, и отмененной президентом Менемом в середине 90-ых годов). К 1910 году в Аргентине проживало около 45.000 русских немцев.

Приблизительно с 1890 года в Аргентину стали переселяться евреи, из западных областей Российской Империи. Это была вторая волна иммигрантов в Аргентину из России. В 1891 году в Лондоне было основано бароном Хиршом Общество для помощи еврейской колонизации. К 1914 году в Аргентине проживало около 100.000 евреев из России.

Третьей волной иммигрантов из России в Аргентину были временные сезонные работники, главным образом крестьяне из западных губерний России, в начале 20-го века, которые затем застряли в Аргентине, в результате Первой Мировой войны и Катастрофы 1917 года.

Затем, после первого расчленения коммунистами России, в Аргентину прибыли в начале 20-ых годов тысячи переселенцев из тех западный частей Белоруссии и Украины, которые были отданы Ленниным Польше. Это была четвертая волна.

Пятая волна иммигрантов в Аргентину из России возникла после второго расчленения коммунистами России, в начале девяностых годов. Это так называемые «новоприезжие».

Всех этих экономических и бытовых иммигрантов нельзя ни путать, ни смешивать с русскими политическими белыми эмигрантами.

Русские политические Белые эмигранты в Аргентине

Согласно исследованию Митрополита Санкт-Петербургского Иоанна, опубликованного в 1993 году, в двадцатых годах прошлого столетия в Южную Америку прибыло около 3.000 русских эмигрантов. Трудно установить, сколько из них попало в Аргентину, но можно предполагать, на основании некоторых свидетельств, что менее тысячи. К.Парчевский в своей книге "В Парагвай и Аргентину" (Париж, 1937 г.) свидетельствует, что в 1930-х годах в Буэнос-Айресе жило около 500 русских белых эмигрантов.

В начале 30-х годов прошлого века в Парагвай прибыло несколько сотен русских белых военных, сотрудничавших с Парагвайской армией во время войны с Боливией. Некоторые из них достигли важных постов, и им были признаны их военные чины. Такая роль русских в Парагвае имела одним из последствий тот исключительный факт, что Парагвай никогда не признал коммунистическую диктатуру в России её законной властью.

После Второй Мировой войны начался второй великий исход, этот раз в страны Америки. Первая страна, пригласившая к себе русских белых эмигрантов после войны, была Аргентина. Президент Республики, генерал Перон лично издал приказ в 1948 году о приеме 10.000 русских, независимо от их возраста и семейного положения. Однако, в Аргентину прибыло от 5.000 до 7.000. Среди прибывших в 1948 - 1951 годы были не только эмигранты, проживавшие до войны в странах Западной Европы, но также и значительное число бывших советских военнопленных в Германии, не пожелавших вернуться в продолжавшую находиться под коммунизмом Россию, и включившихся в белую эмиграцию.

Среди этой волны прибыло более десяти священнослужителей Русской Православной Церкви, как из ее Зарубежной части, так и из России, в том числе и члены Катакомбной Церкви и бывшие узники концлагерей на Соловках. Также прибыло несколько сотен военных. В Аргентине жили и скончались восемь русских генералов, несколько десятков полковников, около двадцати пажей Его Императорского Величества, около сорока Георгиевских Кавалеров и более двадцати офицеров Русского Императорского Флота. Также прибыло около 250 кадет Императорских и Зарубежных Кадетских Корпусов.

Русская диаспора и русская эмиграция в XXI веке

Сегодня, в процессе реализации долгосрочных планов, неумолимо развивающихся после Катастрофы 1917 года, русская диаспора и Зарубежная Русь сильно увеличились. Одновременно, Русская Белая эмиграция сильно сократилась. Её первое поколение скончалось, за единичными исключениями, но её второе, третье и даже четвертое поколение частично продолжают причислять себя к Русской Белой эмиграции. Почти все они принадлежат к русскому рассеянию и к Русской Православной Церкви Заграницей. Однако, несмотря на сильное численное сокращение, Русская Белая Эмиграция политически продолжает существовать, в первую очередь по той простой причине, что в России до сих пор всё еще не была аннулирована псевдоюридическая причина её существования: ленинские незаконные акты изгнания и лишения гражданства миллионов русских людей.

После краха других тоталитарных режимов прошлого века, их политическим эмиграциям были не только немедленно возвращены все их права, незаконно у них отнятые, но они, кроме того, были снова приняты в лоно своих отечеств с почетом. Так они стали снова подлинными соотечественниками.

Весь мир облетела весть о присуждении Нобелев-ской премии по литературе Ивану Бунину — русская эмиграция переживала общий «невыдуманный наци-ональный праздник». Объединенные общим порывом, знаменитые и безвест-ные соотечественники Бунина, оказавшиеся за рубежом, плакали от радости, словно узнали о победе на фронте; «будто мы были под судом и вдруг оправ-даны», как было сказано в одном из поздравлений. Газеты, ликуя, трубили о победе русской литературы и русской эмиграции: «за Буниным ничего не было — утверждал поэт и лите-ратурный критик Георгий Адамович, — ни послов, ни ака--демий, ни каких-либо издательских трестов… Ничего. Никакой реальной силы. <…> Но этого оказалось достаточно для торжества».

Свежеиспеченный лауреат отправ-ляется в «столицу русского зарубежья» — Па-риж, где чествования и банкеты сменяли друг друга с карнавальной быс-тро-той в атмосфере всеобщего радост-ного опья-нения. Поездка со свитой в Сток-гольм, где Бунин восхитил сдер-жан-ных шведов царственно-аристократическими повадками и едва не потерял нобелевские диплом и чек, стала завершением праздника. Часть денег была роздана — пре-жде всего малоимущим друзьям-писателям (и не только друзь-ям: не была обде-лена и не жаловавшая «само-надеянного барина» Марина Цве-таева), но бóльшая часть денег была проку-чена; предпринятое нобелевским лауреатом собрание сочинений оказалось убыточным. И вот уже снова знако-мый стук колес, и Бунин ездит по разным концам Европы читать свои рассказы и украшать своим присутствием банкеты в собственную честь, и вновь бьется буквально «за каждую копейку» гонорара, пристраивая новые произведения в эмигрантской периодике.

Нобелевская премия Бунина стала первым подведением итогов всей эмиграции за дюжину лет ее послереволюционного рассеяния. Лауреатом впервые в исто-рии премии стало «лицо без гражданства».

Эмиграции предшествовало беженство, вызванное Гражданской войной. Фев-ральская революция, на которую возлагали столько надежд, не стала победой демократии и либерализма. Лозунгом Временного прави-тель-ства был «Война до победного конца», но солдаты устали воевать. Ленин же обещал мир — на-родам, землю — крестьянам, заводы и фабрики — рабочим, и привлек на свою сторону прежде всего трудовое население. После Октябрь-ской рево-люции страна раскололась на красных и белых, братоубийственная война оказа-лась беспощадной.

Красный террор выплеснул из страны многих. Сотни тысяч беженцев, осевших на чужих берегах, принято называть в отечественной историографии первой волной эмиграции.

Эмиграция, предпочтенная террору, ежедневным арестам, экспроприации — это не рациональный просчет жизненных стратегий, это бегство, желание укры-ться в безопасном месте, переждать до лучших времен. Среди тех, кто покинул родину после Октября 1917 года, оказалось немало выдающихся пред-ставителей русской литературы, музыкантов и художников, артистов и фило-со-фов. Перечислим главные причины, побудившие их к отъезду или даже бегству.

Во-первых, резкое неприятие большевистской власти, отторжение не только ее идеологии, но и ее главных деятелей: так, Бунин и Куприн прославились такой острой антибольшевистской публицистикой, что остаться для них означало добровольно встать к стенке. Оставшись в Петрограде и выжидая, даже про-должая заниматься сочинительством, Дмитрий Мережковский и Зи-наида Гиппиус пришли позже к тому же решению и стали столь же резкими крити-ками новой власти. Большевистскую революцию не приняли многие — это был сознательный выбор, творческий и идеологический. Не пред-принимая никаких явных антибольшевистских шагов, уехал в Италию с лекци-ями симво-лист Вячеслав Иванов; «на лечение» (это была удобная формулировка для мно-гих беглецов, поддержанная наркомом просвещения Луначарским) уехал в Бер-лин писатель Алексей Ремизов. Оба не вернулись.

Во-вторых, физическое выживание. Для многих деятелей литературы и искус-ства революция и Гражданская война означали прекращение профессиональ-ной деятельности. Далеко не всех устраивали выступления перед красноармей-цами за скудный паек, сочинение агиток и малевание плакатов. Рахманинов и Прокофьев покинули Россию, чтобы покорить Америку: великая слава пиа-ниста-виртуоза навсегда задержала Сергея Рахманинова в эмиграции, а Сергей Прокофьев, плодотворно работавший и как композитор, вернулся на родину и органично влился в идеологизированное советское искусство, соз-дав, напри-мер, «Здравицу» Сталину. Артисты МХТ, уехав на длительные га-стро-ли, вер-нулись не все — труппа раскололась. Уезжали и звезды дореволю-ционного русского экрана. В гастрольную поездку отправилась гордость отечественной сатиры Тэффи — ради заработка, читать комические стихи и скетчи; закон-чилось это турне в Париже.

В-третьих, советская власть могла сделать врагом недавних сторонников. Даже не прибегая к крайним мерам, советская власть избавлялась от слишком неза-висимых умов, высылая их из страны. На так называемом философском паро-ходе (на самом деле их было два: «Обербургомистр Хакен» и «Пруссия») бо-лее 160 интеллектуалов вместе с семьями прибыли в конце 1922 года в немец-кий порт Штеттин. Высланные не были врагами советской власти, но их инако-мыслие было слишком очевидным.

В-четвертых, границы Советской России сильно уменьшились по сравнению с дореволюционными, появились новые государства, и в традиционно дачных местах оказались за рубежом — в Финляндии Леонид Андреев и Илья Репин, а в Эстонии — Игорь Северянин. В прибалтийских государствах сложились большие русские диаспоры никуда не уезжавших людей, родившихся и вырос-ших в Риге или Дерпте (Тарту). Немало русских жили в Польше и в Харбине, на территории Китая.

Было и в-пятых: Марина Цветаева, отлично вписавшаяся благодаря особен-ностям таланта и характера в творческую обстановку послереволюционной Москвы 1920-х годов, отправилась в Прагу, где жил ее муж Сергей Эфрон — белоэмигрант. Сложный случай Горького — организатора большевистской культурной поли-тики, уехавшего из-за разногласий с новой властью и не имев-шего связей с эмиграцией — повлиял на другие судьбы: Владислав Ходасевич с Ниной Берберовой поехали именно к нему, но уже не вернулись.

Наконец, младшее поколение эмиграции: юношам, оказавшимся в белой ар-мии, путь в Россию был отрезан. Судьбы их оказались разными: Гайто Газданов стал писателем; Алексей Дураков — поэтом, погибшим в сербском Сопротивле-нии; Илья Голенищев-Кутузов, тоже поэт и тоже сербский парти-зан, вернулся в Россию после Второй мировой войны и стал крупным ученым, специалистом по творчеству Данте. Впрочем, его увозили родители — как и Владимира Набо-кова, чей отец был одним из лидеров кадетской партии. Невозможно предста-вить Набокова советским писателем; появление же «Лолиты» в СССР и вовсе превосходит все мыслимые допущения.

Большинство эмигрантов не предполагали, что эмиграция станет их судьбой. Некоторые писатели и деятели культуры продолжали жить с советскими паспортами, с симпатией писать о советской литературе и культуре и носить прозвище «большевизанов» (как Михаил Осоргин). Но всеобщие надежды на недолговечность большевиков быстро таяли, с 1924 года все больше стран признавали СССР, а контакты с друзьями и родственниками сходили на нет, поскольку переписка с заграницей грозила советским гражданам нешуточными преследованиями. Историк-классик Михаил Ростовцев предупреждал Бунина:

«В Россию? Никогда не попадем. Здесь умрем. Это всегда так кажется людям, плохо помнящим историю. А ведь как часто приходилось чи-тать, например: „Не прошло и 25 лет, как то-то или тот-то измени-лись“? Вот и у нас будет так же. Не пройдет и 25 лет, как падут боль-шевики, а может быть, и 50 — но для нас с вами, Иван Алексеевич, это вечность».

У послереволюционной эмиграции стратегия оказалась одна: выживание. Направление беженства определило характер эмиграции. Из Крыма и Одессы эвакуировались остатки белой армии; с ними уходило гражданское населе-ние — семьи военных; уходили те, кто в глазах победивших большевиков вы-глядел «контрой», недобитыми буржуями. Воспетое Блоком в «Двенадцати» «Тра-та-та» («Эх, эх, без креста!») приводило Бунина в ярость; он был среди тех, кто не принимал большевизма не просто политически, но и психофизи-чески: «какие-то хряпы с мокрыми руками» не убеждали его ни как будущие правители государства, ни как слушательницы возвышенных стихов.

Первой оста-новкой оказался Константинополь, турецкая столица. Французские окку-паци-онные власти, ужаснувшись численности прибывшей русской армии, отпра-вили военных в лагеря на голых островах — Галлиполи и Лемнос, и еще даль-ше — в тунисскую Бизерту. В островных лагерях проводились концерты, ставились спектакли, а ежеднев-ная газета не издавалась на бумаге, а звучала из репродуктора. Обеспокоенные отличной подготовкой и приподнятым духом русских солдат, французы по-спешили отослать их на работу в славянские страны, прежде всего в Сербию и Бол--гарию.

Русских беженцев приютило Королевство сербов, хорватов и словенцев (с 1929 года — Королевство Югославия), и на Балканах возникла русская диаспора. Это была по большей части монархическая, в еще большей части патриотическая и ан-ти-большевистская эмиграция. После войны, распада Австро-Венгерской монархии и Османской империи новообразованное коро-левство остро нуждалось в квалифицированных кад-рах — врачах, учителях, юристах. Русские эмигранты оказались исключительно кстати: они препода-вали в университетах и школах, работали врачами и мед-пер-соналом всех уров-ней, прокладывали дороги и строили города. В присут-ствии королевской семьи 9 апреля 1933 года был открыт Русский дом имени императора Николая II: «Не кичись, Европа-дура, / Есть у нас своя культура: / Русский дом, блины с икрой, / Досто-евский и Толстой!»

Между тем своим появлением Русский дом обязан приня-тию в среде русской эмиграции положения о «русских Афинах», то есть о раз-витии национальной эмигрантской культуры, которая должна была вер-нуться в Россию. «Бедные, старые, лохматые русские профессора наполнили на чуж-би-не книгами кафед-ры и университеты, как греки некогда, после паде-ния Константинополя», — вспоминал поэт Милош Црнянский.

Целостной эмигра-ция не была нигде, не исключение и Королевство сербов, хорватов и словенцев: большинство русских осталось на земле южных славян, они не обязательно ассимилировались, но Белград или Скопье стали их новой родиной. Русские зодчие отстроили новый Белград со всеми его узнаваемыми зданиями: королевские резиденции (возведенные Николаем Красновым, соз-дателем крым--ской Ливадии), новые церкви в сербско-византийском стиле (разработан-ном Григорием Самойловым), театры, банки и гостиницы, в том числе лучшие отели Белграда «Москва» и «Эксельсиор». Эмигрировавших из послереволюци-он-ной России архитекторов и инженеров-строителей в Югославии трудилось более трехсот.

Если на Балканах диаспора была по преимуществу «недемократической», православно-монархической, то Праге суждено было стать центром «прогрес-сивных русских». С 1921 по 1932 год в Чехословакии действовала инициирован-ная правительством «Русская акция». Средства на сохранение «остатка куль-турных сил России» (слова президента Чехословакии Масарика) выделялись весьма значительные, но принимающая сторона руководствовалась не только гуманизмом — подготовкой кадров для будущей России, — но и прагматикой: рус-ские культурные и научные институты, учрежденные и развиваемые эми-гран-тами, служили престижу Чехословакии.

«Русский Оксфорд» собирал сту-ден-тов со всего зарубежья, обеспечивая их сти-пендиями. Именно так попал в Прагу Сергей Эфрон — муж Марины Цветаевой. Интеллигенция — профес-сора, учи-теля, инженеры, писатели и журналисты — были обеспечены посо-биями. Даже поэтические кружки обретали строгий академический вид: так, «Скитом поэ-тов» руководил профессор Альфред Бем, и там проходили насто-ящие исто-рико-филологические чтения.

Литературная Прага соревновалась с Парижем; Марк Слоним, возглавлявший литературный отдел в журнале «Воля России», не делил русскую литературу на советскую и эмигрантскую, но предпочтение неизменно отдавал первой. Стоит сравнить атмосферу Праги, зачитывавшейся советскими писателями, с Белградом: когда Голенищев-Кутузов опубликовал в Белграде статьи о пер-вом томе «Поднятой целины» Шолохова и романе Алексея Толстого «Петр I», то номера журнала были конфискованы югослав-ской полицией, а автора аре-стовали за «советскую пропаганду».

Русским пра-жанам, мечтавшим о «возвра-щенчестве с высоко поднятой голо-вой», победно вернуться не удалось; многих ждала драматическая участь после Второй миро-вой войны — вплоть до ареста и гибели, как Альфреда Бема. «Ев-ра-зийский соблазн» завершился расколом на правую и левую группы. Левые евразийцы стремились в Советский Союз, поверив в идеи коммунизма. Сергей Эфрон и Дмитрий Святополк-Мирский поплатились за свою веру жизнью (оба были арестованы и погибли).

После «кламарского раскола» (на рубеже 1928-1929 годов) евразийство воз-главил представитель правого крыла — Петр Савицкий, и до оккупации Чехо-слова-кии интенсивно развивалась евра-зийская историософия, но гитлеров-ская власть запретила движение, нало-жив вето на последнюю, уже подго-тов-ленную к изданию «Евразийскую хро-нику». После победы Савицкий был арестован, отсидел в мордовских лагерях; к этому времени относится его эпистолярное зна-комство со Львом Гумилевым, позже начинается активная переписка, обмен идеями и взаимовлияние.

Литературная и театральная Прага была средоточием нескольких культур, куда органично влилась и русская. Если в иных центрах русского рассеяния эми-гран--ты чувствовали себя чужими в чуждом и непонятном мире, то в Праге, напротив, было взаимное притяжение интеллигенции двух славянских наро-дов. Особой национальной гордостью эмигрантов была Пражская труппа Мос-ковского Художественного театра: в ее составе были актеры, не вернув-шиеся в СССР после заграничных гастролей.

Если некогда Константинополь стал своего рода гигантским пересыльным пунктом, где вчерашним гражданам огромной мощной страны пришлось свыкаться со ста-ту-сом эмигрантов, то в Берлине, игравшем в 1921-1923 годах роль одного из центров русской культурной жизни, скрещивались на краткий исторический миг пути тех, кто останется в эмиграции, и тех, кто вернется на родину. В Бер-лине надолго или временно останавливались Андрей Белый, Алексей Ремизов, Илья Эренбург, Владислав Ходасевич, Виктор Шкловский, Борис Пастернак, Борис Пильняк, Сергей Есенин.

Немецкая марка упала, и жизнь привлекала дешевизной. Именно экономи-ческие выгоды обусловили размах постановки издательского дела: с 1918 по 1928 год в Берлине было зарегистрировано 188 русских издательств. Самые известные среди них — «Издательство Зино-вия Гржебина», «Издательство Ладыжникова», «Знание», «Геликон», «Петро-полис», «Слово». Редактор жур-нала «Русская книга» (позд-нее — «Новая русская книга») Александр Ященко сформулировал принцип единства русской лите-ратуры — без разделения на советскую и эмигрантскую.

Берлинская пресса была самого разного спектра: от эсеровских газет до жур-нала «Беседа», в редколлегию которого входили Ходасевич и выехавший «для лечения» Горький. Будто нет и не было никакой цензуры, в Берлине печатали новые произведения Федора Сологуба, Михаила Булгакова, Евгения Замятина, Константина Федина, а тиражи отправляли в Россию.

В восстановленном по петроградскому образцу Доме искусств на подмостки выхо-ди-ли писатели, которым через несколько лет суждено было расстаться навсегда. К берлинскому периоду жизни Набокова (с 1922 по 1937 год), всту-пившего в литературу под псевдонимом Сирин, отно-сится почти все написан-ное им по-русски в стихах и прозе в межвоенное время. Затерянные среди немцев с их унылым картофельным салатом и устрашающим совместным пением, русские, казалось Набокову, скользили по берлинской жизни подобно «мертвенно-яркой толпе» статистов в немом кино, чем многие эмигранты не грешили подрабатывать «за десять марок штука», как описывает он в романе «Машенька». Русские лица оказались запечатленными на кино-пленку в филь-мах немого кино «Метрополис», «Фауст», «Голем», «Последний человек».

Подспудно шел активный процесс взаимного обогащения культур, быстрого знакомства с современными эстетическими и интеллектуальными тенден-циями, многие из которых привезли в Берлин эмигранты: русский авангард в искусстве, формализм в литературоведении, из которого возникнет впослед-ствии европейский структурализм. Выставки русских художников сменяли друг друга: Гончарова, Коровин, Бенуа, Сомов, Кандинский, Явленский, Шагал.

Несколько лет существования русского Берлина стали своего рода передышкой, временем самоопределения для оказавшейся в нем русской творческой элиты. Те, кто выбрал эмиграцию, вскоре разъехались из Германии: большинство —в Париж, некоторые — в Прагу, иные — в прибалтийские страны. Эксперимент закончился, «Шарлоттенград», где все говорили по-русски, перестал сущест-вовать.

Как известно, Россия состоит из столицы и провинции. Именно так оказался устроен и мир русского рассеяния. Космополитической столицей после Первой мировой войны был Париж. Париж, город, в который полтора века стремились все мыслящие русские люди, стал и столицей русского рассеяния. Благодаря политике Третьей рес-публики, благосклонной к русским беженцам, русские эмигранты буквально хлынули на берега Сены.

После краткого пребывания в Константинополе и Софии в марте 1920 года в Париж прибыл и Бунин, который быстро стал играть роль литературного мэтра. «Па-риж нравится», — записала в дневнике жена писателя Вера Муромцева-Бунина. И грустно добавила:

«Нет почти никаких надежд на то, чтобы устроиться в Па-риже. <…> За эту неделю я почти не видела Парижа, но зато видела много рус-ских. Только прислуга напоминает, что мы не в России».

Почти непроницаемое существование двух миров, французского и русского, продолжалось вплоть до Второй мировой войны: измученный «Великой» — Первой мировой — вой-ной, Париж веселился в упоении от победы, от Вер-сальского мирного дого-вора, наложившего непо-мерную контрибуцию на Германию, и равнодушно отнесся к русским. Многие вчерашние «вранге-левцы» и «деникинцы», кадровые офицеры были согласны на любое место: чернорабочих на заводах «Пежо» и «Рено», груз-чиков, таксистов. Русская интеллигенция, аристократия, буржуазия, военное и чиновническое сословие во Франции стремительно обеднели и пролетаризи-ровались, пополняя ряды лакеев, официантов, мойщиков посуды.

Париж стал главным литературным центром русского зарубежья. Русский «городок», как его называла Тэффи, собрал все лучшие, жизнеспособные твор-ческие силы эмиграции. Париж уже в конце XIX века был Меккой для худож-ников и музыкантов. В предреволюционное десятилетие Русские сезоны Сергея Дягилева завоевали Париж и весь культурный мир. Музыкально-театральная жизнь русского Парижа только в перечислении имен и событий заняла бы многие страницы.

Но культурное наследие русского зарубежья прежде всего логоцентрично, что про-явилось в издательской деятельности, в разноплановости периодики, в мно-гообразии литературы художественной, поэзии и прозы, и документаль-ной — мемуары, дневники, письма. К этому следует прибавить философские трактаты, критику и публицистику. И если метафорически русская эмиграция может быть определена как текст, то его главные страницы были написаны в Париже.--

«Мы не в изгнании, мы в послании», — заметила однажды Нина Берберова. Завершив традиции классической русской прозы в творчестве Бунина и поэти-ческого Серебряного века в творчестве Георгия Иванова и Марины Цветаевой, создав миф о православной Руси в эпопеях Ивана Шмелева, придав русской книжности и фольклорной архаике черты модерна в сочинениях Алексея Реми-зова, русское зарубежье восполнило русскую литературу XX века, воссоздав ее целостность.

Эмигранты держались сознанием, что они выбрали свободу, что в оставленной России творческая личность унижена и придавлена полити-ческим режимом и социальным заказом. Георгию Адамовичу казалось, что советская литература упрости-лась до лубка, а Ходасевичу предписанное соцреализмом «счастье» виделось чем-то вроде удавки — по мере приближения общества к коммунизму «литература задохнется от счастья».

Культура русской эмиграции во многом оказалась компенсаторной по отно-шению к советской — не только в слове, но и в балете или в изобразительном искусстве. Это происходило во всем: религиозная философия против научного коммунизма, литературный модерн и поэтизация русской старины против авангарда 20-х и соцреализма 30-х, одиночество и свобода против диктатуры и цензуры. У большинства мэтров литературы русского зарубежья советская действительность и советская культура вызывали отвращение и отторжение. Зинаида Гиппиус предлагала:

«Неужели никому не приходило в голову, оставив в стороне всякую „полити-ку“, все ужасы, разрушенье, удушенье, кровь (это тоже зовется „политикой“), взглянуть на происходящее в России и на советских повелителей только с эсте-тической точки зрения? <…> Попробуйте. Если насчет всех прочих сторон („политика“) еще могут найтись спорщики, то уж тут бесспорно: никогда еще мир не видал такого полного, такого плоского, такого смрадного — уродства».

Советские люди пугали эмигрантов даже на фо-тографиях: без носков ходят (летом). Казалось, однако, что уродство пройдет, что Россия вернется к своим традициям и тогда окажется, что эмиграция стала соединительным мостом между прошлым и будущим. В Па-риже в 1924 году Бунин произнес речь «Мис-сия русской эмиграции». Пи-са-тель говорил о погибели России, имея в виду тысячелетнюю Россию с ее пра-во-слав-ной верой, сложившимся обще-ственным укладом с царем во главе госу-дарства, с историческими завоева-ниями, побе-дами и великими культур-ными дости-же-ниями. Миссия русской эмиграции виделась в сохранении этой преем-ствен-ности. Но как это сделать — ни поли-тики, ни писатели, ни фи-ло-софы, ни тем более юные балерины от-вета бы дать не смогли.

Никакой моти-вации жить в чужой стране у большинства не было. Вернуться для барской жизни и всенародной славы? Это удалось Алексею Толстому, а Сер-гей Про-кофьев умер в коммунальной квартире. Старенький и больной Куприн уехал, чтобы уме-реть на родине; Горького почти выкрали — это была знаковая фигура, и писа-тель был обязан продолжать служить революции. Бу-нин же и после войны, в эйфории от побе-ды, вернуться не решился. Его России уже не существо-вало — а новой он не знал.

Никаких стратегий у эмиграции не было — было выживание. «Так всех нас разметало по белому свету, / Что не хватит бумаги заполнить анкету», — опре-делила русскую скитальческую судьбу XX века Ларисса Андерсен. Когда поэ-тесса скончалась на 102-м году жизни, метафора возник-ла сама — последний лепесток восточной, харбинской ветви эмиграции отлетел. «Писать стихи на русском, живя среди иностранцев (а я всю жизнь пишу только на род-ном языке), — это то же самое, что танцевать при пустом зале», — признава-лась поэтесса.

Эмиграция и революция «Первая волна»

Географически эта эмиграция из России была, прежде всего, направлена в страны Западной Европы. Основными центрами русской эмиграции первой волны стали Париж, Берлин, Прага, Белград, София. Значительная часть эмигрантов оседала также в Харбине, а в первое время в Константинополе. Первые русские трудовые и религиозные эмигранты в Австралии появились ещё в XIX веке, но это не было массовым явлением. После 1905 года в Австралии начали появляться и первые политические эмигранты. После 1917-1921 гг. в Австралии появились новые эмигранты, бежавшие из Советской России, но их было очень немного. Основными центрами новой эмиграции были Брисбен, Мельбурн, Сидней.

Эмигранты первой волны считали, свое изгнание вынужденным и кратковременным эпизодом, надеясь на скорое возвращение в Россию, после быстрого, как им казалось крушения советского государства. Во многом этими причинами вызвано их стремление обособится от активного участия в жизни стран пребывания, противодействие ассимиляции и нежелание адаптироваться в новой жизни. Они стремились ограничить свою жизнь рамками эмигрантской колонии.

Первая эмиграция состояла из наиболее культурных слоев российского дореволюционного общества, с непропорционально большой долей военных. По данным Лиги Наций, всего Россию после революции покинуло 1 миллион 160 тысяч беженцев. Около четверти из них принадлежали к Белым армиям, ушедшим в эмиграцию в разное время с разных фронтов.

Перед революцией численность российской колонии в Маньчжурии составляла не менее 200-220 тысяч человек, а к ноябрю 1920 года - уже не менее 288 тысяч человек. С отменой 23 сентября 1920 года статуса экстерриториальности для российских граждан в Китае все русское население в нем, в том числе и беженцы, перешло на незавидное положение бесподданных эмигрантов в чужом государстве, то есть на положение фактической диаспоры.

Первый серьезный поток русских беженцев на Дальнем Востоке датируются началом 1920 года - временем. Второй - октябрем-ноябрем 1920 года, когда было разгромлена армия так называемой “Российской Восточной окраины” под командованием атамана Г.М. Семенова. Третий - концом 1922 года, когда в регионе окончательно установилась советская власть, (морем выехали лишь несколько тысяч человек, основной поток беженцев направлялся из Приморья в Маньчжурию и Корею, в Китай, за некоторыми исключениями, не пропускали, некоторых даже высылали в советскую Россию.

Вместе с тем в Китае, а именно в Синьцзяне на северо-западе страны, имелась еще одна значительная (более 5,5 тысячи человек) русская колония, состоявшая из казаков генерала Бакича и бывших чинов белой армии, отступивших сюда после поражений на Урале и в Семиречье, они поселились в сельской местности и занимались сельскохозяйственным трудом.

Общая же людность русских колоний в Маньчжурии и Китае в 1923 году, когда война уже закончилась, оценивалась приблизительно в 400 тысяч человек. Из этого количества не менее 100 тысяч получили в 1922-1923 годах советские паспорта, многие из них - не менее 100 тысяч человек - репатриировались в РСФСР (свою роль тут сыграла и объявленная 3 ноября 1921 года амнистия рядовым участникам белогвардейских соединений).

Первый поток беженцев на Юге России имел место также в начале 1920 года. Еще в мае 1920 года генералом Врангелем был учрежден так называемый “Эмиграционный Совет”, спустя год переименованный в Совет по расселению русских беженцев. Гражданских и военных беженцев расселяли в лагерях под Константинополем, на Принцевых островах и в Болгарии; военные лагеря в Галлиполи, Чаталдже и на Лемносе (Кубанский лагерь) находились под английской или французской администрацией. Последние операции по эвакуации армии Врангеля прошли с 11 по 14 ноября 1920 года: на корабли было погружено 15 тысяч казаков, 12 тысяч офицеров и 4-5 тысяч солдат регулярных частей, 10 тысяч юнкеров, 7 тысяч раненых офицеров, более 30 тысяч офицеров и чиновников тыла и до 60 тысяч гражданских лиц, в основном, членов семей офицеров и чиновников. Именно этой, крымской, волне эвакуированных эмиграция далась особенно тяжело.

К концу зимы 1921 года в Константинополе оставались лишь беднейшие и неимущие, а также военные. Началась стихийная реэвакуация, особенно крестьян и пленных красноармейцев, не опасавшихся репрессий. К февралю 1921 года число таких реэмигрантов достигло 5 тысяч человек. В марте к ним добавилось еще 6,5 тысячи казаков. Со временем она приняла и организованные формы.

Весной 1921 года генерал Врангель обратился к болгарскому и югославскому правительствам с запросом о возможности расселения русской армии на их территории. В августе согласие было получено: Югославия (Королевство сербов, хорватов и словенцев) приняла на казенный счет Кавалерийскую дивизию Барбовича, кубанских и часть донских казаков (с оружием; в их обязанности входило несение пограничной службы и государственные работы), а Болгария - весь 1-й корпус, военные училища и часть донских казаков (без оружия). Около 20% личного состава армии при этом покинуло армию и перешло на положение беженцев.

Около 35 тысяч российских эмигрантов (преимущественно военных) была расселена по различным, главным образом, балканским странам: 22 тысячи попали в Сербию, 5 тысяч в Тунис (порт Бизерта), 4 тысячи в Болгарию и по 2 тысячи в Румынию и Грецию.

Определенных успехов по оказанию помощи русским эмигрантам добилась Лига Наций. Ф. Нансен, знаменитый норвежский полярный исследователь, назначенный в феврале 1921 года Комиссаром по делам русских беженцев, ввел для них особые удостоверения личности (так называемые “нансеновские паспорта”), со временем признанные в 31 стране мира. С помощью созданной Нансеном организации (Refugees Settlement Comission) около 25 тысяч беженцев было трудоустроено (главным образом, в США, Австрии, Бельгии, Германии, Венгрии и Чехословакии).

Общее количество эмигрантов из России, на 1 ноября 1920 года, по подсчетам американского Красного Креста, составляло 1194 тысяч человек; позднее эта оценка была увеличена до 2092 тысяч человек. Наиболее авторитетная оценка численности “белой эмиграции”, данная А. и Е. Кулишерами, так же говорит о 1,5-2,0 млн. человек. Она основывалась в том числе и на выборочных данных Лиги Наций, зафиксировавших, по состоянию на август 1921 года, более 1,4 млн. беженцев из России. В это число входили также 100 тысяч немцев-колонистов, 65 тысяч латышей, 55 тысяч греков и 12 тысяч карел. По странам прибытия эмигранты распределились таким образом (тысяч человек): Польша - 650; Германия - 300; Франция - 250; Румыния - 100; Югославия - 50; Греция - 31; Болгария - 30; Финляндия - 19; Турция - 11 и Египет - 3.

Отделение эмиграции от оптации составляет весьма трудную, но все же важную задачу: в 1918-1922 годы общее число эмигрантов и репатриантов составило (по ряду стран, выборочно): в Польшу - 4,1 млн. человек, в Латвию - 130 тысяч человек, в Литву - 215 тысяч человек. Многие, особенно в Польше, на самом деле были транзитными эмигрантами и не задерживались там надолго.

В 1922 году, согласно Н.А. Струве, сводная численность российской эмиграции составляла 863 тысячи человек, в 1930 году она сократилась до 630 тысяч и в 1937 году - до 450 тысяч человек.

По неполным данным Службы по делам беженцев Лиги наций, в 1926 году официально было зарегистрировано 755,3 тысячи русских и 205,7 тысячи армянских беженцев. Больше половины русских - около 400 тысяч человек - приняла тогда Франция; в Китае их находилось 76 тысяч, в Югославии, Латвии, Чехословакии и Болгарии приблизительно по 30-40 тысяч человек (в 1926 году всего в Болгарии находилось около 220 тысяч переселенцев из России). Большинство армян нашли пристанище в Сирии, Греции и Болгарии (соответственно, около 124, 42 и 20 тысяч человек).

Выполнивший роль главной перевалочной базы эмиграции Константинополь со временем утратил свое значение. Признанными центрами “первой эмиграции” (ее еще называют Белой) стали, на ее следующем этапе, Берлин и Харбин (до его оккупации японцами в 1936 году), а также Белград и София. Русское население Берлина насчитывало в 1921 году около 200 тысяч человек, оно особенно пострадало в годы экономического кризиса, и к 1925 году их оставалось всего 30 тысяч человек. Позднее на первые места выдвинулись Прага и Париж. Приход к власти нацистов еще более оттолкнул русских эмигрантов от Германии. На первые места в эмиграции выдвинулись Прага и, в особенности, Париж. Еще накануне Второй Мировой войны, но в особенности во время боевых действий и вскоре после войны обозначилась тенденция переезда части первой эмиграции в США.

Эмиграция и Великая Отечественная война («Вторая волна»)

Что же касается собственно советских граждан, то никогда еще такое их число не оказывалось одновременно за границей, как в годы Великой Отечественной войны. Правда, происходило это в большинстве случаев не только вопреки воле государства, но и вопреки их собственной воле.

Можно говорить приблизительно о 5,45 млн. гражданских лиц, так или иначе перемещенных с территории, принадлежавшей до войны СССР, на территорию, принадлежавшую или контролировавшуюся до войны Третьим Рейхом или его союзниками. С учетом 3,25 млн. военнопленных, общее число депортированных вовне СССР советских граждан составляло, около 8,7 млн. человек.

Рассмотрим отдельные контингенты граждан СССР, оказавшиеся в годы войны в Германии и на территории союзных ей или оккупированных ею стран. Во-первых, это советские военнопленные. Во-вторых, и, в-третьих, гражданские лица, насильственно увезенные в Рейх: это остовцы, или остарбайтеры, в немецком понимании этого термина, чему соответствует советский термин остарбайтеры - «восточники» (то есть рабочие, вывезенные из старосоветких областей), и остарбайтеры - «западники», проживавшие в районах, аннексированных СССР в соответствии с пактом Молотова-Риббентропа. В-четвертых, это фольксдойче и фольксфинны, то есть немцы и финны -- советские граждане, которых НКВД попросту не успело депортировать вслед за большинством их соплеменников, на долгие годы ставших «спецпоселенцами». В-пятых и в-шестых, это так называемые «беженцы и эвакуированные», то есть советские гражданские лица, вывезенные или самостоятельно устремившиеся в Германию вслед (а точнее, перед) отступающим вермахтом. Беженцами, в основном, были люди, тем или иным образом сотрудничавшие с немецкой администрацией и по этой причине не питавшие особых иллюзий относительно своей будущности после восстановления советской власти; эвакуированных, напротив, увозили в не меньшей степени насильно, чем классических “остарбайтеров”, очищая тем самым оставляемую противнику территорию от населения, которое, в ином случае, могло бы быть использовано против немцев. Тем не менее в той скупой статистике, которой мы о них располагаем, обе категории, как правило, объединены. Седьмую, а если в хронологическом плане -- то первую, категорию составляли гражданские интернированные -- то есть дипломаты, сотрудники торговых и иных представительств и делегаций СССР, моряки, железнодорожники и т.п., застигнутые началом войны в Германии и интернированные (как правило, непосредственно 22 июня 1941 года) на ее территории. Количественно эта категория ничтожна.

Часть этих людей не дожила до победы (особенно много таких среди военнопленных), большинство - репатриировались на родину, но многие от репатриации уклонились и остались на Западе, став ядром так называемой «Второй волны» эмиграции из СССР. Максимальная количественная оценка этой волны составляет примерно 500-700 тысяч человек, большинство из них - выходцы из Западной Украины и Прибалтики (участие в этой эмиграции евреев, по понятным причинам, было исчезающее малой величиной).

Первоначально полностью сконцентрировавшись в Европе, как часть более широкой массы, многие представители второй волны в течение 1945-1951 годов покинули Старый Свет и переехали в Австралию, Южную Америку, в Канаду, но в особенности - в США. Доля тех из них, кто в конечном счете остался в Европе, поддается лишь приблизительной оценке, но в любом случае она никак не больше трети или четверти. Таким образом, у второй волны, по сравнению с первой, уровень «европейскости» существенно ниже.

В связи с этим, можно говорить приблизительно о 5,45 млн. гражданских лиц, так или иначе перемещенных с территории, принадлежавшей до войны СССР, на территорию, принадлежавшую или контролировавшуюся до войны Третьим Рейхом или его союзниками. С учетом 3,25 млн. военнопленных, общее число депортированных вовне СССР советских граждан составляло, около 8,7 млн. чел.

По одной из официальной оценок, сделанных Управлением по репатриации на основании неполных данных к 1 января 1952 года, за границей все еще оставалось 451 561 советских граждан.

Если в 1946 году более 80% невозвращенцев находилось внутри западных оккупационных зон в Германии и Австрии, то теперь же на них приходилось лишь около 23% от их числа. Так, во всех шести западных зонах Германии и Австрии находилось 103,7 тысячи человек, тогда как в одной только Англии -- 100,0; Австралии -- 50,3; Канаде -- 38,4; США -- 35,3; Швеции -- 27,6; Франции -- 19,7 и Бельгии -- 14,7 тысячи «временно нерепатриированных». В этой связи весьма выразительной является этническая структура невозвращенцев. Больше всего среди них было украинцев -- 144 934 человека (или 32,1%), далее шли три прибалтийских народа -- латыши (109214 человек, или 24,2%), литовцы (63401, или 14,0%) и эстонцы (58924, или 13,0%). На всех них, вместе с 9 856 белорусами (2,2%), приходилось 85,5% зарегистрированных невозвращенцев. Собственно, это и есть, с некоторым округлением и завышением, квота «западников» (в терминологии Земскова) в структуре этого контингента. По оценке самого В.Н. Земскова, «западники» составляли 3/4, а «восточники»-- только 1/4 от числа невозвращенцев. Но скорее всего доля «западников» еще выше, особенно если предположить, что в категорию «другие» (33528 человек, или 7,4%) затесалось достаточное количество поляков. Русских же среди невозвращенцев -- всего 31 704, или 7,0%.

В свете этого становится понятным и масштаб западных оценок числа невозвращенцев, на порядок более низких, чем советские и как бы сориентированных на число русских по национальности в этой среде. Так, по данным М. Проудфута, официально зарегистрированы как «оставшиеся на Западе» около 35 тысяч бывших советских граждан.

Но как бы то ни было, опасения Сталина оправдались и десятки и сотни тысяч бывших советских или подсоветских граждан так или иначе, правдами или неправдами, но избежали репатриации и все-таки составили так называемую «вторую эмиграцию».

Image caption За последние сто лет Россию покинули 4,5-5 млн человек

Первым известным политэмигрантом из России был князь Андрей Курбский.

Он обменивался с Иваном Грозным длинными письмами, больше похожими на политико-философские трактаты, но самую суть оппоненты ухватили в двух фразах.

"Яко сатана, Богом себя возомнивший", - обличал Курбский царя.

"Холопов своих жаловать мы вольны, а и казнить вольны же есмя", - отпарировал тот.

По мнению многих, и спустя 500 лет разногласия между российской властью и оппозицией в основном укладываются в эти две фразы.

Не углубляясь далеко в прошлое и сосредоточившись на более близкой нам эпохе, можно сказать, что с 1917 года по настоящее время Россия исторгла из себя пять волн эмиграции. Они различаются не только по времени, но и характерными особенностями, делающими каждую из них непохожей на остальные.

Эмигранты-патриоты

После Гражданской войны количество русских эмигрантов достигло, по данным международных организаций, 1,16 млн человек.

Первая волна эмиграции оставила наиболее яркий след в истории. Тому имелись две причины.

Во-первых, в изгнании оказалась большая часть интеллектуальной элиты дореволюционной России, люди с мировыми именами - писатели Бунин и Куприн, певец Шаляпин, композитор Рахманинов, актриса Ольга Чехова, конструктор вертолетов Сикорский, изобретатель телевидения Зворыкин, философ Бердяев, шахматный чемпион Алехин и многие другие.

Во-вторых, белоэмигранты были патриотами, каких поискать, уезжали из России лишь перед лицом прямой угрозы жизни, десятилетиями держались вместе, всячески культивировали свою русскость и заявляли о себе миру именно в этом качестве.

Многие принципиально отказывались от гражданства приютивших их стран и жили с так называемыми "нансеновскими" паспортами.

Некоторые, как генерал Николай Скоблин и муж Марины Цветаевой Сергей Эфрон, шли на сотрудничество с ГПУ, лишь бы "разрешили вернуться". Другие со слезами на глазах пели "Вечерний звон" и завещали, как Шаляпин, бросить на гроб горсть вывезенной из России "родной земли".

В 1945-1947 годах репатриировались около двух тысяч эмигрантов, главным образом, из Франции. Москва использовала возвращение "раскаявшихся врагов" в пропагандистских целях, а те многое готовы были простить большевикам за победу в войне и расчувствовались, увидев на плечах советских генералов милые их сердцу золотые погоны.

В 1966 году напоследок увидеть родину предлагали 85-летнему Александру Керенскому. Условие было одно: публично признать "великий Октябрь". Накануне полувекового юбилея революции это выглядело бы эффектно. Он отказался.

Начиная с 1950-х годов, когда на Западе появилось достаточно много советских артистов, спортсменов и туристов, эмигранты активно стремились с ними общаться, ставя тех в неудобное положение.

Эмигранты в тени

Вторая волна эмиграции оказалась многочисленнее первой: на Западе остались более полутора миллионов из 8,4 миллионов советских граждан, по разным причинам оказавшихся в Третьем рейхе (4,5 миллиона вернулись или были насильственно возвращены в СССР, около 2,2 миллиона человек умерли).

По оценкам историков, полицаев и прочих коллаборационистов, отступивших с немцами, среди них имелось не больше 200 тысяч. Остальные попали в плен или были насильственно угнаны на работы в Германию, но почли за благо не возвращаться, узнав, что для Сталина "нет пленных, есть предатели".

Около 450 тысяч пленников нацизма были прямиком переправлены в советские лагеря или ссылку, не считая тех, кому позволили вернуться домой и которых арестовали позже.

Многие остарбайтеры трудились в хозяйствах мелких предпринимателей и бауэров. По мере продвижения Советской армии на Запад немецкие хозяева принялись заискивать перед ними, надеясь, что те замолвят за них словечко, когда придут русские, и были изумлены, увидев, что к освобожденным остарбайтерам относятся не как к дорогим соотечественникам, а как к подозрительным субъектам.

В отличие от первой, вторая волна эмиграции прошла незаметно, не оставив известных имен (единственным исключением стал историк Абдурахман Авторханов).

Во-первых, она состояла не из интеллектуалов, а из простых людей.

Во-вторых, значительную часть ее сформировали жители Западной Украины, Западной Белоруссии и стран Балтии, а также представители мусульманских народов СССР, не ассоциировавшие себя с Россией.

В-третьих, о возвращении эти люди не мечтали, а панически боялись быть выданными СССР, и себя не афишировали, связи друг с другом не поддерживали, книг не писали, общественной деятельностью не занимались.

Первое время из СССР в ряде случаев еще можно было выехать легально. В 1928-1929 годах "железный занавес" опустился окончательно. 40 лет эмигрантов из закрытого общества в общепринятом смысле этого слова не было. Были перебежчики и "невозвращенцы".

С 1935-го по 1958 год действовал закон, по которому побег через границу или отказ вернуться из-за границы карались смертной казнью, а членам семьи перебежчика грозило 10 лет лагерей.

Бежали, в основном, высокопоставленные чекисты и дипломаты, и то, осознав, что над ними уже занесен топор и терять им нечего.

В 1928 году "ушел" через иранскую границу Борис Бажанов, перед этим проработавший пять лет личным секретарем Сталина.

Самый знаменитый "невозвращенец" сталинского периода - бывший вожак революционных балтийских матросов, впоследствии советский полпред в Болгарии Федор Раскольников, который в апреле 1938 года, получив вызов в Москву и опасаясь расправы, выехал во Францию, опубликовав в печати открытое письмо с обвинениями в адрес Сталина. Через год с небольшим он умер в Ницце при подозрительных обстоятельствах.

Image caption Комиссар госбезопасности Генрих Люшков - самый высокопоставленный чекист-перебежчик

Начальник Хабаровского управления НКВД Генрих Люшков в 1938 году бежал в Китай, резидент советской разведки в республиканской Испании Александр Орлов (Фельдбин) - в США. Люшков в августе 1945 года застрелился, боясь попасть в руки бывших коллег, Орлов благополучно дожил до 1973 года.

Советские власти не тронули оставшихся в Москве матерей Орлова и его жены, поскольку он с борта парохода направил телеграмму Сталину и Ежову, пообещав в противном случае выдать такую информацию, что СССР не поздоровится.

В 1946 году наделал много шума побег шифровальщика посольства в Канаде Игоря Гузенко, разоблачившего советский атомный шпионаж в США.

Когда советские люди стали чаще выезжать за границу, а норма об уголовной ответственности родственников была отменена, счет "невозвращенцам" пошел на десятки.

Остались на Западе помощник генерального секретаря ООН Аркадий Шевченко, историк-германист и консультант ЦК КПСС Михаил Восленский, солисты балета Большого театра Михаил Барышников, Рудольф Нуриев и Александр Годунов, чемпионы-фигуристы Людмила Белоусова и Олег Протопопов, шахматист Виктор Корчной.

Сына Шевченко, работавшего в Женеве, срочно вернули в Москву. К трапу самолета его провожал офицер резидентуры ГРУ Владимир Резун, впоследствии прославившийся как историк и писатель Виктор Суворов. На родине Шевченко-младшего уволили из МИД, а его дальнейшим трудоустройством занимались лично Громыко и Андропов, поскольку без указания с самого верха такого человека вообще никуда не взяли бы.

При Сталине советские спецслужбы вели за границей беспощадную охоту на перебежчиков и вообще нежелательных лиц.

Известны многочисленные случаи похищения или убийства перебежчиков в западных секторах Берлина и Вены. Военнослужащим рассказывали нравоучительные истории, как такой-то изменил родине, но "советские люди его нашли и пристрелили".

В НКВД / МГБ существовало "спецбюро" (впоследствии 8-й отдел), возглавлявшееся знаменитыми "терминаторами" Леоном Эйтингоном и Павлом Судоплатовым. Каждая операция санкционировалась лично Сталиным (официально - секретным постановлением Секретариата ЦК КПСС), за успешное выполнение "особых заданий" агентов награждали орденами, а, скажем, убийцу Троцкого Рамона Меркадера - звездой Героя Советского Союза.

Наиболее известны убийства Троцкого , генерала Кутепова и лидеров украинских националистов Евгения Коновальца и Степана Бандеры. Бывшего главу белого правительства Северной области генерала Миллера похитили и вывезли из Франции в СССР, где он был расстрелян.

Политэмиграция - явление общемировое. Но остальные диктаторы, за редкими исключениями, беглецов за границей не преследовали. Убежал - значит, убежал.

Американский историк Ричард Пайпс объяснял поведение Сталина наследием средневековой русской политической культуры, согласно которой правитель считался не только государственным лидером, но и неограниченным господином своих подданных, и проводил параллели с ловлей беглых рабов и крепостных.

Белые генералы Краснов и Шкуро, попавшие на финальном этапе войны в руки советских властей, были повешены в Москве "за измену родине", хотя ни одного дня не были гражданами СССР и изменить ему никак не могли.

Image caption Последний довод Сталина

Очевидно, для Сталина имел значение не паспорт, а факт рождения на советской территории. Не страна рассматривалась как место проживания людей, а люди как приложение к земле. Право человека самому определять свою идентичность в рамки этого менталитета не укладывалось.

После того, как убийца Бандеры Сташинский сдался властям ФРГ и возник международный скандал, Хрущев разогнал спецотдел.

В дальнейшем беглым советским разведчикам исправно выносили заочные приговоры к высшей мере наказания, сообщая им об этом в письменном виде, но приводить их в исполнение не пытались.

По мнению многих, при Владимире Путине российские спецслужбы опять взялись за старое , хотя, конечно, не в таких масштабах, как при Сталине.

После убийства в 2004 году в Катаре бывшего "вице-президента независимой Ичкерии" Зелимхана Яндарбиева были арестованы и приговорены к пожизненному заключению двое сотрудников Главного разведывательного управления российского генштаба, которых власти эмирата после конфиденциальных переговоров передали России.

Правда, Яндарбиев состоял в международном списке террористов. Подобные операции проводили спецслужбы и других государств, в частности, США и Израиля.

Скончавшийся в 2006 году в Лондоне от отравления радиоактивным полонием бывший сотрудник ФСБ Александр Литвиненко , который террором не занимался, а лишь распространял информацию, оскорбительную для Владимира Путина, неоднократно заявлял, что на него готовится покушение, и перед смертью возложил ответственность за свою гибель на российские спецслужбы.

Эмигранты в законе

В декабре 1966 года, находясь в Париже, советский премьер Алексей Косыгин заявил: "Если есть семьи, разобщенные войной, которые хотели бы встретить своих родственников вне СССР или даже оставить СССР, мы сделаем все, чтобы помочь им решить эту проблему". Это событие считается началом легальной эмиграции из СССР.

Москва начала разрешать советским евреям, немцам и понтийским грекам выезд с целью воссоединения семей. С 1970-го по 1990 год возможностью воспользовались 576 тысяч человек, причем половина пришлась на два последних года.

Порой люди уезжали по вызову дальних родственников, оставляя в СССР родителей, но все понимали правила игры.

В отличие от эмигрантов первой и второй волн, представители третьей выезжали на законных основаниях, не являлись преступниками в глазах советского государства и могли переписываться и перезваниваться с родными и друзьями. Однако неукоснительно соблюдался принцип: человек, добровольно покинувший СССР, впоследствии не мог приехать даже на похороны матери.

Впервые существенную роль в эмиграции играли экономические мотивы. Излюбленный упрек в адрес отъезжающих состоял в том, что они отправились "за колбасой".

Двое что-то оживленно обсуждают, подходит третий и говорит: "Не знаю, о чем вы, но ехать нужно! Советский анекдот

Многие советские граждане рассматривали возможность уехать как привилегию. Это порождало зависть и подпитывало бытовой антисемитизм.

На государственном уровне евреев начали рассматривать как "ненадежный контингент". Трудности с поступлением на престижную работу, в свою очередь, усиливали эмиграционные настроения.

Уровень эмиграции всецело зависел от текущего состояния отношений между СССР и Западом. Стоило им осложниться, и желающим начинали отказывать, нередко без объяснения причин. Возникло выражение: "сидеть в отказе". Иногда это состояние длилось годами, причем человека, подавшего заявление на выезд, немедленно увольняли с работы, оставляя без средств.

Глава КГБ Юрий Андропов и некоторые другие члены руководства добивались полного прекращения эмиграции, поскольку сам факт, что такое количество людей "голосует ногами" за "загнивающий капитализм", по их мнению, подрывал "морально-политическое единство советского общества".

Кроме того, в третью волну эмиграции вошли видные диссиденты того времени, прежде всего, Александр Солженицын .

В декрете о создании ВЧК одной из основных кар для "контрреволюционеров" и "саботажников" называлась высылка из Советской республики. Вскоре власти сообразили, что это, пожалуй, не наказание, а награда. За полвека экзотическая мера применялась всего три раза: к 217 видным интеллектуалам, высланным осенью 1922 года на так называемых "философских пароходах", Троцкому и Солженицыну.

Во второй половине 1970-х годов ее стали использовать широко, но в завуалированной форме.

Получила распространение практика заочного лишения советского гражданства деятелей культуры во время пребывания за границей, например, Мстислава Ростроповича, Галины Вишневской и Юрия Любимова.

Отбывавшего лагерный срок диссидента Владимира Буковского обменяли на арестованного чилийской хунтой лидера коммунистов Луиса Корвалана.

Другим инакомыслящим, в том числе русским, предлагали немедленно уехать "по израильской линии", грозя в случае отказа арестом и судом.

Было невозможно предсказать, кого выпроводят сразу, как Людмилу Алексееву, а кого заставят "посидеть на дорожку", как Буковского. По мнению историков правозащитного движения, это являлось фактором устрашения. Если бы диссидентство превратилось в легкий пропуск за границу, многим захотелось бы.

В годы горбачевской перестройки эмиграция упростилась, расширились научные и культурные обмены, участились поездки по частным приглашениям. Советские граждане получили возможность покупать валюту в Госбанке по коммерческому курсу, если, конечно, имели деньги.

Главное же новшество заключалось в том, что эмигрантам, после многолетнего запрета, разрешили посещать СССР. Они-то и сформировали распространенное мнение, что "Горбачев открыл границы", хотя в реальности это случилось позже.

При Горбачеве "выпускать" стали либеральнее, но основной принцип оставался неизменным: гражданин должен обосновать перед властями необходимость поездки и получить разрешение. Лишь в 1992 года появилась возможность практически без ограничений оформить загранпаспорт и ни перед кем при этом не отчитываться.

Экономическая эмиграция

В 1990-х годах Россию накрыла четвертая волна эмиграции.

В отличие от советского периода, люди больше не сжигают за собой мосты. Многих вообще можно называть эмигрантами с натяжкой, поскольку они планируют вернуться или живут "на два дома".

Данные российской статистики неполны, поскольку она считает эмигрантами лишь тех, кто отказался от гражданства, чего подавляющее большинство не делает.

По информации иммиграционных властей принимающих государств, только в США, Канаду, Израиль, Германию и Финляндию в 1992-1999 годах переселились 805 тысяч человек. С учетом того, что речь идет не обо всем бывшем СССР, а лишь о России, четвертая волна превзошла по масштабам первую и вторую.

По оценкам экспертов, если бы в 1990-х годах страну могли покинуть все желающие, их было бы намного больше.

Психологическим шоком для многих россиян оказалось то, что виза, оказывается, бывает не только на выезд из своей страны, но и въезд в чужую. Пока эмигрантов и перебежчиков было мало, и их рассматривали как жертв тоталитаризма, каждый являлся желанным гостем. Потом положение резко изменилось.

Страны Запада не резиновые, и без того перегружены иммигрантами. Не только граждан, но и обладателей вида на жительство там не принято оставлять без социальной помощи. Из России за границу потянулось немало криминальных и полукриминальных элементов.

Тем не менее, социологи называют иммиграционную и визовую политику одной из главных причин распространения антизападных настроений среди россиян, особенно молодых. По их словам, эмиграцию из СССР поощряли, пока она была средством борьбы с геополитическим противником, а в личном качестве они оказались не нужны.

Талантливые и гордые

В нулевые годы эмиграция из России количественно сократилась примерно вдвое. Но в ее качественном составе произошли важные изменения, что дало основание говорить о пятой волне.

По данным сайта "Демография.ру", из 218 230 человек, уехавших в 2004-2008 годах в Европу, Северную Америку и Австралию, 18 626 получили высокооплачиваемые должности в крупных компаниях, 24 383 занимаются наукой и высокими технологиями.

Во-вторых, по мнению многих, при Владимире Путине в России вновь появились диссиденты и политэмигранты.

Наиболее известные фигуры пятой волны - Борис Березовский , Ахмед Закаев, Юлий Дубов, Владимир Гусинский и Леонид Невзлин.

Политические причины не обязательно связаны с наличием мгновенной угрозы Юлий Дубов,
российский бизнесмен-эмигрант

Первые трое живут в Лондоне. Российские власти считают их уголовными преступниками, но британский суд усмотрел в их делах политические мотивы и избирательное применение закона.

Создатель и бывший владелец "Евросети" Евгений Чичваркин добился снятия с него в России криминальных обвинений, но почел за благо остаться в Лондоне.

Живут по большей части за границей, хотя не признают себя эмигрантами, бывший мэр Москвы Юрий Лужков и его супруга Елена Батурина.

Уехали известный адвокат Борис Кузнецов, который, в частности, поддерживал в суде претензии к государству членов семей экипажа подлодки "Курск", возглавлявший при Лужкове Банк Москвы Андрей Бородин, родители убитой чеченской девушки Эльзы Кунгаевой, исламский активист Дагир Хасавов, сторонники Эдуарда Лимонова Михаил Ганган, Андрей Никитин, Сергей Климов, Анна Плосконосова, Алексей Макаров и Ольга Кудрина, бывший депутат Ижевской городской Думы Василий Крюков, участник демонстрации на Болотной площади 6 мая 2012 года Александр Долматов.

Только в Лондоне, по имеющимся данным, постоянно проживает свыше 300 тысяч выходцев из бывшего СССР. Помимо Лондона и Нью-Йорка многочисленные русские общины, нередко со своими школами, СМИ и уличными вывесками на русском языке сформировались в Испании, Черногории, Таиланде, на Кипре и на юге Франции.

Однозначно называть эту эмиграцию политической нельзя. Подавляющее большинство никаким преследованиям не подвергались. Однако политические мотивы, несомненно, сказались на решении многих из них.

"Есть те, кого просто перестала устраивать обстановка в стране. Политические причины не обязательно связаны с наличием мгновенной угрозы. Они могут быть связаны с ожиданием чего-нибудь", - заявил Русской службе Би-би-си Юлий Дубов.

После решения Владимира Путина баллотироваться на третий срок и ряда недавних событий, по мнению наблюдателей, ставших демонстрацией курса на "завинчивание гаек", в России заговорили об усилении эмиграционных настроений .

По словам политобозревателя Семена Новопрудского, вслед за "философскими пароходами" начала 1920-х годов Россию ждут "философские самолеты" - "массовая внешняя или внутренняя эмиграция большинства приличных людей этой страны".

По данным проведенного в конце октября опроса "Левада-центра", 22% граждан - на пять процентов больше, чем в 2009 году - мечтают уехать, а среди лиц в возрасте от 18 до 39 лет таких 43%.

Социологи предсказывают рост эмиграции на 10-15 тысяч человек в год.

Уезжают самые активные, умные и мобильные Дмитрий Орешкин, политолог

Среди политэмигрантов пятой волны преобладали неоднозначно воспринимаемые обществом олигархи и чиновники, выходцы с Северного Кавказа, борцы с коррупцией, задевшие интересы отдельных высокопоставленных персон, нацболы и другие радикалы. Теперь эмиграционные настроения охватили рядовых представителей городского среднего класса. И манит их, в отличие от советской эпохи и "лихих 90-х", не колбаса. Некоторые аналитики в связи с этим говорят об отдельной шестой волне.

"Часть общества впала в депрессию, усиливается ощущение, что страна топчется на месте или даже деградирует", - говорит директор "Левада-центра" Лев Гудков.

По мнению Гудкова, Кремль спокойно относится к исходу талантливых и критически мыслящих людей, так как это ослабляет оппозицию.

"Вымывается интеллектуальный потенциал страны: уезжают самые активные, умные и мобильные", - считает политолог Дмитрий Орешкин.

Однако ведущий эксперт Центра политической конъюнктуры Павел Салин считает, что Владимир Путин вряд ли зайдет так далеко, чтобы допустить массовое бегство из страны.

Предисловие

Эмиграция в истории человечества явление не новое. Масштабные события внутренней и внешнеполитической истории цивилизационного характера всегда сопровождаются миграционными и эмиграционными процессами. Например, открытие Америки было связано с мощной эмиграцией в страны Нового Света европейцев из Великобритании, Испании, Португалии и других стран; колониальные войны XVIII-XX веков сопровождались переселением англичан, французов в Северную Америку. Французская революция XVIII века, казнь Людовика XVI вызвали аристократическую эмиграцию из Франции. Все эти вопросы уже были освещены в предшествующих томах "Истории человечества".

Эмиграция - всегда конкретно-историческое явление, окрашенное породившей ее эпохой, зависимое от социального состава эмигрантов, соответственно - от их образа мыслей, условий, принявших эту эмиграцию, и от характера соприкосновения с местной средой.

Мотивы эмиграции были различны - от желания улучшить свое материальное положение до политической непримиримости с господствующей властью.

В силу этих особенностей та или иная эмигрантская общность или диаспора приобретает свои индивидуальные черты, характерные для нее.

Одновременно с этим сама природа эмиграции, ее сущность определяет общие особенности, свойственные феномену эмиграции.

Отъезд из родной страны в разной степени, но всегда связан с раздумьями, с сожалением, с ностальгией. Чувство потери Родины, почвы под ногами, ощущение уходящей привычной жизни, ее защищенности и благоустроенности неизбежно рождает настороженность в восприятии нового мира и нередко пессимистический взгляд на свое будущее. Эти эмоционально-психологические свойства присущи большинству эмигрантов, за исключением тех немногих, кто в эмиграции прагматично создает свой бизнес, свое дело или свое политическое поле.

Важной общей особенностью эмиграции разных времен, проявленной также по-разному, является сам факт культурного взаимодействия, интеграция историко-культурных процессов, присущих отдельным народам и странам. Соприкосновение с другой культурой, с другой ментальностью и образом мышления накладывает отпечаток на взаимодействующие стороны - на культуру, несомую эмигрантами, и на культуру страны, где они осели. <...>

В России миграция населения практически не прекращалась. В XVI-XVIII веках имели место как отъезд из России, так и приток в нее иностранцев. Начиная с 70-х годов XIX века тенденция преобладания выехавших из России над прибывавшими становится стабильной и долговременной. За период ХIХ - начала XX века (до 1917 года) Россию покинуло от 2,5 до 4,5 миллионов человек. Политические причины отъезда из России не были ведущими, таковыми они стали лишь после Октябрьской революции 1917 года.

Русская эмиграция постреволюционной поры - эмиграция особого рода, имеющая свои специфические черты. Эмигранты этого времени были людьми, вынужденно оказавшимися за пределами своей страны. Они не ставили перед собой меркантильных целей, не имели материальной заинтересованности. Сложившийся строй убеждений, утрата привычных условий жизни, неприятие революции и связанных с ней преобразований, экспроприация собственности и разруха определяли необходимость покинуть Россию. К этому добавлялись преследования новой властью инакомыслия, аресты, тюрьмы и, наконец, насильственная высылка из страны интеллигенции.

Данные об эмиграции в период гражданской войны и в 1920-1930-е годы разноречивы. По сведениям разных источников, за пределами России оказались от 2 до 2,5 миллионов человек.

Центры русской эмиграции 1920-1930-х годов в Европе

Эмигранты разместились в европейских странах. Центры эмиграции возникли в Париже, Берлине, Праге, Белграде, Софии. К ним примыкали и "малые" русские колонии, находящиеся в других городах Франции, Германии, Чехословакии, Югославии, Болгарии.

Та часть русских, которые после 1917 года находились в Латвии, Литве, Эстонии, Финляндии, Польше, Норвегии, Швеции и других странах, не составила столь организованных эмигрантских сообществ: политика правительств этих стран не была направлена на создание российских диаспор.

Однако существование устойчивых эмигрантских центров в Европе не остановило потока миграции русских. Поиски более благоприятных условий работы и бытовой благоустроенности заставляли многих из них переезжать из страны в страну. Поток миграции усиливался и по мере того, как гуманитарная деятельность тех или иных стран сокращалась в силу экономических трудностей и надвигающейся нацистской опасности. Многие русские эмигранты со временем оказались в США, Аргентине, Бразилии, Австралии. Но это относилось в основном к 1930-м годам.

В 1920-е годы европейские эмигрантские центры, как правило, находились на пике своей деятельности. Но как бы ни была успешна и благотворна эта деятельность, решить все эмигрантские проблемы было невозможно. Эмигранты должны были найти жилье, работу, обрести правовой статус, адаптироваться к местной среде. Бытовые и материальные трудности усугублялись ностальгическими настроениями и тоской по России.

Эмигрантское существование усугублялось и сложностями идейной жизни самой эмиграции. В ней не было единства, ее раздирали политические распри: монархисты, либералы, эсеры и другие политические партии оживили свою деятельность. Возникли новые течения: евразийство - об особом пути развития России с преобладанием восточных элементов; сменовеховство, движение малороссов, в которых ставились вопросы возможного примирения с советской властью.

Спорным являлся вопрос о путях освобождения России от большевистского режима (с помощью иностранной интервенции или путем внутренней эволюции советской власти), об условиях и способах возвращения в Россию, о допустимости контактов с ней, об отношении советской власти к потенциальным возвращенцам и так далее. <...>

Франция

Париж по традиции являлся мировым центром культуры и искусства. Преимущественное число русских эмигрантов - художников, писателей, поэтов, адвокатов и музыкантов - было сосредоточено в Париже. Это не означало, однако, что во Франции не было представителей других профессий. Военные, политики, чиновники, промышленники, казаки даже численно превосходили количество людей интеллигентских профессий.

Франция была открыта для русских эмигрантов. Она являлась единственной страной, признавшей правительство Врангеля (июль 1920 года), и брала под защиту русских беженцев. Стремление русских обосноваться во Франции поэтому было естественным. Этому способствовали и экономические причины. Людские потери Франции во время первой мировой войны были значительны - по разным данным, от 1,5 до 2,5 миллионов человек. Но отношение французского общества к русской эмиграции не было однозначным. Католические и протестантские, особенно богатые слои населения по политическим мотивам сочувственно относились к изгнанникам из большевистской России. Правые круги приветствовали появление во Франции главным образом представителей аристократического дворянства, офицерского корпуса. Левые партии и сочувствующие им осторожно и избирательно воспринимали россиян, отдавая предпочтение либерально и демократически настроенным выходцам из России.

По данным Красного Креста, до второй мировой войны во Франции проживало 175 тысяч русских.

География расселения русских эмигрантов во Франции была достаточно широка. Департамент Сены во главе с Парижем в 1920-1930-е годы включал от 52 до 63 процентов от общего числа эмигрантов из России. Выходцами из России были значительно заселены еще четыре департамента Франции - Мозель, Буш-дю-Рон, Альп-Маритим, Сены-Уазы. В пяти названных департаментах было сосредоточено более 80 процентов русских эмигрантов.

Департамент Сены-Уазы, расположенный недалеко от Парижа, департамент Буш-дю-Рон с центром в Марселе дали приют значительной части русской эмиграции, прибывшей из Константинополя и Галлиполи, среди которой были военные, казаки, мирные беженцы. В рабочих руках особенно нуждался промышленный департамент Мозель. Особое положение занимал департамент Альп-Маритим, еще до революции заселенный русской аристократией. Здесь были построены особняки, церковь, концертный зал, библиотека. В 1920-1930-е годы богатые жители этого департамента занимались благотворительной деятельностью среди своих соотечественников.

В этих департаментах возникли своеобразные очаги русской культуры, сохранявшие свои традиции и стереотипы поведения. Этому способствовало строительство православных церквей. Еще в царствование Александра II в 1861 году в Париже на рю Дарю был возведен первый православный храм. <...> В 1920-е годы количество православных церквей во Франции возросло до 30. Известная мать Мария (Е. Ю. Скобцова; 1891-1945), мученически погибшая в гитлеровском концлагере, основала в 1920-е годы общество "Православное дело".

Национальные и конфессиональные особенности русских определяли их известную этническую целостность, замкнутость и сложное отношение к западной моральности.

Организацией работы по обеспечению эмигрантов жилищем, материальной помощью, трудоустройством ведал Земско-Городской союз. Его возглавляли бывший председатель первого Временного правительства князь Г. Е. Львов, бывшие министры Временного правительства А. И. Коновалов (1875-1948), Н. Д. Авксентьев (1878-1943), бывший городской голова Москвы В. В. Руднев (1879-1940), ростовский адвокат В. Ф. Зеелер (1874-1954) и другие. "Комитет по делам русских беженцев" возглавлял В. А. Маклаков (1869-1957), бывший посол Временного правительства во Франции, с 1925 года до занятия немцами Парижа, когда был арестован гестапо и препровожден в тюрьму Шерш Миди.

Большую благотворительную помощь эмигрантам оказывал созданный в Париже "Красный Крест", имевший свою бесплатную амбулаторию, "Союз русских сестер милосердия".

В Париже в 1922 году был создан объединительный орган - Центральный Комитет по обеспечению высшего образования за рубежом. В него вошли Русский академический союз, Российский земско-городской комитет, Российское общество Красного Креста, Российский торгово-промышленный союз и другие. Эта централизация должна была обеспечить целенаправленный образовательный процесс во всей российской диаспоре в духе сохранения российских традиций, вероисповедания и культуры. В 1920-е годы эмигранты готовили кадры для будущей, освобожденной от советской власти России, куда они надеялись в скором времени вернуться.

Как и в других центрах эмиграции, в Париже были открыты школы, гимназия. Русские эмигранты имели возможность обучаться в высших учебных заведениях Франции.

Наиболее многочисленной из русских организаций в Париже был "Русский общевоинский союз" (РОВС), основанный генералом П. Н. Врангелем. РОВС объединял все военные силы эмиграции, организовывал военное образование и имел свои филиалы во многих странах.

Наиболее значительным из военных учебных заведений Парижа признавались Высшие военно-научные курсы, выполнявшие роль военной академии. Цель курсов, по словам их основателя, генерал-лейтенанта Н. Н. Головина (1875-1944), состояла в "создании необходимого звена, которое свяжет прежнюю русскую военную науку с военной наукой возрожденной России". Авторитет Н. Н. Головина как военного специалиста был необычайно высок в международных военных кругах. Для чтения лекций его приглашали в военные академии США, Великобритании, Франции. Он состоял ассоциированным членом Международного института социологии в Париже, преподавал в Сорбонне.

Военно-патриотическое и патриотическое образование осуществлялось и в скаутском, сокольском движении, центр которого также находился в Париже. Активно действовали "Национальная организация русских скаутов" во главе с основателем русского скаутизма О. И. Пантюховым, "Национальная организация русских витязей", "Казачий союз", "Русские соколы" и другие.

Возникло большое количество землячеств (петербургское, московское харьковское и другие), объединения лицеистов, полковых военных, казачьих станиц (кубанцев, терцев, донцов).

Многочисленным (1200 человек) был "Союз русских шоферов". Жизнь парижского шофера, типичного явления эмигрантской действительности, талантливо отражена в романе Гайто Газданова (1903-1971) "Ночные дороги". <...> За рулем автомобиля можно было встретить князей, генералов, офицеров, адвокатов, инженеров, купцов, писателей.

В Париже работали "Союз русских художников", "Союз русских адвокатов" во главе с известными петербургскими, московскими, киевскими присяжными поверенными Н. В. Тесленко, О. С. Трахтеревым, Б. А. Кистяковским,

В. Н. Новиковым и другими. "Союз бывших деятелей русского судебного ведомства" - Н. С. Таганцев, Е. М. Киселевский, П. А. Старицкий и другие.

В 1924 году был основан "Российский торгово-промышленный финансовый союз", в котором участвовали Н. X. Денисов, С. Г. Лианозов, Г. Л. Нобель. Во Франции работала "Федерация русских инженеров за границей", в которую входили П. Н. Финисов, В. П. Аршаулов, В. А. Кравцов и другие; "Общество русских химиков" во главе с А. А. Титовым.

"Объединение русских врачей за границей" (И. П. Алексинский, В. Л. Яковлев, А. О. Маршак) организовало в Париже "Русский госпиталь" во главе с известным московским профессором- медиком В. Н. Сиротининым.

Лицо Парижа как центра русской эмиграции было бы неполным без характеристики российской прессы. С начала 1920-х годов в Париже выходили две крупные ежедневные русские газеты: "Последние новости" и "Возрождение". Главная роль в формировании знаний о России и ее истории принадлежала "Последним новостям". Влияние газеты на складывание общественного мнения о России было определяющим. Так, заведующий иностранным отделом газеты М. Ю. Бенедиктов в 1930 году свидетельствовал: "Никто (коммунисты, конечно, не в счет) более не отождествляет большевиков с русским народом, никто не говорит об интервенции; никто не верит в социализм сталинских экспериментов; никого больше не вводит в заблуждение революционная фразеология коммунизма".

Характерно, что французы помогали "Последним новостям" финансами, наборной техникой, типографскими станками.

Информацией "Последних новостей" пользовались многие иностранные газеты, некоторые из них завели своих "русских сотрудников", которые имели постоянный контакт с редакцией газеты.

Германия

Русская колония в Германии, прежде всего в Берлине, имела свой облик и отличалась от других эмигрантских колоний. Основной поток беженцев устремился в Германию в 1919 году - здесь находились остатки белых армий, русские военнопленные и интернированные; в 1922 году Германия приютила высланную из России интеллигенцию. Для многих эмигрантов Германия являлась транзитным местом. По архивным данным, в Германии в 1919-1921 годах насчитывалось около 250 тысяч, а в 1922-1923 годах - 600 тысяч русских эмигрантов, из них до 360 тысяч человек - в Берлине. Небольшие русские колонии находились также в Мюнхене, Дрездене, Висбадене, Баден-Бадене.

Известный писатель-эмигрант <...> Р. Гуль (1896-1986) писал: "Берлин вспыхнул и быстро угас. Его активная эмигрантская жизнь продолжалась недолго, но ярко... К концу 20-х Берлин перестал быть столицей русского зарубежья".

Становлению российской диаспоры в Германии в начале 1920-х годов способствовали как экономические, так и политические причины. С одной стороны, относительное экономическое благополучие и низкие цены создавали условия для предпринимательства, с другой - установление дипломатических отношений между Германией и Советской Россией (Рапалло, 1922) стимулировало их экономические и культурные связи. Создавалась возможность взаимодействия эмигрантской и Советской России, что особенно проявлялось в создании крупного издательского комплекса за рубежом.

Берлин в силу этих причин являлся не только пристанищем эмигрантов, но и точкой соприкосновения с Советской Россией. У советских граждан появилась возможность с советским паспортом и визой ездить в Берлин в командировки, их основную массу составляли представители издательского дела. Русских в Берлине было так много, что известное издательство "Грибен" выпустило русский путеводитель по Берлину.

Известный писатель Андрей Белый, нашедший себе в начале 1920-х годов приют в Берлине, вспоминал, что район Берлина Шарлоттенбург русские называли Петерсбург, а немцы - Шарлоттенград: "В этой части Берлина встречаются вам все, кого не встречали вы годами, не говоря о знакомых; здесь "некто" встречал всю Москву и весь Питер недавнего времени, русский Париж, Прагу, даже Софию, Белград... Здесь русский дух: весь Русью пахнет!.. И изумляешься, изредка слыша немецкую речь: Как? Немцы? Что нужно им в "нашем городе?"

Жизнь русской колонии сосредоточилась в западной части города. Здесь "царили" русские, здесь у них было шесть банков, 87 издательств, три ежедневные газеты, 20 книжных лавок".

Известный немецкий славист, автор и редактор книги "Русские в Берлине 1918-33 гг. Встреча культур" Фриц Мирау писал, что взаимоотношения немцев и русских в Берлине были сложными, у русских с берлинцами было мало общего. Очевидно, они не признавали рационалистического отношения к жизни, характерного для немецкой нации, а после 1923 года многие уехали из Берлина.

Как и в других эмигрантских колониях, в Берлине были созданы многочисленные общественные, научные, профессиональные организации и союзы. Среди них "Общество помощи русским гражданам", "Российское общество Красного Креста", "Союз русских журналистов и литераторов", "Общество русских врачей", "Общество русских инженеров", "Союз русской присяжной адвокатуры", "Союз русских переводчиков в Германии", "Русский общевоинский союз", "Союз российских студентов в Германии", "Клуб писателей", "Дом искусств" и другие.

Главное, что отличало Берлин от других европейских эмигрантских колоний, была его издательская деятельность. Выходившие в Берлине газеты "Руль" и "Накануне" играли в эмиграции большую роль и ставились в ряд за парижскими "Последними новостями". Среди крупных издательств были: "Слово", "Геликон", "Скифы", "Петрополис", "Медный всадник", "Эпоха".

Многие издательства преследовали цель - не потерять связи с Россией.

Основатель журнала "Русская книга" (далее - "Новая русская книга"), доктор международного права, профессор Петербургского университета А. С. Ященко (1877-1934) писал: "По мере сил своих мы стремились создать... мост, соединяющий зарубежную и русскую печать". Эту же мысль проводил и журнал "Жизнь", издаваемый В. Б. Станкевичем, бывшим верховным комиссаром Ставки генерала Н. Н. Духонина. В журналах печатались и эмигранты, и советские писатели. Издательские связи с Советской Россией в то время поддерживали многие издательства.

Разумеется, тему сближения с Россией эмигранты воспринимали по-разному: одни с энтузиазмом, другие с осторожностью и недоверием. Вскоре, однако, стало очевидно, что идея единства русской культуры "поверх барьеров" была утопичной. В Советской России утверждалась жесткая цензурная политика, не допускающая свободы слова и инакомыслия и, как стало очевидно позднее, по отношению к эмигрантам имевшая во многом провокационный характер. Со стороны советских издательских органов не выполнялись финансовые обязательства, принимались меры к разорению эмигрантских издателей. Финансовый крах потерпели издательства Гржебина, "Петрополис" и другие.

Издательства, естественно, несли на себе отпечаток политических взглядов их создателей. В Берлине имелись правые и левые издательства - монархические, эсеровские социал-демократические и так далее. Так, издательство "Медный всадник" отдавало предпочтение публикациям монархического толка. При посредничестве герцога Г. Н. Лейхтенбергского, князя Ливена и Врангеля оно выпустило сборники "Белое дело", "Записки" Врангеля и так далее. Однако профессиональная работа издателей выходила за рамки их политических симпатий и пристрастий. В большом количестве публиковалась художественная литература, русская классика, мемуары, детские книги, учебники, труды эмигрантов - первое собрание сочинений И. А. Бунина, произведения З. Н. Гиппиус, В. Ф. Ходасевича, Н. А. Бердяева.

Художественное оформление и полиграфическое исполнение книг и журналов находились на высоком уровне. Мастера книжной графики М. В. Добужинский (1875-1957), Л. М Лисицкий (1890-1941), В. Н. Масютин, А. Э. Коган (?-1949) активно трудились в издательствах Берлина. По признанию современников, немецкие издатели высоко оценивали профессионализм своих русских коллег. <...>

Книжный ренессанс в Берлине длился недолго. С конца 1923 года в Германии была введена твердая валюта, сказывалась нехватка капиталов. <...> Многие эмигранты стали покидать Берлин. Начался, по выражению Р. Гуля, "исход русской интеллигенции... Берлин в конце 20-х - в смысле русскости - совершенно оскудел". Эмигранты уезжали во Францию, Бельгию, Чехословакию.

Чехословакия

Чехословакия занимала особое место в эмигрантской диаспоре. Интеллектуальным и научным центром эмиграции Прага стала не случайно.

Первые десятилетия XX века стали новым этапом в общественно-политической жизни Чехословакии. Президент Т. Масарик (1850-1937) формировал новое отношение Чехословакии к славянской проблеме и роли в ней России. Панславизм и русофильство как идеологическое обоснование политической жизни утрачивали свое значение. Масарик отрицал теократизм, монархизм и милитаризм как в Чехословакии, так и в России; он отвергал монархические, феодальные и клерикальные основы старой славянской общности под скипетром царской России.

Новое понимание основ славянской культуры Масарик связывал с созданием общеевропейской культуры, способной подняться над национальной ограниченностью до общечеловеческого уровня и не претендующей на расовую избранность и мировое господство. По словам Милюкова, Масарик "снял с России романтическое освещение старых панславистов и взглянул на русское настоящее и прошлое глазами европейца и демократа". Этот взгляд на Россию как на европейскую страну, отличающуюся от других европейских стран лишь уровнем развития, "разницей исторического возраста", был созвучен русским либералам-демократам. Мысль Масарика о том, что Россия - отсталая страна, но не чуждая Европе и страна будущего, разделяла демократически настроенная русская интеллигенция.

Общая направленность политических взглядов деятелей чехословацкого освобождения и русских либералов-демократов значительно способствовала благосклонному отношению чехословацкого правительства эмигрантам из большевистской России, которую все они не могли ни принять, ни признать.

В Чехословакии развертывалась так называемая "Русская акция" помощи эмиграции. "Русская акция" была грандиозным мероприятием как по содержанию, так и по масштабам своей деятельности. Это был уникальный опыт создания иностранного, в данном случае - русского научно-образовательного комплекса за рубежом.

Т. Масарик подчеркивал гуманитарный характер "Русской акции". <...> Он критически относился к Советской России, но надеялся на создание в будущем сильной демократической федеративной России. Цель "Русской акции" - помощь России во имя ее будущего. Кроме того, Масарик, учитывая срединное геополитическое положение Чехословакии - нового образования на карте Европы нового времени, - осознавал, что его страна нуждается в гарантиях и с Востока, и с Запада. Будущая демократическая Россия могла стать одним из таких гарантов.

В силу этих причин проблема русской эмиграции становилась составной частью политической жизни Чехословацкой республики.

Из 22 тысяч зарегистрированных в 1931 году в Чехословакии эмигрантов 8 тысяч были земледельцами или людьми, связанными с сельскохозяйственным трудом. Студенчество высших и средних специальных учебных заведений насчитывало около 7 тысяч человек. Интеллигентские профессии - 2 тысячи, общественные и политические деятели - 1 тысяча, писатели, журналисты, ученые и деятели искусства - 600 человек. В Чехословакии проживало около 1 тысячи русских детей школьного возраста, 300 детей дошкольного возраста, около 600 инвалидов. Наиболее крупными категориями эмигрантского населения являлись казаки-земледельцы, интеллигенция и студенчество. <...>

Основная масса эмигрантов устремлялась в Прагу, часть ее оседала в городе и в его окрестностях. Русские колонии возникли в Брно, Братиславе, Пльзене, Ужгороде и в ближайших областях.

В Чехословакии были созданы многочисленные организации, осуществляющие "Русскую акцию". <...> Прежде всего это был пражский Земгор ("Объединение земских и городских деятелей в Чехословакии"). Цель создания этого учреждения состояла в оказании всех видов помощи бывшим российским гражданам (материальной, юридической, медицинской и так далее). После 1927 года в связи с сокращением финансирования "Русской акции" возникла постоянно действующая структура - "Объединение русских эмигрантских организаций" (ОРЭО). Роль ОРЭО в качестве координирующего и объединяющего центра среди русской эмиграции усилилась в 1930-е годы после ликвидации Земгора.

Земгор изучал численность, условия жизни эмигрантов, помогал в поисках работы, в защите правовых интересов, оказывал медицинскую и материальную помощь. С этой целью Земгор организовывал для русских эмигрантов сельскохозяйственные школы, трудовые артели, ремесленные мастерские, земледельческие колонии, кооперации, открывал общежития, столовые и так далее. Главной финансовой основой Земгора были субсидии МИДа ЧСР. Ему помогали банки и другие финансовые организации. Благодаря этой политике в начале 1920-х годов в Чехословакии появились многочисленные специалисты из эмигрантов в различных областях сельского хозяйства и промышленности: огородники, садоводы, птицеводы, маслоделы, сыровары, плотники, столяры и квалифицированные рабочие других специальностей. Известны переплетные, сапожные, столярные, игрушечные мастерские в Праге, Брно. Популярность приобрели часовой магазин В. И. Маха, парфюмерные магазины, рестораны в Праге.

К концу 1920-х годов, когда в Чехословакии начался экономический кризис и образовался избыток рабочих рук, многие эмигранты были отправлены во Францию.

Земгор проводил огромную культурно-просветительскую работу с целью поддержания и сохранения связи русских эмигрантов с культурой, языком и традициями России. Одновременно ставилась задача повышения культурно-образовательного уровня беженцев. Организовывались лекции, доклады, экскурсии, выставки, библиотеки, читальни. Лекции охватывали широкий круг общественно-политических, исторических и литературно-художественных тем. Особый интерес вызывали доклады о современной России. Циклы лекций читались не только в Праге, но и в Брно, Ужгороде и других городах. Проводились систематические занятия и лекции по социологии, кооперации, русской общественной мысли, новейшей русской литературе, внешней политике, истории русской музыки и так далее.

Важным для чешско-русского взаимообмена была организация Земгором семинара по изучению Чехословакии: читались лекции о конституции и законодательстве ЧСР, об органах местного самоуправления.

Огромная работа проводилась Земгором и по организации высшего образования для эмигрантов в Чехословакии.

В 1930-е годы ОРЭО включало в свой состав большое число организаций: "Союз русских инженеров", "Союз врачей", студенческие и различные профессиональные организации, "Педагогическое бюро русской молодежи". Большую известность приобрела организованная для русских детей гимназия в Моравской Тшебове. Ею активно занималась А. И. Жекулина, бывшая в дореволюционной России крупным деятелем Союза земств и городов. По инициативе Жекулиной в эмиграции в 14 странах проводился "День русского ребенка". Собранные от этого мероприятия деньги расходовались на обеспечение детских организаций.

Эмигрантская колония в Чехословакии не без основания признавалась современниками одной из самых организованных и благоустроенных русских диаспор.

Югославия

Создание значительной русской диаспоры на территории Королевства сербов, хорватов и словенцев (с 1919 года - Югославия) имело свои исторические корни.

Общая христианская религия, постоянные русско-славянские отношения традиционно связывали Россию с южнославянскими странами. Пахомий Логофет, хорват Юрий Крижанич (около 1618-1683), сторонник идеи славянского единства, генералы и офицеры русской армии славянского происхождения М. А. Милорадович, Й. Хорват и другие сыграли свою роль в российской истории и оставили о себе благодарную память. Россия же постоянно помогала южным славянам в отстаивании их независимости.

Народы Югославии считали своим долгом помочь русским беженцам, которые не могли примириться с советской властью. К этому добавлялись и прагматические соображения. Страна нуждалась в научно-технических, медицинских и преподавательских кадрах. Для восстановления и развития молодого югославского государства нужны были экономисты, агрономы, лесоводы, химики, для защиты границ - военные.

Русским эмигрантам оказывал покровительство король Александр. С императорской Россией его роднили и политические симпатии, и родственные узы. Его родные тетки по матери Милица и Анастасия (дочери короля Черногории Николы I) были замужем за великими князьями Николаем Николаевичем и Петром Николаевичем. Сам Александр учился в России в Пажеском корпусе и затем в Императорском училище правоведения.

По данным Министерства иностранных дел, в 1923 году общее число русских эмигрантов в Югославии насчитывало около 45 тысяч человек.

В Югославию прибыли люди разных социальных слоев: военные, казаки, осевшие в сельскохозяйственных районах, представители многих гражданских специальностей; среди них были монархисты, республиканцы, либерал-демократы.

Три гавани Адриатического моря - Бакар, Дубровник и Котор - принимали беженцев из России. Перед расселением по стране учитывали их специальности <...> и направляли в те районы, где в них больше нуждались.

В портах беженцам вручались "Временные удостоверения на право жительства в Королевстве СХС" и по 400 динаров пособия на первый месяц; продовольственные комиссии выдавали паек, который состоял из хлеба, горячей мясной пищи два раза в день и кипятка. Женщины и дети получали дополнительное питание и снабжались одеждой и одеялами. Первое время все русские эмигранты получали пособие - 240 динаров в месяц (при цене 1 килограмма хлеба в 7 динаров).

Для оказания помощи эмигрантам была образована "Державная комиссия по делам русских беженцев", в которую входили известные общественные и политические деятели Югославии и русские эмигранты: лидер сербской радикальной партии, министр вероисповедания Л. Йованович, академики А. Белич и С. Кукич, с русской стороны -профессора В. Д. Плетнев. М. В. Челноков, С. Н. Палеолог, а также представители П. Н. Врангеля.

"Державной комиссии" помогали "Правление государственных уполномоченных по размещению российских беженцев в Королевстве СХС", "Управление российского военного агентства в Королевстве СХС", "Собрание представителей эмигрантских организаций" и другие. Создавались многочисленные гуманитарные, благотворительные, политические, общественные, профессиональные, студенческие, казачьи, литературные и художественные организации, общества и кружки.

Русские эмигранты расселялись по всей территории страны. В них нуждались восточные и южные районы, особенно пострадавшие во время первой мировой войны, северо-восточные сельскохозяйственные области, входившие до 1918 года в состав Австро-Венгерской монархии и теперь подверженные миграции (немцы, чехи, венгры уезжали из Королевства). Центральная часть государства - Босния и Сербия - испытывали большую нужду в рабочих руках на заводах, фабриках и промышленных предприятиях, на строительстве железных и шоссейных дорог, куда направлялись главным образом военные. Из военного контингента формировалась и пограничная служба - в 1921 году в ней было занято 3800 человек.

На территории Королевства СХС возникло около трехсот малых "русских колоний" в Загребе, Новом Саде, Панчево, Земуне, Белой Церкви, Сараево, Мостаре, Нише и других местах. В Белграде, по данным "Державного комитета", находилось около 10 тысяч русских, в основном интеллигентских профессий. В этих колониях возникали русские церковные приходы, школы, детские сады, библиотеки, многочисленные военные организации, филиалы русских политических, спортивных и других объединений.

В Сремских Карловцах расквартировался Штаб главнокомандующего Русской армией во главе с генералом Врангелем. Здесь же находился Архиерейский Синод Русской Православной зарубежной Церкви во главе с иерархом Антонием (Храповицким) (1863-1936).

Военная эмиграция в Югославии являлась наиболее значительной по численности. П. Н. Врангель своей главной задачей считал сохранение армии, но в новых формах. Это означало создание воинских союзов, сохранение штатов отдельных воинских соединений, готовых при благоприятной ситуации включиться в вооруженную борьбу с советской властью, а также поддержание связей со всеми военными в эмиграции.

В 1921 году в Белграде действовал "Совет объединенных офицерских обществ в Королевстве СХС", целью которого являлось "служение восстановлению Российской империи". В 1923 году в Совет входило 16 офицерских обществ, в том числе "Общество русских офицеров", "Общество офицеров Генерального штаба", "Общество офицеров-артиллеристов", Общества военных юристов, военных инженеров, морских офицеров и другие. В целом они насчитывали 3580 человек. Создавались гвардейские военные организации, различного рода военные курсы, предпринимались усилия по сохранению кадетских корпусов. В конце 1920 - начале 1930-х годов Первый русский кадетский корпус стал крупным военно-учебным заведением российского зарубежья. При нем был открыт военно-учебный музей, где хранились знамена русской армии, вывезенные из России. Проводилась работа не только по материальному обеспечению военных, но и по повышению их военно-теоретических знаний. Проводились конкурсы на лучшие военно-теоретические исследования. В итоге одного из них премиями были удостоены работы генерала Казановича ("Эволюция пехоты по опыту Великой войны. Значение техники для нее"), полковника Плотникова ("Военная психология, значение ее в Великую войну и в гражданскую") и других. В среде военных проводились лекции, доклады, беседы.

Интеллигенция занимала в Югославии второе по численности место после военных и внесла свой большой вклад в разные области науки и культуры.

В картотеке МИДа Югославии в период между двумя войнами зарегистрировано 85 русских культурных, художественных, спортивных обществ и объединений. Среди них "Общество русских юристов", "Общество русских ученых", "Союз русских инженеров", "Союз деятелей искусств", Союзы русских агрономов, врачей, ветеринаров, промышленных и финансовых деятелей. Символом русской культурной традиции был "Русский дом имени императора Николая II" в Белграде, открытие которого состоялось в апреле 1933 года. Смысл его деятельности заключался в сохранении национальной эмигрантской культуры, которая в будущем должна вернуться в Россию. "Русский дом" стал памятником братства югославского и русского народов. Архитектором этого здания, построенного в стиле русского ампира, был В. Баумгартен (1879-1962). На открытии Дома председатель Государственной комиссии помощи русским беженцам академик А. Белич сказал, что Дом "создан для всех многосторонних отраслей эмигрантской культурной жизни. Оказалось, что русские люди и вне своей поруганной Родины могут еще многое дать старой мировой культуре".

В Доме разместились Государственная комиссия помощи русским беженцам, Русский научный институт, Русский военно-научный институт, Русская библиотека с архивом и издательской Комиссией, Дом-музей императора Николая II, Музей русской конницы, гимназии, спортивные организации.

Болгария

Болгария как славянская страна, исторически связанная с российской историей, радушно встретила российских эмигрантов. В Болгарии сохранилась память о многолетней борьбе России за ее освобождение от турецкого владычества, о победоносной войне 1877-1878 годов.

Здесь разместились в основном военные и часть представителей интеллигентских профессий. В 1922 году в Болгарии находилось 34-35 тысяч эмигрантов из России, а в начале 1930-х годов - около 20 тысяч. Для территориально небольшой Болгарии, понесшей экономические и политические потери в первой мировой войне, это количество переселенцев было значительным. Часть армии и гражданские беженцы были размещены на севере Болгарии. Местное население, особенно в Бургасе и Плевне, где располагались части Белой армии, выражало даже недовольство присутствием чужестранцев. Однако это не влияло на политику правительства.

Болгарское правительство оказывало медицинскую помощь российским эмигрантам: выделялись специальные места для больных беженцев в Софийской больнице и Гербовецком госпитале Красного Креста. Министерский совет Болгарии оказывал материальную помощь беженцам: выдача каменного угля, выделение кредитов, средств на обустройство русских детей, их семей и так далее. Указы царя Бориса III разрешали принимать эмигрантов на государственную службу.

Однако жизнь русских в Болгарии, особенно в начале 1920-х годов, была трудной. Ежемесячно эмигранты получали: рядовой армии - 50 болгарских левов, офицер - 80 (при цене за 1 килограмм сливочного масла 55 левов, а пары мужских ботинок - 400 левов). Эмигранты работали в каменоломнях, шахтах, хлебопекарнях, на строительстве дорог, на фабриках, заводах, на обработке виноградников. Причем за равную работу болгары получали зарплату примерно в два раза большую, чем русские беженцы. Перенасыщенный рынок труда создавал условия для эксплуатации пришлого населения.

С целью помощи эмигрантам общественные организации ("Научно-промышленное болгарское общество", "Русско-балканский комитет технических производств, транспорта и торговли") начали создавать доходные предприятия, магазины, коммерческие фирмы. Их деятельность привела к возникновению многочисленных артелей: "Дешевая столовая для русских беженцев", "Русская национальная община" в городе Варна, "Пасека в районе города Плевна", "Первая артель русских сапожников", "Русская торговая артель", председателем которой являлся бывший член Государственной думы, генерал Н. Ф. Езерский. В Софии, Варне и Плевне открывались русские гимназии, детские сады, приюты; организовывались курсы по изучению русского языка, истории, географии России; создавались русские культурно-национальные центры; работали совместные русско-болгарские организации, деятельность которых была направлена на оказание помощи русским эмигрантам.