Многие современные читатели не до конца понимают пушкинские тексты, поскольку язык той эпохи отличается от современного. Ушло такое количество реалий, что крупнейший пушкинист С. М. Бонди - консультант и вдохновитель "Словаря языка Пушкина" - заговорил о необходимости выпуска более популярного словаря для широкого круга читателей. К сожалению, такое пособие еще не создано. Надеемся, что статьи, опубликованные в журнале (см. "Наука и жизнь" № 10, 1999 ; № 6, 2001 г .; № 3, 2003 г.), помогут хотя бы отчасти восполнить этот пробел.

Промчалось много, много дней
С тех пор, как юная Татьяна
И с ней Онегин в смутном сне
Явилися впервые мне -
И даль свободного романа
Я сквозь магический кристалл
Еще не ясно различал.
("Евгений Онегин", Viii, 50)

Словосочетание "магический кристалл" встречается у Пушкина всего один раз - в Viii, последней главе "Евгения Онегина", где автор прощается с читателем, героями и романом в целом.

Пушкинист Н. О. Лернер, ссылаясь на свои житейские воспоминания и литературные источники (начиная с середины XiX века), утверждал, что магический кристалл был "привычной бытовой реалией" и представлял собой "шар из прозрачного, бесцветного стекла", используемый при гадании. Такой прибор (и именно под таким названием) Н. Лернер сам видел в одной из петербургских посудных лавок.

Лернеровское определение закреплено в "Словаре языка Пушкина": "Магический кристалл - шар из прозрачного стекла, употреблявшийся при гадании". Дается с пометкой: переносное значение. (См. словарную статью КРИСТАЛЛ.) Напомним, что в пушкинское время слово "кристалл" употреблялось в значении современным языком утраченном и означало не только хрусталь, но и стекло. (Ср. у Державина: "истуканы за кристаллом", т.е. портреты вельмож за стеклом.)

Кристаллами назывались и драгоценные камни, служившие талисманами. Их вправляли в перстни и использовали при гадании. Такого рода гадание - кристалломантия (с помощью кристалла, стекла или зеркала) - имеет давнюю историю, о чем сохранились свидетельства в художественной литературе. С помощью волшебного драгоценного камня увидел свою Серпантину в хрустальном зеркале юный Ансельм, герой сказки Гофмана "Золотой горшок" (1814). Всматривались в волшебные зеркала и героиня В. Жуковского Светлана, и пушкинская Татьяна; требовала ответа у "мерзкого стекла" (зеркальца) злая царица из "Сказки о мертвой царевне и семи богатырях". Однако такое толкование слова "кристалл" не проясняет значения "магического кристалла" в романе А. С. Пушкина. Значит, так и следует понимать его как некий "гадательный прибор"?

Новый интерес к пушкинскому таинственному словосочетанию вызвал капитальный труд В. Набокова - перевод романа Пушкина "Евгений Онегин" на английский язык (1964) с комментариями. (Кстати, В. Набоков работал над переводом 8 лет, столько же, сколько Пушкин над своим "романом в стихах".)

Комментарии В. Набокова перевели на русский язык и издали в России лишь в 1998 году. Автор, сравнивая выражения "магический кристалл" и "заветный кристалл" из стихотворения "К моей чернильнице", пишет: "Мне представляется любопытным, что наш поэт употребляет это же слово "кристалл" в аналогичном смысле, говоря о своей чернильнице в трехстопном стихотворении 1821 г.

Заветный твой кристалл
Хранит огонь небесный".

Вслед за В. Набоковым о чернильнице как "заветном кристалле" заговорили пушкинисты С. А. Фомичев и М. Ф. Мурьянов.

Но, на мой взгляд, трудно назвать чернильницу магическим кристаллом, поскольку далее в тексте стихотворения говорится:

Сокровища мои
На дне твоем таятся.

Но в романе сказано о взгляде не в глубь чего-то, а сквозь; о взгляде, которому открывается "даль свободного романа". Так что поэт, скорее, описывает тайны творчества, тайны пробуждения поэзии, тайны творческого прозрения. Поэтому рассматривать словосочетание "магический кристалл" как "орудие" гадания или как метафору гадания не стоит.

Конечно, конец спорам, по мнению исследователя М. Безродного, могла бы положить "регистрация этого словосочетания в языке допушкинской и пушкинской эпох как целостной единицы номинации". Но такая "регистрация" пока не проведена, поэтому, подводя итог обзора разных точек зрения, можно сказать, что "магический кристалл" не название определенной вещи - это эпитет, который следует понимать в переносном смысле как символ чистоты, ясности (сравните: "кристалл души"). Пушкинское словосочетание, как отметил еще в свое время Н. Лернер, остается "беспредметным образом удивительной свежести и чистоты". Пушкинист даже опасался огрубления онегинского "летучего образа", чего, к счастью, не произошло.

Благодаря Пушкину выражение "магический кристалл" стало крылатым, и именно в таком виде оно и вошло в словарь Н. С. и М. Г. Ашукиных "Крылатые слова".

Литература

"Словарь русского языка" в 4 тт. Т. 2. Статья "Кристалл". - 1957. С. 406.

Лернер И. О. Пушкинологические этюды // Сборник "Звенья". Т. 5. - М.-Л.: Academia, 1935. С. 105-106.

Набоков В. Комментарий к роману А. С. Пушкина "Евгений Онегин - СПб.: Набоковский фонд, 1998.

Тархов А. Е. Комментарий // Пушкин А. С. "Евгений Онегин". - М., 1980. С. 325.

Гранёный стакан стал культовым предметом для нескольких поколений русских людей. Откуда такая стойкая привязанность? Без стакана не разберешься.

Все дело в форме. Форма гранёного стакана - его основная «фишка». По преданию, первые гранёные стаканы появились ещё при ПетреI. Кроме необычайной прочности, обеспеченной рёбрами жёсткости и особенной технологией закалки стекла, гранёный стакан удобен тем, что при падении не катится. В петровское время, в дни активного развития флота такая форма посуды была востребована. На корабле, как известно, понятие горизонтали достаточно условно: при качке палуба корабля ходит ходуном. Гранёные стаканы в таких условиях невероятно удобны и относительно безопасны в эксплуатации. В советское время, когда страна переживала технологический бум, стали появляться посудомоечные машины (освобождающие женщин от «кухонного рабства»). Гранёные стаканы идеально подходили под технические параметры новомодных «кухонных мойдодыров».

Загадочная нумерология Гранёные стаканы в разное время изготавливались с разным количеством граней: от 8 до 14. Классическим считался стакан с десятью и семнадцатью гранями. Восьмёрку пифагорейцы считали числом справедливости и полноты, для китайцев восьмёрка ассоциируется с музыкой и означает организованное множество. Полнота и множественность - идеальные характеристики для гранёного стакана. Полнота налива и множественность использования (прочность и отсюда - долгая эксплуатация). Тёмная сторона восьмёрки заключается в сильной привязанности к материальным объектам и сомнительными представлениями о морали. Опять же - всё подходит: привязанность и аморальное поведение «после пятого стакана». Десятка - число полноты и абсолютной завершённости. Десять - объединение бытия и небытия. По представлениям пифагорейцев, десятка - идеальное число, относится к треугольным числам, оно даёт нам тетрактис (десять точек). Полнота и завершённость, бытие и небытие - всё это явлено в гранёном стакане. Треугольность же числа десять даёт привычное «на троих». 14 - число риска, страха, недостаточной самооценки - всего того, что ведёт к уходу в себя и, как следствие, к алкоголизму. Четырнадцать - число движения, совмещения вещей и людей.

Должно быть, отсюда - желание «сообразить». 17 - отражает стремление к независимости, энергичность и творческий настрой. Всё как по учебнику - куда без этих качеств в застольной компании? Оптический прибор Среди советских пьяниц бытовала идея о том, что мир, увиденный сквозь гранёный стакан представал в новом свете. Подобное видение не блажь, оно даже не лишено аллюзий в литературе и религиозных текстах. Апостол Павел в первом послании Коринфянам говорит: «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан». Очевидно, слова апостола метафорически отражают суть видения человека во время жизни, мы способны видеть Бога только как отражение, «гадательно», тогда как после жизни будем «лицем к лицу». Смотря на мир через грани стакана, советские пьяницы невольно постигали чистое видение, буквально постигая метафору библейского апостола. В начале XIX века был распространен способ гадания с «магическим кристаллом», небольшим шаром из прозрачного, бесцветного стекла, в котором, если долго смотреть на его блестящую поверхность, будто бы могут появиться различные образы. Этот способ гадания нашёл отражение у Пушкина:

Промчалось много, много дней


С тех пор, как юная Татьяна


И с ней Онегин в смутном сне


Явилися впервые мне -


И даль свободного романа


Я сквозь магический кристалл


Еще неясно различал.

Гранёный стакан - тот же магический кристалл. Преображаясь в гранях, отражаясь в них, мир обретает формы, недоступные при обычном видении. Впрочем, частое гадание «сквозь магический стакан» чревато не только для физического здоровья, но и для рассудка. Без дефицита В 50-е годы в СССР было поверье, что те, кто пьёт из гранёного стакана никогда не будет испытывать недостатка в водке. Вызвано это было как тем, что преломление света в стакане не всегда позволяло определить точное количество напитка, так и тем, что гранёные стаканы выпускались разного объёма (от 50 до 250 граммов), соответственно была градация «на вырост», дающая плодородную почву для хмельных фантазий.

Без похмелья Кроме «неупиваемости» водки из гранёного стакана, также бытовало поверье о том, что после застолья с гранёными стаканами - меньше похмелье. Бывалые алкоголики объясняли этот эффект наличием у стакана граней. Знатоки хмельного ритуала выдавали эту сентенцию с видом знатоков, опровергнуть или подтвердить подобное утверждение можно было только эмпирически, наутро же можно было списать все «дефекты теории» на качество напитка. Малевич/ Мухина Появление гранёного стакана в Советском Союзе связано с именами Мухиной и Малевича. Считается, что дизайн известного нам граненого стакана для рабочего класса разработан автором знаменитого монумента на ВВЦ Верой Мухиной в 1943 году в блокадном Ленинграде, где она возглавляла Мастерскую художественного стекла. Вера Игнатьевна «изобрела» его совместно с художником Казимиром Малевичем, автором знаменитого «Черного квадрата». Документально авторство этого (безусловно интересного) творческого дуэта не подтверждено, но сама мифология интересна.

Ещё один вероятный автор гранёного стакана -Николай Славянов. Благодаря ему металлургия в Советском Союзе достигла небывалых ранее высот. В его дневниках сохранились наброски стаканов с 10, 20 и 30 гранями, - правда, он предлагал изготовить стакан из металла. Прочнее стали или не стали? Гранёные стаканы отличались невероятной прочностью, вызванной технологией их изготовления: сырье варили при температуре 1400-1600 градусов, дважды обжигали и гранили по специальной технологии. В смесь для прочности добавляли свинец, который используется в составах для хрусталя. Такие стаканы были безопасны в поездах, они долго служили ёмкостью для напитков из аппаратов газированной воды, ими можно было даже колоть орехи. В начале 80-ых, когда стаканы стали изготавливать на нескольких производственных линиях (в том числе иностранных), их завидная прочность стала утрачиваться. Случалось, они попросту лопались, у них откалывался ободок или донышко. Одна женщина, у которой полопался весь набор стаканов, даже подала в суд на завод, ей выплатили полную стоимость битой посуды (о чём был снят сюжет в передаче «Фитиль»).

МАГИЧЕСКИЙ КРИСТАЛЛ*

Малый пушкинский словарь

Н.Б.ВЕРНАНДЕР

Продолжение. См №38/99; 5, 21/2000, 21/2001

Прости ж и ты, мой спутник странный,
И ты, мой верный идеал,
И ты, живой и постоянный,
Хоть малый труд. Я с вами знал
Все, что завидно для поэта:
Забвенье жизни в бурях света,
Беседу сладкую друзей.
Промчалось много, много дней
С тех пор, как юная Татьяна
И с ней Онегин в смутном сне
Явилися впервые мне –
И даль свободного романа
Я сквозь магический кристалл
Еще не ясно различал.

(«Евгений Онегин», VIII, 50)

Словосочетание магический кристалл встречается у Пушкина всего один раз – в VIII, последней главе «Евгения Онегина». В ней автор прощается с читателем, героями и романом в целом. И так естественно при прощании возвратиться к истокам многолетнего труда, когда «даль свободного романа» «...сквозь магический кристалл » поэт «еще не ясно различал». В последних строфах романа автор принимает удивительное решение – вдруг и навсегда расстаться с Онегиным в минуту злую для него вопреки всем традиционным канонам. Даль свободного романа осталась открытой.
Как понять последние три строки 50-й, предпоследней строфы VIII главы?
Что значит словосочетание магический кристалл , входящее в состав сложной метафоры?

По мнению пушкиниста Николая Осиповича Лернера (1877–1934), для современников поэта магический кристалл представлялся какой-то метафорой, более или менее туманной, и сколько-нибудь определенного образа в их представлении при этом не возникало. В «Пушкинологических этюдах» Н.О. Лернер, ссылаясь на свои житейские воспоминания и литературные источники (начиная с середины XIX в.), утверждает, что магический кристалл был «привычной бытовой реалией» и представлял собой «шар из прозрачного, бесцветного стекла», используемый при гадании. Подобный прибор
Н.О. Лернер сам видел в одной из петербургских посудных лавок, он так и назывался.

Лернеровское определение было закреплено «Словарем языка Пушкина»: «Магический кристалл – шар из прозрачного стекла, употреблявшийся при гадании». Дается с пометкой: переносное значение. (См. словарную статью Кристалл.) Напомним, что в пушкинское время слово кристалл употреблялось в значении, современным языком утраченном, и означало не только хрусталь, но и стекло. (Ср. у Державина: истуканы за кристаллом , т.е. портреты вельмож за стеклом.)

Кристаллом назывались и драгоценные камни, служащие талисманами. Они вправлялись в перстни и использовались при гадании.
Гадание с помощью кристалла, т.е. стекла или зеркала (кристалломантия) имеет давнюю историю. О таком гадании сохранились свидетельства в художественной литературе. С помощью волшебного драгоценного камня увидел свою Серпантину в хрустальном зеркале юный Ансельм, герой сказки Гофмана «Золотой горшок» (1814). Всматривались в волшебные зеркала и героиня Жуковского Светлана, и пушкинская Татьяна, требовала ответа у мерзкого стекла (зеркальца) злая царица из известной сказки. Однако такое значение слова кристалл не проясняет значения магического кристалла . Можно ли его представить как некий «гадательный прибор»?
Новый интерес к пушкинскому таинственному словосочетанию вызвал капитальный труд В.Набокова – перевод романа Пушкина «Евгений Онегин» на английский язык.
(Кстати, В.Набоков работал над переводом 8 лет, столько же, сколько Пушкин над своим «романом в стихах».)
Комментарий В.Набокова к роману был переведен на русский язык и издан в России только в 1998 году. В нем комментатор не дает определения магического
кристалла. Он делится своими наблюдениями, сравнивая выражения магический кристалл и заветный кри-сталл из стихотворения «К моей чернильнице» 1821 года:

«Мне представляется любопытным, что наш поэт употребляет это же слово кристалл в аналогичном смысле, говоря о своей чернильнице в трехстопном стихотворении 1821 г.

Заветный твой кристалл
Хранит огонь небесный.»

Вслед за В.Набоковым о чернильнице как «заветном кристалле» заговорили и пушкинисты: С.А. Фомичев, М.Ф. Мурьянов.
На наш взгляд, трудно назвать чернильницу магическим кристаллом. См. текст стихотворения:

Сокровища мои
На дне твоем таятся.

Напомним строчку из 50-й строфы: здесь говорится о взгляде не в глубь чего-то, а сквозь магический кристалл , о взгляде, которому открывается даль свободного романа . В предпоследней строфе романа скорее содержится еще описание тайны творчества, тайны пробуждения поэзии, тайны творческого прозрения.
Нельзя рассматривать словосочетание магический кристалл как «орудие» гадания или как метафору гадания. «Метафора гадания» (А.Е. Тархов) неточна, поэт никогда не обращался «к опытам с реальным кристаллом для гадания».
Возникает вопрос, существовал ли такой прибор для гадания в пушкинское время, который называли магический кристалл ? Таких доказательств нет.
«Конец спорам могла бы положить регистрация этого словосочетания в языке допушкинской и пушкинской эпох как целостной единицы номинации», – утверждает М.В. Безродный.

Но такой «регистрации» нет.

М.Ф. Мурьянов, полемизируя с Н.О. Лернером, отмечает у последнего «неосторожный перенос торгового ассортимента посудных лавок конца XIX века в дворянскую культуру первой четверти XIX в. без поправки на весьма вероятную эволюцию понятия и предмета».
Подводя итог обзора разных точек зрения, можно сказать, что магический кристалл не название определенной вещи и не устойчивое словосочетание. Прилагательное магический является эпитетом к слову кристалл . В переносном смысле это символ чистоты, ясности (ср.: кристалл души ).

Магический кристалл в переносном смысле трактуется весьма широко. Так, Павел Антокольский считает, что чувство истории... было тем «магическим кристаллом , который дался Пушкину в руки, как никому».
«Пушкин сквозь магический кристалл поэтического воображения стремился различить будущее своих героев», – пишет Б.С. Мейлах.
Пушкинское словосочетание остается «беспредметным образом удивительной свежести и чистоты» (Н.О. Лернер). Известный пушкинист опасался огрубления онегинского «летучего образа».
Выражение магический кристалл стало крылатым и вошло в словарь Н.С. и М.Г. Ашукиных «Крылатые слова».
Завершим сообщение о магическом кристалле стихотворением «Труд», посвященным окончанию работы над «Евгением Онегиным».

Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний.
Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?
Или, свой подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный
Плату приявший свою, чуждый работе другой,
Или жаль мне труда, молчаливого спутника ночи,
Друга Авроры златой, друга пенатов святых?

ЛИТЕРАТУРА

1. Лотман Ю.М. Роман Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. Л.: Просвещение, 1983. С. 337.
2. «Словарь русского языка» в 4 тт. Т. 2. Статья «Кристалл». 1957. С. 406.
3. Лернер Н.О. Пушкинологические этюды. Сборник «Звенья». Т. 5. М.–Л.: Academia, 1935. С. 105–106.
4. Набоков В.

МАГИЧЕСКИЙ КРИСТАЛЛ

Предпоследнюю строфу «Евгения Онегина» Пушкин закончил словами:

«Промчалось много, много дней

С тех пор, как юная Татьяна

И с ней Онегин в смутном сне

Явилися впервые мне -

И даль свободного романа

Я сквозь магический кристалл

Еще не ясно различал».

Положенные в основу этих строк два поэтических образа - «в смутном сне» и «сквозь магический кристалл» - неоднократно комментировались пушкинистами, и, казалось бы, здесь трудно добавить что-либо новое. Но, тем не менее, вернуться к ним кажется не лишенным смысла. И вот почему.

Однажды в московском музее А. С. Пушкина проходил симпозиум, посвященный вопросам подготовки нового комментария к «Евгению Онегину» для готовившегося исчерпывающе полного академического собрания сочинений поэта. В заслушанных на этом представительном форуме докладах о «магическом кристалле» было упомянуто лишь вскользь, тема эта не обсуждалась, но в кулуарных беседах имели место самые разноречивые мнения о том, что же все-таки такое пушкинский «магический кристалл»? Причем эта разноречивость колебалась от утверждения, будто это всего лишь красивая поэтическая метафора, до предположения о том, что это нечто вроде увеличительного стекла, лорнета или подзорной трубы.

Следует оговориться, что разговор велся между молодыми участниками симпозиума, которые, вероятно, не обратили в свое время внимания на указание в примечаниях к не раз переизданному, ставшему уже стереотипным, собранию сочинений Пушкина в 10-ти томах. Дословно там сказано: «Магический кристалл - небольшой стеклянный шар, применявшийся для гадания». Спор молодых филологов в сочетании со столь лаконичным примечанием, являющимся долгое время каноническим при толковании этого пушкинского термина, а также появившиеся в последние годы в научном пушкиноведении полемические суждения по этому вопросу и натолкнули на мысль попытаться с возможной тщательностью разобраться в нем и приблизиться к истине.

Существенным стимулятором послужило здесь и то, что в доме своих старинных московских знакомых я случайно увидел стеклянный шар, который, по словам владельцев, уже более века находился в семье и, переходя по наследству из поколения в поколение, неизменно именовался магическим кристаллом. С разрешения его нынешней хозяйки я получил этот предмет во временное пользование и приступил к его «исследованию». Шар этот совершенно правильной формы, абсолютно прозрачный, диаметром 5 см и весом 150 граммов. Дальнейшая атрибуция требовала знаний специалистов, но... я обивал один за другим пороги московских музеев, причем «магическая сила», заключенная в шаре, а, вернее, любовь к Пушкину и интерес ко всему, что с ним связано, открывали передо мной двери музейных кабинетов и хранилищ, отрывали научных сотрудников от работы, заставляли с неподдельным участием и интересом находить время для беседы. Однако, начиная с музея Пушкина, а затем в музее Изобразительных искусств, Историческом, Останкинском музее творчества крепостных, Бахрушинском театральном и ряде других, - результат был один: «Нет, - отвечали мне, - подобного экспоната в наших фондах не имеется». Первый успех ждал меня в Кусковском музее. Подобного шара в их громадной коллекции тоже не было, но сотрудники музея, через руки которых прошли тысячи и тысячи изделий из фарфора, хрусталя, стекла и керамики, созданных на протяжении последних трех столетий, сказали: «Очень похоже, что это хрусталь, но не наверное. А вот что, на основании нашего опыта, можно считать бесспорным, так это время обработки, то есть изготовления, - конец XVIII - начало XIX веков. И еще. Если он не стеклянный, а выточен из горного хрусталя, то в свое время был предметом роскоши и стоил очень дорого». Затем, по совету директора Пушкинского музея Алексея Алексеевича Садовского, я направился в Музей минералогии. Здесь под линзами внушительных микроскопов внутренность шара подвергли самому пристрастному анализу. Его смотрели при разной освещенности, пробовали царапать специальными иглами, производили другие непонятные мне манипуляции. Вывод был следующий: выточен из цельного кристалла горного хрусталя «чистейшей воды», то есть совершенно прозрачного, без каких-либо примесей и вкраплений. Итак, наш «магический кристалл» можно было считать атрибутированным. Именно таким дорогим хрустальным шаром пользовались для гадания во времена Пушкина состоятельные люди светского общества. Следующей задачей было разобраться в комментариях пушкинистов. Первым упомянул о «магическом кристалле»

Н. О. Лернер. Этому вопросу было посвящено небольшое эссе в его «Пушкинологических этюдах», где, после беглого обзора истории гадания при помощи стеклянных шаров и ссылок на специальную литературу (к ней мы еще вернемся), он в итоге делал вывод, что Пушкин, творя «Онегина», конечно же, ни в какой шар не смотрел и никаких поэтических «смутных снов» в нем не видел, а вспомнил о нем, лишь создавая красивый образ, хотя и не чуждый бытовавшей в то время реалии. Начиная же свою заметку, Лернер писал, что еще в конце прошлого века ему приходилось видеть в Петербурге, в витрине посудной лавки массивные стеклянные шары, упакованные в картонки с привлекающей внимание надписью «Магический кристалл»; приказчик же пояснил, что покупают такие шары для гадания. Этот этюд Лернера, опубликованный в 1935 году, и явился первоосновой для последующих (как уже говорилось) комментариев к разбираемой строфе «Онегина». Лишь в конце 1960-х годов М. Ф. Мурьянов на страницах «Временника Пушкинской комиссии» предложил более расширенное ее толкование. Он писал, что Лернер допустил «неосторожный» перенос торгового ассортимента посудных лавок конца XIX века в дворянскую культуру первой четверти XIX века без поправки на весьма вероятную эволюцию понятия и предмета... - и далее, что - стекло является по своей физической природе веществом аморфным, а не кристаллическим, и даже по своей внешней форме стеклянный шар не имитирует природный кристалл, который, как известно, имеет только плоские грани. Именно это дает право предполагать, что первоначальный облик магического кристалла не имел никакого отношения к сфере...

На эту мысль Мурьянова последовало возражение Ю. М. Лотмана: «Вода, как известно, имеет аморфную структуру. Это не помешало Пушкину написать: «... отразилась в кристалле зыбких вод», то есть в стекле, в зеркале вод... Гадание на кристаллах действительно имело место, но в обиходе гадалок «магическим кристаллом» именовалась именно сфера».

Последний по времени комментатор пушкинского романа А. Е. Тархов, обобщив мнения своих предшественников, в заключение пишет: «Какой же вывод должны мы сделать относительно пушкинского «магического кристалла»? Независимо от того, обращался ли поэт к опытам с реальным кристаллом для гадания или нет, но метафора такого гадания была для него, очевидно, самой адекватной формой изображения замысла «Евгения Онегина». Материальный инструмент для гадания - магический кристалл - Пушкин делает художественным символом своего «свободного романа», романа, «вопрошающего о будущем», исследующего движение истории и судьбы поколений».

Теперь, прежде чем продолжить разговор о «пушкинском кристалле», о его возможной реальности и значении в творчестве поэта, проведем небольшой исторический экскурс в область истории гадания, а точнее, стремления человека максимально понять скрытые возможности своего мозга, заглянуть за грань обыденного. Из многочисленных способов гадания остановимся на истории только одного, возможно самого древнего, направленного на искусственный вызов галлюцинаций посредством пристального созерцания блестящей, отражающей или прозрачной поверхности того или иного предмета.

Первые упоминания об этом способе имеются как в Библии, так и в древне-египетских папирусах четырех тысячелетней давности. Это, прежде всего гидромантика (по-гречески - «мантика» - искусство гадания), то есть когда смотрели на отражающую водную поверхность и ждали появления каких-либо образов, видении. Здесь же леканомантика, когда с той же целью направляли взгляд в наполненные маслом вазы и чаши. Затем катопрамантика - прорицание в зеркальных отражениях, оникомаптика, когда смазывали ноготь руки маслом и фиксировали на нем свой взгляд. Но на первом месте в этом, далеко не полном перечне всяких мантик, была наиболее широко распространенная за счет простоты обращения кристалломантика - гадание на полированных камнях и стеклах. Именно она и будет предметом нашего дальнейшего внимания. В упомянутой статье М. Ф. Мурьянова было совершенно правильно отмечено, что «настоящие» кристаллы для прорицания изготавливались, «как правило, из горного хрусталя, то есть кристаллического кварца, реже из берилла, а в единичных случаях из яшмы. Сферическая или полусферическая формы были отнюдь не обязательны - кристаллы делались также цилиндрическими, призматическими, либо в виде гемм или камней, вправляющихся в перстни». Интересны и литературные примеры, приведенные автором статьи, как, например, слова нюренбергского мейстерзингера Ганса Сакса: «В кристалле и берилле IX я могу увидеть многое такое, что происходит за несколько миль отсюда». Или когда в «Фаусте» Гете девушки во время гулянья говорят, что колдунья показала им женихов, одной в новолунье, другой - в хрустальном шаре (перевод Б. Пастернака). Здесь уместно вспомнить и известный рассказ Герберта Уэллса на аналогичную тему, который так и называется «Хрустальное яйцо». Далее Мурьянов указывает на широкую известность кристалломанта, английского математика Джона Ди (1527 -1608гг.), «инструмент которого представлял собой тщательно отполированный кусок шотландского антрацита». Правда, эта информация несколько расходится с другими источниками. Так, в статье из английского журнала 1852 года говорится, что «кристаллы-прорицатели» не составляли исключительно принадлежность Востока. Известный доктор Ди был, можно сказать, первый волшебник, который мог похвастаться приобретением такого неоцененного сокровища... или так называемого берилла доктора Ди...» В книге же французского врача-психиатра Пьера Жане читаем: «Один англичанин, по имени Джон Ди, объехал всю Европу, проделывая чудеса с помощью кусочка хрусталя. Этот магический камень был вделан в кольцо, и желавшие могли видеть в камне все, что они желали звать».

Конечно, теперь уже нет возможности установить точно, какой камень-кристалл был в кольце доктора Ди: антрацит, хрусталь или берилл, тем более что в минералогии «название берилл прилагается ко всем разновидностям этого материала, название изумруд - к зеленой разности, а аквамарин - к разновидности цвета морской волны».

Интересно, что из сказанного выше можно сделать любопытное наблюдение. Ни в одном из приведенных, а также просмотренных нами литературных источников, изданных до середины 1840-х годов, нет термина, словосочетания «магический кристалл» (за исключением переводной английской статьи в «пушкинском» журнале «Современник» за 1852 год, но и там разбирается и критикуется «Альманах Задкиля на 1751 год», в обширных цитатах из которого часто повторяются термины: кристаллы, кристаллы-прорицатели, прорицатели стекла, хрустальные и магические шары и так далее, но ни разу не фигурирует словосочетание «магический кристалл»). Это дает основание предполагать, что сам этот термин-образ «магический кристалл» ранее не существовал и был впервые создан и применен Пушкиным. X А если так, то почему следует считать, что этот созданный им образ подразумевал именно хрустальный или стеклянный шар? Только потому, что сферическая форма этого атрибута гадания была в его время наиболее распространенной, хотя и далеко не единственной? С тем же успехом он мог сказать так о другом предмете, например, просто куске граненого хрусталя или полированном драгоценном камне, украшавшем его трость, перстне, наконец, о своей чернильнице - «заветный кристалл хранит огонь небесный». Все это тем более вероятно, что для того, чтобы увидеть какие-либо образы, картины и тому подобное в хрустальном шаре, требовалась хоть и не сложная, но обязательная практическая подготовка: темный фон, строго определенное освещение, тишина, сосредоточенность.

Теперь о появлении самих этих образов и видений. Вот что пишет по этому поводу известный современный психиатр, член-корреспондент Академии медицинских наук профессор Л. Л. Васильев в одной из своих популярных работ, где касается темы внушенных иллюзий и галлюцинаций: «По своему происхождению галлюцинации близки к сновидениям. Это своего рода сновидения наяву. Сумеречное состояние сознания, в котором мы пребываем перед засыпанием или тотчас после пробуждения, особенно способствует появлению гипногагических галлюцинаций... (они - Б. Б.) не более таинственны, чем сновидения, и, также как сновидения, могут быть вызваны различными искусственными приемами. На этих приемах, известных еще древним народам, основаны многие виды гадания. Так, зрительные галлюцинации вызывались, когда гадающий упорно смотрел в кристалл (кристалломантика) или в «магическую жидкость» - воду (гидромантика), которая впоследствии была заменена зеркалом... Французский психиатр Симон выделяет категорию «физиологических галлюцинаций», проявляющихся у здоровых, даже выдающихся людей. Бальзак, описывая Аустерлицкую битву, слышал крики раненых, пушечные выстрелы, ружейные залпы; Флобер, когда писал сцену отравления госпожи Бовари, ощущал во рту вкус мышьяка, вызывавший у него рвоту... Гете мог по желанию вызывать у себя тот или другой зрительный галлюцинаторный образ, который затем видоизменялся у него непроизвольно». Адекватные наблюдения и выводы находим у французского исследователя Лемана в его книге «История суеверий и волшебства». Еще на рубеже века он писал о видениях, возникающих у кристалломантов: «Таким образом, мы имеем случай восстановления совершенно забытых подсознательных представлений... Впечатления, промелькнувшие в поле сознания и, по-видимому, не оставившие никакого следа, на самом деле не пропадают безвозвратно, а воспроизводятся в видениях. Псевдогаллюцинации часто возникали в минуты внезапной «рассеянности», когда я не вполне сознавал, что вокруг меня делалось. Поэтому можно думать, что необходимым условием для вторжения бессознательных представлений в сознательную область должно быть некоторое внезапно наступающее сонливое состояние, в более легких формах сходное с простой рассеянностью... иногда оно наступает само собой, и тогда получаются самопроизвольные галлюцинации, но иногда оно может быть вызвано искусственно такими гипнотизирующими приемами, как смотрение на блестящие поверхности... оно наиболее сходно с состоянием полусна, когда человек еще грезит, но уже многое сознает и из окружающей действительности... когда, вследствие ослабления произвольного внимания, бессознательные представления получают возможность проскользнуть в сознание».

Когда-то Сенека сказал: «Не было еще гения без некоторой доли безумия». Этой божественной долей был, безусловно наделен и гений Пушкина. Его «Онегинская» строфа, где в единый смысловой и поэтический образ сплетены «смутные сны» и виденье «сквозь магический кристалл», в контексте с приведенными выше историческими и научными фактами и наблюдениями дает, прежде всего, основание считать, что Пушкин знал о существовании состояния дивинации, искусственно вызываемой при помощи кристалломантики. Не было ли это состояние свойственно ему самому? Здесь мы невольно вторгаемся в святая святых, в таинственный мир психологии гения и, конечно, не можем получить однозначного ответа на поставленный вопрос. Но все же?

На протяжении всей творческой жизни Пушкина не только в его поэзии, но и в прозе периодически появляется тематический повтор, характеризующий определенное состояние поэта. Вот несколько наиболее ярких примеров XI:

«Тогда, рассеянный, унылый,

Перед собою, как во сне

Я вижу образ...» 42

«И музу призывал

На пир воображенья.

Прозрачный легкий дым

Носился над тобою.

В нем быстрой чередою...» 43

«Иль только сон воображенья

В пустынной мгле нарисовал

Свои минутные виденья,

Души неясный идеал?» 44

«Волшебной силой песнопенья

В туманной памяти моей

Так оживляются виденья...» 45

«И постепенно в усыпленье

И чувств и дум впадает он,

А перед ним воображенье

Свой пестрый мечет фараон...» 46

«... в смутном сне

Явилися впервые мне...» 47

«Люблю летать, заснувши наяву» ... 48

«Он у чугунного камина

(Лениво наяву дремал).

Видений сонных перед ним

Менялись тусклые картины»

«Я сладко усыплен моим воображеньем,

И пробуждается поэзия во мне...

Трепещет и звучит, и ищет, как во сне

Излиться наконец свободным проявленьем... »49

1835 г. «Чарский чувствовал то благодатное расположение духа, когда мечтания явственно рисуются перед вами и вы обретаете живые, неожиданные слова для воплощения видений ваших... погружен был душою в сладостное забвение...» 50

Здесь трудно сохранить ортодоксальное восприятие и не увидеть в этих, как всегда прекрасных, пушкинских строках, написанных с никогда не изменявшей ему точностью слов и эпитетов, одной общей темы, раскрывающей механизм появления перед взором поэта видений, рожденных воображением, находящимся в состоянии полусна-полуяви, то есть, говоря языком сегодняшней науки, галлюцинаторных образов. А если допустить, что подобные моменты имели место в процессе его творчества, то возникает закономерный вопрос: были ли они непроизвольного характера? или же Пушкин, подобно Гете, обладал способностью вызывать их искусственно, силой самовнушения? Второе предположение не исключает и возможности концентрации при этом зрительного внимания на каком-то предмете, тайна которого была лишь раз доверена нам в неповторимо красивом поэтическом образе - «магический кристалл». Если допустить конкретную реальность этого образа, то есть, что и здесь Пушкин точен и что опоэтизированный им предмет действительно был у него, то, конечно же, это не хрустальный или стеклянный шар. Более чем абсурдно представить ситуацию, что Пушкин в поисках нужного слова, образа, плана произведения доставал из стола или кармана подобный шар, затемнял его ширмами и затем высматривал в нем что-то, облегчающее ему «муки творчества». Даже мысль об этом близка к кощунству. Но что же тогда он имел в виду? И заметьте, «даль свободного романа» он видел не в кристалле, а «сквозь» него - опять же удивительная, подчеркнутая точность смысла.

В своем поэтическом хозяйстве поэт семь раз обращается к слову «кристалл», причем всегда использует его как красивую метафору. В хронологической последовательности это выглядит так. В еще лицейском «Воспоминании о Царском Селе» - «И отразилась в кристалле зыбких вод», то есть в зеркале, стекле. В «Руслане и Людмиле» - «прибор из яркого кристалла», волшебная посуда из драгоценного цветного стекла или хрусталя. Затем, уже в Кишиневе, он пишет: «Заветный твой кристалл...» - чернильница, опять же из стекла, хрусталя, камня? (Исследователи справедливо видят здесь ассоциацию с «магическим кристаллом»). Там же на юге - «кристаллом покрывал недвижные струи», то есть льдом (греческое «кристаллос» - лед). В Михайловском - «кристалл, поэтом обновленный», - скорее всего кубок, бокал (только из чего?), подаренный Пушкину Языковым. Там же, в «Онегине» - «Зизи, кристалл души моей...» - звезда, богиня красоты, огонь. (Можно сравнить с вероятно известным Пушкину поэтическим образом французского писателя Делиля в его поэме «Сады»:

«Богиня эта... (богиня красоты - Б. Б.)

Сверкающий кристалл подняв над головой,

В свеченьи радужном меняет облик свой».

И, наконец, «магический кристалл» в «Онегине» - как считается, стекло, хрусталь или камень. Однако следует отметить, что слово «хрусталь» никогда не служит у Пушкина метафорой, а почти всегда конкретно: «В дверях сеней твоих хрустальных...; Выстроил хрустальный дом...; Гроб качается хрустальный...; Духи в граненом хрустале». Чем же дополняют этот небольшой анализ лексики поэта наши предположения? Думается, что они еще раз подтверждают мысль о том, что, будь у Пушкина реальный хрустальный шар (говорить о стеклянном шаре столь же бессмысленно, как допустить, что Наталья Николаевна носила поддельные брильянты или позолоченные кольца), то и в «Евгении Онегине» мы читали бы: «Сквозь магический хрусталь». Стеклянные же шары, будучи всего лишь ширпотребом, вполне закономерно нашли в итоге себе место в посудных лавках Петербурга.

Теперь, прежде чем предложить нашу гипотезу, остановимся еще на двух моментах, непосредственно ей предшествующих. В статье М. Ф. Мурьянова в качестве литературного примера, подтверждающего его доводы, приведен отрывок из сказки Э. Т. А. Гофмана «Золотой горшок»:

«... Быстро сняв с левой руки перчатку и поднеся к глазам студента перстень с драгоценным камнем, сверкавшим удивительными искрами и огнями, он сказал:

Смотрите сюда, дорогой Анселем, то, что вы увидите, может доставить вам удовольствие.

Студент Анселем посмотрел, и - о чудо! - из драгоценного камня, как из пылающего фокуса, брызнули во все стороны лучи и сплелись, образовав светлое, блестящее хрустальное зеркало, а в нем танцевали, подпрыгивали и затейливо крутились, то разбегаясь, то свиваясь, три зелено-золотистые змейки... средняя змейка вытягивала... свою головку к зеркалу, и ее синие глаза говорили: - Знаешь ли ты, веришь ли ты в меня, Анселем?...

О Серпентина, Серпентина! - воскликнул в безумном восхищении студент Анселем, но архивариус Линдхорст быстро дунул на зеркало, и лучи с электрическим треском скрылись в фокус, а на руке снова блестел лишь маленький изумруд, на который архивариус натянул перчатку».

Конечно, это только сказка замечательного немецкого романтика, увидевшая свет в 1814 году. Нам не известно, читал ли ее Пушкин в годы, предшествующие его ссылке, но, однако, нельзя здесь не вспомнить о его перстне-талисмане, массивном золотом кольце с крупным изумрудом (то есть бериллом) квадратной формы со слегка закругленными углами и чуть выпуклой, гладкой лицевой поверхностью. Пушкин носил его на большом пальце правой руки, как мы и видим: на портрете поэта работы Тропинина. История этого перстня подробно освещена в очень интересной статье доктора минералогических наук Л. Звягинцева в еженедельнике «Лит. Россия» N 28 за 1985 год. Вкратце эта история такова. В. И. Даль, присутствовавший при кончине Пушкина, в своих воспоминаниях пишет: «Мне достался от вдовы Пушкина дорогой подарок: перстень его с изумрудом, который он всегда носил последнее время и называл - не знаю почему - «талисманом»... « В его же письме к В. Ф. Одоевскому от 5 апреля 1837 года читаем: «... Перстень Пушкина, который звал он - не знаю почему - талисманом, для меня теперь настоящий талисман. Вам я это могу сказать. Вы меня поймете. Как гляну на него, так и пробежит по мне искорка с ног до головы, и хочется приняться, за что ни будь порядочное». Здесь можно добавить, что историк М. И. Пыляев передавал слова Даля несколько иначе: «Пушкин, перед смертью, отдал ему свой изумрудный перстень, которым при жизни очень дорожил и называл своим талисманом, находя в нем какое-то соотношение к своему таланту» (курсив наш - Б. Б.). В этой же книге («Драгоценные камни») Пыляев пишет: «В старину слепо верили, что изумруд имеет силу предвидения...» Л. Звягинцев в своей статье продолжает по этому поводу: «Согласно лапидариям - книгам, содержащим описание драгоценных камней, по древнему поверью, указывалось, что изумруд служит талисманом людей, посвятивших себя искусству... во все века был призван вдохновлять поэтов, художников, музыкантов... Трудно найти другой цветной камень, который бы так высоко ценился в древности, как изумруд, часто называемый камнем свечения. По календарю «счастливых камней» изумруд приписывается людям, родившимся в мае месяце. Как известно, Пушкин родился 26 мая по старому стилю. Римлянин Плиний Старший писал: «И, наконец, из всех драгоценных камней только изумруд питает взор без пресыщения. Даже когда глаза утомлены пристальным рассмотрением других предметов, они отдыхают, будучи обращены на этот камень».

Высказывая предположение, что перстень с изумрудом был кем-то подарен Пушкину накануне его отъезда на юг, в печальный день 6 мая 1820 года, и относя стихотворение «Храни меня, мой талисман» именно к этому перстню («Ты в день печали был мне дан...»), а не, как считалось ранее, к перстню, подаренному поэту Е. К. Воронцовой перед его отъездом из Одессы в Михайловское, то есть тоже в печальный день, Л. Звягинцев аргументирует эту мысль тем, что, приехав в деревню, Пушкин настойчиво и неоднократно просит брата Льва прислать ему из Петербурга его кольцо-перстень: «Мне скучно без него», - добавляет он в одном из писем. «О каком кольце-перстне здесь идет речь - не указано. Известно, что этим кольцом поэт так же дорожил, как и перстнем с сердоликом. Но кольцо (с сердоликом - Б. Б.), подаренное Воронцовой, в это время находилось у него. Естественно предположить, что... (имелся в виду - Б. Б.) перстень с изумрудом...», по каким-то причинам, возможно из-за его ценности, оставшийся в Петербурге. Письма поэта к брату были написаны в конце 1824 года (ноябрь, декабрь), стихотворение же «Храни меня, мой талисман» условно датируется первой половиной 1825 года, то есть было написано после получения из Петербурга заветного кольца талисмана. В его беловом тексте, как и в черновых вариантах, снова проскальзывает повторение уже отмеченной нами темы:

«Священный сладостный обман,

Души волшебное светило...»

(беловой текст)

«Как сон, как утренний туман,

Любви сокрылось сновиденье...»

(черновик)

Вся статья Звягинцева смотрится вполне обоснованной, и трудно не согласиться с основными ее мыслями. Нам же остается только констатировать, что с ней родилась тайна нераскрытого имени того или той, кто подарил Пушкину изумрудный перстень, ставший для него магическим кристаллом. В раскрытии этого имени, как уже знает читатель, - суть нашей гипотезы.

Возьмите ручку или карандаш и представьте, что на большом пальце вашей руки надето кольцо с крупным, мерцающим зеленым светом, камнем-кристаллом. Попробуйте сочинить, написать что-нибудь, пусть даже простое письмо. Задумайтесь на мгновение, и ваш взгляд неминуемо остановится на этом кристалле. Другое дело, что вы вряд ли увидите в нем то, что видел Пушкин.

Лирические отступления в романе А.С. Пушкина «Евгений Онегин».

«Евгений Онегин» - первый реалистический роман в русской литературе, в котором «отразился век и современный человек изображен довольно верно».
А.С. Пушкин работал над романом с 1823 по 1831 годы.

В этом произведении автор свободно переходит от сюжетного повествования к лирическим отступлениям, которые прерывают ход «свободного романа». В лирических отступлениях автор сообщает нам свое мнение по поводу тех или иных событий, дает характеристики своим героям, рассказывает о себе. Так, мы узнаем о друзьях автора, о литературной жизни, о планах на будущее, знакомимся с его размышлениями о смысле жизни, о друзьях, о любви и многом другом, что дает нам возможность составить представление не только о героях романа, о жизни русского общества того времени, но и о личности самого поэта.

С первыми лирическими отступлениями мы встречаемся уже в первой главе романа А.С. Пушкина. Автор описывает Евгения Онегина и показывает свое отношение к немую

«Условий света свергнув бремя,

Как он, отстав от суеты,

С ним подружился я в то время.

Мне нравились его черты.»

Пушкин и себя причисляет к поколению Евгения Онегина. В начале романа
Онегин рисуется еще без злой иронии, разочарованность в свете сближает его с автором: «я был озлоблен, он угрюм», - и заставляет читателей испытывать к нему симпатию: «мне нравились его черты». Пушкин подмечает те черты, которые роднят его с героем: внимание к внешности: «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей»,-и дамам на балах, но в тоже время он всегда «рад заметить разность» между ними и просит читателя не отождествлять их. Но в отношении к природе Пушкин и Онегин не похожи друг на друга. Пушкин видит в природе источник вдохновения и положительных эмоций:

«Я был рожден для жизни мирной,

Для деревенской тишины»

И тут же Пушкин отмечает:

«Цветы, любовь, деревня, праздность,

Поля! Я предан вам душою

Всегда я рад заметить разность

Между Онегиным и мной.»

Все истинно русское, считает Пушкин, неразрывно связано с природным началом, находится в полной с ним гармонии.

Столь же трепетное отношение к красотам природы мы видим и у духовно близкой поэту героини Татьяны Лариной. Именно в природе она находит душевное успокоение. Так, уезжая в Петербург,

«Она, как с давними друзьями,

С своими рощами, лугами

И попав в «шум блистательных сует», более всего тоскует о «жизни полевой». Так, автор рисует свою героиню «русскою душою», несмотря на то, что та «выражается с трудом на языке своем родном». Татьяна «верила преданьям старины, и снам, и карточным гаданьям, и предсказаньям луны».

Лирические отступления обычно связаны с сюжетом романа, но есть и такие, в которых Пушкин размышляет в своей судьбе:

«Весна моих промчалась дней

(Что шутя твердил доселе)?

И ей ужель возраста нет?

Ужель мне скоро тридцать лет?»,- об образе жизни поэта:

«Я с вами знал

Все, что завидно для поэта:

Забвенье жизни в бурях света,

Беседу сладкую друзей»

Пушкин рассказывает в лирических отступлениях о замысле романа:

Промчалось много, много дней

С тех пор, как юная Татьяна

И с ней Онегин в смутном сне

Явилися впервые мне-

И даль свободного романа

Я сквозь магический кристалл

Еще не ясно различал».

В лирических отступлениях А.С. Пушкина мы узнаем многое о самом поэте, его отношении к героям романа, к жизненному укладу того времени. Эти отступления позволяют ярче, понятнее представить образ поэта.