«Истинная повесть» графини Ростопчиной.

Екатерина Петровна Ростопчина, ур. Протасова (1775-1858), графиня, супруга главнокомандующего в Москве графа Ростопчина, перешедшая в 1806 г. под влиянием иезуитов в католичество. По воспоминаниям М. М. Евреинова (письма к нему см. на с. 90-93), однажды, в 1825 г., он услышал ее рассуждения о книге митрополита Филарета «Разговор между Испытующим и Уверенным». По утверждению графини, в Париже на эту книгу составлено опровержение в несколько книг и что она «желала бы знать, что скажет теперь ваш Филарет». Зная, что Евреинов часто посещает владыку, граф А. П. Протасов, хозяин салона и родственник графини, предложил передать этот разговор митрополиту. Не имея много времени на опровержение всех книг, митрополит Филарет на другой день получил вопрос и через час дал на него ответ.

St. Cyrille d’Alexandrie (Eveque) exhorte les fideles a s’adresser au Pontife Romain pour savoir ce qu’ il faut croire, ou observer; parceque seul il a le droit de reprendre, de corriger, de statuer avec la meme puissanse que Jesus Christ dont il tient la place (li Thesaur. V) .

L’ Eglise, Ecrit St. Ambroise de Milan, est la ou est Pierre. La barque de St. Pierre est cette arche, hors de laquelle tout perit: la communion de Rome est celle, qui suffit pour etre uni a` tous les Eveques Catholiques, son autorite est celle, a` laquelle il faut s’en tenir dans les difficultes qui surviennent (Jn psalm. 40. serm. I.I ep. 74. ad Theoph.) .

Из сих текстов должно заключить, что Церкви Антиохийская и Римская не равны.

Сверх того, из сих же текстов, равно как из многих других, происходит и сими текстами, равно как и многими другими, ясно доказывается следующее 8-е положение: point de salut hors de la sainte Eglise Catholigue Apostolique Romanie . Point de salut hors de la sainte Eglise Catholigue Apostolique Romanie.

St. Cyprien ne regarde pas l’ vque de Rome seulement comme chef de l’ glise, mais comme un chef, dont l’ abandon est la sourse de tous les schismes et de toutes les hrsies (De unitat.). Rome, dit il encore, est la chaire de St. Pierre, la source de l’ unit sacerdotale. Elle ast non seulement la plus honorable, elle est encore celle qu’ on ne peut abandonner sans abandonner la St. Eglise (ep. 42, 45, 54) .

Сказано ли епископу Антиохийскому: ты глава Церкви? Сказано ли: отделение (l’ abandon), отпадение от твоего престола есть отпадение от Св[ятой] Церкви? Не сказано: а потому Церковь Антиохийская не равна Церкви Римской и отделение от сей последней ведет к ереси и, следовательно, к пагубе вечной. Так должно заключить. Или решиться не верить св[ятому] Киприану, св[ятому] Иерониму, св[ятому] Кириллу Александрийскому, св[ятому] Феодору Студиту, св[ятому] Амвросию Медиоланскому, св[ятому] Иринею и многим другим святым.

Впрочем, не должно никогда забывать слов Спасителя: кто не слушает (не повинуется) Церкви, тот хуже мытаря и язычника, то есть хуже идолопоклонника. Но как же повиноваться Церкви, когда не видим наместника Иисуса Христа, преемника св[ятого] Петра? И лютеране, и кальвинисты, и гернгутеры , и анабаптисты, и квакеры имеют свою Церковь.

2-й ответ

В продолжение доставляемых мне выписок в пользу Римской Церкви , которые от славянских книг обратились уже к иноязычным, под грозным положением, что вне Римской Церкви нет спасения, читаю следующее доказательство: «Св[ятой] Киприан взирает на епископа Римского не токмо как на главу Церкви, но как на такого главу, которого оставление есть источник всех расколов и всех ересей» (De unitat.).

Книга De unitate Ecclesiae, «О единстве Церкви», довольно хорошо избрана для посредничества в споре. Ибо нынешнему последователю римского исповедания невозможно при рассуждении о единстве Церкви умолчать о папе и о Римской Церкви . Сии предметы неразлучны в его понятии о Церкви и составляют один. Кто, говоря о единстве Церкви, составит сие понятие без понятия о папе и Римской Церкви , тому ее нынешние защитники тотчас объявят, что ему нет спасения .

Итак, станем читать книгу св[ятого] Киприана De unitate Ecclesiae, «О единстве Церкви». Я прочитал ее с начала до конца. Что же оказалось? Ни имени римского епископа, ни имени Римской Церкви, ни названия главы Церкви в отношении к какому бы то ни было епископу во всей книге нет.

Возможно ли? Скажут люди, которые дали такую веру сочинителю выписок, что у них не осталось уже никакой доверенности для того, кто отважится говорить противное оному. Ответствую: возможно видеть в воображении предмет, которого не представляют чувства; возможно принять на свой счет слова, которые совсем не с сею мыслью сказаны; возможно приложить слова писателя к желаемому нами предмету, о котором он совсем не думал. Св[ятой] Киприан говорит о Церкви единой , а сочинителю выписок думается, что сие надобно разуметь о Церкви Римской , и так далее. Думаю, опять скажут: возможно ли? Ответ прост: прочтите книгу De unitate Ecclesiae.

Поелику же книга сия избрана посредницею в споре, то скажу и я, что нашел в ней и что верно найдет в ней всякий умеющий читать.

Hoc erant utique et ceteri Apostoli, quod fuit Petrus, pari consorio praediti et honoris et potestatis. То есть: то же без сомнения были и прочие апостолы, что был Петр, одаренные равным участием и в чести и во власти. (De unitat. О единстве Церкви. Париж. 1643. С. 254).

Unum corpus et unus spiritus, una spes vocationis vesrtae, unus Dominus, una fides, unum baptismum, unus Deus. Quam unitatem firmiter tenere et vindicare debemus, maxime Episcopi, qui in ecclesia praesidemus, ut episcopatum quoque unum atque indivisum probemus. То есть: едино тело и един дух, едино упование звания вашего, един Господь, едина вера, едино крещение, един Бог. Сие единство твердо содержать и защищать мы должны, наипаче епископы, которые председательствуем в Церкви, дабы таким образом показать, что самое епископство есть одно и нераздельно. Там же, на той же странице.

Кажется, не нужно распространяться, чтобы показать, в пользу ли Римской Церкви нынешней сии изречения св[ятого] Киприана или в пользу единой Святой , истинно Кафолической и Апостольской Церкви, дополнительно называемой Восточною с тех пор, как западная часть ее своим расколом отломилась?

Не бойтесь, добрые люди, никто не заставляет вас решиться не верить св[ятому] Киприану : подумайте вместо того и решитесь, верить или не верить тому, кто приводит слова св[ятого] Киприана, которых св[ятой] Киприан не говорил. Не вздумайте только решиться не верить своим глазам в том, что написано в книге св[ятого] Киприана De unitate Ecclesiae.

Перепишем остальную часть выписки из св[ятого] Киприана якобы в пользу Римской Церкви . «Рим, — говорит он еще, — есть кафедра св[ятого] Петра, источник единства священнического. Он есть не только преимущественно достоин почтения, но еще таков, что нельзя оставить его не оставя Святой Церкви» (Письма 42, 45, 54).

Ответ на сие должен быть одинаков с ответом на первую часть выписки. В сих трех письмах совсем нет имени Рима. Они писаны к римскому епископу Корнелию, но писаны к нему св[ятым] Киприаном в древнем духе братства епископского, а не в виде раболепства пред римским престолом, столь необходимого на Западе.

Например, в письме 42 св[ятой] Киприан пишет: «Hoc enim vel maxime, frater, et laboramus et laborare debemus? Ut unitatem a Domino et per Apostolos nobis successoribus traditam, quanyum possimus, obtinere ceremus». То есть: «О сем наипаче, брат, и трудимся мы, и трудиться долженствуем, чтобы, сколько можем, стараться достигать единства, от Господа и чрез апостолов нам преемникам преданного».

Долго было бы разбирать целые письма, дабы доказать, что в них нет того, что думают найти в них. Если истинно хотят истины, пусть выпишут точные слова св[ятого] Киприана или кого другого, тогда увидим, в пользу какой Церкви что кем писано.

3-й ответ.
О причащении под одним видом

В известной выписке из славянских книг сказано, что Феофилакт, избиравший свое толкование Евангелий частью из Златоуста, признавал, что Иисус Христос приобщал под одним видом учеников в Еммаусе.

Вот слова евангелиста Луки, (24, 30, 31) — И бысть яко возлеже с нима, и приим хлеб благослови, и преломив даяше има. Онема же отверзостеся очи, и познаста Его: и Той невидим бысть има .

Вот слова Феофилакта Болгарского: «Егда же попусти, тогда отверзостася очи има, и познаста Его. Являет же и ино, яко причащающимся благословенного хлеба, отверзостася очи познати Его: велик убо и неизреченну силу имать Господня плоть». Признаюсь, что на сие толкование желал бы я нового толкования, так же, как и на слова евангелиста, которые оно толкует. Что значат слова евангелиста: приим хлеб благослови, и преломив даяше има ? Что значат слова толкователя: «причащающимся благословеннаго хлеба»?

Сличим почти те же слова из Евангелия от Матфея, (14, 19): Приим хлеб и обе рыбы, воззрев на небо, благослови и преломив даде. Что сими словами описывается? Таинство ли святого причащения? Всякий скажет: нет! Ибо здесь говорится и о рыбе. Следственно, здесь описывается просто благословение хлебов. Почему же не думать, что и в емаусском приключении должно разуметь простое благословение хлеба? Как спор идет с последователями Римской Церкви, то я и беру на сие свидетельство, вместо книг славянских, из книг писателя Римской Церкви, именно Дионисия Картезианского, который на вышеприведенные слова евангелиста Луки говорит: «Приял хлеб и благословил; не во Свое тело претворил, как на вечери, но как обыкновенно благословляется пища, и тем дал наставление нам, чтобы прежде вкушения благословлять пищу и питие». Итак, здесь нет приобщения под одним видом, ибо совсем нет таинственного приобщения, а простое благословение хлеба.

Но что говорит Феофилакт? И он говорит «о причащении благословеннаго хлеба» , а не «о причащении Плоти Господней», о чем он после упоминает, как о предмете, который есть нечто ино , что Господь являет , показывает, дает разуметь чрез происшедшее в Еммаусе. Вопрос, на который ответствует толкователь, есть сей: что значит, что Господа узнали во время преломления хлеба? На сие ответствует он, во-первых, просто, что узнали, когда угодно было Господу: «егдаже попусти, тогда отверзостася очи има и познаста Его». Потом присовокупляет другое сокровенное знаменование сего обстоятельства: являет же и ино , то есть и другое нечто Господь показывает , или дает разуметь, когда вкушающим благословенный хлеб отверзли очи узнать Его , именно силу Тела Его во святом причащении; ибо великую и неизреченную силу имеет Господня плоть .

Но бесполезно вспоминать здесь, что Таинство святого причащения установлено Господом за три дня до явления Его в Еммаусе, пред самым отшествием Его на страдание, и совершено тогда один раз при двенадцати только апостолах; что следующие дни страдания и смерти Его были для них днями бегства и ужаса; что посему два ученика, вечерявшие с Господом в Еммаусе, которые, по свидетельству церковного Предания, были из числа седмидесяти, по всей вероятности, до сего времени совсем не знали Таинства причащения. Итак, чтобы удобнее узнать им Господа, нужно было обыкновенное Его благословение хлеба, которое они, без сомнения, многократно видали; ибо оно не раз было и при нескольких тысячах народа. Но в то же время явил Он и ино , то есть подал мысль о силе святого причащения, которое они вскоре должны были узнать.

Если угодно, положим и то, что Феофилакт (ибо я уже сказал, что его толкование для меня не довольно ясно) признавал вечерю Еммаусскую за Тайную Вечерю; положим, что Вы решились верить именно толкованию Феофилакта; спрашиваю: где же признает он причащение под одним видом? Он упоминает только о Господней Плоти , умалчивая о Крови; потому что евангелист упоминает только о хлебе. А почему евангелист упоминает только о хлебе ? Потому ли, что ничего более не было? Возможно ли, чтобы путешественники ученики, которые и Господа, не узнав, почитали за путешественника, возлегая с Ним на вечерю, по-нашему — садясь за обед или ужин, предложили только хлеб, и ниже воды для пития не поставили. Не бывает сего. Почему же евангелист говорит только о хлебе? Потому что хлеб надлежало предложить прежде прочего и потому что над хлебом узнали Господа, что и было предметом повествования евангельского. Было ли предложено вино и как с ним поступили, когда Господь сделался невидим тотчас по благословении хлеба, сказать было не нужно для истории евангельской, но молчание сие не доказывает того, что вино не было предложено или не было вкушаемо учениками.

Но если дело идет о вопросе: должно ли причащаться под обоими видами или под одним, — на что мучиться над кратким повествованием о благословении хлеба в Еммаусе и над неясным изъяснением Феофилактовым? Разве нет о сем ясных свидетельств? Нужно ли от ясного солнца уходить в темную храмину и искать света?

Что говорит Божественный Установитель Таинства? Приимите, ядите. Пийте от нея вси (Мф. 26, 26, 27). Приим хлеб, хвалу воздав, преломи и даде им, глаголя: сие есть тело Мое, еже за Вы даемо: сие творите в Мое воспоминание. Такожде и чашу по вечери, глаголя: сия чаша Новый Завет Моею кровию, яже за вы проливается (Лк. 22, 19-20).

Кому сие сказано? Одним ли апостолам? Им ли одним принадлежит воспоминание Господа? Им ли одним принадлежит Новый Завет Его кровию проливаемою? Все сие не есть ли достояние всея Церкви? Так. Он взирает на всю Церковь, от Сионской горницы до крайних пределов мира, до последнего дня времени, и в лице апостолов всем членам ее глаголет: Приимите, ядите. Пийте от нея вси; или просто: ядите, пийте; но однажды просто: ядите; а в другом случае иначе: пийте от нея вси? Не то ли сие значит, что Он не видит людей, которые бы захотели отнять у других причащение Тела Его, и потому говорит просто: ядите, что напротив видит людей, которые захотят отнять у других святую чашу, и потому говорит: пийте от нея вси?

Невероятное дело, если бы оно не было в глазах наших!

Пийте от нея вси, глаголет Господь. Нет, не вси, говорит Римская Церковь: мирянам не надобно. Такожде и чашу, пишет евангелист. Нет, не такожде, отвечает Римская Церковь: хлеб иначе, а чашу иначе; хлеб для всех, а чашу не для всех.

Новый Завет Моею кровию, глаголет Спаситель. Избавистеся, говорит апостол Петр, честною кровию яко агнца непорочна и пречиста Христа (1 Пет. 1, 18-19). Имамы избавление кровию Его, пишет ап[остол] Павел (Еф. 1, 7). Кровь Иисуса Христа, пишет апостол Иоанн, очищает нас от всякого греха. Кто не видит, сколь всеобщее для христиан орудие и сила спасения есть Кровь Христова? Римская Церковь признает, что так же спасительная Кровь Христова, которая на Кресте пролита за всех, проливается и на бескровном алтаре, однако не хочет, чтобы и здесь она проливалась для всех .

Были, говорят, в древности примеры, что приобщались под одним видом. Прибавляю, если угодно, и теперь есть, приобщение младенцев и больных, которые не могут вкушать твердого. Но что из того? Был в древности пример, что в степи крестили вместо воды песком: неужели позволительно сделать из сего примера общее правило? Примечайте общий порядок Церкви Апостольской в отношении к причащению в 10 и 11 главах Первого послания к Коринфянам: нет сомнения, что апостол говорит там не одному клиру, а всем верующим; и следственно в отношении ко всем, упоминая о Таинстве причащения многократно, каждый раз полагает он трапезу и чашу , или хлеб и чашу .

Говорят еще, что сила Крови Христовой заключается в Теле Христовом. Но что из сего? Таинство совершать должно не по догадочным умствованиям о силе его частей (которая в самом деле, как таинственная и Божественная, есть непостижима), но по точному установлению Господню.

Пошли бы Вы и сказали Господу: не глаголи: пийте от нея вси, ибо сила Крови Твоея… Но я страшусь думать о сем состязании, о котором другие думают, что уже и победили, в чем и сделали по умствованию своему лучше, нежели учреждено было по слову Господню.

Если по крайней нужде можно сократить образ приобщения, то удобнее допустить приобщение под одним видом вина, нежели напротив под одним видом хлеба. Во-первых, по точной силе слов Господних о виде вина: пийте от нея вси . Во-вторых, силе искупления, которая открылась собственно чрез смертное пролияние Крови Господней в страданиях и на Кресте. В-третьих, потому что, как Плоть Господня истинно есть брашно, и Кровь Господня истинно есть питие (Ин. 6, 55), то как в порядке естественном, некоторые на некоторое время могут быть без хлеба, например младенцы, а питие для всех без исключения; так и в духовном таинственном порядке именно Кровь Господня должна быть для всех без исключения.

Поелику выписка из славянских книг в свидетельстве Феофилакта думала еще иметь свидетельство Златоустого (которого однако толкование от Луки не существует), то не излишне привести здесь не мнимое, а подлинное свидетельство сего отца Церкви о настоящем предмете, которое находим в XVIII беседе его на Второе послание к Коринфянам. Вот оно:

«Есть случай, в котором священник ничем не различествует от тех, над коими начальствует, именно, когда должно причащаться Страшных Таин: ибо все равно допускаются к оным, не так, как в ветхом законе, иное вкушал священник, а иное подчиненный и народу не можно было есть то, что ел священник. Ибо ныне иначе бывает: поелику всем одно Тело, всем одна Чаша предлагается».

4-й ответ

Логика учит или, если угодно иначе, рассудок сказывает, что когда доказательство справедливо и заключение из доказательств выведено верно, то нельзя спорить против заключения. Ибо что выводится из истины и выводится верно, то по необходимости есть истина, а не ложь.

Мне предложили предмет и назначили род доказательства. Употребив данный род доказательства, я вывел заключение. Не говорят, что доказательство ложно; не говорят, что заключение выведено неверно: следственно, и заключение неоспоримо.

Но минуя доказательство, вновь начинают спорить против заключения: сим образом, кому есть досуг, продолжать можно всякий спор без конца, приискивая разные призраки противоположных доказательств.

Между прочим требуют многочисленных доказательств . Доказательства не деньги, которых чем больше у кого есть, тем более тот может купить. Если есть одно твердое доказательство, то истина стоит безопасно, хотя бы тучи стрел, то есть возражений, в нее пустили. Господу надлежало доказать против саддукеев важную истину — воскресение мертвых. Он употребил одно доказательство. О воскресении же мертвых несте ли чли реченнаго вам Богом, глаголющим: Аз есмь Бог Авраамов, и Бог Исааков, и Бог Иаковль? Несть Бог Бог мертвых, но Бог живых (Мф. 22, 31-32). Неужели сказать, что доказательство сие не годится, потому что одно, а надобны многочисленные ? И враги Господа не сказали сего; но слышавше, народи дивляхуся (ст. 33), и самые фарисеи признавались, яко посрами саддукеи (ст. 34). Итак, требование многих доказательств не ослабляет одного данного, хотя, впрочем, и многие представлять полезно, когда того требуют обстоятельства.

Тысяча примеров и множество текстов , которых в самом деле не приведено, составляют доказательство, на которое надобно что-нибудь отвечать, потому что оно кажется торжественным; но на которое трудно дать ответ, который бы не показался неприятным. Да простят меня и выслушают спокойно, что я спокойно говорю, по необходимости будучи вызван. Сия тысяча и сие множество суть слова, в которых много звука, но мало света; а истина требует света, как и сама есть свет. Это род ученой угрозы, но угроза не всегда означает силу и не всегда ручается за победу. Представлено три выписки: я и считаю три, а не тысячу .

О двух выписках в пользу Римской Церкви из Иеронима и Кирилла Александрийского ничего теперь не скажу, потому что книг сих писателей не имею под рукою. Выписку из Кирилла, не знаю и найду ли; потому что указание сего не обещает.

Третья выписка из Амвросия Медиоланского, которого книга близка. Итак, перепишем по-русски французскую выписку и сличим с подлинною книгою св[ятого] Амвросия.

«Церковь, — пишет св[ятой] Амвросий Медиоланский,?— есть там, где Петр. Корабль св[ятого] Петра есть ковчег Ноев, вне которого все погибает. Общение (communion) с Римом есть то, которое достаточно для соединения со всеми католическими епископами: его-то важного суждения (autorite) держаться должно в затруднениях, какие встречаются (На псалом 40; Слово 11; Письмо 74, к Феофилу).

Раскрываю толкование на псалом 40 и нахожу следующее: «Где Петр, там Церковь: где Церковь, там нет никакой смерти, но жизнь вечная». О Римской Церкви ни слова. Петр же был не в одном Риме, где хотели бы его заключить нынешние римские епископы, но также и в Антиохии, а прежде всего в Иерусалиме, который и называется в литургии св[ятого] Иакова и в стихах св[ятого] Иоанна Дамаскина, доныне поемых на воскресной вечерне, «материю Церквей» .

Раскрываю Слово, по парижскому изданию 1661 года, 62-е, а по прежним изданиям 11-е, и нахожу изъяснения повествования евангельского о Спасителе, из корабля Петрова учащем народы. Между прочим св[ятой] Амвросий говорит о Господе: «Петров корабль избирает, Моисеев оставляет, то есть презирает вероломную синагогу; приемлет верную Церковь». Далее: «Поступи во глубину, то есть во глубину рассуждений о Божественном рождении: ибо есть ли что столь глубокое, как то, что сказал Петр Господу: Ты еси Христос, Сын Бога живаго?» Еще далее: «Как Ноев ковчег, при потоплении мира, всех, которых принял, сохранил в безопасности, так и Петрова Церковь, когда мир сгорать будет, всех, которых объемлет, представит невредимых». Опять ни слова о Римской Церкви. «Петровою» же Церковь Христова названа очевидно по применению к кораблю Петрову и к его исповеданию веры, на котором утверждается Церковь и по которому Петр, первый исповедник Христа , Сына Божия, как «первый камень» положен в основание Церкви Христовой, впрочем «рядом» с древними камнями древнего храма, и с другими, новыми, храма обновленного, на едином для всех краеугольном и во главу сущем камени, по реченному: наздани бывше на основании апостол и пророк, сущу краеугольну Самому Иисусу Христу (Еф. 2, 20). Основания бо инаго никтоже может положить паче лежащаго, еже есть Иисус Христос (1 Кор. 3, 11).

Раскрываю наконец Письмо 74; но оно не «к Феофилу», а «Алипию». Ищу письмо к Феофилу, нахожу его под числом 9 и в нем вижу следующее: «Надобно, чтобы сохранена была благодать дарованного мира между всеми и чтобы, впрочем, уклонение одной стороны не могло иметь последствием обман. Право, я думаю, надобно отнестись к святому брату нашему священнику (sacerdotem) Римской Церкви, ибо я предполагаю, что суждение твое будет такое, которое и ему не может не понравиться. Так поступлено будет с пользою для мнения, так охранен будет мир и покой, если советом вашим постановлено будет то, что не произведет разногласия в нашем обществе, так что и мы, когда, получив ряд ваших постановлений, узнаем, что сделано то, что и Церковь Римская без сомнения одобрит, то с радостию примем плод такового испытания». Что говорит здесь св[ятой] Амвросий о Римской Церкви? Главное то, что надобно поступить сообразно с обязанностью хранить мир. Присовокупляет свое мнение, прошу внимания! Мнение, а не закон церковный, чтобы отнестись к Римскому епископу. Наконец, говорит, что он охотнее примет то, что одобрит Церковь Римская; он один из епископов Запада, где издревле первенствовала Церковь Римская, подобно как на Юге Александрийская, а на Востоке сперва Иерусалимская и Антиохийская, а потом Константинопольская. Что говорит здесь епископ западный о Церкви Римской, то же сказал бы епископ южный об Александрийской, восточный — об одной из трех прочих и всякий епископ меньшей Церкви — о какой бы то ни было из наименованных главных Церквей. Что же тут важного в пользу Римской Церкви ?

Особенно стоит беспристрастного рассуждения то: беспристрастно ли поступлено в доставленной мне выписке, что два отрывка, которые совсем не говорят о Римской Церкви, слиты в одно с третьим, в котором, по счастью, нашлось ее имя, и что в сем последнем отрывке переиначены и слова и смысл писателя? Так ли приводят верные свидетельства? Так ли искренно служат истине?

Если думают, что святой Амвросий в приведенном письме говорит в пользу Римской Церкви , то пусть посоветуют какому-нибудь епископу, не говорю италийской, но хвалящейся дарованными или вынужденными от Св[ятого Престола] вольностями Галликанской Церкви написать ныне словами св[ятого] Амвросия: Право, я думаю, надобно отнестись к святому брату нашему священнику Римской Церкви? Не скажут ли, что такой язык слишком неуважителен и даже оскорбителен для Святейшего Престола и Святейшего отца? Итак, можно и по сему примечать, что бывший святой брат наш, священник Римской Церкви , ныне во мнении Запада стоит гораздо выше, нежели он стоял во дни святого Амвросия.

Блаженный Иероним писал папе Дамасу: «Следуя не за кем иным, как за Иисусом Христом, я привержен к общению с Вашим Святейшеством, то есть с кафедрой святого [апостола] Петра. Я знаю, что Церковь воздвигнута на сем камне, и кто вкушает Агнца вне этого дома, тот невежда. Пребывающий вне Ноева ковчега погибает в потопе». (Посл. 14 и 57 папе Дамасу. Т. 4, ч. 2) (франц. ).

Святой Кирилл Александрийский (епископ) призывает верующих обращаться к Римскому понтифику, чтобы узнавать то, чему следует верить и чего придерживаться, потому что лишь ему принадлежит право возобновлять, исправлять, выносить решение с той же властью, что у Иисуса Христа, место Которого он занимает (франц. ).

«Церковь, — пишет св[ятой] Амвросий Медиоланский, — есть там, где Петр. Корабль св[ятого] Петра есть ковчег Ноев, вне которого все погибает. Общение (communion) с Римом есть то, которое достаточно для соединения со всеми католическими епископами: его-то важного суждения (autorite) держаться должно в затруднениях, какие встречаются». (На псалом 40; Слово 11; Письмо 74, к Феофилу). — Пер. митр. Филарета.

Нет спасения вне Святой Соборной Апостольской Римской Церкви. — Здесь и далее перевод с франц. иеромонаха Симеона (Томачинского) .

Нет спасения вне Святой Соборной Апостольской Римской Церкви. Святой Киприан видит в Римском епископе не просто главу Церкви, но такого главу, оставление которого является источником всякого разделения и всякой ереси («О единстве»). Рим, — говорит он также, — это кафедра святого Петра, источник единения священства. Она не только наиболее чтимая, но и такова, что с оставлением ее всякий оставляет Святую Церковь. (Послания 42, 45, 54) (франц. ).

Гернгутеры (по названию населенного пункта), протестантская секта, последователи моравских (богемских) братьев. — Прим. сост.

Простее по-русски: о вкушении благословеннаго хлеба. — Прим. митр. Филарета.

«Приносим Ти, Владыко, и о святых Твоих местах, яже прославил еси богоявлением Христа Твоего и посещением Пресвятаго Твоего Духа. Наипаче же о святем и славнем Сионе, матери всех Церквей». Из священнической молитвы по освящении Святых Даров. Литургия апостола Иакова. София. 1948. — Прим. сост.

«Радуйся, Сионе святый, мати Церквей». Великая вечерня, 3-я стихира на «Господи, воззвах», 8-го гласа. — Прим. сост.

“под одной звездою...”

Соколов П. Портрет Евдокии Ростопчиной. 1842-1843

Графиня Евдокия Петровна Ростопчина, урожденная Сушкова (1811 - 1858), - Додо, как называли ее близкие, росла сиротой при живом отце в доме своего деда по матери Пашкова. Юная Додо блистала на всех московских балах, а в промежутках писала стихи. Среди ее поклонников тогда был студент Московского университета Николай Огарев, который много лет спустя вспоминал:

Двором широким проезжая,
К крыльцу невольно торопясь,
Скакал, бывало, я, мечтая —
Увижу ль вас, увижу ль вас!
Я помню (годы миновали!),
Вы были чудно хороши,
Черты лица у вас дышали
Всей юной прелестью души.
В те дни, когда неугомонно
Искало сердце жарких слов,
Вы мне вручили благосклонно
Тетрадь заветную стихов...
Листы тетради той заветной
Я перечитывал не раз,
И снился мне ваш лик приветный,
И блеск, и живость черных глаз.

В «заветную тетрадь» Сушковой как-то заглянул, проезжающий через Москву П.А. Вяземский, переписал из нее стихотворение «Талисман» и, приехав в Петербург, напечатал его анонимно в альманахе «Северные цветы» за 1831 г. Однако имя автора «Талисмана» в Москве не осталось секретом. Пристальное внимание на талантливую барышню обратил начинающий поэт Лермонтов. Ей он посвятил стихотворение «Крест на скале», а среди новогодних мадригалов, написанных им для маскарада в Благородном собрании под новый 1832 г., был и мадригал «Додо»:
Умеешь ты сердца тревожить,
Толпу очей остановить,
Улыбкой гордой уничтожить,
Улыбкой нежной оживить;
Умеешь ты польстить случайно
С холодной важностью лица
И умника унизить тайно,
Взяв пылко сторону глупца!
Как в Талисмане стих небрежный,
Как над пучиною мятежной
Свободный парус челнока,
Ты беззаботна и легка...

Мартен Э. Портрет Евдокии Ростопчиной

Однако в то время Лермонтов не понравился Додо, отчасти потому, что ей поверяла свои тайны ее кузина , и Додо не имела желания с ним знакомиться. В 1833 г. она вышла замуж за графа А.Ф. Ростопчина. Ее литературный салон в Петербурге в 1830-е гг. посещали А.С. Пушкин, В.А. Жуковский, Н.В. Гоголь, В.Ф. Одоевский и другие литераторы. В 1839 г. вышла книга повестей Е.П. Ростопчиной "Очерки большого света", в 1841 г. появился ее первый поэтический сборник, получивший восторженные отзывы в критике (высокую оценку ему дал В.Г. Белинский).

Личное знакомство ее с Лермонтовым произошло только в феврале 1841 г. , когда Лермонтов приехал с Кавказа в свой последний отпуск. «И двух дней было довольно, чтобы связать нас дружбой, - писала Ростопчина. - Принадлежа к одному и тому же кругу, мы постоянно встречались и утром и вечером; что нас окончательно сблизило, это мой рассказ об известных мне его юношеских проказах; мы вместе вдоволь над ними посмеялись, и таким образом вдруг сошлись, как будто были знакомы с самого того времени».
Когда в апреле 1841 г. Лермонтов получил предписание в 48 часов покинуть столицу и выехать в Тенгинский полк на Кавказ, друзья устроили ему прощальный вечер у Карамзиных.
«Лермонтову очень не хотелось ехать, - вспоминала Е.П. Ростопчина, - у него были всякого рода дурные предчувствия. Наконец, около конца апреля или начала мая мы собрались на прощальный ужин, чтобы пожелать ему доброго пути... Мы ужинали втроем, за маленьким столом... Во время всего ужина и на прощанье Лермонтов только и говорил об ожидавшей его скорой смерти. Я заставляла его молчать и стала смеяться над его, казавшимися пустыми, предчувствиями... Через два месяца они осуществились, и пистолетный выстрел во второй раз похитил у России драгоценную жизнь, составлявшую национальную гордость. Но что было всего ужаснее, в этот раз удар последовал от дружеской руки».

Е.П. Ростопчиной принадлежит цикл стихов, посвященных Лермонтову. В стихотворении «Пустой альбом», написанном в ноябре 1841 г., она создала пронзительный образ трагически погибшего поэта.
Но лишь для нас, лишь в тесном круге нашем
Самим собой, веселым, остроумным,
Мечтательным и искренним он был.
Лишь нам одним он речью, чувства полной,
Передавал всю бешеную повесть
Младых годов, ряд пестрых приключений
Бывалых дней и зреющие думы
Текущия поры...
О! живо помню я тот грустный вечер,
Когда его мы вместе провожали,
Когда ему желали дружно мы
Счастливый путь, счастливейший возврат:
Как он тогда предчувствием невольным
Нас испугал! Как нехотя, как скорбно
Прощался он!.. Как верно сердце в нем
Недоброе, тоскуя, предвещало!

А еще раньше, 22 августа, через два дня после того, как до нее дошло известие о гибели Лермонтова, в стихотворении «Нашим будущим поэтам» она скорбно восклицала:
Не просто, не в тиши, не мирною кончиной, -
Но преждевременно, противника рукой -
Поэты русские свершают жребий свой,
Не кончив песни лебединой!..

Кордик Г. Портрет Евдокии Ростопчиной. 1846

Спустя год, Е.П. Ростопчина писала С.Н. Карамзиной: «Я провела несколько часов моего длинного дня, повторяя с прочувствованной правдивостью пролетающим тучам: «Тучки небесные, вечные странники». И эта нежная поэтическая песня наполнила мое сердце нежным запахом прошлого... Пустота, которую оставляют отсутствующие, дает себя жестоко чувствовать».
Она всегда хранила подаренный Лермонтовым в тот прощальный вечер альбом, где поэт оставил свое последнее посвящение ей.

ГРАФИНЕ РОСТОПЧИНОЙ

Я верю: под одной звездою
Мы с вами были рождены;
Мы шли дорогою одною,
Нас обманули те же сны.
Но что ж! — от цели благородной
Оторван бурею страстей,
Я позабыл в борьбе бесплодной
Преданья юности моей.
Предвидя вечную разлуку
Боюсь я сердцу волю дать;
Боюсь предательскому звуку
Мечту напрасную вверять...

Так две волны несутся дружно
Случайной, вольною четой
В пустыне моря голубой:
Их гонит вместе ветер южный;
Но их разрознит где-нибудь
Утеса каменная грудь...
И, полны холодом привычным,
Они несут брегам различным,
Без сожаленья и любви,
Свой ропот сладостный и томный,
Свой бурный шум, свой блеск заемный,
И ласки вечные свои.

М.Ю. Лермонтов, 1841 г.

Федотов П. Портрет Евдокии Ростопчиной. 1850-е гг.

Русская поэтесса, писательница, драматург.

Евдокия Петровна Ростопчина родилась 23 декабря 1811 года (ст. ст.) в Москве. Отец - действительный статский советник Петр Васильевич Сушков (1783-1855), мать - помещица Дарья Ивановна Пашкова (1790-1817). Девочка в возрасте 6 лет лишилась матери, отец ее был постоянно занят, поэтому воспитывалась она вместе с двумя братьями в доме своего деда по матери И.А. Пашкова. Тон воспитанию задавали бабушка и тети. Учителями маленькой Додо были многочисленные гувернеры и гувернантки. Девочка получила домашнее образование. Она знала французский, немецкий, итальянский и английский языки, училась Закону Божьему, рисованию, танцам, музыке. Будущая поэтесса в детстве много читала, знала русскую и зарубежную литературу. Любимыми писателями юной Додо Сушковой были , Шиллер, А. Шенье. Обладая хорошей памятью, живым воображеньем, знакомая с прекрасными образцами мировой литературы, Евдокия в возрасте 12 лет сама начала писать. Первые ее произведения были подражательными, незрелыми, но не лишенными таланта и оригинальности. В 1830 году с литературным творчеством семнадцатилетней девушки познакомился гость Пашковых, князь . Без разрешения автора он напечатал стихотворение Е. Сушковой «Талисман», одобренное Пушкиным и Жуковским, в альманахе «Северные цветы» за 1831 год. Так имя юной поэтессы стало известно читателям.

В семье, однако, посчитали неприличным для воспитанной светской барышни печатать стихи в журналах, и в дальнейшем произведения поэтессы появились в печати уже после 1833 года, когда Е. Сушкова вышла замуж. Ее мужем стал богатый молодой граф А.Ф. Ростопчин (1813-1892), сын известного московского градоначальника времен . Это был брак по расчету, брак по принуждению, который, однако, позволял графине избегнуть домашнего гнета. Молодые поселились в доме на Лубянке, зажили открыто и хлебосольно. Брак Ростопчиных не был счастливым, и молодая женщина находила утешение в прелестях светской жизни и в литературном творчестве.

Поэзия молодой Ростопчиной нашла благожелательный отклик как у критики, так и у читателей. Темой ее стихов были события светской жизни, тонкие душевные переживания и философские размышления молодой женщины, неудовлетворенной своей судьбой в обществе, тщетно ищущей любви и понимания. Порой ее поэзия касалась общественно-значимых тем. Так, она посвятила два своих стихотворения декабристам («Послание к страдальцам» (1827) и «Мечта» (1830). В стихах было выражено упованье на «день паденья для тирана, свободы светлый день», что дало повод находить в поэзии Ростопчиной «свободы гордый гений».

Как пишет в своем очерке о поэтессе В.Ф. Ходасевич, «изящные, легко написанные, часто импровизированные стихи ее ходят по рукам; случается, через одного из родственников - Н.П. Огарева, - попадают и в кружок . Друзья, знакомые, университетская молодежь - все остаются довольны свежестью и прелестью таланта. Стихи заучиваются наизусть». В 1836 году переехавшая из Москвы в столицу Е. Ростопчина вошла в круг петербургских литераторов, в их числе - Жуковский, Пушкин, Вяземский, Соллогуб. Ее принимали благосклонно и называли «московской Сафо». Весной 1838 года В. А. Жуковский прислал графине Ростопчиной в подарок на память альбом, принадлежавший Пушкину со словами: «Вы дополните и докончите эту книгу его. Она теперь достигла настоящего своего назначения…».

Как подруге по поэтическому цеху обаятельной и остроумной Ростопчиной посвящали свои стихотворения , Огарев, Тютчев, . С Лермонтовым поэтессу связывала мимолетная, но яркая дружба. Они познакомились в 1841 году, недолго, но много общались. Памятником их знакомству стали несколько стихотворений Ростопчиной, ее пьеса «На дорогу» и два стихотворения Лермонтова, одно из которых - "Я верю, под одной звездою мы с вами были рождены…».

Графиня была хороша собой, умна и обаятельна. Ее светская жизнь нередко становилась предметом сплетен и злословия. В 1839 году Е. Ростопчина издала книгу «Очерки большого света», однако она была проигнорирована читателями и критикой. Ею был написан также целый ряд пьес (в основном, комедий и водевилей), романы и повести. Однако проза Ростопчиной не пользовалась особым успехом у читающей публики.

Состоятельная женщина, графиня Ростопчина была добрым и щедрым человеком. Она много помогала бедным и все деньги, вырученные от издания своих сочинений, передавала князю Одоевскому для основанного им благотворительного общества.

З0-40-е годы XIX века были периодом расцвета ее творчества и успеха в литературных кругах. В 1841 году вышла первая книга стихов Е. Ростопчиной. Журналы встретили ее восторженно. Положительный и благосклонный отзыв о книге написал , критикуя, однако, поэтессу за излишнюю привязанность к светским развлечениям и сожалея, что ее думы и чувства не нашли "более обширную и более достойную сферу, чем салон".

Лучшие стихотворения Ростопчиной («Безнадежность» 1836; «Ссора» 1838; «Как должны писать женщины» 1840; « Цыганский вечер» 1847; «Болезни века» 1848; «Колокольчик», 1853; «И больно и сладко» 1854; «В майское утро» 1858; цикл «Неизвестный роман» 1848), написаны, главным образом, в жанре лирической исповеди. Около сорока произведений автора, в т.ч. «Когда б он знал», «Ветер свищет, ветер воет», - положены на музыку. В них отчетливо прослеживаются мотивы недовольства пустотой и суетностью светского аристократического общества, романтика свободы. Современники ценили поэтическое творчество Ростопчиной, в первую очередь, ее любовную лирику, за умение передать сложнейшие психологические переживания, тончайшие движения чуткой женской души.

Во время поездки в Италию в 1846 году поэтесса написала балладу «Насильный брак», в которой аллегорически осудила подчиненное положение Польши в Российской империи. Произведение вызвало недовольство государя, и поэтесса по возвращении была отлучена от петербургского света. По словам брата Ростопчиной, Евдокия Петровна "в задушевных разговорах искренно сознавала свою вину и каялась в написании этого злополучного стихотворения, которое вырвалось из-под ее пера совершенно случайно и необдуманно, под впечатлением слышанных ею заграницею ложных и вздорных толков о политическом положении Польши ". Баллада была запрещена, но стала популярным произведением всевозможных «вольнодумцев». Ростопчины же в 1849 году вынужденно переехали на постоянное жительство в Москву. Граф увлекался цыганами, балетом, посещал Английский клуб. Графиня с детьми жила обособленно на своей половине. Супруги жили в доме Е.П. Ростопчиной, матери графа, католички по вероисповеданию, женщины тяжелого нрава. Последние годы жизни писательницы были омрачены тяжелой домашней обстановкой и вынужденным сосуществованием с неприязненным и беспощадно осуждавшим ее человеком.

В Москве изменился и расширился круг знакомств писательницы. У нее стали бывать , Л.А. Мей, артисты и Самарин, И.С. Тургенев, Н.Ф. Щербина. В литературном салоне Ростопчиной всегда было оживленно. Графиня продолжала писать, но интерес к её творчеству у читателей стремительно падал. В последние годы своей жизни поэтесса категорически не принимала новые литературные течения в России, критиковала и высмеивала их в своих произведениях. В итоге она вскоре оказалась в полной творческой изоляции.

Почти в полном забвении, тяжело проболев два года, 3 декабря 1858 года в Москве графиня Евдокия Петровна Ростопчина умерла от рака. Ее прах был похоронен на Пятницком кладбище в Москве.

О творческом наследии одной из первых русских женщин-поэтесс XIX века Евдокии Петровны Ростопчиной замечательно сказал поэт и мемуарист В.Ф. Ходасевич: «Ее поэзия не блистательна, не мудра и - не глубока. Это не пышная ода, не задумчивая элегия. Это - романс, таящий в себе особенное, ему одному свойственное очарование, которое столько же слагается из прекрасного, сколько из изысканно безвкусного.<…>Но тот, кто поет романс, влагает в его нехитрое содержание всю слегка обыденную драму души страдающей, хоть и простой».

Дети

Ольга Андреевна Ростопчина (05.09.1837 - ?), была замужем за Иосифом Торниелли-Брузатти-ди-Вергано, дипломатом и итальянским посланником в Румынии.

Лидия Андреевна Ростопчина (25.10.1838 - 1915), писательница, жила в Париже, замужем не была.

Виктор Андреевич Ростопчин (12.12.1839 - 09.08.1879), граф, полковник. Был женат на Марии Григорьевне фон Рейтлингер, имели двух сыновей Бориса (р. 1874) и Виктора (р.1878).

Сочинения

Московский дом сумасшедших в 1858. - В кн.: Эпиграммы и сатира. М. - Л., 1932, т. 2; Л., 1972.

Стихотворения. Проза. Письма. М., 1986.

Талисман: Избранная лирика. Драма (Нелюдимка). Документы, письма, воспоминания. М., 1987.

Счастливая женщина. М., 1991.

Палаццо Форли. М., 1993.

(1812-1858) русская поэтесса, прозаик, драматург

Русские женщины XIX века - это особое явление в истории российской культуры. Хозяйки литературных салонов в Петербурге и Москве ревностно хранили то лучшее, что создавалось в искусстве того времени, побуждали известных деятелей и будущих знаменитостей оставлять записи в своих альбомах, приглашали к себе известных исполнителей и музыкантов, материально поддерживали живописцев, а потом скрупулезно сохраняли каждую примету времени в своих литературных записках.

Но некоторые из них и сами были достаточно незаурядными личностями, их красоту воспевали поэты и художники, а сами они оставляли для потомков не менее интересные художественные произведения (чаще всего стихи, повести, рассказы). К ним относится и светская красавица графиня Евдокия Ростопчина (урожденная Сушкова).

Она родилась в патриархальной семье, воспитывалась в богатом доме дедушки и бабушки по материнской линии, поскольку отец ее рано овдовел. Несмотря на то, что Ростопчина получила только домашнее образование, она смогла развить его благодаря книгам и путешествиям, которые она совершала после замужества. В истории сохранились сведения, что Евдокия рано начала писать стихи, но первый свой сборник опубликовала только в 1841 году, поскольку близкие не одобряли ее литературных занятий.

Чтобы освободиться от домашнего гнета, она решилась принять предложение молодого и богатого графа Андрея Федоровича Ростопчина и вышла за него замуж. В своем доме на Лубянке она принимала всю Москву, жила широко и даже отчасти не по средствам. Практически ежегодно она отправлялась в путешествия по России и за границу. Во время одного из них, в Риме, Ростопчина была увенчана лавровым венком в саду знаменитой виллы д"Эсте. В Москве Евдокию обычно окружала толпа поклонников, поскольку в браке с грубым и циничным мужем она была несчастна и одинока. Но своей известностью Ростопчина обязана не только красоте, но и незаурядному поэтическому таланту.

Возможно, поэтому в числе ее поклонников оказался и М. Лермонтов. Познакомились они через сестру детского приятеля Лермонтова по пансиону. Их сближение происходило постепенно. Восхищенный изящной красотой Ростопчиной, Лермонтов посвятил ей стихотворение «Крест на скале», которое датируется 1830 годом, а на следующий год поэт посвятил своей музе новогодний мадригал «Додо».

Однако взаимное дружеское сближение произошло лишь в последний приезд Лермонтова в Петербург в начале 1841 года. Тогда они встречались почти ежедневно в гостях у Карамзиных или в доме Ростопчиной. Но их отношениям так и не суждено было развиться. Лермонтов отправлялся в ссылку на Кавказ и на прощальном вечере больше говорил о смерти, чем о жизни, как бы предчувствуя свою гибель в недалеком будущем. На прощание он подарил Ростопчиной альбом, в который вписал посвященное ей стихотворение: «Я верю: под одною звездою... » (1841).

На гибель Лермонтова поэтесса откликнулась стихотворением «Нашим будущим поэтам» (22 августа 1841), потом создает еще ряд стихотворений, посвященных его памяти, - «Пустой альбом» (1841) и «Поэтический день» (1843).

Этих двух поэтов связывала не только внешняя симпатия, скорее всего, она была основана на глубоком духовном родстве. Недаром исследователи их творчества находят у Лермонтова и Ростопчиной общие настроения, которые выразились в стихах, близких по содержанию и оценке политической ситуации. Это особенно заметно по стихотворению Ростопчиной «Поклонникам Наполеона... » (1840) и «Последнему новоселью» Лермонтова, где оба поэта назвали Наполеона тираном.

Конечно, не следует преувеличивать общественную значимость стихотворений Ростопчиной. Хотя в 1847 году она написала балладу «Несильный брак», за которую Николай I отлучил ее от двора, поскольку бдительные цензоры якобы нашли в ней намеки на отношения Польши и России, ее считали прежде всего автором любовной лирики и салонным поэтом.

Известно, что П. Вяземский называл Ростопчину «московской Сафо». Стихи ее просты и в то же время необычайно изящны. Критика, правда, называла ее поэзию «мотыльковой», «прикованной к балам». Конечно, стихи Ростопчиной не лишены штампов. Но ведь ее поэзия интересна не стилистическим изыском, а искренностью чувств, особой задушевностью.

Евдокия Ростопчина еще до А. Ахматовой и М. Цветаевой опровергла тот уничижительный смысл, который вкладывали в определение «женская поэзия». Ее стихотворения в альбоме писательницы Смирновой-Россет соседствуют со стихами Пушкина, Лермонтова, Вяземского, Плетнева. Стихам Ростопчиной свойственна и определенная поэтическая изобразительность. Не случайно около 40 ее стихотворений положены на музыку («Когда б он знал», «Ветер свищет, ветер воет»).

На свои музыкальные вечера Ростопчина приглашала Рубини, она была знакома с А. Пушкиным, В. Жуковским. Ф. Тютчев посвятил ей стихотворение «Графине Е. П. Ростопчиной». Недаром многие из тех, кто общался с Евдокией Ростопчиной, отзывались о ней с уважением и говорили, что «... разговор ее походил на блистательный фейерверк, и собеседники были очарованы блеском ее остроумия, который мог соперничать лишь с блеском ее задушевных и томных глаз, когда она хотела кому-либо нравиться». Ростопчина находилась в переписке с А. Дюма, которому поведала о «демонизме» и «донжуанстве» юного Лермонтова.

Среди ее поэтического наследия можно отметить такие циклы тридцатых годов, как «Безнадежность» и «Ссора», которые вышли соответственно в 1836 и в 1838 годах, сборник стихов 1847 года «Цыганский вечер» и три сборника, которые Ростопчина выпустила в пятидесятые годы: «Колокольчик» (1853), «И больно, и сладко» (1854) и «В майское утро» (1858). Поражает также разнообразие жанров ее поэтического творчества: здесь есть и политические стихи, в том числе «Несильный брак», и драматические поэмы, и роман в стихах «Дневник дедушки» (1850), и комедия в стихах «Возвращение Чацкого в Москву» (1856).

Ростопчина писала не только стихи, но и прозу, в которой выразила свой взгляд на современную ей действительность. В 1838 году вышли сразу два ее произведения - «Чины и деньги» и «Поединок», в 1852-м - «Счастливая женщина», а в 1857 году - «У пристани. Роман в письмах».

К сожалению, последние годы ее жизни были омрачены тяжелой болезнью: она скончалась от рака на сорок седьмом году жизни. При этом несколько последних лет Ростопчиной пришлось жить со свекровью, которая была католичкой, поэтому осуждала светские увлечения своей невестки и выражала неудовольствие тем, что их дети воспитываются в православной вере.

Проводить в последний путь Евдокию Ростопчину собралось много людей. Студенты Московского университета на руках отнесли ее гроб на Пятницкое кладбище, где Ростопчина и была похоронена рядом со свекром.

Это была незаурядная женщина, которая оставила заметный след в культуре своего времени.

История жизни

В судьбе Додо было немыслимо разделить женщину и поэтессу, так все это сливалось в ней, порой заставляя ее саму грустить по поводу своего рождения женщиной. Необыкновенно любившая балы, обладавшая магнетической женственностью Евдокия Ростопчина еще и мастерски описала это торжество и сцену для женской роли - бал XIX столетья. Она нашла для этого события в жизни женщины яркие и поэтические краски:

А газ горит. А музыка гремит,
А бал блестит всей пышностью своею...
Хотя порой это ее пристрастие казалось ей самой довольно странным:
Зачем меня манит безумное разгулье,
И диких сходбищ рев, и грубый хохот их?..
А вот уже женщина после бала:
Ее рассыпалась коса,
И в мягких кольцах волоса
Вокруг кистей, шнурков шелковых
Причудливо сплелись, - с плечей
Упала на пол шаль, - на ней,
Близ туфель бархатных, пунцовых,
Лежит расстегнутый браслет, -
И банта радужного нет
В прозрачных складках пеньюара...
Ей приятны были все эти рюшечки и рюши, куафюры и перья, ленты и завитки, хотя и понятна их глупая и мелочная суть:
Нас, женщин, соблазняет мода:
У нас кружится голова;
Тягло работало два года,
Чтоб заплатить нам кружева;
Мы носим на оборке бальной
Оброк пяти, шести семей...

Додо Сушкова, по воспоминаниям брата, «далеко не была красавицею в общепринятом значении этого выражения. Она имела черты правильные и тонкие, смугловатый цвет лица, прекрасные и выразительные карие глаза, волосы черные, выражение лица чрезвычайно оживленное. Подвижное, часто поэтически-вдохновенное, добродушное и приветливое лицо; рост ее был средний, стан не отличался стройностью форм. Она была привлекательна, симпатична и нравилась не столько своей наружностью, сколько приятностью умственных качеств. Одаренная щедро от природы поэтическим воображением, веселым остроумием, необыкновенной памятью, при обширной начитанности на пяти языках, она обладала замечательным даром блестящего разговора и простосердечною прямотою характера при полном отсутствии хитрости и притворства, она естественно нравилась всем людям интеллигентным».
Лермонтов был особенно с ней дружен. В последний свой приезд в Петербург он встречался с ней почти ежедневно, они посвящали друг другу стихи. В лермонтовских, как всегда, было много предчувствий и неясных видений:

Я верю: под одной звездою
Мы с вами были рождены,
Мы шли дорогою одною,
Нас обманули те же сны,
Но что ж! - от цели благородной
Оторван бурею страстей,
Я позабыл в борьбе бесплодной
Преданья юности моей.
Предвидя вечную разлуку,
Боюсь я сердцу волю дать,
Боюсь предательскому звуку
Мечту напрасную вверять.

Она тоже словно что-то чувствовала, через несколько дней после его отъезда передала бабушке Лермонтова для пересылки внуку сборник своих стихов с дарственной надписью: «Михаилу Юрьевичу Лермонтову в знак удивления к его таланту и дружбы искренней к нему самому. Петербург, 20 апреля 1841». Бабушка почему-то сразу не отослала его, и Лермонтов, раздосадованный, 28 июня написал: «Напрасно вы мне не послали книгу графини Ростопчиной, пожалуйста, тотчас же по получении моего письма, пошлите мне ее сюда, в Пятигорск». Но посылка с ее книгой пришла, когда Михаила Юрьевича уже не было в живых...
Какой-то рок преследовал ее друзей... Было горько и страшно... Хотелось как-то предостеречь, все время думалось - а что же я не предупредила, не смогла как-то предугадать... Он был так молод, так многое обещал. Почему же всегда так с русскими поэтами - они умирают от чужой, злобной руки, сплетни, клеветы... Как всегда в минуты особенной печали и безысходности она обратилась к стихам. Это тоже были пророческие стихи о всех русских поэтах:

Не трогайте ее - зловещей сей цевницы!..
Она губительна... Она вам смерть дает!..
Как семимужняя библейская вдовица,
На избранных своих она грозу зовет!..
Не просто, не в тиши, не мирною кончиной -
Но преждевременно, противника рукой -
Поэты русские свершают жребий свой,
Не кончив песни лебединой!..

Кружатся, холодят душу воспоминания, в памяти всплывают мелкие детали ушедших последних вечеров, Лермонтову было особенно хорошо у Карамзиных, их дом словно соскабливал с него скорлупу. Евдокия Петровна пишет:

Но лишь для нас, лишь в тесном круге нашем
Самим собой, веселым, остроумным,
Мечтательным и искренним он был…

Поэт был особенно оживлен в этот вечер последней их встречи, как-то нервно оживлен. Перед глазами княжны встают те дни, никогда их не забудут и участники последнего, заключительного акта драмы, конец которой не всем еще был известен в тот момент:

О! Живо помню я тот грустный вечер,
Когда его мы вместе провожали,
Когда ему желали дружно мы
Счастливый путь, счастливейший возврат.
Как он тогда предчувствием невольным
Нас напугал! Как нехотя, как скорбно
Прощался он!.. Как верно сердце в нем
Недоброе, тоскуя, предвещало!

Именно после смерти Пушкина в доме Карамзиных сошлись молодые поэты Ростопчина и Лермонтов, дружба их была чистой и поэтической. Евдокию Петровну многое свяжет с этим домом - и воспоминания, и будущее... Здесь все грело ей душу, здесь думали и говорили по-русски и о России, это был ее дом... В предчувствии этого она пишет в 1838 году стихотворение, посвященное дому Карамзиных, со столь простодушным и искренним названием - «Где мне хорошо»:

Когда насытившись весельем шумным света,
Я жизнью умственной вполне хочу пожить,
И просится душа, мечтою разогрета,
Среди душ родственных свободно погостить -
К приюту тихому беседы просвещенной,
К жилищу светлых дум дорогу знаю я
И радостно спешу к семье благословенной,
Где дружеский прием радушно ждет меня.
Там говорят и думают по-русски,
Там чувством родины проникнуты сердца...
Отбросивши подчас сует и дел оковы,
Былое вспоминать готовые всегда,
Там собираются, влекомые туда
Старинной дружбою (приманкой вечно новой!)
Все те, кто песнею, иль речью, иль пером
Себя прославили, кто русским путь открыли
К святой поэзии, кто в сердце не забыли,
Что этот мирный кров был их родным гнездом,
Они там запросто и дома и спокойны,
Их круг разрозненный становится тесней,
Но много мест пустых!..
Но бури ветер знойный,
Недавно проходя над головой гостей,
Унес любимого!..

В 1856 году графине Ростопчиной исполнилось 45 лет. В Москву приехала Наталья Николаевна Пушкина-Ланская, встречалась со старыми знакомыми. Графиня Евдокия Петровна сама запросто заезжала к ним. Пушкина-Ланская вспоминала: «Сегодня утром мы имели визит графини Ростопчиной, которая была так увлекательна в разговоре, что наш многочисленный кружок слушал ее раскрыв рты. Она уже больше не тоненькая... На ее вопрос: «Что же вы ничего мне не говорите, Натали, как вы меня находите», у меня хватило только духу сказать: «Я нахожу, что вы очень поправились». Она нам рассказала много интересного и рассказала очень хорошо».
Пушкин познакомился с Ростопчиной в 1828 году, когда она еще только начала выезжать в свет. В марте 1831 года, когда Пушкины были в Москве, они вместе с Ростопчиной участвовали в санном катании, этой любимой забаве москвичей. Осенью 1836 года Ростопчина с мужем переехала в Петербург, ей так было радостно, наконец-то она могла войти в литературную стихию, столь ею любимую. Она смогла завести литературную гостиную, и Пушкин часто бывал на ее «литературных обедах», где собирались Жуковский, Вяземский и другие литераторы. Неизменно Евдокия Петровна присутствовала и на всех светских балах.

Александр Сергеевич ценил поэтический дар Ростопчиной, но, по свидетельству современника, говорил, что «если пишет она хорошо, то, напротив, говорит очень плохо». Видимо, позже Додо научилась быть интересной рассказчицей и прекрасной собеседницей. В 1858 году с умирающей сорокашестилетней Ростопчиной в Москве познакомился путешествовавший по России Александр Дюма-отец. В своих путевых заметках он записал: «Она произвела на меня тягостное впечатление; на ее прекрасном лице уже отражался тот особый отпечаток, который смерть налагает на свои жертвы... Разговор с очаровательной больною был увлекателен... Графиня пишет как прозой, так и стихами не хуже наших самых прелестных женских гениев». Федор Иванович Тютчев писал в письме, что в тот вечер Дюма стоял даже перед «милейшей Додо» на коленях...

Евдокия Петровна всегда немного бравировала своей эстетической независимостью в поэзии, в которой нет места политике. Она говаривала: «Я - женщина, и многое политическое и дипломатическое мне всегда останется чуждым». Но именно из-под ее пера вышло одно из самых значительных патриотических стихотворений после Крымской войны. Оплакивая гибель многих в этой войне, и прежде всего гибель Андрея Николаевича Карамзина, сына знаменитого историка, который был отцом двух внебрачных ее дочерей, она писала:

Мир вам, отечества сыны!..
Внемли, о Боже, их моленья,
Пусть эти жертвы примиренья
Нам будут свыше сочтены!
Пусть луч их славы неземной
Блестит зарей нам беззакатной,
Пусть наши слезы благодатной
На Русь ниспошлются росой!..

В 1850-е годы в литературном мире все изменилось. Додо потолстела и не очень уже увлекалась балами. На небосклоне женской поэзии появились новые звездочки, и она, как всегда, соперничала именно с ними, выделяя женский Парнас из всей русской литературы. Графиня, негодуя, пишет М.П. Погодину: «Первый задел меня Белинский... Меня принесли в жертву на алтаре, воздвигнутом г-же Ган... Потом меня уничтожали в пользу Павловой, Сальяс, наконец - Хвощинской». Она чувствовала себя несколько уязвленной, литература превращалась в арену сражения талантов, в работу для журналов, наконец, в жертвенник общества. Она же все еще жила в тех годах, когда к литературе относились восторженно, ей служили, помимо посещения балов и света или в промежутках между ними, но служили искусству, а не общественной пользе. И она ощущала себя жрицей этого уже ушедшего бескорыстного служения:

Пусть храм твой смертными покинут,
Пусть твой треножник опрокинут,
Но староверкой прежних дней
Тебя, в восторге убеждений,
О, мать высоких песнопений,
Я песнью чествую своей!

Едкий и часто злой Ходасевич писал, что она «наивно выделяла женскую литературу из литературы вообще, как и поэзии, точно на балу, соперничала она прежде всего с женщинами», при этом «решительно она не понимала, где кончается свет и начинается литература». Это ли не еще одно свидетельство того, что она и в литературе осталась женщиной, красивой, восторженной, открытой и доброжелательной, сумевшей сохранить дружбу двух гениев, что само по себе заслуга для женщины, дружбу бескорыстную, восторженно-творческую, честную и преданную. В отличие от Ходасевича, Ростопчина была искренне добра и не тщеславна, она писала, что в литературе стремится сохранить верность собственному пути, обрести «широкую благодать настоящей веры, коей признак есть терпимость и любовь, а не хула и анафема».

Из романа в стихах «Дневник девушки»

Любя его, принадлежать другому!..
И мне в удел сей тяжкий долг избрать?
Мне, изменя обету дорогому,
Иной обет пред алтарями дать?..
Жестокие!.. Они не понимают,
Что буду я, их воле покорясь;
Судьбой моей они располагают,
Ни чувств моих, ни сердца не спросясь!
Могу ли я забыть любовь былую...
Заменит ли одна рука моя
Привязанность и преданность прямую?..
Позволено ль коварством подкупным
Обманывать искателя младого
И заплатить за жар огня святого
Кокетством лишь расчетливым одним!..
Когда во мне, любовью ослепленный,
Он думает сочувствие сыскать,
Должна ли я, играя им надменно,
Безумные мечты его питать?..
Должна ли я надеждою напрасной
Его привлечь, в нем сердце упоить,
Его на миг блаженством озарить,
Чтоб, ложь презрев, он вправе был несчастный,
Проклятием меня обременить?..
Ах, нет! Грешно и низко бы то было!..
Доверие — святыня!.. Горе той,
Кто, не поняв измены первой силу,
Сомнениям предаст весь век чужой!
Но я, любви я слишком цену знаю,
Чтоб ею мне бессмысленно шутить!
Я не могу другого полюбить,
Но искренно в нем чувство уважаю!
Победу я заметила свою
Без радости, без гордости сердечной...
И клятву я самой себе даю.
Люблю к тому остаться верной вечно!

Оригинал записи и комментарии на