Основные мотивы лирики А.Блока. Сочинение «Лирика Александра Блока

Одной из главных особенностей романтического ис­кусства, в том числе символизма, является устремленность к высоким духовно-нравственным, социальным и эстети­ческим идеалам и восприятие действительности, со всеми ее противоречиями, достоинствами и несовершенствами, в свете этих идеалов. Для Александра Блока с самого начала и до конца творческого пути многое значили романтичес­кие идеалы Вечной Женственности и Христа. Разумеется, со временем содержание этих идеалов в творчестве Блока не оставалось неизменным, как не оставалось неизменным отношение к ним поэта, особенно к Христу.

Говоря в письмах к Андрею Белому о Ней, Блок имел в виду Душу Мира, Вечную Женственность, которая в его стихах представала как Прекрасная Дама. Ее образ в лирике юного поэта символизировал неразрывность его любви к красоте земной женщины и красоте Вечной Женственнос­ти, знаменовал гармонию природы и культуры, чувствен­ного и духовного восприятия мира. Блок до конца своих дней оставался верен идеалу Прекрасной Дамы, ее отсветы и отзвуки чувствуются в образах Коломбины, Незнакомки, снежной Девы, Фаины, Кармен, Изоры, Катьки из «Две­надцати» и, конечно, Руси, России.

Ощущение исторических перемен, которых с таким нетерпением ждал Блок в революционный 1905 год, поро­дило в его творчестве новые темы. В его поэзии послышал­ся язык улицы, мелодии городских окраин, зашумела жизнь повседневная.

В лирическом предисловии к сборнику «Земля в снегу» Блок прочеркивает восходящий путь своей поэзии, неумо­лимую логику выпущенных своих трех книг: «Стихи о Прекрасной Даме» - ранняя утренняя заря. . «Нечаянная радость» - первые жгучие и горестные восторги, первые страницы книги бытия... И вот «Земля в снегу». Плод горестных восторгов, чаша горького вина, когда безумец потеряет дорогу, - уж не вы ли укажете ему путь? Не принимаю - идите своими путями. Я сам знаю страны света, звуки сердца, лесные тропинки, глухие овраги, огни в избах моей родины, яркие очи моей спутницы. Но не победит и Судьба. Ибо в конце пути, исполненного паде­ний, противоречий, горестных восторгов и ненужной тоски, расстилается одна вечная и бескрайняя равнина - изначальная родина, может быть, сама Россия...»

Так в лирических образах блоковской прозы возникает основная тема его стихов - «тема о России».

Блок находится в центре перелома, общеевропейского политического кризиса, в конечном счете приведшего к первой мировой войне и межреволюционной реакции в России. Россия, «вырвавшись из одной революции, жадно смотрит в глаза другой...»

Испепеляющие годы! Безумья ль в вас, надежды ль весть? От дней войны, от дней свободы - Кровавый отсвет в лицах есть.

Тема родины, России захватывает Блока всецело. Ощу­щение отчизны как живого существа сливается со сверх­чувством жгучей любви. Личная трагедия одиночества под­нимается до уровня трагедии народа. «В поэтическом ощущении мира нет разрыва между личным и общим», - говорит поэт.

От своих предшественников Блок отличается тем, что к судьбе России он подходит не как мыслитель, с отвле­ченной идеей, а как поэт - с интимной любовью. Напи­саны они в угарное время увлечений, но несут на себе печать объективизма, красивого спокойствия и эстетизма правды. Пропитаны они и современными ужасами, но остались в сфере и атмосфере идейного равновесия и умного такта

Утонченное мастерство совпадает в стихах о России со всем богатством творческого опыта и достигает истинной классичности Любовь, муки, мудрость, вся сложность чувств современного лирика соединены в них с величест­венной, в веках теряющейся духовной генеалогией.

Образ родины в русской литературе обычно ассоции­ровался с образом матери. Блок связывает его с образом молодой красавицы, невесты, жены, тем самым придавая ему глубоко интимный, любовный характер («Твои мне слезы ветровые - как слезы первые любви"»), и в то же время - с вечной и нетленной красотой Прекрасной Дамы, Мировой Души, мировой гармонии. В блоковском образе родины - полной сил и страсти женщины, наделенной «разбойной красой», - интимно-личное неотделимо от вселенского, чувственное - от духовного, национальное - от общечеловеческого, природное - от культурных тради­ций, высокое - от будничного. В свете романтического идеала родина предстает не только поэтической, одухотво­ренной, прекрасной, нетленной, но и нищей - с серыми избами, расхлябанными дорогами, острожной тоской, глу­хой песней ямщика. Чувство живой нетленной красоты родины помогает Блоку верить в ее будущее, в то, что она преодолеет все тяготы и препятствия на своем трудном пути.

В небольшом цикле «На поле Куликовом» (1908 г.), состоящем из пяти стихотворений, Блок достигает вершин русской классики. Поднимаясь над условностями школ и направлений, гений Блока достигает своего апогея.

Река раскинулась. Тенет, грустит лениво И моет берега.

Над скудной глиной желтого обрыва В степи грустят стога.

Спокойное любование широтой родной природы ме­няется порывом выражения кровного единения с Россией в острый драматический момент:

О, Русь моя! Жена моя! До боли Нам ясен долгий путь!

Я не первый воин, не последний, Долго будет родина больна. Помяни ж за раннею обедней Мила друга, светлая жена!

Блок проводит аналогии между двумя важнейшими моментами русской истории: событиями на Куликовом поле и сложной социально-политической и революцион­ной ситуацией начала XX века.

Опять над полем Куликовым Взошла и расточилась мгла, И, словно облаком суровым, Грядущий день заволокла.

Он надеется, что тяжелый путь во мгле, «в тоске безбрежной», бесстрашно будет пройден: «Домчимся. Оза­рим кострами степную даль». Разум и духовность сразятся со всем, что делает жизнь грязной, пошлой, беспросветной. «Но узнаю тебя, начало высоких и мятежных дней!» Только в неуспокоенности и движении к добру видит автор смысл существования: «Не может сердце жить покоем...» Блок часто подчеркивает, что цена победы - кровь. Кровь сопутствует свету. «Закат в крови!» Звучит призыв к дейст­вию:

И венный бой! Покой нам только снится

Сквозь кровь и пыль...

Летит, летит степная кобылица

И мнет ковыль...

У Гоголя Россия - тройка, несущаяся вдаль, у Блока она «степная кобылица» и та же тройка. В записях к стихотворению «Я пригвожден к трактирной стойке...» Блок пишет об этом образе: «Слышите ли вы задыхающий­ся гон тройки? Это Россия летит неведомо куда - в сине-голубую пропасть... Видите ли вы ее звездные очи - с мольбой, обращенной к нам: «Полюби меня, полюби красоту мою". » Кто же проберется навстречу летящей тройке тропами тайными и мудрыми, кротким словом остановит взмыленных коней, смелой рукой опрокинет демонского ямщика...»

Стихотворение «Россия» (1908 г.) звучит как признание в любви нищей, но прекрасной Родине. Чистота и непод­дельность народной силы питают надеждой:

И невозможное возможно, Дорога долгая легка...

Все стихи зрелого Блока написаны от лица сына «страшных лет России», обладающего отчетливой истори­ческой памятью и обостренным предчувствием будущего.

Из низких нищих деревень Не счесть, не смерить оком, И светит в потемневший день Костер в лугу далеком.

Поэт писал, что «перед русским художником вновь стоит неотступно вопрос пользы. Поставлен он не нами, а русской общественностью, в ряды которой возвращаются постепенно художники всех лагерей. К вечной заботе ху­дожника о форме и содержании присоединяется новая забота о долге, о должном и не должном в искусстве». К проблеме искусства и жизни обращается Блок и в поэти­ческой практике, полемически утверждая, что жизнь выше искусства:

Я хотел бы,

Чтобы вы влюбились в простого человека, Который любит землю и небо Больше, чем рифмованные и нерифмованные Речи о земле и небе.

Решение этого сложнейшего вопроса неотделимо для Блока от проблемы народности искусства, потому что именно в народном творчестве совпали польза и красота (например, в рабочих песнях, неразрывно связанных с ритмом труда). Таким образом, ставя вопросы о пользе искусства, о долге художника, Блок в конечном счете приходит к выводу, что долг современного художника - стремиться к той вершине, «на которой чудесным образом подают друг другу руки заклятые враги: красота и польза».

В Блоке как бы истекают силы великой русской лите­ратуры. За спиною Блока - путь ее страданий, на котором было все: и искус чистого мастерства, и проповедничество, и сатира, желание спасения в реализме и отлеты от него, попытки познать глубины страха и глубины святости, и даже дерзкие опыты споров с Евангелием, переписывания Евангелия. Все это потребовало такого напряжения и такой отдачи, что русская литература подошла к Блоку, как бы испробовав все, - ноты восторга еще слышались в ней, но верх брала уже иная музыка.

Переход из XIX века в XX - из века «железного», как называл его Блок, в век еще более железный для поэта все равно что переход с освещенной солнцем стороны на неосвещенную сторону. Блок творит как бы в атмосфере затмения.

Двадцатый век.. Еще безумней, Еще страшнее жизни мгла (Еще чернее и огромней Тень Люциферова крыла).

Лирика Блока - это художественная первооснова и первооткрытие той идеи, которая реально, а не декларатив­но легла впоследствии в основу литературы послеоктябрь­ской, революционной, ибо в этой лирике действительно выразилась революция как состояние души. Поэтому линия Блока в советской литературе есть линия не поли­тического, а прежде всего поэтического, художественного принятия Октябрьской революции, причем не в ее лозунгах и декларациях, но в ее существе. Весной 1918 года Блок писал, что «пора перестать прозевывать совершенно свое­обычный, открывающий новые дали русский строй души. Он спутан и темен иногда; но за этой тьмой и путаницей, если удосужитесь в них вглядеться, вам откроются новые способы смотреть на человеческую жизнь».

Трагическое предощущение «неслыханных перемен, невиданных мятежей» пронизывает все творчество Александра Блока, от первых, еще туманных стихов о сказочной птице Гамаюн, которая «вещает казней ряд кровавых, и трус, и голод, и пожар», до последних его поэм «Скифы» и «Двенадцать». Смятение поэта перед мрачной «тенью Люциферова крыла» отразилось и в «камерной» любовной лирике. Недаром печальной тенью пройдет через нее бедная Офелия, не выдержавшая жестокого испытания жизнью.

Размышляя о любовной лирике древнеримского поэта Катулла, Блок писал: «. личная страсть Катулла, как страсть всякого поэта, была насыщена духом эпохи; ее судьба, ее ритмы, ее размеры, так же, как ритм и размеры стихов поэта, были внушены ему его временем; ибо в поэтическом ощущении мира нет разрыва между личным и общим; чем более чуток поэт, тем неразрывнее ощущает он «свое» и «не свое «; поэтому в эпохи бурь и тревог нежнейшие и интимнейшие стремления души поэта также переполняются бурей и тревогой».

Лирика Блока почти вся циклична, то есть организована в композиционно завершенные конструкции. Но это вовсе не похоже на естественную цикличность, например, лирики Тютчева, которая складывалась под влиянием жизни, никак не предусмотренной и не подготовленной заранее автором.

Лирика Блока — это не только отражение событий, но и опережение событий, это — книга, строя которую, поэт словно бы пересоздавал собственную душу, самого себя. Может быть, именно в этом и таится секрет той загадочности Блока, о которой писал в свое время Ю. Тынянов: «Как человек он остается загадкой для широкого литературного Петрограда, не говоря уже о всей России. Но во всей России знают Блока, как человека, твердо верят определенности его образа, и если случится кому видеть хоть раз его портрет, то уже чувствуется непреложное с ним родство». 23 декабря 1913 года поэт записал в дневнике: «Совесть как мучит! Господи, дай силы, помоги мне!» Это восклицание — ключ ко всей поэзии Блока. Совесть была нравственно-этическим и эстетическим определяющим фактором его творчества. Без нее не понять и любовной лирики Блока.

В любовной лирике отчетливо... отразились моменты его нравственно-идейного развития: юношеские стихи, напоминающие раннего Лермонтова; затем период «Прекрасной Дамы» с его мистическим идеализмом, угар увлечений «Снежной Маской» и «Кармен «; и, наконец, возрождение любви настоящей, которое приходит к поэту вместе с обретением России. Не случайно, в этот период неотличимо сливаются стихи, написанные о своем интимном чувстве, и стихи о России, которую сам поэт называет Женой: «О Русь моя! Жена моя! «

Первую книгу своих стихов Александр Блок назвал «Ante lucem» («Перед светом «)

Пусть светит месяц — ночь темна. Пусть жизнь приносит людям счастье,- В моей душе любви весна Не сменит бурного ненастья. Ночь распростерлась надо мной И отвечает мертвым взглядом На тусклый взор души больной, Облитой острым, сладким ядом. И тщетно, страсти затая, В холодной мгле передрассветной Среди толпы блуждаю я С одной лишь думою заветной: Пусть светит месяц — ночь темна. Пусть жизнь приносит людям счастье.- В моей душе любви весна Не сменит бурного ненастья.

Усталый от дневных блужданий Уйду порой от суеты Воспомнить язвы тех страданий, Встревожить прежние мечты. Когда б я мог дохнуть ей в душу Весенним счастьем в зимний день! О, нет, зачем, зачем разрушу Ее младенческую лень? Довольно мне нестись душою К ее небесным высотам, Где счастье брезжит нам порою, Но предназначено — не нам.

Это стихи, конечно, очень юного человека, которому хочется казаться уже пожившим, перестрадавшим. Они напоминают раннюю лирику Лермонтова с ее бурями и страданиями. Но если у Лермонтова страдания были невымышленными, то для Блока они во многом еще книжного происхождения, хотя в самом интересе к ним ощущается душа, предрасположенная к страданию, которая непременно узнает его. Однако вскоре Лермонтова как поэтический ориентир сменяет А. Фет:

Дышит утро в окошко твое, Вдохновенное сердце мое, Пролетают забытые сны, Воскресают виденья весны, И на розовом облаке грез В вышине чью-то душу пронес Молодой, народившийся бог. Покидай же тлетворный чертог, Улетай в бесконечную высь, За крылатым виденьем гонись, Утро знает стремленье твое, Вдохновенное сердце мое!

Начало жизни Александра Блока (1880–1921) не предвещало того драматического напряжения, каким она будет исполнена в его зрелые годы. Поэт впоследствии писал в одной статье о «музыке старых русских семей», в этих словах звучала благодарная память об атмосфере дома, где рос он сам, о «светлом» деде с материнской стороны – Андрее Николаевиче Бекетове, знаменитом ботанике и либеральном ректоре Петербургского университета, как и вся семья, души не чаявшем во внуке. Бекетовы были неравнодушны к литературе, не только много читали, но и сами писали стихи и прозу или, во всяком случае, занимались переводами.

Одно из первых стихотворений, выученных мальчиком наизусть, – «Качка в бурю» Якова Полонского. Оно, может быть, привлекло его потому, что в некоторых строфах словно бы отразилась беспечальная обстановка его собственного детства:

Свет лампады на подушках;

На гардинах свет луны…

О каких-то все игрушках

Золотые сны.

Ребенком было весело декламировать выразительные строки о налетевшем шквале:

Гром и шум. Корабль качает;

Море темное кипит;

Ветер парус обрывает

И в снастях свистит.

Взрослым же Блок оказался свидетелем огромных и грозных исторических бурь, которые то окрыляли его поэзию, то перехватывали ее дыхание.

Поначалу он писал лирические стихи, где было ощутимо влияние и Жуковского, и Полонского, и Фета, и Апухтина – поэтов, далеких от «злобы дня». Но летом 1901 года студентом Петербургского университета Блок познакомился с лирикой оригинального философа Владимира Соловьева и почувствовал в ней нечто близкое тому «волнению беспокойному и неопределенному», которое начинал испытывать сам. Близкий поэтам, которым подражал юноша, Соловьев, однако, резко отличался от них смутным, мистически окрашенным, но напряженным и грозным предчувствием каких-то близящихся мировых потрясений. «О Русь, забудь былую славу. Орел двуглавый сокрушен…» – пророчил он еще в «тихое» царствование Александра III, хотя причину гибели империи усматривал в грядущем нашествии азиатских племен.

Поэт-философ оказался предтечей русского символизма, верившего, что действительность, окружающая жизнь – это лишь некий покров, за которым скрывается что-то неизмеримо более значительное. «…Все видимое нами – только отблеск, только тени от незримого очами», – писал Соловьев. Реальные же события и явления трактовались как символы – знаки, сигналы, подаваемые о происходящем в ином, идеальном мире.

Под влиянием соловьевских стихов и теорий увлечение Блока дочерью знаменитого ученого, Любовью Дмитриевной Менделеевой, жившей по соседству с бекетовской подмосковной усадебкой Шахматово, принимает мистически-таинственный, экзальтированный характер. Сказочно преображается, мифологизируется и сама «статная девушка в розовом платье, с тяжелой золотой косой», какой она предстала перед поэтом, и вся окружающая среднерусская природа, ближний лес и холмы, за которыми располагалось менделеевское Боблово:

Ты горишь над высокой горою,

Недоступна в Своем терему…

Восторженному влюбленному чудится, что девушка, знакомая с детских лет (и вскоре, в 1903 году, ставшая его женой), таинственно связана с воспетой Соловьевым Вечной Женственностью, Софией, Мировой Душой, грядущей в мир, чтобы чудесно преобразить его. Встречи с возлюбленной, томительное их ожидание, размолвки и примирения истолковываются мистически и приобретают неожиданные очертания, остро драматизируясь и полнясь глухой тревогой, порождаемой разнообразными соприкосновениями с действительностью.

Блок, как сказано в его стихах этой поры, «жизнью шумящей нестройно взволнован». Тут и смутно ощущаемый разлад в мирном прежде бекетовском семействе, и напряженные, трудные отношения с отцом – профессором Варшавского университета А. Л. Блоком, талантливым ученым, но крайне неуравновешенным человеком. А главное, как ни сторонится юный поэт политики, бурных студенческих сходок, как ни далека от него крестьянская жизнь и порой возникающие где-то в ближних селах волнения, как ни высокомерен тон его стихов о том, что «кругом о злате и о хлебе народы шумные кричат», – «шум» этот все же в какой-то мере влияет на рисующиеся Блоку картины конца света и истории, приближения Страшного Суда.

Будет день, и распахнутся двери,

Вереница белая пройдет.

Будут страшны, будут несказанны

Неземные маски лиц…

В более позднем блоковском стихотворении на образ Мадонны, создаваемый в келье иконописца, ложатся «огнекрасные» отсветы близящейся грозы. Нечто похожее происходит и в первой книге поэта «Стихи о Прекрасной Даме», где тоже «весь горизонт в огне» и образ героини претерпевает самые разные метаморфозы, то озаряясь нездешним светом, то настораживая и пугая:

Убегаю в прошедшие миги,

Закрываю от страха глаза,

На листах холодеющей книги -

Золотая девичья коса.

Надо мной небосвод уже низок,

Темный сон тяготеет в груди.

Мой конец предначертанный близок,

И война, и пожар – впереди.

Конкретная портретная черточка, делавшая в других стихах образ возлюбленной особенно пленительным («Молодая, с золотой косою, с ясной, открытой душою…»), тут оборачивается тревожным видением, чувственным соблазном, который грозит и душевным мраком, «темным сном», и чередой катастрофических событий.

Говоря о естественности сближения автора «Стихов о Прекрасной Даме» с так называемыми молодыми символистами (в отличие от старших – К. Бальмонта, В. Брюсова, 3. Гиппиус, В. Иванова, Д. Мережковского, Ф. Сологуба), Борис Пастернак писал, что в ту пору, на рубеже XIX и XX веков, «символистом была действительность, которая вся была в переходах и брожении; вся что-то скорее значила, нежели составляла, и скорее служила симптомом и знамением, нежели удовлетворяла». И сам Блок уже на исходе жизни утверждал, что символисты «оказались по преимуществу носителями духа времени».

Однако в отличие от других «молодых» – Андрея Белого (Бориса Николаевича Бугаева) и Сергея Соловьева (племянника поэта-философа) – Блок был меньше связан умозрительными построениями В. Соловьева. Перечитывая «Стихи о Прекрасной Даме», Пастернак отмечал в них «сильное проникновение жизни в схему». Уже в стихах 1901 года «Брожу в стенах монастыря…» говорилось:

Мне странен холод здешних стен

И непонятна жизни бедность.

Меня пугает сонный плен

И братий мертвенная бледность.

В то время как блоковская книга была воспринята как одно из программных произведений символизма, сам автор начинал, по его собственным словам, искать «на другом берегу» и временами даже резко, вызывающе отмежевывался от «братий». «Монастырские» нравы символистского круга, имитация религиозной экзальтации, ложная многозначительность (или, по блоковскому выражению, «истерическое захлебывание „глубинами“, которые быстро мелеют, и литературное подмигивание») были едко осмеяны поэтом в нашумевшей пьесе «Балаганчик».

Лирика А. Блока

Александр Блок был романтическим поэтом не только по системе отображения
жизни, но и по духу ее восприятия. Он творил в порыве вдохновения, и эта способность осталась у него на всю жизнь.
Через душу А. Блока прошли все потрясения его времени. Лирический герой его
произведений заблуждался, радовался, отрицал, приветствовал. Это был путь поэта к людям, путь к воплощению в своем творчестве человеческих радостей и страданий. Создав в юношескую пору восхитительные по своей идейной целостности "Стихи о Прекрасной Даме", где все овеяно атмосферой мистической тайны и совершающегося чуда, Блок покорит читателей глубиной, искренностью чувства, о которой поведал его лирический герой. Мир Прекрасной Дамы будет для поэта той высочайшей нормой, к которой, по его мнению, должен стремиться человек. Но в своем стремлении ощутить полноту жизни лирический герой А. Блока спустится с высот одинокого счастья, красоты. Он окажется в мире реальном, земном, который назовет "страшным миром". Лирический герой будет жить в этом мире, подчинив свою судьбу законам его жизни. Рабочим кабинетом А. Блока станет город - петербургские площади и улицы. Именно там родятся мотивы его стихотворения "Фабрика", которое прозвучит неожиданно остро даже для самого поэта. Перед нами мир социальной несправедливости, мир социального зла. Оттуда, из "жолтых окон", "недвижный кто-то, черный кто-то людей считает в тишине", идущих на фабрику. Это хозяева жизни и "измученные спины" угнетенного народа. Так поэт четко разделяет людей на тех, кто работает, и тех, кто присваивает себе их труд. Впервые в своем творчестве Блок так резко, недвусмысленно заявил тему народного страдания. Но перед нами не только угнетенные люди. Эти люди еще и унижены:

"И в желтых окнах засмеются, что этих нищих провели".
И от этого страдания лирического героя усугубляются.

Тема униженного обездоленного человека получает свое дальнейшее развитие в
стихотворении "На железной дороге". Железная дорога здесь - это образ-символ. Перед нами железная дорога жизни, лишенная доброты, человечности, духовности. По этой дороге едут люди, мелькают в окнах вагона их лица - "сонные, с ровным взглядом", безразличные ко всему. А "под насыпью, во рву некошенном", образ униженной женщины, раздавленной колесами этой жизни, образ униженной духовности. Вот эволюция, которую претерпевает женский образ в лирике Блока, - от возвышенной Прекрасной Дамы до существа, уничтоженного "страшным миром".
Картины этого бездуховного мира проходят перед читателем в стихотворении
"Незнакомка": "пьяные окрики", "испытанные остряки" в котелках, пыль переулков, "сонные лакеи", "пьяницы с глазами кроликов" - вот, где приходится жить лирическому герою. Все это туманит сознание человека и правит его судьбой. И лирический герой одинок. Но вот появляется Незнакомка:
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
Вглядываясь в нее, лирический герой хочет понять, кто перед ним, он пытается
разгадать его тайну. Для него это означает познать тайну жизни. Незнакомка здесь - некий идеал красоты, радости, а поэтому преклонение перед ней означает преклонение перед красотой жизни. И лирический герой видит "берег очарованный и очарованную даль", то, чего жаждет его душа. Но стихотворение заканчивается трагично: поэт понимает всю иллюзорность своей мечты познать истину ("Я знаю: истина в вине") .
Эта трагедия получает свое дальнейшее развитие в стихотворении "Я пригвожден к
трактирной стойке". Его "душа глухая... пьяным пьяна... пьяным пьяна... ". Лирический герой живет с чувством гибели, смертельной усталости:

Я пьян давно. Мне все равно.
Вон счастие мое - на тройке
В сребристый дым унесено...

"Страшный мир" не только вокруг, он и в душе лирического героя. Но поэт найдет в
себе силы, чтобы прийти к пониманию своего пути в жизни. Об этом его поэма
"Соловьиный сад". Как жить? Куда идти? "Наказанье ли ждет или награда? "
Лирический герой бежит из этого мира, потому что душа не может не слышать, а
совесть не даст возможность обрести счастье вдвоем. И поэт вновь возвращается в жизнь,полную труда, лишений, обездоленности:

Я вступаю на берег пустынный,
Где остался мой дом и осел.

Но лирический герой уже не находит своего дома, навсегда утеряно то, чем он жил
прежде. Счастья нет там, в соловьином саду, но его нет и здесь. И поэт испытывает
мучительную трагедию раздвоения: раздвоены разум и душа, ум и сердце. А вместе с этим приходит и осознание невозможности счастья в этом мире. Но за этим скрыта глубокая авторская мысль: выбор сделан правильно, так как герой принес себя в жертву долгу. А по мнению Блока, жертва во имя жизни - это священная жертва. И поэт не жалеет того, что он сделал.
Наверное, поэтому и финал жизни самого Александра Блока будет трагичным, так
как он, как и его лирический герой, принесет себя в священную жертву во имя новой жизнии новой России.

Трагическое предощущение “неслыханных перемен, невиданных мятежей” пронизывает все творчество Александра Блока, от первых, еще туманных стихов о сказочной птице Гамаюн, которая “вещает казней ряд кровавых, и трус, и голод, и пожар”, до последних его поэм “Скифы” и “Двенадцать”. Смятение поэта перед мрачной “тенью Люциферова крыла” отразилось и в “камерной” любовной лирике. Недаром печальной тенью пройдет через нее бедная Офелия, не выдержавшая жестокого испытания жизнью.

Размышляя о любовной лирике древнеримского поэта Катулла, Блок писал: “. личная страсть Катулла, как страсть всякого поэта, была насыщена духом эпохи; ее судьба, ее ритмы, ее размеры, так же, как ритм и размеры стихов поэта, были внушены ему его временем; ибо в поэтическом ощущении мира нет разрыва между личным и общим; чем более чуток поэт, тем неразрывнее ощущает он “свое” и “не свое “; поэтому в эпохи бурь и тревог нежнейшие и интимнейшие стремления души поэта также переполняются бурей и тревогой”.

Лирика Блока почти вся циклична, то есть организована в композиционно завершенные конструкции. Но это вовсе не похоже на естественную цикличность, например, лирики Тютчева, которая складывалась под влиянием жизни, никак не предусмотренной и не подготовленной заранее автором.

Лирика Блока – это не только отражение событий, но и опережение событий, это – книга, строя которую, поэт словно бы пересоздавал собственную душу, самого себя. Может быть, именно в этом и таится секрет той загадочности Блока, о которой писал в свое время Ю. Тынянов: “Как человек он остается загадкой для широкого литературного Петрограда, не говоря уже о всей России. Но во всей России знают Блока, как человека, твердо верят определенности его образа, и если случится кому видеть хоть раз его портрет, то уже чувствуется непреложное с ним родство”. 23 декабря 1913 года поэт записал в дневнике: “Совесть как мучит! Господи, дай силы, помоги мне!” Это восклицание – ключ ко всей поэзии Блока. Совесть была нравственно-этическим и эстетическим определяющим фактором его творчества. Без нее не понять и любовной лирики Блока.

В любовной лирике отчетливо отразились моменты его нравственно-идейного развития: юношеские стихи, напоминающие раннего Лермонтова; затем период “Прекрасной Дамы” с его мистическим идеализмом, угар увлечений “Снежной Маской” и “Кармен “; и, наконец, возрождение любви настоящей, которое приходит к поэту вместе с обретением России. Не случайно, в этот период неотличимо сливаются стихи, написанные о своем интимном чувстве, и стихи о России, которую сам поэт называет Женой: “О Русь моя! Жена моя! “

Первую книгу своих стихов Александр Блок назвал “Ante lucem” (“Перед светом “)

Пусть светит месяц – ночь темна. Пусть жизнь приносит людям счастье,- В моей душе любви весна Не сменит бурного ненастья. Ночь распростерлась надо мной И отвечает мертвым взглядом На тусклый взор души больной, Облитой острым, сладким ядом. И тщетно, страсти затая, В холодной мгле передрассветной Среди толпы блуждаю я С одной лишь думою заветной: Пусть светит месяц – ночь темна. Пусть жизнь приносит людям счастье.- В моей душе любви весна Не сменит бурного ненастья.

Усталый от дневных блужданий Уйду порой от суеты Воспомнить язвы тех страданий, Встревожить прежние мечты. Когда б я мог дохнуть ей в душу Весенним счастьем в зимний день! О, нет, зачем, зачем разрушу Ее младенческую лень? Довольно мне нестись душою К ее небесным высотам, Где счастье брезжит нам порою, Но предназначено – не нам.

Это стихи, конечно, очень юного человека, которому хочется казаться уже пожившим, перестрадавшим. Они напоминают раннюю лирику Лермонтова с ее бурями и страданиями. Но если у Лермонтова страдания были невымышленными, то для Блока они во многом еще книжного происхождения, хотя в самом интересе к ним ощущается душа, предрасположенная к страданию, которая непременно узнает его. Однако вскоре Лермонтова как поэтический ориентир сменяет А. Фет:

Дышит утро в окошко твое, Вдохновенное сердце мое, Пролетают забытые сны, Воскресают виденья весны, И на розовом облаке грез В вышине чью-то душу пронес Молодой, народившийся бог. Покидай же тлетворный чертог, Улетай в бесконечную высь, За крылатым виденьем гонись, Утро знает стремленье твое, Вдохновенное сердце мое!

(Пока оценок нет)

Сочинения по темам:

1. Поэзия Александра Блока – это поэзия серебряного века. Блок жил и творил на рубеже веков и полюбился нам как поэт...