Чечня воспоминания медиков. Медицинский отряд специального назначения (мосн) в чечне

Наш спецкорреспондент Ярослава Танькова три недели проработала в Ханкале, в военном госпитале №22

Изменить размер текста: A A

Чеченских бойцов не любят. Даже своих

Обед. Большая часть наших подопечных ходячая, хоть и с загипсованными конечностями. В опустевших палатах остаются лежачие. Многие ждут нашей помощи. Быстренько вливаю молочный суп и запихиваю кашу с салом в одного бойца. На очереди чеченский боец-ампутант - без обеих ног. Совсем молодой парнишка из чеченского спецназа. В бою взрывом ноги по колено оторвало. Если бы сразу оперировали, - можно было бы выше колена спасти. Но пока из леса выбирались - кость гнить пошла. Пришлось отхватить «под корень». Даже сидеть не может.

Начинаю кормить. Молочный суп съедает. От второго отказывается наотрез - мусульманину сало нельзя.

Ну хоть кашу съешь!

Отворачивается. Начинаю уговаривать: «Ты - воин. Тебе можно. Ты же много крови потерял». Ни в какую. Вот блин!

Через час я за пределами госпиталя - в продуктовом магазине военного городка. Здесь всегда громадные очереди - магазинов-то всего три. Вытаскиваю из кармана ворох записочек с завернутыми деньгами - заказы от бойцов, чего надо купить. Под конец интересуюсь, есть ли говяжья колбаса. Увы, нет. Бегу искать. А то мои мусульмане с голоду окочурятся. Пока все нахожу, проходит час.

Ты где столько пропадала? - интересуется моя напарница Лена.

Да вот, пока «чехам» нашим колбасу говяжью нашла...

А по мне, так чтоб они сдохли все!

Ну, Леночка, они же не боевики, на нашей стороне воюют. Фээсбэшники же их трясли, когда они поступили, все выяснили. Им и так досталось.

Не могу. Все равно всех их ненавижу.

Я не спорю. У Ленки муж - офицер в подбитом над Ханкалой вертолете погиб и сестра. Она работала, как и Лена, санитаркой. Теперь на ее шее трое детей (один - свой, двое - сестры, которая была не замужем) и престарелая мать. Лена здесь на жизнь всей ораве зарабатывает, а ее мать из последних сил малышей тянет. Не могу я, не имею права обвинять эту действительно очень добрую и душевную санитарочку, что она простить чеченцам свою поломанную жизнь не может.

Но и пацана этого искромсанного мне жалко. Не виноват он, что его сородичи тупым ножом горло русскому солдату пилили. Этот-то парнишка пошел драться с ними на стороне всей России . Своей кровью заплатил. Не могу я сочувствовать его ранам меньше, чем ранам лежащего рядом русского бойца.

Боевики в госпитале

Ушиб яичек. Надо наложить повязку, - командует доктор, указывая на чеченского парня с ампутированной ногой. Сказал и ушел. А чеченец ни слова по-русски не понимает. И когда мы с перевязочной медсестрой потянулись руками к сокровенному, начал жаться и в ужасе таращить глаза.

Мы наперебой пытались объяснить, что так надо. Парень в ответ только еще больше зажимался и чуть ли не лягался.

Рина! - кинулась я в коридор за медсестричкой чеченкой. - Объясни ты этому болвану, что такое ушиб яичек и зачем нужна перевязка!

Скромная девственница (как все незамужние чеченки) Рина покраснела, но мужественно вошла в палату. Вместе с ней вошла неразлучная парочка раненых, но ходячих чеченских спецназовцев. Дальше начался цирк. Видимо, на чеченском «ушиб яичек» - очень длинное и витиеватое словосочетание. Меняясь в лице, Рина произносила его минут пять. А может, она просто начала издалека, но спецназовцы просто ползали на четвереньках от хохота.

Только после этого парень сдался и позволил забинтовать его драгоценность.

И минуты не прошло, как у сестринского поста началась перепалка. Наши раненые чеченцы опять после отбоя курить намылились. Ирка их чихвостит, а они огрызаются.

Ты мне не «тыкай»!

Ты - моя ровесница! И здесь, в госпитале, у меня впервые в жизни требуют, чтобы я женщину на «вы» называл.

Боевик несчастный, - шипит доведенная Иринка.

С чеченцами у сестричек, как правило, проблемы. И виноватых тут искать не стоит. Разный менталитет, у многих - подсознательная неприязнь.

К тому же чеченцы чувствуют, что их выделяют не в лучшую сторону и заранее настраиваются на агрессию. Например, их всех обязательно допрашивают фээсбэшники. Раненых, ампутантов - всех подряд. И пока досконально не проверят - не эвакуируют даже самых тяжелых. В условиях войны это логично, но им обидно.

А настоящие боевики - было дело - тоже попадали в госпиталь. Все девчонки помнят, как в отделение принесли раненого со скотчем на глазах и в отдельной палате пристегнули его наручниками к кровати. Видимо, серьезный бандит был. Сестрам запретили с ним разговаривать вообще. Даже на самые невинные вопросы отвечать. Девчонки говорят, мол, голос запомнить может, а потом отомстит за то, что русским бойцам раны залечивала. В Чечне действительно были случаи, когда боевики убивали девчонок только за то, что те общались с русскими бойцами.

Но с большей неприязнью санитарки вспоминают, как в «травму» попала женщина-чеченка. То ли Рая, то ли Луиза - каждый день новые имена называла. Она сама рассказывала, что среди боевиков была. И что среди «шахидок» в «Норд-Осте» были ее сестры.

Сестрички, конечно, гоняли ее. Но заведующий отделением просил, чтобы они с ней понежнее были. Мол, что с убогой возьмешь? Темнота - в ауле росла.

Осколок на память

Самое страшное место на этаже - перевязочная. Проходя мимо двери, невольно прислушиваешься. Стоны бывают и крики... И даже если тишина, представляешь себе, как парнишка, которому сейчас в живое мясо пихают салфетки с перекисью, зажмурился и считает розовых слонов, чтобы не закричать. Пять минут назад ты ему на каждую царапинку дула, чтобы не больно было, в пижаму укутывала. А сейчас ему прикипевшие к ране бинты с кожей рвут, потому что некогда нянчиться. Хирург - не санитарка, ему положено быть жестким и твердым, как его инструменты.

Первый раз мне довелось присутствовать на перевязке огнестрельных ранений. Привезли двоих контрактников, пострадавших при столкновении. Эти - не мальчишки. Уже взрослые мужики, сильные, взгляд уверенный в себе, пожалуй, даже жестокий. Они приехали на войну из Ростова по собственному желанию - зарабатывать деньги.

Первый парень ложится на кушетку, и сестра снимает ему временную, пропитавшуюся кровью повязку. Доктор в это время задает вопросы: когда, при каких обстоятельствах, чем именно ранен?

Повязка снята. Кисть распухшая. В основании большого пальца - черная дырка. Такая же, но поменьше, на запястье. Сестра подает мокрую салфетку, и доктор обмывает ею раны. Бурая от крови марля летит в таз на полу, за ней другая, и так, пока раны не становятся чисто-красными. Потом - осмотр спицей. Это когда тонким, длинным инструментом с крючком на конце шуруют в самой сердцевине раны. Кошмарное зрелище. Еще один осколок - в щеке, но его уже вытащили. А еще один за ухом... Стоп.

Тебе этот осколок точно достали?

Вроде да.

Доктор внимательно осматривает вздувшуюся рану за ухом бойца. Снова салфетка с перекисью, снова спица. И на свет извлекается рваный кусочек металла величиной с горошину. Осколок для головы достаточно крупный.

На тебе на память! - доктор отдает осколок бойцу.

Медсестра обрабатывает рану на голове.

Следующий!

«Придется продлить контракт, а то решат - испугался»

У второго контрактника осколком перебит нос и разорвана рука.

Грузином будешь? - шутит доктор, осматривая и обрабатывая раненую переносицу, и командует медсестре: «Пращевидную повязку».

Это когда нос забинтовывается, края бинта завязываются за ушами, а боец промеж сестер получает шуточное прозвище «пятачок».

Рана на руке гораздо страшнее. Она длиной сантиметров 10 и развалилась «тюльпаном». Самое кошмарное, что новокаин бойцу колоть нежелательно. После боя они долго выбирались из леса и, видимо, доза обезболивающего, которую он получил, была слишком велика . Поэтому доктор командует мне держать новокаин наготове, но пока не вкалывает его.

Начинается экзекуция с засовыванием внутрь раны марли. Раздается тихий хруст. Чтобы не орать, боец грызет кушетку.

Тише, а то зубы сломаешь. Терпи, - спокойно говорит врач.

Пока доктор меняет салфетку, слышу, как боец шепчет: «Найду духа, - на мелкие кусочки порежу», - и снова хруст кушетки. Наконец, он не выдерживает: «Не могу больше, давай новокаин!»

Терпи, я уже заканчиваю, - доктор невозмутим.

Я потихоньку беру бойца за здоровую руку и сжимаю. Он сжимает в ответ. Сильнее, еще сильнее... Каждое прикосновение к ране отдается в этом пожатии. У меня хрустят пальцы, но я терплю. Если уж он терпит...

Через две недели кончается контракт, - задумчиво произносит боец.

Ну вот и хорошо, как раз поправишься, и домой, - улыбается сестричка.

Нет. Если сейчас уйду, скажут - испугался. Буду продлевать контракт.

А жена, дети? Как же они? Какая разница, что скажут! - я в полном недоумении.

Мужик мечтательно смотрит в потолок:

Да, по детям и жене я соскучился... Но все равно буду продлевать.

А через некоторое время в отделение привезли офицера-контрактника с легким ранением. Как выяснилось позже, он уже лежал в «травме», и ему ампутировали стопу. Но с протезом он снова пошел воевать. Сестрички встретили офицера как старого знакомого:

Дмитрий Петрович! Вы-то что на войне делаете? Хватит с вас! Пусть другие повоюют.

А кому я еще нужен? Жена ушла... Да и делать я больше ничего не умею профессионально, только убивать.

СКОЛЬКО РАНЕНЫХ И УБИТЫХ

Дни, когда я работала в госпитале Ханкалы, выдались относительно мирными. То есть никаких особенных эксцессов не происходило. Но и тогда к нам в среднем поступал хотя бы один раненый в день. А в морг привезли около 20 трупов. Но надо учесть, что в Чечне есть еще один госпиталь - Северный. И он тоже ежедневно пополняется изувеченными мальчишками.

По словам вертолетчиков, которые постоянно перевозят этих раненых в госпитали, в среднем в день в Чечне гибнет два человека и десятерых ранят.

В дни, когда происходят теракты, эти цифры сильно возрастают. Например, из последних дат с особым ужасом санитарки вспоминают день выборов - 14 марта, когда в результате нескольких подрывов в «травму» Ханкалы поступили 14 бойцов-ампутантов.

ЧТО ЕДЯТ

Кормят в госпитале сносно. Супы бывают даже вкусными. Но все на сале, которое очень быстро осточертевает.

Завтрак: каша манная (по вкусу - на воде), кусок масла, хлеб, чай.

Обед: суп рисовый на сале, каша перловая на сале с вареным куском сала, квашеная капуста, чай (судя по жирным кружочкам на поверхности, тоже с салом).

Полдник: печенье, чай.

Ужин: картошка пюре, жареная рыба.

Минусов несколько:

Все, что на молоке (например молочный суп), сильно разбавлено водой и безвкусно.

Масло очень часто заплесневевшее.

Непонятно почему в меню почти не бывает фруктов и овощей. Неужели на плодородной земле Кавказа нельзя достать элементарные яблоки и огурцы? Ведь раненым необходимы витамины. А плодовые сады сохранились даже в разрушенном войной Грозном .

Военные врачи или, как их еще называли, военврачи – это военнослужащие, имеющие высшее медицинское образование и имеющие соответствующее звание. В свое время именно российские военные врачи внесли огромный вклад в военную медицину, так Николай Иванович Пирогов стал основоположником военно-полевой хирургии, основателем анестезии. В годы Великой Отечественной войны, а также во время локальных конфликтов современности: война в Афганистане и Чеченские кампании, российские военные врачи спасли сотни тысяч жизней.

13 июня 2013 года в Центральном академическом театре Российской армии состоялась очередная, 13-я по счету церемония вручения премии лучшим врачам России под названием «Призвание». Данную церемонию вели народный артист России Александр Розенбаум и известная телеведущая Елена Малышева. На церемонии в номинации «Военные врачи. Специальная премия врачам, оказывающим помощь пострадавшим во время войн, террористических актов и стихийных бедствий» награда досталась группе военных врачей Минобороны РФ, которые во время контртеррористической операции 1994-1995 годов на территории Чечни оказывали необходимую медицинскую помощь пострадавшим и раненным.

Премию военным врачам вручал лично министр обороны России генерал армии Сергей Шойгу. В приветственной речи Шойгу отметил важность работы военных врачей, а также высказал им слова признательности и благодарности за их самоотверженный труд не только во время ведения боевых действий, но и в мирной, повседневной жизни. На сцене номинантов поблагодарили российские офицеры Алексей Буздыгар и Сергей Музяков, которые в 1995 году сами прошли через заботливые руки награжденных военных медиков.

Группе военных врачей в составе начальника госпиталя Олега Попова, а также хирургов Александра Дракина, Михаила Лысенко, терапевта Александра Кудряшова в составе 696-го медицинского отряда особого назначения в декабре 1994 года пришлось развернуть свой военно-полевой госпиталь в районе города Моздок. В те дни военные медики работали по 16-18 часов в сутки, операции шли одна за другой без перерыва. Каждый день личный состав полевого госпиталя готовил к эвакуации и отправке на «большую землю» сотни раненых российских солдат и офицеров. За все время ведения боевых действий на Кавказе военные врачи спасли тысячи жизней российских военнослужащих.

Судьба доктора Олега Попова и его коллег во многом показательна и служит примером героизма и самоотверженности, преданности долгу. Всю первую войну в Чечне Олег Александрович Попов прошел, что называется «от звонка до звонка», будучи назначенным в 1993 году командиром 696-го медицинского отряда спецназначения. Именно силами врачей данного отряда в Моздоке был своевременно развернут госпиталь, где смог получить своевременное лечение почти каждый третий военнослужащий, раненный на территории Чечни. За свою отличную службу на Северном Кавказе Олег Александрович был отмечен орденом «За военные заслуги». Но это не единственные его боевые награды, предыдущие 4 боевых ордена военный врач получил, оказывая медицинскую помощь советским солдата и офицерам во время Афганской войны.

В марте 1996 года Олег Попов был уволен из рядов Вооруженных Сил: тяжелая контузия, которую он получил еще во время афганской кампании, в Чечне усугубилась, и его состояние здоровья больше не позволяло исполнять обязанности военного медика в прежнем ритме. После увольнения из российской армии Олег Попов – этот единственный во всех Вооруженных Силах офицер медицинской службы, который был награжден 5 боевыми орденами – 11 лет был простым военным пенсионером. Однако в 2007 году Попов был приглашен на свою нынешнюю должность. Олег Попов стал гендиректором межрегиональной общественной организации «Объединение ветеранов военно-медицинской службы России». С тех самых пор ветераны российской медицинской службы находятся под его непосредственной, личной опекой. Он старается сделать все возможное и невозможное, для того чтобы оказать своим коллегам необходимую социальную, медицинскую, а бывает и материальную помощь.

Если говорить о Чеченских кампаниях, то найдется немало солдат и офицеров, которые вспомнят российских военных медиков добрым словом. Относится к таким и капитан Александр Краско, которого на Кавказе «убивали» 3 раза. Два раза это был снайпер еще в первую чеченскую кампанию. В третий раз, уже полковником, он был подорван боевиками на дороге к Урус-Мартану. Он до сих пор не может забыть свое самое первое ранение. Тогда пуля снайпера вошла ему в шею и отбросила за бордюр. Этот бордюр и спас ему жизнь, снайпер не смог его добить. Позже через улицу его вытаскивал уже медик из их батальона. Во время спасения раненного он сам получил тяжелое ранение, но смог дотащить Краско до МТЛБ. Всего через 15 минут офицера уже оперировали в Ханкале.

После этого Александр Красно еще достаточно долгое время лечился в военных госпиталях. Вернулся в строй он только через год, а в августе 1996 года в Грозном он снова получил пулю. В этот раз офицера под плотным огнем боевиков эвакуировали на вертолете. Медицинская вертушка получила 37 различных пробоин. Но военные летчики и сопровождавшие раненых военные врачи смогли вовремя доставить 5-х тяжелораненых военнослужащих в военный госпиталь. С тех самых пор офицер Александр Краско отмечает свой день рождения 4 раза в году. И всегда поднимает рюмку и говорит тост за врачей в погонах. И таких историй, как с полковником Александром Краско, в российской военной медицине десятки, если даже не сотни.

Тем обиднее многим было смотреть на то, что происходило с российской военной медициной в последние годы. Недавно новый министр обороны России Сергей Шойгу отметил, что военные госпитали больше закрывать не собираются, по его словам у Минобороны России по этому вопросу существует своя «дорожная карта». «Закрывать мы больше ничего не планируем», – отметил генерал, который с визитом посетил Государственный летно-испытательный центр им. Чкалова, расположенный в Ахтубинске. При этом позднее Шойгу уточнил, что часть военных госпиталей будет передана в ведение Федерального медико-биологического агентства (ФМБА). В частности, речь идет о тех военных городках и гарнизонах, в которых мало военнослужащих и нет смысла содержать там большое число медицинских работников.

«Все-таки у нас во многих местах клиники вроде бы хорошие, и оборудование замечательное, но вот со специалистами похуже. Поэтому будем готовить новые медицинские кадры в Военно-медицинской академии в Санкт-Петербурге и направлять, в том числе, и в Ахтубинск», – отметил Сергей Шойгу. Напомним, что передать военные госпитали ФМБА глава Минобороны решил еще в конце 2012 года. Тогда сообщалось, что все переданные медицинские учреждения получат статус «гражданских», и обращаться туда за медицинской помощью смогут не только военнослужащие и члены их семей, но также и местные жители.

Массовое расформирование военных госпиталей, началось по инициативе бывшего министра обороны Анатолия Сердюкова еще в 2008 году в рамках реформы российской системы военной медицины. Уже к 2009 году в стране было расформировано 22 госпиталя и несколько десятков поликлиник, а число военных врачей уменьшилось с 15 000 до 5 800 человек.

Уровень медобслуживания и его эффективность в военных госпиталях России и СССР были высокими с тех пор, как эти учреждения только стали появляться в наших городах. Качество оказываемых здесь военными специалистами медицинских услуг не подвергалось сомнению ни во времена существования Российской империи, ни во времена СССР. Казалось бы, если отрасль обладает славной и приносит очевидную пользу гражданам, то ее надо всеми силами поддерживать и развивать. Но на деле все обстоит иначе. Специалисты не устают говорить о том, что в наши дни военная медицина находится не в лучшем своем состоянии. В результате реформирования, которое осуществлялось в последние годы, была нарушена четкая преемственность от построения научного, клинического, реабилитационного комплексов до получения на выходе после прохождения всей этой медицинской цепочки здорового гражданина. И это лишь малая часть проблем, с которыми почти каждый день сталкиваются военные медики.

Одна из основных проблем – это плохое состояние материальной базы больниц и госпиталей. Многие из них были построены еще в прошлом веке, а их износ составляет от 80% до 100%. Понятно, что для их восстановления требуются существенные денежные средства. По словам Сергея Шойгу, сегодня 72% зданий эксплуатируется уже более 40 лет, большая часть из них нуждается в проведении реконструкции и капремонте, помимо этого есть острая потребность в новых помещениях. Не только ветхие здания, но и качество предоставляемых услуг сегодня оставляет желать лучшего, подчеркнул министр обороны. Вызывает тревогу слабое оснащение медицинских подразделений специализированной техникой. Это достаточно серьезный вопрос, так как отсутствие необходимой аппаратуры означает невозможность оказания качественной медпомощи в полевых условиях.

Есть проблемы и с обеспечением лекарственными препаратами. Потребность военной медицины в лекарственном обеспечении в прошлом году составила 10 млрд. рублей. Но выделено было лишь 40% от необходимой суммы. Отсутствие достаточных денежных средств в бюджете по данной статье, конечно же, никак не способствовало улучшению ситуации. Похожее положение наблюдается и по финансированию постройки новых лечебных учреждений. На сегодня процент обеспечения в строительстве и капремонте составляет не более 30–40%. Отсюда и длительные хронические недострои, и изношенность материальной базы. Некоторые медицинские объекты не вводятся в строй больше 10 лет, что не позволяет оказывать медицинскую помощь в полном объеме.

Как известно, примерно 17 регионов России полностью лишились медучреждений Минобороны. Это привело к тому, что примерно 400 тысяч военнослужащих, а также военных пенсионеров теперь вынуждены обращаться за медицинской помощью в и без того переполненные пациентами гражданские медицинские учреждения. Если в ряде регионов Центральной России военные пенсионеры, теоретически, без особых проблем могут себе позволить обратиться за медпомощью в гражданские больницы и поликлиники, то есть достаточно много уголков России, где от места проживания до населенного пункта с подходящей больницей приходится преодолевать не менее нескольких сотен километров.

Но ситуация все-таки будет выправляться. Министр обороны Сергей Шойгу распорядился выделить 1,4 млрд. рублей на приобретение новой медицинской техники, а также доукомплектацию военных госпиталей выпускниками медицинских вузов. Помимо этого должен быть разрешен вопрос по введению в эксплуатацию госпитальных судов и сделан подробный анализ необходимости и целесообразности сокращения количества военных медучреждений в ряде регионов России. Все это не может не радовать.

Источники информации:
-http://www.redstar.ru/index.php/component/k2/item/9639-lechit-po-prizvaniyu
-http://medportal.ru/mednovosti/news/2013/05/07/047mil
-http://newsland.com/news/detail/id/587854
-http://blog.kp.ru/users/2763549/post261039031

Дагестан

Людям и нациям надо было самим решать свои проблемы. Сначала из Чечни, совершенно мирно, дали уйти всем военным и даже вывести контейнеры с личными вещами. Не дозволяли вывозить лишь военное имущество и вооружение.
Вначале 90-ых пытались стравить чеченцев между собой, топорно поддерживая вооружением, нашими людьми и пропагандой из них «хороших». Это вылилось в массовую, поголовную резню русских. Затем бездарнейшей «Первой чеченской кампанией» и Хасавюртовским мирным договором, позволили террористам перенести военные действия на мирную территорию России и только такие действия велись вплоть до августа 1999 года, когда была начата «Вторая чеченская кампания».

Отслужив три года, на строгом, державном северо-западе, только-только переехал с семьёй сюда за полторы тысячи километров, на воспетый и загадочный северный Кавказ. Где другие люди, вольные нравы, складчатые горы, Черное море и фрукты прямо на улице. Какие войны? Это же почти рай. Но чуть не первая услышанная фраза: «В Дагестан поедешь».
«Первая чеченская» уже осталась в прошлом: позором на совести разносортных политиков, общественных деятелей, откровенных предателей; и незаживающими ранами на сердцах потерявших близких.
Чечня фактически стала независимым (но только от России), государством, управляемым всеми, кто накачивал её деньгами. Чем всё это закончится, можно было прогнозировать, и наверняка это делали неглупые люди новой (де-факто), тогда уже, власти. Ибо, первый удар, явившийся поводом для «Второй Чеченской компании», был нанесён не по густонаселённым районам, граничащим с Чечней и не по болевым точкам Северного Кавказа, а по нескольким горным сёлам Дагестана, с минимальным (простите меня люди за это слово) количеством жертв среди населения.

Да, да, сначала был Дагестан…
Всевозможные войсковые группировки ВС РФ располагались тогда вокруг Чечни, а вакхабизм распространялся «мирно», создавая свои пропитанные ядом ненависти анклавы за спинами «приграничных» группировок.
Наша БТГ (батальонная тактическая группа) стояла в Ботлихе, вскоре её перевели в Каспийск, куда я и попал через некоторое время. 1999 год январь – апрель проведён мною (и не только) в солнечном (летом) Дагестане.
Нас отправляли в Дагестан на полгода. Для меня, тогда, это был очень большой срок.

Кстати и о смысле перевода группировки из Ботлиховского района, граничащего с Чечней (на который и напали впоследствии боевики), в «центр» Дагестана – ни с чем не граничащий Каспийск, у меня есть догадки.
Впрочем, ни догадок, ни анализа глобальных ситуаций здесь больше не будет. Расскажу лишь о том, что видел или знаю сам.

*
Так вот. Что-то около суток пути в объезд Чечни, на автобусе с экзотическими пассажирами, периодически выходя из автобуса «для проверки документов», и глубокой ночью в Махачкале. Где-то далеко горит фонарь или прожектор - очень далеко. Он один, потому видно. Ни души. Но я знаю куда идти.
Утром веселее: солнышко и люди как люди кругом.
Э-эй, такси! Седой, грузный таксист разговорчивый, по-восточному оценивающе смотрит, но не поймет. Ещё бы: молодой, самоуверенный (днём-то!), странно одетый, коротко стриженный, явно не местный.
- Садись уважаемый, договоримся.
Живо поддерживает разговор, пара вопросов (с его то опытом), короткий вздох и внезапная смена темы:
- Это будет стоить тридцать рублей, - главное он обо мне уже знает.

Первое КПП морпехов.
- Куда мне?
- Вон так, мол, и так.
Вот родные тельняшки и незнакомые, пока лица. Мне все рады. Особенно Саня он в этой командировке пять с половиной месяцев – я его смена.
Представился командиру.
Экскурсия по лагерю: «Два капитальных здания: кухня и склад, остальное – палатки. Вот наш «дом», а вот твоя кровать. Кидай вещи, располагайся, сейчас сходим за водкой, она здесь стоит семь рублей», - Саня надолго глубоко задумался, глядя в Космос под соседней койкой, потом он в него негромко свистнул, поднялся и мы пошли…
Здесь мне предстояло провести три месяца и шестнадцать дней вычтенных из лучших лет моей никчемной жизни.

Мама пишет: «Ну, как там знаменитые Каспийские пески»?
А я до приезда сюда и не знал что здесь пески, да ещё и знаменитые.
Жили в палатках вместе с солдатами своего подразделения и больными со всего батальона. Обычная УСБ (универсальная санитарно-барачная), две печки, у нас, медпункт всё-таки: были кровати; позже выложили пол кирпичом, а когда приехал, даже в палатках, ходили по песку.
Песок, везде песок. В сапогах, в карманах, в вещах, в волосах, во рту, под ногами, перед глазами, вблизи, вдали. Песок. А ещё по нему ходить трудно. Но, привыкаешь.
Огромным полукольцом, вдали горы.
Туманы очень часто. Ночные, утренние, вечерние, дневные, круглосу¬точные.
Палатки. Лагерь обнесён МЗП* и колючей проволокой. Вот она в 50 сан¬тиметрах от моего окна. По периметру часовые. Зона.
Выход за пределы – событие.
*МЗП – малозаметное препятствие – спутанные между собой и растянутые в трех измерениях спирали тонкой стальной проволоки.

Каждое утро зарядка по берегу великого Каспия. Из его глубин Солнце всходит. И если правда, что тому, кто восход встретил, грех прощается, то там, нам, многое прощено.
В нескольких тысячах метров от берега, как мираж, прямо из воды (никакой там суши) огромное по площади здание в несколько этажей. Оно давно заброшено; серые стены, черные проёмы окон. Это уникальный, уникально построенный, единственный в своём роде, когда-то жутко секретный торпедный завод, а ныне памятник былому могуществу и схрон браконьеров…

Здесь, в целом, ещё мирно. Вот только прапорщик на фугасе по¬дорвался. Утром, на зарядке по берегу древнего Каспия: от маршрута отклонился.
От зарядки иногда отлынивали, все. В большей или меньшей степени. Мы в меньшей, но бывало.
Проснулись, сидим в палатке. Бежать никуда неохота. Разговариваем, потихоньку просыпаясь, вдруг где-то взрыв. Обратили на него внимание – неплановый какой-то.
А служил у нас прапорщик, все в какой-то спецназ перевестись хотел и зарядку вдвое делал. В тот день показалось маленькой ему огороженная территория ОГВ (оперативной группы войск) СКВО и он на пробежку за КПП (что строго настрого запрещалось), в сторону нашего стрельбища выбежал.
За ближайшим поворотом и ждал его установленный за ночь фугас: мешок селитры перемешанный с серебрянкой, детонатор, батарейка, проводки, да замыкатель: две доски на дороге, присыпанные песком, на одной гвозди на другой фольга. Это ж надо было на доску ему попасть…
Спасло его тогда несколько обстоятельств:
-селитра за ночь осырела и заряд взорвался не весь;
-направлялось и устанавливалось устройство на людей в кузове «Урала» или сидящих на броне, потому основная сила удара прошла выше;
-сам прапорщик очень маленького роста.
С тяжелейшей контузией с сильными повреждениями всей правой половины тела, истекающего кровью без сознания его доставили в МОСН (медицинский отряд особого назначения) и далее вертушкой в госпиталь.
Его спасли. А он своей недисциплинированностью спас пацанов, которые, облепив броню, через час на стрельбы поехали…
Вот так эта война начиналась.

После зарядки: завтрак, построение, больные, построение, … стрельба, баня, сопровождение колонны, учения, безделье …, совещание, ужин, вечер¬няя поверка, отбой. И так каждый день. А ещё круглые сутки личный состав, техника, командиры, конфликты, водка (такой вкусной больше нет) и хороший Кизлярский коньяк.
Это для нас Дагестан.
И так месяц, второй, третий, четвертый. Я триста солдат в лицо знал и 50 офицеров в тумане со спины.
Мы там зверели.
Я - точно.
До сих пор душа в язвах.

Нигде таким милитаризированным не был как там. В моём подчинении был прапорщик и пять солдат. И хозяйство: две палатки под личный состав и больных, автоперевязочная (развёрнутая тут же), автобус санитарный, «Урал», и БМП. Это на семь то человек! А ещё здесь же были автоматы, патроны, запас промедола, бронежилеты, медикаменты НЗ, радиостанции и прочее и прочее.
Бесконечные стрельбы, вождения, радиотренировки, учения, с выходом боевой техники, пару раз с десантированием с вертушек и один раз с моря, с огромных военно-транспортных кораблей на воздушной подушке, с выездом этой махины на берег; как в кино.
Здесь довелось второй раз в жизни стрелять из всего вообще, что стреляет, и было у нас на вооружении. В целом, моё мнение, оружие у нас хорошее: надежное и пули летят куда хочется. С СВД (снайперская винтовка) первым выстрелом, метров со ста, попал в осколок шифера с пол ладошки величиной. А заодно узнал, что снайперу ставит задачу лично командир подразделения и хороший снайпер делает один выстрел в час…
И даже с БМД-1 поупражнялся (до этого стрелял, только с БМД-3 которыми до сих пор ВДВ не переоснащены). Как там что называется? Кладешь снаряд, досылаешь его вручную, так, чтобы отсекателем пальцы не перебило. Целишься в прицел и стреляешь…
Беру снаряд, он длинный как палка, кладу, досылаю, целюсь. Рядом сидит боец и с неподдельным интересом на меня смотрит. Навожу пушку на цель… Тут командир роты, Саня, сжалился. Раскрыл один секрет, до того как я сам его узнал: сначала глаз от прицела убрать надо, он во время отдачи с пушкой ходит, а то: «Шестнадцать тонн в глаз получишь».
- Шестнадцать?
- Так говорят.
Выстрел. Внутри только пороховой дым и лязг железа, даже странно. Все остальные звуки там за бронёй.
И из ПКТ (танковый пулемет) когда стреляешь только лязг затвора и в прицел видно, как и куда пули летят: по плавной дуге, туда, куда целишься. Каждую рассмотреть успеваешь… до чего медленно…

Для нас Буйнакск – центр мировой цивилизации там: склады, прачечная, госпиталь, рынок, магазины.
Мы для него – дикари: пыльные с дороги, в поношенных камуфляжах, в бронежилетах, обвешанные оружием (а куда его девать?). Решаем быстро служебные вопросы и когортой в кафе – поесть по-человечески: картошечки, мантов, коньячок опять-таки и все там очень, очень дешево.
Колонны на Буйнакск, каждую неделю. Оружие боеприпасы, бронежилеты – у всех, радиостанции у старшего каждой машины, две вертушки сопровождения и по ходу, в безопасных местах, учения по отражению нападения на колонну.
Нас информировали, инструктировали, стращали.
Но я в игру интересную играл. Не верил, что кровь будет.

Дагестан до сих пор может служить эталоном ведения национальной политики.
На сравнительно маленькой территории проживают более тридцати национальностей. Люди одной национальности общаются здесь на родном языке, разных - на русском. Потому в городах слышится чаще всего русская речь. Это мирное равновесие достигалось веками. И в разумной национальной религиозной, да и политике вообще, заинтересованы без исключения все.
Если, к примеру, в селе или районе большинство – лаки, а затем по численности аварцы, то глава будет лак, а второй человек в администрации аварец, а третий – представитель национальности третьей по численности, например русский. Если большинство русских, то глава русский, второй человек следующей по численности национальности и так далее. Именно поэтому Дагестанцы при голосовании, любом, так единодушны. Даже на федеральном уровне: «Зачем мне другой президент, нежели моему соседу? Пусть мир будет, а там разберемся».
Восток – дело тонкое. Люди здесь другие. Не пойму я их, пока.
Вот пожилая женщина, ни с того ни с сего, сует, в карман, десятку «на сигареты».
Вот из ворот выходит маленький мальчик и щелкает в след колонне незаряженным ПМ-ом.
Вот седой гражданин показывает нам, куда стрелять надо «Если что-то начнется».
К нам здесь хорошо относятся.
Солнечному Дагестану мир нужен. Здесь это понимают почти все. Почти. И потому все в напряжении.
И беда придёт.
Но ещё почти четыре месяца размеренной восточной жизни. С её мече¬тями, базарами, праздниками, заботами, пением муэдзинов, по утрам, и нашей, здесь, службой.

Поднимаемся на МИ-8 над бетонной взлёткой, набор высоты в плавном повороте и под нами лазурное, бездонное море, слева набережная и прибрежные кварталы Махачкалы. И затем равнина, бескрайняя Дагестанская – ровная-ровная. Изредка перерезаемая длинными, извилистыми телами рек. Голые рощи да серая земля.
Километров сто и мы в Терекли-Мектеб. У нас тут взвод стоит. Вырытая землянка, в потолке окно, внутри нары человек на десять, земляной стол, в стенах углубления-полочки. «Кухня», нужник и умывальник на улице, все ниже уровня земли. Нехитрый быт. Вокруг, периметром, окопы. Круглосуточный караул. Вот в ту сторону четыре километра до «независимой» Чечни.
Форпост.

И еще впечатление: рынок в Махачкале. Продается все, но в открытую помимо всего прочего разносортная икра, красная рыба в разных видах, коньяк и телефонная связь. Да, да. Множество конурок с обычными телефонами:
- Куда звонить? … Новороссийск? Это где?... А-а… два рубля минута. Вот часы на стене. Засекай. Говори.
Непривычно.

В апреле домой. Посадили в Ил-76. Экипировка, оружие, личные вещи и запасные парашюты на подвесной системе, у каждого. Сидим, голова к голове, не вдохнуть глубоко, и летим. Домой!

А потом, в самом начале августа, заменившие нас, двинули «назад» в Ботлиховский район, длинными, обходными путями к «Ослиному уху». По дороге, избежав многих смертельных опасностей, на встречу своей судьбе.
Именно там и тогда расплатившись за уроки десятками пленных, сотнями раненных, сотнями жизней Россия научилась воевать.

В ноябре я снова побывал в Дагестане, но въехал уже со стороны Чечни…

Все части:
1 часть - http://сайт/2017/09/1.html
2 часть - http://сайт/2017/09/2.html
3 часть - http://сайт/2017/09/3.html
4 часть - http://сайт/2017/09/4.html

Что значит быть врачом на войне, можно ли задушить свой страх, и почему полевые хирурги стараются не делать ампутаций? Об этом «Защищать Россию» побеседовали с Героем Российской Федерации подполковником медицинской службы в запасе Владимиром Беловым.

Три месяца войны

В Чечню я попросился сам. И сделал это не из каких-то возвышенных чувств. Просто я знал, что на войне всегда не хватает врачей, хирургов. Я на тот момент был квалифицированным врачом, военно-полевым хирургом, и знал, что там надо быть. В Грозный я прибыл 7 января 1995 года со сводным полком тульской воздушно-десантной дивизии.

Первое, что я почувствовал, оказавшись в Грозном, - страх. Впервые в жизни я ощутил ледышку за грудиной. Но несмотря на этот страх нужно было делать свою работу. Наверное, я его переборол. Доминанта работы стояла выше, чем эта ледышка. К страху привыкнуть невозможно, но надо было делом заниматься. Да, мне было страшно, но вот перед тобой лежат эти раненые мальчишки, в крови все. Тут либо садись в угол и дрожи, либо бойся, но делай.

Только мы вошли в город, как нас закрыли. Суток пять окружение продолжалось. К 12 января пришли морские пехотинцы и повышибали бандитов. Медпункт мы оборудовали в самом центре города, в парке имени Ленина. Поначалу я с коллегами оперировал раненых в перевязочных машинах. Но после одного из обстрелов мы перенесли медпункт в здание ресторана «Терек», в подвал. Там же у нас была и операционная.

Раненых было очень много. И убитых. Не назову точное число, но, когда наш полк вошел в Грозный, он насчитывал полторы тысячи человек личного состава. К моменту взятия Аргуна в марте 1995-го полк потерял пятьдесят процентов состава убитыми и ранеными.

Десантники стояли насмерть, а мы оперировали. Наша задача в тот момент была одна - сохранить бойцам жизнь. Мы надеялись на более широкие возможности госпиталей и делали все, чтобы раненые до них дожили.

Я старался не делать ампутаций, чтобы человеку в госпитале поставили аппарат Елизарова и срастили конечность. Мы с коллегами пытались делать минимум хирургического вмешательства по максимуму, а необратимые операции, такие как ампутация конечностей или удаление пораженных органов, - по минимуму.

Где-то я делал дренирование, где-то искусственное сшивание сосудов. Иногда соединял сосуды куском трубки от капельницы, зная, что в госпитале эти сосуды сошьют как надо. Пальцы разбитые тоже старался уберечь, раздробленные кости шинировал обрезками резинового шланга и отправлял людей на эвакуацию.

Главное в той обстановке было вычистить раны и удалить размозженные ткани. Был случай, когда к нам попал солдат с огнестрельным ранением черепа, а нейрохирургического инструментария не было. Раневой канал в кости пришлось расширять стоматологическим элеватором. Я удалил из раны фрагменты разбитого мозгового вещества и отправил живого.

После Грозного мы ушли под Аргун. В марте. Как раз тогда в полк пришло пополнение и нам на замену прибыли военврачи. Но командир полка заявил, что до взятия Аргуна нас домой не отпустит. Так и сказал: «Я с вами воевал, Грозный брал, и могу на вас положиться. А новых я в деле еще не знаю».

Под Аргуном пришлось взяться за автомат. Во время одного из боев к нам в тыл вышел отряд боевиков и мы вместе с ранеными держали оборону. Спасибо разведроте, которая через пятнадцать минут подскочила и перебила их всех. Если честно, то про это совсем не хочется вспоминать. Одно скажу - той четверти часа мне хватило на всю жизнь.

Несмотря на ту жуткую ситуацию, у нас было все, что необходимо для оказания медицинской помощи. Все, что необходимо. Продовольствия хватало на то, чтобы и местным детям иногда что-то отдать. Даже в период окружения в Грозном, при подготовке раненых к эвакуации, мы каждого из них одевали в новое нижнее белье - рубашку и кальсоны, и клали в новый теплый спальный мешок. Когда мне другие участники той войны говорили, что у них не было чего-то - например, продовольствия или медикаментов, то я отвечал, что у них была хреновая тыловая служба. А тыл ВДВ был прекрасный. Я никого не хвалю, но у нас было все.

Истории спасенных

Потом я виделся с двумя военными, которым оказывал медицинскую помощь. Через много лет, когда я работал в другом месте, ко мне пришел мужчина с деформированным, обожженным лицом. Мы повздорили, он начал повышать на меня голос, и я сказал: «Молодой человек, не надо на меня кричать. Я контуженный, могу и послать куда подальше». А он мне в ответ: «и чего? Я сам контуженный». В общем слово за слово, я спросил, где он был контужен и оказалось, что в 1995 году он прошел через наш медпункт. Павел Меньшиков его зовут.

Еще один человек, которого я позже не раз встречал - военврач юргинской мотострелковой бригады Евгений Леоненко. Как-то ночью их отправили на позиции кому-то помощь оказывать. Но они попали в засаду, и боевики сожгли их бронетранспортер. Из всей врачебной команды он остался жив. Удивительно, как он, с множественными осколочными ранениями, термическими ожогами и контузией, смог вылезти из горящего БТРа. Даже он не смог этого объяснить.

Ему повезло, что рядом с их машиной оказался открытый канализационный люк, и Леоненко в него упал. А канализация в городе уже долгое время не работала. Он полз трое суток, терял сознание, потом снова полз. Когда он вылез наверх за нашими позициями, его чуть не застрелили. Он представлял из себя страшное зрелище - едва живой, израненный и весь, с ног до головы, покрытый нечистотами.

Он был в тяжелейшем состоянии, и у нас в расположении мог не выжить, Все, что мы могли в тех условиях сделать, это отмыть его и обработать раны и ожоги. Командир принял решение эвакуировать его ночью. А это очень опасно. Тем не менее, сформировали колонну из трех БМД. У первой орудие было повернуто влево, а у замыкающей - вправо. В среднюю положили раненого. И вот бронемашины одновременно включили фары, начали лупить со всех стволов по сторонам и на полном газу рванули вперед. Так и удалось выскочить из Грозного.

Месяц Леоненко был без сознания. За это время его жене пришла «похоронка», что мол ваш муж пропал без вести. О своем спасении он смог ей рассказать, только когда пришел в себя. К этому времени его перевели в питерскую военно-медицинскую академию, в клинику военно-полевой хирургии.

Еще мне запомнился один мальчишка, морской пехотинец. Кореец по национальности. Он мне сказал, что является чемпионом России по тхэквондо. Он получил огнестрельное ранение бедра. Часть кости просто разнесло, но я не стал ему ногу ампутировать, опять же - по минимуму прооперировал и подготовил к эвакуации в госпиталь. Он все спрашивал, сможет ли заниматься спортом, и я его успокаивал, дескать, конечно сможешь, в госпитале тебя на ноги поставят. Правда, его я с тех пор больше не встречал. Вот не знаю, сохранили ему конечность или нет?

Звезда вместо креста

После возвращения в Москву мне дали месяц отпуска. За это время на меня ушли представления на два ордена мужества - за Грозный и за Аргун.

По возвращении в часть, в 27 бригаду, я зашел к кадровикам, мол, где награды мои? А они говорят: «тебя вообще-то к Герою представили». Я сначала подумал, что они надо мной прикалываются. Ну какой из меня герой?

В конце июля, во второй половине дня, мне сообщают, что командир бригады меня срочно к себе требует. Полковник Генералов Сергей Евгеньевич. Орет, говорят, как бешеный: «где Белов?», а за ним этого обычно не водилось. Ну, думаю, все. ЧП в бригаде произошло, а я не в курсе. Захожу к нему в кабинет, и тут Генералов вскакивает, подбегает ко мне и начинает ломать ребра в объятиях, а мужик он был очень крепкий. Утвердили, говорит, твое представление на Героя, готовь парадный китель!

А за наградой я поехал нескоро. Указ был подписан в июле 1995-го, но золотую звезду мне вручили только 23 февраля 1996 года. Я к тому времени начал думать, что все это, наверное, шутка. А потом мы поехали в Кремль. Было очень волнительно. К Ельцину можно относиться по-разному, но в тот момент он был для меня не человеком, а скорее символом. Все-таки глава государства вручает высшую награду страны.

Быть военным врачом

Через несколько лет я ушел на пенсию. Сейчас занимаюсь воспитательной работой во втором московском медицинском университете имени Н.И.Пирогова. Так получилось, что за свою жизнь я познакомился со многими очень интересными людьми - ветеранами Великой Отечественной, военнослужащими, героями. Я приглашаю их в университет, чтобы студенты могли увидеть их своими глазами, спросить их о чем-то. Накануне Дня Победы у нас побывал Герой Советского Союза Сергей Никитич Решетов. Он получил золотую звезду 21 марта 1945 года за форсирование реки Дунай. Участвовал в освобождении Вены, будучи командиром роты. На войне это самое выбиваемое руководящее звено - командир взвода и командир роты.

Можете не верить, но после встречи студенты не отпускали его еще полтора часа, спрашивали о чем-то. Некоторые ребята и девушки подходили посмотреть и, извините, просто «потрогать» ветерана - им было трудно осознать, что рядом стоит живая легенда.

Я и сам провожу занятия со студентами. Сейчас в гражданских медвузах ликвидированы военные кафедры, хотя кто-то из наших выпускников пойдет служить - если не в вооруженные силы, то в пограничные или внутренние войска. Мы беседуем на разные темы, но я всегда стараюсь донести до них, что такое - быть военным врачом и, особенно, военным врачом в боевой обстановке.

Не думаю, что мы когда-нибудь узнаем, кто убил в Новых Атагах сотрудников Международного Красного Креста. Сегодня в Чечне исчезают последние островки милосердия — врачи уезжают

Российская политика

...П охоже, кто-то большой, невидимый держал над этим местом руку. Почти в центре Грозного, среди развалин настолько ужасных, что они и ужаса уже не вызывали, сохранились каким-то чудом несколько корпусов 4-й городской больницы. Влажный ветер трепал некогда белый, с выцветшим красным крестом флаг. В самое страшное время здесь помогали всем, кто приходил, приползал, кого приносили. Все дни и ночи января и февраля 95-го здесь оставались три врача и две медсестры: хирург Вахо Хожелиев, его сын Руслан, Магомет Суломов, Елена и Галина Касьяновы. Они были единственными гражданскими медиками в воюющем городе. Они принимали роды, оперировали аппендициты и огнестрельные ранения, рвали простыни на бинты. Не интересовались личностью тех, кого лечили. Врачи не пускали в больницу ни боевиков, ни омоновцев — вообще никого с оружием. Удивительно, но они все остались живы. Во всяком случае, были живы в начале марта 95-го. Тогда нас встретил на пороге больницы маленький немолодой человек с суровым лицом в высокой стерильно-белой (как удавалось?) докторской шапочке — главный и на тот момент единственный хирург Вахо Хожелиев: «Почему не ушел? Больные приходили...»

Я вспоминала маленького хирурга и всех пятерых, когда слушала трагические сообщения из селения Новые Атаги. Я не была знакома с убитыми сотрудниками миссии Международного Красного Креста. Но, думаю, в чем-то главном эти люди из Швейцарии, Норвегии, Испании были похожи на тех, из 4-й больницы Грозного, на всех медиков, погибших и выживших в этой войне, и на тех, кому еще предстоит погибнуть или выжить, потому что это неправда, что кончилась чеченская война, как бы нам этого ни хотелось...

* * *

В декабре 94-го в Москве слово «война» еще не произносилось. А в Моздоке оно было таким же обиходным, как «вода» или, например, «погода». С войны привозили раненых в военный госпиталь. Беженцев и мирных жителей, тоже с огнестрельными ранениями, — в госпиталь медицины катастроф «Защита». Его оранжево-голубые палатки стояли на территории военной базы, за колючкой.

Районная больница в Знаменской практически бездействовала, как, впрочем, и вся чеченская медицина в «дудаевские» годы. Не буду злоупотреблять статистикой, назову лишь одну цифру: 120 младенческих смертей приходилось на тысячу родившихся. Это при том, что мы считаем недопустимо огромным наш показатель: 18 на тысячу.

* * *

В рачи погибали уже тогда. Уже тогда сбивали санитарные вертолеты.

Генерал Погодин, руководивший всей военной медициной в Чечне, назвал в феврале 95-го такие цифры: за полтора месяца войны погибли 9 военных врачей, 4 санинструктора. Все — исполняя свой профессиональный долг. Потом цифры не публиковались. Неизвестно также, сколько медиков было среди погибших в Чечне мирных жителей.

* * *

В 4-ую городскую больницу Грозного нас, съемочную группу тогда еще Центрального телевидения, привел Геннадий Григорьевич Онищенко. Из первых 280 дней войны этот человек провел в Чечне 140. Сейчас он главный государственный санитарный врач РФ, тогда был зампредом Госкомсанэпиднадзора. Думаю, то, что в 1995 году в Чечне не повторилась свирепая эпидемия холеры 94-го, и то, что был остановлен полиомиелит и не вспыхнули многие другие дремавшие инфекции, — во многом личная заслуга Онищенко.

Онищенко и призванная им небольшая, но хорошо организованная, сильная духом и знаниями медицинская «армия» шла за войной след в след. Восстанавливали санитарно-эпидемиологические станции (не знаю, как и где Онищенко доставал оборудование и реактивы, но доставал), реанимировали службу, разрушенную не только и не столько войной. Уже в Грозном медики узнали о последствиях эпидемии холеры 94-го года, которая, оказывается, бушевала в Чечне даже сильней, чем в Дагестане (переболело 1000 человек, число умерших неизвестно, от помощи российских врачей Чечня отказалась), об угрозе сибирской язвы (снаряд разворотил захоронение павшего скота), об активизации трех природных очагов чумы. Они боролись с гепатитом, дизентерией, дифтерией. Брали пробы, исследовали воду и почву, проводили прививочные кампании...

Онищенко похитили днем, на подъезде к Грозному, по дороге из Моздока. Газик остановили два молодых боевика. Перегородили своей машиной дорогу и направили на водителя автоматы. Сказали: «Специально тебя выследили». Онищенко ездил без оружия, и, возможно, это спасло его и водителя. Он сам считает, что выручила графа «национальность» в паспорте — там написано «украинец». Я думаю, что спасло Онищенко поразительное самообладание. Его несколько раз совсем уж было начинали расстреливать, но каждый раз обходилось угрозами и ругательствами. Может быть, бандиты были не слишком матерые. В общем, кончилось тем, что, отобрав машину, деньги и документы, выбросили ночью на дорогу, наказав больше не появляться в Чечне: «В следующий раз точно убьем».

* * *

С анитарно-эпидемиологическая бригада в Грозном базировалась на охраняемой спецназом территории. Медики жили в чем-то вроде барака, сбитого на скорую руку из фанеры. В старом вагоне оборудовали лабораторию — внутри, как полагается, сияло стерильностью. Выходить из барака после наступления темноты категорически запрещалось. Да и не хотелось выходить — в ночи раздавались автоматные очереди, говорили, отстреливался ближайший блокпост, тонкие стены сотрясались от артиллерийской канонады.

Неподалеку в своих рыже-голубых палатках расположился госпиталь «Защита». Периодически его обстреливали из проносящихся мимо на бешеной скорости машин.

Кто? Почему? Зачем? Сколько таких вопросов поставила чеченская война! И как мало на них ответов...

Не думаю, что мы когда-нибудь узнаем, кто убил сотрудников Международного Красного Креста. Которую неделю нам сообщают, что имена преступников чеченским спецслужбам известны, но в интересах следствия не разглашаются. Помилуйте, какое следствие? Кому нужны замысловатые политические и криминальные конструкции, которые сейчас выстраиваются, чтобы объяснить это варварское убийство. Все может быть гораздо проще: может, в госпитале умер чей-то родственник. Не важно, что его болезнь или рана была несовместима с жизнью. Должны быть виноватые, которым надо отомстить. Законам Шариата «по-чеченски» это не противоречит — так же, как и захват больницы. «Современные робин гуды» (по определению Сергея Ковалева), прикрываясь заложниками, среди которых и врачи, и роженицы, и крошечные дети, и немощные старики, такими методами «поворачивают ход войны» и зарабатывают очки для политического будущего.

Зимой 1995-го и летом 1996-го, в самые жаркие дни между ожесточившимися донельзя противниками существовали крошечные островки милосердия, над которыми был поднят флаг с красным крестом, куда шли за помощью, за добротой, даже за справедливостью. Из Чечни уже выведены войска, идет, говорят, мирное строительство, на носу свободные выборы. И островки милосердия исчезают — хотя потребность в них вовсе не пропала, медики прекрасно знают, как нужны они израненной республике. Но приходится сворачиваться, потому что для сегодняшней Чечни белый флаг с красным крестом — в первую очередь отличная мишень.

Наталья ПРОКОФЬЕВА

Фото Н. Медведевой, REUTER