Интересная биография баратынского. Баратынский, Евгений Абрамович – краткая биография

Творческий путь Мендельсона и биография выдающегося композитора, автора «Свадебного марша», пианиста, вокалиста, преподавателя и дирижера.

Феликс Мендельсон краткая биография

Якоб Людвиг Феликс Мендельсон-Бартольди появился на свет 3 февраля 1809 года в Гамбурге, в семье банкира. Его родители отказались от иудаизма и крестили своих детей в 1816 году в лютеранской церкви. В 1811 году семья переехала в Берлин, так как они хотели дать своим отпрыскам наилучшее образование. Когда Феликсу Мендельсону исполнилось 6 лет, он стал заниматься на фортепиано с матерью, а через год с Мари Биго. В 9 лет мальчик уже брал участие в берлинском камерном концерте. В юношеские годы композитор часто встречался с философом Гете и немало его стихотворений положил на музыку.

С 1819 года он стал сочинять музыкальные произведения без остановки. В этом же году его приняли в Берлинскую Хоровую академию. В 1822 году свет увидело первое издание работ. В тот момент гению было 13 лет. В 15-летнем возрасте им была написана первая симфония для — оркестра До минор. Через год вышла работа, показавшая его полную силу гения — Октет Ми-бемоль мажор, ставшая самым ранним известным произведением автора.

В 1824 году Феликс стал заниматься у пианиста-виртуоза и композитора Игнаца Мошелеса, с которым они стали друзьями на всю жизнь. Кроме музыки, он изучал литературу, изобразительное искусство, философию и языки. Композитор обучался в Университете Берлина, изучая лекции по истории Эдуарда Ганса, по эстетике Георга Гегеля, по географии Карла Риттера.

Еще в Хоровой академии Феликс освоил профессию дирижера и при поддержке Зельтера, директора академии, и друга Эдуарда Девринта осуществил постановку «Страстей по Матфею» (Иоганн Бах) в 1829 году. По сути, Мендельсон способствовал возрождению в Германии музыки Баха, которое распространилось на всю Европу.

В 1829 году Феликс Мендельсон посещает Великобританию. Здесь он проводит концерт Филармонического общества. После Великобритании посещает Шотландию, где, вдохновившись природой и людьми, делает наброски новых работ.

Когда композитор Феликс Мендельсон возвратился в Германию, то получил должность преподавателя в Берлинском университете. Но он отказался от заманчивого предложения. Автор гениальных произведений много лет путешествовал по Европе, где издал первую свою книгу «Песни без слов» в 1832 году.

В 1833 году его взяли на должность дирижера Рейнского Музыкального фестиваля в Дюссельдорфе. Спустя 2 года Феликс Мендельсон начал дирижерскую деятельность в Лейпциге. Он поставил себе за цель сделать этот город европейским музыкальным центром мирового масштаба.

В 1836 году ему вручили почетную степень доктора Лейпцигского университета. Произведения Феликса Мендельсона настолько впечатлили короля Пруссии, что он не раз пытался заманить композитора в Берлин. Наконец ему это удалось и Мендельсона назначили музыкальным директором Академии Искусств. На этой должности он работал до 1845 года, при этом не оставляя работу в Лейпциге. Время от времени Феликс посещал Англию и Бирмингем, где лично познакомился с королевой Викторией и ее семьей.

Феликс Мендельсон в 1843 году основал Лейпцигскую Консерваторию Музыки. В Германии это было первое учебное заведения подобного рода. Спустя год композитор провел в Лондоне 5 филармонических концертов.

Здоровье композитора постепенно стало ухудшаться. Особенно его потрясла смерть сестры Фанни. С целью оздоровиться он решил отправиться в Швейцарию, но это не помогло. Вернувшись обратно в Лейпциг, в возрасте 38 лет Феликс Мендельсон умер 4 ноября 1847 года.

Феликс Мендельсон музыкальные произведения — Октет Ми-бемоль мажор, Сон в летнюю ночь, Свадебный марш, Фингалова пещера, Гебридов, Шотландская симфония, Концерт для скрипки с оркестром, квартет Фа минор.

• Отцом Мендельсона был Авраам, сын еврейского философа Моисея Мендельсона и Леи Соломон. Ему добавили фамилию Бартольди, чтобы полностью разорвать религиозные традиции Моисея. Композитор подписывался Мендельсон-Бартольди в знак послушания отца, однако часто использовал только первую часть фамилии.
• Феликс Мендельсон 28 марта 1837 года женился на дочери протестантского священнослужителя Сесиль Жанрено. У пары было 5 детей.
• «Свадебный марш» Мендельсона стал популярным только после его смерти. Он прозвучал в 1858 году на бракосочетании английской принцессы Виктории Адельгейды и будущего прусского короля Фридриха III.
• Враг Феликса Мендельсона, композитор

Евгений Абрамович Баратынский Сальников Спартак Ученик 8в класса МАОУ «Гимназия имени Н.В. Пушкова» Руководитель Мазурова Елена Анатольевна

Детство Баратынский родился 19 февраля. (2 марта) 1800 года в отцовской усадьбе Мара под Тамбовом. Его отец, был выходцем из старинного польского рода. Под руководством итальянского гувернера он дал своему сыну замечательное образование. Пяти лет отроду мальчик уже знал французский и русский языки настолько хорошо, что мог самостоятельно читать, а к восьми годам свободно писал письма на этих языках.

Мать Потом, находясь на учебе в Петербургском Пажеском корпусе, Боратынский писал ей очень теплые и красноречивые письма, по которым можно судить о характере будущего поэта: благородство, нежная привязанность к близким, склонность к меланхолии, пессимизм, неумение быстро сходиться с людьми. После смерти отца самым близким человеком Баратынского была его мать, Александра Федоровна. Решительная и энергичная женщина после смерти мужа взяла на себя все бремя управления большой семьей и имением.

Темное пятно на судьбе будущего поэта Он имел неосторожность примкнуть к обществу маленьких бунтарей, возникшему среди пажей. Они мстили особо нелюбимым и придирчивым преподавателям и надзирателям корпуса: протыкали шляпы, мазали чернилами стулья, писали мелом на спинах учительских сюртуков обидные надписи. Чаще всего это было слово "пьяница"... Однажды, дошалившегося повесу исключили из корпуса. Исключили с позором и скандалом, после которого ему категорически запрещалось служить где бы то ни было. Мать изо всех сил старалась помочь своему сыну, дать ему все самое лучшее. Но, как это часто бывает, оставшись глухой к просьбе Евгения определить его в морское ведомство, сделала его жизнь несчастной.

Отвечать за ребячество детских лет пришлось уже взрослому молодому человеку. После заочного знакомства с Жуковским в апреле 1816 года, Баратынский провел больше двух лет в имении своего дяди на Смоленщине, где и родились первые строки поэта.

Хроники службы поэта После исключения из Пажеского корпуса служба Баратынского, однако, не закончилась. В 1819 году он поступает рядовым в лейб-гвардии Егерский полк, стоящий в Петербурге. В 1820 году был произведен в унтер-офицеры и служил в Нейшлотском полку в Финляндии, в укреплении Кюмень и его окрестностях. Осенью 1824 года Баратынский получил разрешение приехать в Гельсингфорс (тогдашнее название Хельсинки) и состоять при корпусном штабе генерала Закревского. В 1825 году он, наконец, был произведен в офицеры. А в январе 1826 года "певец пиров" (выражение Пушкина) вышел в отставку и поселился в Москве.

Гельсингфорс Жизнь его в Гельсингфорсе была яркая, шумная и беспокойная. Увлечение красавицей Аграфеной Федоровной Закревской, женой генерал-губернатора (которую Пушкин назвал "Беззаконною кометой в кругу расчисленном светил") принесло Баратынскому немало мучительных переживаний и вызвало к жизни прекрасные строки целого цикла стихотворений, позднее ставших романсами. Другим курил я фимиам. Но Вас носил в святыне сердца; Молился новым образцам, Но с беспокойством староверца. ("Уверение". 1824 г)

Декабристы Советские исследователи причислили Баратынского к "декабристскому" кругу. В стихотворении «Стансы» (1827) он, перефразируя относящиеся к декабристам пушкинские строки, за год до этого процитированные Вяземским в «Московском телеграфе», скажет: Я братьев знал; но сны младые Соединили нас на миг: Далече бедствуют иные, И в мире нет уже других.

Отставка Произведение в офицеры дало Баратынскому право на отставку. Воспользовавшись им, поэт уехал в Москву, где женился на Анастасии Львовне Энгельгардт - особе "неэлегической наружности", но сумевшей привязать к себе грустного и задумчивого поэта. После выхода поэмы «Бал», Баратынский, наконец, получает всю славу, которой он заслуживал. В своем Предвиденье он писал: Мой дар убог, и голос мой не громок, Но я живу, и на земле мое Кому-нибудь любезно бытие: Его найдет далекий мой потомок В моих стихах; как знать? душа моя окажется с душой его в сношенье, И как нашел я друга в поколенье, Читателя найду в потомстве я. И строки оказались весьма пророческими.

Слава В полной мере пришедшая слава привела Баратынского к знакомству с множеством интересных людей среди которых был Вяземский, написавший впоследствии о поэте: " Чем более растираешь его, тем он лучше и сильнее пахнет. В нем, кроме дарования, и основа плотная и прекрасная!" Однако длилась эта слава недолго. После неудачного выхода поэмы «Наложница», поэт уходит в себя и пишет в стол. " Заключимся в своем кругу, как первые братья христиане... Будем писать, не печатая". (письмо И. Киреевскому от 14 марта 1832 года.)

Последний сборник Третий, последний сборник стихотворений, Баратынский выпустил в 1842 и посвятил его П. Вяземскому. Назывался он "Сумерки", включал в себя 26 стихотворений, отличаясь необычной для русской поэзии философской цикличностью. Сквозной лирический образ книги: трагическое осознание одиночества человека в глухом мире и страстная потребность отзыва "другой души". Появление "Сумерек" сравнено было критикой с "привидением внезапно появившемся на улице, с тенью среди недоумевающих лиц потомков". Боратынский был назван ярким, замечательным поэтом мысли окончательно чуждым нашему поколению.

Смерть поэта Зима 1843-44 года проходит в Париже. Жизнь начинает манить Баратынского яркостью красок и новыми горизонтами. Он даже предполагает вернуться домой "исцеленным от многих предубеждений». Но, прожив в Неаполе два месяца, взволнованный новыми впечатлениями, полный замыслов и планов, окунувшись в живительные воспоминания о детстве, 29 июня 1844 года, в результате неожиданного кровоизлияния в мозг, потрясенный нервическим припадком, случившемся с женой, поэт внезапно умирает. 31 августа 1845 года Баратынский был предан земле в Александро-Невской Лавре. Жизненный круг из сумерек и просветлений неслышно замкнулся.

Биография

Детство и юность

В Финляндии

Выход в отставку

Творческая биография

Библиография

Евгений Абрамович Боратынский (Баратынский ; 19 февраля (2 марта) 1800, село Вяжле, Кирсановский уезд, Тамбовская губерния, Российская империя — 29 июня (11 июля) 1844, Неаполь, Королевство Обеих Сицилий) — русский поэт, друг Пушкина, один из самых значительных русских поэтов первой половины XIX века.

Правописание фамилии

Большинство публикаций в литературных журналах и отдельных изданий 1820-х — 1830-х годов подписаны фамилией Баратынский. Однако последняя подготовленная поэтом к печати книга стихов — «Сумерки» — подписана через «о»: «Сумерки. Сочиненіе Евгенія Боратынскаго». В начале XX века преобладало написание фамилии поэта через «о», в советское время — через «а». В 1990—2000-е годы вновь стало активно использоваться написание Боратынский; так его фамилия пишется в Полном собрании сочинений под редакцией А. М. Пескова и в Большой российской энциклопедии.

Биография

Детство и юность

Родился 19 февраля 1800 года в селе Вяжле Кирсановского уезда Тамбовской губернии. Происходил он из древнего польского рода Боратынских, с конца XVII века жившего в России. Отец Абрам Андреевич Баратынский (1767—1810) — свитский генерал-лейтенант Павла I, мать — фрейлина императрицы Марии Фёдоровны.

В детстве у Боратынского дядькой был итальянец Боргезе, и мальчик рано ознакомился с итальянским языком. Также вполне овладел французским, принятым в доме Боратынских, и лет с восьми уже писал по-французски письма. В 1808 году Боратынского отвезли в Петербург и отдали в частный немецкий пансион, где он выучился немецкому языку.

В 1810 году умирает отец Евгения Абрамовича Боратынского, и воспитанием маленького Жени занялась его мать — женщина образованная и умная. Из немецкого пансиона Боратынский перешёл в пажеский корпус. Сблизившись с некоторыми товарищами, Боратынский участвовал в серьёзных шалостях, из которых одна, граничившая с преступлением — кража у отца одного из соучеников 500 рублей и черепаховой табакерки в золотой оправе, повела к исключению его из корпуса, с воспрещением поступать на государственную службу, кроме военной — рядовым. Боратынскому было тогда 15 лет.

Покинув пажеский корпус, Евгений Боратынский несколько лет жил частью с матерью в Тамбовской губернии, частью у дяди, брата отца, отставного вице-адмирала Богдана Андреевича Баратынского, в Смоленской губернии, в сельце Подвойском. Живя в деревне, Баратынский начал писать стихи. Подобно многим другим людям того времени, он охотно писал французские куплеты. От 1817 года до нас дошли уже русские стихи, впрочем весьма слабые. Но уже в 1819 году Боратынский вполне овладел техникой, и его стих стал приобретать то «необщее выражение», которое впоследствии он сам признавал главным достоинством своей поэзии. В деревне дяди Боратынский нашёл небольшое общество молодёжи, которая старалась жить весело, и он был увлечён в её забавы.

После усиленных хлопот ему было разрешено поступить рядовым в петербургский лейб-гвардии егерский полк. В это время он познакомился с Антоном Дельвигом, не только нравственно поддержавшим его, но и оценившим его поэтическое дарование. Тогда же завязались приятельские отношения с Александром Пушкиным и Вильгельмом Кюхельбекером. В печати появились первые произведения Боратынского: послания «К Креницину», «Дельвигу», «К Кюхельбекеру», элегии, мадригалы, эпиграммы.

В Финляндии

В 1820 году, произведённый в унтер-офицеры, был переведён в Нейшлотский пехотный полк, стоявший в Финляндии в укреплении Кюмени и его окрестностях. Полком командовал полковник Георгий Лутковский — его родственник. Пятилетнее пребывание в Финляндии оставило глубочайшие впечатления в Боратынском и ярко отразилось на его поэзии. Впечатлениям от «сурового края» обязан он несколькими лучшими своими лирическими стихотворениями («Финляндия», «Водопад») и поэмой «Эда». Первоначально Боратынский вёл в Финляндии очень уединённую, «тихую, спокойную, размеренную» жизнь. Всё общество его ограничивалось двумя-тремя офицерами, которых он встречал у полкового командира, полковника Лутковского. Впоследствии он сблизился с Н. В. Путятой и А. И. Мухановым, адъютантами финляндского генерал-губернатора, А. А. Закревского. Дружба его с Путятой сохранилась на всю их жизнь. Путята описал внешний облик Боратынского, каким он его увидел в первый раз: «Он был худощав, бледен, и черты его выражали глубокое уныние».

Осенью 1824 года, благодаря ходатайству Путяты, Евгений Боратынский получил разрешение приехать в Гельсингфорс и состоять при корпусном штабе генерала Закревского. В Гельсингфорсе Боратынского ожидала жизнь шумная и беспокойная. К этому периоду его жизни относится начало его увлечения А. Ф. Закревской (женой генерала А. А. Закревского), той самой, которую Пушкин назвал «беззаконной кометой в кругу расчисленном светил», и к которой редко кто приближался без того, чтобы не поддаться очарованно её своеобразной личности. Эта любовь принесла Боратынскому немало мучительных переживаний, отразившихся в таких его стихотворениях, как «Мне с упоением заметным», «Фея», «Нет, обманула вас молва», «Оправдание», «Мы пьем в любви отраву сладкую», «Я безрассуден, и не диво…», «Как много ты в немного дней». В письме к Путяте Боратынский пишет прямо: «Спешу к ней. Ты будешь подозревать, что я несколько увлечен: несколько, правда; но я надеюсь, что первые часы уединения возвратят мне рассудок. Напишу несколько элегий и засну спокойно». Надо, однако, добавить, что сам Боратынский тут же писал: «Какой несчастный плод преждевременной опытности — сердце, жадное страсти, но уже неспособное предаваться одной постоянной страсти и теряющееся в толпе беспредельных желаний! Таково положение М. и мое».

Выход в отставку

Из Гельсингфорса Баратынский должен был вернуться к полку в Кюмень и туда, весной 1825 года, Путята привёз ему приказ о производстве его в офицеры. По словам самого Путяты, это Боратынского «очень обрадовало и оживило». Вскоре после того Нейшлотский полк был назначен в Петербург держать караулы. В Петербурге Боратынский возобновил свои литературные знакомства. Осенью того же года Боратынский возвратился с полком в Кюмень, ездил ненадолго в Гельсингфорс. Вскоре Евгений Боратынский вышел в отставку и переехал в Москву. «Судьбой наложенные цепи упали с рук моих», писал он по этому поводу. Путяте: «В Финляндии я пережил все, что было живого в моем сердце. Её живописные, хотя угрюмые горы походили на прежнюю судьбу мою, также угрюмую, но, по крайней мере, довольно обильную в отличительных красках. Судьба, которую я предвижу, будет подобна русским однообразным равнинам…».

В Москве

В Москве Боратынский сошёлся с кружком московских писателей Иваном Киреевским, Николаем Языковым, Алексеем Хомяковым, Сергеем Соболевским, Николаем Павловым.

В Москве, 9 июня 1826 года, Боратынский женился на Настасье Львовне Энгельгард (венчание происходило в церкви Харитония в Огородниках); тогда же он поступил на службу в Межевую канцелярию, но скоро вышел в отставку. Его жена не была красива, но отличалась умом ярким и тонким вкусом. Её непокойный характер причинял много страданий самому Боратынскому и повлиял на то, что многие его друзья от него отдалились. В мирной семейной жизни постепенно сгладилось в Боратынском всё, что было в нём буйного, мятежного; он сознавался сам: «Весельчакам я запер дверь, я пресыщен их буйным счастьем, и заменил его теперь пристойным, тихим сладострастьем».

Известность Боратынского, как поэта, началась после издания, в 1826 году, его поэм «Эда» и «Пиры» (одной книжкой, с интересным предисловием автора) и, в 1827 году, первого собрания лирических стихотворений — итог первой половины его творчества. В 1828 году появилась поэма «Бал» (вместе с «Графом Нулиным» Пушкина), в 1831 году — «Наложница» («Цыганка»), в 1835 году — второе издание мелких стихотворений (в двух частях), с портретом.

Внешне его жизнь проходила без видимых потрясений. Но по стихотворениям 1835 года становится понятно, что в эту пору он пережил какую-то новую любовь, которую называет «омрачением души болезненной своей». Иногда он пытается убедить себя, что остался прежним, восклицая: «свой бокал я наливаю, наливаю, как наливал!». Замечательно, наконец, стихотворение «Бокал», в котором Боратынский рассказывает о тех «оргиях», которые он устраивал наедине с самим собой, когда вино вновь будило в нём «откровенья преисподней». Он жил то в Москве, то в своём имении, в сельце Муранове (неподалеку от Талиц, близ Троицко-Сергиевской лавры), то в Казани, много занимался хозяйством, ездил иногда в Петербург, где в 1839 году познакомился с Михаилом Лермонтовым, в обществе был ценим как интересный и иногда блестящий собеседник и работал над своими стихами, придя окончательно к убеждению, что «в свете нет ничего дельнее поэзии».

Современная критика отнеслась к стихам Боратынского довольно поверхностно, и литературные неприятели кружка Пушкина (журнал «Благонамеренный» и другие) довольно усердно нападали на его будто бы преувеличенный «романтизм». Но авторитет самого Пушкина, высоко ценившего дарование Боратынского, был всё же так высок, что, несмотря на эти голоса критиков, Боратынский был общим молчаливым согласием признан одним из лучших поэтов своего времени и стал желанным вкладчиком всех лучших журналов и альманахов. Боратынский писал мало, долго работая над своими стихами и часто коренным образом переделывая уже напечатанные. Будучи истинным поэтом, он вовсе не был литератором; для того, чтобы писать что-либо, кроме стихов, ему нужна была внешняя причина. Так, например, по дружбе к юному Александру Муравьёву, он написал прекрасный разбор сборника его стихов «Таврида», доказав, что мог бы стать интереснейшим критиком. Затронутый критикой своей поэмы «Наложница», он написал «антикритику», несколько сухую, но в которой есть весьма замечательные мысли о поэзии и искусстве вообще.

Когда, в 1831 году, Иван Киреевский, с которым Боратынский сошёлся близко, предпринял издание «Европейца», Боратынский стал писать для него прозой, написав, между прочим, рассказ «Перстень» и готовясь вести в нём полемику с журналами. Когда «Европеец» был запрещён, Боратынский писал Киреевскому: «Я вместе с тобой лишился сильного побуждения к трудам словесным». Люди, лично знавшие Боратынского, говорят согласно, что его стихи далеко не вполне «высказывают тот мир изящнаго, который он носил в глубине души своей». «Излив свою задушевную мысль в дружеском разговоре, живом, разнообразном, невероятно-увлекательном, исполненном счастливых слов и многозначительных мыслей, Боратынский часто довольствовался живым сочувствием своего близкого круга, менее заботясь о возможно-далёких читателях». Так, в сохранившихся письмах Боратынского рассыпано не мало острых критических замечаний о современных ему писателях, — отзывов, которые он никогда не пытался сделать достоянием печати. Очень любопытны, между прочим, замечания Боратынского о различных произведениях Пушкина, к которому он, когда писал с полной откровенностью, далеко не всегда относился справедливо. Сознавая величие Пушкина, в письме к нему лично предлагал ему «возвести русскую поэзию на ту степень между поэзиями всех народов, на которую Петр Великий возвел Россию между державами», но никогда не упускал случая отметить то, что почитал у Пушкина слабым и несовершенным. Позднейшая критика прямо обвиняла Боратынского в зависти к Пушкину и высказывала предположение, что Сальери Пушкина списан с Боратынского. Есть основание думать, что в стихотворении «Осень» Боратынский имел в виду Пушкина, когда говорил о «буйственно несущемся урагане», которому всё в природе откликается, сравнивая с ним «глас, пошлый глас, вещатель общих дум», и в противоположность этому «вещателю общих дум» указывал, что «не найдет отзыва тот глагол, что страстное земное перешел».

Известие о смерти Пушкина застало Боратынского в Москве именно в те дни, когда он работал над «Осенью». Боратынский бросил стихотворение, и оно осталось недовершённым.

Сумерки

В 1842 году Боратынский, в то время уже «звезда разрозненной плеяды», издал небольшой сборник своих новых стихов: «Сумерки», посвящённый князю Вяземскому. Это издание доставило Боратынскому немало огорчений. Его обидел вообще тон критиков этой книжки, но особенно статья Белинского. Белинскому показалось, что Боратынский в своих стихах восстал против науки, против просвещения. Конечно, то было недоразумение. Так, например, в стихотворении: «Пока человек естества не пытал» Боратынский только развивал мысль своего юношеского письма: «Не лучше ли быть счастливым невеждою, чем несчастным мудрецом». В поэме «Последний поэт» он протестовал против того материалистического направления, какое начинало определяться тогда (конец 30-х и начало 40-х годов) в европейском обществе, и будущее развитие которого Боратынский прозорливо угадал. Он протестовал против исключительного стремления к «насущному и полезному», а никак не против познания вообще, интересы которого именно Боратынскому были всегда близки и дороги. Боратынский не стал возражать на критику Белинского, но памятником его настроения той поры осталось замечательное стихотворение «На посев леса». Боратынский говорит в нём, что он «летел душой к новым племенам» (то есть к молодым поколениям), что он «всех чувств благих подавал им голос», но не получил от них ответа. Едва ли не прямо Белинского имеют в виду слова, что тот, «кого измял души моей порыв, тот вызвать мог меня на бой кровавый» (тот мог стремиться опровергнуть именно мои, Боратынского, идеи, не подменяя их мнимой враждой к науке); но, по мнению Боратынского, этот противник предпочёл «изрыть под ним сокрытый ров» (то есть бороться с ним несправедливыми путями). Боратынский даже заканчивает стихи угрозой, и вовсе после этого отказывается от поэзии: «Отвергнул струны я». Но такие обеты, если и даются поэтами, не исполняются ими никогда.

Путешествие по Европе и кончина

Осенью 1843 года Баратынский осуществил свое давнее желание — предпринял путешествие за границу. Зимние месяцы 1843—44 годов он провёл в Париже, где познакомился со многими французскими писателями (Альфред де Виньи, Меримэ, оба Тьерри, Морис Шевалье, Ламартин, Шарль Нодье и др.). Чтобы познакомить французов со своей поэзией, Боратынский перевёл несколько своих стихотворений на французский язык. Весной 1844 года Боратынский отправился через Марсель морем в Неаполь. Перед отъездом из Парижа Боратынский чувствовал себя нездоровым, и врачи предостерегали его от влияния знойного климата южной Италии. Едва Боратынские прибыли в Неаполь, как с Н. Л. Боратынской сделался один из тех болезненных припадков (вероятно, нервных), которые причиняли столько беспокойства её мужу и всем окружающим. Это так подействовало на Боратынского, что у него внезапно усилились головные боли, которыми он часто страдал, и на другой день, 29 июня (11 июля) 1844 года, он скоропостижно скончался. Тело его перевезено в Петербург и погребено в Александро-Невском монастыре, на Лазаревском кладбище.

Газеты и журналы почти не откликнулись на его кончину. Белинский сказал тогда о почившем поэте: «Мыслящий человек всегда перечтет с удовольствием стихотворения Боратынского, потому что всегда найдет в них человека — предмет вечно интересный для человека».

Сочинения Боратынского в стихах и прозе изданы его сыновьями в 1869 и 1884 годах.

Творческая биография

Баратынский начал писать стихи ещё юношей, живя в Петербурге и готовясь к поступлению в полк; в это время он сблизился с Дельвигом, Пушкиным, Гнедичем, Плетнёвым и другими молодыми писателями, общество которых имело влияние на развитие и направление его таланта: своими лирическими произведениями он скоро занял видное место в числе поэтов пушкинского кружка, поэтов-«романтиков».

В своих ранних стихах Боратынский развивает то пессимистическое миросозерцание, которое сложилось у него с детских лет. Его основное положение, что «в сей жизни» нельзя найти «блаженство прямое»: «небесные боги не делятся им с земными детьми Прометея». Согласно с этим в жизни Боратынский видит две доли: «или надежду и волненье (мучительные беспокойства), иль безнадежность и покой» (успокоение). Поэтому Истина предлагает ему научить его, страстного, «отрадному бесстрастию». Поэтому же он пишет гимн смерти, называет её также «отрадной», признает бесчувствие мертвых «блаженным» и прославляет, наконец, «Последнюю смерть», которая успокоит все бытие. Развивая эти идеи, Боратынский постепенно пришёл к выводу о равноценности всех проявлений земной жизни. Ему начинает казаться, что не только «и веселью и печали» дали боги «одинакия крыле» (двойственное число = крылья), но что равноправны добро и зло.

Продолжительное пребывание в Финляндии, вдали от интеллигентного общества, среди суровой и дикой природы, с одной стороны, усилило романтический характер поэзии Боратынского, а с другой — сообщило ей то сосредоточенно-элегическое настроение, каким проникнута большая часть его произведений. Впечатления финляндской жизни, кроме ряда вызванных ими небольших стихотворений, с особенной яркостью отразились в первой поэме Боратынского, «Эда» (1826), которую Пушкин приветствовал как «произведение, замечательное своей оригинальной простотой, прелестью рассказа, живостью красок и очерком характеров, слегка, но мастерски означенных». Вслед за этой поэмой явились «Бал», «Пиры» и «Цыганка», в которых молодой поэт заметно поддался влиянию Пушкина и ещё более — влиянию «властителя дум» современного ему поколения — Байрона. Отличаясь замечательным мастерством формы и выразительностью изящного стиха, нередко не уступающего пушкинскому, эти поэмы обычно ставятся всё же ниже лирических стихотворений Пушкина.

Последние годы Боратынского ознаменованы нарастающим одиночеством в литературе, конфликтом как с давними оппонентами пушкинского круга (литераторами вроде Полевого и Булгарина), так и с нарождавшимися западниками и славянофилами (редакция «Москвитянина»; тем и другим Боратынский посвящал эпиграммы). В 1842 Боратынский издал свой последний, самый сильный сборник стихов — «Сумерки. Сочинение Евгения Боратынского». Эту книгу часто называют первой в русской литературе «книгой стихов» или «авторским циклом» в новом понимании, что будет характерно уже для поэзии начала XX века.

Оценка

Пушкин, высоко ценивший Баратынского, так сказал о нём: «Он у нас оригинален — ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко».

Современники же видели в Боратынском талантливого поэта, но поэта прежде всего пушкинской школы; его позднее творчество критика не приняла. Литературоведение второй половины XIX века считало его второстепенным, чересчур рассудочным автором. На такую репутацию оказали влияние противоречивые (иногда одного и того же стихотворения) и одинаково безапелляционные оценки Белинского. Так в ЭСБЕ (литературная редакция Семёна Венгерова) оценивает его так: «Как поэт, он почти совсем не поддаётся вдохновенному порыву творчества; как мыслитель, он лишён определённого, вполне и прочно сложившегося миросозерцания; в этих свойствах его поэзии и заключается причина, в силу которой она не производит сильного впечатления, несмотря на несомненные достоинства внешней формы и нередко — глубину содержания…»

Пересмотр репутации Боратынского был начат в начале XX века русскими символистами. Он начал восприниматься как самостоятельный, крупный лирик-философ, стоящий в одном ряду с Тютчевым; в Боратынском при этом подчёркивались черты, близкие самим символистам. О Боратынском тепло отзывались практически все крупнейшие русские поэты XX века.

Цитата

Библиография

• Собрание стихотворений Боратынского в первый раз издано в 1827 году (2 изд., Москва, 1835; 3-е — 1869 и 4-е — 1884, Казань).

• Полн. собр. соч. <Академическая библиотека русских писателей>: В 2 т. / Под. ред., с примеч. и вступ. ст. М. Л. Гофманн. — Спб., 1914—1915.
• Полн. собр. стихотворений: В 2 т. / Ред., коммент. и биогр. ст. Е. Н. Купреяновой и И. Н. Медведевой; Вступ. ст. Д. П. Мирского. — М.; Л., 1936.
• Стихотворения. Поэмы. Проза. Письма / Подгот. текста и примеч. О. Муратовой и К. В. Пигарева. — М., 1951.
• Полн. собр. стихотворений / Вступ. ст., подгот. текста и примеч. Е. Н. Купреяновой. — Л., 1957.
• Стихотворения. Поэмы / Изд. подгот. Л. Г. Фризман. — М.: Наука, 1982. — 720 с. (Литературные памятники)
• Полное собрание стихотворений / Сост., подгот. текста и примеч. В. М. Сергеева. — Л.: Сов писатель, 1989. — 464 с. (Библиотека поэта. Большая серия. Издание третье.)

Евгений Абрамович Баратынский (1800-1844) - русский поэт, родился в семье генерал-адьютанта, владельца поместья в одном из сел Кирсановского уезда. Приближенность родителей к императорскому двору позволила дать мальчику превосходное интеллектуальное и эстетическое воспитание.

В 1812 году двенадцатилетний Баратынский поступает в Санкт-Петербургский немецкий пансион, откуда практически сразу его переводят в Пажеский корпус. Доучиться в этом заведении он не смог, так как был исключен за серьезный проступок. Сам поэт счел наказание слишком строгим, ведь помимо исключения, его последствия крайне негативно сказались на его дальнейшей карьере. Эта юношеская трагедия отпечаталась на всем его творчестве - все его поэтические опусы пронизаны грустью и меланхолией. Первые пробы пера, дошедшие до нас, датируются 1817 годом.

Военная служба

1819 год - начало военной службы в звании рядового лейб-гвардии Егерского полка. Огромное влияние на дальнейшую творческую судьбу начинающего литератора оказало знакомство с поэтом бароном Дельвигом. Общение с Пушкиным, Кюхельбеккером, поэтические вечера в салоне Пономаревой, литературные кружки Плетнева и Жуковского позволили поэту настолько овладеть поэтической техникой, что он занял достойное место среди известных поэтов-романтиков.

Служба в Финляндии

В начале 1820 года Баратынскому было присвоено звание унтер-офицера и его полк отправляется на службу в Финляндию. Суровая красота финских пейзажей и уединенный образ жизни повлияли на характер поэзии - она приобрела удивительный сосредоточенно-элегический характер («Финляндия», «Водопад», первая поэма «Эда»). В период службы в Финляндии стихотворения Баратынского печатаются в альманахе «Полярная звезда», созданном декабристами Бестужевым и Рылеевым.

В 1824 году, благодаря ходатайству друга - адьютанта генерал-губернатора Финляндии Путяты, Баратынский переводится в штаб генерала Закревского в Гельсингфорсе. Там он находит свою любовь - пылкая страсть к жене генерала Анастасии приносит поэту множество мучительных переживаний. Образ возлюбленной неоднократно отражается в творчестве талантливого молодого литератора (поэма «Бал», стихотворения «Мне с упоением заметным», «Нет, обманула вас молва», «Оправдание», «Фея», «Мы пьём в любви отраву сладкую», «Я безрассуден, и не диво…»).

Осенью 1825 года, получив весть о болезни матери, Баратынский отправляется в Москву, где через год, благодаря влиянию Дениса Давыдова, выходит в отставку. Так заканчивается военная карьера талантливого и перспективного молодого поэта.

Московский период.

Женитьба на дочери генерал-майора Анастасии Энгельгардт (они обвенчались летом 1826 года) принесла Баратынскому материальное благополучие и укрепила в московском свете его весьма шаткое положение. В этом же году были изданы поэмы «Эда» и «Пиры» - с этого момента к поэту пришла настоящая известность.

Изданный в 1827 году первый сборник лирических стихотворений подытожил первую половину творческого пути талантливого литератора. Продолжая развитие жанра поэмы («Бал» (1828), «Наложница» (1831)), Баратынский достиг непревзойденного мастерства формы и изящной легкости литературного слога. В это время поэт поступает на гражданскую службу, но вскоре все же решает посвятить себя исключительно литературному творчеству.В это время Баратынский активно участвует в литературной жизни столицы - его сочинения публикуются в альманахе Дельвига «Северные цветы» и журнале Полевого «Московский телеграф», он тесно общается с князем Вяземским и кружком известных столичных литераторов (И. Кириевским, А. Хомяковым, Н. Языковым).

В 1831 году Баратынский готовится сотрудничать с журналом «Европеец», который был основан И. Кириевским, но вскоре после открытия журнал был запрещен. С тех пор вплоть до 1835 года, поэт написал всего несколько стихотворений, он занимается редактированием старых произведений и готовит к изданию новый сборник стихотворений. Изданный в этом же году двухчастный стихотворный сборник представлялся Баратынскому итогом его работы.

Поэзия Баратынского 30-х годов обретает торжественно-скорбный риторический облик, он периодически обращается к архаизмам, лирическая составляющая занимает все менее значительное место в творчестве поэта. 1837 год ознаменовался полным разочарованием в российской современной действительности. Баратынский всерьез задумывается об отъезде за границу.

В 1842 году выходит последний, самый сильный и новаторский сборник стихотворений «Сумерки». Этот цикл отличается композиционной выстроенностью - все стихотворения представляют собой единое поэтическое повествование. Сборник был раскритикован Белинским - это привело к тяжелым моральным последствиям для тонкой ранимой души литератора.

Путешествие по Европе

В 1843 году чета Баратынских с тремя старшими детьми (их всего было 9) отправляется в путешествие по Европе. Проехав через всю Германию, семья останавливается во Франции, где Баратынский знакомится с выдающимися представителями французской литературной жизни того времени - Мериме, Тьерри, Ламартином, Альфредом де Виньи. Несмотря на столь интересные встречи, Европа все же разочаровала поэта. Весной 1844 года Баратынские морем переезжают в Италию. Во время переезда поэт пишет свое последнее стихотворение «Пироскаф». В Неаполе с супругой Баратынского Анастасией случился тяжелый нервный припадок, это ухудшило состояние Евгения Абрамовича, страдавшего интенсивными головными болями и 29 июня (ст. стиль)1844 года поэт скоропостижно умирает. Посмертное издание сочинений Баратынского было осуществлено его сыновьями в 1869, 1883 и 1884 годах.

Содержание статьи

БАРАТЫНСКИЙ (БОРАТЫНСКИЙ), ЕВГЕНИЙ АБРАМОВИЧ (1800–1844), русский поэт, для произведений которого характерны стремление к психологическому раскрытию чувств, философичность, глубина мысли. Родился 19 февраля (2 марта) 1800 в имении Мара Тамбовской губернии в семье Абрама Андреевича Баратынского, отставного генерал-лейтенанта из окружения императора Павла I и Александры Федоровны Баратынской (Черепановой), бывшей фрейлины императрицы Марии Федоровны. Казалось, уже в силу одного своего аристократического происхождения, ребенку была обеспечена блестящая, надежная карьера. Но судьба распорядилась по-иному.

«Недуг бытия».

Будучи от рождения характера беспокойного, пытливого и пылкого, Баратынский, состоя с двенадцатилетнего возраста воспитанником Пажеского корпуса, попадает в неприятную переделку. Ребяческие шалости членов организованного им «Общества мстителей» приводят к тому, что юноши как бы в шутку крадут у нелюбимого педагога золотую табакерку. Провинившегося Баратынского по личному распоряжению Александра I исключают из Пажеского корпуса с запрещением поступать на любую гражданскую службу, а на военную – только рядовым…

Таковы были первые шаги будущего поэта, наложившие отпечаток и на его характер, и на всю дальнейшую жизнь. Немудрено – подросток столкнулся с такими проблемами, о которых многие его сверстники не имели никакого представления. Вернувшись в родное имение, он раскаивается в свершившемся, размышляет о том, какая степень вины лежит на нем, а какая – на окружении. Желая искупить свою вину, восемнадцатилетний Евгений решается на отчаянный шаг – поступает рядовым в лейб-гвардии Егерский полк, и вплоть до 1825, в течение долгих девяти лет солдатчины, служит, затем уже в чине унтер-офицера, в Финляндии, недалеко от Санкт-Петербурга…

И в эти же годы к нему начинают «приходить» первые серьезные стихи и ему становится ясно, куда влечет его «свободный ум» и к чему у него на самом деле лежит душа. Конечно, поэзия – искусство из искусств должна стать его призванием.

Благодаря тому, что полк Баратынского каждое лето несет караул в столице, поэт имеет возможность временами вырываться из тесных стен казармы и вдыхать вольный воздух дружеских бесед и горячих споров молодежи, бывая и на литературных «субботах» издателя Плетнева, и, возможно, на «средах» Жуковского . Судьба, заставив свернуть его с намеченного родителями пути, в то же время «улыбается» ему по-иному: она посылает ему верных, близких по духу друзей. Среди них – и Антон Дельвиг, и Вильгельм Кюхельбекер, и издатели альманаха «Полярная звезда» Александр Бестужев и Кондратий Рылеев, и молодой Александр Пушкин…

Пожалуй, самым модным лирическим жанром в ту пору была элегия – лирическое стихотворение, проникнутой грустными настроениями. И Боратынский быстро находит с нею общий язык. Его элегии Ропот (1820), Разуверение (1821), Поцелуй (1822), Признание (1822) скоро становятся известны читателям, они входят в моду, их переписывают, читают… Слова одной из них – «Не искушай меня без нужды» – положил на музыку М.И.Глинка, и по сей день этот романс волнует слушателей. Но элегии Баратынского хороши не только традиционными для этого жанра излияниями чувств автора, нюансами любовной лирики. В ранних стихах поэта уже можно усмотреть «раздробительный», по выражению П.Вяземского, близкого друга поэта, ум, склонность к философским обобщениям, которые порою принимают форму поэтических афоризмов: «Пусть радости живущим жизнь дарит, а смерть сама их умереть научит» (Череп ), «Не вечный для времен, я вечен для себя (Финляндия), Невластны мы в самих себе, и, в молодые наши леты, даем поспешные обеты, смешные, может быть, всевидящей судьбе» (Признание ).

Элегия Признание , написанная в 1823, недаром не раз попадала в поле зрения исследователей. Это не просто стихотворение, а, по словам Л.И.Гинзбург, «предельно сокращенный аналитический роман».

«Певец пиров и грусти томной», как назвал Баратынского А. С. Пушкин в Евгении Онегине , на поверку оказывается «Гамлетом-Боратынским», как его окрестил тот же Пушкин. Баратынскому хорошо известно, что «враждебная судьба», «самовластный рок» неминуемо ставят человека в весьма уязвимое, опасное положение, и путь, пролегая меж двух бездн, всегда зыбок и опасен. Он пишет в Послании к Дельвигу :

Наш тягостный жребий: положенный срок

Питаться болезненной жизнью,

Любить и лелеять недуг бытия

И смерти отрадной страшиться –

Пишет Баратынский в Послании к Дельвигу . А кому ведом «недуг бытия», тот обречен разрываться между верой и безверием, между отчаянием и надеждой, между благородными порывами души и их холодным рассудочным анализом. «Мыслить и страдать» – вот удел Баратынского-поэта,о котором Пушкин прекрасно сказал: «Боратынский принадлежит к числу отличных наших поэтов. Он у нас оригинален – ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко. Гармония его стихов, свежесть слога, живость и точность выражения должны поразить всякого, хотя несколько одаренного вкусом и чувством».

«Нам очень нужна философия» – пишет поэт в письме Пушкину за 1826, и это высказывание вполне соответствует новому пониманию Баратынским поэзии. И хотя в жизни поэта происходит новый благоприятный поворот – он наконец уходит в отставку и женится на Анастасии Петровне Энгельгардт, «соучастнице в мольбах», верной спутнице на всю оставшуюся жизнь, – лира его начинает звучать все строже и отрешенней. Слава его как мастера любовной элегии постепенно отходит в прошлое, а новые для поэта стихотворения, написанные в конце 20 – начале 30 годов, – Последняя смерть и Смерть подтверждают правоту писателя Н.А.Мельгунова, который утверждал, что Баратынский «возвел личную грусть до общего философского значения».

Баратынский склонен бесстрашно исследовать противоречия жизни и смерти, говорить о свободе выбора и предопределенности, вплоть до проблемы теодицеи, то есть богооправдания, или оправдания существования зла, которая, по словам литературоведа С.Бочарова, «составит сквозную тему у Боратынского, отливаясь в формулу оправдания Промысла»:

Безумец! Не она, не вышняя ли воля

Дарует страсти нам? И не ее ли глас

В их гласе слышим мы? О, тягостна для нас

Жизнь, бьющая могучею волною

И в грани узкие втесненная судьбою. (К чему невольнику мечтания свободы ?)

«Недуг бытия» в стихах Баратынского подвергнут «научному» исследованию, не лишенному страсти и тайного жара. «Две области: сияния и тьмы, Исследовать равно стремимся мы», – пишет поэт в стихотворении (1839). И остается до конца дней своих верен этому кредо.

«Не изменяй своему назначению…»

Еще раньше, в середине 20 – начале 30-х годов Баратынский, находясь на творческом распутье, пробует свои силы в жанре поэмы, и прозы. Он пишет почти подряд три поэмы: Эда (1824–1825), Бал (1825–1828) и Наложница (1829– 1831). Причем Бал вышел в свет под одной обложкой с пушкинским Графом Нулиным с общим названием Две повести в стихах . Однако сочетание в этих сочинениях порою разнородных элементов – от сугубо романтических до бытописательно-сатирических ставит под сомнение удачное исполнение замысла и дает Баратынскому право сказать по этому поводу: «Я желал быть оригинальным, а оказался только странным!» Небольшая повесть Перстень (1831) тоже проходит практически незаметной и для критиков, и для читателей, что дает повод поэту и вовсе отказаться от этих жанров.

Впрочем, посещение во второй половине 20-х гг. салонов З.Волконской и А.Елагиной, где поэт познакомился с критиком и философом И.Киреевским, дало ему толчок к занятиям критикой и журнальной полемикой. Так, в начале 30-х гг. он активно сотрудничает с издаваемым Киреевским журналом «Европеец». К сожалению, закрытие журнала в 1832, равно как и запрещение издаваемой Дельвигом в Петербурге «Литературной газеты» оказываются для Баратынского тяжелым ударом и наталкивают на мрачные мысли о невозможности существования поэзии в этот «торгашеский век». В 1832, сообщая о готовящемся издании своих стихов, прибавляет: «Кажется, оно будет последним, и я к нему ничего не прибавлю».

А в 1835 в новом журнале «Московский наблюдатель» было опубликовано стихотворение Последний поэт . В нем речь шла о том, что «век шествует путем своим железным», о «корысти в сердцах» и всеобщем упадке искусства, что звучит пророчески и в наше смутное время. Во времена, когда, по мнению Баратынского, вся литература заражена «торговой логикой», самым честным для него решением оказывается уединение, строгое и трудное существование в мире собственных размышлений и переживаний. «Что делать! – обращается он к другу Киреевскому в одном из писем. – Будем мыслить в молчании и оставим литературное поприще Полевым и Булгариным... Заключимся в своем кругу, как первые братья христиане, обладатели света, гонимого в свое время, а ныне торжествующего. Будем писать, не печатая. Может быть, придет благословенное время».

Так поэт все больше и больше замыкается в узком кругу семейных, отрадных забот, занимается воспитанием детей, строительством дома в имении Мураново, но, несмотря на, казалось бы, благополучную жизнь, в душе его царят бури и смятение. И излечить их может, опять же, лишь «мед поэзии», или, говоря языком самого Баратынского, «песнопенье», которое «врачует болящую душу».

Тревожный, противоречивый «наш век», можно, по Баратынскому, познать и «крылатою мыслью», и «гармонии таинственной властью», которые, сливаясь и вторя друг другу, и рождают ту «философскую поэзию», родоначальником которой и считается Баратынский. «Сомкнутости в собственном бытии», предельной, стоической внутренней сосредоточенности

Соответствует и особый поэтический язык. Его характерные черты – емкость фраз, глубина и свежесть метафор, лаконичность и одновременно подспудная, живительная музыка стиха.

Обретение окончательной зрелости далось поэту не даром. За всем этим – не только постоянная душевная борьба, «мечтания свободы» и «желание счастья» вкупе со страхом, что «за миром явлений не ждет ничего», ощущением тщеты бытия, но и постоянная, кропотливая работа над стихом. Недаром современники говорили о Баратынском, что «ежели б он жил на необитаемом острове, он с таким же тщанием отделывал бы свои стихи, как в кругу любителей литературы».

«Не изменяй своему назначению, – пишет Баратынский в письме Плетневу. – Совершим с твердостью наш жизненный подвиг. Дарование есть поручение. Должно исполнить его, несмотря ни на какие препятствия, и главное из них – унылость…»

«Сумерки».

Сумерки – последняя изданная при жизни поэта книга и в то же время первая в своем роде вообще в русской литературе. Увидевшие свет в 1842, Сумерки впервые явили собой действительно сокровенную книгу стихов – объединенных продуманной композицией, внутренним единством, а также, по выражению Д.Мирского, «противоречием ответов» на «проклятые» вопросы – о природе человека, смысле его жизни, о сочувственном, глубоком общении между людьми, природой, миром, о «прогрессе и хаосе». Как в зерне, в Сумерках сгустились все боль, искания, «широкие думы» и «живая вера» всех будущих поколений российских правдоискателей. «Вихревращение» чувств и дум, «отвечающих на важные вопросы века» (С.Шевырев), пронизывает стихотворения сборника, каждое из которых требует вдумчивого, внимательного вчитывания и вслушивания. Эти стихи трудно понять невзыскательному читателю, они могут найти отклик лишь у человека, которому не понаслышке знакомы «сердечные мысли» поэта.

Стихи Сумерек , больше похожие на стихи-притчи, чем на элегии Баратынского его начальной поры, говорят, по сути, об одном, но по-разному. Последний поэт – о трагизме последнего поэта в мире, который отвечает его песням «суровым смехом», Ахилл – о живой вере как залоге спасения человека, Благословен святое возвестивший – о диалоге «художника бедного слова» и бесстрашного исследователя «сияния и тьмы», Все мысль да мысль напротив, о другой стороне познания, отражающей «правду без покрова», Недоносок – о «бедности земного бытия» … Осень же – своеобразный духовный центр книги, где все мотивы вновь спорят друг с другом, перекликаясь. Кроме того, известно, что на последних строфах Осени Баратынского застало известие о гибели Пушкина. И, видимо, не случайно, по словам С.Бочарова, здесь «дан грандиозный образ глухого космоса, безотзывного мира: «„Далекий вой" падения небесной звезды (традиционный символ гибели поэта) не поражает ухо мира…».

Строгость и глубина мысли, неожиданная смелость сложных метафор, звучащих несколько непривычно для тогдашнего русского слуха, приводила в замешательство и современных поэту критиков и обычных читателей. По сути, как поэт, Баратынский так и остался одинок и не понят до конца своей жизни. Отклик своим стихам и «друга в поколенье», по его же выражению, он нашел значительно позже. Уже на рубеже 19–20 вв. Баратынского как бы заново открыло для себя новое поколение российских пиитов. В статье О собеседнике Мандельштам сравнивает поэзию Баратынского с письмом, запечатанном в бутылке, и пишет: «Хотел бы я знать, кто из тех, кому попадут на глаза названные строки Баратынского, не вздрогнет радостной и жуткой дрожью, какая бывает, когда неожиданно окликнут по имени» (имеется в виду стихотворение Баратынского Но я живу и на земле мое Кому-нибудь любезно бытие .).

Когда Сумерки были закончены, Баратынский надеялся, что жизнь его вот-вот войдет в более отрадное русло. Тем более, что его семья наконец получила долгожданную возможность пуститься в заграничное путешествие в Берлин, Лейпциг, Дрезден, Париж и, наконец, в Италию. Казалось, этот солнечный край вдохнет в поэта новые силы. Недаром «строгий сумрачный поэт», как назвал его Гоголь, Баратынский пишет на удивление радостное, даже по ритму своему бодро-оптимистичное стихотворение Пироскаф , – загадочное своей ясностью, все устремленное в будущее, к новому берегу, где ждет иное.

Увы, судьба и в это раз распорядилась по-своему и на этом стихотворении «остановила» жизнь поэта. 29 июня (11июля) 1844 он скоропостижно умирает, как будто Сумерки стали его окончательным и заветным поэтическим подвигом. Через год Баратынского хоронят на Тихвинском кладбище Александро-Невской Лавры, а спустя много лет подспудная «сила замедленного действия» поэтических открытий Баратынского вырвется на простор российской словесности и даст могучий толчок к преобразованию языка русской поэзии на рубеже 19–20 вв.

«Никогда не стремился он малодушно угождать господствующему вкусу и требованиям мгновенной моды, – писал Пушкин про своего друга и собрата по перу, – никогда не прибегал к шарлатанству, преувеличению для произведения большего эффекта, никогда не пренебрегал трудом неблагодарным, редко замеченным, трудом отделки и отчетливости, никогда не тащился по пятам увлекающего свой век гения, подбирая им оброненные колосья; он шел своею дорогой, один и независим».