Расшифровка Керенский и Корнилов: предчувствие гражданской войны. Корниловское выступление

Однако Керенский, публиковавший время от времени другие, мало отличающиеся версии своей первой встречи со Львовым, в последнем произведении, написанном через 50 лет после этих событий, во многом иначе осветил эту встречу. Пересказывая разговор прямой речью, он отмечает, что спросил Львова: «Что вы хотите, чтобы я теперь сделал?» и что Львов ответил, что «некоторые круги» хотели бы его поддержать, но что ему для этого следует прийти к соглашению с ними. Тогда Керенский настоятельно попросил назвать тех людей, от имени которых он пришёл к нему. Львов ответил, что он не имеет права этого сделать, но, если Керенский согласен, он передаст содержание их разговора этим лицам. «Конечно, вы можете», – сказал Керенский. «Вы знаете, что я заинтересован в формировании правительства, опирающегося на твёрдую основу, и не цепляюсь за единоличную власть» . Львов, видимо, был доволен встречей и при прощании сказал Керенскому, что намерен снова его навестить.

Таким образом, в последнем пересказе событий Керенский, в конечном счёте, признал четыре важных обстоятельства, которые он с жаром оспаривал или отрицал в предыдущих описаниях дела Корнилова. Во-первых, он согласился, чтобы Львов передал пославшим его лицам содержание их разговора, так и не узнав, о ком шла речь. Во-вторых, сообщил Львову, что заинтересован в создании правительства на прочной основе. В-третьих, он заявил Львову, как говорил и другим при разных обстоятельствах, что не цепляется за личную власть. И наконец, он узнал, что Львов собирается снова к нему зайти. Эти поздние признания совершенно по-иному освещают разговор между Львовым и Керенским, чем показания Керенского Следственной комиссии.

Что могло побудить Керенского по-иному изложить эту историю? Желание успокоить совесть? Стремление подкрепить достоверность рассказа Львова, причудливое повествование которого в целом подтверждает разъяснения самого Керенского? Львов утверждает наличие, уже в июле 1917 года, мощного и хорошо организованного заговора против Керенского, как в Ставке, так и в Петрограде и Москве, в который были вовлечены политические деятели, генералы, представители торговых, промышленных и высших финансовых кругов. Каковы бы ни были причины этой подправки Керенским своих воспоминаний, само её появление ещё раз подтверждает опасность некритического подхода к его рассказу о корниловских событиях.

А. Керенский. Портрет работы И. Бродского, 1917

Последний рассказ Львова о посещении Керенского был написан в совсем иных обстоятельствах, чем когда он давал показания Следственной комиссии. Он публиковался в парижской русской газете «Последние Новости» с 30 ноября по 9 декабря 1920 года. К этому времени Львов сполна испытал на себе превратности судьбы. Он эмигрировал во Францию и в Париже превратился в настоящего бродягу, ночуя под мостами и питаясь тем, что он мог выпросить у своих старых знакомых. Публикацией сенсационных сведений о деле Корнилова он решил заработать немного денег. Из его писаний следует, что перед разговором с Керенским он встречался в Москве и вёл политические разговоры с двумя несколько загадочными личностями: доктором И.А. Добрынским и бывшим членом Думы Аладьиным (о нём см. выше, гл. 4), недавно вернувшимся из Англии в Россию с рекомендательными письмами от его личных знакомых из британского военного командования. Во время разговоров с ними во впечатлительном мозгу Львова укрепилась мысль о том, что Корнилов думает провозгласить себя диктатором. Было решено, что Львов должен предупредить Керенского о необходимости начать переговоры с «некоторыми кругами», с целью реорганизации правительства. В статьях, опубликованных в Париже, Львов пишет, что он пришёл к Керенскому по просьбе Добрынского, который якобы знал всё о заговоре, готовящемся в Ставке. Приехав 22 августа в Петроград, Львов якобы сперва позвонил бывшему управляющему делами Временного правительства В.Д. Набокову и сообщил ему, что 27-го числа Керенскому будет предъявлен ультиматум, который, предсказывал он, приведёт к гражданской войне. Керенский утверждает , что Набоков примерно так же осветил этот эпизод в своих воспоминаниях, опубликованных в «Архиве Русской Революции» . Это неверно, и в возмущенном письме от 15 декабря 1920 года редактору «Последних Новостей» Набоков отвергает версию Львова в следующих выражениях:

Из-за этого письма Набокова (и в ущерб исторической науке) «Последние Новости» прекратили публикацию воспоминаний Львова. Но и опубликованные главы достаточно освещают первый разговор между Львовым и Керенским. Львов пишет, что, лишь получив отрицательный ответ от Набокова и «изумлённый его государственной слепотой», он решил обратиться к Керенскому. Разговор с Керенским Львов передаёт прямой речью, что, конечно, по прошествии трёх лет не прибавляет ему достоверности. В ключевом месте, внося драматическую нотку в диалог, Львов утверждает, что Керенский его спросил: «Что же вы хотите, чтобы я сделал?» На это Львов ответил:

– Протяните руку тем, которых вы от себя отталкивали. Реорганизуйте правительство так, чтобы оно удовлетворяло широкому слою всего русского общества и народа. Включите в него представителей правее кадет , с другой стороны пусть в нём будут социалисты государственники, а не исключительно представители совета.

– Ну всё же нельзя обойтись без представителей совета, – сказал Керенский.

– Я не спорю, пусть так, но пойдите на соглашение с теми, которые вас ненавидят. Момент наступил крайне важный. Я знаю, что я говорю. Ради блага Родины я заклинаю вас!

Керенский был тронут.

– Хорошо, – сказал он. – Я согласен и если даже потребуется моя отставка, я согласен уйти, но поймите же, что я не могу бросить власть; я должен передать её с рук на руки.

– Так дайте мне поручение, – сказал я, – войти в переговоры от вашего имени со всеми теми элементами, которые я сочту необходимыми.

– Я даю вам это поручение, – сказал Керенский, – только прошу вас всё держать в секрете, и крепко пожал мне руку.

– Я поставлю вас в известность о достигнутых результатах, – сказал я.

– Куда вы едете? – спросил Керенский.

– Я еду туда, откуда приехал, – сказал я, улыбаясь. Я вышел. Керенский провожал меня и, вышедши за двери кабинета, долго мне махал рукой .

Покинув Керенского, Львов без промедления выехал в Москву, где вновь встретился с Добрынским и со своим братом, членом Думы Н.Н. Львовым. Все они чувствовали, что предстоит сыграть важную роль в судьбах страны, а Владимир Львов во время этих разговоров, вероятно, взял на себя роль доброжелательного посредника между Верховным Главнокомандующим и министром-председателем.

В.Н. Львов выехал в Могилёв 24 августа и попросил Корнилова тут же принять его. Но это оказалось невозможным: Корнилов был слишком занят, чтобы принять даже бывшего министра Временного правительства, тем более что Львов явился в Ставку без предварительного доклада и отказался раскрыть причину своего приезда. Приём состоялся несколько позже.

Сообщения о том, что было сказано при встрече Львова и Корнилова, сильно разнятся между собой. Во-первых, есть очень лаконичный отчёт в письменных показаниях Корнилова . Второй вариант – мнение Керенского – можно извлечь из протоколов Следственной комиссии. Третий – переработанный текст подлинных показаний Львова Следственной комиссии в 1917 году. Четвёртый вариант, хронологически последний, изложен в статьях Львова в «Последних Новостях».

Начнём с показаний Корнилова, написанных всего через несколько дней после встречи с Львовым:

Войдя ко мне в кабинет, Львов сразу заявил мне: «Я к Вам от Керенского с поручением». Я подчёркиваю, что Львов был послан не мной, так как я его с апреля месяца не видел и слишком мало знал, а прибыл ко мне от Керенского. <...>

В.Н. Львов заявил мне от имени Керенского, что если, по моему мнению, дальнейшее участие последнего в управлении страной не даст власти необходимой силы и твёрдости, то Керенский готов выйти из состава Правительства. Если Керенский может рассчитывать на поддержку, то он готов продолжать работу. Львов просил меня высказать моё мнение по поводу предложения Керенского и изложить программу. Я, очертив общее положение страны и армии (положение дел на фронте, приготовление немцев к производству десанта на побережье Рижского залива и возможность дальнейшего развития этих операций в направлении на Ревель и Петроград, известие об убийстве солдатами начальника III пехотной дивизии генерала Гиршфельда и комиссара XI армии Линде, пожар пороховых и артиллерийских складов в Казани), заявил, что, по моему глубокому убеждению, единственным исходом из тяжёлого положения страны является установление диктатуры и немедленное объявление страны на военном положении. Я заявил, что лично не стремлюсь к власти и готов немедленно подчиниться тому, кому будут вручены диктаторские полномочия, будь то сам А.Ф. Керенский, генерал Алексеев, генерал Каледин или другое лицо. Львов заявил, что не исключается возможность такого решения, что, ввиду тяжёлого положения страны, Временное правительство, в его нынешнем составе, само придёт к сознанию необходимости установления диктатуры и, весьма возможно, предложит мне обязанности диктатора. Я заявил, что если бы так случилось, то, всегда держась мнения, что только твёрдая власть может спасти страну, я от такого предложения бы не отказался .

Совсем иначе описывается этот разговор в статьях, опубликованных В.Н. Львовым в «Последних Новостях» . Там говорится, что, когда он вошёл к Корнилову и объявил, что прибыл с поручением от имени Керенского, глаза генерала загорелись «недобрым огнём» . Как бы ни расценивать этот «огонь», Львов, во всяком случае, ошибается относительно времени своей встречи с генералом – по его словам, в 10 часов вечера 24 августа, – но это весьма маловероятно: Корнилов был тогда слишком занят, он провожал Савинкова в Петроград и давал ему последние инструкции. Львов утверждает, что вторично встретился с Корниловым на следующий день в 10 часов утра; это сходится с заявлением самого Корнилова о том, что встреча состоялась именно 25 августа. Всё остальное, что вспоминает Львов о первой встрече с Корниловым, – того же уровня, что и замечание о «недобром огне». Вопреки заявлениям Савинкова (см. выше, с. 88), Львов в «Последних Новостях» утверждает, что Корнилов был вполне готов прогнать Керенского, для того чтобы упрочить правительство. В то же время он утверждает, будто Корнилов сказал, что ему всё равно, кто будет Верховным Главнокомандующим, если только Временное правительство предоставит этому лицу всю полноту власти . Львов продолжает:

Я сказал Корнилову:

– Раз дело идёт о военной диктатуре, то кому же быть диктатором, как не вам.

Корнилов сделал жест головой в знак согласия и продолжал.

– Во всяком случае Романовы взойдут на престол только через мой труп. Когда власть будет лишь передана, я составлю свой кабинет .

Не подлежит сомнению, что многое из утверждений Львова в 1920 году – это только вышивка по канве ранее опубликованных работ – таких как «Дело Корнилова» Керенского или ответ на эту книгу Савинкова. Упоминание Романовых восходит к изложению разговора между бывшим военным министром Гучковым и Корниловым, во время которого Гучков сделал попытку заговорить с Корниловым о передаче престола великому князю Дмитрию Павловичу и получил за это нагоняй от темпераментного генерала. Озабоченность Львова личной безопасностью Керенского и Савинкова, в случае попытки покушения на их жизнь – проявлялась уже давно (он упомянул об этом уже в разговоре с Керенским 22 августа); одержимость его этим вопросом несёт все признаки болезненного психического состояния.

По свидетельству ген. Лукомского, которому Корнилов рассказал о своих переговорах со Львовым, Львов предложил три возможности создания «сильной власти» в России: во-первых, Керенский мог сам составить новое правительство; во-вторых, могло быть создано нечто вроде директории, состоящей из трёх или четырёх членов, включая Верховного Главнокомандующего; в-третьих, Верховному Главнокомандующему, кто бы это ни был, могли быть даны диктаторские полномочия. Корнилов был сторонником третьего пути при условии, что Керенский и Савинков также будут участвовать в правительстве. Состав правительства обсуждался в окружении Корнилова в течение всего дня (25 августа). Львов сам участвовал в этом обсуждении вместе с Добрынским и Аладьиным, которые сопровождали его в Могилёв. Присутствовали также личный секретарь Корнилова В.С. Завойко и правительственный комиссар Филоненко.

В мемуарной литературе много противоречивых данных об этих переговорах и планах создания нового правительства. Из дальнейших, несколько путаных рассказов Львова выясняется, что Корнилов не всегда лично присутствовал на обсуждении этих вопросов. Собственной идеей Корнилова было, видимо, создание Совета народной обороны под его началом. Керенский был бы его помощником, а Савинков, ген. Алексеев, адм. Колчак и Филоненко – членами Совета. Совет народной обороны должен был располагать диктаторской властью. На другие правительственные должности должны были быть назначены два либеральных министра бывшего царского правительства – М.Н. Покровский и граф П.Н. Игнатьев, а также А.Ф. Аладьин, виднейший русский марксист Г.В. Плеханов, бывший председатель Временного правительства князь Г.Е. Львов и В.С. Завойко. Но состав правительства оставался в значительной степени неопределённым, и Корнилов вызвал в Ставку ряд других лиц для консультаций, в частности, председателя Государственной Думы Родзянко, видного кадета В.А. Маклакова и тогдашнего министра иностранных дел М.И. Терещенко. Корнилов ожидал, что все они встретятся с Керенским и Савинковым и обсудят с ними состав нового правительства.

Корнилов, совершенно очевидно, и не подозревал, что Львов мог вовсе не быть подлинным посредником, действительно посланным Керенским. Принимая всё это за чистую монету, он основывался на том, что Савинков занимался, главным образом, военными вопросами и в прошлом имел ряд сложностей во взаимоотношениях с Керенским. Поэтому ему могло показаться естественным, что Керенский послал к нему профессионального политика, бывшего члена правительства для того, чтобы вести переговоры о типе будущей диктаторской власти. Даже предупреждение Лукомского о том, что, несмотря на безупречную и незапятнанную репутацию Львова, близкие к нему люди знают его и как бестолкового и суетливого человека, – не смогло поколебать убеждения Верховного Главнокомандующего в том, что он, наконец, установил полное взаимопонимание с Керенским.

Ожидая в ближайшие дни приезда в Ставку вызванных им политических деятелей, Корнилов по телеграфу сообщил Савинкову о том, что 3-й конный корпус будет сосредоточен 28 августа на подступах к Петрограду и что Временному правительству следовало бы в тот же день объявить военное положение в столице. Ни минуты Корнилов не усомнился в утверждении Савинкова, что законопроекты, выработанные генералом и одобренные Керенским 17 августа, будут приняты правительством и немедленно применены. Это неизбежно должно было привести к противоправительственному восстанию, возглавляемому большевиками и, возможно, Советом, которое было бы тогда усмирено 3-м конным корпусом.

26 августа Корнилов обсудил со своими советниками и друзьями состав будущего Совета народной обороны и пришёл к заключению, что будет разумнее разделить власть с другими старшими военными начальниками, назначив Керенского им в помощники, и не принимать власть единолично. Ещё утром (как будет описано в следующей главе) он был вызван к аппарату Юза и имел короткий разговор с Керенским и также, как он думал, со Львовым. «Львов» подтвердил, что передал все его поручения министру-председателю. Керенский же заверил Корнилова, что выедет в Ставку вместе с Савинковым на следующий день (27-го). Тон их разговора был дружелюбным, даже тёплым. Корнилов принял все меры, чтобы начать 28 августа переговоры с Керенским, и в Могилёве все радовались тому, что отношения между Верховным Главнокомандующим и министром-председателем налаживаются.

– Передача одной военной власти или также и гражданской? – спросил я.

– И военной, и гражданской, – пояснил Корнилов.

– Вы мне позволите всё это для памяти записать?

– Пожалуйста, – сказал Корнилов, – и протянул мне карандаш и бумагу. [Когда на следующий день Львов явился к Керенскому, у него также не оказалось с собой карандаша и бумаги. – Г.К. ]

– Быть может, лучше просто совмещение должности Верховного Главнокомандующего с должностью Председателя Совета Министров, – вставил я.

Корнилов смутился. – Пожалуй, можно и по вашей схеме, – сказал Корнилов.

– Затем, – продолжал он, – предупредите Керенского и Савинкова, что я за их жизнь нигде не ручаюсь, а потому пусть они приедут в Ставку, где я их личную безопасность возьму под свою охрану.

Я был тронут этими словами Корнилова и сказал ему: "Вы – благородный человек".

Корнилов продолжал:

– Кто будет Верховным Главнокомандующим, меня не касается, лишь бы власть ему была передана Временным правительством»

Львов утверждает (там же), что Корнилов продолжил:

«– Я не верю больше Керенскому, он ничего не делает.

– А Савинкову вы верите? – спросил я.

– Нет, и Савинкову я не верю. Я не знаю, кому он нож хочет всадить в спину, не то Керенскому, не то мне, – отвечал Корнилов.

– Если вы такого мнения о Савинкове, отчего же вы его вчера не арестовали, когда он был здесь?

Корнилов молчал.

– Впрочем, – продолжал Корнилов, – я могу предложить Савинкову портфель военного министра, а Керенскому портфель министра юстиции».

Весь этот якобы состоявшийся диалог показывает, что ко времени его публикации мысли Львова были в полном расстройстве. Как можно поверить, что Корнилов, считая Львова посланцем Керенского и предприняв навстречу Керенскому ряд важных политических шагов, мог сообщить Львову, что он «больше не верит» министру-председателю? Эта фраза, очевидно, списана с ранее опубликованного диалога между Савинковым и Корниловым, состоявшегося 23 августа. Таким же образом слова Львова «Вы – благородный человек» очень напоминают знаменитую фразу, сказанную Керенским вел. кн. Михаилу Александровичу, когда последний отказался от престола, поскольку он не был ему предложен Учредительным Собранием (см.: Г. М. Катков. Февральская революция. М., 1997, с. 400). Таким же образом очень недостоверным представляется рассказ Львова о его переговорах с Завойко и другими офицерами 25 августа, когда ему якобы сообщили, что на Керенского, во время его пребывания в Могилёве, готовится покушение (несмотря на заверения Корнилова об обеспечении ему полной безопасности!).

Своим ближайшим помощником в деле создания сильной власти Керенский выбрал Л. Г. Корнилова, который отрицательно относился как к Советам, так и к правительству. С его помощью А. Ф. Керенский надеялся освободить власть от советской зависимости, установить в стране жесткий порядок.

19 июля Корнилов назначается Главковерхом, тогда же пост управляющего военным министерством занял Б. В. Савинков.

3 августа Корнилов предоставил Керенскому вариант программы, в которой ввиду нарастающего хозяйственного паралича, ставящего под угрозу снабжение армии, предлагались милитаризация фабрик, заводов, железных дорог и введение смертной казни в тылу.

А. Ф. Керенский счел вариант программы чрезмерно резким по форме, оглашение программы в такой редакции могло, по его мнению, спровоцировать революционное выступление. В то же время министр-председатель выразил согласие с предложенными мерами. Позже он писал: " Существо требований генерала Корнилова являлось только своеобразной формулировкой тех мер, которые уже отчасти проводились, отчасти проектировались Временным правительством, и это существо отвечало настроениям ответственных демократических и либеральных кругов".

10 августа доработанный текст был вновь передан Керенскому. Военный раздел предусматривал восстановление дисциплинарной власти начальников в полной мере: резкое ограничение полномочий комиссаров и комитетов, введение смертной казни в тылу. В "Гражданском разделе" предусматривалось объявление железных дорог и работающих на оборону заводов и шахт на военном положении, запрещение митингов, забастовок и вмешательство рабочих в хозяйственные дела. Подчеркивалось, что " указанные мероприятия должны быть проведены в жизнь немедленно с железной решимостью и последовательностью".

Прибывшему 13 августа в Москву Корнилову была устроена восторженная встреча на вокзале. 14 августа он выступил на Государственном совещании. Основной причиной развала армии он назвал " законодательные меры", принятые после Февраля. Заявил, что разницы " между фронтом и тылом относительно суровости необходимого для спасения страны режима не должно быть". В заключении подчеркнул, что "нельзя терять ни одной минуты. Нужна решимость и твердое непреклонное введение намеченных мер".

С начала августа Корнилов стал перебрасывать к Петрограду верные ему части 3-й конный корпус генерала А. М. Крымова, Кавказскую туземную дивизию, 5-ю Кавказскую кавалерийскую дивизию и другие.

А. Ф. Керенский к моменту Государственного совещания уже шел в блоке с Корниловым, но в своих мемуарах он отрицает это. Вспоминая работу совещания, он пишет, что "совершил тогда одну большую ошибку. К тому времени я уже знал о готовящемся военном заговоре… Если бы я знал в то время, что во главе заговора стоит Верховный главнокомандующий, которого я сам назначил и на помощь которого в борьбе с заговорщиками полагался, то, конечно же, сказал бы об этом на совещании и немедленно, тут же, на месте, принял все необходимые меры".

Нам представляется, что Керенский пытается здесь осветлить свою роль, связанную с выступлением Корнилова.

Когда после Государственного совещания Керенский получил от Корнилова новую телеграмму с требованием безотлагательного введения мер, изложенных в его записке от 10 августа, оттягивать решение премьер уже не мог, так как понимал, что Государственное совещание показало необходимость поддержки правых сил.

17 августа, вернувшись в Петроград из Москвы, он вызвал Савинкова и сообщил ему, что принципиально согласен с запиской Корнилова. Вместе с тем, он выговорил Савинкову за то, что "контрреволюция подняла голову" и что он, Савинков, тоже виноват в этом, поскольку выдвижение Корнилова - это его рук дело.

20 августа русскими войсками была оставлена Рига. В связи с этим 22 августа на имя Керенского и Савинкова из Ставки пришла новая телеграмма. Корнилов требовал " крутых мер" и немедленного подчинения ему Петроградского военного округа. На 24 августа в Могилеве было запланировано совещание с целью обсуждения проекта нового положения о комиссарах и армейских комитетах. На него должен был выехать управляющий военным министерством Б. Савинков. Керенский пригласил его к себе и выразил согласие на включение Петроградского военного округа в состав формируемой Петроградской армии и подчинение ее таким образом главковерху, но с оговоркой: из округа выделить сам Петроград, который по прежнему остается в ведении военного министра. "Иначе нас здесь "скушают"", - сказал Керенский.

На этот случай, если в городе в конце августа произойдет выступление большевиков, Савинков должен был испросить у Ставки кавалерийские части для проведения в жизнь военного положения и разгрома большевиков.

Таким образом, намерения Керенского и Корнилова совпали, ведь Корнилов уже отдал приказ о переброске 3-го конного корпуса, Туземной дивизии и других частей к Петрограду. На совещании в Ставке 23 августа была достигнута договоренность, что войска будут подтянуты к Петрограду к 28-29 августа. Таким образом, несмотря на некоторые оговорки и условия (Керенский выражал недоверие Крымову, как подозреваемому в монархизме; "ликвидация" главного комитета Союза офицеров", который был Керенскому подозрителен), Керенский по существу санкционировал действия Ставки, уже двинувшей войска к Петрограду. В Ставке господствовала эйфория. Началось совещание по вопросу о форме правления. Решили создать " Совет народной обороны". Обладающий всей полнотой власти. Во главе Корнилов, его помощник Керенский, члены- генерал Алексеев, адмирал Колчак, Савинков, Филоненко.

При Совете должно быть правительство - исполнительный орган. В него намечали широкое представительство: от бывших царских министров -"либералов" М. Покровского и П. Игнатьева до Плеханова. В общем замышляли "надпартийное" правительство под диктаторской рукой Корнилова.

Наиболее туманным эпизодом в этой главе является, наверное, вопрос о событиях, приведших к распаду союза Керенского с Корниловым. Этот разрыв связан с именем Владимира Николаевича Львова.

22 августа он посетил Керенского в Зимнем дворце, поставив перед Керенским вопрос: согласен ли министр - председатель войти в контакт с некой группой "общественных деятелей", имеющих достаточную силу, чтобы обеспечить ему прочную поддержку справа?

Керенский потребовал разъяснений. Не получив ответа, он, практически, согласился на то, чтобы Львов продолжил переговоры с этой группой "общественных деятелей". Такая позиция Керенского не представляется неожиданной. Осторожные разговоры о концентрации власти уже велись с ним до визита Львова. Керенский понял, что группой, о которой говорил Львов были какие-то "прокорниловские" элементы.

В историографии не решен вопрос: был ли визит Львова 22 августа к Керенскому его личной инициативой, или за его спиной кто-то стоял? Достоверного ответа нет. Но, несомненно, визит был навеян "правой" средой, в которой Львов вращался на Государственном совещании.

Для всех делегатов совещания было очевидна нервозность Керенского, даже истерия, которая являлась отражением неустойчивости режима, пытавшегося "усидеть между двумя стульями".

Это породило у некоторых деятелей стремление нажать на Керенского, чтобы он освободился от влияния Советов и взял "правый" курс.

Покинув Керенского, Львов возвратился в Москву. Здесь он повидался с Добрынским, Аладьиным, братом Николаем, которым сообщил что Керенский дал ему полномочия на переговоры с Корниловым.

24 августа Львов вместе с Добрынским и Аладьиным прибыли в Ставку. На заявление Львова о том, что он прибыл от Керенского с целью выяснения той "конструкции власти", которая нашла бы поддержку Верховного главнокомандующего, Корнилов отметил, что единственным исходом является установление диктатуры и объявление страны на военном положении. Корнилов, в переговорах со Львовым, выдвигал уже более радикальные, категоричные требования, чем при визите Савинкова.

Вместе с тем, Корнилов передал Львову, что в связи с беспорядками, которые могут возникнуть с введением в Петрограде военного положения, Керенскому и Савинкову лучше выехать в Ставку. Обстановка в Могилёве произвела на Львова тяжелое впечатление. Из своей поездки он узнал, что офицерство в Ставке ненавидит Керенского.

Когда Савинков прибыл в Петроград с докладом об итогах поездки, тот уже колебался. Это объясняется тем, что наметившийся альянс с Корниловым и Ставкой, может обернуться для него политическим провалом. Керенский мучительно искал спасительного разрешения. В этот момент, днем 26 августа к нему второй раз является Львов. Он сообщил, что привез предложения Корнилова:

1. Объявить Петроград на военном положении.

2. Уйти всем министрам в отставку.

3. Передать всю власть - военную и гражданскую - Верховному главнокомандующему, который составит новый кабинет министров.

Львов передал также предложение Корнилова приехать в Ставку Керенскому и Савинкову, добавив от себя, что этого делать не стоит, так как Керенский будет арестован или даже убит.

Керенский, воспользовавшись провокационным визитом Львова, разрывает с Корниловым. Нужно отметить, что не отвергая усилий Савинкова и Филоненко, направленных на совместные действия с Керенским, корниловское окружение одновременно вело скрытую деятельность, целью которой было выступить в обход Керенскому. И Керенский, как нам кажется, точно улавливал это.

Его реакция на «ультиматум» Корнилова была юридически профессиональной. 26 августа Керенский прибыл в военное министерство и по аппарату Юза вызвал Корнилова. Он приглашал на эти переговоры Львова, но тот опаздывал. Скорее всего, он опасался переговоров. Говоря за Львова, Керенский попросил подтвердить Корнилова то решение, о котором Львов должен был известить Керенского. Корнилов подтвердил, что действительно просил Керенского «приехать в Могилев». Тогда Керенский, говоря уже о себе, передал, что он понимает ответ Корнилова как подтверждение слов, переданных ему Львовым, то есть включил в «корниловское подтверждение» все три пункта ультиматума, о которых Корнилову ничего сообщено не было.

Керенский ликовал. Корнилов сам расписался под своим ультиматумом. Встретив опоздавшего Львова уже на обратном пути в Зимний, Керенский пригласил его в свой кабинет, где еще раз просил повторить содержание корниловского «ультиматума». Как только Львов закончил свой рассказ, из- за ширмы появился начальник петроградской милиции полковник С. Блавинский, который подслушал, по просьбе Керенского, весь разговор. Теперь у Керенского был свидетель. Львов был арестован.

Придя на заседание правительства в Малахитовый зал. Керенский сообщил министрам о случившемся, квалифицируя действия Корнилова как мятеж. Он потребовал чрезвычайных полномочий, В своих мемуарах он пишет; «Высказавшись за подавление мятежа, я заявил, что считаю возможным бороться с поднятым мятежом лишь при условии, если мне будет передана Временным правительством вся полнота власти». Все министры формально подали в отставку. Правительство, образованное в 20-х числах июля, практически перестало существовать. Теперь Керенский совещался фактически только с Терещенко и Некрасовым.

27 августа в Ставку пошла телеграмма: «Генералу Корнилову. Приказываю вам немедленно сдать должность генералу Лукомскому. Вам надлежит немедленно прибыть в Петроград. Керенский». В этот же день, вечером, в Ставке узнали, что в газетах появилось сообщение, обвиняющее Корнилова в попытке «установить государственный порядок, противоречащий завоеваниям революции».

"Корниловские" войска приближались к Петрограду. 27 августа командующему ими Крымову пришли две телеграммы; Керенский просил остановить движение войск к столице, Корнилов - не обращал на приказы Керенского внимания. Крымов, с самого начала выступавший против соглашения с Керенским, продолжал движение рассредоточенными и деморализованными распоряжениями Керенского. Кроме того, Крымову не удалось наладить связь со Ставкой. Вечером 30 августа он уезжает в Петроград, что нанесло "корниловскому" движению тяжелый удар.

31 августа Крымов был принят Керенским в Зимнем дворце, где утверждал, что он не причастен к намерению свергнуть правительство, клялся, что действовал во имя государственного порядка. В этот же день он покончил жизнь самоубийством. Керенский на допросе Чрезвычайной следственной комиссии показывал, что, когда стало известно, что Крымов застрелился, один из его офицеров сказал: «Ну, теперь все концы в воду». Смерть Крымова символизировала конец "корниловского" выступления.

Керенский победил благодаря тому, что сделав крен влево, он получил мощную поддержку со стороны революционно - демократических организаций.

Генеральский мятеж разбился о единый революционно - демократический фронт. Увы, он просуществовал всего несколько дней. Ленин тогда утверждал, что если бы тогда он сохранился, власть могла бы мирным путем перейти к многопартийным Советам, а Гражданская война, вероятнее всего, была бы исключена. Но, сломив "правых", Керенский преисполнялся веры в то, что покончит и с "левыми". Керенский лишился "правого" стула, а усидеть на одном не хотел, да и не мог.

Большевики утверждали, что Керенский готовит новую "корниловщину". Оказавшись перед лицом растущей роли Советов, Керенский вновь начинает двойную игру: против отступающей "корниловщины" и, одержавшей победу, советской демократией, в которой все большую роль играли большевики.

Жестом в сторону Советов стало снятие 31 августа с поста комиссарверха Филоненко, увольнение Савинкова с постов генерал - губернатора и управляющего военным министерством.

1 сентября Керенский объявил Россию республикой. В начале сентября из тюрьмы были выпущены под залог Л. Д. Троцкий и другие большевики.

Жестом "влево" стало назначение начальником штаба Ставки генерала Алексеева, в котором "правый" лагерь видел свидетельство "истинно государственных намерений правительства».

Д. Волкогонов в своем двухтомнике «Ленин» пишет: «Генеральский мятеж схож с августовским путчем 199 как-то сразу потерял своё влияние, а через 74 года, в сходной августовской ситуации, его лишился и Горбачев. В этом опасность бесконечного балансирования, маневрирования, которые в определенные моменты нужны, во сутью долгосрочной политики быть не могут.... Возвращаясь к тем драматическим дням, Керенский уже в 1919 году справедливо пишет, говоря о корниловщине: «Заговор открыл дверь большевикам".

Путч Корнилова оказался для большевиков спасительным, вдохновляющим, обнадеживающим; после него их авторитет пошел в гору и быстро стало падать влияние Керенского.

Таким образом, попытки А. Ф. Керенского усилить государственную власть не увенчались успехом. В связи с отсутствием четкой, единой, продуманной до мельчайших деталей, поддерживаемой какими-то крупными группами, политической линии, у Керенского почти не осталось сторонников, ни постоянно окружавшей его толпы, ни делегаций, ни прожектов. История отвернулась от своего недолгого « любовника».

Я ужинал с госпожой Р. и за ужином встречался с князем Чавчавадзе, который командовал одной из бригад кавказской Ди­кой дивизии и поведал мне удивительную историю о марше на Петроград.

Дивизия, которая шла впереди сил Корнилова, оказалась изо­лированной: по приказу Совета вся связь со Ставкой была на­рушена. Авангард горцев выгрузился в районе Павловска, в 17 милях к югу от Петрограда. Команду из 40 человек отправили в по­селок, чтобы выбрать для солдат места для постоя. Эти 40 че­ловек вышли на батальон Павловского полка с пулеметами, на­правленными «на защиту революции», и батальон бежал.

Кавказцы удивились и наконец решили, что наткнулись на место проведения учений. Они говорили: «Должно быть, эти солдаты учатся воевать, но не знают, с чего начать!»

Когда они вышли к главным силам Павловского полка, один из солдат пошел к кавалеристам и спросил, куда они направля­ются. Кавказцы ответили, что они идут в Петроград, чтобы по­давить большевистский мятеж. Тогда солдаты-павловцы отве­тили: «В таком случае мы пойдем с вами, а то мы думали, что вы идете устраивать контрреволюцию».

Довольные тем, что не нужно воевать, они вместе добрались до штаба армии обороны, где нашли заместителя командую­щего Петроградским военным округом, простодушного и веж­ливого генерал-лейтенанта Кузьмина, сидевшего в одном из помещений складов в окружении телефонных аппаратов. Едва прибывшие успели объяснить, что происходит, вперед рванулся какой-то длинноволосый человек, который пообещал каждо­му дополнительно по два с половиной акра земли при ее бу­дущем разделе, если он будет сражаться за революцию. Это был министр земледелия Чернов. Поскольку вроде бы ничего не обещало, что вот-вот начнутся бои за революцию, все со­гласились.

3 сентября Савинков просил Корнилова направить один кава­лерийский корпус в Петроград, но заранее определил, что коман­довать этим корпусом не должен генерал Крымов и что в составе корпуса не должно быть кавказской Дикой дивизии.

Однако к городу был направлен III кавалерийский корпус как раз под командованием генерала Крымова, и в его состав входила Дикая дивизия, которую не заменили на регулярную кавалерию. Позже генерал Крымов получил следующий приказ Верховного главноко­мандующего: «Узнав от меня (Корнилова) или из местных источни­ков о начале большевистского восстания, немедленно наступайте на Петроград, занимайте город и разоружайте те дивизии Петроград­ского гарнизона, которые присоединятся к восстанию. Отберите оружие у населения и разгоните Совет».

В Лугу для встречи Крымова отправили офицера, прежде слу­жившего с ним, который должен был вернуться с генералом в Пе­троград.

Этот офицер позже утверждал, что во время встречи с Керенским Крымов заявил премьер-министру: «Говорю откровенно. Не буду вас обманывать. Я хотел бы повесить большую часть из вас». Керен­ский потребовал, чтобы генерал повторил это заявление в письмен­ном виде. Крымов зашел в один из кабинетов, где ему дали бумагу и чернила. Когда его оставили одного, вдруг оттуда раздался вы­стрел: генерал выстрелил себе в голову.

Открытый разрыв между Керенским и Корниловым разрушил все надежды на восстановление эффективного взаимодействия и сотрудничества русской армии и союзников.

Активная деятельность Керенского по «разоблачению заговора» сразу же поставила офицеров в такое положение, что они стали зави­сеть от милосердия солдатни. Их положение и прежде было трудным, но сейчас оно сразу же стало невозможным. Гвардейские кавалерий­ские полки изгнали всех своих офицеров. Офицеров линкора «Пе­тропавловск», стоявшего в Гельсингфорсе, заставили подписать за­явление, в котором Корнилов осуждался как предатель.

Четверо из самых молодых рискнули отказаться, и их арестовали. Под охраной 14 матросов их отправили на берег. Те, истратив все патроны и так и не добив юношей, до смерти забили их ногами.

КЕРЕНСКИЙ И КОРНИЛОВ

Ко времени назначения генерала Корнилова Верховным главнокомандующим ситуация на фронте начала стабилизироваться. Германо-австрийские войска, испытывавшие острую нехватку резервов, остановили успешно развивавшееся наступление. Россия потеряла все свои завоевания в австрийской Галиции, но в создавшейся ситуации это можно было считать очень скромной платой. Временное затишье на фронтах позволило Корнилову более внимательно сосредоточиться на задуманной им программе оздоровления армии.

30 июля в Ставке состоялось совещание, на котором присутствовали министр путей сообщения П. П. Юренев, министр продовольствия А. В. Пешехонов и их помощники. Главное командование на совещании представляли Корнилов, его начальник штаба генерал А. С. Лукомский и некоторые другие старшие чины. В прозвучавших докладах была нарисована удручающая картина полного развала железнодорожного транспорта. Подводя итог обсуждению, Корнилов сказал, что России сейчас нужно иметь три армии - армию в окопах, армию в тылу, работающую на нужды фронта, и армию железнодорожную. Он заявил, что не касается вопросов о мерах оздоровления тыла, но, по его мнению, в тылу должна быть установлена такая же жесточайшая дисциплина, которую он стремится возродить на фронте.

Эти положения легли в основу докладной записки Корнилова, представленной им Временному правительству. История ее появления выглядит следующим образом. Еще после июльского совещания с участием Керенского генерал-квартирмейстер Ставки Плющевский-Плющик по своей инициативе систематизировал и обобщил прозвучавшие на нем предложения. Сразу же по назначении Корнилова Верховным главнокомандующим Плющевский представил ему подготовленные материалы. Корнилов попросил оформить их в виде сводной записки. В итоговом варианте содержалось требование распространить законы военного времени на тыловые районы, ликвидировать большинство комитетов в армии. Предполагалось их сохранить лишь на уровне рот и батальонов, ограничив их ведение исключительно вопросами культурно-хозяйственными. Всё это было изложено в очень жесткой, почти ультимативной форме.

1 августа Плющевский подал записку Верховному главнокомандующему. Корнилов оставил текст почти неизменным и в ночь на 3 августа взял ее с собой в Петроград. Накануне в разговоре по прямому проводу он сообщил Савинкову о своем намерении затронуть поставленные в записке вопросы в докладе правительству. Петроградских партнеров Корнилова это очень встревожило. Корнилов был нужен Савинкову для того, чтобы оказывать давление на Керенского, самостоятельные же его инициативы в эти планы не вписывались.

Рано утром на подъезде к столице, в Павловске, в поезд Корнилова сел Филоненко. Бывший комиссар 8-й армии теперь получил повышение и стал ближайшим помощником Савинкова в военном министерстве. Первым делом Филоненко ознакомился с текстом записки. Как он позже показал на следствии по "корниловскому делу", составлена записка была крайне неудачно, прежде всего потому, что порождала у читателя подозрение в намерении составителей вернуть страну к старым порядкам. Филоненко сказал об этом Корнилову и по его реакции понял, что тому это не понравилось. Довершил дело еще один неприятный эпизод. Уже в черте Петрограда поезд Корнилова столкнулся с вагонеткой, перевозившей шпалы. В результате этого на вокзал прибыли только незадолго до полудня, с опозданием почти на час.

Немедленно с вокзала Корнилов отправился на встречу с Керенским, а Филоненко, захватив с собой записку, поехал к Савинкову. Беседа Керенского с Корниловым началась в раздраженном тоне. Керенский сказал, что со времени назначения Корнилова главковерхом все его обращения к правительству звучат как настоящие ультиматумы. Корнилов ответил, что дело не в нем, а в обстановке, требующей немедленных и жестких мер. Далее, по словам Корнилова, Керенский поинтересовался, следует ли ему оставаться на посту главы государства. "Смысл моего ответа, - говорил Корнилов на следствии, - состоял в том, что, по моему мнению, влияние его в значительной степени понизилось, но тем не менее я полагаю, что он как признанный вождь демократических партий должен оставаться во главе Временного правительства и что другого положения я не представляю".

Остановимся на этом более подробно. Удивляет уже сама тема разговора. С чего бы это Керенскому советоваться с Корниловым по поводу своей будущей судьбы? В интерпретации Керенского всё было по-другому. Он, наоборот, защищал свою позицию, и вопрос его звучал чисто риторически: "Ну, предположим, я уйду, что же из этого выйдет?" В конечном счете не важно, как это обстояло на самом деле. Главное - как поняли друг друга собеседники. В понимании Керенского, он дал знать, что никуда не уходит и уходить не собирается. Корнилов же воспринял эту мимолетную фразу как свидетельство того, что Керенский готов признать свою несостоятельность. Вся "корниловская история" густо замешана на таком, чисто человеческом, взаимном непонимании.

Поскольку заседание правительства было назначено лишь на четыре часа пополудни и свободного времени оставалось достаточно, Корнилов отправился в особняк военного министра на Мойку для разговора с Савинковым. Здесь уже давно находился Филоненко. Он успел познакомить Савинкова с запиской Корнилова и соответствующим образом его настроить. Савинков попросил Корнилова воздержаться до времени от оглашения записки, мотивируя это тем, что аналогичные меры уже готовятся в военном министерстве. Корнилов согласился и передал привезенный с собой текст Савинкову.

В итоге свой доклад правительству Корнилов ограничил чисто военными вопросами. Он охарактеризовал обстановку на фронтах, численность армий, состояние артиллерии, интендантского снабжения и т. п. Прогнозируя развитие событий в будущем, Корнилов сказал, что, по его мнению, следующий удар немцы нанесут в районе Риги. Присутствовавшие были напуганы и подавлены. Когда на улице раздался громкий звук лопнувшей автомобильной шины, все вздрогнули и инстинктивно обернулись на окна.

С этим докладом связан эпизод, еще раз подтверждающий, что любая мелочь, случайно сказанное слово могут породить весьма серьезные события. Когда в выступлении Корнилова стали звучать конкретные цифры о количестве войск и вооружений на фронте, Савинков подал Керенскому записку: "Уверен ли министр-председатель, что сообщаемые генералом Корниловым государственные и союзные тайны не станут известны противнику в товарищеском порядке?" Прочитав записку, Керенский наклонился к Корнилову и шепотом попросил его воздержаться от оглашения секретных сведений. И опять, как и раньше, каждый понял это по-своему. Керенский утверждал, что он просто не хотел затруднять внимание слушателей техническими деталями. По его словам, он не придал никакого значения этому замечанию и не мог предполагать, чем это обернется в дальнейшем. Савинков же позднее объяснял свои опасения тем, что, по его сведениям, некоторые министры-социалисты находились в слишком тесном контакте с лицами, заподозренными в контактах с противником.

Для Корнилова это стало настоящим шоком. Выходило, что правительство, которому он подчинялся и готов был сохранять верность, включает в себя прямых или косвенных агентов врага. Из разговора с Савинковым уже после заседания он понял, что тот имеет в виду министра земледелия эсера В. М. Чернова. Видимо, какие-то основания для подозрений у Савинкова были. Среди старых знакомых Чернова по эмиграции действительно был некий А. Е. Цивин, работавший на германскую разведку. Но дело даже не в том, сколь много информации немцы получили благодаря этому источнику (скорее всего, очень немного). После того что произошло, Корнилов не мог доверять центральной власти. Можно сказать, что этот незначительный эпизод стал для него очередным шагом по пути к противостоянию правительству Керенского.

В ту же ночь Корнилов отбыл обратно в Могилев. Савинков, по-прежнему надеявшийся на успех начатой им игры, остался в Петрограде. Рассуждения о политической игре чаще всего подразумевают наличие неких низменных или, во всяком случае, корыстных целей. Савинков, безусловно, был человеком честолюбивым, но в данном случае его поведение объяснялось иным, нежели вульгарное стремление к власти.

Мы говорим об игре только потому, что методы, использовавшиеся Савинковым, очень напоминали классический набор интриг. Но он по-другому просто не умел, к интригам и многоходовым комбинациям его приучила долголетняя карьера подпольщика. Конечная неудача Савинкова стала еще одним подтверждением того, что негодные средства могут погубить самую благую цель.

В те дни Савинков почти ежедневно бывал в доме у супругов Д. С. Мережковского и З. Н. Гиппиус (с которыми, кстати, был знаком и к которым захаживал и Керенский). Похоже, что ему нужно было выговориться, излить душу кому-то, кому он доверял. В дневниках Зинаиды Гиппиус зафиксированы подробные рассказы Савинкова, позволяющие выяснить суть задуманного им. Савинкова не меньше других волновали нараставшая в стране анархия и большевистская угроза. Выход из создавшегося положения он видел в соединении авторитета Керенского и Корнилова. Корнилов должен был обеспечить опору в войсках, стать залогом возрождения армии. Участие Керенского служило бы гарантией сохранения демократии и свободы. Свою задачу Савинков видел в том, чтобы обеспечить их сотрудничество. Комбинация "двух К" в этом случае превращалась в "ККС", и это, пожалуй, единственное, в чем проявилось честолюбие Савинкова.

Заставить двух столь разных людей протянуть друг другу руки было делом непростым. Савинков это понимал. "Корнилов - честный и прямой солдат… Он любит свободу, это я знаю совершенно точно. Но Россия для него первое, свобода - второе. Как для Керенского свобода, революция - первое, Россия - второе". Савинков был готов и к тому, что Корнилов захочет пойти один. В этом случае он заранее заявлял, что останется с Керенским. "Я, конечно, не останусь с Корниловым. Я без Керенского в него не верю… Но я не верю, что и Керенский один спасет Россию и свободу; ничего он не спасет". В этом было главное слабое место задуманного Савинковым плана. Прежде чем заставить Корнилова и Керенского доверять друг другу, он должен был сделать так, чтобы они доверяли ему самому.

Между тем Керенский все больше разочаровывался и в Корнилове, и в Савинкове. Это разочарование было совершенно неизбежным, так как Керенский (и мы уже об этом писали) абсолютно не умел выбирать сотрудников. От каждого из них он ждал, что тот будет "верным слугой" и не больше. Это срабатывало в отношении юных поклонников обоего пола. Когда же речь шла о людях с самостоятельными амбициями, все быстро заканчивалось испорченными отношениями.

Буквально на следующий день после отъезда Корнилова в "Известиях" Петроградского совета появились обширные отрывки из привезенной им записки. Савинков клялся в том, что из военного министерства такой утечки быть не могло. Оставалось предположить, что информация просочилась из канцелярии министра-председателя и, возможно, не без его ведома. Левая пресса мгновенно подняла шум по поводу попытки установления военной диктатуры. Имя Корнилова склоняли на все лады, прямо обвиняя его в "контрреволюции".

Семена раздора были посеяны. До этого Корнилов и не думал о возможном выступлении против правительства. Он должен был предполагать, что его программа может быть отвергнута Керенским, но единственным выходом в этом случае видел свою отставку. Сейчас у него появились и другие мысли. Мы думаем, что решающую роль в этом сыграл описанный выше инцидент, имевший место на заседании кабинета министров. Для Корнилова стало страшным открытием то, что даже в составе правительства могут быть вражеские агенты. В этом случае отставки было мало. Искренне верящий в то, что его миссия - спасти Россию, Корнилов был готов ради этого на всё.

Утром 7 августа он отдал распоряжение о выводе с Румынского фронта 3-го конного корпуса и Кавказской туземной дивизии. Последняя, больше известная как "Дикая дивизия", была сформирована из горцев Северного Кавказа, причем исключительно из добровольцев, так как коренное население этого региона было освобождено от воинской повинности. Всадники-горцы пользовались репутацией свирепых и неустрашимых борцов, всецело преданных своим командирам.

Выведенные с Румынского фронта конные соединения предполагалось сосредоточить в районе Невель - Новосо-кольники - Великие Луки. Сама идея создания крупного кавалерийского резерва принадлежала еще Брусилову. Родилась она в дни июльского контрнаступления немцев, когда ряд полков и дивизий самовольно отошли в тыл, угрожая разложением всего фронта. Для подавления беспорядков нужна была конница, а ее не хватало, в то время как на южном фланге она была в избытке.

Тем не менее начальник штаба Ставки генерал А. С. Лу-комский счел это распоряжение подозрительным. Со своими вопросами он пошел к Корнилову. Тот ответил, что хочет сосредоточить конницу в таком районе, откуда ее легко было бы в случае необходимости перевести либо на Северный, либо на Западный фронт. Лукомский заявил, что Западный фронт не вызывает опасений. Немецкое наступление ожидается в районе Риги, и потому было бы целесообразнее сосредоточить конницу в районе Пскова, то есть в тылу Северного фронта. Однако Корнилов остался при своем решении. Сомнения остались и у Лукомского.

Я, конечно, сейчас же отдам необходимые распоряжения, но у меня получается, Лавр Георгиевич, впечатление, что вы что-то недоговариваете. Выбранный вами район для сосредоточения конницы очень хорош на случай, если бы ее надо было бросить на Петроград или Москву; но, на мой взгляд, он менее удачен, если речь идет лишь об усилении Северного фронта. Если я не ошибаюсь и вы действительно что-то недоговариваете, то прошу - или отпустите меня на фронт, или полностью скажите мне ваши предположения. Начальник штаба может оставаться на своем месте лишь при полном доверии со стороны начальника.

Корнилов несколько секунд подумал и ответил:

Вы правы. У меня есть некоторые соображения, относительно которых я с вами еще не говорил. Прошу вас тотчас же отдать распоряжение о перемещении конницы, и срочно вызовите сюда командира 3-го конного корпуса генерала Кры-мова. А мы с вами подробно переговорим после моего возвращения из Петрограда.

В дальнейшем ситуация имела несколько вариантов развития. Перемещение конницы могло так и остаться техническим мероприятием, касающимся только дел на фронте. Однако при другом раскладе сил конный кулак мог стать серьезным аргументом в политическом противостоянии. Те, от кого зависело принятие решения, продолжали колебаться, но достаточно было случайности, для того чтобы сложившееся равновесие рухнуло навсегда.

Когда говорят об альтернативных путях истории, обязательно ищут точки, где она могла бы свернуть с магистральной дороги. Октябрьская революция 1917 г.: после какого события она стала неизбежностью? Есть веские основания считать таким событием выступление генерала Корнилова в сентябре 1917-го. Более того, именно это выступление явилось прологом Гражданской войны, разделившей страну на красных и белых и, по разным данным, унёсшей жизни то ли 8, то ли 13 млн человек.

Корниловский зигзаг

Престарелого Александра Керенского в эмиграции постоянно донимали вопросом: «Можно ли было в 1917 г. избежать Октябрьской революции большевиков?» Вот что отвечал бывший премьер:

Можно. Но для этого следовало расстрелять одного человека.

Нет. Меня.

Разумеется, это чистой воды кокетство, приправленное цинизмом. Однако в 1917 г. действительно был момент, когда устранение Керенского автоматически делало большевистский переворот невозможным. Несколько дней, которые в советской традиции называли Корниловским мятежом, а сейчас сменили формулировку на более обтекаемую - выступление генерала Корнилова.

Как всё начиналось - триумфальное прибытие Лавра Корнилова на заседание государственного совещания... и чем всё закончилось. Солдаты-корниловцы, участники «мятежа», сдают оружие войскам Временного правительства.

Кто в диктаторы?

Само по себе это выступление длилось 5 дней. Формальный отсчёт ведут с ночи на 9 сентября 1917 г. Именно тогда в 2 часа 40 минут Верховный главнокомандующий Лавр Корнилов отправил шифрованную телеграмму: «Корпус сосредоточится в окрестностях Петрограда к вечеру. Я прошу объявить Петроград на военном положении».

Против кого сосредоточены силы? Кто и для чего должен объявить военное положение? И с чего, собственно, Верховный главнокомандующий вдруг бросает верные себе войска на столицу? Неужели действительно желает сместить правительство и по примеру Наполеона стать диктатором?

На первый взгляд всё сходится. Особенно в свете поведения самого Корнилова. Всего за пару недель до этого он появился с докладом на государственном совещании, где Керенский ждал от него выступления по сугубо воен-ным делам, а вместо этого получил чисто политическую речь, где Корнилов яростно требовал восстановления дисциплины не только на фронте, но и в тылу, и в промышленности, и в сфере путей сообщения, недвусмысленно намекая, что навести порядок можно только по-настоящему твёрдой рукой. Плюс маленький штрих. Прибывшего на заседание Корнилова высшее офицерство буквально несло на руках и сопровождало овацией. Все симптомы Наполеона налицо.

Однако на поверку выйдет, что никакой личной власти Корнилов 9 сентября ещё не желал. А все эти военные приготовления, стягивание войск к столице и разговоры о военном положении происходили не просто с ведома, но по договорённости с Керенским. Более того, даже по его просьбе. Грозная телеграмма и вовсе была адресована Борису Савинкову, управляющему воен-ным министерством и заместителю Керенского . Можно сказать, давая эту телеграмму, Лавр Корнилов взял под козырёк и замер в положении «чего изволите?».

Генерал Л. Г. Корнилов и Б. В. Савинков Фото: Public Domain

Инструмент для премьера

Дело в том, что мастер спорта по политическим кошкам-мышкам Александр Керенский вёл сложную игру. Ему необходимо было расчистить сферу российской политики под себя - стать единственным «настоящим революционером» и одновременно «гарантом порядка». Главным препятствием было наличие революционеров гораздо более «настоящих» - большевиков. Их нужно было окончательно загнать в политическое небытие. Но так, чтобы это не выглядело шагом назад и не казалось контрреволюцией. В качестве инструмента Керенскому был нужен уникальный персонаж - решительный, жёсткий, популярный в армии и в обществе, доказавший свою преданность революции и при этом без политических амбиций.

Корнилов подходил на роль идеально. Вот генерал Антон Деникин - о его жёсткости: «Ему свойственны были решимость и крайнее упорство в ведении самой тяжёлой, казалось бы, обречённой операции». Вот генерал Алексей Брусилов - о его парадоксальной популярности в войсках: «Корнилов свою дивизию никогда не жалел, она несла ужасающие потери, а между тем офицеры и солдаты его любили и ему верили». Популярность в обществе была тоже на высоте - в 1915 г. Корнилов после разгрома своей дивизии попал в австрийский плен, но годом спустя сумел бежать, пробрался через линию фронта и, бравируя молодцеватостью, явился в ставку главкома в той же самой форме, в которой осуществил побег. Пресса подняла радостный крик: «Вот такие генералы нужны русской армии!»

Что до преданности революции, то и здесь всё в порядке. Корнилов доказал её и символически, и реально. Во-первых, лично вручил Георгиевский крест унтер-офицеру Тимофею Кирпичникову , «первому солдату, поднявшемуся против цар-ского строя», единственным подвигом которого было убийст-во штабс-капитана Ивана Лашкевича - именно с этого эпизода, по сути, и началась Февральская революция. Во-вторых, именно Корнилов арестовал супругу последнего русского императора.

При наличии такого инструмента, как Корнилов, Керен-скому оставалось только найти повод для устранения большевиков. Загвоздка была лишь в том, что сами они этого повода не давали и дать не могли - Ленин бежал сначала в Разлив, а потом и вовсе в Финляндию. Троцкий сидел в тюрьме. Остальные вели себя тихо.

Торжество паранойи

И потому в ход пошла им-провизация. Давно было замечено, что выступление генерала Корнилова как-то очень точно приурочено к знаменательной дате - ровно полгода Февральской революции. И это никакое не совпадение. Собственно, так оно и было предусмотрено сценарием Керенского.

«Делай раз!» - в столице организуется праздник в честь революции. А в ходе праздника организуются умеренные беспорядки, которые очень удобно свалить на большевиков. Объявляется военное положение.

«Делай два!» - в Петроград быстро, решительно вступают загодя подтянутые войска генерала Корнилова и молниеносно наводят порядок, «спасая Родину и революцию».

«Делай три!» - объявляется, что предатели-большевики хотели продать все достижения революции… Ну, скажем, немцам. Советы разгоняются к чертям, большевики ликвидируются, Керенский устанавливает диктатуру и дальше ведёт войну «до победного конца», имея при себе такого удобного и безотказного Корнилова.

План стройный. План вполне реализуемый. Более того, его уже начали приводить в исполнение, но внезапно всё пошло не так. Что же помешало? Происки большевиков? Работа иностранных разведок? Паранойя Керенского?

Правильный ответ - номер три. Считается, что Керенского напугали - дескать, Корнилов только и ждёт, чтобы на штыках ворваться в Петроград и стать военным диктатором, а самого Керенского то ли отстранить от власти, то ли вовсе убить. Называют даже имя информатора - Владимир Львов . Бывший член Временного правительства действительно «челночил» между Корниловым и Керенским и вроде бы сказал последнему: «В ставке Корнилова вас ненавидят и при малейшей возможности убьют».

Самое интересное, что это было похоже на правду. Вот слова Петра Краснова , одного из корниловских командиров: «Керенского в армии ненавидят. Туземцам всё равно, куда идти и кого резать, лишь бы их князь Багратион был с ними. Никто Керенского защищать не будет». Загадочные «туземцы» - та самая Дикая дивизия, набранная из кавказцев и лично преданная Корнилову. Её командир, князь Дмитрий Багратион , перед походом на Петроград получил от Корнилова предписание: «Разоружить все войска нынешнего Петро-градского гарнизона и всех рабочих заводов и фабрик, ничьих распоряжений, кроме исходящих от меня, ни в коем случае не исполнять, против неповинующихся лиц гражданских или воен-ных должно быть употребляемо оружие без всяких колебаний или предупреждений».

Однако между понятиями «правда» и «похоже на правду» разница существенная. Проверить это можно было только на практике. Теперь всё зависело от Керен-ского. Убьют его «туземцы» Корнилова? А может быть, нет? Может быть, генерал всё-таки верен долгу? Допустим, верен. А кто поручится за всех его офицеров?

Старт Гражданской

Несколько часов раздумий. О чём? О судьбе России или о своей судьбе? Видимо, всё-таки о своей. И даже не о судьбе, а о безопасности. Потому что выбор Керенского был труслив. Сделать так, как хотел раньше, но с точностью до наоборот. Вместо того чтобы руками «верного генерала» убрать большевиков, обратиться к большевикам с просьбой «разгромить контрреволюционного мятежника Корнилова».

Тех дважды просить было не нужно. С этого момента войска генерала Корнилова оказались парализованы. Эшелоны, выдвинувшиеся для захвата Петрограда, встали - рабочие-железнодорожники попросту разобрали пути. Тут же в считаные часы возникла Красная гвардия - под видом «борьбы с корниловщиной» были моментально легализованы боевые отряды большевиков, которые сразу же получили со складов 40 тыс. винтовок.

Только после этого выпускается воззвание: «Я, генерал Корнилов, сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что мне лично ничего не надо, кроме сохранения Великой России». И принимает всю полноту власти на себя. Запала, впрочем, хватило ненадолго. Как только дело запахло прямым столкновением, генерал сдал назад: «Я не хочу, чтобы пролилась хоть капля братской крови».

Приказ Верховного главнокомандующего генерала от инфантерии Л. Г. Корнилова с объяснением смысла происходящих событий Фото: Public Domain

Теперь, спустя сто лет, мы можем вслед за лидером партии кадетов Павлом Милюковым спросить себя: «Понимал ли Керенский в эту минуту, что, объявляя себя противником Корнилова, он выдаёт Россию Ленину? Понимал ли он, что данный момент последний, когда схватка с большевиками могла быть выиграна?»

Этот вопрос можно дополнить: «Понимал ли Керенский, что с этой минуты началась Гражданская война?» Потому что одно дело - ввести войска в столицу для подавления беспорядков, пусть даже и выдуманных. Штука грязная, подлая, но привычная. И совсем другое - растравить народ против армии. Керенский, объявив Корнилова мятежником и арестовав генералов, которые не сделали ничего, а только выразили солидарность с Корниловым, пошёл по второму пути. Среди арестованных - Антон Деникин, Сергей Марков, Иван Эрдели . Люди, которые чуть погодя придумали и организовали Белое дело. По большому счёту с того момента страна была расколота на красных и белых уже необратимо. Последствия противостояния аукаются до сих пор.

Хроника неудавшегося переворота

Фронда с фронта

28 августа. В Москве на государственном совещании (подобие отсутствовавшего тогда парламента) Верховный главнокомандующий русской армией Лавр Корнилов требует покончить со всевластием Советов, ввести смертную казнь в армии (за дезертирство и неподчинение) и на железнодорожном транспорте (за саботаж), запретить забастовки на оборонных заводах и политическую агитацию на фронте.

9 сентября. Премьер Александр Керенский обвинил Корнилова в попытке государственного переворота и сместил с должности.

10 сентября. Корнилов отказался подчиниться, снял с фронта 3-й кавалерийский корпус генерала Александра Крымова и двинул его на Петроград. Требования расплывчатые: исключить из Временного правительства «предателей Родины».

11 сентября . Керенский объявляет Корнилова изменником, издаёт указ о его аресте и призывает все левые силы к защите революции.

Продвижение войск к столице остановлено: железнодорожники (у них самый сильный и боевой профсоюз в стране) разобрали пути. С солдатами работают агитаторы Петросовета, с Кавказской туземной конной дивизией (более известна как Дикая) - делегаты съезда мусульманских народов. Большевики в Петрограде приступают к созданию Красной гвардии, прообраза Красной армии. Для «защиты революции» им легально выдано 40 тыс. винтовок.

14 сентября. Корнилов сдался Временному правительству, призвав сторонников не оказывать его представителям сопротивления. Крымов обвинил Корнилова в трусости и застрелился. Корнилов под арестом в гостинице «Метрополь» в Могилёве.

Викторина «100 лет революции»

Мы продолжаем викторину «100 лет революции». До 7 ноября на страницах «АиФ» будут публиковаться вопросы, отвечая на которые, вы сможете проверить свои знания по истории вообще и истории русской революции в частности. Правильные ответы - в каждой следующей публикации проекта «100 лет революции» в еженедельнике «Аргументы и факты».

1. Какая характеристика была дана юнкеру Михайловского артиллерийского училища Лавру Георгиевичу Корнилову?

1. Тих, скромен, добр, трудолюбив, послушен, исполнителен, приветлив.
2. Болезненно честолюбив, резок, вспыльчив, психически неуравновешен.
3. Скрытен, подозрителен, склонен к интригам, не терпит критики.

2. Чтобы окончательно дискредитировать Корнилова, один из деятелей революции написал статью, где доказывалось, что генерал - иностранный агент. Кто был автором статьи?

1. Кадет Павел Милюков.
2. Большевик Иосиф Сталин.
3. Эсер Флориан Федорович.

3. Пока Корнилов сидел под арестом, по его делу работала следственная комиссия. К каким выводам она пришла?

1. Существование заговора генерала Корнилова представляется по делу недоказанным.
2. Действия генерала Корнилова могут быть квалифицированы как мятеж, направленный на свержение правительства.
3. Комиссия не успела закончить работу по делу из-за Октябрьской революции.

Ответы на вопросы предыдущей викторины ().

1. Лев Троцкий.
2. Рабочий-оружейник Константин Иванов.
3. «Я верю в разум и совесть русского народа…»