Горбачев: "реформы сверху". Реформа: понятие, сущность, основные виды

Книги Н.Эйдельмана в высоких оценках не нуждаются – они давно уже стали составной частью интеллектуального пейзажа, захватывающими ловушками нашего внимания и мысли, расставленными-раскинутыми на книжных полках.

И как же можно было обойтись без книг Н.Эйдельмана, начиная серьезно продумывать тему современных реформ в России? После безумно резких перемен жизнь в стране постепенно наладилась – но понятно, что в таком «полувосстановленном» состоянии мы протянем лет пять, не больше. Жизненно необходимы масштабные, системные, хотя и постепенные, преобразования, выводящие Россию «в новое качество».

Некоторые из исторических предшественников нынешней высшей власти в свое время сталкивались со столь же грандиозной задачей. Где и как об этом узнать поподробнее? – конечно, в первую очередь у Эйдельмана. Книга «"Революция сверху" в России» (1989 г., издательство «Книга») – то, что надо:

«У нас с 1985 года происходят преобразования революционного характера, начатые по инициативе высшего руководства страны, "революция сверху". При этом, конечно, многообразно поощряется, поддерживается встречное движение снизу, без него ничего не выйдет... Нет ли для подобных преобразований некоторых общих правил, повторений на разных витках исторической спирали? ... Мы собираемся представить краткий очерк, разумеется, далеко не всей российской истории, но тех ее "сюжетов", которые относятся к революциям сверху и могут помочь разглядеть кое-что новое в сегодняшних и завтрашних обстоятельствах... Центром повествования станут события прошлого, которые нам представляются особенно актуальными: реформы конца 1850-х - начала 1860-х годов... мы постараемся как единое целое представить все нововведения тех лет, затронувшие абсолютно все сферы российской жизни» (с.23).

«Положение страны, жизнь народа, экономика, политика - все это требовало серьезных перемен в двух сферах.

Именно в тех сферах, которые ожидали своего реформатора и позже - в 1953-м, в 1965-м, и сегодня.

Сфера экономическая: в 1850-х годах это отмена крепостного права. Можно сосредоточиться на разнице (разумеется, огромной) между тогдашней и сегодняшней экономической реформой. Но можно сформулировать проблему вполне корректным образом: в 1850-х требовалась и частично осуществилась коренная перестройка экономических отношений, переход от внерыночного, волевого, "палочного" механизма к рыночному...

Сфера политическая: здесь в 1850-х годах решалась проблема демократизации, на пути которой - бюрократия, самодержавие.

И если через 100 - 125 лет, совсем в иных условиях, перед страной стояли типологически сходные задачи, то тут есть над чем серьезно, очень серьезно подумать.» (сс. 27-28)

Действительно, как много общего между проблемами середины XIX в., и конца XX – начала XXI века! Области преобразований – те же, противники – аналогичные, методы действия высшей власти – похожи, проблемы менталитета – один в один. «Перестройка экономических отношений» – тут, конечно, все не так однозначно, как казалось в 1989 г., но мы не ищем у Эйдельмана анализа содержания преобразований. Важнее всего то, как было организовано продвижение масштабных и комплексных реформ, как их делали и как они были сделаны.

«Обозревая... внешне совершенно несходные эпохи, мы пытались кратко проанализировать... многочисленные уроки, которые дает потомкам российское прошлое в связи с избранной нами темой - "революция сверху"...

В России большая доля перемен, как революционного, так и контрреволюционного характера начиная с XV - XVI веков идет "сверху", от государства... Первопричина иного нежели в Европе пути - слабость городов, третьего сословия... Роль народа огромна, как везде, но проявляется в российской истории иначе, чем в странах товарности и буржуазной демократии: огромная энергия, но самостоятельности, инициативы куда меньше, чем исполнения воли "верхов"». (с.169)

Да, похоже на 2002 год, но с одним уточнением: самостоятельность и инициатива начала гораздо успешнее применяться для неисполнения «воли верхов», чем в XIX веке. Однако изворот из-под законов и распоряжений власти происходит индивидуально, структуры гражданского общества при этом не формируются и сегодня, и три века назад (полтора века назад что-то начало в этом отношении сдвигаться, но после 1917 года все было очень успешно разрушено).

«Народ исторически "ориентирован на царя", надеясь на единство с ним против правящего слоя, бюрократии.

Ориентировка эта, во многом ложная, наивная, в то же время отражает... действительно возможную в разных вариантах блокировку царей с массами против своеволия верхов и аппарата.

Бюрократия, аппарат - особенно могущественный пласт в условиях многовековой централизации, отсутствия демократических противовесов и традиций.

Постоянная в нашей литературе характеристика бюрократии как социально-единой с верховной властью, противостояние их обоих угнетенным массам - это, разумеется, верно в общеэкономическом, общеисторическом плане, но недостаточно для конкретного политического анализа.

При отсутствии или недостатке гласности и демократии - из дворца часто виднее, в чем состоит широко понятый классовый интерес правящего меньшинства. Отсюда возникновение узкоэгоистического консерватизма на "втором сверху" этаже общественного здания: сопротивление аппарата и "реакционеров-богачей" даже тем реформам, что в конце концов проводятся во спасение этих недальновидных людей.» (сс. 169-170)

Актуально, разве нет? И противопоставление «власти» как целого и «народа», очень заметное сегодня; и иное, чем «на втором сверху этаже» (у ведомств и губернаторов), понимание интересов страны высшей властью, президентом; и необходимость «блокировки с массами» – сегодня это любые силы, например бизнес-круги, способные преодолеть ведомственное и региональное сопротивление преобразованиям.

«Формы бюрократического сопротивления революционным и реформаторским попыткам верхов многообразны: саботаж, провокации, запугивание, белый террор, государственный переворот. Нередко делаются попытки внешне демократического ограничения "инициативы сверху" активным соучастием среднего звена: скрытая форма консервативной реакции, ибо во время революции сверху верхи лучше "средних"...» (с.170)

А мы вспомним шахтерские пикеты у Белого дома, различные региональные «инициативы» и «программы», из которых следуют невиданные бюджетные преференции, высокотеоретические рассуждения о «системообразующей роли энергетики (железных дорог, армии, газовой отрасли и всего остального)», из которых следует, что ничего в них менять нельзя.

«Не менее разнообразны формы преодоления этого сопротивления: прямые расправы, запугивание "бюрократов" внутренней и внешней опасностью, известная опора престола на "чернь", перенос столицы, создание аппарата, параллельного старому...» (с.170)

«Высшее руководство, начавшее коренные революционные реформы, - против могучих бюрократических сил, которые в борьбе за существование... саботируют даже те преобразования, которые им самим и детям их необходимы. Обе стороны, высшая власть и аппарат, пытаются использовать народную силу и волю в своих интересах: бюрократ эксплуатирует недостаток демократических традиций, страх, усталость, разные предрассудки масс; реформаторы-революционеры апеллируют к здравому смыслу, гордости, свободолюбию народа, его ненависти к лживой, хищной, подлой бюрократической теории и практике». (Журнальный вариант)

«Предрассудки масс» - это сегодня социальная инертность, помноженная на воспоминания о стабильной и дешевой жизни; «гордость и свободолюбие» актуализируются при воспоминаниях о советской сверхдержаве и при попытках президента переломить приельцинскую внешнеполитическую вялость. Важнейший принцип создания «параллельного аппарата» проявился при формировании системы Федеральных округов и в очень интересных примерах организации внешнего давления (через, например, международные организации) для активизации внутренних трансформаций.

"Революция сверху" по самой своей природе соединяет довольно решительную ломку (необходимую, в частности, из-за отсутствия или недостатка гибких, пластических механизмов),– и сложное маневрирование, "галсы" вправо и влево, нужные для нормального движения сверху вниз» (с.170)

«...Едва ли не буквальностью оказывается метафора, что всякий спуск с горы требует "зигзагов". Преобразования сверху все время корректируются левыми и правыми движениями - иначе стремительное, катастрофическое падение...

Иногда... складывалось своеобразное разделение труда между правительственными деятелями: один для послаблений, другие - для укрощений.» (с.128).

Скорее, здесь применима аналогия не слаломного спуска, а непредсказуемого, хаотичного сопротивления воздуха при приземлении спускаемого космического аппарата. Проблемные точки, где необходимы коррекции, образуются постоянно, но предугадать их заранее невозможно. Может быть, важен именно сам факт сопротивления? Иначе бы сколько дров было бы наломано! (и было-таки – в 2002 году мы это хорошо понимаем).

«В то же время недостаток теории, исторического опыта заставляет "государство-революцию" пользоваться методом проб и ошибок, определяя наилучшие формы движения.» (с.170)

Сегодня теорий, наоборот, переизбыток – но это еще в большей степени вынуждает двигаться осторожно.

«Обычный довод консервативного лагеря - отсутствие или недостаток людей - несостоятелен. "Реформаторы" находятся буквально за несколько лет - из молодежи, части "стариков" и даже сановников - "оборотней", еще вчера служивших другой системе.» (с.170)

По количеству «оборотней» мы обойдем все эпохи Петров и Александров, вместе взятые. С «недостатком людей» хуже – в середине XIX века для успешного продвижения работы «на местах» нужно было лишь университетское образование, гарантировавшее общую культурность и интеллигентность. Сегодня нужны профессионалы, которых в начале перестройки и в помине не было, но и тут за 3-7 лет ситуация резко улучшилась – а практической гарантией успешности работы в новых сферах стало высшее научно-техническое образование. Физтех, МИФИ, Бауманка оказались инкубаторами для банкиров, специалистов по ценным бумагам, топ-менеджмента.

«Наиболее надежная основа под коренными реформами сверху - их постоянное продолжение, расширение, создание более или менее надежных систем обратной связи (рынок, гласность, демократия), позволяющих эффективно координировать политику и жизнь. В этих процессах огромную, часто недооцениваемую роль играет прогрессивная интеллигенция, чья позиция очень многое определяет в ходе преобразований, их успехи, исторические границы.» (с.171)

Ну, «прогрессивная интеллигенция» сегодня – это всякого рода интеллектуалы-эксперты, пресса, интерпретаторы и комментаторы. Но в отличие от интеллигенции императивом их деятельности не является народное благо, личная свобода и демократия, и потому постоянно возникают вопросы, на кого они работают – на страну («эту страну», «нашу страну»), на иностранный капитал или, например, на олигархов.

«Меж тем среди преимуществ сегодняшней революции - накопленный за века царизма и десятилетия Советской власти большой, можно сказать, огромный исторический опыт.» (с.172)

А вот тут и начинаются вопросы. История – да, была; наши отцы и мы пережили огромное, страшное, славное. Но исторический опыт – есть ли он?

Опыт позволяет опираться на него для того, чтобы сделать следующий шаг – где такой исторический опыт хранится? Неужели перечисленные публицистические пункты в жанре «уроков» и есть то, чем может воспользоваться преобразователь? Была ли сделана специальная работа по анализу и накоплению опыта «революций сверху», преобразований в стране?

Возражу себе сам, не дожидаясь критики от читателя. Исторический опыт не выражается в афористических тезисах. Он погружен в ткань событий, обстоятельств и дел. Вытаскивать его оттуда – все равно что пытаться отделить от почвы грибницу белого гриба, врощенную в нее миллионами капилляров и нитей.

То, что было перечислено выше – не более чем заключительные пункты изложения: ведь книга должна иметь «логический конец» (особенно историческая, где никакого «реального конца» нет). Читая сам рассказ Н.Эйдельмана о временах Ивана Грозного, Петра, Александра Первого и Александра Второго, мы через массу тонкостей и подробностей «врастаем» в их дела, проблемы, ситуации, и всем своим существом начинаем понимать, что они могли сделать – а что не могли, что ими двигало – и кто их двигал. Это именно понимание, а не знание, которое можно выразить немногими словами.

И тем не менее, тем не менее... После книги не возникает ощущения «точности попадания». Нет того «расширения понимания современности», которое непременно возникло бы, если бы Н.Эйдельман нашел точное сопоставление ситуации сегодня – и ситуаций сто пятьдесят, триста, четыреста лет назад.

Необходимо с этим разобраться. Не зря же Натан Яковлевич пропагандировал и практиковал «медленное чтение»! Применим эти же приемы к его собственной книге.

Прежде всего, надо понять, какое представление о государстве и стране «просвечивает» сквозь историческое описание Н.Я.Эйдельмана. Что он видит в истории? На что обращает внимание при анализе преобразований?
Иными словами, каким представлен ему объект преобразований – страна (империя) Россия?

Во-первых, в ней есть «верхи» и «низы», а также «бюрократы», которые служат буфером между первыми и вторыми. Есть еще «прогрессивная интеллигенция», расположенная ниже бюрократов, но выше низов или народа, масс. Эта интеллигенция вместе с массами составляет «общество». «Верхи» же существуют всегда в единственном числе – это император, суверен, принимающий окончательное решение, маневрирующий, обладающий или не обладающий волей. Остальные участвующие в преобразованиях – его сотрудники и союзники или противники, тормозящие, опасающиеся. Но именно он один представлен центром, точкой движения или остановки.

Страна представлена в виде слоистой пирамиды (с одной вершиной).

Во-вторых, все историческое движение страны, любые преобразования сведены к движению по оси «больше демократии – меньше демократии». Про хозяйственные изменения говорится вскользь, как о чем-то хорошо известном, при этом результаты «революций сверху» Н.Я.Эйдельман все равно в конце концов проецирует на эту ось: реформы Петра уменьшили демократичность России, а реформы Александра II – увеличили.

Соответственно, те, кто способствует движению по этой оси в сторону демократии, есть левые, те, кто препятствует или двигает обратно – правые.

Если говорить коротко, то реформы «спускаются» сверху, «обтекая» бюрократию (редкие сторонники отмечаются особо) и в конечном счете «опираются на массы». При этом избежать «безудержного спуска» (?) можно, лавируя то «вправо», то «влево».

Можно ли по этой схеме спланировать или спрогнозировать те преобразования, которые должны быть осуществлены в России сейчас? Понять, что и как нужно делать в первую очередь?

Ответ понятен: нет. Анализ Н.Я.Эйдельмана бесполезен для этой задачи. Именно такой опыт из истории не извлечен. Вот характерное место книги:

«В истории мы реформы раскладываем по полочкам - сначала крестьянская, потом земская, судебная, военная... Теряется важнейшая закономерность тех, а также последующих российских коренных реформ - их одновременность!

Не мог крестьянский вопрос двигаться без политических послаблений, потому что само "освобождение сверху" предполагает, что эти самые верхи, которые прежде держали и "не пущали", теперь начинают видоизменяться. Чтобы хоть как-то освободить крестьян, нужно сделаться хоть какими-то освободителями! ...

Реформы экономические, перемена общественно-экономической структуры в наблюдаемый нами период - прежде всего освобождение крестьян.

Реформы политические: преобразование управления (земская и городская реформы), реформа судебная, военная.

Третья сфера жизни, связанная с первой и особенно со второй, - образование и культура. Здесь - реформа школы и университетов, реформа цензурная,

Снова повторим, что говорим сейчас не о конкретном содержании тогдашних российских перемен, не о результатах..., а только об общем типе преобразований: в этом смысле мы можем найти много общего у реформаторов, разделенных веками...: скажем, в Древней Греции, России конца XIX века и Советском Союзе конца XX.» (с. 110-111)

Начало приведенной цитаты действительно «попадает в точку»: к счастью или к сожалению, но именно такая, системная задача стоит перед Россией сейчас. Все нужно делать одновременно: реформировать жилищно-коммунальное хозяйство и суды, ВПК и образование, железные дороги и Газпром. Менять само представление о государстве у граждан и отношение государства к гражданам....

Но, как выясняется из конца фрагмента, «конкретное содержание» российских перемен Н.Я.Эйдельмана не интересует; он находит исторические аналогии в «общем типе преобразований». Тоже неплохо: мы тогда сможем понять, как делаются (закладываются, начинаются, продвигаются) такие массированные, фронтальные реформы.

И вот тут-то и выясняется, что такого анализа у автора нет. Простые вопросы – аналогичные тем, которые задаются теми, кто обсуждает сегодняшние реформы – просто не обсуждаются. Например.

Всем известно, что одним из «спусковых механизмов» начала реформ 1860-х гг. послужило поражение России в Крымской войне. Но что именно было понято из этого поражения? Почему из того, что Российская империя проиграла, последовал вывод о необходимости освобождения крестьян и введения гласного судопроизводства?

(Примерно в это же время Япония, силой «вскрытая» канонерками США, извлекала свои уроки из этого поражения, и тамошние молодые князья-реформаторы посчитали самым важным реформы государства, промышленности и образования. Совсем другие точки преобразования! – почему?)

Я.Гордин в свое время писал «Царствование Николая I закончилось фактически финансовой катастрофой, которая не в последнюю очередь будет стимулировать реформы». Где у Н.Я.Эйдельмана финансово-хозяйственный анализ, без которого сегодня никакое обсуждение преобразований не обходится?

И действительно ли в 50-е годы случилась финансовая катастрофа? Или она произошла как раз в результате «великого перелома» 1861 г., когда старые, но работающие формы хозяйствования были разрушены, а новые, товарные, еще не сложились? Где анализ этого общегосударственного и общехозяйственного упадка, наверняка не уступающего по масштабам кризису 1989-1998 гг.? Про подъем 1880-х известно, но до подъема обычно бывает депрессия (или даже Великая Депрессия). Разве тема «цены реформ» не актуальна сегодня? И как бы понять, что именно делало и сделало правительство России, чтобы переломить катастрофические тенденции – развивало образование? Железные дороги? Банки? Армию? И как именно «развивало» - участвовало своими капиталами? Перекраивало бюджет? Принимало нужные законы?

Абсолютно не касается Н.Я.Эйдельман вопроса государственной компенсации помещикам при освобождении крестьян. Конечно, известно о выкупных платежах, рассроченных на 49 лет – но крестьяне-то становились при этом должниками банков (или банка?), а не своих бывших хозяев. Что за механизм был разработан? Может быть, самые важные и решающие споры шли именно по деталям такого механизма (оценка земель, формирование капитала этого банка и т.д.), и тогда суть борьбы проектов реформы не сводится, как у нашего автора, к дискуссиям правых и левых, бюрократов и демократов.

Как знать, может быть непродуманность этого механизма, – в частности, возможность бесконтрольно выбирать нал в счет будущих выкупных платежей и вывозить его за границу, – и опоздание при создании инструментов и способов инвестирования капиталов, оказавшихся вдруг в более-менее свободном распоряжении помещиков – и явились главной причиной тотального хозяйственного спада 60-70-х гг (и дальнейшего народнического движения)?

А ведь спустя всего 3-7 лет такие инструменты инвестирования появились (акции железных дорог и новых промышленных предприятий), но момент для связывания свободных капиталов был упущен. Может быть, важнейший урок реформ (который был бы не то что востребован, а с руками оторван сегодня) состоит в отыскании такого рода необходимых и взаимосвязанных условий, при которых купируются нежелательные последствия – а вовсе не в рассуждениях про спуск между правыми и левыми?

И ведь мы задали вопросы только экономико-хозяйственно-финансового толка! За скобками остался системный анализ происходившего (всякая реформа – это особое сочетание процессов функционирования государственной машины, развития страны и захоронения или утилизации старых, мешающих и гниющих структур). Не поставлены вопросы PR-обеспечения реформ, работы с отдельными группами населения, «политического и мобилизационного обеспечения» преобразований (предупреждая возражения о недопустимой модернизации, сошлюсь на недавно вышедшую книгу «Кормя двуглавого орла» А.Зорина, посвященную именно этим вопросам в истории России 1760-1840 гг.).

Ни в одной из этих и иных действительностей анализа, необходимых для обсуждения вопросов масштабного реформирования, Н.Я.Эйдельман не работает. Слоистая пирамида с вершиной-сувереном, тормоз-бюрократия, поиск опоры в более широких массах и лавирование вправо-влево (точнее, вперед-назад) – вот то представление о стране, которое встает со страниц «Революции сверху».

Пишу – а сам поеживаюсь: да неужели же все это – про выдающегося, блестящего историка-профессионала, почти создателя нового жанра, умнейшего и достойнейшего человека, доставившего многим и многим (и мне, конечно) немало счастливых минут?

Что за незаметные для него самого «очки» были на него надеты, когда они писал о «Революциях сверху»?

Н.Я.Эйдельман закончил Исторический факультет МГУ в 1952-1953 гг. Курсы истории, которые были ему преподаны, строились в соответствии с принципами исторического материализма...

Но разве это что-нибудь объясняет? Истмат как теория, утверждающая, что основными предпосылками преобразований служат несоответствия между уровнем развития производительных сил и производственных отношений – как раз вполне нормальный инструмент для анализа крупных реформ. Исторический материализм дает возможность вести анализ в экономико-хозяйственной действительности; одной из исторических ситуаций, на которых он был отточен Марксом, как раз и была ситуация преобразований в России середины XIX в. В его рамках анализируются финансовые, социальные и общехозяйственные кризисы, приводящие то к народным волнениям, то к революциям, то к реформам сверху.

Но ведь такого анализа в «Революциях сверху» как раз и нет – вот что удивительно! Значит, дело не в истмате. Более того, всякий, кто знаком с творчеством Н.Я.Эйдельмана, понимает, что марксистские схемы анализа он из своих книг тщательно изгонял, демонстрируя (скорее даже – впервые после 50-60 летнего перерыва восстанавливая) совсем другие действительности исторического анализа. «Грань веков», «Твой 18 век», «Последний летописец» показывают, насколько богат и интересен может быть социокультурный исторический анализ, насколько плодотворно для историка прослеживать «филиацию идей».

Но здесь, в «Революции сверху», как видим, «материалистический анализ» был бы очень уместен. Но Н.Я.Эйдельман пользуется другими представлениями. Откуда они взялись?

Да, наверное, все оттуда же – из Университета. Но только корни их надо искать уже не в марксизме, а в ленинизме: в теории революций.

Что видели в истории профессиональные революционеры? – рост или уменьшение предпосылок и условий для массовых выступлений, силу или слабость властей, расширение или сужение классовой базы революции и демократических тенденций. Анализировали ли они хозяйство страны? – только для того, чтобы понять, что «объективные условия» революции созрели («Развитие капитализма в России») и браться за дело. Противником их было государство, и именно анализом государства, его болевых или слабых точек, они занимались постоянно и профессионально. А вот марксов (или любой иной) хозяйственно-экономический-финансовый анализ проводился постольку-поскольку.

Взяв и отстояв власть в России, а в 20-е годы еще и готовясь экспортировать революцию за рубежи СССР, ВКП(б) устами своих членов-преподавателей истории много лет транслировало свое, ленинское, революционное понимание истории страны. Была отработана схема анализа исторического процесса, сочетающая в себе черты марксистского (хозяйственно-материалистического) и ленинского, профессионально-революционного, подходов. И если истмат-анализ был лучшими советскими историками преодолен, то те «схемы анализа готовности к революции», в соответствии с которыми они видели происходящее, оставались и остались незамеченными. Но почему?

С моей точки зрения, причиной явился тот период в истории СССР, когда происходило становление Н.Я.Эйдельмана как историка (описано это в предисловии Н.Н.Покровского к «Революции сверху».) Та «миниреволюция», та острая борьба за власть, тот «необъявленный дворцовый переворот», который происходил после смерти Сталина (а теперь уже пишут, что он начался еще до марта 1953 г.) естественно вызвал у студентов истфака и молодых историков необычайный интерес. Наверное, не будет преувеличением сказать, что событиями 1953-1956-1964 гг. они жили.

А эти события как раз вполне вписывались в ленинскую схему анализа борьбы за власть, укладывались в логику «поиска союзников на нижних этажах аппарата», «лавирования вправо-влево» и т.п. Эти события приучали обращать первоочередное внимание на перемены во власти и в государстве, а не в стране и в хозяйстве. Эти события являлись наглядным подтверждением убеждений Ленина последних лет его жизни в том, что главным врагом рожденного революцией и постоянно обновляемого государства является бюрократия, ведомственно разделенный аппарат.

Так и получилось, что не признавая, отбрасывая истмат как плоское, грубое учение, – а в 60-80-е гг. исторические исследования стали безусловно богаче, чем в 30-50-е гг. – советские историки, в том числе и самые лучшие из них, незаметно для себя были взяты в плен революционными теориями взятия и удержания власти.

Неутешительный вывод! Выходит, что исторический анализ, который был бы нужен сейчас для формирования концепций и проектов реформирования хозяйственной системы России, взять неоткуда? Кто из историков, обучавшихся в советских вузах – а других нет! – мог бы сделать нужный анализ? Такое исследование может возникнуть только случайно – например, при изучении реформ Столыпина (140 лет которому исполнилось на днях, как нам напомнили). Ведь Столыпин действовал иначе, чем «революционеры сверху», его шаги были взаимно-обусловлены, ему удалось запустить и поддерживать нужные ему процессы (не все, конечно, – судя по всему, именно невнимание к административно-властной стороне преобразований и вызвало его «плавную отставку» с трагическим финалом).

Но и исследование его реформ не сможет стать актуальным, востребованным, если не будет преодолена «государственно-революционная» схема анализа.
В чем она явно непригодна сегодня?

В этом анализе государству противостоит общество – а сейчас это противопоставление бессмысленно: в России люди, до революции составлявшие общество, сейчас «принадлежат» ведомствам и предприятиям, хозяйственным анклавам и организмам, деятельностным машинам. Государству противостоят ТЭК, ВПК, Газпром, ЖКХ, а не общественность.

В этом анализе пирамида власти обладает четким «пиком», вершиной, от которой исходили ускоряющие или тормозящие преобразования инициативы – а сейчас в России много центров власти: те же «естественные монополии», губернаторы, олигархи, службы... «Схема с сувереном» неадекватна задачам анализа и программирования реформ.

В этом анализе государство является «последней инстанцией» всего, что происходит в стране, стержнем, скелетом – а сейчас страна уже включена и продолжает активно включаться в надгосударственные структуры: ВТО, СНГ, Совет НАТО, «антитеррористическую коалицию», Киотский протокол и т.п. Удерживает страну как целое теперь не государство, а различные структуры социокультурной идентичности. Какие – пока не очень понятно, но считать их единственным «представителем» государство – тоже уже невозможно.

Ситуация! Для анализа нынешних реформ исторические исследования, описывающие преобразования по схемам «революций сверху», неприменимы. Об экономическом «макроанализе» говорить вообще не приходится.

Что же за взгляд нужно сформировать, чтобы обсуждать и анализировать реформы?


Власть без мозгов [Отделение науки от государства] Алферов Жорес Иванович

Реформы "сверху" - это контрреволюция

Интервью «Российской научной газете»

Есть ли у вас сейчас возможность влиять на политику государства в области науки?

Очень незначительно. В частных вопросах: поддержать программу, добиваться несколько большего финансирования каких-то направлений... Сегодня любыми средствами надо добиваться, чтобы основой экономики становились наукоемкие отрасли промышленности. Потому что даже если нам увеличат зарплату, добавят денег на проведение тех или иных исследований, а наши результаты не будут востребованы у себя в стране, - с течением времени фундаментальная наука, даже не связанная напрямую с промышленностью, погибнет.

К вопросу о влиянии и возможностях. Говорят, что Путин предлагал вам баллотироваться на пост президента Академии наук.

Нет. Не предлагал. Это ошибка.

А коллеги?

Коллеги - да.

Почему вы отказались?

По очень многим причинам. Я уже пожилой человек. Работа президента очень тяжелая. Это огромная ответственность. Плюс ко всему мне пришлось бы бросить все, ранее начатое: мой институт, мой лицей, мою кафедру, мой факультет, Санкт-петербургский научный центр...

Сколько у вас должностей?

Много. Зарплатных - две. Я получаю зарплату в Госдуме и как вице-президент Академии наук. Все остальные должности - на общественных началах.

Помощников в Думе много? Сколько из них на зарплате?

Как и полагается, пять. Я состою во фракции КПРФ, и один помощник мною отдан фракции, я его не касаюсь. Остальные четыре -один целиком в Думе, помощница в академии, в Физико-техническом институте, и мой советник в академии. В немалой степени все они заняты и моими депутатскими делами в Думе.

Чем закончилась история с вашим заявлением о снятии полномочий председателя подкомитета по науке?

Как чем? Я снял с себя эти полномочия. Считал и до сих пор считаю те события в Думе вопиющим безобразием. Я вообще не впутывался ни в какие политические дискуссии. Ни когда я был в "Нашем доме - Россия", ни в КПРФ. Всегда держался в стороне от этих дел. Считал, что моя забота - наука и образование. И в КПРФ я ушел потому, что все предложения по науке и образованию КПРФ поддерживала, а "Наш дом - Россия" голосовала против. Ну зачем мне состоять во фракции, которая голосует против?

Но когда началась эта возня вокруг председателей комитетов, я разозлился. Они заявили, что была чисто политическая акция. Такой политический шаг, чтобы утопить всех коммунистов. При этом никто не хотел рассматривать вопрос по делу: кто нормальный председатель, работает, а кто нет. И поэтому я вышел на трибуну сказать: ежели вы считаете, что был сговор "Единства" и КПРФ, так выгоняйте и тех, и других. По логике, если вы за справедливость, то выгоняйте и председателей "Единства", и КПРФ. Вы так не делаете.

Давайте посмотрим: Маслюкова меняете на Шакума - это Комитет промышленности, строительства и энергетики. Маслюков прекрасно всем владеет, он высококвалифицированный профессионал в этой области. А кто такой Шакум, мы не знаем. Меняете Глазьева - одного из лучших экономистов страны, безусловно, самого молодого члена академии - на бизнесмена Томчина. Что он будет делать в этой части? Меняете Мельникова, который профессионал в образовании, на Шишлова, который абсолютно в этой области неизвестен...

Вот что я им сказал. А они стали орать, топать. Каким-то крайне небольшим большинством голосов мне дали слово.

Не напомнила ли эта атмосфера первый съезд народных депутатов?

Да нет. Первый съезд народных депутатов был, с одной стороны, идиотский. Но, с другой стороны, как говорится, у всех накипело. Хотя он абсолютно не готовился. Я помню, что приехал с первого съезда крайне разочарованным. Для "Науки и жизни" дал тогда короткое интервью. Сказал, что любой семинар, любая конференция готовится нами гораздо лучше, чем этот съезд.

Может быть, просто карты смешали его организаторам?

Может быть, но это другой вопрос.

Вы говорите: мой Петербург, моя школа, мой лицей, мой научный центр, мой институт. У вас нет других аргументов, почему вы не хотите быть президентом Академии наук, кроме этих ваших предпочтений?

Повторяю: я все-таки для этого дела уже стар. Пример, который приводили мне мои коллеги с Анатолием Петровичем Александровым, это не тот пример. Тогда были совсем другие времена. И потом, Анатолий Петрович уже давно уехал из Питера в Москву. И он уже давно работал здесь. Ему по этой части ничего не нужно было менять. А мне предлагали поменять все в моей жизни, и с неизвестным, как говорится, результатом. Если бы я был уверен, что, сделав это, я смогу сделать много хорошего для академии, я бы еще взвешивал... Но я не был в этом уверен.

А вообще, на ваш взгляд, какие необходимы перемены в Академии? Ведь в отношении академического сообщества есть определенные ожидания и со стороны власти, и со стороны общества. Что, на ваш взгляд, разумно? Что могла бы делать Академия, а не делает, в силу каких-то причин? Как вы оцениваете ситуацию изнутри?

Это тяжелый очень вопрос.

Вы ведь возражали против реорганизации, укрупнения отделений?

У меня к любым реформам, в том числе в науке, в жизни отношение очень простое. Обычно, к сожалению, все изменения ведут к худшему - когда мы их проводим вот так, после «наката» сверху. Один из моих знакомых хорошо сказал, что когда реформы проводятся сверху - это контрреволюция, а когда снизу - это революция.

Из книги Коммунизм как реальность автора Зиновьев Александр Александрович

Самоуправление и управление сверху В условиях коммунизма самоуправление коммун на практике вырождается в то, что некоторая часть членов коммуны захватывает в ней власть, эксплуатирует и терроризирует остальных членов, и жизнь для последних превращается в кошмар. В

Из книги Дуэль 2009_7 автора Газета Дуэль

КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ Систематически демократы в своих желтых СМИ убеждают население в том, что социализм не способен накормить свою страну, что только капитализм обеспечивает всем, что только при капитализме в магазинах полные полки, а при социализме полки пусты и туда и сюда

Из книги Человек с рублём автора Ходорковский Михаил

СВЕРХУ – ДИКТАТ АНТИЭКОНОМИКИ Еще один плюс предпринимательства – резкое сокращение расходов на содержание контрольно-ревизионного аппарата. В госпредприятие толпами шли комиссии – народный контроль, КРУ и ОБХСС, представители министерств и ведомств, составлялись

Из книги Литературная Газета 6346 (№ 45 2011) автора Литературная Газета

«Звёзды – и сверху, и снизу!» «Звёзды – и сверху, и снизу!» ПОЭЗИЯ Евгений ГЛУШАКОВ Родился в Москве. Окончил Московский физико-технический институт по специальности "Экспериментальная ядерная физика". Работал в Обнинском физико-энергетическом институте, руководил

Из книги Новая опричнина, или Модернизация по-русски автора Калашников Максим

Развал «сверху» как элитный интерес Независимый аналитик и автор теории эволюции социальных систем Игорь Бощенко (книга «Будущее человечество» вместе с М. Калашниковым) подошел к прогнозу ближайшего будущего РФ нетривиально. Он поставил себя на место правящей верхушки

Из книги Литературная Газета 6411 (№ 15 2013) автора Литературная Газета

Без команды «сверху» Рывок к современной западной цивилизации, под знаком которого прошли 80-е и 90-е годы, обернулся всё сильнее набирающей ход "азиатчиной", проникающей и в наш быт, и в систему политических институтов, влияющий на общий нравственный климат нашего

Из книги Русские и нерусские автора Аннинский Лев Александрович

Вселенная сверху Желание нарисовать дерево, просто дерево, как это делают европейские мастера, соединилось с желанием посмотреть на вселенную сверху.Орхан Памук «Меня зовут красный».Как только стало известно имя Нобелевского лауреата 2006 года - Орхан Памук, -

Из книги Путин против Путина [Бывший будущий президент] автора Дугин Александр Гельевич

Путин, которого мы потеряли: критика сверху Прошло 12 лет с того момента, когда Владимир Путин появился на политическом небосклоне России. Его явление было энигматичным. Никто не мог понять, кто он? Русский патриот и верный сын спецслужб, ловко использующий маску либерала

Из книги Нефтяные магнаты: кто делает мировую политику автора Лоран Эрик

Планета, «изрытая сверху донизу» Прошло более ста двадцати лет, и теперь мир располагает более точными данными о состоянии своих нефтяных ресурсов. Открытия месторождений достигли своего пика в 1964 году, и с тех пор началось снижение. По мнению Жана Лаэррера, условно было

Из книги Черная метка оппозиции автора Белковский Станислав Александрович

Оппозиция «Путин сверху» Намедни скандально известный бизнесмен нижегородского происхождения Андрей Климентьев (помните такого?) обвинил известного оппозиционера, бывшего большого начальника Бориса Немцова, что тот, дескать, агент КГБ/ФСБ со стажем. И специально

Из книги Русский бог (декабрь 2007) автора Русская жизнь журнал

Михаил Харитонов Трактат о том, кто сверху Начальство ненавидеть бессмысленно, выносить невозможно, терпеть необходимо Девочку нужно было увольнять.Собственно говоря, ее и на работу брать не нужно было, но тут уж не я решал. Впрочем, потом мне сказали, что решал-то,

Из книги Земство (апрель 2008) автора Русская жизнь журнал

Сверху вниз Как же обстоит дело с местным самоуправлением у нас? В советское время никакого местного самоуправления не существовало. То есть были советы, были сельсоветы, и даже что-то вроде домкомов. Но они были либо фикцией, либо частью административной системы -

Из книги Сегодня я увидела… автора Гусман Делия Стейнберг

Из книги Русофобия: антироссийское лобби в США автора Цыганков Андрей

Откуда исходит демократия - снизу или сверху? Демократия - это система правления народа, включающая выборы или рациональное избрание хорошо информированных граждан (Шумпетер)1, свободу оппозиции и господство закона. Последнее обстоятельство критически важно для

Из книги Система Кудрина [История ключевого экономиста путинской России] автора Письменная Евгения

Глава 5 Реформы Путина Путин идет на выборы. - Коммунистов «отжали». - Греф придумывает реформы для России. - Кудрин и Греф в новом правительстве. - Снижение налогов: 13 % - хорошая примета. - Россия расплачивается по долгам. - Илларионов скандалит. - Как нефтяники

Из книги Спонтанность сознания автора Налимов Василий Васильевич

§ 10. Взгляд сверху Перед нами паттерн: узор на гигантском ковре, сотканном за тысячелетия человеческой мыслью. Узор многообразен, многокрасочен, хотя местами на нём остались непроявившиеся участки. Спокойно скользит по нему взор. И как бы разнообразны ни были различные


По мере исчерпания реформистского подхода все явственнее просматривалась альтернатива: опереться на общественные ожидания, пойти на радикальные преобразования, действовать в соответствии со сложившимися в обществе представлениями о путях выхода из кризиса и возрождения страны. Но это означало разрыв со значительной частью господствовавшей элиты, с номенклатурой. Новым лидерам предстояло искать опору в других социальных слоях и группах. По словам М. С. Горбачева, тогда он понял, "что дело не пойдет, и ничего не получится, и что единственное спасение - это граждане" (интервью авторам). В 1987-1988 годах реформы "сверху" стали перерастать в революцию "сверху". Этот процесс характеризовался вовлечением все более широких слоев населения в политику, обострением конфликта между различными слоями позднесоветской элиты, коренной сменой идеологических ориентиров.

Рядовые граждане все активнее вовлекались в политику, с их помощью команда Горбачева пыталась ослабить существующую партийную номенклатуру и вывести реальные центры власти из-под контроля партийного аппарата. Осторожный призыв к поддержке перестройки "снизу" звучит уже в опубликованном в марте 1987 года Обращении ЦК КПСС к советскому народу в связи с семидесятилетием Великой Октябрьской социалистической революции. В нем есть весьма необычные для подобного документа слова: "Центральный Комитет обращается к мужеству советских людей. Ломка закостеневших форм и методов дается нелегко. За перестройку надо бороться, перестройку надо защищать. Здесь нужны упорство, твердость, принципиальность" (КПСС, 1987, с. 7). Власть не препятствовала формированию общественных движений ("неформальных организаций"), которых к концу 1987 года было порядка 30 000, в 1989 году - уже 60 000. Постепенно из многочисленных разрозненных "неформальных организаций" вырастали прообразы альтернативных политических партий.

Предпринимались меры для активизации участия работников предприятий в принятии экономических решений. Закон о государственном предприятии 1987 года вводит выборность директоров трудовыми коллективами. Делаются первые осторожные шаги в развитии негосударственных форм собственности, в первую очередь собственности трудовых коллективов: аренда с правом выкупа, кооперативное движение, "народные предприятия". Все это в конечном счете было направлено не только на достижение высоких экономических результатов (поскольку соответствовало наиболее передовым для СССР того периода экономическим идеям), но и на завоевание политической поддержки.

С 1987 года предпринимались попытки осуществлять выборы на партийные должности и в советы народных депутатов на альтернативной основе, из нескольких кандидатов. На этой же основе прошли выборы делегатов на XIX партийную конференцию (1988 год), а затем и народных депутатов СССР (1989 год). Причем 20% партийных руководителей республиканского и областного уровней (34 человека), участвовавших в выборах 1989 года, потерпели поражение. Та же судьба постигла многих представителей военной элиты. Изменения в принципах подбора и назначения кадров носили радикальный характер. "Выборы, ставшие альтернативой номенклатурного назначения, вывели на политическую арену новых лидеров не по отлаженным карьерным лабиринтам, а благодаря их личным качествам".

Подверглась серьезному реформированию и система государственного управления. Традиционный Верховный Совет был преобразован в двухпалатный парламент, и Горбачев избран его председателем. В дальнейшем был учрежден пост Президента СССР как главы исполнительной власти с достаточно широкими полномочиями. Избрание Горбачева на этот пост в марте 1990 года завершило процесс формирования центра власти, альтернативного Политбюро и ЦК КПСС. Исключение в 1990 году из Конституции СССР шестой статьи, закреплявшей руководящую роль КПСС в советском обществе, вполне адекватно отражало уже происшедшие к этому моменту политические перемены.

Новые лидеры страны делали ставку на обострение давно существовавших противоречий между различными уровнями номенклатуры. Закон о государственном предприятии, утверждая принципы самостоятельности, самоуправления, самофинансирования, напрямую противопоставлял интересы директорского корпуса интересам вышестоящих уровней управленческого аппарата. Это был очевидный, отражавший глубокие общественные изменения, отход от старой политики упорядочивания механизмов централизованного управления. "Надо было Законом о предприятии дать права коллективу и отрезать, чтобы главк не мог командовать и министерство не могло командовать, поскольку законом запрещено. Ведь все попытки идти сверху, что-то как-то менять, министерства на комитеты, комитеты на министерства, ничего не давали. Надо было главному звену дать уверенность, и эту уверенность узаконить" (интервью авторам), - так характеризует М. С. Горбачев суть произошедшей смены ориентиров. Вокруг реализации Закона развернулась настоящая борьба. Высшая хозяйственная бюрократия старалась "не замечать" его существование, продолжая воздействовать на предприятия административными методами. Самые активные из директоров использовали все возможные средства борьбы, вступали в открытый конфликт с вышестоящими органами управления, апеллировали к средствам массовой информации. Единство бюрократии в противодействии реформам было успешно подорвано.

Наконец, все это время в стране менялись идеологические ориентиры. Хотя догма о "социалистическом выборе" оставалась непоколебимой, все больше подчеркивалась разница между существующим общественным строем и тем истинным социализмом, ради которого осуществляются преобразования. Исподволь начинала проводиться идея, что защищать существующий порядок не значит защищать социализм. Расширялись границы гласности, допускалось все большее разнообразие мнений и острая критика "завоеваний социализма". Именно с 1987 года, наряду с уже привычным словом "гласность", в официальный обиход входит термин "социалистический плюрализм" - эвфемизм, маскирующий понятие свободы слова.

Но революция имеет собственную логику, которая серьезно отличается от логики реформ. Власть, переставшая опираться на традиционно господствующий общественный слой, попадает под перекрестный огонь противоречивых отношений, интересов, требований, спектр которых гораздо шире, чем в процессе эволюционного развития. Причем положение команды Горбачева оказалось еще более сложным и неустойчивым, чем у любой другой власти на ранних этапах революций. Обычно первые революционные преобразования происходили на фоне широкого единства социальных сил, в России же 80-х годов "медовый месяц" закончился еще на стадии реформ, которые стали катализатором размежевания в обществе. Собственно, выход на поверхность процессов размежевания по времени совпадает с перерастанием реформ в революцию, четко проявляясь во второй половине 1987 - первой половине 1988 годов. И власть, только-только осознавшая свою готовность идти навстречу общественным ожиданиям, обнаруживает растущую оппозицию - и справа, и слева.

На октябрьском (1987 года) Пленуме КПСС кандидат в члены Политбюро Б. Н. Ельцин заявил о своей особой позиции, о несогласии с темпами проводимых реформ и с официальной оценкой положения дел в стране. Последовавшая затем его отставка и начавшаяся после пленума борьба с "авангардизмом" свидетельствовали о том, что процессы размежевания вышли на поверхность. То, что на первый взгляд выглядело как удушение нарождающегося плюрализма, на деле послужило катализатором процесса оформления и обособления радикального крыла перестройки, которое в лице Ельцина получило сильного харизматического лидера.

Консолидация консерваторов также не заставила себя ждать. 13 марта 1988 года в "Советской России" было опубликовано письмо Нины Андреевой "Не могу поступиться принципами", за которым явно просматривались политические позиции члена Политбюро ЦК КПСС Е. К. Лигачева. Через три недели, 5 апреля, последовала резкая отповедь в редакционной статье "Правды" (написанная, как вскоре выяснилось, другим членом Политбюро А. Н. Яковлевым). Появление этих двух публикаций, как и трехнедельный промежуток между ними, красноречиво свидетельствовали об острой борьбе в политическом руководстве. Противостояние было тем более неожиданным, что оно исходило не от старой гвардии, от которой Горбачев достаточно успешно избавился после прихода к власти, а возникло между бывшими соратниками 7 .

С конца 1987 года в борьбу оказалась втянутой не только политическая элита. Движение "снизу", толчок которому первоначально был дан политическим руководством, очень быстро обретало собственную логику. Активно шел процесс организации народных фронтов в союзных республиках. Постепенно происходила институционализация различных экономических и политических сил. Нарастали национальные конфликты и центробежные тенденции в СССР.

Вопрос о соотношении национальных и социальных конфликтов в ходе революции в России заслуживает особого рассмотрения. Преобладание первых на протяжении почти всего периода "власти умеренных" позволило некоторым исследователям рассматривать происходившие в стране процессы не как социальную революцию, а как распад империи, проводя аналогии, например, с распадом Австро-Венгрии. Однако нам представляется, что центробежные тенденции в рамках СССР имели не только националистическую, но и социальную природу. Здесь важно отметить несколько направлений, по которым принципиальный политический выбор был связан с вопросом о национальном суверенитете.

Во-первых, стремление к независимости не в последнюю очередь определялось представлениями руководства республик о направлении и темпах необходимых преобразований, которые могли не совпадать с общесоюзным. Отмечалось, например, что возможности развития рыночных отношений, к которому стремились прибалтийские республики, были очень ограниченными при сохранении общесоюзной централизованной системы материально-технического снабжения. Поэтому политический суверенитет для них был необходимой предпосылкой проведения радикальных экономических реформ. Принципиальное различие экономических моделей и политических систем, сложившихся в бывших республиках Советского Союза после распада СССР, подтверждает важность этого аргумента.

Во-вторых, региональная партийная номенклатура использовала национальные движения в своем сопротивлении проводимым из центра реформам. Самый наглядный тому пример - волнения в Алма-Ате в декабре 1986 года, начавшиеся в ответ на отставку первого секретаря ЦК КП Казахстана Д. А. Кунаева и замену его присланным из России Г. В. Колбиным. К а к утверждает М. С. Горбачев, сам Кунаев, опасаясь возвышения Н. А. Назарбаева, просил прислать русского ему на смену. А потом, воспользовавшись связанным с этим недовольством казахского населения, попытался организовать массовые беспорядки (интервью авторам). А. Н. Яковлев прямо характеризует это событие как "партийное восстание, первое восстание партийной номенклатуры, попытка "попробовать на зуб" (интервью авторам).

Наконец, в-третьих, национальные движения вели к укреплению власти и значения местных элит, до этого практически не имевших самостоятельного политического веса. Легитимация новой роли региональных элит закреплялась введением в республиках президентских постов и выборами представительных органов власти (на протяжении 1990-1991 годов). Это стало логическим продолжением процесса обострения противоречий среди номенклатуры и повышения роли ее "нижних" слоев в противовес высшему уровню, однако происходило уже не по воле центра, как с директорским корпусом, а вопреки ей. Наиболее ярким примером подобной борьбы являлось "перетягивание каната" между руководством СССР и РСФСР. Не случайно в описании тех событий нередко появляется слово "война": "война налогов", когда союзные и российские лидеры наперегонки снижали налогообложение прибыли, стремясь привлечь на свою сторону трудовые коллективы; "война программ", связанная с разработкой конкурирующих рецептов преодоления кризиса; "война суверенитетов" - соревнование за то, какие структуры власти, общесоюзные или республиканские, быстрее легитимизируются.

"Война" между союзным и российским руководством внесла существенный вклад в ускорение размежевания и поляризации 1989-1991 годов, но в целом происходившие в то время процессы оказались несравнимо богаче по содержанию, чем просто противостояние республик и центра. Наряду со все более активным формированием различных общественно-политических организаций и движений вне коммунистической партии, нарастает раскол в самой КПСС. Это размежевание происходило в различных формах: как объединение рядовых членов партии со сторонниками обновления в ее высшем руководстве и противопоставление их среднему партийному звену и партаппарату; как смыкание членов партии с неформальными организациями, придерживающимися противоположных воззрений; как формирование внутри самой партии неуставных организационных структур; как персонификация альтернативных политических линий в лице отдельных руководителей. Особенность процесса поляризации социальных сил в России состояла еще и в том, что многопартийность зарождалась не в результате возникновения новой мощной политической организации, альтернативной КПСС, а в результате раскола самой КПСС. Это вынужден был признать и сам М. С. Горбачев, заявивший на Пленуме ЦК КПСС в апреле 1991 года, что в зале пленума заседают представители не одной, а четырех-пяти партий.

Все более активную роль в политической жизни начинали играть политизированные хозяйственные ассоциации, которые более адекватно, чем новые партии, отражали интересы экономически значимых социальных слоев и были тесно связаны с реальной хозяйственной жизнью. Они обладали ощутимой экономической силой благодаря своему влиянию на производителей и связям со структурами власти в центре и на местах. При этом Ассоциация государственных предприятий с Крестьянским союзом, с одной стороны, Научно-промышленный союз с Ассоциацией крестьянских хозяйств, с другой стороны, придерживались диаметрально противоположных взглядов на пути дальнейшего развития страны, отстаивали принципиально разные курсы экономической политики.

Постепенно социальные конфликты, наряду с национальными, приобретали самостоятельное значение. С 1989 года началась серия забастовок, митингов и демонстраций, захватившая население различных регионов, работников разных секторов экономики. Наиболее серьезными были забастовки шахтеров, проходившие в июле и октябре 1989 года, а затем в марте - апреле 1991. Экономические требования бастующих перерастали в политические, когда шахтеры требовали независимости от общесоюзных министерств, свободного установления цен на свою продукцию. Последние забастовки напрямую выдвигали политические лозунги, включая отставку правительства. В крупных городах десятки и сотни тысяч человек выходили на демонстрации под демократическими лозунгами.

Однако общество волновали не только проблемы углубления демократических преобразований. На фоне усиливающегося экономического кризиса ключевым в борьбе за власть становился вопрос о путях экономической реформы. Существующий режим явно не мог справиться с обостряющимися трудностями. С 1990 года начался фиксируемый официальной статистикой спад производства, хотя, по мнению ряда специалистов, реально он происходил уже в 1989 году. Закон о государственном предприятии, выведя директоров из-под контроля административных органов, не поставил предприятия под контроль рынка, в результате чего деятельность предприятий стала фактически бесконтрольной. Ухудшилась дисциплина поставок, усилился долгострой. Быстро росли денежные доходы населения. Постоянно увеличивался бюджетный дефицит, возрастала денежная масса. В условиях фиксированных цен все это приводило к тотальному дефициту продуктов питания и других потребительских товаров. Пустые полки магазинов стали отличительной чертой крупных российских городов. Рационирование продуктов питания приобрело всеобщий характер.

Уже в 1989 году, по некоторым сведениям, рационирование сахара осуществлялось в 97% регионов, масла - в 62%, мяса - в 40%. К 1991 году ситуация еще более ухудшилась. По данным социологических опросов, в апреле почти половина респондентов не могла найти в свободной продаже ничего из основных продуктов питания. Июльский опрос показал, что 70% в той или иной мере испытывали сложности и с "отовариванием" карточек. На фоне углубляющегося экономического кризиса обострялось недовольство народа, завышенные ожидания "розового периода" сменялись разочарованием. Если в 1989 году активные политические реформы, связанные с альтернативными выборами на Съезд народных депутатов, вызвали кратковременный всплеск энтузиазма, то к 1991 году недовольство резко усилилось. Рост радикальных настроений в обществе, падение доверия к демократическим ценностям и усиление тяги к политическим лидерам харизматического типа, активное обсуждение во всех слоях населения проблем голода и холода, с одной стороны, и неизбежности диктатуры, с другой, - все это свидетельствовало об исчерпании "власти умеренных" и приближении кризиса. По данным социологов, более 40% населения в тот период были согласны с тем, что сильный и авторитетный лидер, которому народ доверил бы свою судьбу, важнее, чем законы.

Социологические опросы того времени также демонстрируют, что общество было расколото на два противостоящих лагеря: сторонников твердого порядка и усиления государственного контроля над экономикой и сторонников рыночных реформ и многообразия форм собственности 9 . Причем, насколько можно понять из имеющейся неполной и фрагментарной информации, постепенно происходил сдвиг в сторону более радикальных настроений. Этот процесс можно проиллюстрировать данными таблицы 2. В 1991 году 65% населения в целом поддерживало переход к рыночной экономике, 37% выступали за роспуск КПСС.

Таблица 2. Отношение к перспективам перехода к рынку и темпам перехода (по данным социологического опроса)

Таким образом, в 1989-1991 годах в России оказываются все предпосылки "двоевластия": фрагментация и поляризация социальных сил, ухудшение экономической ситуации, радикализация масс. Как и в других революциях, кажется, что борьба происходит между умеренными и радикалами, тем более что конфликт персонифицирован в противостоянии Горбачева и Ельцина, избранного председателем Верховного Совета России в мае 1990 года, а затем и первым президентом России в результате всенародного голосования в июне 1991 года.

Однако на самом деле социальная база центра, представленного Горбачевым, все больше размывалась, а борьба за власть шла в первую очередь между радикалами и консерваторами. По мере нарастания поляризации давление на центр усиливалось не только со стороны демократов Ельцина, но и со стороны противников продолжения преобразований. В апреле 1989 года консерваторы, в отсутствие Горбачева в стране, устроили демонстрацию силы в Тбилиси, в результате которой погибли 20 человек. В дальнейшем по инициативе тех же консервативных групп силовые методы использовались и в других республиках. Судя по всему, именно консерваторы вынудили Горбачева отказаться от программы "500 дней".

На протяжении 1990-1991 годов консерваторы предпринимали постоянные усилия конституировать себя как альтернативную власть. Еще в сентябре 1990 года, по некоторым сведениям, была предпринята попытка военного переворота. По словам М. С. Горбачева, возможность его устранения от власти обсуждал ряд высших партийных руководителей на встрече городов-героев в Смоленске в начале 1991 года (интервью авторам). В апреле на Пленуме ЦК КПСС - еще одна попытка снять Горбачева с должности генерального секретаря, но часть участников Пленума его поддержала, и консерваторы отступили. В июне премьер-министр B.C. Павлов обратился к Верховному Совету СССР с предложением передать ему значительную часть президентских полномочий, причем это предложение не было согласовано с самим Горбачевым. Августовский путч 1991 года был лишь последней попыткой в этом ряду.

Как всегда в условиях размежевания на первой стадии революции, власть начинает метаться. Жалобы Горбачева о трудностях этого периода почти дословно перекликаются со словами Керенского о "правых" и "левых" большевиках. И они сомкнулись. И с этого начинается самый тяжелый, страшный период... После выборов 89-го года давление оказывалось с двух сторон, все время между Сциллой и Харибдой. Ретрограды, антиреформаторы, а это злой народ, организованный, это давление было открытое, наглое. А с другой стороны - радикалы подстегивали, и получалось, что они срабатывали в пользу тем, первым" (интервью авторам).

Конец 1990 года и 1991 год прошли под знаком постоянного лавирования власти, маневрирования, смены позиций. Сначала Горбачев пытался наладить контакты с консерваторами, пожертвовав многими достижениями перестройки. Это вызвало бурную реакцию. Ушел с поста министра иностранных дел Э. А. Шеварднадзе, предупредив об опасности диктатуры. В марте 1991 года демократические силы столицы организовали массовые выступления в поддержку Ельцина, на майской демонстрации громко прозвучали антигорбачевские лозунги. И Горбачев резко меняет курс - от союза с консерваторами к движению навстречу радикалам. Начинается активное обсуждение нового Союзного договора, в который закладывается практически полная передача власти и полномочий от центра к республикам. Партнерами М. С. Горбачева здесь являлись уже новые демократические лидеры союзных республик, в первую очередь Б. Н. Ельцин. Но, как и в ходе других революций, размежевание зашло уже настолько далеко, что "власть умеренных" оказалась обреченной. Открытое столкновение между консерваторами и радикалами в ходе августовского путча не оставило места на политической арене ни для "союзного", ни для политического центра. А победа радикалов означала, что революция вступила в свой следующий этап.



Нет сегодня особого смысла в том, чтобы обсуждать верность или неверность стратегии перехода к рыночной экономике. Независимо от того, что существуют разные точки зрения на будущее России, примем за аксиому, что наша великая, а потому инерционная страна идет именно к рыночной экономике.

Это не первая попытка рыночного реформирования страны в послевоенный период. Ведь даже в советские времена в поисках выхода из частых кризисных ситуаций коммунистические лидеры, вопреки нерыночной марксистской доктрине, обращались именно к рыночным преобразованиям.

Как и подобает в стране с не вполне сложившейся индустриальной экономикой, эти попытки начались с сельского хозяйства. Сделать это было крайне необходимо, ведь с 1951 года государственные заготовки хлеба стали отставать от расхода: стратегические запасы стали сокращаться. В сентябре 1953 года Коммунистическая партия решила несколько ослабить пресс, давящий на сельских тружеников. Был значительно снижен сельскохозяйственный налог (в 2,5 раза по сравнению с действовавшими ставками), списаны налоговые долги колхозам и совхозам, увеличены размеры приусадебных участков и личных подсобных хозяйств (ЛПХ),

* С 1981 года в СССР началось абсолютное сокращение капиталовложений В 1981-1985 годах среднегодовой темп роста национального дохода составил всего 0,6 % Для сравнения в 1951-1985 годах - 7,2 % С 1987 года началось и абсолютное падение ВНП. В 1991 году инвестиции в реальный сектор практически прекратились, если не считать вложений, направленных на сохранение действующих мощностей.

Снижены нормы обязательных поставок продукции животноводства, увеличены закупочные цены (на мясо в 5,5 раза, молоко и масло в 2 раза, зерно на 50 %), некоторое развитие получили так называемые колхозные рынки, где крестьяне могли продавать продукцию со своих ЛПХ. Продуктивность ЛПХ оказалась очень высокой, но несмотря на это все льготы были очень скоро аннулированы "из принципиальных соображений" и вместо дальнейшего развития рыночных основ крестьянского хозяйства государство пошло на привычную, веками отработанную экстенсивную форму прироста сельскохозяйственной продукции: началась целинная эпопея. Освоение целинных и залежных земель (1953-1956) - типичный пример "мобилизационной экономики", когда государство бросает в нужное время в нужное место ресурсы, не заботясь о том, что другие отрасли или регионы "оголяются" в инвестиционном смысле.

Характерно, что и научно-технический прогресс, и освоение космического пространства, приведшее в 1961 году к полету Ю. А. Гагарина, и развитие энергетики и тяжелой промышленности осуществлялись тем же способом. Результаты, если рассматривать их с "византийской" точки зрения, были замечательными: СССР стал второй великой промышленной державой мира после США, обладающей мощным производственным и научно-техническим потенциалом, ядерным оружием и, казалось бы, безбрежными природными и человеческими ресурсами. Но беспокойство по поводу ограниченности ресурсов все же нет-нет, да и проявлялось в политических и научных кругах. Партийное и государственное руководство пыталось найти способы, возбуждающие производственную интенсификацию.

Сначала все надежды были связаны с управленческой реформой. Она началась в 1957 году и была проведена с большевистской решительностью. Государство перешло от отраслевого - к территориальному принципу управления и макроэкономического планирования. Были ликвидированы основные отраслевые министерства, вместо них образованы территориальные Советы народного хозяйства (совнархозы) Совнархозы сыграли определенную положительную роль в процессе комплексного использования местного сырья, строительных материалов, трудовых ресурсов Важным моментом этой реформы является намерение децентрализовать управление народным хозяйством, что, в принципе, соответствует рыночной тенденции Кстати, совнархозы сыграли свою ведущую роль в жилищном строительстве Принятое в 1955 году знаменитое постановление "Об устранении излишеств в проектировании и строительстве", положившее начало крупному индустриальному домостроению, реализовывалось именно в годы совнархозов*

Положительный эффект этой реформы был скоро исчерпан, а когда ее инициатор Н С Хрущев сошел с политической арены, то новое руководство страны быстро восстановило отраслевой принцип и попыталось реформировать экономику теперь уже в явно рыночном направлении Ныне здравствующее "среднее" поколение российских граждан еще

* Человек быстро забывает блага, полученные от государства Ведь в государственно-патерналистской системе это считается само собой разумеющимся А сколько было счастья, когда люди переселялись из подвалов, чердаков, бараков, казарм, общежитии пусть и в малокомфортное, но свое жилье Между прочим, за 10 лет, с 1950 по 1960 годы, строительство жилья увеличилось в городе в 17 раз, а на селе - в 14 раз Теперь мы пренебрежительно называем квартиры, построенные и полученные в то время, "хрущобами". Они этого заслуживают, конечно, но все же, все же

Помнит "косыгинские"* реформы середины 60-х годов, давшие вспышкообразный результат и заглохшие уже к началу 70-х. Суть этих реформ сводилась к развитию хозяйственного расчета на государственных предприятиях Число плановых показателей, спускаемых предприятию, было резко сокращено, а главным показателем становился объем реализованной продукции, что было явно рыночным моментом в проекте реформ (до 1965 года главным показателем государственного плана для предприятия был объем произведенной валовой продукции).

Несколько расширялись экономические права предприятий, они получали определенную самостоятельность в развитии горизонтальных связей со смежниками и потребителями Особые надежды возлагались на то, что за счет прибыли на предприятиях создавались так называемые фонды экономического стимулирования фонд материального поощрения, фонд социально-культурных мероприятий и жилищного строительства и фонд развития производства Понятия окупаемости, рентабельности, материальной заинтересованности, материальной ответственности входили в обиход и лексику российских хозяйственников и политиков Естественно, что цены на продукцию всех предприятий пересматривались таким образом, чтобы предприятию была обеспечена прибыль** "Косыгинские" реформы дали кратковременный положительный результат. Во всяком случае, восьмая пятилетка (1966-1970) была по результатам лучшей за всю послевоенную историю советской экономики Но уже в следующем пятилетии весь рыночный пыл унялся темпы роста

* А Н Косыгин - председатель Совета Министров СССР в 1964-1980 годах.

** Нынешним студентам это трудно себе представить, но все цены на продукцию предприятий (за исключением цен колхозного рынка) были государственными и утверждались специальным органом - Государственным комитетом по ценам (Госкомцен) Человеку, привыкшему уже к рыночному поведению, невозможно понять, что предприятие не имело права начать выпуск продукции до того, пока не будет утверждена ее цена Стоимость и цена товара были известны до того, как товар попадал на рынок. То, что для рыночной системы является абсурдом, для плановой системы было обыденностью. Отсюда вполне правомерным будет предположение, что то, что в нашей стране тогда называлось товаром, было вовсе и не товаром, а то, что называлось ценой, было только подобием цены Если хорошо подумать, то можно прийти к выводу, что и деньги были не вполне деньгами. Во всяком случае, они не имели свойства всеобщего эквивалента: на них нельзя было купить средства производства. А если кто-то из граждан ухитрялся это делать, его сажали в тюрьму как уголовного преступника. Предпринимательская деятельность в СССР была запрещена законом. Звучит зловеще, но с 1961 года за некоторые экономические преступления в нашей стране людей расстреливали

Стали резко падать* (табл. 18)

Реформы не раз пытались реанимировать (вспомним хотя бы "крупномасштабный экономический эксперимент" 1979 года**), но все эти попытки завершались ничем Причины ясны Подобно тому, как царское правительство пыталось осуществить рыночные реформы и мо-

Дернизировать экономику, не меняя содержания традиционной общественной системы, советское государство пыталось идти к рынку, сохраняя свои традиции:

Государственную собственность на средства производства и финансово-кредитные ресурсы, превращающую нашу экономику в моносубъектную***;

Государственную распределительную систему практически всех факторов производства;

Жесткое директивное планирование;

Государственное ценообразование;

Недемократическое государственное устройство.

Таблица 18. Среднегодовые темпы прироста макроэкономических показателей (в %)

В результате, с начала 80-х годов граждане нашей страны стали испытывать на себе серьезные социальные трудности: талонное распределение продуктов, изматывающие очереди за товарами повседневного спроса, полнейшее расстройство государственных финансов. С момента прихода к власти в 1985 году М. С. Горбачева о рынке заговорили вновь. Силы российского предпринимательства прорывались наружу через разрешенные арендные отношения, кооперативы, индивидуально-семейную трудовую деятельность.

* История социалистической экономики СССР В 7-ми т - М Наука, 1980 - Т 7- С 155

* Нельзя же, в самом деле, производить товары и продавать их самому себе.

Но поскольку дальше разговоров о рыночной экономике дело не продвигалось, в стране начался системный кризис. Положение усугубилось трагикомичной антиалкогольной компанией 1985-1986 годов, приведшей к потере 10% государственного бюджета. Кризису способствовал целый ряд природных катаклизмов и антропогенных катастроф. В 1986 году произошла чернобыльская катастрофа. В 1988 году землетрясение в Армении отняло жизнь у 50 тысяч человек; 200 тысяч человек остались без крова. Одно за другим происходили аварии на транспорте. Колоссальные средства затрачивались на импорт продовольствия. В 1988 году СССР импортировал 40 млн. тонн зерна, в 1989 году - 60 млн. тонн. Кровавые межнациональные конфликты потрясли страну. Летом 1989 года в России обнаружился "рабочий вопрос": забастовки охватили многие промышленные центры, наиболее активно они проходили в России. Такой нагрузки страна не выдержала. Начался распад СССР.

Первыми начали процесс "размежевания" с Союзом республики Прибалтики. Но, как ни странно, 12 июня 1990 года именно в России

М. С. Горбачев и Е. К. Лигачев

Была принята Декларация о государственном суверенитете, а в ноябре 1990 года юридический акт об экономических основах суверенитета республики, утвержденный Верховным Советом РСФСР. Россия объявила своей собственностью все находящиеся на ее территории производительные силы и природные богатства. Чего только не увидишь в нашей удивительной стране: Россия отделялась от самой себя!

В августе 1991 года некоторыми лидерами компартии и правительства СССР была совершена попытка государственного переворота (направленная скорее против Горбачева, нежели против государства) Путч не удался, но стал "последней каплей": сначала Б. Н. Ельцин - давнишний недруг Горбачева, демонстративно и не без артистизма приостановил деятельность Коммунистической партии, а 8 декабря 1991 года президенты России, Белоруссии и Украины неожиданно для всех денонсировали договор об образовании СССР. Через четыре дня Верховный Совет РСФСР ратифицировал "договор трех". Это был конец. И это было начало.

России больше ничего не мешало перейти к решительному рыночному реформированию страны.

В 1992 году так или иначе (скорее неудачно, чем удачно) в нашей экономике действительно начались рыночные подвижки. Всю теоретическую и практическую работу по реализации рыночной реформы взяла на себя группа

Б.Н. Ельцин среди шахтеров

Е.Т. Гайдар А.Б.Чубайс

Специалистов во главе с Е. Т. Гайдаром. Среди помощников Гайдара были и иностранные эксперты, в частности, американский экономист Дж. Сакс.

Надо быть объективным: некоторые положительные результаты рыночного реформирования граждане России уже ощутили.

Преодолен изматывающий рыночный дефицит. В наше время нельзя быть в чем-либо уверенным*, но хочется верить в то, что назад, к оскорбляющим человеческое достоинство очередям и талонам, возврата не будет**. Парадокс насыщенности потребительского рынка заключается в том, что при наличии экономического роста (на новом экономическом жаргоне этот период называется "застоем") граждане России перманентно ощущали дефицит каких-либо благ. Теперь же, при длительной депрессии (которая называется "перестройкой"***),- рынок полон. Не надо быть специалистом, чтобы понять: в нашей стране резко упал платежеспособный спрос. И все равно - приятно видеть современные магазины, в которых иногда даже хорошо обслуживают.

Б. Н. Ельцин и Б. Клинтон

На Кавказе говорят: "Лишь бы глаза наелись!". Кажется, с этим у нас теперь все в порядке.

Преодолено несправедливое выравнивание доходов предприятий и работников в условиях всеобщей бедности, при которой труд и способности дестимулировались. В самом деле, если предприятие работало хорошо, прибыль у него все равно забирало государство. Ведь и теоретически, и практически, поскольку государство было собственником всех факторов производства и субъектом, устанавливающим цены, постольку, по определению, вся прибыль принадлежала собственнику. А уж государство само

* Бывший глава правительства России В. С. Черномырдин любил произносить заклинание бюрократов: "Я глубоко убежден..,". Его замечательный оптимизм завершился тем, что весной 1998 года он был отправлен в отставку, не завершив ни одного из заявленных дел по "спасению" экономики России.

** Сейчас мы об этом уже начинаем забывать, но ведь совсем недавно для приобретения, скажем, стиральной машины надо было обращаться не в магазин, а... в профком родного предприятия или учреждения. Прекрасно помню, как на кафедру, где я работал, периодически присылалась бумажка о том, что для нашего подразделения выделяются, например, сапоги женские, коричневые, немецкие, 39 размера. И мы, взрослые серьезные люди, доценты и профессора, бросали в шапку фантики и вытягивали свой счастливый билет на дефицит.

*** Все-таки велик и могуч русский язык!

Решало оставлять или не оставлять прибыль предприятию, а если оставлять, то какую долю. Если же предприятие работало плохо, или же оно было "планово убыточным" (был и такой термин в советские времена), то средства для воспроизводственного процесса ему опять-таки выделяло государство: нельзя же было закрывать предприятие, если его продукция выпускается по плановым заданиям, а значит "необходима обществу". А потом, при социализме нет и не может быть безработицы. Таким образом, если ты работаешь хорошо,- у тебя отбирают, если же ты работаешь плохо, убыточно,- тебе дают. В результате никому не хочется работать. Что касается заработков отдельных работников, то и здесь государство с помощью тарифов и нормативов тщательно следило за тем, чтобы различия были не очень велики, ибо "социализм есть равенство". (А полное равенство, добавил бы я,- это конец развитию, "тепловая смерть", как говорят в термодинамике.)

Появилась относительная свобода передвижения граждан между различными социальными стратами. Теперь нет привязанности к своему социальному слою или классу. Тысячи рабочих и лиц интеллектуального труда стали мелкими, средними и даже крупными предпринимателями*, крестьяне становятся фермерами, а предприниматели и фермеры - разорившимися люмпенами. И это хорошо, это ведет к динамичности социальной жизни, выдувает запах затхлости из нашего всеобщего дома. Правда, эта свобода передвижения имеет и сегодня сильные ограничения, но они в меньшей степени носят теперь социально-политический, профессиональный, классовый или национальный характер, а имеют все больше денежно-финансовое содержание.

В немногих отраслях и сферах экономики появляется пока еще неявно выраженная конкурентная среда. Это особенно важно для рынка, так как только в конкурентной среде цены приобретают эластичность, не только растут, но и падают. Это замечательное свойство конкуренции можно наблюдать на рынке продовольственных товаров, на жилищном рынке и даже на рынке труда.

Однако граждане России вдоволь ощутили и иные, негативные, стороны рыночной экономики.

Если на локальных рынках и возникает некоторое равновесие, то это всегда равновесие кризисной экономики, так сказать "кейнсианское" равновесие.

Беспрецедентный в мирное время спад производства так и не преодолен**:

Валовый внутренний продукт

(в % к предыдущему году)

1992 1993 1994 1995 1996 1997

85,5 91,3 87,3 95,8 95,0 100***

* Яркий пример - Борис Березовский, который до прихода в большой бизнес уже был довольно известным ученым, доктором наук и членом-корреспондентом РАН.

** Российский статистический ежегодник. Стат. сб. / Госкомстат России.- М.: Логос, 1996.- С. 285; ЭКО, 1998,- № 3.- С. 15.

*** Пусть число 100 не обманывает читателя. Будьте внимательны: здесь показан ВВП по отношению к предыдущему году, а непрерывный спад мы наблюдаем с 1987 года, так что достичь докризисного уровня нам не удастся еще долго.

Непривычная для ныне живущих россиян социальная дифференциация граждан становится питательной средой, с одной стороны, для возникновения экстремистских движений правого и левого толка, с другой - для возрождения социалистической идеи, которая, впрочем, никогда и не умирала в нашей стране. Официальная статистика дает следующие соотношения денежных доходов между двадцатипроцентными группами самых богатых и самых бедных граждан России*:

1970 1980 1990 1991 1992 1993 1994 1995

4,7: 1 3,3: 1 3,3: 1 2,5: 1 6,4: 1 7,2: 1 8,7: 1 8,5: 1

Смысл этих соотношений понятен: если до 1991 года разрыв между "богатыми" и "бедными" неуклонно сокращался, и политика доходов действительно имела в виду стремление к социальному равенству, то с 1992 года этот разрыв нарастает и принимает социально опасные формы. Тут нужно понять, что речь идет не об абсолютных размерах денежных доходов, а об их соотношениях. И богатые и бедные в 1995 году были совсем иными, нежели в 1970 году. Тенденция к равенству граждан в 1991 году означала равенство в бедности, а не в богатстве. Так что ничего хорошего и тогда в этом не было. Но сейчас - иная крайность. Удивителен не сам факт разительной социальной дифференциации граждан, а темп, с которым она происходила. Уму не постижимо, как все это можно выдержать! Ведь ко всему прочему, у нас в России богатых не любят на психологическом уровне, а богатые пока не столкнулись с действительной классовой борьбой и демонстрируют свое богатство, еще более раздражая бедных граждан**.

Ярче высветится социальная дифференциация, если мы рассмотрим более "узкие" слои населения, например, пятипроцентные. По данным американских экономистов Л. Дойяла и Я. Гауга, еще в середине 80-х годов средний доход верхних 5 % населения относился к среднему доходу низших 5 %:

В США - как 13: 1;

В Великобритании - как 6:1;

В Швеции - как 3:1.

Не зря один из теоретиков Социнтерна, И. Штрассер, называл США "слаборазвитым государством благосостояния"***. На фоне Швеции они так и выглядят. А как обстоят дела у нас? По моим расчетам, пятипроцентные группы в 1996 году соотносились в России как 26: 1. Вот уж по какому параметру мы достигли европейского уровня... XVIII века!

Практически полная социальная незащищенность граждан - еще одно следствие реформ. Из многовековой патерналистской системы российские граждане были брошены в непривычную среду индивидуализма и эгоизма, в систему, при которой лозунг "Человек, спасай себя сам" приобретает неожиданно зловещий смысл. Лишь некоторые смогли "найти себя" в новых условиях: кто-то в бизнесе, а кто-то - в криминальных структурах. Большинство же граждан России почувствовали себя брошенными, осиротевшими и растерялись, оставшись один на один с многообразными социальными проблемами. Более всего

* По материалам: Российский статистический ежегодник. Стат. сб. / Госкомстат России,- М.: Логос, 1996.- С. 118.

** В современных условиях в развитых странах бедными считаются те граждане, которые 50 и более процентов своих денежных доходов тратят на продукты питания. Попробуйте посчитать свой семейный бюджет и посмотреть, насколько вы приблизились к бедности.

*** Концепция "государства благосостояния" / Дискуссии в западной литературе 80-х годов.- Реферативный сборник.- М.: ИНИОН, 1988.- Ч. 2.- С. 48, 54-55.

Россиян смущает платность социально важных услуг. Дело в том, что "реформа" в этой сфере уже произошла, а реформа в сфере оплаты труда - еще нет. Вот и исчез дефицит услуг. Но купить их могут немногие. То, что Дж. М. Кейнс называл "эффективным спросом", судя по всему, появится в России не скоро.

Эти и многие другие отрицательные результаты реформ могут привести к тому, что слабые ростки рыночных отношений сгниют не развившись и в очередной раз приведут к контрреформам.

Характерно, что подобные результаты рыночного реформирования тоже не новы в нашей истории. Если рассмотреть ретроспективно реформы более ранних исторических периодов, то легко заметить, что ни одна из них не дала стабильных социальных результатов. Будь это новая экономическая политика двадцатых годов нашего века, реформы, связанные с именами П. Столыпина и С. Витте и даже наиболее радикальные реформы Александра II.

В этом-то пункте и возникает весьма актуальная исследовательская задача: разобраться с вопросом о том, почему ни одна рыночная реформа в истории России не была доведена до своего логического конца, почему Россия так и не смогла войти полноправным членом в семью европейских народов, живущих в развитых рыночных системах.

Позволю себе версию, объясняющую на гипотетическом уровне этот российский феномен. Если в результате рассмотрения этой версии хотя бы часть гипотез будет признана соответствующей историческим реалиям, то на этой базе вполне логично сделать определенные прогнозы по поводу судьбы нынешних рыночных реформ.

1. Все известные из истории рыночные реформы инициировались сверху, правителями нашей страны, будь то царь, генеральный секретарь или президент. Собственно, реформы и должны инициироваться сверху. На то они реформы, а не революции. Не в этом главное. Главным является то, что российские реформаторы начинали свои действия, не сообразуясь с намерениями и желаниями граждан. Возникал некий "провал" между реформаторской властью и народом, который зачастую абсолютно индифферентно относился к реформам и не испытывал никакой благодарности по отношению к их инициаторам. Формальное "всеобщее одобрение" на поверку оказывалось безразличием или даже саботажем. Особенно остро обнаруживалась эта невосприимчивость к реформам в тех случаях, когда реформаторы пытались внедрить в России готовые модели, импортированные из-за границы, пытались следовать рецептам других обществ, даже если где-то они и давали значительный эффект.

Вспомним 1985 год. К власти приходит М. Горбачев и объявляет своей (и народной!) целью ускорение социально-экономического развития. В очередной раз мы стали догонять своих американских и европейских партнеров*, недавно еще называвшихся "стратегическими противниками". Народ вроде бы согласился и начал ускоряться. На следующий год была заявлена более сложная задача: перестройка. Мы все стали дружно перестраиваться. Проблема ускорения (вместе с некоторыми ее теоретиками) ушла на второй план. В 1987 году страна готовилась отметить 70-летие Октябрьской революции. В ходе подготовки к празднествам М. Горбачевым было заявлено о необходимости строительства такого общества, в котором

* Предыдущий случай этой безнадежной и ненужной гонки приходится на время правления Н. Хрущева.

Было бы "больше социализма". Мы дружно кивнули и стали идти к "большему социализму". Но тут наступил Август 1991 года, а вместе с ним к реальной власти в России пришел Б. Н. Ельцин. Перестройка была отложена и было объявлено о необходимости интенсивного движения к рынку. Наконец, решительный и не отягощенный ответственностью Е. Гайдар* откровенно сказал в 1992 году, что Россия идет к капитализму. Мы и с этим согласились. Оказалось, что нам вообще-то все равно: больше социализма или капитализма. Российские граждане так привыкли к постоянно возобновляющимся и столь же быстро отмирающим реформам, что относятся к ним как к прогнозу погоды на завтра: без особых переживаний, но и без восторгов.

Но давайте серьезно подойдем к проблеме. Ведь в этих быстрых переменах курса речь шла об изменениях глобального уровня, с которыми можно сравнить только геологические процессы. Речь шла об изменениях способа производства, о формационных и даже цивилизационных сдвигах. Неужели можно всерьез думать о том, что изменения такого уровня могут произойти за пять лет или даже, как любил говорить президент Б. Ельцин, "к осени будущего года"?

2. Думать об этом можно, сделать нельзя. Российские лидеры-реформаторы всегда очень серьезно относились к собственным способностям. В большинстве случаев они обладали поистине харизматическим мышлением. Люди, как правило, сильной воли, они были уверены в том, что именно на их долю пришлась "судьбоносная" задача переделки России. В принципе, реформаторы ставили перед собой благие цели: догнать Европу, достичь общецивилизационных параметров экономической и социальной эффективности, создать устойчивое общество с высоким уровнем благосостояния, сделать Россию мощной мировой державой. Но ради достижения этих целей они готовы были принести в жертву повседневные нужды граждан. Уверенные в своей божественной миссии, они лучше знали, "что нужно народу", во всяком случае,- лучше самого народа.

Но мессианский настрой, вызывающий в общем-то уважение, говорит и о другом. Российские реформаторы не верили в творческие способности народа, были уверены, что наш народ нужно куда-то вести, ибо сам он к этому чему-то не придет. Народолюбивая демагогия очень часто скрывает или презрительное отношение к народу или сугубо монархо-патерналистское отношение к гражданам как к неразумным детям, которые не обойдутся без наставника и учителя.

И уж конечно харизматический лидер не верит в объективные законы общественно-экономического развития. Даже если, как это было в случае с В. И. Лениным, много пишет о них. Идеализм наших реформаторов бьет в глаза. По их представлениям, Россия пойдет туда, куда укажет лидер, а не туда, куда должна идти в силу объективности самого этого движения. Если даже лидер искренне верит в Бога, то в жизни он делает богопротивные вещи, ставя себя на уровень с Создателем, ведь только Ему ведом истинный путь.

Характерно, что столь "божественный" подход, даже если он и искренен, приводит к весьма наивному отношению к действительности. Самые решительные лидеры были и самыми наивными, часто принимавшие форму за содержание. Петр I всерьез считал, что безбородые россияне немедленно преобразуются в европейцев. А разве И. Сталин не верил в то, что он

* Хотя Гайдар в публичных выступлениях и любит говорить "мое правительство", он ни одного дня не был премьер-министром, занимая должности вице-премьера или исполняющего обязанности премьера.

Действительно построил социализм? Лексика и нынешних лидеров столь же

Высокопарна и не менее наивна* .

3. Рассмотрим еще одну объективную социально-экономическую причину. Россия - особая страна, скорее восточная, чем западная, скорее азиатская, чем европейская. И экономика ее традиционно основана на некоторых элементах, позволяющих условно отнести социально-экономическую систему к "азиатскому способу производства". В России, как в целом на азиатском Востоке, гипертрофирована роль государства в экономике. А эта гипертрофия делает систему весьма инерционной и плохо приспособленной к рыночным преобразованиям. Значительное присутствие государства в экономике означает суженое поле для развертывания конкурентных рыночных сил. Больше государства - меньше рынка. Этот теоретический постулат никем не оспаривается.

Государство в России всегда (в течение всей ее писаной истории) было крупнейшим собственником средств производства и непроизводственных фондов. В начале XX столетия, накануне первой русской революции, 38 % всей земельной площади принадлежали государству (мы уже имели случай говорить об этом). А ведь земля в сельскохозяйственной стране - главное средство производства. Государство было собственником и более чем половины лесных массивов. Все магистральные железные дороги (как им и подобает) были государственными. Большинство сталелитейных предприятий принадлежало государству и находилось в ведении военного министерства или министерства ВМФ. Университеты, гимназии и реальные училища, даже Академия Наук и "богоугодные заведения" - все находилось в собственности государства.

Государственная собственность, таким образом,- это не выдумка российских большевиков. Большевики лишь довели до абсурда, до крайностей тотального огосударствления те тенденции, которые были присущи России искони. (Мы уже пытались разобраться в том, что в большевизме было специфически русского, а что импортированного марксистского.) Рыночная же экономика не терпит столь мощного государственного присутствия.

Естественно, что в России государство было крупнейшим инвестором капитала в производственную сферу. Инвестиции в социально-культурные институты и учреждения были обычным явлением еще со времен Киевской Руси. Понятно, что государство становилось и активным субъектом, перераспределяющим национальный доход, регулирующим финансово-кредитную сферу. Все это и делало российскую экономику нерыночной.

Но в этом пункте возникала любопытная коллизия, характерная и для наших дней. Многим российским правителям было присуще обостренное чувство национальной гордости. Традиционная социально-экономическая "отсталость", чаще кажущаяся, чем действительная**, от великих европейских держав периодически возбуждала их реформаторскую активность. Лидеры прекрасно понимали, что с экономической точки зрения попытки догнать Европу

* Приведем, например, слова Б. Н. Ельцина: "Мне выпала на долю ответственная миссия вывести Россию из тоталитарного прошлого и привести ее в семью народов свободного мира, где каждый человек - творец своего счастья... Не скрою, мне бы хотелось, чтобы россияне запомнили меня как человека, который сделал все, что мог, чтобы навсегда освободить свой народ от наследия гражданской войны. Отныне пусть наша Россия будет родиной для всех своих сынов и дочерей, к какому бы лагерю они ни принадлежали, и да поможет нам Бог".- Независимая газета, 1994, 21 января.

* Вспомним, что человек часто другую культуру воспринимает как низшую.

Увенчаются успехом только с помощью рыночных преобразований. Некоторые из них такие преобразования решительно начинали. Но по мере того, как рыночные отношения действительно развертывались, появлялась относительно независимая от государства автоматическая саморегулирующаяся система, правитель и его окружение начинали осознавать роковые для них последствия: экономической власти у правителей становилось все меньше. Они буквально кожей, на подкорковом уровне, чувствовали опасность рынка для себя. Потерявшим экономическую власть легко потерять и власть политическую. Их ненужность становилась опасно очевидной. И как только такая реальная коллизия обнаруживалась, правители давали "задний ход", ограничивали степень радикальности рыночных реформ или даже свертывали их. А в некоторых случаях допускали реакционные попятные движения.

Маятникообразная форма реформаторства в России кажется неминуемой и закономерной. Попытки реформ Екатерины II сменились ее же, Екатерины, "откатом" и реакционной политикой Павла I, который довел самодержавную власть до абсурда; либерализм Александра I, соответственно,- его же реформаторской сдержанностью и "тоталитаризмом" Николая I, реформы Александра II - контрреформами Александра III. Но самый яркий хрестоматийный пример - это, конечно, нэп.

Вспомним! После всех перипетий военно-коммунистического эксперимента В. И. Ленин переходит к политике контролируемого восстановления рыночных и даже капиталистических отношений. Система заработала довольно быстро и успешно. Уходя в мир иной, Ленин оставил страну если не в цветущем, то в бурно развивающемся состоянии. Постепенно разрешались и острые социальные противоречия. Появились инвестиции, а вместе с ними - занятость, доходы, определенный уровень социально приемлемого благосостояния в городе и деревне. На первый взгляд, восторжествовала экономическая целесообразность, перспективы были вполне оптимистическими.

Но все кончилось довольно быстро. Рынок оказался очень опасной системой для политической элиты и многочисленной советской бюрократии. Появилась угроза остаться не у дел. Эту опасность ощутили не только высшие руководители большевистской партии, но и руководители среднего звена, партийные функционеры. Когда же ощущения переросли в осознание, судьба нэпа была предрешена. И. Сталин сыграл в этом роковую роль. К 1928 году все было кончено. Российские ученые-рыночники оказались в тюрьме, в Госплане главным идеологом стал С. Струмилин, ортодоксальный сторонник директивного планирования и ярый противник рыночных отношений. Всеобщая колхозизация завершила драматический процесс. Страна оказалась в ловушке социального эксперимента, мало связанного с действительным марксизмом.

Некоторые симптомы, подтверждающие нашу гипотезу, проявляются и в наши дни. У меня нет оснований для безусловно положительной оценки позиции, на которой стояли в недавнем прошлом Е. Гайдар или министр финансов Б. Федоров*. Их тактика оказалась безрезультатной, если под результатом понимать социально-экономическое положение граждан и мировую значимость страны. Но эти люди, свободно экспериментировавшие над многомиллионным населением, были ортодоксальными рыночниками.

* Б. Федоров работал в правительстве В. Черномырдина, то есть несколько позже Гайдара, но проводил вполне прогайдаровскую политику.

Благодаря их усилиям рынок все-таки появился. Однако едва заработали элементы рыночных отношений, как под давлением сил, которые и оппозиционными-то назвать нельзя, оба молодых реформатора были лишены реальной власти. Их заменили люди с умеренными взглядами, сторонники активной роли государства в экономике или представляющие интересы естественных монополий*. Потом их вновь сменили на "рыночников" -

Маятник продолжает качаться**.

4. Наконец еще одна причина перманентной незавершенности рыночных реформ в России лежит в зыбкой для экономистов сфере социальной психологии и нравственности. Складывающийся веками нерыночный экономический дух народа тоже вносит свою лепту в процессы, затрудняющие реформирование России.

Российскому народу с глубокой древности присущи такие нерыночные черты, как общинность, соборность, взаимопомощь, коллективизм и - оборотная сторона этих позитивных характеристик - круговая порука. Рынок - система, основанная на индивидуализме, предприимчивости и риске. Истинный рыночный субъект не ждет помощи ни от государства, ни от общины, ни от родственников. В некотором смысле это героическая личность, особенно когда дело касается собственного благополучия и бизнеса.

В России же за много веков так никто и не смог разрушить общинный дух, как, собственно, и коллективные формы быта. Мы до сих пор живем большими семьями. Помощь престарелых родителей взрослым детям и внукам - обычное у нас явление. Это - не американский образ жизни. Но в этом пункте не следует применять этические термины, говорить о "лучшем" или "худшем" образе жизни. Просто мы живем по-другому, не так, как американцы. Этой констатации в данном случае вполне достаточно.

Некоторые российские реформаторы пытались силой разрушить общину вплоть до применения отрядов полиции. Но община сохранилась. Она закреплена в душах людей генетически. А изменения на генетическом уровне происходят или очень медленно, веками, или катастрофически. Российские реформаторы чаще предпочитали второе.

Вспомним, что, приступая к коллективизации, И. Сталин тоже применял общинную демагогию: жить и трудиться вместе при государственной помощи,- чем не "азиатский способ производства", чем не система огосударствленных общин? А ведь люди верили в жизнеспособность такой системы, ибо она существовала в России тысячу лет.

Консервация общинности происходит оттого, что община всегда обладала некой автономией, внутри которой все отношения строились на довольно демократической основе. Напомню, что даже в условиях самого оголтелого крепостничества русские землевладельцы, как правило, не входили в поземельные отношения с отдельной крестьянской семьей. Землей наделялась не семья, а община. Раздел и передел земли осуществлялись внутри общины на демократической основе. Община и при существовании подушной подати была единицей налогообложения, связанной круговой порукой. Даже разнарядка на рекрутов приходила на общину. Это было довольно удобно с точки зрения фиска, армии и землевладельца, который перекладывал часть своих управленческих функций на общину.

* В. Черномырдин, Г. Хижа, О. Сосковец, А. Заверюха.

** Очень трудно писать о "свежей" истории, но приходится, ибо, как говорил А. И. Герцен, "последняя страница истории - это современность".

Отдельная крестьянская семья в экстремальных условиях могла претендовать на помощь со стороны общины, но и сама всегда, была готова и обязана оказать такую помощь, В самых же отчаянных ситуациях на помощь приходило государство, великий князь или царь, у которых для крайних случаев всегда находился государственный резерв продовольствия и денег.

Общинность, коллективизм и соборность создают основы нерыночного духа русских трудящихся.

Воспитанию нерыночного духа способствовало и тысячелетнее господство в России православия с его нерыночной идеологией*.

Характерно, что новейшие социологические обследования показывают, что дух коллективизма, товарищества, взаимопомощи даже в условиях уже продвинутой рыночной реформы остаются главными этическими ценностями российских трудящихся. В одном из таких обследований, проведенном в городе Новосибирске в 1997 году, были получены любопытнейшие результаты. Оказалось, что трудовые ценности, характерные для рыночной экономики, не столь важны для людей, живущих в условиях переходной неопределенности. Такие характеристики труда как хороший заработок и возможность роста квалификации, занимают у рабочих последние четвертое и пятое места в шкале трудовых ценностей. На третьем - возможность иметь надежное место работы. Отражением то ли нашего менталитета, то ли самолюбования респондентов является тот факт, что второе место большинство работников отдают полезности своего труда для общества. Безусловным же лидером в трудовых приоритетах является возможность иметь хороших товарищей по работе**. Это ли не общинный дух русского труженика?

Между прочим, опыт Японии показывает, что национальный общинный дух может быть успешно использован в современной индустриальной и даже постиндустриальной экономике. Японские профессиональные менеджеры еще с прошлого века культивируют национальные (и даже националистические) ценности патернализма, "семейственности", общинности на современных предприятиях. Внешним проявлением этого явления стала система "пожизненного найма" на предприятиях. Подобно тому, как неспособного сына не выгоняют из семьи, неспособного работника в Японии не увольняют из фирмы, а находят для него пусть малооплачиваемую, но посильную работу. Между прочим, видя высокую эффективность такого менеджмента, некоторые руководители американских корпораций пытались ввести у себя подобную систему. Но положительных результатов это не дало. Для американского рабочего предприниматель не является "отцом", он для него - работодатель и ничего более. Не тот экономический дух! В России же такого рода патернализм вполне приемлем, и разрушать его не следовало бы.

Кстати, этим духом нередко пользуются предприниматели в своекорыстных целях. В частности, когда слишком активизируется рабочее движение, когда недовольство существующим положением выливается в забастовки и другие формы конфронтации, предприниматели умело направляют недовольство трудящихся в сторону властных органов, отводя от себя энергию протеста.

Ограничимся этими четырьмя гипотезами. Если они имеют основания в реальной жизни, то легко прийти к довольно скептическим выводам относительно возможности скорого построения рыночной капиталистической экономики в России.

* Ничего, кроме иронии, не вызывают бывшие члены ЦК КПСС, строящие капитализм и стоящие при этом с толстой свечой в православном храме. Слишком всё запутано и комично, чтобы этому верить.

** Гусейнов Р. М., Репина Е. В. Социальное партнерство или социальная конфронтация?//ЭКО, 1997.- №8.- С. 152-153.

Другой вопрос, надо ли вообще ее строить в то время, когда "цитадели капитализма" встали на путь посткапиталистического, а точнее - постиндустриального развития. Но это уже другая тема.

Сто лет назад полувековому юбилею этого события посвящались собрания научных, сословных и политических обществ. В дореволюционной России день отмены крепостного права претендовал на роль неофициального гражданского праздника.

Наверное, мало найдётся в истории таких правовых институтов, борьба за отмену которых велась бы чуть ли не с первого дня их введения и которые, несмотря на это, просуществовали не одно столетие!

Впрочем, сделаем существенную поправку. Крепостное право, как любой социальный и юридический институт, не оставалось неизменным. Кроме того, до сих пор ведутся споры: с какого времени на Руси это самое «право» было установлено?

С конца XV века правительство Московской Руси стало постепенно ограничивать традиционную крестьянскую свободу перемены места жительства. Это делалось для того, чтобы обеспечить рабочими руками военно-служилое сословие государства – дворянство. Вопреки распространённому мнению, большинство крестьян стремилось уйти не от землевладельца вообще, а к «доброму барину». То есть – к богатому боярину. В больших владениях, где было много земли и крестьян, степень эксплуатации была, естественно, ниже, чем в мелких поместьях. Но это вело к оскудению дворянства – главной ратной силы государства. Поэтому уже Судебником 1497 г. право перехода крестьян было ограничено двухнедельным сроком (право Юрьева дня). В конце XVI века правительство время от времени начинает устанавливать «заповедные лета», в которые право Юрьева дня отменялось. Соборным Уложением 1649 г. частновладельческие крестьяне были объявлены «крепкими земле». Оставление места жительства было им запрещено.

Но установление крепостного права ещё не означало распространения права частной собственности на саму личность крестьянина. Это установление развилось само собой помимо юридических норм. Большую роль в сближении крепостного права с рабством сыграла вестернизация российского дворянства, создавшая значительный социокультурный разрыв между ним и остальными сословиями. Впрочем, был тут и российский исток –холопство, пережиток рабовладения времён ещё Киевской Руси. В.О. Ключевский отметил, что в юридическом отношении крестьянство постепенно сближалось с холопством.

В сознании народа крепостное право воспринималось как обязанность крестьян служить помещику, в то время как помещики обязаны нести ратную службу царю. Такой порядок вещей представлялся справедливым, пока существовали законы об обязательной службе дворянства.

Переворот тут произошёл во второй половине XVIII века. 18 февраля 1762 года царь Пётр III подписал манифест о «вольности дворянской», согласно которому, дворяне освобождались от обязательной военной или гражданской службы государству.

Как отмечал Ключевский, этот манифест требовал такого же освобождения крестьян от обязательной службы помещику. «Этот указ и последовал, но… 99 лет спустя». В течение этого столетия несправедливость крепостного права всё больше осознавалась в разных кругах российского общества, но, прежде всего, среди самого дворянства, всё больше представителей которого высказывались за отмену этого отжившего института.

Вместе с тем не следует преувеличивать негативное воздействие крепостного права на разные стороны русской жизни.

Прежде всего - крепостное право не было всеохватным. Оно распространялось примерно на половину (причём меньшую) крестьянского населения России. Другая половина – государственные и удельные крестьяне. Они также не имели права без разрешения менять место жительства, но могли свободно приобретать имущество в частную собственность и т.д.

Во-вторых, крепостное право не обязательно означало жестокость помещиков в отношении крестьян. Да, были в истории России и сумасшедшие Салтычихи. Но ту же Салтычиху осудил дворянский суд. И не одну её. В 1762 г. помещик Нестеров за жестокие побои, причинившие смерть дворовому человеку, был сослан в Сибирь на вечное поселение. И этот случай не единичен. В день оглашения манифеста об освобождении крестьяне во многих российских деревнях… плакали от горя: как же они теперь без барина?!

В-третьих, многие неприглядные стороны крепостного права были значительно смягчены ещё задолго до его отмены. Так, царь Николай I (фактически подготовивший отмену крепостного права, которую его сыну Александру II оставалось только довести до конца) возвёл в систему взятие помещичьих имений в государственную опеку за злоупотребления помещиков в отношении крепостных. Крестьяне при этом переходили в разряд государственных.

«В 1836 г. взяты в опеку за жестокое управление имения помещика Измайлова. В 1837 г. несколько помещиков за злоупотребления преданы суду. В 1838 г. за то же наложено на помещиков 140 опек. В 1840 г. состояло в опекунском управлении за жестокое обращение 159 имений… В 1841 г. взято в опеку имение Чулковых с высылкой отца семьи и воспрещением жительства в имении всем дворянам Чулковым… В 1846 г. калужский предводитель дворянства предан суду за допущение помещика Хитрово до насилий над крестьянами. Ярославская помещица Леонтьева выслана из имения со взятием в опеку. В Тульской губернии помещик Трубицын предан суду, а имение взято в опеку. Помещики Трубецкие посажены под арест, со взятием имения в опеку. По тому же делу предводителю дворянства дан выговор со внесением в формуляр; два уездные предводителя отданы под суд. В Минской губернии помещики Стоцкие подвергнуты тюремному заключению. В 1847 г. несколько имений взято в опеку, а четырём предводителям дворянства объявлен высочайший выговор, три предводителя и двое наиболее виновные из помещиков преданы суду. В 1848 г. помещик Лагановский предан военному суду, а имение взято в опеку… В 1853 г. состояло в опеке 193 имения», – такой впечатляющий перечень мер приводил Л.А. Тихомиров по материалам МВД.

При этом Николай I за двадцать лет до отмены крепостного права окончательно воспретил практику продажи крепостных.

Указ Александра I «О вольных хлебопашцах» 1803 г. определял юридические основания отпуска крестьян на волю с землёй по добровольному соглашению с владельцем. И хотя до манифеста 1861 г. волю и землю по этому указу смогли получить лишь 0,6% крепостных крестьян, в масштабах всей России это были десятки тысяч «душ».

Уподобление крепостного права античному рабству или рабству негров в Америке, часто встречающееся у современников, было гиперболическим преувеличением, Это было вполне ясно и тем, кто делал такие сравнения ради «красного словца».

Положение крепостного крестьянина в России юридически было чем-то средним между положением «раба с пекулием» (т.е. со своим имуществом) и древнеримского колона. Крепостной крестьянин никогда не расценивался в России (по крайней мере открыто) как «говорящее орудие» (выражение Варрона), каковым эпитетом награждали своих рабов римские патриции. Тем более, не было и речи о «рабстве по природе», каковое воззрение, идущее от Аристотеля, в XIX веке оправдывало в глазах «просвещённых наций» рабство негров.

Наконец, российское крепостное право не представляло собой чего-то исключительного, выделяющего Россию среди других европейских государств. В силу объективных условий мировой экономической географии крепостное право (серваж по-французски) задержался в России дольше, чем в Западной Европе. Но не намного дольше по сравнению с некоторыми восточноевропейскими странами. Достаточно сказать, что аналогичное российскому крепостное право было отменено в большинстве государств Германии только в 1806-1813 гг., а в Австрийской империи только в 1848 г.

Односторонне трактовать отмену крепостного права в России лишь как следствие боязни крестьянской революции.

В доказательство обычно приводят определение В.И. Лениным «первой революционной ситуации в России», а также знаменитые слова Александра II: «Лучше отменить его [крепостное право] сверху, чем ждать, когда его отменят снизу». Конечно, опасения такого рода тоже играли свою роль, но они не были единственной причиной.

С точки зрения капиталистической модернизации России (а никакой иной в ту пору никто себе не представлял; социалистическая идеология народничества развилась позже как следствие уже новой, пореформенной реальности) крепостное право было несомненным тормозом развития. Оно, кроме того, в годы правления Николая I стало обременительным и убыточным для самих помещиков. В первую очередь, не крестьяне стремились избавиться от барина, а сами баре хотели сбросить с себя груз ответственности за крепостных. Ведь за нерадивое управление крепостными можно было поплатиться поместьем!

Необходимо отметить важное обстоятельство: в первые годы после отмены крепостного права материальное положение бывших крепостных крестьян не улучшилось, а ухудшилось. Следствием чего стал рост крестьянских волнений. Наибольшее количество крестьянских выступлений, как это давно было установлено ещё советскими историками, приходилось на время не перед отменой крепостного права, а после неё – на 1861-1863 гг. Обычно это объясняли разочарованием крестьян условиями освобождения, по которым крестьяне ещё какое-то время оставались обязанными свои помещикам повинностями. Это объяснение справедливо, но вряд ли достаточно. Можно считать, что реальное сокращение крестьянской запашки в результате размежевания помещичьих и крестьянских наделов наряду с необходимостью выкупных платежей государству привело к снижению жизненного уровня большинства крестьян уже в первые годы после реформы.

Манифест 19 февраля 1861 года подвёл черты под длительным периодом исторического развития России и открыл дорогу в новую реальность. Какой она будет – тогда ещё никто не знал. Все просвещённые дворяне, кто готовил великую реформу – и западники, и славянофилы – были уверены, что в истории России начинается новая эпоха, полная великих свершений…

Нужно подчеркнуть исключительно тщательную разработку реформы и её последовательное продуманное осуществление.

Подготовить и провести преобразование такого размаха и такой глубины в масштабах огромной и разнообразной Империи Российской – это была задача грандиозная, равной которой не знала прежде ни одна страна мира. Неверно называть это «реформой 1861 г.». В том году реформа только началась. В 1863 г. было издано положение о новом устройстве удельных крестьян (на землях императорской фамилии), а в 1866 г. – государственных крестьян. Вплоть до 1871 г. издавались законы, устанавливавшие новые нормы отношений между землевладельцами и крестьянами на национальных окраинах Российской империи.

Гигантские мероприятия обошлись относительно «малой кровью» (крестьянские восстания в отдельных местностях Империи). Это была последняя в истории России успешная и почти бескровная «революция сверху».

Специально для Столетия