Убийство реформатора. Как пошла бы российская история, если бы Столыпин выжил? Как был убит П

1 сентября 1911 года в Киеве Дмитрий Богров смертельно ранил председателя Совета министров и министра внутренних дел П. А. Столыпина.

С того времени и до сих пор не прекращаются споры вокруг личности Богрова и тех, кто стоял за его спиной. Одна из версий: он был агентом охранного отделения и до покушения на Столыпина активно занимался провокаторской деятельностью, выдавая самодержавию своих товарищей по революционной борьбе.

Известный литератор Владимир Бурцев, сыгравший решающую роль в разоблачении опасного провокатора, тайного агента царской охранки Азефа, в предисловии к книге А. Мушина «Дмитрий Богров и убийство Столыпина», изданной в 1914 году в Париже, писал о другой версии: «Он (А. Мушин) считает легенду о Богрове как охраннике колоссальной клеветой, пущенной в оборот, главным образом, Кулябкой (начальник Киевского охранного отделения) для самооправдания и потом поддержанной всей жандармской корпорацией.

Он утверждает, что Богров честный революционер и никогда не был охранником... Богров, бесспорно, совершил колоссальный акт в новейшей русской истории, и хотя бы по одному этому нам нужно знать, кто же был Богров... Правда, вся правда о Богрове находится в руках правительства и сосредоточена, главным образом, у деятелей министерства внутренних дел - в департаменте полиции и охранных отделениях. Правительство сделало все возможное и невозможное, чтобы эта правда, хотя бы теперь, как-нибудь не вышла наружу... Правда о Богрове для них страшна! Что бы, однако, ни сделало правительство для того, чтобы извратить истинную роль главного виновника 1 сентября, мы все-таки в конце концов узнаем всю правду о Богрове. Мы ее скоро узнаем».

Обратимся к фактам и попробуем на их основе восстановить ход событий...

В августе 1911 года в Крыму, прогуливаясь по дорожкам Ливадийского дворца, Николай II встретил начальника своей личной секретной полиции полковника Спиридовича, проверявшего посты царской охраны. Приветливо поздоровавшись, царь спросил:

— Куда это вы все время от меня прячетесь, Александр Иванович? Если не возражаете, погуляем вместе. Насколько помню, в круг ваших служебных обязанностей помимо моей охраны входит и тайное наблюдение за высшими чинами империи. Не могли бы вы мне подробнее рассказать о Петре Аркадьевиче Столыпине? Чему он в настоящий момент особенно симпатизирует? Последнее время ко мне поступают самые разноречивые сведения. Думаю, и в вашей «комнате провокаторов» в Царскосельском дворце, — царь чуть заметно усмехнулся, — накопилось на этот счет немало материалов. Между прочим, полюбопытствуйте, — и царь протянул Спиридовичу газету «Земщина». — Крайне странное высказывание о Петре Аркадьевиче, да еще в такой правой газете. Неужели оно соответствует действительности?

Произнеся столь необычно длинный для него монолог (он вообще говорил очень мало — больше слушал), император замолчал в ожидании ответа...

На свой исключительно ответственный и тайный в империи пост Александра Ивановича Спиридовича выдвинул бывший комендант царского дворца генерал-адъютант Гессе, выполнявший в царствование Александра III еще в чине полковника обязанности помощника начальника личной охраны императора, самого близкого к нему человека, генерал-адъютанта Черевина. Став при Николае II дворцовым комендантом и весьма влиятельным человеком при дворе, Гессе по своим политическим взглядам твердо придерживался профранцузского направления, хотя весьма умело скрывал это от окружающих.

Важную роль в карьере Гессе сыграло то, что его давно лично знал Николай II: он обучал будущего царя военному делу, а потом вместе с ним служил в одной из гвардейских частей.

В полном соответствии со взглядами своего покровителя - Гессе — Спиридович в глубине души тоже придерживался профранцузской линии, подчас умело подставляя ножку проанглийским и прогерманским сторонникам при дворе. Но делал это так искусно, что никогда не был уличен.

Спиридович после Судейкина и Рачковского был, пожалуй, самым талантливым (если такой термин вообще можно применить к царским охранникам). Достаточно сказать, что до назначения на должность начальника дворцовой секретной полиции он работал под руководством небезызвестного Зубатова (тот с гордостью именовал возглавляемое им Московское охранное отделение полицейской академией), был начальником Киевского охранного отделения.

После Октября эмигрировал и за границей помимо мемуаров опубликовал несколько книг по истории партии социалистов-революционеров и Российской социал-демократической рабочей партии, а в 1922 году в Париже выпустил книгу по истории большевизма.

Несмотря на тенденциозность работ Спиридовича, его книги до сих пор представляют и исторический и литературный интерес. К тому же они свидетельствуют о наличии у Спиридовича довольно широкого политического кругозора, что выгодно отличало начальника личной секретной полиции царя от многих его жандармских коллег.

Между Николаем II и Спиридовичем, который регулярно приглашался, вместе с дворцовым комендантом и министром двора Фредериксом, на завтраки и обеды к царю, постепенно установились доверительные отношения. Особенно после того, как Спиридович «раскрыл» заговор, обвинив эсеров в попытке подбить фельдфебеля казачьей сотни собственного его императорского величества конвоя Ратимова на убийство царя.

Спиридович мог без стеснения докладывать царю все, что сочтет нужным (тем более что Николай II сам требовал этого), не боясь вызвать гнев монарха или быть обвиненным в нарушении дворцового этикета, в фамильярном обращении с царем. И это не было чем-то из ряда вон выходящим. Общеизвестно, что ни один диктатор в мире, будь он императором, королем, канцлером, президентом, великим ханом, не может обойтись без верных людей, особенно в области политического сыска. Более того, как только он таких людей теряет, он погибает или его лишают власти всегда существующие тайные и явные противники.

Одной из причин того, что накануне отречения от престола Николай II фактически оказался в одиночестве, было его вероломство и непостоянство в отношениях с людьми. Последний царь без сожаления жертвовал своими самыми близкими сотрудниками, если они чем-нибудь не угодили, выполняя его задания, или, как он считал, компрометировали его своим поведением. Со своими верными слугами Николай II расставался без сожаления. Это подтверждают многие мемуаристы из близкого окружения Николая II, в том числе генерал А. Мосолов, бывший начальник канцелярии министерства императорского двора (занимал эту должность шестнадцать лет), в своей книге «При дворе императора». «Он увольнял лиц, даже долго при нем служивших, с необычайной легкостью. Достаточно было, чтобы начали рассказывать про кого-нибудь сплетни, начали клеветать, даже не приводя никаких фактических данных, чтобы он согласился на отчисление такого лица. Царь никогда не старался сам установить, кто прав, кто виноват, где истина, а где навет... Менее всего склонен был царь защищать кого-нибудь из своих приближенных или устанавливать, вследствие каких мотивов клевета была доведена до его, царя, сведения. Как все слабые натуры, он был недоверчив».

Видя, что Спиридович никак не может найти в газете то место, о котором он спрашивает, царь сказал:

— Смотрите статью «П. А. Столыпин и А. И. Дубровин» и читайте вслух то, что подчеркнуто мной красным карандашом.

— «В политике добрых ссор не бывает, — начал медленно читать Спиридович, — изящные приемы борьбы уместны в цирке, на фехтовальном турнире, а при защите родного очага от вражеского нашествия позволительно пустить в ход и зубы, и оглоблю. Особенно когда речь идет о борьбе против Столыпина, который только прикидывается русским националистом. Столыпин, сторонник ограничения самодержавной власти в России, покровитель инородцев, хочет очернить А. И. Дубровина в глазах государя, хочет ввергнуть его в опалу и тем отшатнуть от него патриотов, которые, оставшись как овцы без пастыря, должны, по расчетам бюрократии, покорно пойти под бичом П. А. Столыпина... Нет, не о примирении со Столыпиным идет речь. Колесо истории должно сделать полный оборот и раздавить того, кто сам лезет под него, забыв недавний урок истории: Россию убить нельзя, ее можно только ранить. А ведь раненый русский медведь, мирный и добродушный до этого, задерет любого врага, в том числе и тайного».

— Ну, что скажете, Александр Иванович? - спросил Николай II, когда они возобновили прерванное движение по дорожке, обсаженной туей и ведущей к морю.

Спиридович ответил после некоторого раздумья:

—- Что касается самой статьи, то, думаю, она инспирирована профранцузскими кругами. Ведь Англия и Франция извечно враждуют друг с другом из-за влияния на Россию. Однако Столыпин действительно придерживается проанглийской ориентации. Утверждают (думаю, не без основания), что по своим политическим взглядам он сторонник конституционной монархии английского типа. Примерно неделю тому назад в Английском клубе в Петербурге в карточной игре приняли участие Столыпин, Бобринский, Гучков и мой доверенный человек, пользующийся расположением Петра Аркадьевича. Во время игры Столыпин жаловался, что, несмотря на его высокое положение в государстве, он не чувствует себя уверенно и прочно. В любой момент государь может прогнать его как последнего лакея. В Англии же, где, как известно, существует просвещенная конституционная монархия, ничего подобного с премьер-министром произойти не может. Снять его с поста, если этого потребуют интересы государства, может только парламент большинством голосов.

Царь и Спиридович не заметили, как спустились к морю. Увидев стоящую у причала лодку, царь предложил:

— А не покататься ли нам немного?

Николай II сел за весла, а Спиридович устроился на корме. Царь греб легко и свободно, как хорошо тренированный, привычный к гребле человек.

— Я слушаю вас, продолжайте, Александр Иванович, — обратился он к Спиридовичу, возвращаясь к прерванному разговору.

— Так вот, когда после основательной выпивки зашел разговор о внутреннем положении России, нынешний лидер октябристов в Государственной думе Гучков начал горячо убеждать присутствовавших, что революционное затишье в России крайне непрочно и вряд ли долго продержится, что лучше бы, не ожидая новой революционной бури, которая наверняка сметет и монархию, и всех нас, самим сверху проделать малую революцию, превратив думу в полноправный парламент по английскому образцу. Бобринский, ваше величество, заявил, что якобы настоящий царь в России - это Столыпин, подлинный герой всех сословий, сумевший усмирить смуту в России и держащий сейчас в своих руках все сложные нити политической жизни страны.

— Ну и что же Столыпин? — перебил царь.

— Промолчал, ваше величество.

Царь нервно погладил рукой бороду. Приближенные знали: этот жест означает крайнее волнение.

— А я-то все размышляю, почему Столыпин решился разговаривать с императором языком ультиматума. Вы, конечно, Александр Иванович, слышали о его последней беспрецедентной выходке - угрозе уйти в отставку, если я не введу земства в западных губерниях. Требует распустить Государственную думу и Государственный совет, отказавшиеся утвердить эту его затею. Значит, слухи о том, что идет подготовка дворцового переворота, не лишены основания? Что вы можете сказать по этому поводу, Александр Иванович?

— Думаю, что пока это одни разговоры, ваше величество. Но разговоры опасные, и было бы крайне неразумно оставить их без последствий. Всякую опасность надо душить в зародыше.

Царь посмотрел куда-то вдаль, поверх головы Спиридовича, чуть слышно проговорил:

— Эти доморощенные либералы просто не знают, с кем они имеют дело. Я как-то одному из таких либералов, министру иностранных дел Сазонову, в ответ на его бредни о либеральном переустройстве России сказал: «Поверьте мне, если когда-нибудь вы и другие вроде вас очутитесь лицом к лицу с русским народом, недели через две от вас ничего не останется».

Неожиданно царь рассмеялся, по привычке прикрыв рукой рот.

— А знаете, Александр Иванович, мне действительно удивительно не везет на премьер-министров. Витте был больше француз, чем русский, Столыпин, как теперь выясняется, больше англичанин, чем русский, да еще сторонник конституционной монархии. Прямо напасть какая-то.

Спиридович, решивший немного развлечь императора, попросил разрешения рассказать ему одну легенду.

— Говорят, в древние времена, — начал свой рассказ Спиридович, — жил могучий хан. Во всем ему сопутствовала удача. Лишь в одном он был несчастлив. Семь раз женился, и все время ему в жены попадали женщины легкого поведения. Расстроенный хан пришел к известному мудрецу и спросил: «Скажи, мудрец, почему судьба так безжалостна ко мне? Седьмой раз женюсь, и седьмой раз в жены попадает женщина легкого поведения». Мудрец подумал и ответил: «Не сетуй на судьбу, великий хан. Виноват ты сам: что ищешь, то и находишь».

— Вы этим хотите сказать, — опять рассмеялся император, — что я плохо подбираю людей на пост председателя Совета министров?

— Впрочем, вы, может быть, и правы.

Вскоре царь и Спиридович возвратились в Петербург. Предстояла поездка в Киев на торжества по случаю открытия памятника Александру II. На второй день после возвращения в Петербург Спиридовичу принесли копию расшифрованного письма из Парижа, составленную при перлюстрации иностранной корреспонденции так называемым «черным кабинетом» Московского почтамта. В зашифрованном письме на имя состоящего на учете Московского охранного отделения члена эсеровской партии, бывшего политического эмигранта Егора Лазарева, возвратившегося в Россию, говорилось: «Здравствуй, дорогой Егор! Привет тебе из далекого Парижа. Очень по тебе соскучилась, а ты все не едешь и не едешь. У нас здесь в эмигрантских кругах все по-прежнему. Одни разговоры и дрязги, которым нет конца. Дел никаких. Правда, вчера наши, кажется, решились на осуществление весьма важной акции в период предстоящего торжественного открытия в Киеве памятника деду нынешнего российского императора. Решили воздать должное кровавому палачу Столыпину. Акция эта, конечно, провалится, так как конспирации у нас никакой, и, конечно, вся эта задумка неизбежно рано или поздно станет достоянием охранки. Жаль только Дмитрия Богрова, на которого пал жребий выполнить задуманное и который уже отправился в Киев. Ты его, наверное, помнишь. Бледный такой молодой человек в пенсне в черепаховой оправе, известный в нашей среде анархистов под кличкой «Митька-буржуй». Я тебя с ним знакомила весной 1911 года в Петербурге, когда приезжала с письмами в Россию. Дмитрий - чистая душа, свято верящий в революционное дело. Жаль, если он погибнет ни за что. О том, что на Столыпина в Киеве готовится покушение, в эмигрантских кругах Парижа болтают открыто. Более того, помочь в осуществлении акции против Столыпина поручено некоему Муравьеву, человеку крайне ненадежному. Егор! Если встретишь Дмитрия Богрова, постарайся отговорить его, пока не поздно, от этой безумной акции, иначе он обязательно станет жертвой болтовни своих товарищей. Такие дела так не делаются. Уж слишком многие знают об этом, и нельзя быть уверенным, что среди них нет полицейского провокатора. Вот пока и все. Целую тебя крепко, крепко. Жду с нетерпением твоего приезда в Париж. Твоя Л.».

Этим же вечером Спиридович был в поезде, идущем в Киев. Удобно откинувшись на спинку дивана, под перестук вагонных колес он тщательно обдумывал сложившуюся ситуацию.

Представился удобный случай избавиться от Столыпина, который, по мнению Спиридовича и его единомышленников (предварительно Спиридович провел зондаж в монархистских кругах, высших дворянских, чиновничьих, жандармских и армейских сферах), своей недальновидной политикой расшатывал устои монархии и дворянства, приближал новую революцию в России. Известно было Спиридовичу и то, что в разговоре с иеромонахом Илиодором Распутин сказал: «Раз царь говорит мне: Григорий! Мне Столыпин не нравится своей наглостью. Как быть?»

Теперь, когда неожиданно объявился человек, который может стать «главным героем» акции против Столыпина, Спиридович решил так организовать дело, чтобы Богрову в Киеве не помешали осуществить задуманное.

Начальником Киевского охранного отделения был подполковник Кулябко, женатый на его сестре. Зять всей своей полицейской карьерой был обязан Спиридовичу и слушался его беспрекословно. Однако Спиридович предвидел и другое: покушение на председателя Совета министров - дело весьма опасное, и Кулябко, не отличавшийся храбростью, откажется от участия в нем, не захочет рисковать головой, понимая, что в случае провала операции именно он станет козлом отпущения.

Вот почему направляясь в Киев, Спиридович прихватил в департаменте полиции компрометирующие материалы на Кулябко - из личного уважения к нему, Спиридовичу, товарищ министра внутренних дел генерал-лейтенант Курлов не давал им ходу. Возможно, на то были и другие причины.

По роду своей деятельности Спиридович знал очень многое из жизни сановной верхушки. До него доходили слухи, что любитель веселой жизни - Курлов, пользуясь симпатией к нему императора, обложил своеобразной «данью» всех начальников охранных отделений: те исправно отравляли ему определенную часть от ассигнований, выделяемых на содержание агентуры.

Впрочем, сотрудники охранных отделений не гнушались ничем, когда речь шла о карьере и благополучии. Спиридович вспомнил о громком деле сотрудника Варшавского охранного отделения Литвина. Во время карточной игры в варшавском Русском собрании казачий офицер уличил его в шулерстве: крапленая карта, которую он не успел передернуть, выпала из рукава Литвина.

— Ах ты, грязная свинья! - заревел офицер, и тут же страшный удар в лицо свалил Литвина на пол.

Игроки вскочили из-за стола, набросились на шулера. Они бы, несомненно, забили его до смерти, если бы не подоспевшие агенты охранного отделения: по распоряжению своего начальника Глобачева они всегда находились в собрании. Однако агентам охранки не сразу удалось отбить Литвина. Казачий офицер, выхватив из ножен шашку, чуть не зарубил двух из них: агенты спаслись бегством. Кто знает, чем бы все кончилось, если бы не вмешательство варшавского обер-полицмейстера - он тоже находился в это время в собрании. Его появление предотвратило самосуд: истекающего кровью Литвина отправили в больницу, он пробыл там почти полгода.

О случившемся на следующий день сообщили газеты, и замять случай с Литвиным начальнику Варшавской охранки Глобачеву не удалось. 6 июня 1911 года варшавский обер-полицмейстер сообщил в департамент полиции, что Литвин уволен со службы за нечестную игру в карты.

Отлежавшись в больнице, Литвин продумал план своей «реабилитации». Он направил в Петербург жену. Она добилась приема у товарища (заместителя) министра внутренних дел Курлова и заявила о том, что все неблаговидные поступки, в том числе и шулерство во время карточной игры, ее муж совершал по приказанию своего непосредственного начальника - полковника Глобачева и, если «справедливость» в отношении мужа не восторжествует, он обратится к государю императору и расскажет о всех преступлениях, к которым принудили его начальники. Литвина оставила товарищу министра прошение мужа о восстановлении его на службе. 16 августа 1911 года от имени Курлова Литвин получил уведомление, что после выздоровления он будет восстановлен на службе. Вскоре директор департамента полиции разрешил принять Литвина в Московское охранное отделение. Незадолго до этого Глобачев представил Курлову справку «о личности» казачьего офицера, избившего Литвина.

В справке утверждалось: по сведениям Варшавского охранного отделения, этот офицер политически неблагонадежный, поддерживает тесные отношения с врагами отечества и престола, в частности с бывшим казачьим есаулом Андреем Михайловичем Николаевым, революционером-террористом из организации «Народная воля». Глобачев не исключал, что никакой нечестной игры со стороны Литвина вообще не было - казачий офицер обвинил его в шулерстве для расправы с опытным сотрудником охранного отделения; Литвин, утверждалось в справке, лично, с опасностью для жизни провел ряд успешных операций против революционных террористов и польских националистов, награжден орденом Святого Владимира IV степени.

«Это хорошо, что Курлов нечист на руку, — оторвавшись от воспоминаний, подумал Спиридович. В случае, если он что-то про знает о подготовке покушения на Столыпина, его всегда можно будет заставить молчать. Впрочем, он сам настолько ненавидит Столыпина, собравшего обширное досье о его злоупотреблениях и лишь выжидающего момента, чтобы пустить его в ход, что наверняка предотвращать покушение не станет».

Такое досье у Столыпина, действительно, было. В нем находились все оплаченные и неоплаченные векселя Курлова, материалы о получении взяток от подчиненных под видом предоставления денег в долг, в частности от статского советника Веригина, и растратах Курловым казенных средств. Лично Курлов не сомневался: когда не будет Столыпина, он станет министром внутренних дел и надежно прикроет свои злоупотребления и растраты.

«Итак, — подвел итог своим размышлениям Спиридович, — при подготовке покушения на Столыпина Курлова можно не опасаться. Остаются Веригин и Кулябко. Исполняющий обязанности вице-директора департамента полиции Веригин - протеже известного полицейского авантюриста Рачковского по своим моральным качествам «не уступает» Курлову. Такой же хапуга и растратчик. До сих пор не представил оправдательных документов на полученные из секретного фонда 54 тысячи рублей - он израсходовал их якобы на охрану их величеств во время поездки в Германию. В агентурно-оперативной работе разбирается крайне слабо. Что касается организации охраны высших особ, то здесь он абсолютный профан, и провести его будет совсем нетрудно. Одним словом, организацию охраны предстоящих в Киеве торжеств нужно будет поставить таким образом, чтобы формально вину за покушение на Столыпина несли не он и Кулябко, а Курлов и Веригин. Надо позаботиться, чтобы Кулябко - их подчиненный играл в этих событиях второстепенную роль — роль человека, лишь строго выполнявшего полученные от начальства указания».

Спиридович понимал: пусть за охрану официально отвечают Курлов и Веригин (для этого они и командированы в Киев), первую скрипку во всем этом сыграет, конечно, он сам, Спиридович, как лицо наиболее близкое к императору. Оставаясь формально в стороне, именно он направит всю агентурно-оперативную работу на торжествах в Киеве. И сделает это так, как сочтет нужным. Позже, когда покушение на Столыпина совершится, он заявит, что охрана премьера и членов кабинета - не его компетенция, единственная, главная его задача - обеспечение безопасности императора и его семьи, ее он успешно выполнил.

Спиридович встал, вышел в коридор вагона и начал прохаживаться по ковровой дорожке, разминая затекшие от долгого сидения ноги.

«Создание условий для покушения на Столыпина несомненно, за Кулябко, — продолжал размышлять Спиридович. - Кулябко, конечно, мало подходит для такой роли: крайне плохо разбирается в агентурно-оперативной работе, трусоват и малоинициативен, но другой кандидатуры просто нет. Такое дело кому зря не доверишь - даже при высочайшем повелении. Кулябко же - родственник, к тому же собранный на него компрометирующий материал позволит крепко держать его в руках и заставит делать все, что угодно. Придется, правда, несколько потрепать нервы Кулябко и сестре - без этого не обойтись». Перед посвящением Кулябко в заговор против Столыпина, решил Спиридович, надо постараться, чтобы сестра попросила его спасти проворовавшегося супруга. Присутствие Кулябко при этом обязательно. Ну а дальше все пойдет как по маслу.

Через несколько часов Кулябко встречал на перроне выходящего из международного вагона родственника. Радостно бросившись к нему, он вдруг остановился на полдороге: Спиридович не подал ему руки, не заметил вытянувшихся на перроне жандармов, казаков и своего помощника ротмистра Доброскокова. Проходя мимо Кулябко, процедил сквозь зубы: «Нам надо серьезно поговорить. Ты очень подвел меня перед государем, Николай».

Спиридович заметил, как смертельно побледнел Кулябко. Но, по-прежнему не обращая на него внимания, сел в коляску, подал знак кучеру трогаться и в сопровождении казачьего конвоя направился на квартиру родственника. А тот, ничего не понимая, тоже помчался домой - искать защиты у жены. По дороге он терялся в догадках. Никогда еще его могущественный родственник не был с ним так непочтителен; наоборот, всегда приветливый и ласковый, он не раз спасал его от недругов, упущений по службе. Значит, произошло что-то из ряда вон выходящее, решил Кулябко.

Когда он вошел в свою квартиру, Спиридович с полотенцем в руках по пояс голый выходил из ванны, энергично растирая покрасневшее тело. Здесь же, в коридоре, стояла жена Кулябко, Ирина, с заплаканными глазами. Погладив ее по волосам, Спиридович молча прошел в отведенную ему комнату. Скоро он вышел и предложил:

— Пойдем к тебе в кабинет, Николай. Надо серьезно поговорить.

— Ты тоже можешь идти с нами, — обратился он к сестре. - Тебе будет полезно послушать, что натворил твой любимый муженек.

На непослушных, подгибающихся ногах Кулябко потащился вслед за шурином в кабинет. Все уселись, и Спиридович, всегда немногословный, вынул из внутреннего кармана кителя лист бумаги, передал его Кулябко. Приказал: «Читай!» Это был рапорт одного из самых больших недоброжелателей Кулябко - начальника Киевского жандармского управления генерала Новицкого на имя государя.

Кулябко прочитал лишь первые строки рапорта буквы запрыгали перед глазами, язык не слушался. Спиридович взял у него бумагу и громко, четко прочитал: «Вашему императорскому величеству благоугодно было повелеть мне сообщать Вашему Величеству лично о всех фактах, которые станут мне известными о злоупотреблениях, совершенных чинами секретной полиции. Почтительно докладываю, что начальник Киевского охранного отделения, подполковник отдельного корпуса жандармов Николай Николаевич Кулябко преступно присвоил десять тысяч рублей, полученные от товарища министра внутренних дел по делам полиции генерал-лейтенанта Курлова и предназначавшиеся для раздачи, в виде награды, филерам, обеспечивающим охрану высочайших особ в период полтавских торжеств. Верный и покорный слуга Вашего Величества начальник Киевского жандармского управления генерал-майор отдельного корпуса жандармов Новицкий».

— Во время тщательной про верки были опрошены все филеры, которым ты, Николай, якобы раздал эти деньги, — констатировал Спиридович. - Все они под присягой показали, что никаких наградных денег от тебя не получали. На рапорте Новицкого император написал: «Подполковника Кулябко отрешить от должности, лишить всех прав состояния и заключить в крепость».

При этих словах сестра Спиридовича с громкими рыданиями бросилась ему в ноги и закричала:

— Детей осиротил, семью погубил! Сашенька, родненький, спаси его, ты ведь все можешь! Я ведь знаю, как тебя любит государь. Он не откажет тебе в просьбе.

Кулябко, очнувшийся наконец от охватившего его столбняка, зашептал неслушающимися губами:

— Александр, милый, не погубите! Спасите! Век за вас буду молить господа, преданнее любого раба вам буду, пожалейте сестру и ваших племянников.

Довольный произведенным эффектом — замысел запугать Кулябко удался, — Спиридович поднял с колен сестру, нежно поцеловал ее:

— Приготовь нам что-нибудь закусить. К счастью, не все потеряно. Постараюсь спасти твоего муженька. Но предупреждаю - это в последний раз.

После сытного завтрака Спиридович, удобно расположившись в кабинете Кулябко, начал с ним главный разговор:

— На-ка, почитай одно письмецо, — и Спиридович протянул Кулябко копию перехваченного и расшифрованного письма о Богрове, поступившего на имя Лазарева из Парижа.

Заметив, что Кулябко ознакомился с текстом письма, Спиридович продолжил начатый разговор:

— У тебя, Николай, есть прекрасная и единственная возможность заслужить высочайшее помилование. Мне удалось раскрыть опасный заговор против государя. Готовится дворцовый переворот, в котором намерены принять участие весьма важные особы. Во главе заговора Столыпин - он давно уже носится с идеей установить в России конституционную монархию по английскому образцу, дабы предотвратить развитие революции. После переворота конституционным монархом станет Столыпин, как прямой потомок Рюриковичей. Одним словом, если удастся устранить Столыпина руками революционеров, можно будет более активно наступать на революционное движение в России. Так что в этих условиях Богров для нас просто находка. Ну что, согласен помочь мне?

Кулябко ответил не задумываясь:

— Сделаю все, что вы прикажете, Александр.

— Ну и отлично, — поднялся Спиридович. — А теперь поедем к тебе в охранное отделение, посмотрим картотеку подучетного элемента.

В картотеке Спиридович быстро нашел учетную карточку Богрова, в которой содержались основные сведения о нем.

«Богров, Дмитрий Григорьевич, — начал читать справку о Богрове Спиридович, — родился 29 января 1887 года, сын присяжного поверенного Григория Григорьевича Богрова, богатого киевского домовладельца, известного в городе благотворительной деятельностью. Отец Богрова занимает видное положение в Киеве и имеет обширные знакомства в разных сферах. Его дом регулярно посещают начальник Киевского жандармского управления генерал Новицкий и вице-губернатор Чихачев.

В социал-демократическом движении начал участвовать еще будучи гимназистом. Во время учебы в Киевском университете примкнул к партии эсеров, в 1906 году перешел к максималистам, а затем, в 1907 году, — к анархистам. Некоторое время проживал в Петербурге. В 1907 году арестован. При аресте скрыл настоящую фамилию и под вымышленной фамилией этапирован в Киев, где личность его была установлена, он был освобожден из-под ареста вследствие ходатайства отца перед губернатором и начальником Киевского охранного отделения, а также ввиду того, что, кроме крайне неконкретных агентурных донесений, никаких других улик, подтверждающих его антиправительственную деятельность, не было. Быстрое освобождение Богрова из-под ареста послужило основанием для обвинения его товарищами по партии в предательстве. Богрова обвинили в тайных связях с охранным отделением и растрате находящихся у него на хранении партийных денег. Обвинение это было выдвинуто воронежскими максималистами. В 1908 году над Богровым был учинен общественный суд его товарищей, но он был полностью оправдан... после чего, с разрешения вице-губернатора Чихачева, уехал за границу, где длительное время проживал в Ницце, Монте-Карло, Мюнхене и Париже. В период проживания Богрова в Париже в 1909 году заведующим заграничной агентурой департамента полиции было получено агентурное донесение, в котором сообщалось, что якобы на одном из сборищ эмигрантов-анархистов он заявил, что все-таки нужно убить либо государя императора, либо Столыпина и что он был бы рад получить такое партийное поручение. В этих условиях своя жизнь не стоит того, чтобы ее тянуть.

В начале мая 1909 года Богров возвратился в Киев, где охранным отделением за ним установлено негласное наблюдение. Ничего предосудительного за ним не замечено. В феврале 1910 года Богров окончил Киевский университет и вновь уехал в Париж. В феврале 1911 года возвратился в Киев. В настоящее время проживает в доме родителей на Бибиковском бульваре и активно разрабатывается. В ходе агентурной разработки Богрова каких-либо конкретных фактов его антиправительственной деятельности установить пока что не удалось, кроме того, что он несколько раз встречался с неким Муравьевым, состоящим на учете как анархист-террорист, проживающим в Киеве на нелегальном положении под чужой фамилией и готовящимся эмигрировать за границу. Изучение Богрова показало, что по характеру он крайне замкнутый, способный на самые экстравагантные поступки».

К справке прилагались выдержки из писем Богрова и его товарищей, перехваченных охранным отделением. В письме находившегося на каторге главного участника подготовки покушения на командующего войсками Киевского военного округа Сандомирского о Богрове говорилось следующее: «Еще в 1908 году, сидя в одиночной камере Киевской тюрьмы, я получил от своего сопроцессника, соседа по одиночке, Н., извещение, что Дмитрия (Богрова) подозревают в провокации. Такое подозрение возмутило меня самым ужасным образом. Исходило оно, как это утверждает Н., от воронежских максималистов и усердно передавалось нашим же сопроцессником, ныне запросившим милости у монарха. У Дмитрия отсутствуют всякие поводы сделаться провокатором. Из следствия видно было, что никому из нас он не повредил, хотя и знал все дела, за которые можно было порядком поплатиться... Что же касается воронежских максималистов, то я должен сказать, что едва ли можно найти в истории русского революционного движения более грязный процесс по составу участников, чем процесс этих максималистов. Они друг друга обвиняли в провокации и оговаривали беспощадно один другого при следствии».

Здесь же были две выдержки из писем самого Богрова. В декабре 1910 года он писал: «Нет никакого интереса в жизни. Ничего, кроме бесконечного ряда котлет, которые мне предстоит скушать в жизни. И то, если моя практика это позволит. Тоскливо, скучно, а главное - одиноко».

В другом письме Богров писал: «Вообще же все мне порядочно надоело, и хочется выкинуть что-нибудь экстравагантное, хотя и не цыганское это дело».

Прочитав эти материалы, Спиридович окончательно убедился: он нашел подходящего человека. Главное теперь сделать так, чтобы Богров с оружием оказался в охраняемых местах, в непосредственной близости к Столыпину. И почти тотчас его осенило: «А что, если воспользоваться методом Рачковского - создать легенду? Да, да, надо сделать из Богрова нашего тайного агента; это будет тем более правдоподобно, что однажды его уже обвиняли в связи с охранным отделением».

Мысль показалась столь любопытной, что Спиридович вскочил из-за стола и начал быстрыми шагами мерить кабинет Кулябко. Ведь в качестве тайного агента Богрова можно будет официально допустить во все охраняемые места! Тайный агент потому и тайный, чтобы проникать в запретные зоны и находить там государственных преступников, готовящих покушение на высших чинов империи. Мысленно Спиридович уже поздравлял себя с поистине гениальным решением вопроса.

— Простите, Александр, но я не успел вам доложить, что появился свидетель преступной деятельности Богрова.

— Какой еще свидетель? — насторожился Спиридович.

— Нынешней ночью мы чистили город от подозрительных лиц в связи с приездом высочайших особ и арестовали Муравьева. С ним Богров дважды встречался в Киеве. Муравьев во время ареста находился в крайне нервном состоянии и вдруг заявил, что желает сделать мне наедине заявление чрезвычайной важности. Когда мы остались одни, Муравьев, истерически рыдая, закричал, что ему надоело жить с петлей на шее и он хочет чистосердечным признанием облегчить свою участь. Он рассказал, что две недели назад получил партийное задание во время предстоящих торжеств помочь известному анархисту Дмитрию Богрову убить Столыпина. Поскольку я торопился на вокзал встречать вас, подробный допрос Муравьева отложил. Если не возражаете, его можно сейчас же допросить.

— Вот этого вовсе не нужно, — недовольно проговорил Спиридович. - Муравьева требуется сейчас же убрать, иначе он испортит весь наш замысел.

— Как - убрать? - не понял Кулябко.

В глазах Спиридовича вспыхнули и погасли злые огоньки.

— Знаешь, с такой оперативной смекалкой, Николай, тебе надо служить не в секретной полиции, а торговать клюквенным морсом. Впрочем, ты и там проторгуешься, — с досадой махнул рукой Спиридович.

— «Как убрать?» — повторил он вопрос, заданный Кулябко. - Неужели непонятно? Создать немедленно инсценировку самоубийства Муравьева, а протокол его допроса с показаниями о Богрове, если ты вел таковой, немедленно уничтожить. В рапорте в департамент полиции о случившемся доложить, что при обыске у Муравьева был отобран браунинг, но второй браунинг он сумел утаить: когда ты во время допроса вышел на минуту из кабинета, он из него застрелился.

На следующий день киевские газеты известили, что 26 августа 1911 года в охранном отделении покончил жизнь самоубийством житель города Муравьев; он был задержан на улице без документов. Подробности и мотивы самоубийства отсутствовали. Газетное сообщение было так отредактировано, чтобы не спугнуть Богрова.

Покончив с Муравьевым и еще раз разъяснив Кулябко замысел в отношении Богрова, Спиридович приступил к созданию по рецепту Рачковского «личного дела» на «агента Киевского охранного отделения Дмитрия Богрова». В этой важной работе ему помогло одно обстоятельство: получаемые от агентов сведения жандармские офицеры, как правило, сами записывали в специальные бланки. Расчет был прост: если бы донесение попало в чужие руки, по почерку нельзя было бы установить источник информации. Агент подписывал агентурные донесения псевдонимом.

Спиридович приказал Кулябко разыскать в архивах оставшиеся неиспользованными чистые бланки донесений восьмилетней давности (состояние бумаги таких бланков, измененное годами, создавало иллюзию правдоподобности изложенных на ней сведений) и приступил к фабрикации «донесений Богрова». Спиридович четко разбил их по годам и месяцам, используя для этого содержание донесений, полученных им от других тайных сотрудников в бытность свою начальником Киевского охранного отделения - с 1901 по 1906 год. То же самое проделал Кулябко за период с 1906 по 1911 год, когда заменял на этом посту Спиридовича после его перевода в Петербург.

Из сфабрикованного Спиридовичем и Кулябко дела «тайного агента охранки Богрова» следовало, что он был завербован (по тогдашней терминологии жандармов - «заагентурен») в 1903 году, еще гимназистом, лично Спиридовичем - случилось это после того, как Богрова задержали с нелегальной литературой. С тех пор Богров добросовестно сотрудничал со Спиридовичем, а после его перевода в Петербург - с Кулябко, доставляя охранке крайне важные сведения.

Переработав соответствующим образом выдержки из донесений тайных сотрудников Киевского охранного отделения Бориса Лондонского (убитого революционерами за провокаторскую деятельность в Швейцарии), Кавецкого, Тительмана, Слувиса и Самодурова, Спиридович и Кулябко представили дело так, будто именно Богров помог охранке раскрыть заговор Сандомирского (о подготовке покушения на командующего войсками Киевского военного округа), провалил так называемую интернациональную боевую группу анархистов-коммунистов, помог ликвидировать революционные группы в Одессе, Харькове, Черкассах, Екатеринославе, а также повинен в том, что покончил жизнь самоубийством известный анархист Абрам Гроссман. Богрову были приписаны даже те дела, которые охранка завела в результате слежки филеров за известными анархистами. Как тайный сотрудник Киевского охранного отделения Богров якобы получал ежемесячное жалованье - 185 рублей.

В последних строках «официальной» характеристики на «тайного агента» охранки Богрова отмечалось: сообщения Богрова всегда отличались исключительной точностью и правдивостью. Как тайный сотрудник заслуживает полного доверия. По характеру натура весьма сложная, духовно очень богатая, но крайне замкнутая. Увлекается социальными науками. Любит женщин и карты. Последние полтора года по состоянию здоровья (туберкулез) в сношениях с охранным отделением не состоит.

Еще раз внимательно перечитав «сочинение», Спиридович удовлетворенно потер руки.

— Ну вот, — сказал он, — «Аленского» (такой псевдоним был присвоен Спиридовичем «агенту» охранного отделения Богрову) с такой репутацией можно будет пропускать куда угодно. Все материалы на Богрова, кроме составленного нами, сжечь. Заведи на него по всей форме учетную карточку. И помни: если Богров готовится совершить покушение на Столыпина, в ближайшие дни ан начнет искать, как проникнуть туда, где будет Столыпин. Так что, Николай, смотри в оба! Мы должны знать каждый шаг Богрова.

— Он день и ночь под нашим неусыпным наблюдением, — заверил Кулябко.

Предположения Спиридовича оправдались. 26 августа Спиридович, Кулябко и приглашенный на обед его непосредственный начальник - исполняющий обязанности вице-директора департамента полиции по политической части, статский советник Веригин едва сели за стол, как Кулябко позвали к телефону: звонил его помощник Демидюк. Он доложил, что в охранное отделение пришел сын известного в городе присяжного поверенного Григория Богрова - Дмитрий Богров и требует немедленной встречи с начальником Киевского охранного отделения. Кулябко приказал перезвонить через десять минут и пошел докладывать Спиридовичу.

Выслушав Кулябко и немного подумав, Спиридович приказал:

— Пусть Демидюк приведет Богрова сюда. Послушаем его вместе с Веригиным. Кажется, наступила пора вводить в игру с Богровым твое непосредственное начальство.

Минут через двадцать в квартире Кулябко руководители политического сыска внимательно слушали Богрова. Суть придуманной им легенды сводилась к следующему. Весной 1910 года в Санкт-Петербург якобы приехала женщина с письмами от ЦК эсеровской партии для присяжного поверенного Кальмановича, бывшего политического эмигранта Егора Лазарева и члена Государственной думы Булата. В передаче этих писем принял участие и Богров. Таким образом, он установил связь с Лазаревым.

Вскоре Лазарев познакомил Богрова (по его словам) с одним из руководителей Боевой организации эсеровской партии, назвавшимся Николаем Яковлевичем. В конце июля 1911 года Николай Яковлевич неожиданно приехал к Богрову в дачную местность Потоки, близ Кременчуга, и попросил найти в Киеве квартиру для трех человек на время торжеств в связи с открытием памятника Александру II.

— У меня создалось впечатление, — говорил Богров, — что идет подготовка какого-то серьезного террористического акта во время предстоящих торжеств. О времени приезда Николая Яковлевича мне должен был сообщить житель Киева Муравьев. Он известен мне по прошлой социал-демократической работе. В газетах я прочитал, будто боевики эсеровской партии возобновляют террористические действия против Столыпина. Узнал, что Муравьев задержан охранным отделением и застрелился. Тогда я понял все связанное с визитом Николая Яковлевича в Киев очень серьезно и счел своим долгом поставить в известность о его намерениях охранное отделение. Да, совсем забыл, — Богров потер лоб. - Муравьев при встрече со мной говорил, что Николай Яковлевич пользуется покровительством очень высоких особ, которые сделают так, чтобы его беспрепятственно пропускали на все предстоящие торжества, даже самые закрытые.

Богров закончил рассказ. В комнате воцарилось напряженное молчание. Первым его нарушил Спиридович.

— То, что вы нам сообщили, крайне серьезно, — обратился он к Богрову. - И мы просим вас помочь установить этого Николая Яковлевича и его сообщников, как только они прибудут в Киев. Господин Кулябко лично будет поддерживать постоянную связь с вами. В случае необходимости звоните ему или приходите к нему в любое время дня и ночи. Считайте, что вы получили сегодня крайне важное и крайне секретное государственное задание. Если вы его успешно выполните, награда будет поистине царская. Главная ваша задача в том, чтобы в местах присутствия высоких особ опознать Николая Яковлевича, если он вдруг там появится, и, понятно, сейчас же дать нам об этом знать.

— Как же я сумею пройти в такие запретные для простых смертных места? - поинтересовался Богров.

Спиридович внимательно взглянул на него.

— Пройдете. Об этом позаботится господин Кулябко. Ваша же задача - подробно и честно информировать его обо всех, с кем вы там встретитесь. А сейчас изложите, пожалуйста, все, что вы нам только что рассказали, письменно. В целях лучшей конспирации своей фамилией не подписывайтесь, поставьте псевдоним. Ну, например, Аленский. И все ваши последующие сообщения господину Кулябко подписывайте так же.

Когда Богров ушел, Спиридович, Кулябко и Веригин начали оживленно обсуждать происшедшее.

— Нет, что ни говорите, господа, — волновался Веригин, — батюшка-случай в работе секретной полиции - великое дело. Честное слово, надо за него выпить шампанского.

— Почему случай, Митрофан Николаевич? - отозвался Спиридович. - Богров - наш опытный и очень способный агент. Он еще в бытность мою начальником Киевского охранного отделения давал весьма ценные сведения. Так что приход Богрова следует рассматривать не только как счастливый случай, но и как подтверждение того, что у начальника Киевского охранного отделения есть такие хорошие тайные сотрудники. Не зря же Николай Николаевич, — кивнул Спиридович в сторону Кулябко, — имеет полную осведомленность о деятельности революционеров в Киеве.

— Теперь бы поскорее накрыть террористов, мечтательно проговорил Веригин. - Надо доложить генералу Курлову.

На следующее утро Спиридович, Веригин и Кулябко в гостинице «Европейская» встретились с товарищем министра внутренних дел, шефом корпуса жандармов генерал-лейтенантом Курловым. Вот что сказано об этой встрече в показаниях Кулябко, приведенных в обвинительном заключении по делу Курлова, Спиридовича, Веригина и Кулябко после убийства Столыпина: «...он изложил подробно весь их вчерашний разговор, выработанный план действий и прочитал письменное заявление Богрова. По существу доклада генерал Курлов особых возражений не сделал, и, только когда он, Кулябко, доложил, что может представиться надобность выдать билет на торжества и подыскать ему конспиративную квартиру, Курлов высказал опасения, не послужит ли это провалом для дела и для Богрова. На это он ответил, что Богров найдет возможность всегда дать революционерам правдоподобные объяснения».

31 августа 1911 года Кулябко по телефону позвонил Богров и сообщил, что Николай Яковлевич, о котором он упоминал 26 августа, приехал в Киев и якобы направился в сад Киевского купеческого собрания - там в настоящий момент присутствуют царь и Столыпин и может произойти непоправимое. Поэтому ему, Богрову, срочно нужен билет в этот сад, чтобы указать сотрудникам охранного отделения Николая Яковлевича. Условились: если Богров обнаружит в саду купеческого собрания Николая Яковлевича, он в качестве условного сигнала закурит папиросу.

О пребывании Богрова 31 августа 1911 года в саду Киевского купеческого собрания говорил ось впоследствии в докладной царю первого департамента

Государственного совета: «...Богров стоял сначала около эстрады с малороссийским хором, а затем перешел в аллею, ближе к царскому шатру, стоял он в первом ряду публики и хорошо видел прохождение Вашего Величества».

Прошел мимо Богрова в саду купеческого собрания и Столыпин, но стрелять в него тот не решился - боялся в темноте промахнуться.

В ночь с 31 августа на 1 сентября Богров пришел на квартиру Кулябко, разбудил швейцара и попросил вызвать к нему начальника Киевского охранного отделения. Швейцар долго не соглашался и даже угрожал вызвать полицию, если Богров не уйдет. Но тут вышел в накинутом одеяле Кулябко, отпустил швейцара и повел Богрова в кабинет. Богров передал агентурное донесение: «У Аленского в квартире ночует сегодня приехавший из Кременчуга Николай Яковлевич, про которого я сообщал. У него в багаже два браунинга. Говорит, что приехал не один, а с девицей Ниной Александровной, которая поселилась на неизвестной квартире, но будет у Аленского завтра между двенадцатью и часом дня. Впечатление такое, что готовится покушение на Столыпина и Кассо (министр народного просвещения)... Думаю, что у девицы Нины Александровны имеется бомба. Вместе с тем Николай Яковлевич заявил, что благоприятный исход их дела несомненен, намекая на таинственных покровителей. Аленский обещал во всем полное содействие. Жду инструкций. Аленский».

Богров вручил Кулябко и записку с приметами Николая Яковлевича: роста выше среднего, довольно плотный, лет 28-30, брюнет, небольшие усы и подстриженная бородка, одет в темный костюм, рыжеватое английское пальто, котелок и темные перчатки. Богров сказал Кулябко, что Николая Яковлевича в купеческом саду не обнаружил. Может быть, он там и был, но в темноте рассмотреть не удалось. Когда же он вернулся к себе домой, Николай Яковлевич уже был там. Намеченная акция в отношении Столыпина будет проведена 1 сентября в театре, скорее всего во время одного из антрактов. Террористы уже имеют билеты в театр. Перед тем как идти туда, они соберутся в восемь часов вечера на углу Бибиковского бульвара и Владимирской улицы у Первой гимназии.

Выслушав Богрова, Кулябко спросил: не вызвал ли его ночной уход из дому подозрения у Николая Яковлевича? Богров самодовольно усмехнулся:

— Я все хорошо продумал. Николаю Яковлевичу сказал, что иду ночевать к своей знакомой артистке киевского театра Регине - она обещала достать билет на завтрашний спектакль.

Заперев за Богровым дверь, Кулябко пошел будить Спиридовича. На этой ночной встрече Аленский вел себя столь естественно и правдоподобно, что Кулябко начал сомневаться, что существование группы опасных террористов - плод фантазии Богрова. А вдруг такая группа действительно существует и террористический акт замышляется не против Столыпина, а против самого государя императора? А вдруг Богров лишь для маскировки истинной цели утверждает, будто террористический акт готовится лишь против Столыпина, и намеренно вводит его в заблуждение? От такой мысли у Кулябко стали ватными ноги. Чтобы не упасть, он облокотился о стену. Нечего сказать, в хорошенькое дельце втянул его Александр, все время ходишь с петлей на шее. И когда только это кончится!

Разбуженный Спиридович, выслушав рассказ Кулябко о визите Богрова, о возникших у Кулябко подозрениях, некоторое время посидел на кровати молча, потом встал, направился в ванную комнату. Приняв холодный душ и прогнав остатки сна, приказал Куляrбко еще раз медленно повторить рассказ.

— И все-таки мне думается, — после некоторого молчания произнес Спиридович, — никакой террористической группы, о которой говорит Богров, нет. Это продолжение придуманной им легенды - она должна помочь ему проникнуть завтра в театр. Однако ты прав, чем черт не шутит. А вдруг действительно готовится покушение на государя. Надо принять дополнительные меры по охране его величества. Времени для этого маловато. И ты правильна поступил, что разбудил меня.

Спиридович по телефону приказал своему помощнику - ротмистру Доброскокову - немедленно приехать на квартиру Кулябко. Затем подошел к окну, отодвинул штору, посмотрел на ночную улицу, задумчиво побарабанил пальцами па стеклу. Подытожил беседу с Кулябко.

— Значит, план действий будет таков. Завтра при встрече в гостинице «Европейская» ты передашь Богрову билет в театр. Охрану царя на все случаи обеспечу я. Как только Богров выстрелит в Столыпина, перережу электрические провода, и в зрительном зале потухнет свет. Эта даст Богрову возможность в возникшей суматохе благополучно смешаться с толпой и исчезнуть. В тот же вечер его надо ликвидировать. Труп Богрова завернем в ковер, отвезем куда-нибудь в лес и закапаем. И никто никогда его не найдет. Пусть тогда ищут убийцу Столыпина! Вся эта история с покушением на него навсегда канет в Лету. Теперь же надо продумать действия на тат случай, если операция почему-либо пойдет не так, как задумана, или вовсе сорвется. Ну, например, Столыпин после покушения на него останется жив, как уже эта было в 1906 гаду. Или будет талька ранен. Или Богров после удачно совершенного террористического акта попадет в руки полиции. Во всех случаях расследование наших действий неизбежно. Итак, в чем нас смогут обвинять сторонники Столыпина и как мы должны будем отвечать на эти обвинения? Первое серьезное обвинение, которое мажет возникнуть: почему мы не проверили заявление Богрова и не убедились, что никакого Николая Яковлевича на его квартире нет? Наш ответ на этот вопрос должен быть таким. Проверку по заявлению Богрова путем посылки агентов в его квартиру считали недопустимым из опасения возбудить подозрение находящегося там злоумышленника и лишиться единственной возможности разрабатывать прибывшую группу террористов. Второе обвинение, которое мажет возникнуть: допустили проникновение опасного преступника в места высочайших посещений, чем объективна создали угрозу жизни императора и его семьи и способствовали убийству Столыпина. Наш ответ должен быть таким. Богров допускался в эти места с целью предупреждения террористических актов. Прошлая деятельность его как тайного агента Киевского охранного отделения позволяла относиться к нему с полным доверием. Что касается присутствия Богрова в киевском городском театре 1 сентября, то никакой угрозы это присутствие жизни государя императора не представляла.

Впоследствии, после гибели Столыпина, в обвинительном заключении по делу Курлова, Спиридовича, Веригина, Кулябко будет записано: «...обвиняемый Спиридович добавил, что охрана покойного министра входила в круг его обязанностей, а явной опасности для государя и его августейшей семьи при наличности Богрова с револьвером в театре не было. Когда Богров стрелял, царская семья в ложе не находилась, когда же государь император с семьею появлялся в ложе, меры охраны не допускали даже возможности для кого-либо из лиц, неизвестных государю императору, приблизиться к ложе Его Величества».

Спиридович сталь тщательно разрабатывал линию поведения на случай провала покушения на Столыпина, что Кулябко не выдержал.

— Вы так говорите, Александр, как будто заранее уверены в нашем провале.

Спиридович снисходительно улыбнулся, отдавая должное примитивности мышления зятя.

— Ничего, ничего. Еще древние римляне говорили: «Amat victorium curam».

— Что-что? - не понял Кулябко.

— Победа любит заботу, — перевел Спиридович.

Он вспомнил слова генерала Курлова, который, отказавшись снимать по его просьбе Кулябко с поста начальника Киевского охранного отделения, сказал директору департамента полиции: «Правда, Кулябко не отличается талантливостью. Но этим не может похвастать никто из жандармских офицеров. Да и где их взять - талантливых жандармов».

— Ты, Николай, сейчас же поезжай к губернатору, — приказал Спиридович Кулябко, — и расскажи ему о сообщениях Богрова, то бишь нашего агента Аленского. Попроси его немедленно доложить об этом Столыпину, благо он живет в его доме. Тем более что Курлов, вероятно, уже сообщил ему об этом.

— А не сорвет ли это замысел Богрова? — спросил Кулябко. - Вдруг Столыпин лично примет меры к своей охране? Как-никак он все еще министр внутренних дел, вся полиция формально подчинена ему.

Спиридович тотчас ответил (чувствовалось, и этот вопрос продуман им заранее досконально):

— Никаких дополнительных мер по своей охране Столыпин принимать не будет. Этот индейский петух, особенно на публике, всегда бравирует храбростью. Больше всего боится, как бы его не сочли за труса. Так что давай, действуй! Да не забудь усилить охрану дома губернатора, где живет Столыпин. А то там, говорят, всего три жандарма и даже нет постоянного поста офицера полиции. Служебное рвение здесь не повредит - избавит от нареканий, что мы плохо охраняли Столыпина. Да, вот еще что. В зрительном зале надо непременно отвлечь от Столыпина его адъютанта Есаулова. А то он, чего доброго, все испортит.

— Но как это сделать? — расстроился Кулябко.

Спиридович достал из кармана схему зрительного зала киевского городского театра.

— Вот, — показал он, — здесь царская ложа. Возле нее в первом ряду во время спектакля будут сидеть флаг-капитан государя адмирал Нилов, мой начальник - дворцовый комендант генерал Дедюлин и генерал Курлов. В третьем ряду у царской ложи - начальник дворцовой полиции Герарди и я. Столыпин - здесь, недалеко от царской ложи, в первом ряду, в кресле номер пять. Через ряд от него в третьем ряду, в кресле номер пять, должен сидеть Есаулов Столыпин сам взял для него этот билет. Но это явное нарушение инструкции по охране государя, такое нарушение недопустимо и для министра внутренних дел, ибо Есаулов не входит в число приближенных императора и не состоит в числе его личной охраны. В такой непосредственной близости к государю и его августейшей семье он находиться не должен. В креслах номер пять и шесть в третьем ряду заранее, до начала спектакля, посадим моих сотрудников из личной секретной охраны царя - подполковников Щеполя и Щебаня. Когда Есаулов увидит, что его место занято, он, естественно, обратится к ротмистру Самохвалову - тот распоряжается у тебя в охранном отделении выдачей билетов. Самохвалов тут же, конечно, обратится к тебе. Ты в исключительно вежливой и доброжелательной форме разъяснишь Есаулову, что по оперативным соображениям, в связи с получением сведений о возможности в зрительном зале террористических актов, существенно усилилась личная охрана государя в непосредственной близости от царской ложи. Предложишь Есаулову новый билет в этом же ряду, но в кресле номер пятьдесят семь, то есть в противоположном от Столыпина конце зала (впоследствии, как и предполагал Спиридович, Есаулов, находясь в отдалении от Столыпина, не сумел воспрепятствовать приближению к нему незнакомого человека, защитить шефа от покушения Богрова). Билет в театр для Богрова у тебя?

Получив утвердительный ответ, Спиридович приказал:

— Покажи. Так, — протянул он, рассматривая схему зрительного зала. - Билет Богрова в партере, ряд восемнадцать, кресло четыреста шесть. Да, с этого места Богров должен суметь приблизиться к Столыпину.

В это время раздался стук в кабинет Кулябко. Приехал вызванный Спиридовичем ротмистр Доброскоков. Отпустив Кулябко (он поехал к киевскому губернатору) и тщательно проинструктировав Доброскокова о дополнительных мерах по охране царя в киевском театре 1 сентября 1911 года, Спиридович сел писать официальный рапорт дворцовому коменданту генералу Дедюлину о мероприятиях, проведенных после заявления, сделанного Богровым 26 августа об угрозе жизни председателю Совета министров Столыпину.

После визита Кулябко киевский генерал-губернатор Трепов сообщил Столыпину, что на него готовится покушение, и просил его быть крайне осторожным, а лучше - вообще не ездить на спектакль. Однако, как и предполагал Спиридович, Столыпин крайне легкомысленно отнесся к этим предостережениям.

— Да, мне об этом уже докладывал Курлов. Но из-за каких-то плохо проверенных слухов, — отмахнулся он, — отказываться ехать на спектакль - значит проявить недостойную государственного деятеля трусость.

Вечером в фойе театра Столыпин спросил встречавшего его Кулябко, нет ли чего нового о террористах. Кулябко доложил, что пока ничего нового нет, а руководитель террористов, некто Николай Яковлевич, по-прежнему находится в квартире нашего агента Богрова и до сих пор никуда не выходил.

— Ну, вот видите, — сказал Столыпин, — совершенно очевидно, что мы имеем дело с очередной полицейской «уткой». - И прошел в зрительный зал.

Богров появился в театре за полчаса до спектакля. Спокойно прохаживаясь по фойе, разглядывал присутствующих. После второго звонка предъявил билет жандармским ротмистрам, стоящим в дверях. Прошел в зрительный зал, занял свое место.

Все это время Спиридович наблюдал за Богровым. Видел, что в первом антракте ему не удалось приблизиться к Столыпину: слишком много людей того окружало. Во втором антракте повезло: Столыпин картинно стоял в первом ряду кресел, охраны возле него не было. Богров вынул из кармана браунинг, прикрыл его большой театральной програмкой и почти вплотную приблизился к Столыпину - он в это время разговаривал с графом Потоцким, военным министром Сухомлиновым и начальником Юго-Западной железной дороги тайным советником Немешаевым. Отбросив програмку, Богров почти в упор дважды выстрелил в Столыпина. Первая пуля прострелила ему руку и рикошетом ранила одного из музыкантов в оркестре, вторая попала Столыпину, как потом установили, в печень. Богров повернулся и, не взглянув на лежащую на полу жертву, неторопливо пошел к выходу.

В зрительном зале началась паника. Многие, давя друг друга, бросились к выходу. Впереди всех с перекошенным от страха лицом бежал вице-директор департамента полиции статский советник Веригин.

Когда у выхода из зрительного зала Богров поравнялся с жандармским ротмистром Самохваловым, тот неожиданно вырвал у него револьвер, и сейчас же публика набросилась на Богрова.

Как ни ожидал Спиридович выстрелов, они прозвучали для него внезапно. В сильном волнении он перекусил кусачками не те электрические провода, которые следовало, и свет в зрительном зале не погас. Тогда, выхватив из ножен саблю, он по креслам (проходы были забиты безумствующими зрителями) добежал до Столыпина, а потом - все так же по креслам - к Богрову, театрально замахнулся на него саблей, но не ударил; побежал к царской ложе, встал около нее с саблей и револьвером в руках, не подпуская толпящихся зрителей.

В это время в зрительный зал ворвался генерал Курлов с жандармскими офицерами. С большим трудом им удалось отбить Богрова от разъяренной толпы и изолировать в одной из комнат театра под усиленной охраной.

Начальник Киевского охранного отделения Кулябко, прислонившись к стене в фойе, хватаясь то за голову, то за кобуру револьвера, бормотал:

— Мне остается одно - пустить себе пулю в лоб... Я человек конченый.

Курлов заорал на него:

— Хватит распускать слюни, надо заботиться об охране государя императора!

Курлов поручил расследование дела о покушении на Столыпина начальнику Киевского жандармского управления. Первым Богрова в присутствии прокурора Киевской судебной палаты Чаплинского допрашивал помощник начальника Киевского жандармского управления, подполковник отдельного корпуса жандармов Иванов. Получивший тяжкие увечья при избиении его толпой, весь окровавленный, Богров держался на допросе крайне хладнокровно и с большим достоинством. Он заявил, что по политическим взглядам является убежденным анархистом и действовал в одиночку, что «история» с Николаем Яковлевичем и Ниной Александровной выдумана им от начала до конца с целью втереться в доверие к руководителям царского политического сыска. Давать какие-либо другие показания и отвечать на дальнейшие вопросы Иванова и Чаплинского категорически отказался.

Под усиленной охраной Богрова перевезли в киевскую крепость и поместили в одиночной секретной камере так называемого Косого капонира - одноэтажного кирпичного здания. Вести следствие по его делу было поручено следователю по особо важным делам Фененко и подполковнику Иванову при участии товарища прокурора Слепушкина. Следствие по делу Богрова велось крайне быстро, и никаких новых обстоятельств, помимо уже известных, в ходе его установить не удалось.

9 сентября 1911 года в 4 часа дня открылось заседание Киевского военно-окружного суда по делу Богрова, которое в общей сложности продолжал ось три часа. Заседание суда проходило в самой большой камере Киевского капонира: туда было принесено тридцать стульев и поставлен стол под красной скатертью.

За столом расположились председатель Киевского военно-окружного суда генерал Рейнгартен и члены суда полковник Секутин, подполковники Мещенинов, Кравченко и Маевский, секретарь суда - Лесниченко. Обвинение поддерживал прокурор Киевского военно-окружного суда генерал Костенко. От адвоката Богров отказался.

Суд был строго закрытым. В импровизированном зале суда находились министр юстиции Щегловитов, киевский генерал-губернатор Трепов, командующий войсками Киевского военного округа Иванов, киевский губернатор Гирс, комендант Киевской крепости Медер, следователь по особо важным делам Фененко, прокурор судебной палаты Чаплинский, губернский предводитель дворянства Куракин и другие всего двадцать человек.

Из свидетелей по делу в суд был вызван один лишь Кулябко. Другие свидетели не приглашались и не заслушивались. Протокола заседания суда (по тогдашним правилам деятельности военных судов) не велось. Ни выступления Богрова на суде, ни показания свидетеля Кулябко не записывались. Следственной комиссии первого департамента Государственного совета, расследовавшей впоследствии, в 1912 году, деятельность Курлова, Спиридовича, Веригина и Кулябко, пришлось восстанавливать показания Кулябко, выступление Богрова и общий ход заседания из допросов лиц, присутствовавших на этом суде, в частности из показаний прокурора Киевского военно-окружного суда генерала Костенко и прокурора Киевской судебной палаты Чаплинского.

После того как были заслушаны обвинительное заключение, показания свидетеля Кулябко и выступление Богрова, суд удалился на совещание. Через двадцать минут Богрову был вынесен приговор: смертная казнь через повешение. В особом определении Киевский военно-окружной суд отметил, что в ходе судебного разбирательства по делу Богрова установлено преступное бездействие властей при исполнении возложенных на них обязанностей, осуществления мер охраны во время пребывания их императорских величеств в Киеве в 1911 году со стороны товарища министра внутренних дел, шефа корпуса жандармов генерал-лейтенанта Курлова, чиновника особых поручений МВД, исполнявшего обязанности вице-директора департамента полиции, статского советника Веригина, начальника Киевского охранного отделения подполковника Кулябко и полковника отдельного корпуса жандармов Спиридовича, что преступные деяния вышеупомянутых лиц предусмотрены статьей 339 и частью 2-й статьи 341 Уложения о наказаниях.

Богров выслушал приговор с олимпийским спокойствием, удивив присутствующих выдержкой и самообладанием. Обжаловать приговор или подать прошение царю с просьбой о замене смертной казни другим видом наказания он отказался. Казнь Богрова состоялась 12 сентября 1911 года в 4 часа утра. Вот как ее описывает один из очевидцев.

«...К Богрову подошел палач. В этот момент Богров обратился к присутствующим с просьбой передать его последний привет родителям. Затем палач связал ему руки назад, подвел к виселице, надел на него саван. Уже под саваном Богров спросил: «Голову поднять выше, что ли?» Затем на шею Богрова была накинута веревка. Он сам взошел на табурет. В этот момент палач вытолкнул табурет из-под ног. Тело повисло. В таком положении, так требует закон, тело висело около 15 минут. Палач снял петлю. Врач констатировал смерть. Труп положили в яму, засыпали и сровняли с землей. Все это в общем продолжалось около 45 минут».

Пока Столыпин лежал раненый в больнице доктора Маковского, Николай II дважды навестил его. Однако на похоронах Столыпина не присутствовал и еще до них уехал в Крым - в Ливадийский дворец.

Влиятельные же сторонники Столыпина, в своих требованиях опиравшиеся на решение Киевского военно-окружного суда, прямо заявили, что Богров находился в сговоре с высшими чинами секретной полиции. Под их давлением царь вынужден был поручить Государственному совету провести расследование деятельности Курлова, Веригина, Спиридовича и Кулябко в Киеве накануне и в момент убийства Столыпина.

Первый департамент Государственного совета приступил к рассмотрению этого дела 20 марта 1912 года.

Предварительное следствие было возложено на сенатора Шульгина. В ходе тщательно проведенного расследования Государственный совет пришел к следующему выводу по делу Курлова, Спиридовича, Вериги на и Кулябко: «Таким образом, в отношении всех четырех обвиняемых по настоящему делу следует считать установленным бездействие власти, а также создание угрозы жизни государя и его семьи. Богров имел полную возможность подойти во время представления к царской ложе или даже взять с собой в театр снаряд и бросить его в царскую ложу при совершении убийства Столыпина, какового несчастья не случилось только благодаря самому злоумышленнику, не дерзнувшему на такое посягательство».

«I. Кулябко. Допустил Богрова в партер, не проверив, нет ли у него оружия или взрывчатого снаряда. Не учредил внутри театра охраны царской ложи. Тем самым:

а) создал условия для непосредственной угрозы жизни государя;

б) создал условия для убийства Столыпина;

в) не произвел проверки заявлений Богрова;

г) пустил Богрова в сад купеческого собрания, не удостоверившись, нет ли у него оружия. Оставил Богрова в саду без всякого наблюдения, чем создал угрозу жизни государя императора, находясь в ближайшем расстоянии от пути шествия государя императора.

II. Курлов. Знал, что Богров находился в сношениях с анархистами-коммунистами и не принял надлежащих мер, чем создал опасность для жизни государя и его семьи. Не поручил Кулябко установить тщательное повседневное наблюдение за Богровым, что не позволило разоблачить ложь Богрова, сочиненную им для проникновения в места посещения высочайших особ (сад купеческого собрания и театр). 31 августа и 1 сентября 1911 года Богров, вооруженный револьвером, оба раза находился в близком расстоянии от государя императора. Бездеятельность Курлова повлекла также за собой убийство Столыпина.

III. Спиридович. Не воспрепятствовал выдаче билетов Богрову, не доложил об этом своему начальству и не учредил в театре и саду купеческого собрания тщательного наблюдения за Богровым, не удостоверился, есть ли у него оружие или какие-либо метательные снаряды. Противозаконное бездействие власти со стороны его, Спиридовича:

а) создало непосредственную, явную опасность для жизни императора;

б) привело к убийству Столыпина».

Веригин обвинялся в том же.

«Вследствие сего, — говорится в заключении Государственного совета, — Курлов, Спиридович, Веригин, Кулябко подлежат суду судебного присутствия уголовного кассационного Департамента правительствующего Сената с сословными представителями».

Казалось, полицейским авантюристам-преступникам на сей раз не отвертеться. Но не тут-то было. Как и в деле с покушением на Витте, вмешался царь. 4 января 1913 года без каких-либо объяснений своего решения на заключении Государственного совета он начертал: «Отставного подполковника Кулябко считать отрешенным от должности. Дело об отставных генерал-лейтенанте Курлове и ст. сов. Веригине, а также о полк. Спиридовиче прекратить без всяких для них последствий». Более того, Николай II собирался назначить на место убитого Столыпина генерала Курлова, и только ставший известным факт, что Курлов во время киевских торжеств присвоил миллион рублей из специальных средств, вынудил царя отправить его в отставку.

Казалось бы, из безвыходного положения казнокрады и авантюристы вышли, благодаря монаршей милости, сухими из воды.

После смерти Столыпина, назначая Коковцова председателем Совета министров, Николай II сказал ему: «Надеюсь, вы не будете меня заслонять так, как это делал Столыпин?»

1.09.1911 (14.09). – Покушение в Киеве Богрова на главу российского правительства П.А. Столыпина

Тайна убийства Столыпина

Памятник А.П. Столыпину в Киеве, открытый 6 сентября 1913 г. на Думской площади (нынешней "Площади Независимости") напротив здания Городской думы

Убийцей был Дмитрий Григорьевич (Мордко Гершкович) Богров (1887 г.р.), сын киевского присяжного поверенного, внук еврейского писателя Г.И. Богрова. Еще в студенческие годы Богров был замешан в революционной деятельности, несколько раз был арестован, но быстро получал освобождение, благодаря связям своего отца. В 1905 г. сочувствовал социал-демократам и учился в Киевском университете на юридическом факультете, продолжил образование в Мюнхене. В декабре 1906 г. вернулся в Киев, примкнул к группе анархистов-коммунистов. В середине 1907 г. стал агентом Киевского охранного отделения под кличкой "Аленский" (вероятно, с целями наподобие Азефа). В разгар мятежных волнений в Киеве состоял членом Революционного совета студенческих представителей. По свидетельству начальника охранного отделения Н.Н. Кулябко, Богров выдал полиции много революционеров, предупредил террористические акты и тем заслужил доверие (так же входил в доверие и Азеф). После окончания университета Богров уехал в Петербург, где установил сотрудничество с Петербургским охранным отделением.

В августе 1911 г. Богров вернулся в Киев, встретился с начальником Киевского охранного отделения Кулябкой и сообщил ему о готовящемся покушении на Столыпина, которое сам же и осуществил, благодаря глупости Кулябки. Богров сообщил ему, что вошел в доверие к некому "Николаю Яковлевичу", который собирается совершить покушение на Столыпина, но чтобы не вызвать подозрений, Богрову необходимо присутствовать на месте покушения. Эти сведения Кулябко не удосужился проверить. Билет в театр был выдан Богрову Кулябкой как своему "агенту", при этом к Богрову не было приставлено наблюдение. По воспоминаниям киевского губернатора Гирса, охрана Столыпина в городе вообще была организована очень плохо.

После покушения Богров был отправлен в киевскую крепость "Косой Капонир", где был заключен в одиночную камеру. Богров был допрошен всего четыре раза: 1 сентября, сразу после совершенного им акта, 2 сентября, 4 сентября и 10 сентября 1911 г. Первые 3 допроса состоялись до суда, а последний уже после суда, накануне приведения в исполнение смертного приговора (Богров был повешен13 сентября). Судебными властями, а именно следователем по особо важным делам, В. Фененко, Дм. Богров был допрошен лишь один раз – 2 сентября, в остальных же случаях допрос производился киевским жандармским полковником Ивановым, приятелем Кулябко. «Отдельные части показаний Дм. Богрова находятся в явном противоречии друг другу и создают впечатление стремления мистифицировать следственную власть. Это отмечено было в свое время и судебным следователем В. Фененко во время допроса Дм. Богрова, сенатором Турау в его докладе 1-ому департаменту государственного совета по делу генерала Курлова, Кулябко, Спиридовича и Веригина, и сенатором Трусевичем в его докладе по ревизии дел киевского охранного отделения; а впоследствии, после революции, явилась возможность установить ряд фактических данных находящихся в противоречии с рядом показаний Дм. Богрова», – писал его брат в выпущенной в 1931 г. в Берлине книге "Дм. Богров и убийство Столыпина. Разоблачение "действительных и мнимых тайн". Во всяком случае показания Богрова о его сотрудничестве с Охранным отделением не могут заслуживать доверия.

История этого дела до сих пор таит много неясностей. Разумеется, покушение стало возможным благодаря бездарности начальника Киевского охранного отделения Н.Н. Кулябко. Халатность его была столь вопиющей, что подозревали даже организацию им убийства (эта версия, в которую поверить невозможно, до сих пор муссируется в еврейской печати с целью очернения "охранки" и даже самого Государя, который, якобы, был в этом заинтересован).

Для расследования дела была назначена сенаторская ревизия, которую возглавил сенатор М.И. Трусевич. В начале 1912 г. результаты работы комиссии в 24 томах были переданы в Государственный Совет. В докладе поднимался вопрос о «превышении и бездействии власти, имевшем весьма важные последствия» и назывались виновные – товарищ министра министра внутренних дел П.Г. Курлов, вице-директор Департамента полиции М.Н. Веригин, заведующий дворцовой охраной А.И. Спиридович и начальник Киевского охранного отделения Н.Н. Кулябко. В результате данные лица были привлечены к предварительному следствию в качестве обвиняемых в преступном бездействии.

Для оправдания своего доверия, проявленного к Богрову, Кулябко и другие всячески подчеркивали полезность его агентурной работы "за деньги", а покушение объясняли принуждением его к этому революционерами (в доказательство с его стороны, что он не "агент охранки") и некими силами. На следствии Курлов также оправдывался, что «особого распоряжения Кулябке установить наблюдение за личностью самого Аленского [агентурная кличка Богрова] я не сделал, считая, что такой элементарный прием розыска не может быть упущен опытным начальником охранного отделения».

Однако более убедительными и логичными выглядят показания брат Богрова Владимiра:

«Конечно, в интересах Кулябко и его начальства было доказать серьезность оказанных братом услуг охранному отделению, так как это для них единственный способ оправдать и объяснить столь легкомысленное к брату доверие...

[Но] для меня не может быть никакого сомнения в том, что сношения его с охранным отделением могли быть им предприняты только с чисто революционной целью. Никаких иных мотивов у брата моего быть не могло. Им не могли руководить корыстные побуждения, так как отец мой человек весьма состоятельный, при этом щедрый не только по отношению к родным и близким, но и по отношению к совершенно чужим людям, всегда обращающимся к нему за помощью, и, конечно, Кулябко не мог бы соблазнить брата 50–100 рублями. Тем более по отношению к брату, убеждений которого отец всегда так опасался, он готов был пойти на какие угодно расходы и материальные жертвы, чтобы удержать брата от революционной деятельности и, как я указывал, даже тщетно пытался удержать его за границей. Кроме того, брат мой жил сравнительно скромно, а потому не испытывал нужды в деньгах и бюджет его, как студента, не выходил за пределы 50–75 рублей в месяц...

Я убежден, что брат мой с самого начала вел с охранным отделением, в лице Кулябко, смелую игру, одинаково опасную как для него самого, так и для охранного отделения, имеющую единственную цель – осуществление революционного плана и закончившуюся так, как это было первоначально задумано братом, – террористическим актом, не повлекшим за собой ни одной лишней жертвы со стороны революционеров, но подорвавшим всю охранную систему...

Должен отвергнуть попытку некоторых корреспондентов периодической печати изобразить роль Кулябко, Курлова и других как простое соучастие в совершенном братом преступлении. Основанием для таких предположений послужили, как это потом рассказывали лица, присутствовавшие в суде во время слушания дела брата, ответы моего брата на предлагаемые председателем и прокурором вопросы, причем брат определенно отвергал все подобные возводимые против Кулябко и других обвинения. Хотя такая защита Кулябко и других со стороны моего брата и удивляла в то время некоторых, однако, с точки зрения высказанного мною раньше, такое стремление брата совершенно понятно. Задачей моего брата отнюдь не являлось втянуть, без всякого к тому основания, Кулябко, Курлова и других в свое дело, так как он тем самым превратил бы акт, совершенный им с чисто революционной целью, в простое убийство, совершенное с умыслом и заранее обдуманным намерением – ведь только таковы могли быть планы Кулябко, Курлова и других. Брат только и мог, в интересах своей собственной идеи, давать показания, благоприятные для Кулябко, Курлова и других в смысле уголовной их ответственности за происшествие 1 сентября, так как люди эти сделались жертвой отчасти своей недальновидности, а, главным образом, самой охранной системы, существовавшей на самых законных основаниях, но никак не злого умысла с их стороны...

Факты создают во мне полную уверенность, что брат мой не являлся и не мог являться безсознательным, а тем более сознательным, оружием в руках Кулябко, Курлова и других, а наоборот, использовал их в своих революционных целях. По вопросу о том, почему мой брат в показаниях, как бы нарочито, подчеркивал, что в период 1907–1909 годов действовал в интересах охранного отделения, я должен сказать, что вижу в этом его заявлении последний и, может быть, самый крупный из совершенных им анархических актов. И прежде нередко брат высказывал взгляды, поражавшие в первый момент окружающих своей парадоксальностью, но, тем не менее, вполне последовательно вытекающие из исповедуемой им анархической теории. Впрочем, в этом своем последнем анархическом акте он не сумел соблюсти строгой последовательности с начала и до конца, что я объясняю отчасти внезапностью этого принятого им решения, отчасти же теми ужасными нравственными и физическими потрясениями, которые ему пришлось испытывать.

Насколько мне известно, в первом своем показании, данном им 1 сентября, он указывал лишь на революционные цели, которые он преследовал и на создавшееся у него давно решение совершить покушение на жизнь Столыпина. И только в дальнейших своих показаниях он дает иное освещение своей деятельности в 1907–1908 годах в Киевск[ом] охранном отделении, причем, однако, на целый ряд вопросов следователя, направленных к объяснению столь быстрых и странных переходов от революционной деятельности к охранной и вновь к революционной, он отказывается отвечать, ссылаясь на «свою логику». Далее, в двух письмах на имя родителей, фотографии с которых я представляю, он подчеркивает, что желает оставить о себе воспоминание у родителей, как о человеке, «может быть и несчастном, но честном», и указывает, что не может, несмотря на все старания, «отказаться от старого», т.е. от революционной деятельности. Таковы противоречия, в которые он все время впадал, стремясь изобразить свою деятельность 1907–1909 гг., как направленную в интересах охраны.

Между тем, представляясь сотрудником Кулябко, брат мой, по моему убеждению, имел в виду направить удар на всю систему охранного розыска. В том виде, в каком он старался изобразить событие 1 сентября, ответственность за него переносилась с отдельных лиц, которым была вверена охрана Столыпина, на всю ту систему, которую сам Столыпин возглавлял. Совершение убийства Столыпина обыкновенным революционером привело бы только к новому усилению деятельности охранных отделений и увеличению бдительности агентов. Тогда как совершение этого акта человеком, который раньше сам, будто бы, содействовал целям охраны и потому был посвящен во все ее тайны и только вследствие этого получил возможность совершить задуманное, переводит вопрос о том, как уберечься от революционеров, на вопрос о том, как избавиться от самих охранников.

Этими соображениями, несомненно, только и руководствовался мой брат, когда решился принести в жертву революционной идее не только свою жизнь, но и свою честь. И нельзя не признать, что эта последняя его жертва оправдалась в том смысле, что ни одно политическое убийство не подняло такой бури страстей, как убийство Столыпина и именно вследствие того психологического осложнения, которое было внесено в дело. Вспомним дебаты Государственной думы, где правительству наносились одновременно удары с левой и с правой стороны – с левой за охранную систему, с правой – за неудачную борьбу с революцией; вспомним огромную литературу, которую вызвало дело Столыпина; вспомним значительные перемены в личном составе администрации, скомпрометированной «действительными и мнимыми» (как пишет брат родителям) разоблачениями брата; наконец, все настоящее дело и связанные с ним десятки томов следственных производств, ревизий и прочее – весь этот огромный агитационный материал мог явиться только в результате того двойного удара, который был нанесен покойным братом и который был направлен против известной физической личности, с одной стороны, и против всей той системы, [на] которой личность эта держалась, с другой стороны.

Этими соображениями я объясняю, почему мой брат на суде вместо длинной изобличающей правительство революционной речи, к которым так привыкли военные судьи того времени, и которые не принесла бы пользы ни ему, ни другим, ограничился вымышленным признанием своего сотрудничества в охранном отделении, которое вызвало в обществе бурю негодования, направленного против охранной системы. Мой брат был слишком умен, чтоб не понимать, как ему было легко объяснить все свое поведение революционными целями и как такое его объяснение были бы рады поддержать все тогдашние представители официальной власти. Но он пошел иным путем и принес новую жертву, быть может, самую тяжелую, во имя той же революционной идеи, за которую отдал и свою жизнь.»

Протокол допроса В.Г. Богрова 9 августа 1917 г.
ГА РФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 502. Л. 64–69об.

При этом, возможно, стремление Мордко Богрова дискредитировать царскую полицию имело еще одну причину и цель. Почти никто из писавших об этом деле почему-то не принимал во внимание, что именно в это время в том же Киеве проходило следствие по обвинению еврея-хасида Менделя Бейлиса в , и после всех попыток евреев пустить следователей на ложные пути 22 июля 1911 г. было, наконец, произведено Н.Н. Кулябкой задержание Бейлиса, а 3 августа оно было оформлено как арест. С этого момента еврейская печать подняла гевалт, обвиняя царское правительство в "сфабрикованной антисемитской провокации" для "подготовки погрома". План Богрова по разоблачению "провокационных методов охранки" удачно вписывался в этот гевалт. Кроме того, убийство главы правительства евреем, несомненно, еще больше возбуждало антиеврейские настроения в Киеве: опасались реальных погромов, которые полиция с трудом предотвратила. И такое нагнетание напряженности, лишь на первый взгляд могло показаться невыгодным еврейской стороне. С учетом мiрового масштаба дела Бейлиса именно погромы были для жидовства в тот момент очень даже желательны для оправдания антирусской политики Запада (доказано, что многие погромы накануне т.н. были спровоцированы евреями именно с этой целью). Возможно, именно этой связью с делом Бейлиса лучше объясняются цели Богрова?

Вспомним и такие признания из тогдашней американской печати:

«Пылающий страстью Герман Леб, директор Департамента Продовольствия, обратился... с речью к присутствовавшим трем тысячам евреев, описывая мрачное угнетение, царящее в России, призвал к оружию и настаивал, чтобы на русское преследование был дан ответ огнем и мечом. "Конечно, неплохо отменять договоры", пояснял он, "но лучше... освободиться навсегда от имперского деспотизма"... "Давайте собирать деньги, чтобы послать в Россию сотню наемников-боевиков. Пусть они натренируют нашу молодежь и обучат ее пристреливать угнетателей, как собак"... Подобно тому, как трусливая Россия вынуждена была уступить маленьким японцам, она должна будет уступить Богоизбранному народу... Деньги могут это сделать» (Philadelphia Press. 1912. 19.II).

Газета "Нью-Йорк Сан" резюмировала: «Евреи всего мiра объявили войну России. Подобно Римско-католической Церкви, еврейство есть религиозно-племенное братство, которое, не обладая политическими органами, может выполнять важные политические функции. И это Государство теперь предало отлучению русское Царство. Для великого северного племени нет больше ни денег от евреев, ни симпатии с их стороны.., а вместо этого безпощадное противодействие. И Россия постепенно начинает понимать, что означает такая война» (New York Sun. 1912. 31.III).

Столыпин как подавитель наемников-боевиков т.н. должен был стоять первым в списке новых жертв.

"Еврейский журнал" признает, что Столыпин был избран Богровым для покушения не случайно: «Видимо, с 1909 г. Богров стал вынашивать планы убийства председателя Совета министров П. Столыпина, который в его глазах был символом реакционного курса правительства. В 1910 г. Богров встретился в Петербурге с известным социалистом-революционером Е. Лазаревым, которому сообщил о своем намерении и попросил эсеровскую партию, чтобы она санкционировала его акт только в том случае, если она убедится, что он "ведет себя достойно и умрет тоже достойно". Объясняя свое стремление совершить покушение, Богров в числе прочих причин указывал и еврейский вопрос: "Я еврей и позвольте вам напомнить, что мы до сих пор живем под господством черносотенных вождей. Евреи никогда не забудут Крушевана,

Убийство Столыпина.
Я сидела в ложе первого яруса. Когда закончилось первое действие, многие покинули свои места и ложи и отправились побеседовать со своими друзьями. Мой дядя был предводителем киевского дворянства и должен был состоять “в сопровождении”. А я, оставшись в одиночестве, смотрела, что происходит в партере.
Я видела Столыпина, который стоял между сценой и креслами. Он разговаривал с группой окруживших его людей. В середине прохода с другой стороны я заметила известного хирурга и специалиста по детским болезням профессора Чернова. Затем я увидела человека в черном костюме, который пробивался в направлении к группе, окружившей премьер-министра. Через мгновение раздались два револьверных выстрела. Все взгляды устремились на человека в черном, перепрыгивающего через кресла и бегущего в направлении к левому выходу из зала.
Столыпин некоторое время стоял прямо. Через его одежду проступала кровь. К нему бросился профессор Чернов. Столыпин опустился в кресло, но прежде чем я потеряла его из вида, я заметила, как он посмотрел налево в сторону императорской ложи. Император, удалившийся в перерыве в глубь ложи, выглянул узнать, что случилось. Некоторые утверждали, что, когда он появился, Столыпин перекрестил его, благословляя. Но это неправда. Премьер, хотя и был тяжело ранен в живот, поднял левую руку и дважды сделал жест царю, чтобы он удалился.
Стрелявшего поймали офицеры и, наверное, растерзали бы его, если бы не вмешалась полиция. Его увели в тюрьму, и он был приговорён к смертной казни.
Поддерживаемый друзьями, Столыпин сумел выйти из театра — бравый поступок, который вызвал бурную овацию. Все зрители начали петь государственный гимн. Подняли занавес, и к пению присоединились артисты. Император, стоявший в ложе, выглядел печальным и озабоченным, но не проявил никаких признаков испуга.

В антракте Столыпин стоял около барьера оркестровой ямы и разговаривал с бароном Фредериксом и графом Потоцким. Не пострадал лишь сам Столыпин. Николай II был очень зол на Столыпина. В июне 1906 года максималистами была организована слежка за П.А. Столыпиным.

Неожиданно к Петру Столыпину приблизился Богров и выстрелил из браунинга дважды: первая пуля попала в руку, вторая в живот, задев печень. От мгновенной смерти Столыпина спас крест Св. Владимира. После ранения Столыпин перекрестил царя, тяжело опустился в кресло и ясно и отчетливо, голосом, слышным находившимся недалеко от него, произнес: «Счастлив умереть за Царя». Слух о выздоровлении Столыпина заставил здешний орган синдикалистов “Bataille Syndikaliste” озаглавить свою статью: “Несчастье.

Надгробие с могилы Столыпина в начале 1960-х годов было снято и долгие годы сохранялось в колокольне на Дальних пещерах. 7 сентября некоторые члены Государственной думы и гласные местного земства предложили поставить Столыпину памятник в Киеве. Собирать средства решили пожертвованиями. Самая распространённая версия была такова: агент охранки после разоблачения революционерами был вынужден пойти на убийство Столыпина.

Петр Аркадьевич Столыпин был уверен, что давно устаревшее устройство жизни крестьян, тянуло Россию обратно. Итог этих усилий был настолько значительным, что длительное время достижения во всех отраслях сравнивались с результатами, достигнутыми в 1910 году при Столыпине. Столыпин не раз говорил государю, что для реализации задуманных реформ требуется «20 лет покоя».

Так за что убили Столыпина?

Сегодня с уверенностью нельзя сказать, по чьему приказу началась травля Петра Столыпина. Сам Столыпин не пострадал, но погибли 27 человек и ранены были дочь и сын реформатора. Для всех было понятно, что это решение принято по просьбе Столыпина, правительство которого получило так необходимое ему время «умиротворения». Жизнь Столыпина превратилась в сплошную борьбу с «сильными мира» за реализацию реформ, так необходимых государству. Летом этого года в Киеве планировали открыть памятник Александру II. На праздник приглашен был император и все высшие чиновники, включая и премьер-министра Столыпина.

В антракте к Столыпину подошел неизвестный человек и выстрелами в упор смертельно ранил премьер министра. Но для всех, единственным обвиняемым был только Богров, который прожил только 11 дней после покушения на Столыпина.

Кто и за что убил Петра Аркадьевича Столыпина

И хотя вдова Столыпина считала, что следствие по делу проведено не тщательно, и следует отложить казнь преступника, Богров был с великой поспешностью казнен. Богров не был агентом охранки. Популярность Столыпина уже затмила личность самого императора.

100 лет назад в Киевской опере произошло убийство века: реконструкция гибели Столыпина

Столыпин неоднократно говорил императору, что недопустимо приближение к себе полуграмотного мужика с сомнительной репутацией. Именно эти высказывания Распутина могут служить доказательством того, что Распутин связан был с убийством Петра Столыпина.

Жандармы» эти, видимо, вызвали подозрение у швейцара и заведующего охраной Столыпина генерала Замятина. Сами террористы, а также генерал Замятин и швейцар были разорваны в клочья. Детали покушения отрабатывались в наемной квартире других «супругов» (В.Д. Виноградов и Н.А. Терентьева) на Гороховой улице. Убийца Столыпина Дмитрий Богров работал и на анархистов, и на охранку.

Столыпин считал, что самодержавие в России нужно сменить конституционной монархией, опирающейся на сильную исполнительную власть. Фото: Bain News Service из архива Библиотеки конгресса США

Любопытно отметить, что Сахаров остановился в Саратове в доме губернатора Столыпина. После роспуска I Государственной думы все свои силы они сосредоточили для организации покушения на Столыпина. Непосредственная охрана Столыпина состояла из 22 человек. Через четыре дня Столыпин, несмотря на все старания врачей, скончался.

и министр внутренних дел России в 1906-1911 годах

Публика страшно разволновалась: эс-эры закрыли свою читалку, в с. д.-ской же был прибит огромный плакат с извещением о радостном событии. Через 2 дня во Владимирском соборе был отслужен торжественный молебен о выздоровлении Столыпина.

Надгробие восстановлено на прежнем месте в 1989 году, при содействии И. Глазунова. Пожертвования поступали так быстро, что буквально через три дня в одном Киеве была собрана сумма, которая могла покрыть расходы на памятник. Через год, 6 сентября 1912 г., на площади возле Городской думы, на Крещатике в торжественной обстановке был открыт памятник.

Если бы не эти выстрелы, могло не быть ни Октябрьской революции, ни Украинской народной республики, ни советской Украины и ее преемницы - независимой Украины

Прямо из театра Богров был отправлен в киевскую крепость «Косой Капонир», где был заключён в одиночную камеру. Смертный приговор был приведен в исполнение весьма поспешно 13 сентября. Об этом также косвенно свидетельствуют попавшие в печать сведения о появлении в Киеве накануне убийства Троцкого. По одной из версий, покушение было организовано при помощи охранного отделения.

Для расследования обстоятельств дела была назначена сенаторская ревизия, которую возглавил сенатор М. И. Трусевич. Бездействие выражалось в пассивном отношении к легенде, данной Богровым, которую никто не проверил, превышение власти - в том, что вопреки чётким циркулярам он был допущен на парадный спектакль. В результате данные лица были привлечены к предварительному следствию в качестве обвиняемых в преступном бездействии власти.

Сначала он заявил, что не может считать себя виновным в происшедшем несчастье, так как Богров был допущен в театр с ведома генерала Курлова. Затем он поменял показания, сказав, что «допустил в театр Богрова без ведома Курлова и специально просил именно эти показания считать действительными». Общественное отношение к происшедшему было различным: от разочарования и досады до нескрываемого возмущения.

Летом 1906 года он стал председателем Совета Министров, сохранив за собой и предыдущую должность. Правительство, руководимое Столыпиным, осуществило ряд мер, позволившим переселить значительную часть крестьян на окраины империи. Под кураторством Столыпина создавались новые агропромышленные службы, организовывались учебные курсы по молочному производству, животноводству, изучению новых форм сельского хозяйства.

14 сентября 1911 года в Киевском театре был смертельно ранен премьер-министр России Петр Аркадьевич Столыпин. Покушением 1906 года охота на Столыпина еще только начиналась. На следствии он заявил, что считает Столыпина «главным виновником наступившей в России реакции». Столыпину частично удалось реализовать задуманное. По воспоминаниям киевского губернатора Гирса, охрана Столыпина в городе была организована плохо.

За довольно короткий промежуток времени, с 1905 по 1911 год, на Петра Аркадьевича Столыпина было спланировано и совершено 11 покушений, последнее из них достигло своей цели. 1 (14) сентября 1911 года в Киеве в городском театре на спектакле «Сказка о царе Салтане» этот действительно великий человек получил две пули, одна рана стала смертельной. На спектакле присутствовал и император Николай II с семьёй. Это был сильнейший удар по России и лично императору, убрали умнейшего человека, который спасал империю и был против участия России в мировой войне.

Хотя аграрную реформу П.Столыпина нельзя назвать однозначно положительной (как и коллективизацию в СССР), так, с 1905 по 1910 год в расчете на 100 жителей в европейской части России количество лошадей сократилось с 23 до 18, количество крупного рогатого скота - с 36 до 26 голов; средняя урожайность зерновых упала с 37,9 пуда с десятины в 1900 – 1905 годы до 35,2 пуда в 1906-1910 годах. Производство зерна на душу населения в империи упало с 25 пудов в 1901-1905 годах до 22 пудов в 1905-1910 годах. А в 1911 году начался голод, охвативший губернии с населением в 30 миллионов человек.

Но эта реформа была необходима России, как стране, которой требовалась индустриализация, в 20-е столетие Российская империя вошла как преимущественно крестьянская страна, с почти 80% сельским населением, да и многие провинциальные города, городки фактически не отличались от сёл. Русское крестьянство во многом сохранило традиции тысячелетней давности, будучи наиболее традиционной частью Русского мира. А государству надо было перевести его на «новые рельсы» хозяйствования. Для этого было надо лишить значительную часть крестьянства своего земельного надела, они переселялись в города и становились рабочими, увеличивая экономические возможности страны.

Председатель Совета министров Российской империи и глава ключевого министерства внутренних дел П.А.Столыпин решил реформировать крестьянское сословие за счет разрушения общинного способа ведения сельского хозяйства в пользу среднего и крупного землевладельца («крепких хозяев»). Крестьяне, которые не могли в новых условиях «стать на ноги», разорялись, продавали свой земельный надел и становились батраками, переезжали в город, ища новой доли. Там часть бывших земледельцев все же стали люмпенами, которые так и не приняли городской уклад жизни. Процесс индустриализации империи требовал от государственной власти все большего числа рабочих, и взять их, кроме как из крестьян, было негде. Поэтому, постоянно укрепляя капиталистические отношения в среде крестьян, государство фактически сознательно шло на разорение части крестьянства, чтобы они стали рабочими в городах. Причём в Российской империи этот процесс проходил в относительно «щадящем» режиме, скажем, в отличие от Англии, где т. н. «огораживание» фактически ликвидировало крестьянское сословие (с «кровавым законодательством», насильственным сгоном людей с их земли, без каких-либо альтернатив, кроме бродяжничества и рабского труда в «работных домах»). Его начали ещё реформой 1861 года и затянули до начала 20 столетия. В 1908 году ввели обязательное бесплатное всеобщее начальное образование, каждый год открывалось более 10 тыс. государственных школ, их число к 1913 году выросло до 130 тыс.

Понятно, что крестьянству не было дела до высоких помыслов государевых людей, оно сопротивлялось, саботировало эти начинания. Если в первую революцию 1905-1907 годах крестьянство, в подавляющей своей части, стало опорой империи – тысячами вливаясь в т. н. «черносотенные организации», выступая за стабильность державы, то после начала аграрной реформы настроения изменились, с 1911 года крестьяне все больше проникаются идеями революционеров – в основном эсеров (социалистов-революционеров). Их программа социализации земли (отмена частной собственности на землю, превращение её в народное достояние без права купли-продажи, земля переходила в управление органами местного самоуправления, пользование землёй должно было стать уравнительно-трудовым) во многом соответствовала чаяниям большей части крестьянства. Затем они поддержали лозунг «Землю - крестьянам, фабрики - рабочим».

Виноват ли Столыпин в революции и гибели империи, а значит семьи Романовых? Нет, Столыпин был настоящим государственником и патриотом своей Родины, понимающим, чем грозит «мировое закулисье», действующее в России через свою периферию в виде масонства и «профессиональных революционеров». Его нельзя было сломить или запугать: «Не запугаете!» Перевод крестьянства на новые формы хозяйствования (с преобладанием средних и крупных хозяйств), индустриализация были необходимы империи как воздух. Ведущие мировые державы уже обладали огромным промышленным потенциалом (как Британская империя, США, Германская империя), некоторые державы быстрыми темпами усиливали свою промышленную и военную мощь (Германия, Япония), на планете шла гонка вооружений, всё шло к мировой войне. Россию надо было подготовить к ней. Фактически Столыпин при поддержке императора делал то, что позднее сделал Сталин своей коллективизацией и индустриализацией. Только у Сталина были хуже стартовые условия - последствия Первой мировой воны, Гражданской войны, ликвидация или изгнание большей части старой управленческой и научной элиты, плюс противодействие, саботаж со стороны «троцкистов». Столыпин и Николай II не имели опыта Сталина в области «закулисной» подпольной деятельности, поэтому не смогли верно оценить масштаб угрозы со стороны революционного и масонского «подполья». Это их и сгубило – когда Столыпина убрали, император уже не смог завершить начатого, Россию втянули в войну. Им не хватило буквально нескольких лет, в этом смысле знаменитые слова Столыпина вполне правильны: «Будут здоровы и крепки корни у государства, поверьте - и слова Русского Правительства совсем иначе зазвучат перед Европой и перед целым миром… Дружная, общая, основанная на взаимном доверии работа - вот девиз для нас всех, Русских. Дайте Государству 20 лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней Poccии».

Правда, Сталин пошел дальше и сделал дело мудрее Столыпина: фактически произошло возрождение общины на новой технической базе, путем создания машино-тракторных станций (МТС) и внедрения новых агро-технических достижений. Отсталый крестьянский труд, сельская жизнь превращались в городское производство в селе, с созданием объединений и комплексов, это было совершенно невозможно при западном, капиталистическом способе ведения хозяйствования, но только при государственной собственности на средства производства и землю, плюс развитие творческих, научно-технических возможностей жителей села – всевозможные дома творчества, клубы и т.д. А Столыпин был лишён такой возможности, он считал, что крупный собственник в селе будет заинтересован в механизации сельскохозяйственного производства, в повышении урожайности культур и приросте голов скота. К сожалению, этого не произошло, крупные и средние собственники пошли путём получения сверхприбыли за счет минимизации оплаты труда батраков, а также значительного повышения цен на продукцию сельского хозяйства. Это сделало т.н. «кулаков» купцами, новыми капиталистами («новыми русскими» того времени), презиравшими ту крестьянскую среду («быдло»), из которой они сами и вышли. В итоге образовался настоящий новый класс эксплуататоров, который ненавидело большинство крестьян, это в итоге привело значительную часть крестьянства в лагерь революционеров.

Поэтому Сталин фактически продолжил дело Столыпина и государей Российской империи не только в области внешней политики, но во внутренней политике, в деле создания мировой Российской державы. Внимательно изучив доставшееся ему наследие империи (Сталин много читал), он воплотил в жизнь многие проекты Российской империи. В итоге гибель Российской империи не стала фатальной для народа и русской государственности, Сталин смог создать великий СССР.

Николай II, при всех его слабостях и недостатках, как и Столыпин, не был предателем России и Русского народа, поэтому в отличие от ряда других представителей дома Романовых и элиты Российской империи ему не позволили окончить свой век в роскоши, в Европе. Николая и его семью жестоко убили, как врага «мирового закулисья».

Источники :
Бородин А. П. Столыпин. Реформы во имя России. 2004.
Дорофеев В. Э. Сталинизм: народная монархия. М., 2006.
http://www.stolypin.ru/publications/?ELEMENT_ID=485

Император, его дочери и приближенные министры, Столыпин в их числе, присутствовал на спектакле «Сказка о царе Салтане» в городском театре Киева. На тот момент у шефа охранного отделения Киева была информация о том, что в город прибыла террористка с целью совершить нападение на высокопоставленного чиновника, а возможно и на самого царя . Данная информация была получена от Богрова . Во время второго антракта спектакля «Сказка о царе Салтане », Столыпин разговаривал у барьера оркестровой ямы с министром двора бароном В. Б. Фредериксом и земельным магнатом графом И. Потоцким. Неожиданно к Петру Столыпину приблизился Богров и выстрелил из браунинга дважды: первая пуля попала в руку, вторая в живот, задев печень. От мгновенной смерти Столыпина спас крест Св. Владимира . Раздробив его, пуля изменила прямое направление в сердце. Этой пулей оказались пробиты грудная клетка, плевра, грудобрюшная преграда и печень. После ранения Столыпин перекрестил царя, тяжело опустился в кресло и ясно и отчетливо, голосом, слышным находившимся недалеко от него, произнес: «Счастлив умереть за Царя» .

Архивист Ольга Эдельман приводит фрагмент из перлюстрированного письма из Парижа , от политэмигранта, к ссыльной в Иркутскую губернию, сентябрь 1911 г.: «Сообщу, как мы пережили сообщение о покушении на Столыпина. […] Публика страшно разволновалась: эс-эры закрыли свою читалку, в с. д.-ской же был прибит огромный плакат с извещением о радостном событии. Слух о выздоровлении Столыпина заставил здешний орган синдикалистов “Bataille Syndikaliste” озаглавить свою статью: “Несчастье. Столыпин, кажется, опять не издохнет…” Смерть же Столыпина произвела очень хорошее впечатление на всех, хотя с. р. сегодня (спустя 8 дней после покушения) официально заявляют, что Богров действовал без санкции какой-либо партийной с. р. организации» .

Смерть Столыпина

9 сентября Столыпин был погребён в Киево-Печерской лавре . Трапезная церковь, где проходило отпевание , была заставлена венками с национальными лентами, собралось Правительство, представители армии и флота и всех гражданских ведомств, многие члены Государственного совета , депутаты Государственной думы , а также приехало более сотни крестьян из ближайших деревень.

Надгробие с могилы Столыпина в начале 1960-х годов было снято и долгие годы сохранялось в колокольне на Дальних пещерах. Место могилы было заасфальтировано. Надгробие восстановлено на прежнем месте в 1989 году , при содействии И. Глазунова .

Увековечение памяти

Памятник Столыпину в Киеве. Снесён в 1917 г.

7 сентября некоторые депутаты Государственной думы и члены местного земства предложили поставить Столыпину памятник в Киеве. Собирать средства решили пожертвованиями. Пожертвования потекли столь обильно, что буквально через три дня в одном Киеве была собрана сумма, которая могла покрыть расходы на памятник. Через год, 6 сентября 1912 г., на площади возле Городской думы, на Крещатике в торжественной обстановке был открыт памятник. Столыпин был изображен говорящим речь, на камне высечены сказанные им слова: «Вам нужны великие потрясения - нам нужна Великая Россия», а на передней стороне пьедестала памятника была надпись: «Петру Аркадьевичу Столыпину - русскіе люди».

Снесён 16 (29) марта 1917 года, через две недели после Февральской революции .

Обитое красным бархатом кресло номер 17 второго ряда партера Киевского городского театра, возле которого убили Столыпина, в настоящий момент находится в Музее истории МВД в Киеве.

Улица Маловладимирская, где умер Столыпин, была переименована в Столыпинскую. На протяжении XX века эту улицу переименовывали ещё шесть раз, сейчас она называется улица Олеся Гончара .

Расследование

Ещё в студенческие годы Богров был замешан в революционной деятельности, несколько раз был арестован, но быстро получал освобождение, благодаря влиянию своего отца, вхожего в высшие городские круги. В разгар мятежных волнений в Киеве состоял членом Революционного совета студенческих представителей и одновременно вёл агентурную работу. По свидетельству начальника охранного отделения Кулябко, Богров выдал много революционеров, предупредил террористические акты и тем заслужил доверие .

Прямо из театра Богров был отправлен в киевскую крепость «Косой Капонир», где был заключён в одиночную камеру .

При его появлении 16 августа «Стёпа» […] заявил мне, что моя провокация безусловно и окончательно установлена […] и что решено о всех собранных фактах довести до сведения общества […] Когда я стал оспаривать достоверность парижских сведений и компетентность партийного суда, «Стёпа» заявил мне, что реабилитировать себя я могу только одним способом, а именно - путём совершения какого-либо террористического акта. […] Буду ли я стрелять в Столыпина или в кого-либо другого, я не знал, но окончательно остановился на Столыпине уже в театре .

История этого чрезвычайного дела до сих пор таит массу неясностей. Ни одна политическая партия не взяла на себя ответственность за это убийство. Самая распространённая версия была такова: агент охранки после разоблачения революционерами был вынужден пойти на убийство Столыпина. Об этом также косвенно свидетельствуют попавшие в печать сведения о появлении в Киеве накануне убийства Троцкого .

Вместе с тем обстоятельства покушения говорят о том, что оно стало возможным благодаря халатности охранки, которая сродни злому умыслу .

По одной из версий, покушение было организовано при помощи охранного отделения. На это указывают многие факты, например, билет в театр был выдан Богрову начальником Киевского охранного отделения Н. Н. Кулябко с согласия П. Г. Курлова , А. И. Спиридовича и М. Н. Веригина, при этом к Богрову не было приставлено наблюдение.

По другой версии, Кулябко был введён в заблуждение Богровым: он рассказал ему, что вошёл в доверие к некому «Николаю Яковлевичу», который собирается совершить покушение на Столыпина, чтобы не вызвать подозрений у «Н. Я.» Богрову необходимо присутствовать на месте покушения. При этом со стороны Кулябко не было применено мер для проверки легенды Богрова . По воспоминаниям киевского губернатора Гирса , охрана Столыпина в городе была организована плохо .

Для расследования обстоятельств дела была назначена сенаторская ревизия , которую возглавил сенатор М. И. Трусевич . В начале 1912 года результаты комиссии, которые заняли 24 тома были переданы в Государственный совет. В докладе поднимался вопрос о «превышении и бездействии власти, имевшем весьма важные последствия» и назывались виновные - товарищ министра Курлов , вице-директор Веригин, заведующий дворцовой охраной Спиридович и начальник Киевского охранного отделения Кулябко. Бездействие выражалось в пассивном отношении к легенде, данной Богровым, которую никто не проверил, превышение власти - в том, что вопреки чётким циркулярам он был допущен на парадный спектакль. В результате данные лица были привлечены к предварительному следствию в качестве обвиняемых в преступном бездействии власти .

Руководство следствием было поручено сенатору Н. З. Шульгину. На следствии Курлов заявил, что «особого распоряжения Кулябку установить наблюдение за личностью самого Аленского (агентурный псевдоним Богрова) я не сделал, считая, что такой элементарный приём розыска не может быть упущен опытным начальником охранного отделения ».

В показаниях Кулябко приметно существенное обстоятельство: он отказывается от чрезвычайно важного показания. Сначала он заявил, что не может считать себя виновным в происшедшем несчастье, так как Богров был допущен в театр с ведома генерала Курлова. Затем он поменял показания, сказав, что «допустил в театр Богрова без ведома Курлова и специально просил именно эти показания считать действительными» . Причину такой перемены видели в письме найденном при обыске у супруги Кулябко, которая приходилась сестрой Спиридовичу. В нём содержалась угроза:

Если меня посадят на скамью подсудимых, тогда и я вспомню, что у меня жена и ребёнок, и отброшу я тогда всякую щепетильность и поставлю вопрос ребром о всей той конспирации, которую проводили относительно меня 1 сентября. Хотели сделать без меня, ну и сделали, неважно только вышло .

Неожиданно в начале 1913 года дело было закрыто по поручению Николая II .

Общественное отношение к происшедшему было различным: от разочарования и досады до нескрываемого возмущения . Видный русский юрист и общественный деятель А. Ф. Кони по этому поводу писал:

Неоднократно предав Столыпина и поставив его в беззащитное положение по отношению к явным и тайным врагам, «обожаемый монарх» не нашёл возможным быть на похоронах убитого, но зато нашёл возможность прекратить дело о попустительстве убийцам .

Примечания

1. Протокол допроса подполковника Н.Н. Кулябко . сайт www.hrono.info (2.11.1911). Архивировано
2. Столыпин Петр Аркадьевич . сайт www.hrono.info. Архивировано
3. www.ruthenia.ru/logos/number/56/10.pdf
4. Тайна убийства Столыпина . сайт www.hrono.info. Архивировано из первоисточника 11 августа 2011. Проверено 26 января 2011.
5. Памятник П.А. СТОЛЫПИНУ . сайт "Вашъ Кіевъ". Архивировано из первоисточника 11 августа 2011. Проверено 30 января 2011.
6. Валерий ДРУЖБИНСКИЙ Сколько памятнику стоять? . газета "Зеркало недели" (02.05.2006). Архивировано из первоисточника 11 августа 2011. Проверено 30 января 2011.
7. Этот день в истории: В Киеве исчез памятник, спущен на воду «Метеор» . сайт for-ua.com. Архивировано из первоисточника 11 августа 2011. Проверено 30 января 2011.
8. Сидоровнин Геннадий Павлович Глава XVI. Убийца. Расследование // Пётр Аркадьевич Столыпин: Жизнь за Отечество: Жизнеописание (1862-1911). - М.:: Поколение, 2007. - С. 584-629. - 720 с. - 3000 экз. - ISBN 978-5-9763-0037-8
9. Ган Л. Убийство Столыпина // Исторический вестник . - 1914. - Т. 136. - С. 195-212.
10. А. Серебренников, Г. Сидоровнин Столыпин. Жизнь и смерть. - Саратов: Приволжское книжное издательство, 1991. - С. 162.
11. Билет Богрова в Киевский городской театр на спектакль . сайт rusarchives.ru. Архивировано из первоисточника 11 августа 2011. Проверено 30 января 2011.
12. Арон Аврех Глава VII. Выстрелы в Киеве. Банда четырёх . сайт scepsis.ru. Архивировано из первоисточника 11 августа 2011. Проверено 30 января 2011.
13. Протокол допроса киевского губернатора А.Ф. Гирса . сайт www.hrono.info (20.09.1911). Архивировано из первоисточника 11 августа 2011. Проверено 30 января 2011.
14. А. Серебренников Убийство Столыпина. Свидетельства и документы. - Нью-Йорк: Телекс, 1989. - С. 280.
15. Джанибекян В. Д. Тайна гибели Столыпина. - М.:: Бородино-Е, 2001. - С. 360-361.
16. Казарезов В. В. П. А. Столыпин: история и современность. - Новосибирск: "Рид", 1991. - С. 27.

Wikimedia Foundation . 2010 .