И в сиянье потонула. Анализ стихотворения «Неохотно и несмело» Тютчева

December 2nd, 2008 , 09:54 pm

Николай Лесков выделял «Захудалый род» из своих сочинений, просил издателей поскорей его напечатать: «Я люблю эту вещь больше «Соборян» и «Запечатленного ангела». Она зрелее тех и тщательно написана. Катков её ценил и хвалил, но в критике она не замечена и публикою прочитана мало… Это моя любимая вещь» (из писем А.С.Суворину).

Похоже, что так, и похоже, что время этой вещи пришло. Во всяком случае, такое большое количество наград, которые получила студия Женовача (http://www.sti.ru/zhen.php) за одноименный спектакль длительностью в 4 часа, свидетельствуют о том, что "театр духовного беспокойства" (по аналогии с послевоенным "кинематографом морального беспокойства" и постперестроечным "кинематографом духовного беспокойства") больше не элитарное направление (насколько нынешний театр вообще может быть неэлитарным).

Более того, театр становится не просто воцерковленной, но и проповедующей единицей измерения культуры. Проповедующей в рамках своего искусства, и таким образом освящающей его. Классическая русская (и не только) словесность, превращаемая в театральные постановки, конечно же, способствует этому безмерно.

Итак, "Захудалый род". Конечно, нужно его прочесть, если еще не. Более того - кроме первых двух в нем есть неоконченная третья часть (помнится, фоменки умудрились поставить на сцене второй том "Мертвых душ", который автор, как известно, сжег в печке), так вот эту третью часть нужно прочесть обязательно тоже. Спектакль поставлен по двум частям, и, кажется, именно так, как сам Лесков это видел - где-то смешно, где-то сложно, остро , приходится много думать (это в театре!), в зале темно, так что и плакать можно спокойно, если надо...

Героиня Лескова, княгина Протозанова ("строго содержащая уставы православной Церкви")... "не только не боялась свободомыслия в делах веры и совести, но даже любила откровенную духовную беседу с умными людьми и рассуждала смело. Владея чуткостью религиозного смысла, она имела истинное дерзновение веры и смотрела на противоречия ей без всякого страха. Она как будто даже считала их полезными.
- Если древо не будет колеблемо, - говорила она, - то оно крепких корней не пустит, в затишье деревья слабокоренны ".

Что ж такое - "захудание"? Да и вообще - "Род"? Кажется, что при внимательном прочтении этой саги становится понятнее, отчего истинный патриотизм есть чувство скорее трагическое, но впрочем такое... "печаль моя светла "... Эпиграфом к семейной хронике и постскриптумом к спектаклю - из Экклезиаста: "Род проходит и род приходит, земля же вовек пребывает"(I,4).

Вероятно, для Лескова много важного было в воспитании, о котором он, очевидно, сильно скорбел, и ставил часто во главу угла. О детях княгиня рассуждает с большой уверенностью: "... девочка в свой род не идет, она вырастет, замуж выйдет и своему дому только соседкой станет, а мальчики, сыновья... Это совсем другое дело: на них грядущее рода почиет; они должны все в своем поле созреть, один за одним Протозановы, и у всех перед глазами, на виду, честно свой век пройти, а потом, как снопы пшеницы, оспевшей во время свое, рядами лечь в скирдницу... Тут никому нельзя уступить, тут всякая ошибка в воспитании всему роду смерть".

Достаточно подробно (особенно в третьей части) хроника освещает проблему иссякания русского дворянства и извечного столкновения тех, кто "служит" и тех, кто "прислуживается". В этом смысле после распахивания европейских окон Петром Русь была обречена на все, что мы о ней знаем, и по сю пору, так как штольцы всегда в извесном смысле обойдут обломовых - так же, как граф Функендорф обошел Протозановых. Земля, действительно, вовек пребывает, и обладание землями стало для многих российских дворян вполне заменять собственно личное благородство. И с этим поворотом революция была уже только вопрос времени.

Сам Лесков выражается чрезвычайно изящно: "Нынче очень многие думают, что при крепостном праве почти совсем не нужно было иметь уменья хорошо вести свои дела, как будто и тогда у многих и очень многих дела не были в таком отчаянно дурном положении, что умные люди уже тогда предвидели в недалеком будущем неизбежное "захудание" родового поместного дворянства. Это зависело, конечно, от разных причин, между которыми, однако, самое главное место занимало неумение понимать своей пользы иначе, как в связи с пользою всеобщею, и прежде всего с материальным и нравственным благосостоянием крестьян".

В наши времена все эти размышления вновь приобретают характер притчи, и имеющей, и не имеющей отношение к политике.

"Меня барство испортило - я ему предалась и лучшее за ним проглядела" - к такому выводу пришла Протозанова. Но что есть барство или привычка для нас? На этот вопрос каждый зритель (читатель) ответит сам. Недавно один очень известный деятель культуры выразился примерно в таком смысле, что первую половину жизни человек работает на имя, а вторую - имя работает на него. Идея, надо признаться, несколько механическая, но в мире бомонда она, наверное, работает исправно... Кажется, что к подобным мыслителям обращено "пророческое" послание, оканчивающее повесть о "вечных" вопросах светского общества: "Поступай как знаешь - все равно будешь раскаиваться."

Однако что же есть то "лучшее", "выходящее за рамки всех картин", к которому приглядывается княгиня и вместе с ней создатели спектакля?

"А все-таки вы одну какую-нибудь власть уважаете? - Кажется, я мог бы уважать ту власть, которая вела бы дело к тому, чтобы себя упразднить и поставить вместо себя власть Божию".

И сказано это, скрее всего, вовсе не о политике...

Спектакли Сергея Женовача ужасно длинные. В девять вечера, когда у нормальных людей артисты на поклоны выходят, Женовач только к антракту добирается. На его спектакле поначалу чертыхаешься и время подгоняешь, но потом так втягиваешься, что в конце четвертого часа, когда Женовач почти добирается до развязки, уже жалеешь, что все вот-вот закончится.

Еще, когда смотришь спектакли Женовача, кажется, что это плевое дело, ты и сам бы мог такие спектакли ставить. Ни тебе в них выдумки, ни сложной игры мысли, ни аттракционов -в общем, ничего экстраординарного. Хотя таких стройных и ясных спектаклей пойди поищи - эта простота уже сама по себе вещь экстраординарная.

Потом в его спектаклях не бывает злодеев. Все у него более или менее прекрасные люди. Не без изъянов, не без странностей, но все же прекрасные. Если девушки - то подвижницы, пусть не красавицы, зато чистые сердцем. Если мальчики - то простодушные улыбчивые чудаки, почти юродивые. Писать или рассказывать про них очень сложно: то и дело сам в юродство скатываешься и ловишь себя на сюсюкании. Кто помнит его безразмерного «Идиота» в Театре на Малой Бронной, тот поймет. Исключения случаются, когда Женовач ставит спектакли с чужими актерами - в Художественном театре или в Малом. Но с прошлого года у Женовача снова появилась своя труппа - из числа выпускников его мастерской в РАТИ. Он и назвал-то свой новый театр по-идиотски просто: СТИ, то есть «Студия театрального искусства». У них в репертуаре четыре спектакля, по числу дипломных работ. В труппе - несовременные юноши, первым спектаклем которых были «Мальчики» по Достоевскому, и девушки с кудряшками а-ля Наташа Ростова (в кудряшках здесь почти все, включая пресс-секретаря). Нынешняя работа - первая, сделанная студентами в статусе актеров-профессионалов. Первую свою премьеру в сезоне они играют в то время, когда нормальные театры закрываются на лето.

Играют инсценировку романа Николая Лескова «Захудалый род» - сагу в двух частях и в четыре часа длиною, простую что по конструкции, что по замыслу. Само собой, она о прекрасных чудаках, которые, по мысли Женовача, есть соль земли.

За четыре часа Женовач не дает своим молодым актерам ни присесть, ни передохнуть: постоянный партнер Женовача, сценограф Александр Боровский, построил конструкцию с окнами, похожую на большую рамку для фотографий, даже не рамку, а иконостас, каких сейчас уже не делают. Встает в окне актер Андрей Шибаршин в кивере и эполетах, взмахивает саблей и замирает с блаженной улыбкой на устах; Дамир Исмагилов (другой постоянный партнер Женовача) как-то ловко подсвечивает его - вот и фотография Льва Львовича Протозанова. Актриса Анна Рудь, девушка с большим чистым лбом, стоит внизу в платье по моде середины девятнадцатого века и смотрит на него с любовью и печалью - это внучка Льва Львовича Вера Дмитриевна, от лица которой ведется повествование. Вера Дмитриевна рассказывает историю рода Протозановых, останавливаясь на княгине-бабушке (Мария Шашлова), гордой и доброй женщине строгих нравов и принципов. Сама княгиня живет в деревне, а дочь (Татьяна Волкова) отправляет в столичный пансион. Первая глава инсценировки называется «Старая княгиня и ее двор», и это длинная-предлинная экспозиция спектакля, введение в курс дела, художественная читка плюс минимум театра. Вторая озаглавлена «Старое старится - молодое растет», и в этой части театр - то есть действие, которым движет самая настоящая интрига, - и начинается. Против княгини Варвары Никаноровны интригуют ее собственная выросшая дочь и сосед, граф Функендорф (Григорий Служитель). Наша княгиня оскорблена, обижена, она ищет учителя сыновьям, чтоб хотя бы они выросли хорошими людьми. И находит Червева (Сергей Аброскин), святого педагога-бессребреника.

Кульминацией служит короткий разговор княгини с Червевым, и кто бы мог подумать, что диспут о власти мнимой и истинной может так цеплять за живое. Вы не поверите, но когда княгиня быстро-быстро говорит с Червевым о государстве и Божьем Царстве, ползала хлюпает носом. Потому что эта маленькая пигалица-актриса, так гордо державшая осанку весь спектакль, будто на самом деле старится и скукоживается на глазах. Что с ней в этот момент происходит - она и сама говорит: мол, чувствует себя упраздненной и уничтоженной. Но почти незаметно она эти вещи еще и играет - все в спектаклях Женовача происходит почти незаметно. Почти незаметно проходят четыре часа. Почти незаметно радиотеатр превращается в театр настоящий. Почти незаметно возникает музыка Григория Гоберника: не иллюстрация, не подсказка, что именно следует переживать в этот момент, - считай, действие ее и порождает.

Можно было бы порассуждать о том, что сам Женовач и его студенты с их театром, простым и ясным как белый день, - это и есть «захудалый род», уходящая театральная натура, которой так жалко, так жалко. Так оно и есть, только звучит это ужасно глупо: театр только родился, а его уже хоронить?

О способности помнить не нужно проявлять заботу – требуемое человеку останется в памяти, всё прочее выветрится. Как бы не хотел Лесков сохранить результаты литературной деятельности, часть из них заслужено осталась вне читательского интереса. “Захудалый род” не нравился издателям, и мало кем полностью усваивался, что Николай не желал принимать, позже восстановив объём написанного произведения полностью. Тем не менее, “Семейная хроника князей Протазановых. Из записок княжны В. Д. П.” ныне доступна каждому желающему с ней ознакомиться.

Случилось то давно, вероятно ещё при Екатерине, наводнившей страну дворянами новой волны. Приближенными к знати оказались люди без прошлого, взращенные мгновением и поставленные над к тому не успевшими подготовиться членами высшего общества Империи. Род Протазановых начал терять прежние позиции, пока окончательно не сошёл на нет. Чины и звания утратили присущие им значения, поскольку любой мог объявить себя графом и принимать полагающийся ему поэтому почёт и уважение.

Сам род Протазановых неизменно аморфен. Лескову показалось интереснее наполнить действие людьми из народа. Содержание произведения преображается, стоит Николаю припомнить детали жизни бывшего солдата Грайвороны, всюду считавшегося чужим: на Украине – он москаль, в России – хохол. Не щадила его и судьба, обезобразив лицо отметинами участия в боевых действиях. Теперь он имеет жалованье в три рубля и каждый день ему позволено выпивать по три стакана водки. Приняв образ юродивого, он станет шокировать каждым поступком, способный спокойно отрезать себе палец, если он оказался случайно повреждён.

Это основное, о чём следует говорить, берясь за знакомство с “Захудалым родом”. Дополнительно извлекать сведения из сюжета не требуется, итак Лесковым сказано лишнее, никак не способствуя возможности сделать дополнительные выводы, либо вынести определённое суждение. Если Николай задумывал найти ответвление от сюжета, развив его на уже созданном материале, понять семейную хронику было бы проще. Но от начала до конца произведения не появилось критически важной сюжетной линии. Не вышла и история про захудалый род.

Некая княжна пишет воспоминания. Кажущееся ей нужным – таковым не является. К этому не следует относиться с определёнными ожиданиями. Выбранная форма построения диалога с читателем заранее объясняет, насколько бесполезно стремиться найти в подобном тексте назидательный момент. На страницах только рассказ заинтересованного человека, рассказавшего о том, к чему у него лежала душа.

Княжне больно говорить о роде Протазановых. Случившееся нельзя исправить. Слава прошлого померкла. Перестали иметь значение мысли и поступки, уступив место всему остальными, к чему следует относиться с чувством неоднозначности. Сей подход к былому может не понравиться читателю, собравшемуся ознакомиться с беллетристикой, не уступающей по многоплановости “Очарованному страннику”. Придётся пересмотреть отношение к творчеству Лескова, способного отвлекаться и концентрировать внимание на отличающихся друг от друга произведениях.

Требовалось следить за происходившими в Империи изменениями. Писатели-современники не уставали говорить о проблеме мельчающего дворянства, ставшей окончательно очевидной после отмены крепостного права. Протазановы могли не перенести этот удар, но то стало последней точкой в их существовании, тогда как к тому всё шло на протяжении последних ста лет. Для Лескова это было излишне очевидным, чтобы ещё раз сказать и без того понятное наблюдение. Не было нужды заканчивать произведение, чего от Николая и не ждали. Кому необходимо объяснение, пусть таковым сочтут усталость читателя от обсуждения теряющих актуальность тем. Россия продвигалась по пути реформ, и не захудалым родам иметь вес в таком государстве.

Дополнительные метки: лесков захудалый род критика, анализ, отзывы, рецензия, книга, Nikolai Leskov A Decayed Family analysis, review, book, content

Данное произведение вы можете приобрести в следующих интернет-магазинах:
Ozon

Это тоже может вас заинтересовать:
–

«Неохотно и несмело» Федор Тютчев

Неохотно и несмело
Солнце смотрит на поля.
Чу, за тучей прогремело,
Принахмурилась земля.

Ветра теплого порывы,
Дальный гром и дождь порой.
Зеленеющие нивы
Зеленее под грозой.

Вот пробилась из-за тучи
Синей молнии струя -

Пламень белый и летучий
Окаймил ее края.

Чаще капли дождевые,
Вихрем пыль летит с полей,
И раскаты громовые
Всё сердитей и смелей.

Солнце раз еще взглянуло
Исподлобья на поля -
И в сиянье потонула
Вся смятенная земля.

Анализ стихотворения Тютчева «Неохотно и несмело»

Пейзажная лирика Федора Тютчева весьма богата и разнообразна. Являясь сторонником романтизма, поэт считает, что чувства и ощущения имеют гораздо более важное значение, чем их материальные проявления. Иными словами, намного лучше самому любить, чем быть любимым. И, бесспорно, куда как более важно уметь замечать изящество окружающего мира, который безупречен в своем совершенстве.

Не секрет, что одним из излюбленных явлений природы Федора Тютчева является гроза, которая в его творчестве символизирует молодость и беззаботность, а с философской точки зрения приносит духовное очищение . Предвкушение грозы – тот краткий миг, когда человек, умеющий остро чувствовать прекрасное, испытывает подлинный восторг. Вместе с ожиданием очищения приходит понимание того, что все происходящее является неизбежным. И в этой фатальности есть свое очарование, противостоять которому так же бессмысленно, как и пытаться повернуть время вспять.

Стихотворение «Неохотно и несмело», написанное Федором Тютчевым в 1849 году, с присущей поэту скрупулезностью и образностью передает миг перед грозой, когда природа затихает и преображается. Солнце выглядывает из-за туч, земля «принахмурилась», а «ветра теплого порывы» мягко поглаживают «зеленеющие нивы».

Используя богатство и многообразие русского языка, поэту удается с особым колоритом передать надвигающуюся грозу. В простой по построению фразе «чу, за тучей прогремело», слышится вся гамма звуков, которые сопровождают раскаты грома. Однако звучат они не угрожающе, и природа словно бы понимает, что ничего страшного не произойдет. Даже молодая пшеница становится гораздо «зеленее под грозой», будто бы показывает всем своим видом, что предстоящий дождь является для нее настоящим праздником неги и плодородия.

С особым мастерством Федор Тютчев изобразил молнию, которая синим огненным лучом разрывает небо напополам. Эта фантастическая картина на фоне общего спокойствия и безмятежности окружающего мира словно бы переносит читателя в мир мифов и суеверий, заставляя напомнить о том, что когда-то люди поклонялись молнии, как божеству, наделяя ее способностью выбирать себе жертву среди людей, какая их за грехи. Однако поэт в стихотворении представил небесную властительницу благосклонной и милостивой. Она выступает не в роли судьи, а в качестве предвестницы грозы, неся с собой бесценный дар в виде теплого летнего дождя, которому предстоит умыть землю и напоить ее волшебным эликсиром жизни.

Его капли становятся все тяжелее, падая чаще и чаще. Они как будто бы наводят порядок на уставшей и обожженной солнцем земле, и благодаря этой небесной «уборке» видно, как «вихрем пыль летит с полей». При этом раскаты грома становятся более гулкими и сердитыми, словно подгоняют небесную царицу, заставляя ее как можно быстрее закончить свою нехитрую работу. Однако гроза не торопится, и природа, застывшая в ее ожидании, превращается в заколдованное царство, оживить которое в состоянии лишь проливной дождь.

Поэту не чужды метафоры, поэтому он наделяет солнце человеческими качествами . На время уступив бразды правления грозе, оно «исподлобья» выглядывает, прячась за темными тучами, наблюдая за тем, как хозяйничает одна из его служанок. И этот последний солнечный луч, коснувшийся «смятенной земли», является напоминанием о том, что пройдет совсем немного времени, и небесное светило вновь займет свое почетное место на облачном троне, благосклонно и слегка насмешливо взирая на обновленный мир, наполненный свежестью и чистотой после прошедшей грозы.