М твен мои часы краткое содержание. Литературная минутка

Мои прекрасные новые часы полтора года шли не отставая и не спеша. Они ни разу не останавливались и не портились за все это время. Я начал считать их величайшим авторитетом по части указания времени и рассматривал их анатомическое строение и конституцию как несокрушимые. Но в конце концов я как-то забыл завести их на ночь. Я очень расстроился, так как всеми признано, что это плохая примета. Но скоро я успокоился снова, поставил часы наугад и постарался отогнать от себя всякие дурные предчувствия.

На другой день я зашел в лучший часовой магазин, чтобы мне поставили часы по точному времени, и сам глава фирмы взял их у меня из рук и приступил к осмотру. После небольшой паузы он сказал: «Часы опаздывают на четыре минуты – надо передвинуть регулятор». Я хотел было остановить его, сказать, что часы до сих пор шли очень правильно. Так нет же, этот капустный кочан не желал ничего слушать, он видел только одно – что мои часы опаздывают на четыре минуты и, следовательно, надо передвинуть регулятор; и вот, пока я в тревоге плясал вокруг него, умоляя не трогать мои часы, он невозмутимо и безжалостно совершил это черное дело. Мои часы начали спешить. С каждым днем они все больше и больше уходили вперед. Через неделю они спешили как в лихорадке, и пульс у них доходил до ста пятидесяти в тени. Через два месяца они оставили далеко позади все другие часы в городе и дней на тринадцать с лишним опередили календарь. Октябрьский листопад еще крутился в воздухе, а они уже радовались ноябрьскому снегу. Они торопили со взносом денег за квартиру, с уплатой по счетам; и это было так разорительно, что я под конец не выдержал и отнес их к часовщику. Он спросил, были ли часы когда-нибудь в починке. Я сказал, что нет, до сих пор не было никакой нужды чинить их. Глаза его сверкнули свирепой радостью, он набросился на часы, стремительно раскрыл их, ввинтил себе в глаз стаканчик из-под игральных костей и начал разглядывать механизм. Он сказал, что отрегулировать их мало, их надо, кроме того, почистить и смазать, и велел мне прийти через неделю. После чистки, смазки и всего прочего мои часы стали ходить так медленно, что их тиканье напоминало похоронный звон. Я начал опаздывать на поезда, пропускать деловые свидания, приходить не вовремя к обеду; три дня отсрочки мои часы растянули на четыре, и мои векселя были опротестованы. Я незаметно отстал от времени и очутился на прошлой неделе. Вскоре я понял, что один-одинешенек болтаюсь где-то посредине позапрошлой недели, а весь мир скрылся из виду далеко впереди. Я уже поймал себя на том, что в грудь мою закралось какое-то смутное влечение, нечто вроде товарищеских чувств к мумии фараона в музее и что мне хочется поболтать с этим фараоном, посплетничать на злободневные темы. Я опять пошел к часовщику. Он разобрал весь механизм у меня на глазах и сообщил, что корпус «вспучило». Он сказал, что в три дня берется их исправить. После этого часы в среднем работали довольно прилично, но только, если можно так выразиться, в конечном итоге. Полсуток они спешили изо всех сил и так кашляли, чихали, лаяли и фыркали, что я не слышал собственного голоса; и пока этот шум не прекращался, ни одни часы в Америке не могли за ними угнаться. Зато вторую половину суток они шли все медленнее и медленнее, и все часы, которые были ими оставлены позади, теперь догоняли их. И к концу суток они подходили к судейской трибуне как раз вовремя, так что, в общем, все было в порядке. В среднем они работали совсем неплохо, и никто не мог бы сказать, что они не выполняли свой долг или перестарались. Но неплохая в среднем работа не считается большим достоинством, когда дело идет о часах, и я понес их к другому часовщику. Тот сказал, что у них сломан шкворень. Я ответил, что очень этому рад, я боялся более серьезной поломки. По правде говоря, я понятия не имею, что такое шкворень, но нельзя же было показать постороннему человеку, что я совсем профан. Он починил шкворень, но если часы выиграли в этом отношении, то во всех других проиграли. Они то шли, то останавливались и стояли или шли сколько им заблагорассудится. И каждый раз, пускаясь в ход, они отдавали, как дедовское ружье. Я подложил на грудь ваты, но в конце концов не выдержал и через несколько дней отнес часы к новому часовщику. Он разобрал весь механизм на части и стал рассматривать их бренные останки в лупу, потом сказал, что, кажется, что-то неладно с волоском. Он исправил волосок и снова завел часы. Теперь они шли хорошо, если не считать, что без десяти минут десять стрелки сцеплялись вместе, как ножницы, и так, сцепившись, шли дальше. Сам царь Соломон не мог бы рассудить, сколько на этих часах времени, и мне пришлось опять нести их в починку. Часовщик сказал, что хрусталик погнулся и ходовая пружина не в порядке. Он заметил, кроме того, что кое-где в механизме нужно поставить заплаты, да недурно бы подкинуть и подошвы. Все это он сделал, и мои часы шли ничего себе, только время от времени внутри механизма что-то вдруг приходило в неистовое движение и начинало жужжать, как пчела, причем стрелки вращались с такой быстротой, что очертания их тускнели и циферблат был виден словно сквозь паутину. Весь суточный оборот они совершали минут в шесть или семь, потом со щелканьем останавливались. Как ни тяжело мне было, я опять пошел к новому часовщику и опять смотрел, как он разбирает механизм на части. Я решил подвергнуть часовщика строгому перекрестному допросу, так как дело становилось серьезным. Часы стоили двести долларов, починка обошлась мне тысячи в две-три. Дожидаясь результатов и глядя на часовщика, я узнал в нем старого знакомого – пароходного механика, да и механика-то не из важных. Он внимательно рассмотрел все детали механизма моих часов, точь-в-точь как делали другие часовщики, и так же уверенно произнес свой приговор. Он сказал:

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Марк Твен

(Поучительный рассказик )

Мои прекрасные новые часы полтора года шли не отставая и не спеша. Они ни разу не останавливались и не портились за все это время. Я начал считать их величайшим авторитетом по части указания времени и рассматривал их анатомическое строение и конституцию как несокрушимые. Но в конце концов я как-то забыл завести их на ночь. Я очень расстроился, так как всеми признано, что это плохая примета. Но скоро я успокоился снова, поставил часы наугад и постарался отогнать от себя всякие дурные предчувствия.

На другой день я зашел в лучший часовой магазин, чтобы мне поставили часы по точному времени, и сам глава фирмы взял их у меня из рук и приступил к осмотру. После небольшой паузы он сказал: «Часы опаздывают на четыре минуты – надо передвинуть регулятор». Я хотел было остановить его, сказать, что часы до сих пор шли очень правильно. Так нет же, этот капустный кочан не желал ничего слушать, он видел только одно – что мои часы опаздывают на четыре минуты и, следовательно, надо передвинуть регулятор; и вот, пока я в тревоге плясал вокруг него, умоляя не трогать мои часы, он невозмутимо и безжалостно совершил это черное дело. Мои часы начали спешить. С каждым днем они все больше и больше уходили вперед. Через неделю они спешили как в лихорадке, и пульс у них доходил до ста пятидесяти в тени. Через два месяца они оставили далеко позади все другие часы в городе и дней на тринадцать с лишним опередили календарь. Октябрьский листопад еще крутился в воздухе, а они уже радовались ноябрьскому снегу. Они торопили со взносом денег за квартиру, с уплатой по счетам; и это было так разорительно, что я под конец не выдержал и отнес их к часовщику. Он спросил, были ли часы когда-нибудь в починке. Я сказал, что нет, до сих пор не было никакой нужды чинить их. Глаза его сверкнули свирепой радостью, он набросился на часы, стремительно раскрыл их, ввинтил себе в глаз стаканчик из-под игральных костей и начал разглядывать механизм. Он сказал, что отрегулировать их мало, их надо, кроме того, почистить и смазать, и велел мне прийти через неделю. После чистки, смазки и всего прочего мои часы стали ходить так медленно, что их тиканье напоминало похоронный звон. Я начал опаздывать на поезда, пропускать деловые свидания, приходить не вовремя к обеду; три дня отсрочки мои часы растянули на четыре, и мои векселя были опротестованы. Я незаметно отстал от времени и очутился на прошлой неделе. Вскоре я понял, что один-одинешенек бо

конец ознакомительного фрагмента

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Марк Твен
Мои часы
(Поучительный рассказик)

Мои прекрасные новые часы полтора года шли не отставая и не спеша. Они ни разу не останавливались и не портились за все это время. Я начал считать их величайшим авторитетом по части указания времени и рассматривал их анатомическое строение и конституцию как несокрушимые. Но в конце концов я как-то забыл завести их на ночь. Я очень расстроился, так как всеми признано, что это плохая примета. Но скоро я успокоился снова, поставил часы наугад и постарался отогнать от себя всякие дурные предчувствия.

На другой день я зашел в лучший часовой магазин, чтобы мне поставили часы по точному времени, и сам глава фирмы взял их у меня из рук и приступил к осмотру. После небольшой паузы он сказал: «Часы опаздывают на четыре минуты – надо передвинуть регулятор». Я хотел было остановить его, сказать, что часы до сих пор шли очень правильно. Так нет же, этот капустный кочан не желал ничего слушать, он видел только одно – что мои часы опаздывают на четыре минуты и, следовательно, надо передвинуть регулятор; и вот, пока я в тревоге плясал вокруг него, умоляя не трогать мои часы, он невозмутимо и безжалостно совершил это черное дело. Мои часы начали спешить. С каждым днем они все больше

конец ознакомительного фрагмента

МОИ ЧАСЫ (Небольшая, но поучительная история)

Мои прекрасные новые часы шли в продолжении полутора лет, никогда не отставая и никогда не забегая вперед: ни одна часть их механизма не портилась и ни разу они не останавливались. Я привык, наконец, считать их указания совершенно непогрешимыми, а их жизненную энергию и телесную структуру - вечными.

Но однажды вечером я забыл их завести. Я встревожился, как будто это было несомненным предвестником и предтечей какого-нибудь несчастья. Но мало-помалу настроение мое прояснилось; поставив часы на удачу, я заставил себя забыть о своих суеверных предчувствиях.

На другой же день я зашел в магазин первого попавшегося часовых дел мастера, чтобы поставить их совершенно точно. Владелец мастерской, взяв их у меня из рук, приготовился перестанавливать, но вдруг сказал:

Они отстают на четыре минуты, - надо продвинуть регулятор.

Я пробовал удержать его от этого, пробовал уверить, что ход часов безукоризнен, но всё напрасно: этот кочан в образе человека знал только одно, что «часы отстали на четыре минуты и что регулятор должен быть передвинут»; и он с спокойной суровостью совершил это гнусное дело, пока я боязливо вертелся вокруг него, умоляя оставить часы в покое. Мои часы начали спешить, и с каждым днем всё больше и больше. В первую же неделю их захватила сильнейшая лихорадка, так что температура достигла 150 градусов в тени. По прошествии двух месяцев они оставили далеко за собой все часы в городе, опередив на 13 дней общепринятый календарь. Они уже переживали ноябрь, любуясь его снежными хлопьями, между тем как ветер шелестел еще октябрьскими листьями. Они с такой разрушительной быстротой приближали сроки квартирной платы, годичные расчёты и тому подобные неприятности, что я не мог долее спокойно взирать на это.

Я снес их к часовых дел мастеру для проверки. Он спросил меня, не были ли они когда-нибудь в починке, но я ответил, что не были, так как никогда не нуждались ни в какой починке. Тогда в его взоре засветилось злобное удовольствие: поспешно открыв часы, он вставил в глаз небольшую лупу и стал рассматривал механизм, а затем объявил, что часы необходимо вычистить, смазать и, кроме того, проверить, - через неделю я их могу получить обратно.

После того как мои часы были вычищены, смазаны и проверены, они стали идти так медленно, что тикали на манер похоронного колокола. Я начал опаздывать на поезда, на деловые совещания и к своему обеду; мои часы, растянув три грационных дня в четыре, допустили опротестовать мой вексель; постепенно уплывая во вчерашний день, потом в позавчерашний, потом в протекшую неделю, я мало-помалу стал представлять себя единственным в мире существом, всё еще валандующимся в минувшей неделе, давно уже для всех канувшей в вечность. Не выжидая, пока я начну ощущать в себе нечто в роде товарищеского влечения к мумиям в музее, а равно желание обменяться с ними новостями, я опять отправился к часовых дел мастеру. В ожидании стоял я подле него, пока он совершенно разобрал часы и затем объявил, что цилиндр «распух», уверяя, что в три дня он может привести его опять к нормальному объему. После этой операции, часы в «среднем выводе» шли хорошо, но и только. В течение одной половины суток ими овладевала какая-то чисто человеческая свирепость, причем они так пыхтели, чихали, сопели и фыркали, что я сам, за всем этим шумом, не мог уловить собственных мыслей; и пока это продолжалось, во всей стране не было часов, которые могли бы поспеть за ними в этой бешеной скачке. Затем, во вторую часть суток они начинали отставать и убивали на это как раз столько времени, что все часы, которые они раньше опередили, успевали их теперь опять нагнать. Таким образом, по прошествии 24 часов, они, в заключении, снова показывали совершенно точное время, и, стало быть «в среднем выводе» шли вполне правильно, так что никто не имел бы права сказать, что они исполнили больше или меньше своей прямой обязанности. Но правильное «среднее время» составляет в часах еще довольно подозрительную добродетель, и потому я снес их к новому мастеру. Он сказал, что лопнула пружина. Я сказал, что очень рад, что не случилось ничего хуже. По правде говоря, я не имел никакого понятия о часовой пружине, но мне не хотелось казаться несведущим перед посторонним. Он исправил пружину, но, выиграв в одном отношении, часы потеряли в другом. Они немножко шли, а потом немножко стояли, потом опять немножко шли и т. д., причем промежуточные периоды выбирались ими по собственному усмотрению. И каждый раз перед тем, как они собирались пойти, следовал толчек, как бы от мушкета. Несколько дней я подкладывал себе на грудь вату, но, в конце концов, понес часы к другому мастеру. Он расчленил их на маленькие отдельные кусочки и, ворочая эти обломки под своим стеклом, сказал, что, кажется, всё дело «в колесе». Он исправил его и часы опять пошли. Теперь они отлично делали свое дело, за исключением того, что чрез каждые 10 минут стрелки сходились вместе, в виде ножниц, и с этого момента продолжали маршировать уже сообща. Самый мудрый человек в мире не мог бы определить по точному, измерителю времени, который теперь час, и потому я вновь отправился отдать их в починку.

Этот индивид объяснил мне, что «кристал согнулся и покривилась спираль». Кроме того, он полагал, что часть механизма нужно бы вообще сделать заново. Он устроил всё это и часы мои работали совершенно безупречно, за исключением только того, что иногда, протрудившись безмятежно часов восемь, они вдруг начинали шуметь всеми своими внутренностями и жужжать наподобие пчелы, а стрелки принимались вращаться так быстро, что приходилось положительно сомневаться в их индивидуальности: они представлялись на циферблате как бы тончайшей паутиной. В 6 или 7 минут проделывали они 24 часа и затем с треском останавливались.

С тяжелым сердцем отправился я вновь к мастеру и, присматриваясь, как он разбирал часы, приготовлялся сделать ему строжайший допрос под присягой, так как дело становилось положительно серьезным. Часы, при покупке, стоили мне 200 долларов, а за починку их мне пришлось уже заплатить всего две или три тысячи долларов. Ожидая и присматриваясь, я вдруг узнал в часовых дел мастере старого знакомого, - бывшего пароходного машиниста, и притом не из числа хороших.

Заботливо исследовав все части часов точно также, как это проделывали и все другие мастера, он с такой же самоуверенностью объявил свое решение.

Он сказал:

«Они слишком много поддают пару, винтовой ход надо бы умерить посредством предохранительного клапана».

Но тут я ему на месте раскроил череп и принял на свой счет его похороны.

Мой дядя Вильям (ныне, к сожалению, покойник!) имел обыкновение говорить, что хорошая лошадь остается хорошей лошадью, пока она не взбесилась, и хорошие часы остаются хорошими часами, пока они не попадут в пальцы часовых дел мастеров. И при этом он удивленно спрашивал: а что бы сталось тогда со всеми котельщиками, ружейниками, сапожниками и кузнецами, у которых дела пошли плохо? Но на это ему никто никогда не мог ответить.

Марк Твен

(Поучительный рассказик)

Мои прекрасные новые часы полтора года шли не отставая и не спеша. Они ни разу не останавливались и не портились за все это время. Я начал считать их величайшим авторитетом по части указания времени и рассматривал их анатомическое строение и конституцию как несокрушимые. Но в конце концов я как-то забыл завести их на ночь. Я очень расстроился, так как всеми признано, что это плохая примета. Но скоро я успокоился снова, поставил часы наугад и постарался отогнать от себя всякие дурные предчувствия.

На другой день я зашел в лучший часовой магазин, чтобы мне поставили часы по точному времени, и сам глава фирмы взял их у меня из рук и приступил к осмотру. После небольшой паузы он сказал: «Часы опаздывают на четыре минуты – надо передвинуть регулятор». Я хотел было остановить его, сказать, что часы до сих пор шли очень правильно. Так нет же, этот капустный кочан не желал ничего слушать, он видел только одно – что мои часы опаздывают на четыре минуты и, следовательно, надо передвинуть регулятор; и вот, пока я в тревоге плясал вокруг него, умоляя не трогать мои часы, он невозмутимо и безжалостно совершил это черное дело. Мои часы начали спешить. С каждым днем они все больше и больше уходили вперед. Через неделю они спешили как в лихорадке, и пульс у них доходил до ста пятидесяти в тени. Через два месяца они оставили далеко позади все другие часы в городе и дней на тринадцать с лишним опередили календарь. Октябрьский листопад еще крутился в воздухе, а они уже радовались ноябрьскому снегу. Они торопили со взносом денег за квартиру, с уплатой по счетам; и это было так разорительно, что я под конец не выдержал и отнес их к часовщику. Он спросил, были ли часы когда-нибудь в починке. Я сказал, что нет, до сих пор не было никакой нужды чинить их. Глаза его сверкнули свирепой радостью, он набросился на часы, стремительно раскрыл их, ввинтил себе в глаз стаканчик из-под игральных костей и начал разглядывать механизм. Он сказал, что отрегулировать их мало, их надо, кроме того, почистить и смазать, и велел мне прийти через неделю. После чистки, смазки и всего прочего мои часы стали ходить так медленно, что их тиканье напоминало похоронный звон. Я начал опаздывать на поезда, пропускать деловые свидания, приходить не вовремя к обеду; три дня отсрочки мои часы растянули на четыре, и мои векселя были опротестованы. Я незаметно отстал от времени и очутился на прошлой неделе. Вскоре я понял, что один-одинешенек болтаюсь где-то посредине позапрошлой недели, а весь мир скрылся из виду далеко впереди. Я уже поймал себя на том, что в грудь мою закралось какое-то смутное влечение, нечто вроде товарищеских чувств к мумии фараона в музее, и что мне хочется поболтать с этим фараоном, посплетничать на злободневные темы. Я опять пошел к часовщику. Он разобрал весь механизм у меня на глазах и сообщил, что корпус «вспучило» Он сказал, что в три дня берется их исправить. После этого часы в среднем работали довольно прилично но только, если можно так выразиться, в конечном итоге. Полсуток они спешили изо всех сил и так кашляли, чихали, лаяли и фыркали, что я не слышал собственного голоса; и пока этот шум не прекращался ни одни часы в Америке не могли за ними угнаться. Зато вторую половину суток они шли все медленнее и медленнее, и все часы, которые были ими оставлены позади теперь догоняли их, И к концу суток они подходили к судейской трибуне как раз вовремя, так что, в общем, все было в порядке. В среднем они работали совсем неплохо, и никто не мог бы сказать, что они не выполняли свой долг или перестарались. Но неплохая в среднем работа не считается большим достоинством, когда дело идет о часах, и я понес их к другому часовщику. Тот сказал, что у них сломан шкворень. Я ответил, что очень этому рад, я боялся более серьезной поломки. По правде говоря, я понятия не имею, что такое шкворень, но нельзя же было показать постороннему человеку, что я совсем профан. Он починил шкворень, но если часы выиграли в этом отношении, то во всех других проиграли. Они то шли, то останавливались и стояли или шли сколько им заблагорассудится. И каждый раз, пускаясь в ход, они отдавали, как дедовское ружье. Я подложил на грудь ваты, но в конце концов не выдержал и через несколько дней отнес часы к новому часовщику. Он разобрал весь механизм на части и стал рассматривать их бренные останки в лупу, потом сказал, что, кажется, что-то неладно с волоском. Он исправил волосок и снова завел часы. Теперь они шли хорошо, если не считать, что без десяти минут десять стрелки сцеплялись вместе, как ножницы, и так, сцепившись, шли дальше. Сам царь Соломон не мог бы рассудить, сколько на этих часах времени, и мне пришлось опять нести их в починку. Часовщик сказал, что хрусталик погнулся и ходовая пружина не в порядке. Он заметил, кроме того, что кое-где в механизме нужно поставить заплаты, да недурно бы подкинуть и подошвы. Все это он сделал, и мои часы шли ничего себе, только время от времени внутри механизма что-то вдруг приходило в неистовое движение и начинало жужжать, как пчела, причем стрелки вращались с такой быстротой, что очертания их тускнели и циферблат был виден словно сквозь паутину. Весь суточный оборот они совершали минут в шесть или семь, потом со щелканьем останавливались. Как ни тяжело мне было, я опять пошел к новому часовщику и опять смотрел, как он разбирает механизм на части. Я решил подвергнуть часовщика строгому перекрестному допросу, так как дело становилось серьезным. Часы стоили двести долларов, починка обошлась мне тысячи в две-три. Дожидаясь результатов и глядя на часовщика, я узнал в нем старого знакомого – пароходного механика, да и механика-то не из важных. Он внимательно рассмотрел все детали механизма моих часов, точь-в-точь как делали другие часовщики, и так же уверенно произнес свой приговор. Он сказал:

– Придется спустить в них пары: надо бы навинтить еще одну гайку на предохранительный клапан!

Я раскроил ему череп и похоронил на свой счет. Мой дядя Уильям (теперь, увы, покойный) говаривал, что хороший конь хорош до тех пор, пока не закусил удила, а хорошие часы – пока не побывали в починке. Он все допытывался, куда деваются неудавшиеся паяльщики, оружейники, сапожники, механики и кузнецы, но никто так и не мог ему этого объяснить.