Нечаянный случай всех нас изумил. Пушкин александр сергеевич

Ф.М. Достоевский – классик русской литературы, произведения которого всегда затрагивают тему взаимоотношений человека и окружающего его мира, тему внутренних сомнений, переживаний, главенства любви над всеми другими чувствами и законами.

Именно об этом и повесть «Белые ночи». Если вы хотите узнать сюжет рассказа, но у вас нет времени ознакомиться с ним подробно, прочтите «Белые ночи» в сокращении, представленном в нашей статье.

Ночь первая

Молодой человек, чиновник 26 лет, гуляет по любимым местам Санкт – Петербурга, предаваясь различным мечтам. Он не коренной петербуржец, приехал сюда восемь лет назад, он до сих пор живёт затворником и все его друзья – дома, которые встречают его на знакомых улицах.

Он придумывает истории их «жизни», «слушает» их жалобы и считает своими близкими, за судьбой которых ему нужно присматривать.

Незнакомые люди вызывают у Мечтателя подобные чувства – ему не нужно подходить и общаться с ними, юноша и так представляет обстоятельства чужой жизни, как бы проживает её вместо настоящих событий.

Но в эту прогулку молодой человек пребывает в расстроенных чувствах. Начался дачный период, и все горожане массово ринулись на дачу. Романтик ощущает себя брошенным и, только минуя городскую заставу, настроение его улучшается.

Вокруг природа, она радует глаз своим воскрешением после зимы. Юноша улыбается и в приподнятом настроении возвращается в город.

По дороге к дому, уже в десятом часу вечера, Герой замечает стоящую на мосту девушку. Проходя мимо, он слышит приглушённые всхлипы и хочет броситься на помощь.

Но смущается, а девушка, завидев его, быстрым шагом уходит прочь. Мечтатель следует за ней по другой стороне улицы. И вдруг замечает изрядно подвыпившего господина, намеревавшегося пристать к девушке. Чиновник бросается на защиту незнакомки и так происходит их встреча.

Девушка разрешает проводить себя домой и по дороге слушает странный рассказ молодого романтика, который признаётся, что никогда не общался с женщинами, так как слишком робок и может лишь мечтать об этом.

Девушка заинтригована и соглашается на следующую встречу. Молодой человек уходит к себе в комнату, думая, что не переживёт эту ночь в ожидании свидания.

Ночь вторая

На следующий вечер двое встречаются, и наш герой узнаёт, наконец, имя девушки – Настенька. Она обещает раскрыть ему причину своих слёз, но лишь только после того, как он расскажет ей свою историю. Молодой человек называет себя Мечтателем, жизнь которого наяву скучна и неинтересна.

Она вся проходит в его фантазиях – в историях о роковой страсти и пылкой любви. На деле же он опасается женщин, считает себя недостойным их, неловким чудаком. Людей он сторонится, ему ближе придуманные образы и даже неодушевлённые предметы.

Настенька поражена. «Неужели и в самом деле вы так прожили свою жизнь?» — спрашивает поражённая девушка. «Всю жизнь» признаётся наш герой с улыбкой.
Выслушав юношу, Настенька начинает свой рассказ.

История Настеньки

Она живёт с бабушкой, которой много лет, и она почти совсем слепа. К Настеньке бабушка относится с любовью, но строго. Для того, чтобы девушка не ушла на прогулку и не сотворила чего – то непотребного, бабушка пристёгивает внучку булавкой к подолу своего платья.

Вот и сидят они вдвоём целыми днями. Так и увидел её новый жилец, который снял комнату на втором этаже. Молодой человек зашёл к старухе уладить дела и заметил Настеньку, которая засмущалась своего положения до слёз.

После этого квартирант предложил Настеньке книги, чтобы она могла развлечь бабушку чтением вслух. Старуха согласилась, и девушка стала чаще видеться с молодым человеком. Вскоре тот пригласил внучку и бабушку в оперу. Постепенно девушка влюбилась.

Через некоторое время жилец стал собираться домой в Москву, так как время его командировки заканчивалось. Услышав эту новость, Настенька настолько расстроилась, что решила бежать вместе с ним.

Однако молодой человек отговорил её от этого опрометчивого шага, пообещав вернуться через год и забрать её у бабушки.

И вот прошёл год. Настенька была уверена, что её любимый вернулся в Петербург, но не даёт о себе знать. Именно из – за этого она и проливала слёзы на мосту.

Мечтателя потрясла история девушки – вот она, настоящая жизнь, тайная любовь, о которой он так грезил в своих мечтах. И он предлагает свои услуги.
Настенька пишет записку под диктовку Мечтателя, которую тот обещает передать её возлюбленному. Настенька с радостью соглашается принять помощь.

Ночь третья

Герой относит письмо общим знакомым. Именно к ним должен наведаться бывший постоялец по приезду в Петербург. Девушка с надеждой ждёт встречу, на которую приглашает и Мечтателя – ведь он принял такое участие в её судьбе.

Однако нашего героя это совсем не радует. Он понимает, что уже сам успел полюбить красавицу, и страшится предстоящей встречи. Но страхи его были напрасны – бывший жилец не пришёл.

Настенька огорчена и Мечтатель тут же бросается утешать её, уверяя, что жених просто ещё не пришёл и нужно подождать ещё день. Девушка верит в его слова и просит навестить знакомых ещё раз.

Ночь четвертая

Идёт дождь, но наш Герой всё равно пришёл на свидание, хотя девушка и предупреждала, что, в случае ненастья, не сможет прийти.

Встреча происходит лишь на следующий день. Но ответа от «жениха» так и нет. В этот раз Настенька уже не обижается. Она оскорблена и решает разлюбить своего милого, который совсем забыл о ней.

Тут Мечтатель решает признаться в своих чувствах. Настенька отвечает, что, хоть у неё ещё и не остыла старая любовь, но она может попробовать полюбить нового молодого человека. Окрылённый Герой уже строит планы на счастливое совместное будущее.

Пара гуляет по улице. Они веселы, часто смеются и собираются жить вместе в мезонине старой бабушки. Мечтатель счастлив. Но тут им встречается тот самый «бывший возлюбленный». Настенька тут же бросается в его объятия, забыв про все свои обещания.

«Я долго стоял и глядел им вслед…» — Мечтатель снова остался один.

Утро

Идёт дождь, и наш герой сидит в своей комнате. Он уныл, печален и у него болит голова. Вдруг раздаётся стук в дверь – это принесли письмо от Настеньки. В нём девушка извиняется за свою любовь к другому.

Она пишет, что понимает, как обидела Мечтателя, но и благодарит его за помощь и участие. Ведь у неё всё сложилось хорошо и через неделю она выходит замуж за своего возлюбленного.

Девушка просит не забывать её, она хочет дальнейшего общения и надеется, что Мечтатель станет хорошим другом её жениху.

Наш герой понимает, что его жизнь потеряла только что приобретённый смысл. Он смотрит на себя, свою комнату, на квартирную хозяйку – и всё ему кажется старым, ненужным и скучным.

Но он благодарен новой знакомой, которая пробудила его от этого сна, показала подлинные чувства. Он никогда не забудет Настеньку, ведь она подарила ему пусть на минуту, но настоящее счастье. И этого хватит на всю его оставшуюся жизнь.

Ознакомившись с кратким содержанием по главам романа Достоевского «Белые ночи», настоятельно рекомендуем прочитать этот прекрасный рассказ о любви, мечтах, дружбе и бескорыстии.

Полезное видео

    Похожие записи

Стрелялись мы.

Баратынский

Я поклялся застрелить его по праву дуэли (за ним остался еще мой выстрел).

Вечер на бивуаке

Мы стояли в местечке ***. Жизнь армейского офицера известна. Утром ученье, манеж; обед у полкового командира или в жидовском трактире; вечером пунш и карты. В *** не было ни одного открытого дома, ни одной невесты; мы собирались друг у друга, где, кроме своих мундиров, не видали ничего.

Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи военным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на молодые наши умы. Какая-то таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя. Некогда он служил в гусарах, и даже счастливо; никто не знал причины, побудившей его выйти в отставку и поселиться в бедном местечке, где жил он вместе и бедно и расточительно: ходил вечно пешком, в изношенном черном сюртуке, а держал открытый стол для всех офицеров нашего полка. Правда, обед его состоял из двух или трех блюд, изготовленных отставным солдатом, но шампанское лилось притом рекою. Никто не знал ни его состояния, ни его доходов, и никто не осмеливался о том его спрашивать. У него водились книги, большею частию военные, да романы. Он охотно давал их читать, никогда не требуя их назад; зато никогда не возвращал хозяину книги, им занятой. Главное упражнение его состояло в стрельбе из пистолета. Стены его комнаты были все источены пулями, все в скважинах, как соты пчелиные. Богатое собрание пистолетов было единственной роскошью бедной мазанки, где он жил. Искусство, до коего достиг он, было неимоверно, и если б он вызвался пулей сбить грушу с фуражки кого б то ни было, никто б в нашем полку не усумнился подставить ему своей головы. Разговор между нами касался часто поединков; Сильвио (так назову его) никогда в него не вмешивался. На вопрос, случалось ли ему драться, отвечал он сухо, что случалось, но в подробности не входил, и видно было, что таковые вопросы были ему неприятны. Мы полагали, что на совести его лежала какая-нибудь несчастная жертва его ужасного искусства. Впрочем, нам и в голову не приходило подозревать в нем что-нибудь похожее на робость. Есть люди, коих одна наружность удаляет таковые подозрения. Нечаянный случай всех нас изумил.

Однажды человек десять наших офицеров обедали у Сильвио. Пили по-обыкновенному, то есть очень много; после обеда стали мы уговаривать хозяина прометать нам банк. Долго он отказывался, ибо никогда почти не играл; наконец велел подать карты, высыпал на стол полсотни червонцев и сел метать. Мы окружили его, и игра завязалась. Сильвио имел обыкновение за игрою хранить совершенное молчание, никогда не спорил и не объяснялся. Если понтеру случалось обсчитаться, то он тотчас или доплачивал достальное, или записывал лишнее. Мы уж это знали и не мешали ему хозяйничать по-своему; но между нами находился офицер, недавно к нам переведенный. Он, играя тут же, в рассеянности загнул лишний угол. Сильвио взял мел и уравнял счет по своему обыкновению. Офицер, думая, что он ошибся, пустился в объяснения. Сильвио молча продолжал метать. Офицер, потеряв терпение, взял щетку и стер то, что казалось ему напрасно записанным. Сильвио взял мел и записал снова. Офицер, разгоряченный вином, игрою и смехом товарищей, почел себя жестоко обиженным и, в бешенстве схватив со стола медный шандал, пустил его в Сильвио, который едва успел отклониться от удара. Мы смутились. Сильвио встал, побледнев от злости, и с сверкающими глазами сказал: «Милостивый государь, извольте выйти, и благодарите бога, что это случилось у меня в доме».

Мы не сомневались в последствиях и полагали нового товарища уже убитым. Офицер вышел вон, сказав, что за обиду готов отвечать, как будет угодно господину банкомету. Игра продолжалась еще несколько минут; но чувствуя, что хозяину было не до игры, мы отстали один за другим и разбрелись по квартирам, толкуя о скорой ваканции.

На другой день в манеже мы спрашивали уже, жив ли еще бедный поручик, как сам он явился между нами; мы сделали ему тот же вопрос. Он отвечал, что об Сильвио он не имел еще никакого известия. Это нас удивило. Мы пошли к Сильвио и нашли его на дворе, сажающего пулю на пулю в туза, приклеенного к воротам. Он принял нас по-обыкновенному, ни слова не говоря о вчерашнем происшествии. Прошло три дня, поручик был еще жив. Мы с удивлением спрашивали: неужели Сильвио не будет драться? Сильвио не дрался. Он довольствовался очень легким объяснением и помирился.

Прозаический цикл «Повести Белкина» был написан А. С. Пушкиным в знаменитую «Болдинскую осень» 1830 года и затем издан анонимно. По возвращении из Болдина Пушкин ознакомил с «Повестями» Баратынского . «Баратынский ржёт и бьётся», – шутливо писал он вскоре после этого Плетнёву.

Этот пушкинский цикл состоит из предисловия («От издателя») и пяти повестей: «Выстрел», «Метель», «Гробовщик», «Станционный смотритель» и «Барышня-крестьянка».

Пушкин «Повести Белкина – От издателя»

В предисловии к циклу Пушкин говорит, что автором повестей якобы был ныне покойный молодой человек Иван Петрович Белкин, родившийся в селе Горюхине. После кончины родителей он оставил службу в егерском полку и вернулся в эту свою вотчину. Хозяйственных способностей вымышленный Белкин не имел и вскоре разорил имение. Зато он проявлял необычайную склонность к женскому полу, а также к слушанию и записи занятных жизненных историй. По словам Пушкина, Белкин умер в конце 1828 года от «простудной лихорадки, обратившейся в горячку». Повести же его теперь предлагаются читателям, как «памятник благородного образа мыслей и трогательного дружества».

Пушкин «Повести Белкина – Выстрел»

Сослуживцы по полку боготворят заводилу, буяна и искусного стрелка Сильвио. Но у него появляется соперник – новоопределившийся юноша-граф из богатой фамилии, который сильнее нравится женщинам и тратит больше денег на друзей. Соперничество между ними доходит до дуэли. Недруг пробивает своей пулей фуражку Сильвио всего на вершок ото лба, а потом становится под его пистолет, со спокойным презрением поедая черешню.

Взбешённый Сильвио отказывается стрелять прямо сейчас и выговаривает себе у противника право сделать выстрел в момент, который сам потом выберет. Несколько лет он горит мрачной мстительностью, выжидая минуты, когда графу не захочется умирать. Наконец Сильвио узнаёт: его соперник только что женился на прекрасной девушке. Он едет к графу в деревню и требует завершить неоконченную дуэль. Чтобы сильнее унизить противника, Сильвио разрешает и ему вторично стрелять.

Граф вновь промахивается, попадая в висящую на стене комнаты картину. На шум вбегает его молодая жена и падает Сильвио в ноги, умоляя не убивать мужа. Насладившись смятением и робостью соперника, Сильвио отказывается стрелять в него. Выходя, он делает выстрел в картину на стене – и метко попадает в след, оставленный пулей графа.

Пушкин. Выстрел. Аудиокнига

Пушкин «Повести Белкина – Метель»

Молодые дворяне, соседи по имениям, Маша и Владимир, любят друг друга. Но их браку препятствуют Машины родители. По предложению Владимира Маша решает ночью бежать из дома, чтобы съехаться со своим суженым в ближней церкви, обвенчаться там, а потом поставить отца и мать перед свершившимся фактом.

Бегство происходит зимой, в страшную метель. Маша и избранные Владимиром свидетели добираются до церкви, но сам он в густом снегу сбивается с дороги и оказывается совсем в другой стороне. У церкви, где ждёт жениха уже почти лишившаяся чувств невеста, останавливается по дороге в армию гусар. Спутав его с Владимиром, свидетели подтаскивают гусара к священнику. Лишь в конце церемонии пришедшая в сознание Маша сознаёт: она обвенчалась не с тем. Гусар же, поняв, что влип в неприятную историю, спешит уехать.

Но обряд уже совершён. Владимиру теперь нельзя жениться на Маше. С горя он уходит на войну 1812 с Наполеоном и погибает там. Обвенчанная с незнакомцем Маша несколько лет чуждается всех соискателей своей руки, пока её внимание не привлекает вернувшийся из похода в Европу кавалерист Бурмин. Бурмину очень нравится Маша, но он долго не решается приступить к решительному объяснению с ней. Наконец, в приливе откровенности он рассказывает ей о причине этого. Бурмин женат – он был тем самым гусаром, который раньше венчался с Машей церкви. Теперь он не узнаёт её. Маша открывает Бурмину истину, и он падает к её ногам.

Кинофильм по повести А. С. Пушкина «Метель», 1984

Пушкин «Повести Белкина – Гробовщик»

Московский сапожник-немец Готлиб Шульце приглашает соседа-гробовщика Адриана Прохорова к себе на серебряную свадьбу. На торжество собираются окрестные ремесленники. Во время попойки один из них предлагает выпить «за здоровье наших клиентов». Все гости тут же начинают смеяться над Адрианом, говоря, что и ему следует пить за здоровье своих мертвецов.

Адриан раньше собирался пригласить соседей к себе на новоселье, но теперь от обиды решает не делать этого. Вернувшись пьяным домой и ложась в постель, гробовщик говорит служанке, что лучше позовёт к себе тех, на кого работает: мертвецов православных.

Весь следующий день Адриан проводит на похоронах купчихи Трюхиной. При возвращении вечером домой он видит, как в его калитку входят несколько незнакомых людей. Зайдя в комнату, гробовщик обнаруживает: она полна мертвецами, которых прежде хоронили в его гробах. Все они радостно приветствуют Прохорова, а один скелет даже порывается обнять его. От страха гробовщик начинает кричать – и просыпается. Оказывается, что не только сцена с мертвецами, но и похороны Трюхиной пригрезились ему в хмельном сне после попойки у немца.

Станционный смотритель Самсон Вырин имеет от покойной жены дочь Дуню – девушку необычайной красоты. В неё влюбляется остановившийся раз на станции богатый гусар Минский. Притворившись больным, гусар остаётся у смотрителя несколько дней. За это время он близко сходится с Дуней и, уезжая, предлагает ей прокатиться вместе до церкви на окраине села.

Укатив с гусаром, Дуня не возвращается. Её безутешный отец узнаёт из подорожной, что Минский ехал в Петербург. Станционный смотритель отправляется в столицу, находит Минского и требует вернуть дочь. Но Минский уверяет, что Дуня уже отвыкла от своего прежнего бедного состояния и будет счастлива с ним. Вырина он прогоняет. Смотритель начинает следить гусаром, узнаёт дом, где живёт на деньги Минского Дуня, и пробивается в её комнату. Дуня, увидев отца, падает без чувств, а Минский опять выбрасывает его на улицу.

Не сумев добиться правды, смотритель возвращается на свою станцию, спивается и умирает. Через несколько лет соседи видят, как на его могилу приезжает богато одетая барыня с тремя маленькими детьми и долго лежит на кладбищенском холмике.

Пушкин «Повести Белкина – Барышня-крестьянка»

Враги-соседи, помещики Берестов и Муромский, не ездят друг к другу. В имение Берестова возвращается по окончании Московского университета красавец-сын Алексей. О пылком юноше судачат все соседние барышни. Желанием увидеть Алексея сгорает и дочь Муромского Лиза, но у неё нет возможности сделать это из-за вражды их отцов.

Шаловливая Лиза всё же находит способ осуществить свою мечту. Она переряжается в одежду крестьянки и идёт на заре в рощу на границе с поместьем Берестовых. Там её встречает охотящийся Алексей. Молодые люди очень нравятся друг другу. Они начинают часто встречаться. Барышня Лиза из стыдливости не открывает Алексею своего настоящего имени, называясь крестьянкой Муромских, Акулиной.

Тем временем, Берестов-старший однажды видит в лесу упавшего с лошади и ушибленного Муромского. Из дворянской учтивости он помогает ему добраться домой. После этого давнишняя вражда двух помещиков быстро заменяется дружбой. Муромский приглашает Берестова с сыном к себе домой. Не желая, чтобы Алексей узнал её во время этого визита, барышня Лиза донельзя гримирует себе лицо сурьмой и белилами, выряжается в старое, чудное платье, говорит только по-французски и нараспев. Алексей остаётся в неведении о том, кто она, и с удовольствием продолжает встречи с «крестьянкой Акулиной».

Берестов и Муромский, между тем, решают поженить своих детей. Страстно влюблённый в Акулину Алексей наотрез отказывается сочетаться браком с Лизой. Его отец с угрозами настаивает на этом. В страшном волнении Алексей без предупреждения едет к Муромскому – объясниться о невозможности женитьбы на его дочери. Но войдя в дом, он вдруг видит там свою «Акулину», одетую не по-крестьянски, а в платье барышни…

Стрелялись мы.

Баратынский

Я поклялся застрелить его по праву дуэли (за ним остался еще мой выстрел).

Вечер на бивуаке

I

Мы стояли в местечке ***. Жизнь армейского офицера известна. Утром ученье, манеж; обед у полкового командира или в жидовском трактире; вечером пунш и карты. В *** не было ни одного открытого дома, ни одной невесты; мы собирались друг у друга, где, кроме своих мундиров, не видали ничего.

Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи военным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на молодые наши умы. Какая-то таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя. Некогда он служил в гусарах, и даже счастливо; никто не знал причины, побудившей его выйти в отставку и поселиться в бедном местечке, где жил он вместе и бедно и расточительно: ходил вечно пешком, в изношенном черном сюртуке, а держал открытый стол для всех офицеров нашего полка. Правда, обед его состоял из двух или трех блюд, изготовленных отставным солдатом, но шампанское лилось притом рекою. Никто не знал ни его состояния, ни его доходов, и никто не осмеливался о том его спрашивать. У него водились книги, большею частию военные, да романы. Он охотно давал их читать, никогда не требуя их назад; зато никогда не возвращал хозяину книги, им занятой. Главное упражнение его состояло в стрельбе из пистолета. Стены его комнаты были все источены пулями, все в скважинах, как соты пчелиные. Богатое собрание пистолетов было единственной роскошью бедной мазанки, где он жил. Искусство, до коего достиг он, было неимоверно, и если б он вызвался пулей сбить грушу с фуражки кого б то ни было, никто б в нашем полку не усумнился подставить ему своей головы. Разговор между нами касался часто поединков; Сильвио (так назову его) никогда в него не вмешивался. На вопрос, случалось ли ему драться, отвечал он сухо, что случалось, но в подробности не входил, и видно было, что таковые вопросы были ему неприятны. Мы полагали, что на совести его лежала какая-нибудь несчастная жертва его ужасного искусства. Впрочем, нам и в голову не приходило подозревать в нем что-нибудь похожее на робость. Есть люди, коих одна наружность удаляет таковые подозрения. Нечаянный случай всех нас изумил.

Однажды человек десять наших офицеров обедали у Сильвио. Пили по-обыкновенному, то есть очень много; после обеда стали мы уговаривать хозяина прометать нам банк. Долго он отказывался, ибо никогда почти не играл; наконец велел подать карты, высыпал на стол полсотни червонцев и сел метать. Мы окружили его, и игра завязалась. Сильвио имел обыкновение за игрою хранить совершенное молчание, никогда не спорил и не объяснялся. Если понтеру случалось обсчитаться, то он тотчас или доплачивал достальное, или записывал лишнее. Мы уж это знали и не мешали ему хозяйничать по-своему; но между нами находился офицер, недавно к нам переведенный. Он, играя тут же, в рассеянности загнул лишний угол. Сильвио взял мел и уравнял счет по своему обыкновению. Офицер, думая, что он ошибся, пустился в объяснения. Сильвио молча продолжал метать. Офицер, потеряв терпение, взял щетку и стер то, что казалось ему напрасно записанным. Сильвио взял мел и записал снова. Офицер, разгоряченный вином, игрою и смехом товарищей, почел себя жестоко обиженным и, в бешенстве схватив со стола медный шандал, пустил его в Сильвио, который едва успел отклониться от удара. Мы смутились. Сильвио встал, побледнев от злости, и с сверкающими глазами сказал: «Милостивый государь, извольте выйти, и благодарите бога, что это случилось у меня в доме».

Мы не сомневались в последствиях и полагали нового товарища уже убитым. Офицер вышел вон, сказав, что за обиду готов отвечать, как будет угодно господину банкомету. Игра продолжалась еще несколько минут; но чувствуя, что хозяину было не до игры, мы отстали один за другим и разбрелись по квартирам, толкуя о скорой ваканции.

На другой день в манеже мы спрашивали уже, жив ли еще бедный поручик, как сам он явился между нами; мы сделали ему тот же вопрос. Он отвечал, что об Сильвио он не имел еще никакого известия. Это нас удивило. Мы пошли к Сильвио и нашли его на дворе, сажающего пулю на пулю в туза, приклеенного к воротам. Он принял нас по-обыкновенному, ни слова не говоря о вчерашнем происшествии. Прошло три дня, поручик был еще жив. Мы с удивлением спрашивали: неужели Сильвио не будет драться? Сильвио не дрался. Он довольствовался очень легким объяснением и помирился.

Это было чрезвычайно повредило ему во мнении молодежи. Недостаток смелости менее всего извиняется молодыми людьми, которые в храбрости обыкновенно видят верх человеческих достоинств и извинение всевозможных пороков. Однако ж мало-помалу все было забыто, и Сильвио снова приобрел прежнее свое влияние.

Один я уже не мог к нему приблизиться. Имея от природы романтическое воображение, я всех сильнее прежде сего был привязан к человеку, коего жизнь была загадкою и который казался мне героем таинственной какой-то повести. Он любил меня; по крайней мере со мной одним оставлял обыкновенное свое резкое злоречие и говорил о разных предметах с простодушием и необыкновенною приятностью. Но после несчастного вечера мысль, что честь его была замарана и не омыта по его собственной вине, эта мысль меня не покидала и мешала мне обходиться с ним по-прежнему; мне было совестно на него глядеть. Сильвио был слишком умен и опытен, чтобы этого не заметить и не угадывать тому причины. Казалось, это огорчало его; по крайней мере я заметил раза два в нем желание со мною объясниться; но я избегал таких случаев, и Сильвио от меня отступился. С тех пор видался я с ним только при товарищах, и прежние откровенные разговоры наши прекратились.

Рассеянные жители столицы не имеют понятия о многих впечатлениях, столь известных жителям деревень или городков, например об ожидании почтового дня: во вторник и пятницу полковая наша канцелярия бывала полна офицерами: кто ждал денег, кто письма, кто газет. Пакеты обыкновенно тут же распечатывались, новости сообщались, и канцелярия представляла картину самую оживленную. Сильвио получал письма, адресованные в наш полк, и обыкновенно тут же находился. Однажды подали ему пакет, с которого он сорвал печать с видом величайшего нетерпения. Пробегая письмо, глаза его сверкали. Офицеры, каждый занятый своими письмами, ничего не заметили. «Господа, – сказал им Сильвио, – обстоятельства требуют немедленного моего отсутствия; еду сегодня в ночь; надеюсь, что вы не откажетесь отобедать у меня в последний раз. Я жду и вас, – продолжал он, обратившись ко мне, – жду непременно». С сим словом он поспешно вышел; а мы, согласясь соединиться у Сильвио, разошлись каждый в свою сторону.

Я пришел к Сильвио в назначенное время и нашел у него почти весь полк. Все его добро было уже уложено; оставались одни голые, простреленные стены. Мы сели за стол; хозяин был чрезвычайно в духе, и скоро веселость его соделалась общею; пробки хлопали поминутно, стаканы пенились и шипели беспрестанно, и мы со всевозможным усердием желали отъезжающему доброго пути и всякого блага. Встали из-за стола уже поздно вечером. При разборе фуражек Сильвио, со всеми прощаясь, взял меня за руку и остановил в ту самую минуту, как собирался я выйти. «Мне нужно с вами поговорить», – сказал он тихо. Я остался.

Гости ушли; мы остались вдвоем, сели друг противу друга и молча закурили трубки. Сильвио был озабочен; не было уже и следов его судорожной веселости. Мрачная бледность, сверкающие глаза и густой дым, выходящий изо рту, придавали ему вид настоящего дьявола. Прошло несколько минут, и Сильвио прервал молчание.

– Может быть, мы никогда больше не увидимся, – сказал он мне, – перед разлукой я хотел с вами объясниться. Вы могли заметить, что я мало уважаю постороннее мнение; но я вас люблю и чувствую: мне было бы тягостно оставить в вашем уме несправедливое впечатление.

Он остановился и стал набивать выгоревшую свою трубку; я молчал, потупя глаза.

– Вам было странно, – продолжал он, – что я не требовал удовлетворения от этого пьяного сумасброда Р***. Вы согласитесь, что, имея право выбрать оружие, жизнь его была в моих руках, а моя почти безопасна: я мог бы приписать умеренность одному моему великодушию, но не хочу лгать. Если б я мог наказать Р***, не подвергая вовсе моей жизни, то я б ни за что не простил его.

Я смотрел на Сильвио с изумлением. Таковое признание совершенно смутило меня. Сильвио продолжал.

– Так точно: я не имею права подвергать себя смерти. Шесть лет тому назад я получил пощечину, и враг мой еще жив.

Любопытство мое сильно было возбуждено.

– Вы с ним не дрались? – спросил я. – Обстоятельства, верно, вас разлучили?

– Я с ним дрался, – отвечал Сильвио, – и вот памятник нашего поединка.

Сильвио встал и вынул из картона красную шапку с золотою кистью, с галуном (то, что французы называют bonnet de police [в полицейской шапке (фр.) ]); он ее надел; она была прострелена на вершок ото лба.

– Вы знаете, – продолжал Сильвио, – что я служил в *** гусарском полку. Характер мой вам известен: я привык первенствовать, но смолоду это было во мне страстию. В наше время буйство было в моде: я был первым буяном по армии. Мы хвастались пьянством: я перепил славного Бурцова, воспетого Денисом Давыдовым. Дуэли в нашем полку случались поминутно: я на всех бывал или свидетелем, или действующим лицом. Товарищи меня обожали, а полковые командиры, поминутно сменяемые, смотрели на меня, как на необходимое зло.

Я спокойно (или беспокойно) наслаждался моею славою, как определился к нам молодой человек богатой и знатной фамилии (не хочу назвать его). Отроду нe встречал счастливца столь блистательного! Вообразите себе молодость, ум, красоту, веселость самую бешеную, храбрость самую беспечную, громкое имя, деньги, которым не знал он счета и которые никогда у него не переводились, и представьте себе, какое действие должен был он произвести между нами. Первенство мое поколебалось. Обольщенный моею славою, он стал было искать моего дружества; но я принял его холодно, и он безо всякого сожаления от меня удалился. Я его возненавидел. Успехи его в полку и в обществе женщин приводили меня в совершенное отчаяние. Я стал искать с ним ссоры; на эпиграммы мои отвечал он эпиграммами, которые всегда казались мне неожиданнее и острее моих и которые, конечно, не в пример были веселее: он шутил, а я злобствовал. Наконец однажды на бале у польского помещика, видя его предметом внимания всех дам, и особенно самой хозяйки, бывшей со мною в связи, я сказал ему на ухо какую-то плоскую грубость. Он вспыхнул и дал мне пощечину. Мы бросились к саблям; дамы попадали в обморок; нас растащили, и в ту же ночь поехали мы драться.

Это было на рассвете. Я стоял на назначенном месте с моими тремя секундантами. С неизъяснимым нетерпением ожидал я моего противника. Весеннее солнце взошло, и жар уже наспевал. Я увидел его издали. Он шел пешком, с мундиром на сабле, сопровождаемый одним секундантом. Мы пошли к нему навстречу. Он приближался, держа фуражку, наполненную черешнями. Секунданты отмерили нам двенадцать шагов. Мне должно было стрелять первому, но волнение злобы во мне было столь сильно, что я не понадеялся на верность руки и, чтобы дать себе время остыть, уступал ему первый выстрел: противник мой не соглашался. Положили бросить жребий: первый нумер достался ему, вечному любимцу счастия. Он прицелился и прострелил мне фуражку. Очередь была за мною. Жизнь его наконец была в моих руках; я глядел на него жадно, стараясь уловить хотя бы одну тень беспокойства… Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня. Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит? Злобная мысль мелькнула в уме моем. Я опустил пистолет. «Вам, кажется, теперь не до смерти, – сказал я ему, – вы изволите завтракать; мне не хочется вам помешать». – «Вы ничуть не мешаете мне, – возразил он, – извольте себе стрелять, а впрочем, как вам угодно; выстрел ваш остается за вами; я всегда готов к вашим услугам». Я обратился к секундантам, объявив, что нынче стрелять не намерен, и поединок тем и кончился.

Я вышел в отставку и удалился в это местечко. С тех пор не прошло ни одного дня, чтобы я не думал о мщении. Ныне час мой настал…

Сильвио вынул из кармана утром полученное письмо и дал мне его читать. Кто-то (казалось, его поверенный по делам) писал ему из Москвы, что известная особа скоро должна вступить в законный брак с молодой и прекрасной девушкой.

– Вы догадываетесь, – сказал Сильвио, – кто эта известная особа. Еду в Москву. Посмотрим, так ли равнодушно примет он смерть перед своей свадьбой, как некогда ждал ее за черешнями!

При сих словах Сильвио встал, бросил об пол свою фуражку и стал ходить взад и вперед по комнате, как тигр по своей клетке. Я слушал его неподвижно; странные, противуположные чувства волновали меня.

Слуга вошел и объявил, что лошади готовы. Сильвио крепко сжал мне руку; мы поцеловались. Он сел в тележку, где лежали два чемодана, один с пистолетами, другой с его пожитками. Мы простились еще раз, и лошади поскакали.

II

Прошло несколько лет, и домашние обстоятельства принудили меня поселиться в бедной деревеньке Н** уезда. Занимаясь хозяйством, я не переставал тихонько воздыхать о прежней моей шумной и беззаботной жизни. Всего труднее было мне привыкнуть проводить осенние и зимние вечера в совершенном уединении. До обеда кое-как еще дотягивал я время, толкуя со старостой, разъезжая по работам или обходя новые заведения; но коль скоро начинало смеркаться, я совершенно не знал куда деваться. Малое число книг, найденных мною под шкафами и в кладовой, были вытвержены мною наизусть. Все сказки, которые только могла запомнить ключница Кириловна, были мне пересказаны; песни баб наводили на меня тоску. Принялся я было за неподслащенную наливку, но от нее болела у меня голова; да признаюсь, побоялся я сделаться пьяницею с горя, т. е. самым горьким пьяницею, чему примеров множество видел я в нашем уезде.

Близких соседей около меня не было, кроме двух или трех горьких, коих беседа состояла большею частию в икоте и воздыханиях. Уединение было сноснее.

В четырех верстах от меня находилось богатое поместье, принадлежащее графине Б***; но в нем жил только управитель, а графиня посетила свое поместье только однажды, в первый год своего замужества, и то прожила там не более месяца. Однако ж во вторую весну моего затворничества разнесся слух, что графиня с мужем приедет на лето в свою деревню. В самом деле, они прибыли в начале июня месяца.

Приезд богатого соседа есть важная эпоха для деревенских жителей. Помещики и их дворовые люди толкуют о том месяца два прежде и года три спустя. Что касается до меня, то, признаюсь, известие о прибытии молодой и прекрасной соседки сильно на меня подействовало; я горел нетерпением ее увидеть, и потому в первое воскресенье по ее приезде отправился после обеда в село *** рекомендоваться их сиятельствам, как ближайший сосед и всепокорнейший слуга.

Лакей ввел меня в графский кабинет, а сам пошел обо мне доложить. Обширный кабинет был убран со всевозможною роскошью; около стен стояли шкафы с книгами, и над каждым бронзовый бюст; над мраморным камином было широкое зеркало; пол обит был зеленым сукном и устлан ковром. Отвыкнув от роскоши в бедном углу моем и уже давно не видав чужого богатства, я оробел и ждал графа с каким-то трепетом, как проситель из провинции ждет выхода министра. Двери отворились, и вошел мужчина лет тридцати двух, прекрасный собою. Граф приблизился ко мне с видом открытым и дружелюбным; я старался ободриться и начал было себя рекомендовать, но он предупредил меня. Мы сели. Разговор его, свободный и любезный, вскоре рассеял мою одичалую застенчивость; я уже начинал входить в обыкновенное мое положение, как вдруг вошла графиня, и смущение овладело мною пуще прежнего. В самом деле, она была красавица. Граф представил меня; я хотел казаться развязным, но чем больше старался взять на себя вид непринужденности, тем более чувствовал себя неловким. Они, чтобы дать мне время оправиться и привыкнуть к новому знакомству, стали говорить между собою, обходясь со мною как с добрым соседом и без церемонии. Между тем я стал ходить взад и вперед, осматривая книги и картины. В картинах я не знаток, но одна привлекла мое внимание. Она изображала какой-то вид из Швейцарии; но поразила меня в ней не живопись, а то, что картина была прострелена двумя пулями, всаженными одна на другую.

– Вот хороший выстрел, – сказал я, обращаясь к графу.

– Да, – отвечал он, – выстрел очень замечательный. А хорошо вы стреляете? – продолжал он.

– Изрядно, – отвечал я, обрадовавшись, что разговор коснулся наконец предмета, мне близкого. – В тридцати шагах промаху в карту не дам, разумеется, из знакомых пистолетов.

– Право? – сказала графиня, с видом большой внимательности; – а ты, мой друг, попадешь ли в карту на тридцати шагах?

– Когда-нибудь, – отвечал граф, – мы попробуем. В свое время я стрелял не худо; но вот уже четыре года, как я не брал в руки пистолета.

– О, – заметил я, – в таком случае бьюсь об заклад, что ваше сиятельство не попадете в карту и в двадцати шагах: пистолет требует ежедневного упражнения. Это я знаю на опыте. У нас в полку я считался одним из лучших стрелков. Однажды случилось мне целый месяц не брать пистолета: мои были в починке; что же бы вы думали, ваше сиятельство? В первый раз, как стал потом стрелять, я дал сряду четыре промаха по бутылке в двадцати пяти шагах. У нас был ротмистр, остряк, забавник; он тут случился и сказал мне: знать у тебя, брат, рука не подымается на бутылку. Нет, ваше сиятельство, не должно пренебрегать этим упражнением, не то отвыкнешь как раз. Лучший стрелок, которого удалось мне встречать, стрелял каждый день, по крайней мере три раза перед обедом. Это у него было заведено, как рюмка водки.

Граф и графиня рады были, что я разговорился.

– А каково стрелял он? – спросил меня граф.

– Да вот как, ваше сиятельство: бывало, увидит он, села на стену муха: вы смеетесь, графиня? Ей-богу, правда. Бывало, увидит муху и кричит: Кузька, пистолет! Кузька и несет ему заряженный пистолет. Он хлоп, и вдавит муху в стену!

– Это удивительно! – сказал граф; – а как его звали?

– Сильвио, ваше сиятельство.

– Сильвио! – вскричал граф, вскочив со своего места; – вы знали Сильвио?

– Как не знать, ваше сиятельство; мы были с ним приятели; он в нашем полку принят был как свой брат товарищ; да вот уж лет пять, как об нем не имею никакого известия. Так и ваше сиятельство, стало быть, знали его?

– Знал, очень знал. Не рассказывал ли он вам… но нет; не думаю; не рассказывал ли он вам одного очень странного происшествия?

– Не пощечина ли, ваше сиятельство, полученная им на бале от какого-то повесы?

– А сказывал он вам имя этого повесы?

– Нет, ваше сиятельство, не сказывал… Ах! ваше сиятельство, – продолжал я, догадываясь об истине, – извините… я не знал… уж не вы ли?..

– Я сам, – отвечал граф с видом чрезвычайно расстроенным, – а простреленная картина есть памятник последней нашей встречи…

– Ах, милый мой, – сказала графиня, – ради бога не рассказывай; мне страшно будет слушать.

– Нет, – возразил граф, – я все расскажу; он знает, как я обидел его друга: пусть же узнает, как Сильвио мне отомстил.

Граф подвинул мне кресла, и я с живейшим любопытством услышал следующий рассказ.

«Пять лет тому назад я женился. Первый месяц, the honey-moon [медовый месяц (англ.) ], провел я здесь, в этой деревне. Этому дому обязан я лучшими минутами жизни и одним из самых тяжелых воспоминаний.

Однажды вечером ездили мы вместе верхом; лошадь у жены что-то заупрямилась; она испугалась, отдала мне поводья и пошла пешком домой; я поехал вперед. На дворе увидел я дорожную телегу; мне сказали, что у меня в кабинете сидит человек, не хотевший объявить своего имени, но сказавший просто, что ему до меня есть дело. Я вошел в эту комнату и увидел в темноте человека, запыленного и обросшего бородой; он стоял здесь у камина. Я подошел к нему, стараясь припомнить его черты. «Ты не узнал меня, граф?» – сказал он дрожащим голосом. «Сильвио!» – закричал я, и признаюсь, я почувствовал, как волоса стали вдруг на мне дыбом. «Так точно, – продолжал он, – выстрел за мною; я приехал разрядить мой пистолет; готов ли ты?» Пистолет у него торчал из бокового кармана. Я отмерил двенадцать шагов и стал там в углу, прося его выстрелить скорее, пока жена не воротилась. Он медлил – он спросил огня. Подали свечи. Я запер двери, не велел никому входить и снова просил его выстрелить. Он вынул пистолет и прицелился… Я считал секунды… я думал о ней… Ужасная прошла минута! Сильвио опустил руку. «Жалею, – сказал он, – что пистолет заряжен не черешневыми косточками… пуля тяжела. Мне все кажется, что у нас не дуэль, а убийство: я не привык целить в безоружного. Начнем сызнова; кинем жребий, кому стрелять первому». Голова моя шла кругом… Кажется, я не соглашался… Наконец мы зарядили еще пистолет; свернули два билета; он положил их в фуражку, некогда мною простреленную; я вынул опять первый нумер. «Ты, граф, дьявольски счастлив», – сказал он с усмешкою, которой никогда не забуду. Не понимаю, что со мною было и каким образом мог он меня к тому принудить… но – я выстрелил, и попал вот в эту картину. (Граф указывал пальцем на простреленную картину; лицо его горело как огонь; графиня была бледнее своего платка: я не мог воздержаться от восклицания.)

Я выстрелил, – продолжал граф, – и, слава богу, дал промах; тогда Сильвио… (в эту минуту он был, право, ужасен) Сильвио стал в меня прицеливаться. Вдруг двери отворились, Маша вбегает и с визгом кидается мне на шею. Ее присутствие возвратило мне всю бодрость. «Милая, – сказал я ей, – разве ты не видишь, что мы шутим? Как же ты перепугалась! Поди, выпей стакан воды и приди к нам; я представлю тебе старинного друга и товарища». Маше все еще не верилось. «Скажите, правду ли муж говорит? – сказала она, обращаясь к грозному Сильвио, – правда ли, что вы оба шутите?» – «Он всегда шутит, графиня, – отвечал ей Сильвио; – однажды дал он мне шутя пощечину, шутя прострелил мне вот эту фуражку, шутя дал сейчас по мне промах; теперь и мне пришла охота пошутить…» С этим словом он хотел в меня прицелиться… при ней! Маша бросилась к его ногам. «Встань, Маша, стыдно! – закричал я в бешенстве; – а вы, сударь, перестанете ли издеваться над бедной женщиной? Будете ли вы стрелять или нет?» – «Не буду, – отвечал Сильвио, – я доволен: я видел твое смятение, твою робость; я заставил тебя выстрелить по мне, с меня довольно. Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести». Тут он было вышел, но остановился в дверях, оглянулся на простреленную мною картину, выстрелил в нее, почти не целясь, и скрылся. Жена лежала в обмороке; люди не смели его остановить и с ужасом на него глядели; он вышел на крыльцо, кликнул ямщика и уехал, прежде чем успел я опомниться».

Граф замолчал. Таким образом узнал я конец повести, коей начало некогда так поразило меня. С героем оной уже я не встречался. Сказывают, что Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами.

Повесть А. С. Пушкина «Выстрел» относится к циклу повестей «Ивана Белкина». Это произведение о некоем гусаре Сильвио, и его долголетнем ожидании мести, было написано в 1830 году в знаменитую . В следующем 1831 году повесть была опубликована.

Это повесть об одной дуэли. Известно, что нечто похожее, из описанного в данном произведении, произошло с автором во время его пребывания в Кишиневе. Поэт пришел на дуэль с черешнями, которые невозмутимо ел, пока его соперник, некий офицер Зубов делал свой выстрел. Но когда дуэлянт промахнулся, Пушкин отказался стрелять в него. Он развернулся и ушел с места дуэли. И в отличие от Сильвио, поэт не собирался ни с кем сводить счеты.

Вначале Пушкин хотел оставить повесть незаконченной, объяснив это утратой рукописи. И тогда повесть приобрела бы автобиографический характер. Но позднее все-таки приписал вторую главу, где уже отставной гусар встретился со своим должником.

Надо заметить, что похожие сюжеты встречаются и у других авторов, например, у Виктора Гюго, у Евгения Баратынского. Пушкинский главный герой – представитель романтизма, сохранивший черты Чайльд Гарольда. Повесть была неоднократно экранизирована. Одним из первых фильм на эту тему создал итальянский режиссер — Ренато Кастеллани.

Белинский, который был не в восторге от , заметил, что «из повестей, собственно, только первая, «Выстрел», достойна имени Пушкина…»

Повесть А. С. Пушкина «Выстрел» была написана в 1830 году и вошла в известный болдинский цикл писателя «Повести Белкина». Рассказ относится к литературному направлению реализм и повествует об истории дуэли отставного гусара Сильвио и графа Б***. Повесть состоит из двух разделов, в первом рассказчик узнает начало истории от Сильвио, во втором – ее завершение от графа.

Главные герои

Сильвио – мужчина около тридцати пяти лет, служил в гусарах, но ушел в отставку, после чего поселился в бедном местечке. Его самой большой страстью была стрельба из пистолета, много лет жил намерением довести до конца дуэль с графом.

Рассказчик – молодой армейский офицер, который после службы уехал в деревню. От его лица ведется повествование в произведении, был знаком со всеми героями повести.

Другие персонажи

Граф Б*** – «мужчина лет тридцати двух, прекрасный собою», противник Сильвио в дуэли.

Графиня Б*** (Маша) – «красавица», жена графа Б***.

Глава 1

Жизнь армейских офицеров в местечке *** проходила достаточно однообразно и скучно, военные «кроме своих мундиров, не видали ничего» .

Единственным, кто выделялся в их обществе, был отставной гусар Сильвио – угрюмый мужчина с крутым нравом и злым языком, о котором офицеры практически ничего не знали. Он всегда щедро принимал военных у себя в доме, а любимым его занятием была стрельба из пистолета, которой он владел в совершенстве.

В один из вечеров офицеры у Сильвио сели играть в карты. Как правило, хозяин во время игры всегда молчал, без слов исправляя ошибки игроков в записях. В тот раз среди офицеров находился новенький, не знавший о привычках Сильвио. Заметив действия хозяина, он вспылил и бросил в Сильвио медный подсвечник. Разозлившись, хозяин попросил его уйти.

Вопреки ожиданиям офицеров, Сильвио не отомстил обидчику, что пошатнуло его репутацию среди военных, но со временем эта история забылась.

Однажды Сильвио пришло письмо, которое он с нетерпением прочел, после чего объявил офицерам, что ему нужно срочно уехать, и он приглашает всех к себе в гости «в последний раз» . После ужина Сильвио попросил рассказчика, с которым был в дружеских отношениях, остаться для разговора. К изумлению собеседника, Сильвио рассказал, что не вызвал тогда офицера на дуэль, потому что не имеет права подвергать себя смертельной опасности – «шесть лет тому назад я получил пощечину, и враг мой еще жив» .

В молодости, служа в *** гусарском полку, Сильвио был «первым буяном в армии» , постоянно участвовал в дуэлях и офицерских пирушках. Товарищи его обожали, а командиры смотрели на него как на «необходимое зло» . Однако как-то к ним перевели человека «богатой и знатной фамилии» . Он пытался завести с Сильвио дружбу, однако мужчина, завидуя успехам, везению и статусу новенького, возненавидел его. Как-то на балу у польского помещика Сильвио повздорил с любимцем фортуны, тот вспылил и дал ему пощечину.

Дуэль назначили на рассвете. Бросили жребий, первым выпало стрелять сопернику. Он выстрелил и попал Сильвио в фуражку. Пришла очередь Сильвио, однако, взбешенный полным равнодушием соперника к происходящему (тот в ожидании выстрела спокойно ел черешню), мужчина опустил пистолет и, сказав, что не хочет мешать ему завтракать, завершил поединок.

После случившегося Сильвио вышел в отставку и каждый день думал о мщении, и, наконец, время пришло. Хозяин показал рассказчику пришедшее письмо, в котором говорилось, что «известная особа» – тот самый мужчина, вскоре должен жениться. Сильвио едет в Москву, желая увидеть, «так ли равнодушно примет он [соперник] смерть перед своей свадьбой, как некогда ждал ее за черешнями» .

Глава 2

Прошло несколько лет. По домашним обстоятельствам рассказчик поселился в «бедной деревеньке Н** уезда» . Ему было здесь очень одиноко – от скуки не спасали ни книги, ни общение с ключницей, ни беседы с «горькими» соседями. Однако «во вторую весну» жизни в деревне рассказчик узнает, что в скорее в соседнее богатое поместье приезжают хозяева – граф и графиня Б***.

Соседи приняли рассказчика очень дружелюбно. Во время дружеской беседы с графом и графиней, рассказчик заметил картину, которая «была прострелена двумя пулями, всаженными одна в другую» и, отметив меткость стрелка, вспомнил о своем старом знакомом Сильвио. Услышав это имя, хозяева пришли в волнение. Как оказалось, граф был тем самым офицером, которому Сильвио много лет хотел отомстить за равнодушие во время дуэли, а картина является «памятником» их последней встречи.

Пять лет назад граф женился, и медовый месяц они с графиней провели здесь, в деревне. Как-то, по возвращению с конной прогулки, графу сообщили, что в кабинете его ждет не пожелавший представиться мужчина. Узнав в запыленном, обросшем бородой госте Сильвио, граф почувствовал, «как волоса стали вдруг на нем дыбом» . Сильвио сообщил, что приехал закончить их дуэль и отмерил двенадцать шагов. Граф приказал никого не впускать. Вынув пистолет, Сильвио, испытывая терпение противника, долго медлил, а после опустил оружие, предложив бросить жребий. На этот раз графу снова выпало стрелять первым: «Ты, граф, дьявольски счастлив» , – сказал Сильвио с усмешкою.

Граф выстрелил и попал в картину. В момент, когда Сильвио начал прицеливаться, в комнату вбежала Маша и бросилась мужу на шею. Граф, пытаясь успокоить жену, сказал, что они со старым другом шутят. Маша обратилась к Сильвио, спросив, действительно ли это так. «Он всегда шутит, графиня, – отвечал ей Сильвио; – однажды дал он мне шутя пощечину, шутя прострелил мне вот эту фуражку, шутя дал сейчас по мне промах; теперь и мне пришла охота пошутить…» – и хотел выстрелить в графа, но женщина бросилась к ногам Сильвио. В бешенстве граф крикнул ей встать, приказывая противнику наконец выстрелить. Однако Сильвио сказал, что уже доволен поединком, ведь увидел смятение и робость графа. И со словами «Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести» направился к выходу, но остановившись в дверях, почти не целясь, выстрелил в картину в точности в то место, куда ранее попал граф. Сильвио уехал прежде, чем граф успел опомниться.

С Сильвио рассказчик больше не встречался, однако слышал, что он «во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами» .

Заключение

В «Выстреле», как и в остальных произведениях цикла «Повести Белкина», Пушкин подымает тему роли судьбы, случая в жизни человека. Автор размышляет над тем, может ли кто-то распоряжаться судьбой другого человека и действительно ли важным является личное удовлетворение от победы, если на кону счастье другого человека. Герой повести Сильвио в решающий момент понимает, что граф – обычный человек, способный бояться смерти, поэтому, в конце концов, прощает своего врага, оставив ситуацию «на его совести».

Краткий пересказ «Выстрела» Пушкина будет полезен школьникам, студентам и всем, кто увлекается классической русской литературой.

Тест по повести

Тест на знание содержания:

Рейтинг пересказа

Средняя оценка: 4.1 . Всего получено оценок: 1132.