Твен Марк. Приключения Тома Сойера. Приключения тома сойера - приключения тома сойера
Том наконец решился. Он был настроен мрачно и готов на все. Друзей у него нет, все его бросили, никто его не любит. Вот когда увидят, до чего довели несчастного мальчика, тогда, может, и пожалеют. Он пробовал быть хорошим, старался – так нет же, ему не дали. Что ж, пускай, если им только и надо, что избавиться от него; конечно, он же окажется у них виноват. Ну и прекрасно! Разве всеми брошенный мальчик имеет право жаловаться? Заставили-таки, в конце концов! Ну что ж, придется вести преступный образ жизни. Другого выхода нет.
К этому времени он был уже на середине Мэдоу-лейн, и до него донеслось еле слышное звяканье школьного колокола, которое возвещало конец перемены. Он всхлипнул при мысли о том, что никогда-никогда больше не услышит этого звяканья; как ни тяжело, но что делать – его к этому принудили; если его гонят скитаться по свету, придется уйти. Но он всем прощает. И всхлипывания стали чаще и сильней.
Тут ему как раз повстречался его закадычный друг Джо Гарпер – с заплаканными глазами и, как видно, тоже готовый на все. Было ясно, что встретились «две души, живущие одной мыслью». Том, утирая рукавом глаза, начал рассказывать, что собирается бежать из дому, потому что все с ним плохо обращаются и никто его не любит; так лучше он пойдет скитаться по свету и никогда больше не вернется домой. В заключение он выразил надежду, что Джо его не забудет.
Оказалось, однако, что и Джо собирался просить своего друга о том же и шел его разыскивать именно с этой целью. Мать отодрала его за то, что он будто бы выпил какие-то сливки, а он их не трогал и даже в глаза не видал. Ясно, что он ей надоел и она хочет от него отделаться: ну, а если так, то ему ничего другого не остается, как уйти. Может, ей без него будет даже лучше и она никогда не пожалеет, что выгнала своего несчастного сына скитаться по свету, среди чужих людей, чтобы он там терпел мучения и умер.
Оба мальчика пошли дальше, делясь своими печалями, и по дороге заключили новый договор: помогать друг другу, как братья, и не расставаться до самой смерти, которая положит конец всем их страданиям. Потом они обсудили, как им быть дальше. Джо собирался стать отшельником, жить в пещере, питаться сухими корками и в конце концов умереть от холода, горя и нужды; однако, выслушав Тома, согласился, что в жизни преступников имеются кое-какие существенные преимущества, и решил сделаться пиратом.
Тремя милями ниже Сент-Питерсберга, в том месте, где река Миссисипи немногим шире мили, лежит длинный, узкий, поросший лесом остров с большой песчаной отмелью у верхнего конца, – там они и решили поселиться. Остров был необитаем; он лежал ближе к другому берегу, как раз напротив густого и почти безлюдного леса. Потому-то они и выбрали остров Джексона. Кого они там будут грабить, об этом они даже не подумали. После этого они разыскали Гекльберри Финна, и он сразу же к ним присоединился, потому что ему было все равно, чем ни заниматься; на этот счет он был сговорчив. Скоро они расстались, чтобы встретиться в уединенном месте на берегу реки выше городка в любимый час, то есть в полночь. Каждый должен был принести рыболовные крючки, удочки и что-нибудь из съестного, похитив все это самым таинственным и замысловатым образом, – как подобает пиратам. И еще до наступления вечера они успели распустить по всему городу слух, что очень скоро про них «услышат кое-что интересное». Все, кому они делали этот туманный намек, получали также предупреждение «держать язык за зубами и ждать».
Около полуночи явился Том с вареным окороком и еще коекакой провизией и засел в густом кустарнике на крутой горке, чуть повыше места встречи. Ночь была звездная и очень тихая. Могучая река расстилалась перед ним, как океан во время штиля. Том прислушался на минуту, но ни один звук не нарушал тишины. Потом он свистнул негромко и протяжно. Из-под горы ему ответили тем же. Том свистнул еще два раза; и на эти сигналы ему тоже ответили. Потом осторожный голос спросил:
– Кто идет?
– Том Сойер, Черный Мститель Испанских морей. Назовите ваши имена.
– Гек Финн, Кровавая Рука, и Джо Гарпер, Гроза Океанов. – Том вычитал эти пышные прозвища из своих любимых книжек.
– Хорошо. Скажите пароль!
После этого Том скатил с горы окорок и сам съехал вслед за ним, причем пострадали и штаны, и его собственная кожа. Под горой вдоль берега шла удобная, ровная тропинка, но ей недоставало препятствий и опасностей, столь ценимых пиратами. Гроза Океанов принес большой кусок свиной грудинки и выбился из сил, пока дотащил его до места. Финн, Кровавая Рука, стянул где-то котелок и пачку недосушенного листового табаку и, кроме того, захватил несколько маисовых стеблей, чтобы сделать из них трубки. Надо сказать, что, кроме него самого, никто из пиратов не курил и не жевал табак. Черный Мститель Испанских морей заметил, что не годится отправляться в путь, не запасшись огнем. Мысль была мудрая: спичек в те времена почти не знали. В ста шагах выше по реке они увидели костер, тлеющий на большом плоту, подобрались к нему украдкой и стащили головню. Из этого они устроили целое приключение: то шикали друг на друга, то вдруг останавливались и прикладывали палец к губам, то клали руку на воображаемую рукоятку кинжала, то отдавали глухим шепотом приказания насчет того, что если «враг» зашевелится, то «вонзить ему кинжал в грудь по самую рукоятку», потому что «мертвецы не выдадут тайны». Мальчикам было как нельзя лучше известно, что плотовщики сейчас в городе, ходят по лавкам или бражничают, и все-таки им не было бы никакого оправдания, если бы они вели себя не так, как полагается пиратам. Скоро они отчалили: Том командовал, Гек стал у кормового весла, Джо на носу. Том стоял посредине плота, скрестив руки и нахмурившись, и отдавал приказания глухим, суровым шепотом:
– К ветру! Держать по ветру!
– Есть, есть, сэр!
– Так держать!
– Есть, сэр!
– Поворот на полрумба!
– Есть, сэр!
Так как мальчики гребли равномерно и медленно, выводя плот на середину реки, то само собой разумеется, что эти приказания отдавались только так, «для красоты слога», и ничего особенного не значили.
– Какие подняты паруса?
– Нижние, марселя и бом-кливера, сэр!
– Поставить трюмселя! Эй, вы там! Послать десяток молодцов на фор-стень-стакселя! Шевелись!
– Есть, есть, сэр!
– Отпустить грот-брамсель! Шкоты и брасы! Поживей, ребята!
– Есть, сэр!
– Руль под ветер – с левого борта! Приготовься взять на абордаж! Лево руля, еще левей! Ну, ребята, дружней! Так держать!
– Так держать, сэр!
Плот миновал середину реки, мальчики повернули его по течению и налегли на весла. Уровень воды в реке был невысок, и скорость течения была не больше двух-трех миль. Прошло три четверти часа или час; все это время мальчики почти не разговаривали. Теперь плот проходил мимо Сент-Питерсберга. Дватри мерцающих огонька виднелись там, где над широкой туманной гладью реки, усеянной отражающимися звездами, дремал городок, не подозревая о том, какое важное совершается событие. Черный Мститель все еще стоял со скрещенными на груди руками, «бросая последний взгляд» на те места, где он когда-то был счастлив, а потом страдал. Ему хотелось бы, чтоб «она» видела, как он несется по бурным волнам навстречу опасности и смерти, не зная страха и приветствуя свою гибель мрачной улыбкой. Сделав совсем небольшое усилие воображения, он передвинул остров Джексона подальше, так, чтобы его не видно было из города, и теперь «бросал последний взгляд на родной город» с болью и радостью в сердце. Остальные пираты тоже «бросали последний взгляд», и все они смотрели так долго, что едва не дали течению снести их плот ниже острова. Однако они вовремя заметили свою оплошность и сумели исправить ее. Около двух часов утра плот сел на мель в двухстах ярдах выше острова, и мальчики вброд перетаскали на берег все свои пожитки. На маленьком плоту нашелся старый парус, и они растянули его между кустами вместо навеса, чтобы укрыть провизию, сами они были намерены спать под открытым небом, как и полагается пиратам.
Они развели костер у поваленного дерева в двадцати – тридцати шагах от темной чащи леса, поджарили на ужин целую сковородку свиной грудинки и съели половину кукурузных лепешек, захваченных с собой. Им казалось, что это замечательно весело – пировать на воле в девственном лесу на необитаемом и еще не исследованном острове, далеко от человеческого жилья, и они решили больше не возвращаться к цивилизованной жизни. Взвивающееся к небу пламя костра освещало их лица, бросая красные отблески на колонны стволов, уходящие в глубь лесного храма, на лакированную листву и на плети дикого винограда.
Когда исчез последний ломтик поджаристой грудинки и был съеден последний кусок кукурузной лепешки, мальчики разлеглись на траве, сытые и довольные. Можно было бы выбрать место попрохладнее, но им не хотелось отказывать себе в романтическом удовольствии греться у походного костра.
– Правда, весело? – сказал Джо.
– Еще бы! – отозвался Том. – Что сказали бы наши ребята, если бы увидели нас?
– Что сказали бы? Да все на свете отдали бы, только бы очутиться на нашем месте. Верно, Гекки?
– Я тоже так думаю, – сказал Гек. – Я-то доволен, для меня это дело подходящее. Мне ничего лучше не надо. Сказать по правде, мне ведь и поесть не всегда удается досыта; а потом… здесь тебя не тронут, никто не будет приставать к человеку.
– Такая жизнь как раз по мне, – сказал Том. – И утром не надо вставать рано, и в школу ходить не надо, и умываться тоже, да и мало ли у них там всякой чепухи. Понимаешь, Джо, если ты пират, так тебе ничего не надо делать, пока ты на берегу; а вот отшельнику так надо все время молиться, да и не очень-то весело быть всегда одному.
– Да, это верно, – сказал Джо. – Я, знаешь ли, об этом как-то не думал раньше. А теперь, когда я попробовал, мне больше хочется быть пиратом.
– Видишь ли, – сказал Том, – отшельники нынче не в почете. Это не то что в старое время, ну, а пиратов и теперь уважают. Да еще отшельнику надо спать на самом что ни на есть жестком, носить рубище и посыпать главу пеплом, и на дожде стоять мокнуть и…
– А для чего ему носить рубище и посыпать главу пеплом? – спросил Гек.
– Не знаю. Так уж полагается. Все отшельники так делают. И тебе пришлось бы, если б ты пошел в отшельники.
– Ну, это дудки, – сказал Гек.
– А как бы ты делал?
– Не знаю. Только не так.
– Да ведь пришлось бы. Как же без этого?
– Ну, я бы не вытерпел. Взял бы и убежал.
– Убежал! Хорош бы ты был отшельник. Просто безобразие!
Кровавая Рука ничего не ответил, так как нашел себе более интересное занятие. Он только что кончил вырезать трубку из кукурузного початка, а теперь приделал к ней черенок, набил табачными листьями, прижал сверху угольком и пустил целое облако душистого дыма – удовольствие было полное, и он весь в него ушел. Остальные пираты только завидовали этому царственному пороку и втайне решили обучиться ему поскорее, не откладывая дела в долгий ящик! Вдруг Гекльберри спросил:
– А вообще, что делают пираты?
Том ответил:
– О, им очень весело живется: они захватывают корабли, жгут их, а деньги берут себе и зарывают в каком-нибудь заколдованном месте на своем острове, чтоб их стерегли всякие там призраки; а всех людей на корабле убивают – сбрасывают с доски в море.
– А женщин увозят к себе на остров, – сказал Джо, – женщин они не убивают.
– Да, – подтвердил Том, – женщин они не убивают – они очень великодушны. А женщины всегда красавицы.
– А как они одеты! Вот это да! Сплошь в золото, серебро и брильянты! – с восторгом прибавил Джо.
– Кто? – спросил Гек.
– Да пираты, кто же еще.
Гек невесело оглядел свой костюм.
– По-моему, я в пираты не гожусь – не так одет, – заметил он с сожалением в голосе, – а другого у меня ничего нет.
Однако мальчики доказали ему, что богатые костюмы появятся сами собой, как только они начнут жизнь, полную приключений. Они дали ему понять, что, пожалуй, лохмотья какнибудь сойдут для начала, хотя состоятельные пираты обыкновенно приступают к делу с богатым гардеробом.
Мало-помалу разговор оборвался, и у маленьких беглецов начали слипаться глаза. Кровавая Рука выронил трубку и заснул крепким сном, как спят люди усталые и с чистой совестью. Гроза Океанов и Черный Мститель Испанских морей уснули не так легко. Они помолились лежа и про себя, потому что некому было заставить их стать на колени и прочесть молитвы вслух; сказать по правде, они было думали совсем не молиться, но побоялись заходить так далеко, – а то как бы их не разразило громом, специально посланным с небес. Вдруг сразу все смешалось, и они готовы были погрузиться в сон. Но тут явилась незваная гостья, которую нельзя было прогнать: это была совесть. В их душу начало закрадываться смутное опасение, что они, может быть, поступили нехорошо, убежав из дому, а когда им вспомнилась краденая свинина, тут-то и начались истинные мучения. Они попробовали отделаться от своей совести, напомнив ей, что сотни раз таскали конфеты и яблоки; но она не поддавалась на такие шитые белыми нитками хитрости. В конце концов, сам собой напрашивался вот какой вывод, и его никак нельзя было обойти: взять потихоньку что-нибудь сладкое – значит, стянуть, взять же кусок грудинки, окорок или другие ценности – значит, просто-напросто украсть; а на этот счет имеется заповедь в Библии. И про себя они решили, что, пока будут пиратами, ни за что не запятнают себя таким преступлением, как кража. Тогда совесть успокоилась и объявила перемирие, и непоследовательные пираты мирно уснули.
Но в молодости сердца эластичны и, как их ни сожми, расправляются быстро. Тома незаметно захватили опять помыслы здешнего мира. Что, если он сию минуту пойдёт куда глаза глядят и таинственно исчезнет для всех? Что, если он уйдёт далеко-далеко, в неведомые страны, за моря, и никогда не вернётся? Каково-то почувствует себя Бекки тогда!.. Он вспомнил, как собирался сделаться клоуном в цирке, но теперь ему было гадко подумать об этом, ибо шутовство и паясничество и цветное трико в обтяжку показались ему унизительными в такое мгновение, когда его душа воспарила к туманным и величавым высотам романтики. Нет, он пойдёт в солдаты и вернётся домой через много лет, покрытый ранами и славой. Или, ещё лучше, уйдёт к индейцам, будет охотиться с ними на буйволов, блуждать по тропе войны, средь высоких гор и бездорожных прерий Дальнего Запада, и когда-нибудь вернётся домой великим индейским вождём и в сонное летнее утро, ощетинившись перьями, размалёванный, страшный, ввалится прямо в воскресную школу с диким воинственным кличем, от которого кровь стынет в жилах. Вот выпучат глаза его товарищи! Вот будут ему завидовать! Но нет, есть на свете ещё более великолепное поприще. Он будет пиратом! Да-да! Теперь он ясно видел перед собой своё будущее, озарённое неописуемым блеском. Его имя будет греметь во всём мире, заставляя людей содрогаться от ужаса. Как гордо будет он носиться по бурным морям на длинном, низком чёрном корабле «Демон бури», с чёрным зловещим флагом, развевающимся на носу корабля! И, достигнув вершины славы, он нежданно-негаданно появится в своём старом родном городишке и войдёт в церковь, загорелый, обветренный, в чёрном бархатном камзоле и в таких же штанах, с алой перевязью, в высоких ботфортах, а за поясом у него будут торчать пистолеты, сбоку - нож, заржавевший от пролитой крови, на голове у него будет мягкая шляпа с опущенными книзу полями, с развевающимися перьями, в руке - чёрное развёрнутое знамя, а на знамени - черёд и скрещённые кости. И с каким восторгом, с каким упоением он услышит, как шепчутся вокруг: «Это Том Сойер, пират! Чёрный Мститель Испанских морей!»
Да, решено! Он окончательно избрал свою дорогу, он убежит из дому и начнёт новую жизнь. Завтра же утром он отправится в путь. Чтобы быть готовым к утру, необходимо приняться за дело сейчас же. Нужно собрать всё своё богатство. Неподалёку лежало трухлявое дерево. Том подошёл к нему и начал карманным ножом «Барлоу» копать землю под одним из его концов. Скоро нож наткнулся на какой-то деревянный предмет, и Том по звуку распознал, что внутри пустота. Он сунул туда руку и торжественно произнёс заклинание:
Чего тут не было, приди! А что тут есть, останься!
Он соскоблил верхний слой земли, и внизу оказалась тонкая сосновая дощечка. Он поднял дощечку - под нею открылся аккуратно сделанный тайник для сокровищ, дно и стены которого были выложены такими же дощечками. В тайнике лежал алебастровый шарик. Изумлению Тома не было границ. Он со смущённым видом почесал затылок:
Эге-ге! Вот так штука!
Он с досадой отшвырнул шарик и принялся размышлять. Дело в том, что его обмануло поверье, которое он и его товарищи принимали за непреложную истину. Если зароешь шарик, произнося над ним необходимые заклинания, и в течение двух недель не будешь трогать его, а потом откроешь тайник с тем заклинанием, которое сейчас было произнесено, то вместо одного шарика ты найдёшь все, какие были когда-либо потеряны тобою, как бы далеко ни лежали они друг от друга. Но чуда не произошло, это ясно, и всё, во что верил Том, было подорвано в корне. Он столько раз слышал об удачных попытках такого рода и никогда не слыхал о неудачных. Ему не пришло в голову, что он и сам пробовал этот способ не раз, а потом никогда не мог найти места, где был закопан шарик. Он долго раздумывал и наконец решил, что тут вмешалась какая-то ведьма и разрушила чары. Но ему хотелось окончательно убедиться в этом, и, выискав чистенькое песчаное местечко, в центре которого было углубление в виде воронки, он лёг на землю, прильнул губами к самой ямке и проговорил:
Бук-букашка, расскажи мне, что хочу я знать.
Песок зашевелился, оттуда на мгновение выполз чёрный жучок и тотчас же испуганно юркнул обратно.
Ага, не говорит! Значит, тут и вправду не обошлось без ведьмы. Я так и знал.
Тому хорошо было известно, что с ведьмами тягаться никому не под силу, и он приуныл. Потом ему пришло в голову, что не худо бы найти хоть тот шарик, который он только что бросил, и он принялся терпеливо искать его, но ничего не нашёл. Он вернулся к своему тайнику и встал на то самое место, с которого только что бросил шарик, потом вынул из кармана другой и бросил его в том же направлении:
Брат, поди сыщи брата!
Он заметил, где остановился шарик, и стал искать там, но не нашёл. Должно быть, второй шарик или не докатился, или залетел слишком далеко. Он попробовал ещё раз, другой, третий и наконец добился успеха: оба шарика лежали на расстоянии фута друг от друга.
В эту минуту с зелёной опушки донёсся слабый звук игрушечной жестяной трубы. Том быстро сбросил с себя куртку и штаны, опоясался одной из подтяжек, разрыл кучу хвороста за гнилым деревом, вытащил оттуда самодельный лук, стрелу, деревянный меч, а также жестяную трубу, мигом вооружился и в одной развевающейся рубашке помчался навстречу врагу. Под большим вязом он протрубил ответный сигнал, потом стал пробираться на цыпочках, насторожённо оглядываясь по сторонам, и негромко скомандовал воображаемому отряду:
Стой, молодцы! Останься в засаде, пока не затрублю!
Появился Джо Гарпер в такой же лёгкой одежде и тоже вооружённый с головы до пят. Том окликнул его:
Стой! Кто смеет ходить по Шервудскому лесу без моего разрешения?
Гай Гисборн не нуждается ни в чьём разрешении! Кто ты, который… который…
- «…смеет обращаться ко мне с такой дерзкой речью?» - поспешно подсказал ему Том, так как оба они говорили на память «по книге».
- …который смеет обращаться ко мне с такой дерзкой речью?..
Кто я? Я - Робин Гуд, в чём очень скоро убедится твой презренный труп.
Так это ты, знаменитый разбойник! Воистину я буду рад померяться с тобою мечом за обладание дорогами этого весёлого леса. Защищайся!
Они выхватили деревянные мечи, бросили остальное оружие на землю, стали в боевую позицию, нога к ноге, и начался серьёзный поединок: по всем правилам искусства: два удара вверх и два вниз. Наконец Том сказал:
Ну, драться так драться! Поддай жару!
Они так усердно «поддали жару», что оба запыхались и вспотели.
Падай же! Падай! - крикнул Том. - Почему ты не падаешь?
Не стану я падать! Сам падай - тебе ведь хуже моего приходится.
Ну так что же? Это ничего не значит. Мне падать не полагается. В книге ведь не так - там сказано: «И он одним ловким ударом в спину поразил насмерть злосчастного Гая Гисборна». Ты должен повернуться и подставить мне спину, чтобы я мог ударить тебя.
А теперь… - сказал Джо, поднимаясь на ноги, - теперь дай мне убить тебя - это будет по совести.
Да ведь так нельзя, этого в книге нет!
Ну, это нечестно! Это, по-моему, подлость!
Ну ладно, Джо, - ведь ты можешь быть монахом Таком или сыном мельника Мачем и пристукнуть меня дубинкой по голове. Или, хочешь, я буду шериф нотингемский, а ты Робин Гуд на одну минутку, и ты убьёшь меня.
Это удовлетворило Джо Гарпера, и игра продолжалась. Затем Том опять сделался Робином Гудом и, по вине вероломной монахини, плохо ухаживавшей за его запущенной раной, смертельно ослабел от потери крови, после чего Джо, изображавший собой целую толпу рыдающих разбойников, с грустью оттащил его прочь, вложил лук в его ослабевшие руки, и Том сказал: «Где упадёт эта стрела, там и похороните бедного Робина Гуда, под деревом в зелёной дубраве». Затем он пустил стрелу, откинулся назад и упал бы мёртвым, но кругом оказалась крапива, и он вскочил с неподобающей покойнику прытью.
Мальчики оделись, спрятали доспехи и пошли прочь, сокрушаясь, что теперь нет разбойников, и спрашивая себя, чем могла бы современная цивилизация восполнить такой пробел. Оба утверждали, что предпочли бы лучше сделаться на один год разбойниками Шервудского леса, чем президентами Соединённых Штатов на всю жизнь.
Глава IX
ТРАГЕДИЯ НА КЛАДБИЩЕ
В этот вечер Тома с Сидом, как всегда, в половине десятого послали спать. Они прочли молитву на сон грядущий, и Сид скоро уснул. Но Том не спал, с тревожным нетерпением ожидая сигнала. В тот миг, когда ему показалось, что уже недалеко до рассвета, он услышал, как часы бьют десять. Было от чего прийти в отчаяние. Он не мог даже вертеться на постели, как того требовали его возбуждённые нервы, потому что боялся разбудить Сида. Он лежал смирно и напряжённо вглядывался в темноту. Кругом стояла удручающая тишина. Понемногу из этого безмолвия стали выделяться маленькие, еле заметные звуки. Прежде всего - тиканье часов. Таинственное потрескивание старых балок. Слабый скрип ступеней. Ясно: по дому бродили духи. Из комнаты тёти Полли доносился глухой мерный храп. Затем началась несносная трескотня сверчка, а где именно стрекочет сверчок - этого не может определить никакая человеческая мудрость. Затем - в стене у изголовья кровати зловещее тик-тик жука-точильщика. Том вздрогнул: это означало, что чьи-то дни сочтены. Затем прозвучал в ночном воздухе отдалённый собачий вой, и тотчас же, ещё дальше, слабее, завыла другая собака. Том переживал мучительные минуты. Наконец он проникся убеждением, что время исчезло и началась вечность. Против воли он стал погружаться в дремоту. Часы пробили одиннадцать - он не слыхал. Вдруг, смешанное с бесформенными видениями сна, послышалось унылое мяуканье кошки. Где-то неподалёку открылось окно, и этот шум разбудил Тома. Раздался крик: «Брысь, проклятая!» - и о стену тёткиного дровяного сарая со звоном разбилась пустая бутылка. Том вскочил как встрёпанный, мигом оделся, вылез из окна, пополз на четвереньках по крыше, раза два тихонько мяукнул в ответ, потом перескочил на крышу дровяного сарая и оттуда спрыгнул на землю. Гекльберри Финн ждал его внизу с дохлой кошкой в руках. Мальчики двинулись в путь и скоро исчезли во мраке. Через полчаса они уже пробирались в высокой траве кладбища.
Кладбище было старинное, западного типа. Расположенное на холме городка, оно было обнесено ветхим дощатым забором, который; местами повалился внутрь, а местами наружу, но нигде не стоял прямо. Всё кладбище заросло травой и сорняками. Старые могилы осели. Ни один надгробный камень не стоял на своём месте, над могилами возвышались сгнившие доски с закруглением наверху, источенные червями и клонившиеся к земле, ища опоры и не находя её. На всех досках когда-то было начертано: «Вечная память такому-то», но буквы на большинстве из них так стёрлись, что теперь их нельзя было прочесть и при дневном свете.
Тихий ветер стонал в ветвях, и Тому со страху мерещилось, что это души умерших жалуются, - зачем люди тревожат их покой. Приятели говорили мало и только шёпотом: время и место, тишина и торжественность действовали на них угнетающе. Они нашли свежую могильную насыпь, которую искали, и притаились под тремя большими вязами, в нескольких шагах от неё.
Ждали они, как им показалось, довольно долго. Вдали кричала сова, и это был единственный звук, нарушавший мёртвую тишину. Мысли Тома становились, всё мрачнее, и он решил прогнать их разговором.
Как ты думаешь, Гекки, - начал он шёпотом, - нравится покойникам, что мы пришли сюда?
Гекльберри шепнул в ответ:
Кто их знает, не знаю! А жутко здесь… Правда?
Наступило долгое молчание; оба мальчика задумались над тем, как относятся покойники к их посещению. Затем Том шепнул:
Слушай-ка, Гекки, как ты думаешь, старикашка Вильямс слышит, что мы говорим?
Конечно, слышит. По крайней мере, душа его слышит.
Снова молчание.
Жалко, - сказал Том, - что я назвал его просто Вильямс, а не мистер Вильямс. Но ведь я не хотел его обидеть. Его все называют старикашкой.
Надо быть осторожнее, когда говоришь о покойниках, Том.
Это отбило у Тома охоту продолжать разговор. Вдруг он схватил товарища за руку:
Что там такое, Том?
И оба прижались друг к другу. Сердца у них сильно стучали.
Тсс! Вот опять! Неужели не слышишь?
Ага! Наконец-то и ты услыхал.
Господи, Том, они идут! Они идут! Это они! Что нам делать?
Не знаю. Ты думаешь, они нас увидят?
Ох, Том, ведь они; видят в темноте, как кошки. И зачем только я пошёл!
Да ты не бойся… Может, они нас не тронут. Ведь мы ничего плохого не делаем. Если мы будем сидеть тихо-тихо, может, они нас и не заметят.
Ладно. Попробую… Боже, я весь дрожу!
Тсс! Слушай.
Мальчики, еле дыша, ещё крепче прижались друг к другу. С другого конца кладбища до них донеслись приглушённые голоса.
Смотри! Смотри! - шепнул Том. - Что это там такое?
Это адский огонь! Ой, как страшно!
Во мраке появились какие-то смутные фигуры. Перед ними качался старинный жестяной фонарь, рассыпая по земле, как веснушки, бесчисленные искорки света.
Это дьяволы, теперь уж наверняка! - шепнул Гекльберри и вздрогнул. - Целых три! Ну, мы пропали! Ты можешь прочесть молитву?
Попробую… Да ты не бойся - они нас не тронут. «Боже, на сон грядущий спаси и помилуй меня…»
В чём дело, Гек?
Это люди! По крайней мере, один из них. У него голос Меффа Поттера.
Быть не может!
Уж я его знаю! Ты притаись, не дыши. Он нас и не увидит: он пьян, как всегда, - пьянчужка.
Ладно. Я буду тихо… Остановились. Ищут чего-то… Не могут найти. Вот опять сюда… Ишь, как бегут! Опять ближе… Опять дальше… А теперь - ой, как близко! И прямо сюда. Слушай-ка, Гек, я и другой голос узнал - это Индеец Джо!
И в самом деле, проклятый метис! Уж лучше бы черти, ей-богу! И чего им тут нужно, хотел бы я знать…
Шёпот оборвался, так как три человека дошли до могилы и остановились невдалеке от того места, где спрятались мальчики.
Здесь, - сказал третий и поднял фонарь так, что на его лицо упал свет. Это оказался молодой доктор Робинсон.
Поттер и Индеец Джо несли носилки с верёвкой и двумя лопатами. Они опустили свою ношу на землю и начали разрывать могилу. Доктор поставил фонарь в головах могилы, а сам сел на землю, прислонившись к одному из вязов. Он был так близко, что мальчики могли бы дотронуться до него.
Скорей, скорей! - сказал он негромко. - Каждую минуту может взойти луна.
Они что-то проворчали в ответ и продолжали копать. Некоторое время был слышен лишь скрежет лопат, отбрасывающих в сторону мелкие камешки и комья земли, - звук однообразный и унылый. Наконец раздался глухой стук о дерево: лопата наткнулась на гроб, и через несколько минут копавшие подняли его наверх. Теми же лопатами они сбросили крышку, вытащили тело и бесцеремонно бросили его на землю. В эту минуту луна вышла из-за туч и осветила бледное лицо мертвеца. Придвинули носилки, положили на них труп, покрыли одеялом и привязали верёвкой. Поттер вынул большой складной нож, отрезал болтавшийся конец верёвки и сказал:
Вот, костоправ, мы и кончили это грязное дело. Подавайте нам ещё пятёрку, а не то он останется тут.
Правильно! - сказал Индеец Джо.
Что это значит? Позвольте! - возразил доктор. - Вы ведь потребовали деньги вперёд, и я заплатил вам сполна.
Заплатить-то вы заплатили, но у нас с вами есть и другие счёты, - сказал Джо, подходя к доктору. (Доктор встал на ноги.) - Пять лет назад я пришёл на кухню вашего папаши, а вы меня выгнали в шею. Я просил, чтобы мне дали поесть, а меня вытолкали, как воришку и жулика. А когда я поклялся, что отплачу вам за это, хотя бы через сто лет, ваш папаша посадил меня в тюрьму за бродяжничество. Вы думали, я забыл? Нет, недаром во мне индейская кровь! Теперь вы у меня в руках, и мы с вами сочтёмся, так и знайте!
Он с угрозой поднёс кулак к самой физиономии доктора. Тот неожиданно размахнулся и одним ударом свалил негодяя на землю. Поттер выронил нож и закричал:
Эй, вы! Я товарища бить не позволю!
И кинулся на доктора. Они схватились врукопашную и стали наносить друг другу удары, топча траву и взрывая землю каблуками. Индеец Джо вскочил на ноги; глаза его горели ненавистью; он схватил брошенный Поттером нож и, крадучись, словно кошка, весь изогнувшись, стал бегать вокруг, выжидая удобного момента, чтобы нанести удар. Вдруг доктор, вырвавшись из объятий противника, схватил тяжёлую доску с могилы Вильямса и так сильно ударил ею Поттера, что тот повалился на землю; в то же мгновение метис изловчился и вонзил нож по самую рукоятку в грудь молодому человеку. Тот покачнулся и упал на Поттера, заливая его своей кровью. В это время на луну набежали тучи и покрыли мраком эту страшную сцену. Перепуганные мальчики бросились бежать в темноте без оглядки.
Когда луна опять показалась из-за туч, Индеец Джо в глубокой задумчивости стоял над двумя телами. Доктор пробормотал что-то невнятное, раза два вздохнул и затих.
Ну вот, чёрт тебя возьми, мы и свели наши счёты! - негромко сказал метис.
И он обобрал убитого. Потом вложил злополучный нож в раскрытую правую руку Поттера и уселся на пустом гробу. Прошло три, четыре, пять минут. Поттер зашевелился и начал стонать. Он сжал в руке нож, поднёс его к глазам, вздрогнул и уронил на землю; потом поднялся и сел, оттолкнув от себя тело убитого доктора; посмотрел на него, бессмысленно огляделся вокруг и встретил взгляд метиса.
Боже мой! Как же это случилось, Джо?
Скверное дело! - сказал тот, не двигаясь с места. - За что это ты его?
Я? Я тут ни при чём.
Ладно, рассказывай! Этим беде не поможешь!
Поттер побледнел и весь дрожал.
Я думал, у меня хмель прошёл. Не следовало мне пить нынче вечером. До сих пор шумит в голове - хуже, чем когда мы шли сюда… Я как в тумане - ничего не помню. Скажи мне, Джо, то совести, скажи, старый друг, неужто это я его укокошил? Ведь я не хотел убивать, у меня и в помыслах этого не было, - клянусь душой и честью, Джо! Скажи мне, как это вышло, Джо? Как ужасно! Такой молодой… такие надежды подавал…
Вы двое сцепились; он хвать тебя доской по башке; ты так и повалился. Потом встал, как полоумный, весь дрожишь и шатаешься, и вдруг выхватил нож да и пырнул его в тот самый момент, как он нанёс тебе новый удар. Ну, уж после этого ты как упал, так и не шевельнулся, словно деревянный чурбан.
Ох, я сам не понимал, что делаю! Провалиться мне на месте, если вру! Это всё от водки - пьяный был, - ну и распалился вдобавок… Да я и ножом-то владеть не умею, Джо. Драться случалось, не спорю, но только без ножа, на кулачках. Это тебе всякий скажет… Джо, не выдавай меня! Дай слово, что не выдашь меня, Джо! Я всегда тебя любил, Джо, всегда стоял за тебя. Ты ведь помнишь, не правда ли? Ты никому не скажешь, Джо?
Несчастный упал перед убийцей на колени и сложил руки с мольбой. Тот глядел на него равнодушно и тупо.
Ладно, Мефф Поттер, ты всегда поступал со мною по чести, по совести, и я не стану тебя выдавать. Будь спокоен, моё слово верное. Тут и говорить больше не о чём.
Джо, ты - ангел, ей-богу! Буду благословлять тебя до последнего вздоха…
И Поттер заплакал.
Ну, хватит! Не время хныкать! Ступай вон той дорогой, а я - этой. Да смотри не оставляй за собою улик!
Поттер пустился рысцой, потом прибавил ходу и побежал что есть духу.
Глядя ему вслед, метис пробормотал:
Если у него и вправду отшибло память от удара и выпивки, он не скоро вспомнит о ноже. А и вспомнит, побоится вернуться на кладбище - куриная душонка, слюнтяй.
Прошло две-три минуты, и на убитого, на труп, завёрнутый в одеяло, на гроб без крышки, на разрытую могилу глядел только месяц с неба. Вокруг снова была тишина.
Глава X
ВОЙ СОБАКИ ПРОРОЧИТ БЕДУ
Мальчики бежали к городку со всех ног. Они онемели от ужаса. По временам они тревожно оглядывались, словно опасаясь погони. Всякий пень, встававший у них на пути, казался им живым человеком, врагом, при виде которого у них захватывало дух. Когда они бежали мимо деревянных домишек, - стоявших на окраине города, сторожевые псы проснулись и залаяли. От этого лая у мальчиков словно выросли крылья.
Только бы добежать до старой кожевни, - прошептал Том, едва переводя дыхание. - Я больше не могу…
Гекльберри ничего не ответил: он задыхался от быстрого бега. Мальчики, не отрывая глаз, глядели на старую кожевню, куда им так хотелось попасть, и напрягли последние силы. Наконец они добежали до неё, и ворвавшись - плечом к плечу - в открытую дверь, сейчас же упали на пол, под защиту полумрака, царившего в заброшенном здании. Они были счастливы, но страшно устали. Мало-помалу они отдышались, и Том проговорил тихим голосом:
Гекльберри, как ты думаешь, что из всего этого выйдет?
Если доктор Робинсон умрёт, думаю, выйдет виселица.
Да не может быть!
Уж это наверное, Том.
Том задумался и через минуту спросил:
Кто же донесёт? Мы?
Что ты? Да как это можно? Ведь если случится такое, да Индейца Джо не повесят, он нас тогда прикончит, верно тебе говорю! Тогда уж нам смерти не миновать. И это так же верно, как то, что мы сейчас лежим на полу.
Я и сам так думаю, Гек.
Если уж кому доносить, то пускай Мефф Поттер - доносит; пожалуй, у него на это глупости хватит. Вечно пьян…
Том помолчал; он снова задумался. Наконец сказал еле слышно:
Гек, а ведь Меффу Поттеру ничего не извест-н о… Как же он может донести об убийстве?
То есть как это так - неизвестно?
Очень просто: ведь Индеец Джо всадил в доктора нож как, раз в ту минуту, когда доктор ударил Поттера могильной доской. Где ему было видеть? Где ему было узнать об убийстве?
Чёрт возьми, а ведь правда, Том!
И потом, ты подумай, - может быть, от этого удара Поттер и совсем окочурился.
Нет, Том, это вряд ли. Ведь он был выпивши. Я это сразу заметил. Да он и всегда ходил выпивши. А… когда мой отец нахлещется, его можно треснуть по голове чем угодно… хоть церковью, ему ничего не сделается, честное слово! Он и сам говорил сколько раз! Значит, и Мефф Поттер такой же. Вот если бы Поттер был трезвый, он, пожалуй, от такого угощения и помер бы… кто его знает…
Снова наступила тишина; Том опять погрузился в свои мысли.
Гекки, ты уверен, что не проговоришься? - наконец спросил он.
Хочешь не хочешь, Том, а нам надо помалкивать. Сам понимаешь, - этот дьявол метис… Если мы донесём, а его не повесят, он утопит нас обоих, как котят… И знаешь что, Том! Давай-ка мы дадим друг другу клятву, что будем держать язык за зубами. Это будет вернее всего.
Правильно, Гек. Это самое лучшее. Поднимем руки и поклянёмся, что мы…
Э, нет, это не годится для такого дела… Это хорошо в обыкновенных делах, в пустяках, особенно с девчонками, потому что они в конце концов всё равно проболтаются, чуть попадутся; но в таком большом деле надо, чтобы договор был писаный. И кровью.
Том всей душой одобрил эту мысль. Она была и таинственна, и мрачна, и страшна, и вполне гармонировала со всеми событиями, с окружающей обстановкой, с ночной порой. Он поднял с - полу чистую сосновую дощечку, блестевшую в лунном свете, вытащил из кармана кусок «красной охры», сел так, чтоб свет падал на дощечку, и с трудом нацарапал следующие строки, причём каждой чёрточке, которая шла сверху вниз, он помогал языком, зажимая его между зубами и отпуская его при каждой чёрточке, которая шла снизу вверх:
Гекльберри пришёл в восторг от того, что Том умеет так ловко писать и так красиво выражаться. Он вытащил из отворота своей куртки булавку и хотел уже уколоть себе палец, но Том остановил его:
Погоди! Булавка-то медная. На ней может быть ярь-медянка.
Ярь-медянка? А это что за штука?
Яд такой. Попробуй проглотить - увидишь.
Том размотал нитку с одной из своих иголок, и оба мальчика по очереди укололи себе большие пальцы и выдавили по капле крови.
Проделав это несколько раз и пользуясь мизинцем вместо пера, Том вывел внизу начальные буквы своего имени, затем научил Гекльберри, как писать Г. и Ф., и клятва была принесена. Они торжественно, с разными церемониями и заклинаниями, зарыли дощечку возле самой стены, считая, что теперь оковы, связывающие их языки, уже навеки замкнуты на ключ, а самый ключ заброшен далеко-далеко.
1. Придумайте задания и вопросы.а) 5, 10, 15, ... б) 72, 63, 54, … в) 24, 36, 48, … г) 90, 73, 56, …
2. Прочитайте выражения: a:b, a – b. Расскажите, как нашли значения выражений при а = 18, b = 9: 3. Найдите значения выражений c d, c + d, d – c при заданных значениях переменных.
6. а) Том Сойер назвал себя Чёрным Мстителем Испанских морей и решил, что на своём пиратском корабле возьмёт на абордаж 8 галео- нов и в пять раз больше каравелл с сокровищами. Сколько галеонов и каравелл с сокровищами он решил взять на абордаж? б) Джо Гарпер мечтал, что уйдёт к индейцам на Дальний Запад и у него будет 9 боевых топоров, столько же копий, а украшений из перьев на 5 больше, чем копий и боевых топоров вместе. Сколько украшений из перьев видит в своих мечтах Джо Гарпер? в) Гек Финн мечтал найти клад из золотых монет и подарить 19 монет своему другу – негру Джиму, ещё 29 монет – вдове Дуглас, и у него осталось бы в 8 раз меньше золотых монет, чем он подарил бы Джиму и миссис Дуглас вместе. Сколько монет мечтал найти Гек? Во сколько раз больше монет Гек нашёл бы, чем оставил бы себе, если бы его мечта осуществилась?
Когда вся церковь наполнилась народом, колокол зазвонил ещё раз, чтобы предупредить запоздавших, и затем на церковь снизошла торжественная тишина, прерываемая только хихиканьем и шушуканьем певчих на хорах. Певчие всегда хихикают и шушукаются во время церковной службы. В одной церкви я видел певчих, которые вели себя более пристойно, но где это было, не помню. С тех пор прошло много лет, и я позабыл все подробности; кажется, это было где-то на чужой стороне.
Священник назвал гимн, который предстояло прочесть, и стал читать его - с завыванием, излюбленным в здешних краях. Начинал он на средних нотах и, постепенно карабкался вверх, взбирался на большую высоту, делал сильное ударение на верхнем слове и затем вдруг летел вниз головой, словно в воду с трамплина.
Священника считали превосходным чтецом. На церковных собраниях его все просили декламировать стихи, и, когда он кончал декламацию, дамы воздевали руки к небу и тотчас же беспомощно роняли их на колени, закатывали глаза и трясли головами, как бы желая сказать: «Никакие слова не выразят наших восторгов: это слишком прекрасно, слишком прекрасно для нашей бренной земли».
После того как гимн был спет, достопочтенный мистер Спрэг превратился в местный листок объявлений и стал подробно сообщать о предстоящих религиозных беседах, собраниях и прочих вещах, пока прихожанам не стало казаться, что этот длиннейший перечень дотянется до Страшного суда, - дикий обычай, который и поныне сохранился в Америке, даже в больших городах, несмотря на то, что в стране издаётся уйма всевозможных газет. Подобные вещи случаются часто: чем бессмысленнее какой-нибудь закоренелый обычай, тем труднее положить ему конец.
Потом священник приступил к молитве. То была хорошая молитва, великодушная, щедрая, не брезгавшая никакими мелочами; никого не позабыла она: она молилась и об этой церкви, и о маленьких детях этой церкви, и о других церквах, имеющихся здесь в городке; и о самом городке; и об округе; и о штате, и о чиновниках штата, и о Соединённых Штатах; и о церквах Соединённых Штатов; и о Конгрессе, и о президенте; я о членах правительства; и о бедных мореходах, претерпевающих жестокие бури; и об угнетённых народах, стонущих под игом европейских монархов и восточных тиранов; и о просвещённых светом евангельской истины, но не имеющих глаз, чтобы видеть, и ушей, чтобы слышать; и о язычниках далёких морских островов, - и заканчивалось всё это горячей мольбой, чтобы слова, которые окажет священник, дошли до престола всевышнего и были подобны зерну, упавшему на плодородную почву, и дали богатую жатву добра. Аминь.
Послышалось шуршание юбок - прихожане, стоявшие во время молитвы, снова уселись на скамьи. Мальчик, биография которого излагается на этих страницах, не слишком наслаждался молитвой - он лишь терпел её как неизбежную скуку, насколько у него хватало сил. Ему не сиделось на месте: он не вдумывался в содержание молитвы, а лишь подсчитывал пункты, которые были упомянуты в ней, для чего ему не нужно было вслушиваться, так как он издавна привык к этой знакомой дороге, которая была постоянным маршрутом священника. Но стоило священнику прибавить к своей обычной молитве хоть слово, как ухо Тома тотчас замечало прибавку, и вся его душа возмущалась; он считал удлинение молитвы бесчестным поступком, мошенничеством. Во время богослужения на спинку передней скамьи села муха. Эта муха положительно истерзала его: она спокойно тёрла свои передние лапки, охватывала ими голову и полировала её так усердно, что голова чуть не отрывалась от тела и видна была тоненькая ниточка шеи; потом задними лапками она чистила и скоблила крылья и разглаживала их, словно фалды фрака, чтоб они плотнее прилегли к её телу; весь свой туалет она совершала так спокойно и медленно, словно знала, что ей ничто не угрожает. Да и в самом деле ей ничто не угрожало, потому что, хотя у Тома чесались руки сцапать муху, он не решался на это во время молитвы, так как был уверен, что он погубит свою душу на веки веков. Но лишь только священник произнёс последние слова, рука Тома сама собой прокралась вперёд, и в ту минуту, когда прозвучало «аминь», муха очутилась в плену. Но тётка заметила этот манёвр и заставила выпустить муху.
Священник произнёс цитату из библии и монотонным гудящим голосом начал проповедь, до того скучную, что вскоре многие уже клевали носами, несмотря на то что речь шла и о вечном огне, и о кипящей сере, а число избранных, которым уготовано было вечное блаженство, сводилось к столь маленькой цифре, что такую горсточку праведников, пожалуй, и не стоило спасать. Том сосчитал страницы проповеди: выйдя из церкви, он всегда мог сказать, сколько в проповеди было страниц, но зато её содержание ускользало от него совершенно. Впрочем, на этот раз кое-что заинтересовало его. Священник изобразил величественную потрясающую картину: как праведники всего мира соберутся в раю, и лев ляжет рядом с ягнёнком, и крошечный ребёнок поведёт их за собой. Пафос и мораль этого зрелища нисколько не тронули Тома; его поразила только та важная роль, которая выпадет на долю ребёнка перед лицом народов всей земли; глаза у него засияли, и он сказал себе, что и сам не прочь быть этим ребёнком, если, конечно, лев ручной.
Но тут опять пошли сухие рассуждения, и муки Тома возобновились. Вдруг он вспомнил, какое у него в кармане сокровище, и поспешил достать его оттуда. Это был большой чёрный жук с громадными, страшными челюстями - «жук-кусака», как называл его Том. Жук был спрятан в коробочку из-под пистонов. Когда Там открыл коробочку, жук первым долгом влился ему в палец. Понятное дело, жук был отброшен прочь и очутился в проходе между церковными скамьями, а укушенный палец Том тотчас же сунул в рот. Жук упал на спину и беспомощно барахтался, не умея перевернуться. Том смотрел на него и жаждал схватить его снова, но жук был далеко. Зато теперь он послужил развлечением для многих других, не интересовавшихся проповедью. Тут в церковь забрёл пудель, тоскующий, томный, разомлевший от летней жары; ему надоело сидеть взаперти, он жаждал новых впечатлений. Чуть только он увидел жука, его уныло опущенный хвост тотчас поднялся и завилял. Пудель осмотрел свою добычу, обошёл вокруг неё, обнюхал с опаской издали; обошёл ещё раз; потом стал смелее, приблизился и ещё раз нюхнул, потам оскалил зубы, хотел схватить жука - и промахнулся; повторил попытку ещё и ещё; видимо, это развлечение полюбилось ему; он лёг на живот, так что жук очутился у него между передними лапами, и продолжал свои опыты. Потом ему это надоело, потом он стал равнодушным, рассеянным, начал клевать носом; мало-помалу голова его поникла на грудь, и нижняя челюсть коснулась врага, который вцепился в неё. Пудель отчаянно взвизгнул, мотнул головой, жук отлетел в сторону на два шага и опять упал на спину. Те, что сидели поблизости, тряслись от беззвучного смеха; многие лица скрылись за веерами и носовыми платками, а Том был безмерно счастлив. У пуделя был глупый вид - должно быть, он и чувствовал себя одураченным, но в то же время сердце его щемила обида, и оно жаждало мести. Поэтому он подкрался к жуку и осторожно возобновил атаку: наскакивал на жука со всех сторон, едва не касаясь его передними лапами, лязгал на него зубами и мотал головой так, что хлопали уши. Но в конце концов и это ему надоело; тогда он попробовал развлечься мухой, но в ней не было ничего интересного; походил за муравьём, приникая носом к самому полу, но и это быстро наскучило ему; он зевнул, вздохнул, совершенно позабыл о жуке и преспокойно уселся на него! Раздался безумный визг, пудель помчался по проходу и, не переставая визжать, заметался по церкви; перед самым алтарём перебежал к противоположному проходу, стрелой пронёсся к дверям, от дверей - назад; он вопил на всю церковь, и чем больше метался, тем сильнее росла его боль; наконец собака превратилась в какую-то обросшую шерстью комету, кружившуюся со скоростью и блеском светового луча. Кончилось тем, что обезумевший страдалец метнулся в сторону и вскочил на колени к своему хозяину, а тот вышвырнул его в окно; вой, полный мучительной скорби, слышался всё тише и тише и наконец замер вдали.
К этому времени все в церкви сидели с пунцовыми лицами, задыхаясь от подавленного смеха. Даже проповедь немного застопорилась. И хотя она тотчас же двинулась дальше, но спотыкалась и хромала на каждом шагу, так что нечего было и думать о её моральном воздействии. Прячась за спинки церковных скамеек, прихожане встречали заглушёнными взрывами нечестивого хохота самые торжественные и мрачные фразы, как будто злосчастный священник необыкновенно удачно острил.
Все вздохнули с облегчением, когда эта пытка кончилась и было сказано последнее «аминь».
Том Сойер шёл домой весёлый; он думал про себя, что и церковная служба может быть иной раз не очень скучна, если только внести в неё некоторое разнообразие. Одно омрачало его радость: хотя ему и было приятно, что пудель поиграл с его жуком, но зачем же негодный щенок унёс этого жука навсегда? Право же, это нечестно.
Глава VI
ТОМ ЗНАКОМИТСЯ С БЕККИ
Проснувшись утром в понедельник, Том почувствовал себя очень несчастным. Он всегда чувствовал себя несчастным в понедельник утром, так как этим днём начиналась новая неделя долгих терзаний в школе. Ему даже хотелось тогда, чтобы в жизни совсем не было воскресений, так как после краткой свободы возвращение в темницу ещё тяжелее.
Том лежал и думал. Вдруг ему пришло в голову, что хорошо было бы заболеть; тогда он останется дома и не пойдёт в школу. Надежда слабая, но почему не попробовать! Он исследовал свой организм. Нигде не болело, и он снова ощупал себя. На этот раз ему показалось, что у него начинается резь в животе, и он обрадовался, надеясь, что боли усилятся. Но боли, напротив, вскоре ослабели и мало-помалу исчезли. Том стал думать дальше. И вдруг обнаружил, что у него шатается зуб. Это была большая удача; он уже собирался застонать для начала, но тут же сообразил, что, если он заикнётся о зубе, тётка немедленно выдернет зуб, - а это больно. Поэтому он решил, что зуб лучше оставить про запас и поискать чего-нибудь другого. Некоторое время ничего не подвёртывалось; затем он вспомнил, как доктор рассказывал об одной болезни, уложившей пациента в кровать на две или три недели и грозившей ему потерей пальца. Мальчик со страстной надеждой высунул из-под простыни ногу и начал исследовать больной палец. У него не было ни малейшего представления о том, каковы признаки этой болезни. Однако попробовать всё-таки стоило, и он принялся усердно стонать.
Но Сид спал и не замечал стонов.
Том застонал громче, и понемногу ему стало казаться, что палец у него действительно болит.
Сид не проявлял никаких признаков жизни.
Том даже запыхался от усилий. Он отдохнул немного, потом набрал воздуху и напустил целый ряд чрезвычайно удачных стонов.
Сид продолжал храпеть.
Том вышел из себя. Он сказал: «Сид! Сид!» - и стал легонько трясти спящего. Это подействовало, и Том опять застонал. Сид зевнул, потянулся, приподнялся на локте, фыркнул и уставился на Тома. Том продолжал стонать.
Сид оказал:
Том! Слушай-ка, Том!
Ответа не было.
Ты слышишь, Том? Том! Что с тобою, Том?
Сид, в свою очередь, тряхнул брата, тревожно вглядываясь ему в лицо. Том простонал:
Оставь меня, Сид! Не тряси!
Да что с тобою, Том? Я пойду и позову тётю.
Нет, не надо, Может быть, это скоро пройдёт. Никого не зови.
Нет-нет, надо позвать! Да не стони так ужасно!.. Давно это с тобою?
Несколько часов. Ой! Ради бога, не ворочайся, Сид! Ты просто погубишь меня.
Отчего ты раньше не разбудил меня, Том? Ой, Том, перестань стонать! Меня прямо мороз продирает по коже от твоих стонов. Что у тебя болит?
Я всё тебе прощаю, Сид!.. (Стон.) Всё, в чём ты передо мной виноват. Когда меня не станет…
Том, неужели ты и вправду умираешь? Том, не умирай… пожалуйста! Может быть…
Я всех прощаю, Сид. (Стон.) Скажи им об этом, Сид. А одноглазого котёнка и оконную раму отдай, Сид, той девочке, что недавно приехала в город, и скажи ей…
Но Сид схватил одежду - и за дверь. Теперь Том на самом деле страдал, - так чудесно работало его воображение, - и стоны его звучали вполне естественно.
Сид сбежал по лестнице и крикнул:
Ой, тётя Полли, идите скорей! Том умирает!
Умирает?
Да! Да! Чего же вы ждёте? Идите скорей!
Вздор! Не верю!
Но всё же она что есть духу взбежала наверх. Сид и Мери - за нею. Лицо у неё было бледное, губы дрожали. Добежав до постели Тома, она едва могла выговорить:
Том! Том! Что с тобой?
Ой, тётя, я…
Что с тобою, что с тобою, дитя?
Ой, тётя, у меня на пальце гангрена!
Тётя Полли упала на стул и сперва засмеялась, потом заплакала, потом и засмеялась и заплакала сразу.
Это привело её в себя, и она оказала:
Ну и напугал же ты меня, Том! А теперь довольно: прекрати свои фокусы, и чтобы этого больше не было!
Стоны замолкли, и боль в пальце мгновенно прошла. Том (почувствовал себя в нелепом положении.
Право же, тётя Полли, мне казалось, что палец у меня совсем омертвел, и мне было так больно, что я даже забыл про свой зуб.
Зуб? А с зубом у тебя что?
Шатается и страшно болит, прямо нестерпимо…
Ну, будет, будет, не вздумай только хныкать опять! Открой-ка рот!.. Да, зуб действительно шатается, но от этого ты не умрёшь… Мери, принеси шёлковую нитку и горящую головню из кухни.
Тётечка, не вырывайте, не надо, не рвите его - он уже больше не болит! Провалиться мне на этом месте, если он хоть чуточку болит! Тётечка, пожалуйста, не надо! Я и так всё равно пойду в школу…
Пойдёшь в школу? Так вот оно что! Ты только для того и поднял всю эту кутерьму, чтобы увильнуть от занятий и удрать на реку ловить рыбу! Ах, Том, Том, я так тебя люблю, а ты, словно нарочно, надрываешь моё старое сердце своими безобразными выходками!
Тем временем подоспели орудия для удаления зуба. Тётя Полли сделала петлю на конце нитки, надела её на больной зуб и крепко затянула, а другой конец привязала к столбику кровати; затем схватила пылающую головню и ткнула её чуть не в самую физиономию мальчика. Миг - и зуб повис на нитке, привязанной к столбику.
Но за всякое испытание человеку даётся награда. Когда Том после завтрака отправился в школу, все товарищи, с которыми он встречался на улице, завидовали ему, так как пустота, образовавшаяся в верхнем ряду его зубов, позволяла ему плевать совершенно новым, замечательным способом. Вокруг него собралась целая свита мальчишек, заинтересованных этим зрелищем; один из них, порезавший себе палец и до сих пор служивший предметом общего внимания и поклонения, сразу утратил всех до одного своих приверженцев, и слава его мгновенно померкла. Это страшно огорчило его, и он объявил с напускным презрением, что плевать, как Том Сойер, - пустяковое дело, но другой мальчик ответил на это: «Зелен виноград!» - и развенчанный герой удалился с позором.
Вскоре после этого Том повстречался с юным парией Гекльберри Финном, сыном местного пьяницы. Все матери в городе от всего сердца ненавидели Гекльберри и в то же время боялись его, потому что он был ленивый, невоспитанный, скверный мальчишка, не признававший никаких обязательных правил. И ещё потому, что их дети - все до одного - души в нём не чаяли, любили водиться с ним, хотя это было запрещено, и жаждали подражать ему во всём. Том, как и все прочие мальчишки из почтенных семейств, завидовал отверженному Гекльберри, и ему также было строго-настрого запрещено иметь дело с этим оборванцем. Конечно, именно по этой причине Том не упускал случая поиграть с ним. Гекльберри одевался в обноски с плеча взрослых людей; одежда его была испещрена разноцветными пятнами и так изодрана, что лохмотья развевались по ветру. Шляпа его представляла собою развалину обширных размеров; от её полей свешивался вниз длинный обрывок в виде полумесяца; пиджак, в те редкие дни, когда Гек напяливал его на себя, доходил ему чуть не до пят, так что задние пуговицы помещались значительно ниже шины; штаны висели на одной подтяжке и сзади болтались пустым мешком, а внизу были украшены бахромой и волочились по грязи, если Гек не засучивал их.
Гекльберри был вольная птица, бродил где вздумается. В хорошую погоду он ночевал на ступеньках чужого крыльца, а в дождливую - в пустых бочках. Ему не надо было ходить ни в школу, ни в церковь, он никого не должен был слушаться, над ним не было господина. Он мог удить рыбу или купаться, когда и где ему было угодно, и сидеть в воде, сколько заблагорассудится. Никто не запрещал ему драться. Он мог не ложиться спать хоть до утра. Весной он первый из всех мальчиков начинал ходить босиком, а осенью обувался последним. Ему не надо было ни мыться, ни надевать чистое платье, а ругаться он умел удивительно. Словом, у него было всё, что делает жизнь прекрасной. Так думали в Санкт-Петербурге все изнурённые, скованные по рукам и ногам «хорошо воспитанные» мальчики из почтенных семейств.
Том приветствовал романтического бродягу:
Эй, Гекльберри! Здравствуй!
Здравствуй и ты, если хочешь…
Что это у тебя?
Дохлая кошка.
Дай-ка, Гек, посмотреть!.. Ишь ты, окоченела совсем. Где ты её достал?
Купил у одного мальчишки.
Что дал?
Синий билетик да бычий пузырь… Пузырь я достал на бойне.
А где ты взял синий билетик?
Купил у Бена Роджерса две недели назад… дал ему палку для обруча.
Слушай-ка, Гек, дохлые кошки - на что они надобны?
Как - на что? А бородавки сводить.
Разве? Я знаю средство почище.
А вот и, не знаешь! Какое?
Гнилая вода.
Гнилая вода? Ничего она не стоит, твоя гнилая вода!
Ничего не стоит? А ты пробовал?
Я-то не пробовал. Но Боб Таннер - он пробовал.
А кто тебе об этом сказал?
Он сказал Джеффу Тэчеру, а Джефф сказал Джонни Бейкеру, а Джонни сказал Джиму Холлису, а Джим сказал Бену Роджерсу, а Бен сказал одному негру, а негр сказал мне. Вот и знаю.
Ну, так что же из этого? Все они врут. По крайней мере, все, кроме негра, его я не знаю. Но я ещё не видывал негра, который не врал бы. Всё это пустая болтовня! Теперь ты мне окажи, Гек, как сводил бородавки Боб Таннер?
Да так: взял и сунул руку в гнилой пень, где скопилась дождевая вода.
Ну конечно.
Лицом ко пню?
А то как же?
И при этом говорил что-нибудь?
Как будто ничего не говорил… Но кто его знает? Не знаю.
Ага! Ещё бы ты захотел свести бородавки гнилой водой, когда ты берёшься за дело, как самый бестолковый дуралей! Из таких глупостей, разумеется, толку не будет. Надо пойти одному в чащу леса, заприметить местечко, где есть такой пень, и ровно в полночь стать к нему спиною, сунуть в него руку и сказать:
Ячмень, ячмень да гниль-вода, индейская еда,
Все бородавки у меня возьмите навсегда!
А потом надо закрыть глаза и скоро-скоро отойти ровно на одиннадцать шагов и три раза повернуться на месте, а по дороге домой не сказать никому ни слова. Если скажешь, - пропало: колдовство не подействует.
Да, похоже, что это правильный способ, только Боб Таннер… он сводил бородавки, не так.
Да уж наверно не так! Потому-то у него тьма бородавок, он самый бородавчатый из всех ребят в нашем городе. А если бы он знал, как действовать гнилой водой, на нём не было бы теперь ни одной бородавки. Я сам их тысячи свёл этой песней, - да, Гек, со своих собственных рук. У меня их было очень много, потому что я часто возился с лягушками. Иногда я вывожу их бобом.
Да, это средство верное. Я и сам его пробовал.
Берёшь боб и разрезаешь его на две части, потом режешь свою бородавку ножом, чтобы достать каплю крови, и мажешь этой кровью одну половину боба, а потом выкапываешь ямку и зарываешь эту половину в землю… около полуночи на перекрёстке дорог, в новолунье, а вторую половину сжигаешь. Дело в том, что та половина, на которой есть кровь, будет тянуть и тянуть к себе вторую половину, а кровь тем временем притянет к себе бородавку, и бородавка очень скоро сойдёт.
Верно, Гек, верно, хотя было бы ещё лучше, если бы, закапывая в ямку половину боба, ты при этом приговаривал так: «В землю боб - бородавка долой; теперь навсегда я расстанусь с тобой!» Так было бы ещё сильнее. Так сводит бородавки Джо Гарпер, а уж он бывалый! Где только не был. - доезжал чуть не до Кунвиля… Ну, а как же ты сводишь их дохлыми кошками?
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.