Символика стихотворения Арс. Тарковского "Первые свидания"

У Тарковского есть ряд стихов, глубоких и лиричных, которые были посвящены любимой, но ушедшей в небытие, умершей женщине. Горечь утраты, свет доброй памяти, сила поднявшейся над земным существованием любви звучали в них. И вместе с тем – что-то ещё. Что именно – я пойму чуть позже. В некоторых из них упоминалось имя Мария . Естественно, возникли вопросы: кто она? кем была для поэта? почему ушла так рано?
Делюсь ответами.

Эти стихи написаны 55-летним мужчиной о событиях почти 40-летней давности. А звучат они так, будто всё было пережито только вчера. Звучат молодо и трепетно. Посвящены они женщине, образ которой Тарковский пронесёт через всю жизнь - стихи, обращённые к ней, он будет писать на протяжении многих и многих лет.

После смерти отца дочь поэта Марина найдёт в его архиве рукописную тетрадь, озаглавленную стихотворной строкой «Как 40 лет тому назад…» В ней будут собраны стихи, обращённые к Марии. Мария – так звали первую жену поэта, родившую ему дочь Марину и сына Андрея. Но содержание найденных стихов будет противоречить как внешности и характеру, так и обстоятельствам жизни Марии Вишняковой-Тарковской. Следовательно, посвящены они другой Марии, но какой? Марина Тарковская проведёт собственное расследование. Поиск неизвестной Музы приведёт дочь Арсения Александровича в Кировоград (Елисаветград) – город на Украине, в котором поэт родился.

В Елисаветграде среди соседей Тарковских по Александровской улице была семья Густава Фальца, бывшего управляющего имения барона Фальц-Фейна. Он переехал сюда вместе с дочерью Марией и жил в небольшом доме, в котором ныне располагается музей Арсения Тарковского. Это здание в народе так и называют: «Дом Фальц». Сначала немецкая семья занимала комнаты на обоих этажах, а после смерти родителей Мария осталась жить в двух нижних комнатах с окнами в сад (о них-то и написано столько поэтических строк). В доме-музее до сих пор сохранилась небольшая сцена. На ней, по свидетельству старожилов, проходили домашние спектакли и поэтические чтения, в которых принимал участие и Арсений Тарковский. В ту пору было ему 16 лет.
Мария Фальц к тому времени была «соломенной вдовой». Её муж, офицер Колобов, был призван в Первую мировую войну и пропал без вести в гражданскую. С Арсением Тарковским и другими интеллигентными гимназистами, собиравшимися в доме Фальц, Марию связывала младшая сестра Елена.
Мария была немного близорукой, но очень привлекательной, умной, образованной, прекрасно пела и играла на рояле, особенно часто – Шопена. Она была неизменной «душой» тёплых музыкальных и литературных вечеров. С Тарковским их разделяла пропасть в 9 лет, что было в то время немыслимо для общего будущего. Однако именно Мария стала Прекрасной Дамой поэта, которой он всю жизнь так и будет посвящать стихи.
Они расстались в 1925 году, когда Арсений уехал учиться в Москву, а она - в Ленинград. Есть сведения, что он приезжал к ней в 1926 году в Ленинград, но она предложила ему расстаться окончательно. Возможно, она уже знала, что больна и не хотела связывать молодого, много моложе её, поэта, перед которым брезжило большое будущее.
В последний раз они виделись в 1928, во время приезда поэта к матери. Он рассказал своей любимой, что уже женат на Марии Вишняковой, а она ответила, что выходит замуж и уезжает в Одессу.
В 1932 году Марии Фальц не стало, она умерла от туберкулёза в доме своей сестры в Славянске. И Арсений Александрович тяжело переживал эту утрату. Долгое время имя этой женщины и всё, связанное с ней, оставалось загадкой.

К сожалению, судя по всему, Мария Фальц умерла без наследников: искавшим не удалось найти её фотографий или портрета.

Я обещала написать, что же ещё, кроме горечи утраты, света доброй памяти и какой-то встающей над земным существованием любви, слышится мне в стихах, посвящённых Марии. Связь с вечностью. Сейчас объясню. Всю жизнь поэт-Тарковский осмысляет вот эту связь между жизнью и смертью/бессмертьем, между земным бытием и бытием вечным, между человеком и космосом/богом (и первое сливается у него со вторым). Осмысляет связь человека и Вселенной, ту суть, ради которой мы приходим трудиться на Землю. И, как мне кажется, Мария, его первая возлюбленная, ушедшая рано, стала для него связью между миром Земли и миром вечности. Не просто светлым воспоминанием юности, а Музой его поэтических прозрений.

Музе

Что мне пропитанный полынью ветер.
Что мне песок, впитавший за день солнце.
Что в зеркале поющем голубая,
Двойная отраженная звезда.

Нет имени блаженнее: Мария, -
Оно поет в волнах Архипелага,
Оно звенит, как парус напряженный
Семи рожденных небом островов.

Ты сном была и музыкою стала,
Стань именем и будь воспоминаньем
И смуглою девической ладонью
Коснись моих полуоткрытых глаз,

Чтоб я увидел золотое небо,
Чтобы в расширенных зрачках любимой,
Как в зеркалах, возникло отраженье
Двойной звезды, ведущей корабли.

Первые свидания

Свиданий наших каждое мгновенье
Мы праздновали, как богоявленье,
Одни на целом свете. Ты была
Смелей и легче птичьего крыла,
По лестнице, как головокруженье,
Через ступень сбегала и вела
Сквозь влажную сирень в свои владенья
С той стороны зеркального стекла.

Когда настала ночь, была мне милость
Дарована, алтарные врата
Отворены, и в темноте светилась
И медленно клонилась нагота,
И, просыпаясь: "Будь благословенна!" -
Я говорил и знал, что дерзновенно
Мое благословенье: ты спала,
И тронуть веки синевой вселенной
К тебе сирень тянулась со стола,
И синевою тронутые веки
Спокойны были, и рука тепла.

А в хрустале пульсировали реки,
Дымились горы, брезжили моря,
И ты держала сферу на ладони
Хрустальную, и ты спала на троне,
И - боже правый! - ты была моя.
Ты пробудилась и преобразила
Вседневный человеческий словарь,
И речь по горло полнозвучной силой
Наполнилась, и слово ты раскрыло
Свой новый смысл и означало царь .

На свете все преобразилось, даже
Простые вещи - таз, кувшин,- когда
Стояла между нами, как на страже,
Слоистая и твердая вода.

Нас повело неведомо куда.
Пред нами расступались, как миражи,
Построенные чудом города,
Сама ложилась мята нам под ноги,
И птицам с нами было по дороге,
И рыбы подымались по реке,
И небо развернулось пред глазами...
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.

Ветер

Душа моя затосковала ночью.

А я любил изорванную в клочья,
Исхлестанную ветром темноту
И звезды, брезжущие на лету
Над мокрыми сентябрьскими садами,
Как бабочки с незрячими глазами,
И на цыганской масляной реке
Шатучий мост, и женщину в платке,
Спадавшем с плеч над медленной водою,
И эти руки, как перед бедою.

И кажется, она была жива,
Жива, как прежде, но ее слова
Из влажных "Л" теперь не означали
Ни счастья, ни желаний, ни печали,
И больше мысль не связывала их,
Как повелось на свете у живых.

Слова горели, как под ветром свечи,
И гасли, словно ей легло на плечи
Все горе всех времен. Мы рядом шли,
Но этой горькой, как полынь, земли
Она уже стопами не касалась
И мне живою больше не казалась.

Когда-то имя было у нее.
Сентябрьский ветер и ко мне в жилье
Врывается -
то лязгает замками,
То волосы мне трогает руками.

Как сорок лет тому назад…

I
Как сорок лет тому назад,
Сердцебиение при звуке
Шагов, и дом с окошком в сад,
Свеча и близорукий взгляд,
Не требующий ни поруки,
Ни клятвы. В городе звонят.
Светает. Дождь идет, и темный,
Намокший дикий виноград
К стене прижался, как бездомный,
Как сорок лет тому назад

II
Как сорок лет тому назад,
Я вымок под дождем, я что-то
Забыл, мне что-то говорят,
Я виноват, тебя простят,
И поезд в десять пятьдесят
Выходит из-за поворота.
В одиннадцать конец всему,
Что будет сорок лет в грядущем
Тянуться поездом идущим
И окнами мелькать в дыму,
Всему, что ты без слов сказала,
Когда уже пошел состав.
И чья-то юность, у вокзала
От провожающих отстав,
Домой по лужам как попало
Плетется, прикусив рукав.

III
Хвала измерившим высоты
Небесных звезд и гор земных
Глазам - за свет и слезы их!

Рукам, уставшим от работы,
За то, что ты, как два крыла,
Руками их не отвела!

Гортани и губам хвала
За то, что трудно мне поется,
Что голос мой и глух и груб,
Когда из глубины колодца
Наружу белый голубь рвется
И разбивает грудь о сруб!

Не белый голубь - только имя,
Живому слуху чуждый лад,
Звучащий крыльями твоими,
Как сорок лет тому назад.
1969

* * *
Мне в черный день приснится
Высокая звезда,
Глубокая криница,
Студеная вода
И крестики сирени
В росе у самых глаз.
Но больше нет ступени -
И тени спрячут нас.

И если вышли двое
На волю из тюрьмы,
То это мы с тобою,
Одни на свете мы,
И мы уже не дети,
И разве я не прав,
Когда всего на свете
Светлее твой рукав.

Что с нами ни случится,
В мой самый черный день,
Мне в черный день приснится
Криница и сирень,
И тонкое колечко,
И твой простой наряд,
И на мосту за речкой
Колеса простучат

На свете все проходит,
И даже эта ночь
Проходит и уводит
Тебя из сада прочь.
И разве в нашей власти
Вернуть свою зарю?
На собственное счастье
Я как слепой смотрю.

Стучат. Кто там? - Мария
Отворишь дверь. - Кто там? -
Ответа нет. Живые
Не так приходят к нам,
Их поступь тяжелее,
И руки у живых
Грубее и теплее
Незримых рук твоих.

Где ты была? - Ответа
Не слышу на вопрос.
Быть может, сон мой - это
Невнятный стук колес
Там, на мосту, за речкой,
Где светится звезда,
И кануло колечко
В криницу навсегда.

* * *
Невысокие, сырые,
Были комнаты в дому.
Называть ее Марией
Трудно сердцу моему.

Три окошка, три ступени,
Темный дикий виноград.
Бедной жизни бедный гений
Из окошка смотрит в сад.

И десятый вальс Шопена
До конца не дозвучит.
Свежескошенного сена
Рядом струйка пробежит.

Не забудешь? Не изменишь?
Не расскажешь никому?
А потом был продан «Рениш»,
Только шелк шумел в дому.

Синий шелк простого платья,
А душа еще была
От последнего объятья
Легче птичьего крыла.

В листьях, за ночь облетевших,
Невысокое крыльцо
И на пальцах похудевших
Бирюзовое кольцо,

И горячечный румянец,
Сине-серые глаза.
И снежинок ранний танец,
Почерневшая лоза.

Шубку на плечи, смеется,
Не наденет в рукава.
Ветер дунет, снег взовьется…
Вот и все, чем смерть жива.
1947

Марии Фальц было посвящено и то памятное стихотворение, на которое отозвалась Марина Цветаева своим последним «Всё повторяю первый стих и всё переправляю слово…»

* * *
Меловой да соляной
Твой Славянск родной.
Надоело быть одной -
Посиди со мной…

Стол накрыт на шестерых,
Розы да хрусталь,
А среди гостей моих
Горе да печаль.

И со мною мой отец,
И со мною брат.
Час проходит. Наконец
У дверей стучат.

Как двенадцать лет назад,
Холодна рука
И немодные шумят
Синие шелка.

И вино звенит из тьмы,
И поёт стекло:
«Как тебя любили мы,
Сколько лет прошло!»

Улыбнётся мне отец,
Брат нальёт вина,
Даст мне руку без колец,
Скажет мне она:

Каблучки мои в пыли,
Выцвела коса,
И поют из-под земли
Наши голоса.
(1940)

Есть предположение, что и стихотворение «Ночной дождь» посвящёно Марии Фальц:

Ночной дождь

То были капли дождевые,
Летящие из света в тень.
По воле случая впервые
Мы встретились в ненастный день,

И только радуги в тумане
Вокруг неярких фонарей
Поведали тебе заране
0 близости любви моей,

0 том, что лето миновало,
Что жизнь тревожна и светла
И как ты ни жила, но мало,
Так мало на земле жила.

Как слезы, капли дождевые
Светились на лице твоем,
А я еще не знал, какие
Безумства мы переживем.

Свиданий наших каждое мгновенье Мы праздновали, как богоявленье.. - это стихотворение не о любви, не о страсти. Это великое произведение раскрывает нам единство нашего земного бытия и божественной сущности. Бог - это любовь, и поэт в зрелом возрасте делится с нами знанием того, что он почувствовал ещё в юности: любовь - это знак присутствия божественной силы... АРСЕНИЙ ТАРКОВСКИЙ - в День рождения - 25 июня 1907 года Арсения Тарковского называют «последним поэтом Серебряного века». Его стихи знают даже далекие от поэзии люди - благодаря фильмам его сына Андрея Тарковского, в которых они звучат. «Тарковского полюбили как-то внезапно в 60-х годах. Полюбили и всё. Без всяких внешних мотивировок. Еще и стихов толком никто не знал, а полюбили. Потом, когда на экраны периферийных клубов прорвалось "Зеркало" полузапрещенного Андрея Тарковского, все услышали стихи его отца-поэта. И буквально врезалась в память строка: "Когда судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке". Это была страшная исповедь целого поколения», - писал о неожиданно обрушившемся на Тарковского признании поэт и философ Константин Кедров. Многие стихи Тарковского были положены на музыку. Их исполняют группы «Браво» и «Круиз» исполняли песню «Звездный каталог», София Ротару, Елена Фролова, Елена Камбурова, рок-группа «Диалог», Вадим и Валерий Мищуки. Также большой вклад в литературу Арений Тарковский внес в качестве переводчика, в основном – восточной поэзии. ПЕРВЫЕ СВИДАНИЯ Свиданий наших каждое мгновенье Мы праздновали, как богоявленье, Одни на целом свете. Ты была Смелей и легче птичьего крыла, По лестнице, как головокруженье, Через ступень сбегала и вела Сквозь влажную сирень в свои владенья С той стороны зеркального стекла. Когда настала ночь, была мне милость Дарована, алтарные врата Отворены, и в темноте светилась И медленно клонилась нагота, И, просыпаясь: “Будь благословенна!” - Я говорил и знал, что дерзновенно Мое благословенье: ты спала, И тронуть веки синевой вселенной К тебе сирень тянулась со стола, И синевою тронутые веки Спокойны были, и рука тепла. А в хрустале пульсировали реки, Дымились горы, брезжили моря, И ты держала сферу на ладони Хрустальную, и ты спала на троне, И - боже правый! - ты была моя. Ты пробудилась и преобразила Вседневный человеческий словарь, И речь по горло полнозвучной силой Наполнилась, и слово ты раскрыло Свой новый смысл и означало царь. На свете все преобразилось, даже Простые вещи - таз, кувшин, - когда Стояла между нами, как на страже, Слоистая и твердая вода. Нас повело неведомо куда. Пред нами расступались, как миражи, Построенные чудом города, Сама ложилась мята нам под ноги, И птицам с нами было по дороге, И рыбы подымались по реке, И небо развернулось пред глазами… Когда судьба по следу шла за нами, Как сумасшедший с бритвою в руке.

Именно так легли в меня строки из фильма Андрея Тарковского Зеркало. Позже, найдя процитированное там стихотворение, я увидел, что моя нетвёрдая память внесла в него искажения, но оригинал так и не прижился у меня. Уже заматерели, окрепли возникшие в том момент ассоциации и смутные образы, и не вытравить их уже. Да я и не пытаюсь, ведь увязаны они именно с моей, пускай и не совсем грамотной, редакцией.
Тогда, в зимнюю сессию, после бессонной ночи и сданного экзамена, после (вряд ли мы обошлись без этого) небольшого празднования дурная голова потянула нас в кинотеатр Витязь, что находился в Беляево - одном из районов Москвы. Около огромного, недавно построенного здания в вечернем полумраке колыхалась тёмная толпа. Интеллигенция, в основной своей массе. Счастливцы важно следовали в зал, остальные набрасывались на подтягивающуюся публику с одним вопросом - нет ли лишнего билетика. Да, почему-то так и говорили - билетика. Нам в тот вечер повезло, билетики перехватить удалось и мы, поглядывая свысока на менее везучих конкурентов, проследовали в зал.
О дальнейшем лучше бы умолчать, но из песни слова не выкинешь: мой организм, измученный сессией, дал слабину - я уснул, хотя и продержался не менее половины фильма. Но строки эти я запомнил, точнее, воспроизвёл их уже или на обратном пути, или на следующий день. Они и остались у меня единственным, но сильным впечатлением от Арсения Тарковского. В то время моя гуманитарно ориентированная часть дремала, по крайней мере, в отношении поэзии. Презренная проза вполне удовлетворяла мои литературные запросы. Немного погодя на меня навалилась поэзия Серебряного века и мой внутренний маятник качнулся в сторону поэзии, но Арсений Тарковский прошёл мимо меня и осталась только две этих строки, к тому же перевранных. И связанная с ними атмосфера безумия и фатальности как одной из сторон бытия.
Почему я вспомнил об этом? Всё просто - узнал из ленты, что сегодня, 25 июня, день рождения поэта. Поставлю небольшое видео - фрагмент из Зеркала, в котором и звучит это стихотворение:
(к сожалению, Мосфильм блокирует подобного рода "цитаты", поэтому для просмотра требуется прямо из ролика перейти по ссылке на ютьюб. Но это элементарно, ...). И тогда можно будет не только услышать стихи, но и увидеть Терехову и спину уходящего Солоницына.

Одним из шедевров лирики Арсения Тарковского является стихотворение "Первые свидания" (1962 года). В нем мы видим особый мир, преображенный любовью. Но вот что странно: первые две строки стихотворения говорят нам об удивительном чуде: перед читателем не просто двое людей, любящих друг друга, с ними - Бог. "Свиданий наших каждое мгновенье // мы праздновали, как богоявленье", - пишет Арсений Тарковский, и это слово - богоявленье - как некий источник света отбрасывает целый сноп лучей в глубь стихотворения. Эти "лучи" изменяют и преображают не только мир, окружающий любящих людей, но и саму речь поэта.

Но вернемся к началу стихотворения. Первая его часть - это как бы вхождение героев в особый мир, в мир "с той стороны зеркального стекла". Обращает на себя внимание стремительное движение вниз, которое в этом зримом земном мире является аналогом сошествия неба на землю. Итак, сначала - богоявление, потом - возлюбленная. "По лестнице, как головокруженье, // Через ступень сбегала и вела // Сквозь влажную сирень в свои владенья // С той стороны зеркального стекла".

Мы, конечно, сразу вспомним и другие метафоры зеркала, которые так органично вошли в ткань художественной культуры ХХ века. "Алиса в Зазеркалье" Льюиса Кэрролла, фильм Андрея Тарковского "Зеркало" ... Этот список, конечно, можно продолжать. Но для нас важно то, что герои попадают в особое пространство, где все - люди, вещи, само время, слова - существуют по каким-то особым законам. Арсений Тарковский пишет о любви, и высота этого чувства дерзновенна. Не случайно именно это слово употребляет он во второй части стихотворения.

А что, собственно, значит словосочетание "алтарные врата"? Мы знаем, что алтарь - это Святая Святых Храма, место, где происходит Таинство. Алтарь отделен от остального пространства Храма иконостасом, в центре которого и находятся Царские, или алтарные, врата. Когда они открыты, это значит, что Сам Господь выходит к молящимся людям. Открытые алтарные врата - это символ единства Бога и человека. В каком-то смысле анализируемые нами строки являются "своеобразным" текстовым синонимом к началу стихотворения. (Вспомним: "Свиданий наших каждое мгновенье // Мы праздновали, как богоявленье ".)

Итак, в этом особом пространстве любящий - не просто человек, он - священник, и не случайно он благословляет свою возлюбленную. Благословляет ее и вся вселенная: "И тронуть веки синевой вселенной // К тебе сирень тянулась со стола".

Кто же она в этой сияющей вселенной, если он , ее любимый, - священник? Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны внимательно прочитать строки, которые на первый взгляд кажутся загадочными и непонятными.

Возлюбленная держит в своей руке хрустальную сферу, в которой - и горы, и моря, и реки; она спит на троне... Она - царица этого мира, и в ладони ее - держава, символ царства не от мира сего, царства любви. В этом пространстве изменяются даже привычные вещи: таз, кувшин, вода, которая становится слоистой и твердой. Но что является для поэта самым главным - преображается речь.

Человек - царь и священник, когда он любит и когда он любим. И вот в этом новом преображенном мире происходит новое чудо:

Если в начале стихотворения небо сходит на землю и в первой части мы видим стремительное движение вниз, то в конце начинается путь с земли - к небу, путь, который сначала только предчувствуется в отдельных образах и строках ("И птицам с нами было по дороге"), а потом мощным аккордом звучит перед двумя финальными строками стихотворения: "И небо развернулось пред глазами".

Но последние две строки ввергают нас в реальный исторический план бытия, в котором судьба вершит свою трагедию:

Только трагедия эта совсем иная, нежели классическая - античная. В античной трагедии судьба, или рок, является не произволом, а осмысленным, логичным возмездием человеку, переступившему определенную запретную черту. Здесь же судьба идет "как сумасшедший", т.е. ее действие лишено смысла. Она не возмездие, не воздаяние, а безумство, несущее смерть и разрушение. Это опыт ХХ века. Но тем, перед чьими глазами уже "развернулось небо", никакая сумасшедшая судьба не страшна.

Бабочки хохочут как безумные,
Вьются хороводы милых дур
По лазурному нагромождению
Стереометрических фигур:
Учит их всей этой математике
Голенький и розовый амур.

Хореографическим училищем,
Карнавальным молодым вином
Отдает июньская сумятица
Бабочек, играющих с огнем,
Перебрасывающихся бисером
Со своим крылатым вожаком.

И уносит их ватагу школьную,
Хрупкую, бездумную, безвольную,
Ветер, в жизнь входящий напролом.

Луна и коты

Прорвав насквозь лимонно-серый
Опасный конус высоты,
На лунных крышах, как химеры,
Вопят гундосые коты.
Из желобов ночное эхо
Выталкивает на асфальт
Их мефистофельского смеха
Коленчатый и хриплый альт.
И в это дикое искусство
Влагает житель городской
Свои предчувствия и чувства
С оттенком зависти мужской.
Он верит, что в природе ночи
И тьмы лоскут, и сна глоток,
Что ночь - его чернорабочий,
А сам глядит на лунный рог,
Где сходятся, как в средоточье,
Котов египетские очи,
И пьет бессонницы глоток.

Первые свидания

Свиданий наших каждое мгновенье
Мы праздновали, как богоявленье,
Одни на целом свете. Ты была
Смелей и легче птичьего крыла,
По лестнице, как головокруженье,
Через ступень сбегала и вела
Сквозь влажную сирень в свои владенья
С той стороны зеркального стекла.

Когда настала ночь, была мне милость
Дарована, алтарные врата
Отворены, и в темноте светилась
И медленно клонилась нагота,
И, просыпаясь: "Будь благословенна!" -
Я говорил и знал, что дерзновенно
Мое благословенье: ты спала,
И тронуть веки синевой вселенной
К тебе сирень тянулась со стола,
И синевою тронутые веки
Спокойны были, и рука тепла.

А в хрустале пульсировали реки,
Дымились горы, брезжили моря,
И ты держала сферу на ладони
Хрустальную, и ты спала на троне,
И - боже правый! - ты была моя.
Ты пробудилась и преобразила
Вседневный человеческий словарь,
И речь по горло полнозвучной силой
Наполнилась, и слово ты раскрыло
Свой новый смысл и означало царь.

На свете все преобразилось, даже
Простые вещи - таз, кувшин,- когда
Стояла между нами, как на страже,
Слоистая и твердая вода.

Нас повело неведомо куда.
Пред нами расступались, как миражи,
Построенные чудом города,
Сама ложилась мята нам под ноги,
И птицам с нами было по дороге,
И рыбы подымались по реке,
И небо развернулось пред глазами...
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.

* * *

Река Сугаклея уходит в камыш,
Бумажный кораблик плывет по реке,
Ребенок стоит на песке золотом,
В руках его яблоко и стрекоза.
Покрытое радужной сеткой крыло
Звенит, и бумажный корабль на волнах
Качается, ветер в песке шелестит,
И всё навсегда остаётся таким...
А где стрекоза? Улетела. А где
Кораблик? Уплыл. Где река? Утекла.