В списках не числится. ««В списках не значился»

Главная

Сочинения

В списках не числится. ««В списках не значился» — это история

* * *

Часть первая

1

За всю жизнь Коле Плужникову не встречалось столько приятных неожиданностей, сколько выпало в последние три недели. Приказа о присвоении ему, Николаю Петровичу Плужникову, воинского звания он ждал давно, но вслед за приказом приятные неожиданности посыпались в таком изобилии, что Коля просыпался по ночам от собственного смеха.

После утреннего построения, на котором был зачитан приказ, их сразу же повели в вещевой склад. Нет, не в общий, курсантский, а в тот, заветный, где выдавались немыслимой красоты хромовые сапоги, хрустящие портупеи, негнущиеся кобуры, командирские сумки с гладкими лаковыми планшетками, шинели на пуговицах и гимнастерка из строгой диагонали. А потом все, весь выпуск, бросились к училищным портным, чтобы подогнать обмундирование и в рост и в талию, чтобы влиться в него, как в собственную кожу. И там толкались, возились и так хохотали, что под потолком начал раскачиваться казенный эмалированный абажур.

Вечером сам начальник училища поздравлял каждого с окончанием, вручал «Удостоверение личности командира РККА» и увесистый «ТТ». Безусые лейтенанты оглушительно выкрикивали номер пистолета и изо всей силы тискали сухую генеральскую ладонь. А на банкете восторженно качали командиров учебных взводов и порывались свести счеты со старшиной. Впрочем, все обошлось благополучно, и вечер этот – самый прекрасный из всех вечеров – начался и закончился торжественно и красиво.

Почему-то именно в ночь после банкета лейтенант Плужников обнаружил, что он хрустит. Хрустит приятно, громко и мужественно. Хрустит свежей кожей портупеи, необмятым обмундированием, сияющими сапогами. Хрустит весь, как новенький рубль, которого за эту особенность мальчишки тех лет запросто называли «хрустом».

Собственно, все началось несколько раньше. На бал, который последовал после банкета, вчерашние курсанты явились с девушками. А у Коли девушки не было, и он, запинаясь, пригласил библиотекаршу Зою. Зоя озабоченно поджала губы, сказала задумчиво: «Не знаю, не знаю…» – но пришла. Они танцевали, и Коля от жгучей застенчивости все говорил и говорил, а так как Зоя работала в библиотеке, то говорил он о русской литературе. Зоя сначала поддакивала, а в конце обидчиво оттопырила неумело накрашенные губы:

– Уж больно вы хрустите, товарищ лейтенант.

На училищном языке это означало, что лейтенант Плужников задается. Тогда Коля так это и понял, а придя в казарму, обнаружил, что хрустит самым натуральным и приятным образом.

– Я хрущу, – не без гордости сообщил он своему другу и соседу по койке.

Они сидели на подоконнике в коридоре второго этажа. Было начало июня, и ночи в училище пахли сиренью, которую никому не разрешалось ломать.

– Хрусти себе на здоровье, – сказал друг. – Только, знаешь, не перед Зойкой: она – дура, Колька. Она жуткая дура и замужем за старшиной из взвода боепитания.

Но Коля слушал вполуха, потому что изучал хруст.

И хруст этот очень ему нравился.

На следующий день ребята стали разъезжаться: каждому полагался отпуск. Прощались шумно, обменивались адресами, обещали писать и один за другим исчезали за решетчатыми воротами училища.

А Коле проездные документы почему-то не выдавали (правда, езды было всего ничего: до Москвы). Коля подождал два дня и только собрался идти узнавать, как дневальный закричал издали:

– Лейтенанта Плужникова к комиссару!..

Комиссар, очень похожий на вдруг постаревшего артиста Чиркова, выслушал доклад, пожал руку, указал, куда сесть, и молча предложил папиросы.

– Я не курю, – сказал Коля и начал краснеть: его вообще кидало в жар с легкостью необыкновенной.

– Молодец, – сказал комиссар. – А я, понимаешь, все никак бросить не могу, не хватает у меня силы воли.

И закурил. Коля хотел было посоветовать, как следует закалять волю, но комиссар заговорил вновь:

– Мы знаем вас, лейтенант, как человека исключительно добросовестного и исполнительного. Знаем также, что в Москве у вас мать с сестренкой, что не видели вы их два года и соскучились. И отпуск вам положен. – Он помолчал, вылез из-за стола, прошелся, сосредоточенно глядя под ноги. – Все это мы знаем и все-таки решили обратиться с просьбой именно к вам… Это – не приказ, это – просьба, учтите, Плужников. Приказывать вам мы уже права не имеем…

– Я слушаю, товарищ полковой комиссар. – Коля вдруг решил, что ему предложат идти работать в разведке, и весь напрягся, готовый оглушительно заорать: «Да!»

– Наше училище расширяется, – сказал комиссар. – Обстановка сложная, в Европе – война, и нам необходимо иметь как можно больше общевойсковых командиров. В связи с этим мы открываем еще две учебные роты. Но штаты их пока не укомплектованы, а имущество уже поступает. Вот мы и просим вас, товарищ Плужников, помочь с этим имуществом разобраться. Принять его, оприходовать…

И Коля Плужников остался в училище на странной должности «куда пошлют». Весь курс его давно разъехался, давно крутил романы, загорал, купался, танцевал, а Коля прилежно считал постельные комплекты, погонные метры портянок и пары яловых сапог. И писал всякие докладные.

Так прошло две недели. Две недели Коля терпеливо, от подъема до отбоя и без выходных, получал, считал и приходовал имущество, ни разу не выйдя за ворота, словно все еще был курсантом и ждал увольнительной от сердитого старшины.

В июне народу в училище осталось мало: почти все уже выехали в лагеря. Обычно Коля ни с кем не встречался, по горло занятый бесконечными подсчетами, ведомостями и актами, но как-то с радостным удивлением обнаружил, что его… приветствуют. Приветствуют по всем правилам армейских уставов, с курсантским шиком выбрасывая ладонь к виску и лихо вскидывая подбородок. Коля изо всех сил старался отвечать с усталой небрежностью, но сердце его сладко замирало в приступе молодого тщеславия.

Вот тогда-то он и начал гулять по вечерам. Заложив руки за спину, шел прямо на группки курсантов, куривших перед сном у входа в казарму. Утомленно глядел строго перед собой, а уши росли и росли, улавливая осторожный шепот:

– Командир…

И, уже зная, что вот-вот ладони упруго взлетят к вискам, старательно хмурил брови, стремясь придать своему круглому, свежему, как французская булка, лицу выражение невероятной озабоченности…

– Здравствуйте, товарищ лейтенант.

Это было на третий вечер: носом к носу – Зоя. В теплых сумерках холодком сверкали белые зубы, а многочисленные оборки шевелились сами собой, потому что никакого ветра не было. И этот живой трепет был особенно пугающим.

– Что-то вас нигде не видно, товарищ лейтенант. И в библиотеку вы больше не приходите…

– Работа.

– Вы при училище оставлены?

– У меня особое задание, – туманно сказал Коля.

Они почему-то уже шли рядом и совсем не в ту сторону.

Зоя говорила и говорила, беспрерывно смеясь; он не улавливал смысла, удивляясь, что так покорно идет не в ту сторону. Потом он с беспокойством подумал, не утратило ли его обмундирование романтичного похрустывания, повел плечом, и портупея тотчас же ответила тугим благородным скрипом…

– …Жутко смешно! Мы так смеялись, так смеялись. Да вы не слушаете, товарищ лейтенант.

– Нет, я слушаю. Вы смеялись.

Она остановилась: в темноте вновь блеснули ее зубы. И он уже не видел ничего, кроме этой улыбки.

– Я ведь нравилась вам, да? Ну, скажите, Коля, нравилась?..

– Нет, – шепотом ответил он. – Просто… Не знаю. Вы ведь замужем.

– Замужем?.. – Она шумно засмеялась. – Замужем, да? Вам сказали? Ну и что же, что замужем? Я случайно вышла за него, это была ошибка…

Каким-то образом он взял ее за плечи. А может быть, и не брал, а она сама так ловко повела ими, что его руки оказались вдруг на ее плечах.

– Между прочим, он уехал, – деловито сказала она. – Если пройти по этой аллейке до забора, а потом вдоль забора до нашего дома, так никто и не заметит. Вы хотите чаю, Коля, правда?

Он уже хотел чаю, но тут темное пятно двинулось на них из аллейного сумрака, наплыло и сказало:

– Извините.

– Товарищ полковой комиссар! – отчаянно крикнул Коля, бросившись за шагнувшей в сторону фигурой. – Товарищ полковой комиссар, я…

– Товарищ Плужников? Что же это вы девушку оставили? Ай, ай.

– Да, да, конечно. – Коля метнулся назад, сказал торопливо: – Зоя, извините. Дела. Служебные дела.

Что Коля бормотал комиссару, выбираясь из сиреневой аллеи на спокойный простор училищного плаца, он намертво забыл уже через час. Что-то насчет портяночного полотна нестандартной ширины или, кажется, стандартной ширины, но зато не совсем полотна… Комиссар слушал, слушал, а потом спросил:

– Это что же, подруга ваша была?

– Нет, нет, что вы! – испугался Коля. – Что вы, товарищ полковой комиссар, это же Зоя, из библиотеки. Я ей книгу не сдал, вот и…

И замолчал, чувствуя, что краснеет: он очень уважал добродушного пожилого комиссара и врать стеснялся. Впрочем, комиссар заговорил о другом, и Коля кое-как пришел в себя.

– Это хорошо, что документацию вы не запускаете: мелочи в нашей военной жизни играют огромную дисциплинирующую роль. Вот, скажем, гражданский человек иногда может себе кое-что позволить, а мы, кадровые командиры Красной армии, не можем. Не можем, допустим, пройтись с замужней женщиной, потому что мы на виду, мы обязаны всегда, каждую минуту быть для подчиненных образцом дисциплины. И очень хорошо, что вы это понимаете… Завтра, товарищ Плужников, в одиннадцать тридцать прошу прибыть ко мне. Поговорим о вашей дальнейшей службе, может быть, пройдем к генералу.

– Ну, значит, до завтра. – Комиссар подал руку, задержал, сказал тихо: – А книжку в библиотеку придется вернуть, Коля. Придется!..

Очень, конечно, получилось нехорошо, что пришлось обмануть товарища полкового комиссара, но Коля почему-то не слишком огорчился. В перспективе ожидалось возможное свидание с начальником училища, и вчерашний курсант ждал этого свидания с нетерпением, страхом и трепетом, словно девушка – встречи с первой любовью. Он встал задолго до подъема, надраил до самостоятельного свечения хрустящие сапоги, подшил свежий подворотничок и начистил все пуговицы. В комсоставской столовой – Коля чудовищно гордился, что кормится в этой столовой и лично расплачивается за еду, – он ничего не мог есть, а только выпил три порции компота из сухофруктов. И ровно в одиннадцать прибыл к комиссару.

– А, Плужников, здорово! – Перед дверью комиссарского кабинета сидел лейтенант Горобцов – бывший командир Колиного учебного взвода, – тоже начищенный, выутюженный и затянутый. – Как делишки? Закругляешься с портянками?

Плужников был человеком обстоятельным и поэтому поведал о своих делах все, втайне удивляясь, почему лейтенант Горобцов не интересуется, что он, Коля, тут делает. И закончил с намеком:

– Вчера товарищ полковой комиссар меня тоже о делах расспрашивал. И велел…

Лейтенант Величко тоже был командиром учебного взвода, но второго, и вечно спорил с лейтенантом Горобцовым по всем поводам. Коля ничего не понял из того, что сообщил ему Горобцов, но вежливо покивал. А когда раскрыл рот, чтобы попросить разъяснений, распахнулась дверь комиссарского кабинета и вышел сияющий и тоже очень парадный лейтенант Величко.

– Роту дали, – сказал он Горобцову. – Желаю того же!

Горобцов вскочил, привычно одернул гимнастерку, согнав одним движением все складки назад, и вошел в кабинет.

– Привет, Плужников, – сказал Величко и сел рядом. – Ну, как дела, в общем и целом? Все сдал и все принял?

– В общем, да. – Коля вновь обстоятельно рассказал о своих делах. Только ничего не успел намекнуть насчет комиссара, потому что нетерпеливый Величко перебил раньше:

– Коля, будут предлагать – просись ко мне. Я там несколько слов сказал, но ты, в общем и целом, просись.

– Куда проситься?

Тут в коридор вышли полковой комиссар и лейтенант Горобцов, и Величко с Колей вскочили. Коля начал было «по вашему приказанию…», но комиссар не дослушал:

– Идем, товарищ Плужников, генерал ждет. Вы свободны, товарищи командиры.

К начальнику училища они прошли не через приемную, где сидел дежурный, а через пустую комнату. В глубине этой комнаты была дверь, в которую комиссар вышел, оставив озабоченного Колю одного.

До сих пор Коля встречался с генералом, когда генерал вручал ему удостоверение и личное оружие, которое так приятно оттягивало бок. Была, правда, еще одна встреча, но Коля о ней вспоминать стеснялся, а генерал навсегда забыл.

Встреча эта состоялась два года назад, когда Коля – еще гражданский, но уже стриженный под машинку – вместе с другими стрижеными только-только прибыл с вокзала в училище. Прямо на плацу они сгрузили чемоданы, и усатый старшина (тот самый, которого они порывались отлупить после банкета) приказал всем идти в баню. Все и пошли – еще без строя, гуртом, громко разговаривая и смеясь, – а Коля замешкался, потому что натер ногу и сидел босиком. Пока он напяливал ботинки, все уже скрылись за углом. Коля вскочил, хотел было кинуться следом, но тут его вдруг окликнули:

– Куда же вы, молодой человек?

Сухонький, небольшого роста генерал сердито смотрел на него.

– Здесь армия, и приказы в ней исполняются беспрекословно. Вам приказано охранять имущество, вот и охраняйте, пока не придет смена или не отменят приказ.

Приказа Коле никто не давал, но Коля уже не сомневался, что приказ этот как бы существовал сам собой. И поэтому, неумело вытянувшись и сдавленно крикнув: «Есть, товарищ генерал!» – остался при чемоданах.

А ребята, как на грех, куда-то провалились. Потом выяснилось, что после бани они получили курсантское обмундирование, и старшина повел их в портняжную мастерскую, чтобы каждый подогнал одежду по фигуре. Все это заняло уйму времени, а Коля покорно стоял возле никому не нужных вещей. Стоял и чрезвычайно гордился этим, словно охранял склад с боеприпасами. И никто на него не обращал внимания, пока за вещами не пришли двое хмурых курсантов, получивших внеочередные наряды за вчерашнюю самоволку.

– Не пущу! – закричал Коля. – Не смейте приближаться!..

– Чего? – довольно грубо поинтересовался один из штрафников. – Вот сейчас дам по шее…

– Назад! – воодушевленно заорал Плужников. – Я – часовой! Я приказываю!..

Оружия у него, естественно, не было, но он так вопил, что курсанты на всякий случай решили не связываться. Пошли за старшим по наряду, но Коля и ему не подчинился и потребовал либо смены, либо отмены. А поскольку никакой смены не было и быть не могло, то стали выяснять, кто назначил его на этот пост. Однако Коля в разговоры вступать отказался и шумел до тех пор, пока не явился дежурный по училищу. Красная повязка подействовала, но, сдав пост, Коля не знал, куда идти и что делать. И дежурный тоже не знал, а когда разобрались, баня уже закрылась, и Коле пришлось еще сутки прожить штатским человеком, но зато навлечь на себя мстительный гнев старшины…

И вот сегодня предстояло в третий раз встретиться с генералом. Коля желал этого и отчаянно трусил, потому что верил в таинственные слухи об участии генерала в испанских событиях. А поверив, не мог не бояться глаз, совсем еще недавно видевших настоящих фашистов и настоящие бои.

Наконец-то приоткрылась дверь, и комиссар поманил его пальцем. Коля поспешно одернул гимнастерку, облизнул пересохшие вдруг губы и шагнул за глухие портьеры.

Вход был напротив официального, и Коля оказался за сутулой генеральской спиной. Это несколько смутило его, и доклад он прокричал не столь отчетливо, как надеялся. Генерал выслушал и указал на стул перед столом. Коля сел, положив руки на колени и неестественно выпрямившись. Генерал внимательно поглядел на него, надел очки (Коля чрезвычайно расстроился, увидев эти очки…) и стал читать какие-то листки, подшитые в красную папку: Коля еще не знал, что именно так выглядит его, лейтенанта Плужникова, личное дело.

– Все пятерки – и одна тройка? – удивился генерал. – Отчего же тройка?

– Тройка по матобеспечению, – сказал Коля, густо, как девушка, покраснев. – Я пересдам, товарищ генерал.

– Нет, товарищ лейтенант, поздно уже, – усмехнулся генерал.

– Отличные характеристики со стороны комсомола и со стороны товарищей, – негромко сказал комиссар.

– Угу, – подтвердил генерал, снова погружаясь в чтение.

Комиссар отошел к открытому окну, закурил и улыбнулся Коле, как старому знакомому. Коля в ответ вежливо шевельнул губами и вновь напряженно уставился в генеральскую переносицу.

– А вы, оказывается, отлично стреляете? – спросил генерал. – Призовой, можно сказать, стрелок.

– Честь училища защищал, – подтвердил комиссар.

– Прекрасно! – Генерал закрыл красную папку, отодвинул ее и снял очки. – У нас есть к вам предложение, товарищ лейтенант.

Коля с готовностью подался вперед, не проронив ни слова. После должности уполномоченного по портянкам он уже не надеялся на разведку.

– Мы предлагаем вам остаться при училище командиром учебного взвода, – сказал генерал. – Должность ответственная. Вы какого года?

– Я родился двенадцатого апреля тысяча девятьсот двадцать второго года! – отбарабанил Коля.

Он сказал машинально, потому что лихорадочно соображал, как поступить. Конечно, предлагаемая должность была для вчерашнего выпускника чрезвычайно почетной, но Коля не мог вот так, вдруг, вскочить и заорать: «С удовольствием, товарищ генерал!» Не мог потому, что командир – он был твердо убежден в этом – становится настоящим командиром, только послужив в войсках, похлебав с бойцами из одного котелка, научившись командовать ими. А он хотел стать таким командиром и поэтому пошел в общевойсковое училище, когда все бредили авиацией или на крайний случай танками.

– Через три года вы будете иметь право поступать в академию, – продолжал генерал. – А судя по всему, вам следует учиться дальше.

– Мы даже предоставим вам право выбора, – улыбнулся комиссар. – Ну, в чью роту хочешь: к Горобцову или к Величко?

– Горобцов ему, наверно, надоел, – усмехнулся генерал.

Коля хотел сказать, что Горобцов совсем ему не надоел, что он отличный командир, но все это ни к чему, потому что он, Николай Плужников, оставаться в училище не собирается. Ему нужна часть, бойцы, потная лямка взводного – все то, что называется коротким словом «служба». Так он хотел сказать, но слова запутались в голове, и Коля вдруг опять начал краснеть.

– Можете закурить, товарищ лейтенант, – сказал генерал, пряча улыбку. – Покурите, обдумайте предложение…

– Не выйдет, – вздохнул полковой комиссар. – Не курит он, вот незадача.

– Не курю, – подтвердил Коля и осторожно прокашлялся. – Товарищ генерал, разрешите?

– Слушаю, слушаю.

– Товарищ генерал, я благодарю вас, конечно, и большое спасибо за доверие. Я понимаю, что это – большая честь для меня, но все-таки разрешите отказаться, товарищ генерал.

– Почему? – Полковой комиссар нахмурился, шагнул от окна. – Что за новости, Плужников?

Генерал молча смотрел на него. Смотрел с явным интересом, и Коля приободрился:

– Я считаю, что каждый командир должен сначала послужить в войсках, товарищ генерал. Так нам говорили в училище, и сам товарищ полковой комиссар на торжественном вечере тоже говорил, что только в войсковой части можно стать настоящим командиром.

Комиссар растерянно кашлянул и вернулся к окну. Генерал по-прежнему смотрел на Колю.

– И поэтому большое вам, конечно, спасибо, товарищ генерал, – поэтому я очень вас прошу: пожалуйста, направьте меня в часть. В любую часть и на любую должность.

Коля замолчал, и в кабинете возникла пауза. Однако ни генерал, ни комиссар не замечали ее, но Коля чувствовал, как она тянется, и очень смущался.

– Я, конечно, понимаю, товарищ генерал, что…

– А ведь он молодчага, комиссар, – вдруг весело сказал начальник. – Молодчага ты, лейтенант, ей-богу, молодчага!

А комиссар неожиданно рассмеялся и крепко хлопнул Колю по плечу:

– Спасибо за память, Плужников!

И все трое заулыбались так, будто нашли выход из не очень удобного положения.

– Значит, в часть?

– В часть, товарищ генерал.

– Не передумаешь? – Начальник вдруг перешел на «ты» и обращения этого уже не менял.

– И все равно, куда пошлют? – спросил комиссар. – А как же мать, сестренка?.. Отца у него нет, товарищ генерал.

– Знаю. – Генерал спрятал улыбку, смотрел серьезно, барабанил пальцами по красной папке. – Особый Западный устроит, лейтенант?

Коля зарозовел: о службе в Особых округах мечтали как о немыслимой удаче.

– Командиром взвода согласен?

– Товарищ генерал!.. – Коля вскочил и сразу сел, вспомнив о дисциплине. – Большое, большое спасибо, товарищ генерал!..

– Но с одним условием, – очень серьезно сказал генерал. – Даю тебе, лейтенант, год войсковой практики. А ровно через год я тебя назад затребую, в училище, на должность командира учебного взвода. Согласен?

– Согласен, товарищ генерал. Если прикажете…

– Прикажем, прикажем! – засмеялся комиссар. – Нам такие некурящие страсть как нужны.

– Только есть тут одна неприятность, лейтенант: отпуска у тебя не получается. Максимум в воскресенье ты должен быть в части.

– Да, не придется тебе у мамы в Москве погостить, – улыбнулся комиссар. – Она где там живет?

– На Остоженке… То есть теперь это называется Метростроевская.

– На Остоженке… – вздохнул генерал и, встав, протянул Коле руку: – Ну, счастливо служить, лейтенант. Через год жду, запомни!

Часть первая

За всю жизнь Коле Плужникову не встречалось столько приятных неожиданностей, сколько выпало в последние три недели. Приказа о присвоении ему, Николаю Петровичу Плужникову, воинского звания ждал давно, но следом посыпались неожиданности в изобилии. Коля просыпался по ночам от собственного смеха. После приказа выдали лейтенантскую форму, вечером начальник училища поздравлял каждого с окончанием, вручая «Удостоверение личности командира РККА» и увесистый ТТ. А потом начался вечер, «самый прекрасный из всех вечеров». У Плужникова не было девушки, и он пригласил «библиотекаршу Зою».

На следующий день ребята стали разъезжаться в отпуск, обмениваясь адресами. Плужникову проездные документы не выдавали, а через два дня вызвали к комиссару училища. Он попросил Николая вместо отпуска помочь разобраться с имуществом училища, которое расширялось в связи с осложнившейся обстановкой в Европе. «Коля Плужников остался в училище на странной должности „куда пошлют“. Весь курс давно разъехался, давно крутил романы, загорал, купался, танцевал, а Коля прилежно считал постельные комплекты, погонные метры портянок и пары яловых сапог и писал всякие докладные». Так прошли две недели. Однажды вечером его остановила Зоя, стала звать к себе, муж её в отъезде. Плужников было согласился, но увидел комиссара и смутился, пошел за ним. Комиссар вызвал Плужникова на следующий день к начальнику училища поговорить о дальнейшей службе. В приемной генерала Николай встретил своего бывшего взводного командира Горобцова, предложившего Плужникову служить вместе: «Ты ко мне просись, ладно? Мол, давно вместе служим, сработались…» Вышедший от генерала взводный Величко после ухода Горобцова также звал Плужникова к себе. Потом лейтенанта пригласили к генералу. Плужников смутился, ходили слухи, что генерал был в сражающейся Испании, к нему испытывали особое почтение.

Посмотрев документы Николая, генерал отметил его отличные оценки, прекрасную стрельбу и предложил остаться в училище командиром учебного взвода, поинтересовался возрастом Плужникова. «Я родился 12 апреля 1922 года», - отбарабанил Коля, а сам лихорадочно соображал, что ответить. Хотелось «послужить в войсках», чтобы стать настоящим командиром. Генерал продолжал: через три года Коля сможет поступить в академию, и, судя по всему, «вам следует учиться дальше». Генерал с комиссаром стали обсуждать, к кому, Го-робцову или Величко, направить Плужникова. Краснея и смущаясь, Николай отказался: «Это большая честь… Я считаю, что каждый командир должен сначала послужить в войсках… так нам говорили в училище… Направьте меня в любую часть и на любую должность». «А ведь он молодчага, комиссар», - неожиданно ответил генерал. Николая направили в Особый Западный округ командиром взвода, об этом даже не мечтал. Правда, с условием, что через год вернется после войсковой практики в училище. Единственное огорчение - не дали отпуск: к воскресенью надо прибыть в часть. Вечером он «отбыл через Москву, имея три дня в запасе: до воскресенья».

В Москву поезд пришел ранним утром. До Кропоткинской Коля доехал на метро, «самом красивом метро в мире». Подошел к дому и ощутил трепет - все здесь знакомо до боли. Навстречу из ворот вышли две девушки, в одной он не сразу узнал сестру Веру. Девушки побежали в школу - последнее комсомольское собрание пропускать нельзя, сговорились встретиться в обед. Мать ничуть не изменилась, даже халат был прежний. Она вдруг расплакалась: «Боже, как ты похож на отца!..» Отец погиб в Средней Азии в 1926 году в схватке с басмачами. Из разговора с матерью Коля выяснил: Валя, подруга сестры, когда-то была в него влюблена. Сейчас выросла в замечательную красавицу. Все это слушать чрезвычайно приятно. На Белорусском вокзале, куда Коля приехал за билетом, выяснилось: его поезд отправляется в семь часов вечера, но это невозможно. Сказав дежурному, что больна мать, Плужников взял билет с пересадкой в Минске на три минуты первого и, поблагодарив дежурного, отправился в магазин. Купил шампанского, вишневую наливку, мадеру. Мать испугалась обилия спиртного, Николай беспечно махнул рукой: «Гулять так гулять».

Придя домой и накрывая на стол, сестра постоянно расспрашивала об учебе в училище, о предстоящей службе, обещала навестить его на новом месте службы с подругой. Наконец появилась Валя, просила Николая задержаться, но он не мог: «на границе неспокойно». Говорили о неизбежности войны. По утверждению Николая, это будет быстрая война: нас поддержит мировой пролетариат, пролетариат Германии и, самое главное, Красная Армия, её боеспособность. Потом Валя предложила посмотреть принесенные ею пластинки, они были замечательные, «пела сама Франчески Гааль». Заговорили о Верочке, собирающейся стать артисткой. Валя считает, что кроме желания необходим и талант.

За девятнадцать лет Коля так ни с кем и не целовался. В училище он регулярно ходил в увольнения, посещал театры, ел мороженое, на танцы не ходил - танцевал плохо. Ни с кем, кроме Зои, не знакомился. Теперь же «он знал, что не знакомился только потому, что на свете существовала Валя. Ради такой девушки стоило страдать, а страдания эти давали ему право гордо и прямо встречать её осторожный взгляд. И Коля был очень доволен собой».

Потом они танцевали, Коля смущался своей неумелости. Танцуя с Валей, приглашал её в гости, обещал заказать пропуск, просил только заранее сообщить о приезде. Коля понял, что влюбился, Валя пообещала ждать его. Уезжая на вокзал, простился с мамой как-то несерьезно, потому что девчонки уже потащили его чемодан вниз, пообещал: «Как приеду, сразу напишу». На вокзале Николай переживает, что девушки опоздают на метро, и боится, если они уйдут до отправления поезда.

Николай впервые так далеко ехал на поезде, поэтому всю дорогу не отходил от окна. Долго стояли в Барановичах, наконец мимо тяжело прогремел бесконечный товарный состав. Пожилой капитан недовольно отметил: «Немцам день и ночь хлебушек гоним и гоним. Это как понимать прикажете?» Коля не знал, что ответить, у СССР ведь договор с Германией.

Приехав в Брест, он долго искал столовую, но так и не нашел. Встретив лейтенанта-тезку, пошел обедать в ресторан «Беларусь». Там к «Николаям» присоединился танкист Андрей. В ресторане играл прекрасный скрипач Рувим Свицкий «с золотыми пальцами, золотыми ушами и золотым сердцем…». Танкист сообщил, что летчикам отменили отпуска, а пограничники каждую ночь за Бугом слышат ревущие моторы танков и тягачей. Плужников спросил о провокации. Андрей слышал: перебежчики сообщают: «Немцы готовятся к войне». После ужина Николай и Андрей ушли, а Плужников остался - Свицкий собирался сыграть для него. «У Коли немного кружилась голова, и все вокруг казалось прекрасным». Скрипач предлагает проводить лейтенанта в крепость, туда же едет его племянница. По дороге Свицкий рассказывает: с приходом советских войск «мы отвыкли от темноты и от безработицы тоже». Открылась музыкальная школа - скоро будет много музыкантов. Затем они наняли извозчика и поехали в крепость. В темноте Николай почти не видел девушку, которую Рувим называл «Миррочка». Позже Рувим вышел, а молодые люди поехали дальше. Они осмотрели камень на границе крепости и подъехали к КПП. Николай ожидал увидеть нечто наподобие Кремля, но впереди чернело что-то бесформенное. Они вышли, Плужников отдал пятерку, но извозчик отметил, что хватит рубля. Мирра указала на КПП, где надо было предъявлять документы. Николай удивился, что перед ним крепость. Девушка объяснила: «Перейдем через обводной канал, и будут Северные ворота».

На контрольно-пропускном пункте Николая задержали, пришлось вызывать дежурного. После чтения документов дежурный попросил: «Миррочка, ты - человек нашенский. Веди прямо в казармы 333-го полка: там есть комнаты для командировочных». Николай возразил, ему надо в свой полк. «Утром разберетесь», - ответил сержант. Идя по крепости, лейтенант поинтересовался жильем. Мирра обещала помочь ему найти комнату. Она спросила, что в Москве слышно о войне? Николай ничего не ответил. Провокационные разговоры он вести не намерен, поэтому заговорил о договоре с Германией и о мощи советской техники. Плужникову «очень не понравилась осведомленность этой хромоножки. Она была наблюдательна, не глупа, остра на язык: с этим он готов был смириться, но её осведомленность о наличии в крепости бронетанковых сил, о передислокации частей лагеря, даже о спичках и соли не могли быть случайной…». Даже свое ночное путешествие по городу с Миррой Николай склонен был считать не случайным. Лейтенант стал подозрительным, когда их остановили на следующем КПП, он потянулся к кобуре, поднялась тревога. Николай упал на землю. Вскоре недоразумение выяснилось. Плужников схитрил: полез не в кобуру, а «почесаться».

Неожиданно расхохоталась Мирра, а за ней остальные: Плужников был весь в пыли. Мирра предупредила, чтобы он не стряхивал пыль, надо щеткой, иначе вобьет грязь в одежду. Девушка пообещала достать щетку. Миновав речушку Мухавец и трехарочные ворота, вошли во внутреннюю крепость к кольцевым казармам. Потом Мирра вспомнила, лейтенанта надо вычистить, и повела его в склад. «Он вошел в обширное, плохо освещенное помещение, придавленное тяжелым сводчатым потолком… В складе этом было прохладно, но сухо: пол кое-где покрывал речной песок…» Привыкнув к освещению, Николай разглядел двух женщин и усатого старшину, сидящего около железной печурки. Мирра отыскала щетку и позвала Николая: «Пойдем уж чиститься, горе… чье-то », Николай возражал, но Мирра энергично вычистила его. Лейтенант сердито молчал, поддаваясь командам девушки. Вернувшись в склад, Плужников увидел еще двоих: старшего сержанта Федорчука и красноармейца Васю Волкова. Они должны были протереть патроны и набить ими диски и пулеметные ленты. Христина Яновна угощала всех чаем. Николай собрался в полк, но Анна Петровна остановила его: «Служба от вас не убежит», предложила ему чая и стала расспрашивать, откуда он родом. Вскоре все собрались вокруг стола пить чай с выпечкой, которая, по словам тети Христи, сегодня особо удалась.

Вдруг снаружи полыхнуло синее пламя, послышался тяжелый грохот. Вначале подумалось, гроза. «Вздрогнули стены каземата, с потолка посыпалась штукатурка, и сквозь оглушительный вой и рев все яснее и яснее прорывались раскатистые разрывы тяжелых снарядов». Федорчук вскочил и закричал, что взорван склад боепитания. «Война!» - крикнул старшина Степан Матвеевич. Коля кинулся наверх, старшина попытался его остановить. Это было 22 июня 1941 года, четыре часа пятнадцать минут по московскому времени.

Часть вторая

Плужников выскочил в самый центр незнакомой, полыхающей крепости, - артиллерийский обстрел еще продолжался, но наметилось его замедление. Немцы перенесли огневой вал на внешние обводы. Плужников огляделся: кругом все пылало, в промасленном и пробензиненном гараже заживо горели люди. Николай побежал на КПП, там ему скажут, куда явиться, по пути к воротам прыгнул в воронку, спасаясь от тяжелого снаряда. Сюда же скатился боец, сообщивший: «Немцы в клубе». Плужников ясно понял: «немцы ворвались в крепость, и это означало: война действительно началась. Боец послан на склад боепитания за боеприпасами. Плужникову нужно срочно раздобыть хоть какое-то оружие, но боец не знает, где склад. Кондаков знал, но его убило. Парнишка вспомнил, они бежали влево, значит, склад слева. Плужников выглянул и увидел первого убитого, который невольно притягивал к себе любопытство лейтенанта. Николай наскоро разобрался, куда следует бежать, и приказал бойцу не отставать. Но они не нашли склада.»Плужников понял, что вновь остался с одним пистолетом, променяв удобную дальнюю воронку на почти оголенное место рядом с костелом.

Началась новая атака немцев. Сержант стрелял из пулемета, Плужников, удерживая окна, стрелял и стрелял, а серо-зеленые фигуры бежали к костелу. После атаки опять началась бомбежка. После нее - атака. Так прошел день. При бомбежках Плужников уже никуда не бегал, а ложился тут же у сводчатого окна. Когда бомбежка кончалась, он поднимался и стрелял в бегущих немцев. Хотелось просто лечь и закрыть глаза, но он не мог позволить себе даже минуты отдыха: надо было узнать, сколько осталось в живых, и где-то раздобыть патроны. Сержант ответил, что патронов нет. Живых - пятеро, раненых - двое. Плужников поинтересовался, почему не идет армия на помощь. Сержант уверил, к ночи придут. Сержант с пограничниками пошел в казармы за патронами и распоряжениями комиссара. Сальников отпросился сбегать за водой, Плужников разрешил попробовать достать, пулемету тоже необходима вода. Собрав пустые фляжки, боец побежал к Мухавцу или Бугу. Пограничник предложил Плужникову «пощупать» немцев, предупредил, чтоб автоматы не брал, а лишь рожки с патронами и гранаты. Набрав патронов, они нарвались на раненого, который стрелял в Плужникова. Пограничник хотел его добить, но Николай не разрешил. Пограничник озлился: «Не сметь? Дружка моего кончили - не сметь? В тебя пальнули - тоже не сметь?..» Он все же добил раненого, а потом спросил у лейтенанта, не задел ли его немец? Отдохнув, вернулись в костел. Сержант уже был там. «Ночью приказано собрать оружие, наладить связь, перевести женщин и детей в глубокие подвалы». Им же приказано удерживать костел, обещано помочь людьми. На вопрос о помощи армии сказано, что ждут. Но это прозвучало так, что Плужников понял, «из 84-го полка никакой помощи не ждут». Сержант предложил Плужникову пожевать хлеба, он «мысли оттягивает». Вспоминая утро, Николай подумал: «И склад, и тех двух женщин, и хромоножку, и бойцов - всех засыпало первым залпом. Где-то совсем рядом, совсем недалеко от костела. А ему повезло, он выскочил. Ему повезло…» Вернулся Сальников с водой. В первую очередь «напоили пулемет», бойцам дали по три глотка. После рукопашного боя и удачной вылазки за водой страх Сальникова прошел. Он был радостно оживлен. Это раздражало Плужникова, и он отправил бойца к соседям за патронами и гранатами, а заодно сообщить, что костел они удержат. Через час пришли десять бойцов. Плужников хотел их проинструктировать, но из обожженных глаз текли слезы, не было сил. Его заменил пограничник. Лейтенант прилег на минуту и - как провалился.

Так кончился первый день войны, и он не знал, скорчившись на грязном полу костела, и не мог знать, сколько их будет впереди… И бойцы, вповалку спавшие рядом и дежурившие у входа, тоже не знали и не могли знать, сколько дней отпущено каждому из них. Они жили единой жизнью, но смерть у каждого была своя.

1

За всю жизнь Коле Плужникову не встречалось столько приятных неожиданностей, сколько выпало в последние три недели. Приказ о присвоении ему, Николаю Петровичу Плужникову, воинского звания он ждал давно, но вслед за приказом приятные неожиданности посыпались в таком изобилии, что Коля просыпался по ночам от собственного смеха.

После утреннего построения, на котором был зачитан приказ, их сразу же повели в вещевой склад. Нет, не в общий, курсантский, а в тот, заветный, где выдавались немыслимой красоты хромовые сапоги, хрустящие портупеи, негнущиеся кобуры, командирские сумки с гладкими лаковыми планшетками, шинели на пуговицах и гимнастерки из строгой диагонали. А потом все, весь выпуск, бросились к училищным портным, чтобы подогнать обмундирование и в рост и в талию, чтобы влиться в него, как в собственную кожу. И там толкались, возились и так хохотали, что под потолком начал раскачиваться казенный эмалированный абажур.

Вечером сам начальник училища поздравлял каждого с окончанием, вручал «Удостоверение личности командира РККА» и увесистый ТТ. Безусые лейтенанты оглушительно выкрикивали номер пистолета и изо всей силы тискали сухую генеральскую ладонь. А на банкете восторженно качали командиров учебных взводов и порывались свести счеты со старшиной. Впрочем, все обошлось благополучно, и вечер этот - самый прекрасный из всех вечеров - начался и закончился торжественно и красиво.

Собственно, все началось несколько раньше. На бал, который последовал после банкета, вчерашние курсанты явились с девушками. А у Коли девушки не было, и он, запинаясь, пригласил библиотекаршу Зою. Зоя озабоченно поджала губы, сказала задумчиво: «Не знаю, не знаю…», но пришла. Они танцевали, и Коля от жгучей застенчивости все говорил и говорил, а так как Зоя работала в библиотеке, то говорил он о русской литературе. Зоя сначала поддакивала, а в конце обидчиво оттопырила неумело накрашенные губы:

Уж больно вы хрустите, товарищ лейтенант. На училищном языке это означало, что лейтенант Плужников задается. Тогда Коля так это и понял, а придя в казарму, обнаружил, что хрустит самым натуральным и приятным образом.

Я хрущу, - не без гордости сообщил он своему другу и соседу по койке.

Хрусти себе на здоровье, - сказал друг. - Только, знаешь, не перед Зойкой: она - дура, Колька. Она жуткая дура и замужем за старшиной из взвода боепитания.

Но Колька слушал вполуха, потому что изучал хруст. И хруст этот очень ему нравился.

На следующий день ребята стали разъезжаться: каждому полагался отпуск. Прощались шумно, обменивались адресами, обещали писать, и один за другим исчезали за решетчатыми воротами училища.

Лейтенанта Плужникова к комиссару!..

Я не курю, - сказал Коля и начал краснеть: его вообще кидало в жар с легкостью необыкновенной.

Молодец, - сказал комиссар. - А я, понимаешь, все никак бросить не могу, не хватает у меня силы воли.

И закурил. Коля хотел было посоветовать, как следует закалять волю, но комиссар заговорил вновь.

Мы знаем вас, лейтенант, как человека исключительно добросовестного и исполнительного. Знаем также, что в Москве у вас мать с сестренкой, что не видели вы их два года и соскучились. И отпуск вам положен. - Он помолчал, вылез из-за стола, прошелся, сосредоточенно глядя под ноги. - Все это мы знаем, и все-таки решили обратиться с просьбой именно к вам… Это - не приказ, это - просьба, учтите, Плужников. Приказывать мы вам уже права не имеем…

Я слушаю, товарищ полковой комиссар. - Коля вдруг решил, что ему предложат идти работать в разведку, и весь напрягся, готовый оглушительно заорать: «Да!..»

Наше училище расширяется, - сказал комиссар. - Обстановка сложная, в Европе - война, и нам необходимо иметь как можно больше общевойсковых командиров. В связи с этим мы открываем еще две учебные роты. Но штаты их пока не укомплектованы, а имущество уже поступает. Вот мы и просим вас, товарищ Плужников, помочь с этим имуществом разобраться. Принять его, оприходовать…

Борис Васильев, прежде чем взять в руки перо, сам прошел фронтовые "огни и воды". И, разумеется, война оказалась одной из главных тем его творчества. Герои произведений Васильева оказываются, как правило, перед выбором - жизнь или смерть. Они принимают бой, который для кого-то оказывается последним.

Герои рассказов Васильева делают выбор сами. Они не могут не сдаться, они могут только погибнуть в бою! В своём произведении, “В списках не значился”, Борис Васильев отразил данную тему очень хорошо.

Не нарушая реалистической ткани рассказа, автор ведёт нас в мир легенды, где его герои обретают романтический пафос борьбы, открывая в себе неисчислимые резервы революционного, патриотического духа. Таким путём идёт и главный герой романа “В списках не значился”, только что окончивший военное училище молоденький лейтенант Николай плужников. Он принадлежит к прекрасному поколению, о котором его сверстник, погибший на фронте, поэт Николай Майоров сказал:

Мы были высоки,

русоволосы

Вы в книгах прочитаете,

как миф,

О людях, что ушли

недолюбив

Не докурив последней

папиросы.

Тёзка поэта наш герой Николай Плужников мне представляется молодым человеком высокого роста, хотя, судя по тому, как ловко удавалось ему скрываться в развалинах крепости от преследовавших его немцев, он был роста среднего или даже ниже. Но высоким его делают великие нравственные качества.

Прочитав произведение Бориса Васильева “В списках не значился” можно сказать, что главный герой Николай Плужников был храбр, да и не только. Он был настоящим патриотом своей страны, он любил её. Именно поэтому он начал воевать с первого же нашествия врагов, хотя и не был ещё занесён ни в какой список. Он мог вовсе и не принимать участие в военных действиях, но ему не позволила бы этого совесть, он был благодарен своей Родине за всё, поэтому он сражался до последнего и смог всё же победить. Выйдя из сражения непобеждённым, выстоявшим борьбу, он рухнул у машины скорой помощи и умер.…

Николай Плужников относился к войне со всей её серьёзностью, он считал, что его участие в победе над фашистами просто необходимо.

В характере главного героя большая правда времени, которое писатель рисует без модернизации и своеволия, что, к сожалению, не редкость в иных сочинениях. Автор хорошо чувствует историческую связь дня минувшего с сегодняшним, но не склонен подменять одно другим.

За простоватостью и ребячливостью суждений, за высокопарностью и риторичностью языка скрывались красота нравственных чувств, глубокое и целостное понимание своего гражданского дома, осознанная любовь к родной земле, решимость защищать её до последнего дыхания. Именно Человеком с большой буквы этого слова выходит Николай Плужников из борьбы, непобеждённым, несдавшимся, свободным, “смертью смерть поправ”.

Красная Армия уходила на восток.…А здесь, в руинах Брестской крепости, не смолкая, гремел бой. Захваченные врасплох, полуодетые, оглохшие от бомб и снарядов, вдавленные в стену, заваленные обломками, оттесненные в подвалы насмерть стояли защитники Бреста. Последний глоток воды - пулемётам! И вот в живых только один - Плужников, герой книги Б. Васильева “В списках не значился”. Словно памятник солдату вырастает он из груды камней, чтобы сказать фашистам последнее, сокровенное: “Что, генерал, теперь вы знаете, сколько шагов в русской версте?”

Напуганные страхом за себя, предатели укорачивали врагам вёрсты.

“Я виноват… один я!” - восклицает Плужников, когда погибает всеми любимая тётя Христя. Нет, не он один, а все мы, советские, “виноваты” в том, что, уважая человека, тогда, в 1941г., не научились в такой же мере ненавидеть его, если он враг. В грозных испытаниях придёт к нам эта суровая “наука ненависти”.

Войну Б. Васильев изображает не только во внешних событиях - грохоте разрывов, трескотне пулемётов… Во внутренних переживаниях героев - ещё больше. Обрывки воспоминаний то и дело мелькают в сознании Плужникова, создавая контраст вчерашнего и сегодняшнего, мира и войны.

Не жертвой - героем выходит Плужников из развалин. И немецкий лейтенант, “щёлкнув каблуками, вскинул руку к козырьку”, а солдаты “ вытянулись и замерли”. Это и Плужников не он. Разве таким он явился в крепость год назад? Чистеньким, молоденьким, как пушкинский Гринёв из “Капитанской дочки”. А сейчас и мать не узнаёт. Седые волосы, худой, ослепший, “уже не имевший возраста”. Но не это - не внешний вид важен. “Он был выше славы, выше жизни и выше смерти”. Что значат эти строки? Как понять это “выше”? И то, что Плужников плачет: “Из пристальных немигающих глаз неудержимо текли слёзы?”

Он бы не выстоял, если бы не поднялся над собой - земным, обыкновенным. Почему плачет? Не внутренними монологами (их просто некогда произносить), психологическим подтекстом ответил Б.Васильев. В Плужникове “плачет молоденький лейтенант Коля”, который хочет жить, видеть солнце, любить, которому жаль погибших товарищей. Верно. Можно быть выше жизни, выше славы и смерти, но нельзя быть выше самого себя.

Перед тем, как выйти из крепости, Плужников узнаёт, что немцы разбиты под Москвой. Это - слёзы победы! Конечно. И памяти о тех, с кем Плужников защищал крепость и кого уже нет. Это слёзы солдата, который сдался врагу, потому что истёк кровью.

Не сдался, а вышел. Кстати, почему именно в тот момент, когда узнал, что немцы разгромлены под Москвой? “Теперь я могу выйти. Теперь я должен выйти”, - говорит он. Плужников не имел права сложить оружие, пока фашисты шли на восток. Под Брестом он дрался за Москву.

“Геройство не всегда рождается отвагой, какой-то исключительной храбростью. Чаще - суровой необходимостью, сознанием долга, голосом совести. Надо - значит, надо!- логика тех, для кого подвиг - до конца выполненный долг”.

Плужникову приказывают назвать своё имя и звание. “Я русский солдат”, - ответил он. Тут всё: и фамилия, и звание. Пусть он не значился в списках. Так ли уж важно, где и с кем защищал он Родину? Главное - жил и умер её солдатом, остановив врага на русской версте…

Заступник, Воин, Солдат…Весомые слова в нашей литературе, синонимичные собирательному патриот.

Плужников пережил чувство отрешённости от самого себя, своё гордо - бесстрашное “выше”, когда не захотел спрятаться от дымящейся возле его ног гранаты. Думая о судьбах Родины, человек возвышался над собственной, нередко трагической судьбой. Одновременно короткой и долгой. Выбрать свою версту и не отступить не на шаг - это, значит, жить вёрстами Родины! Её историей, тревогами, заботами.…Пусть каждый станет солдатом своей версты! Ну, а если без метафор, - своего дела, порой незаметного, но нужного, коль вливается оно в общий труд Родины.

История о неизвестном защитнике Брестской крепости, который держался в её развалинах, подвалах и казематах десять месяцев, непрестанно нанося урон врагу, обрела под пером Бориса Васильева убедительную реалистическую ткань. Рядом с Плужниковым на различных этапах этой драмы мы видим других командиров и политработников, которые вместе с ним идут из атаки в атаку…

Постепенно редеет число оставшихся в живых, но они остаются в памяти Плужникова, как и в нашей….Отчаянный храбрец, не раз спасающий жизни Плужникову; старший лейтенант, осуждающий его за малодушие; приписанный к части Прижнюк…

Все они были связаны совместно пролитой кровью, общим патриотическим чувством и солдатским мужеством. И все они учили Плужникова. Не словесными наставлениями, а примером собственной жизни и смерти.

Внутреннее ядро романа проявляется в ощущении несгибаемости, невозможности подчиняться тупой и тёмной силе. Люди, оказавшиеся наедине со своей совестью, выдержали тяжкое испытание. Они были верны приказам, данным ими самим себе.

Поистине мифическими выглядят подвиги многих героев Отечественной войны и можно писать о них в стиле легенды. Николай Плужников не принадлежит к числу героев, совершающих нечто сверхъестественное, недоступное пониманию рядового участника войны. Нет, он именно простой рядовой воин, и его поступки вполне укладываются в наши привычные представления о мужестве и патриотическом поведении советского человека.

И, тем не менее, за этой будничностью и обыкновенностью скрывается огромная сила духа, невиданная концентрация нравственных сил. Простота и скромность рассказа о таком человеке, как Плужников, придают повествованию о нём большую художественную силу. В этом своеобразие того направления современной прозы о войне, к которому принадлежит Борис Васильев. Он не одинок в своём стремлении увидеть романтику легенды в будничном, рядовом поступке бойца Отечественной войны, обнаруживая скрытые, незаметные снаружи, силы морального сопротивления злу как залог нравственной победы над врагом.

Борис Львович Васильев

«В списках не значился»

Часть первая

После утреннего построения, на котором был зачитан приказ, их сразу же повели в вещевой склад. Нет, не в общий, курсантский, а в тот, заветный, где выдавались немыслимой красоты хромовые сапоги, хрустящие портупеи, негнущиеся кобуры, командирские сумки с гладкими лаковыми планшетками, шинели на пуговицах и гимнастерки из строгой диагонали. А потом все, весь выпуск, бросились к училищным портным, чтобы подогнать обмундирование и в рост и в талию, чтобы влиться в него, как в собственную кожу. И там толкались, возились и так хохотали, что под потолком начал раскачиваться казенный эмалированный абажур.

Собственно, все началось несколько раньше. На бал, который последовал после банкета, вчерашние курсанты явились с девушками. А у Коли девушки не было, и он, запинаясь, пригласил библиотекаршу Зою. Зоя озабоченно поджала губы, сказала задумчиво: «Не знаю, не знаю…», но пришла. Они танцевали, и Коля от жгучей застенчивости все говорил и говорил, а так как Зоя работала в библиотеке, то говорил он о русской литературе. Зоя сначала поддакивала, а в конце обидчиво оттопырила неумело накрашенные губы:

Я хрущу, - не без гордости сообщил он своему другу и соседу по койке.

Но Колька слушал вполуха, потому что изучал хруст. И хруст этот очень ему нравился.

Лейтенанта Плужникова к комиссару!..

Я не курю, - сказал Коля и начал краснеть: его вообще кидало в жар с легкостью необыкновенной.

Молодец, - сказал комиссар. - А я, понимаешь, все никак бросить не могу, не хватает у меня силы воли.

И закурил. Коля хотел было посоветовать, как следует закалять волю, но комиссар заговорил вновь.

Командир…

Здравствуйте, товарищ лейтенант.

Это было на третий вечер: носом к носу - Зоя. В теплых сумерках холодком сверкали белые зубы, а многочисленные оборки шевелились сами собой, потому что никакого ветра не было. И этот живой трепет был особенно пугающим.

Разделы