Шутливые подколы маяковского о северянине. Избрание "короля поэтов"
Свидетельства современников крайне противоречивы, избрание "Короля" сопровождалось шутливым увенчанием мантией и венком, но известно, что сам Северянин отнесся к этому очень серьезно .
Интересно, что титул "Короля поэтов" подходил больше всего именно Игорю-Северянину. В начале своего славного пути он уже был "Принцем поэтов". Еще в 1913 году А. Чеботаревская (жена Ф. Сологуба) подарила ему книгу Оскара Уайльда "Афоризмы / пер. кн. Д.Л. Вяземского)" с дарственной надписью: "Принцу поэтов - Игорю Северянину книгу его гениального брата подарила Ан.Чеботаревская. Одесса, 17/III-1913". Книга хранилась в личной библиотеке Игоря-Северянина в Тойла.
История коронования
Большая аудитория Политехнического музея в первые послереволюционные годы стала самой популярной трибуной современной поэзии. Конечно, в ней, как и прежде, читались естественнонаучные лекции, проходили диспуты на волнующие общество темы, можно назвать хотя бы диспуты А. В. Луначарского с главой обновленческой церкви митрополитом А. И. Введенским, но все же, прежде всего, в Большой аудитории Политехнического музея москвичей собирала поэзия.
Рассказывая о вечерах поэзии, все современники говорят о переполненном зале, о толпе жаждущих попасть на вечер, о милиционерах, наводящих порядок, о царившей в зале атмосфере заинтересованности, неравнодушия. Политехнический музей и пропагандировал новую поэзию, и приобщал к ней самые широкие круги.
Устраивались вечера отдельных писателей и поэтов - В. В. Маяковского, А. А. Блока, С. А. Есенина; проводились выступления группы объединенных едиными творческими принципами поэтов - футуристов, имажинистов и других. Но особенное внимание привлекали коллективные вечера, на которых выступали поэты различных школ и направлений.
Первым из наиболее ярких и запомнившихся вечеров, воспоминания о котором можно и сейчас еще услышать, был вечер 27 февраля 1918 года - "Избрание короля поэтов".
По городу была расклеена афиша, сообщавшая цели и порядок проведения вечера:
"Поэты! Учредительный трибунал созывает всех вас состязаться на звание короля поэзии. Звание короля будет присуждено публикой всеобщим, прямым, равным и тайным голосованием.
Всех поэтов, желающих принять участие на великом, грандиозном празднике поэтов, просят записываться в кассе Политехнического музея до 12 (25) февраля. Стихотворения не явившихся поэтов будут прочитаны артистами.
Желающих из публики прочесть стихотворения любимых поэтов просят записаться в кассе Политехнического музея до 11 (24) февраля. Результаты выборов будут объявлены немедленно в аудитории и всенародно на улицах.
Порядок вечера:
1) Вступительное слово учредителей трибунала.
2) Избрание из публики председателя и выборной комиссии.
3) Чтение стихов всех конкурирующих поэтов.
4) Баллотировка и избрание короля и кандидата.
5) Чествование и увенчание мантией и венком короля и кандидата".
"Избрание короля поэтов" открыло собой длинную серию поэтических вечеров в Большой аудитории Политехнического музея, на которых поэты и публика вступали в прямой диалог; приговоры - поддержка, одобрение или неприятие - выносились тут же. Может быть, никогда еще поэты не стояли так близко к своему читателю и не ощущали его так отчетливо.
Вечера носили общее название "Вечеров новой поэзии", хотя некоторые из них имели и свои названия: "Смотр поэтических школ", "Вечер поэтесс", "Чистка поэтов" и т. д. Для всех этих вечеров была характерна общая заинтересованность и откровенная реакция публики, на них бушевали страсти, возникали скандалы, но, несмотря на анекдотичность некоторых эпизодов, за ними всегда чувствуется высокая поэтическая атмосфера этих вечеров.
Спасский С. В. Маяковский в воспоминаниях современников, с. 169-170
Зал был набит до отказа. Поэты проходили длинной очередью. На эстраде было тесно, как в трамвае. Теснились выступающие, стояла не поместившаяся в проходе молодежь. Читающим смотрели прямо в рот. Маяковский выдавался над толпой. Он читал "Революцию", едва имея возможность взмахнуть руками. Он заставил себя слушать, перекрыв разговоры и шум. Чем больше было народа, тем он свободней читал, тем полнее был сам захвачен и увлечен. Он швырял слова до верхних рядов, торопясь уложиться в отпущенный ему срок.
Но "королем" оказался не он. Северянин приехал к концу программы. Здесь был он в своем обычном сюртуке. Стоял в артистической, негнущийся и "отдельный". Прошел на эстраду, спел старые стихи из "Кубка". Выполнив договор, уехал. Начался подсчет записок. Маяковский выбегал на эстраду и возвращался в артистическую, посверкивая глазами. Не придавая особого значения результату, он все же увлекся игрой. Сказывался его всегдашний азарт, страсть ко всякого рода состязаниям.
Только мне кладут и Северянину. Мне налево, ему направо.
Северянин собрал записок немного больше, чем Маяковский. Третьим был Василий Каменский.
Часть публики устроила скандал. Футуристы объявили выборы недействительными. Через несколько дней Северянин выпустил сборник, на обложке которого стоял его новый титул. А футуристы устроили вечер под лозунгом "долой всяких королей".
Никулин Лев. Годы нашей жизни. М.: Московский рабочий, 1966, с. 128-130
После выборов Маяковский довольно едко подшучивал над его "поэтическим величеством", однако мне показалось, что успех Северянина был ему неприятен. Я сказал ему, что состав публики был особый, и на эту публику гипнотически действовала манера чтения Северянина, у этой публики он имел бы успех при всех обстоятельствах.
Маяковский ответил не сразу, затем сказал, что нельзя уступать аудиторию противнику, какой бы она ни была. Вообще надо выступать даже перед враждебной аудиторией: всегда в зале найдутся два-три слушателя, по-настоящему понимающие поэзию.
Можно было еще повоевать...
Тогда я сказал, что устраивал выборы ловкий делец, импресарио, что, как говорили, он пустил в обращение больше ярлычков, чем было продано билетов.
Маяковский явно повеселел:
А что ж... Так он и сделал. Он возит Северянина по городам; представляете себе, афиша - "Король поэтов Игорь Северянин"!
Однако нельзя сказать, что Маяковский вообще отрицал талант Северянина. Он не выносил его "качалки грезерки" и "бензиновые ландолеты", но не отрицал целиком его поэтического дара.
Петров Михаил (Из неопубликованной книги "Донжуанский список Игоря Северянина")
Впрочем, может быть, никакой подтасовки и не было: 9 марта Маяковский пытался сорвать выступление новоизбранного короля русских поэтов. В антракте он пытался декламировать свои стихи, но под громкий свист публики был изгнан с эстрады, о чем не без ехидства сообщила газета "Мысль" в номере за 11 марта 1918 года.
В марте вышел в свет альманах "Поэзоконцерт". На обложке альманаха был помещен портрет Игоря-Северянина с указанием его нового титула. Под обложкой альманаха помещены стихи короля поэтов, Петра Ларионова, Марии Кларк, Льва Никулина, Елизаветы Панайотти и Кирилла Халафова.
Игорь-Северянин
В марте 1918 г. в аудитории Политехнического музея меня избрали "Королем поэтов". Маяковский вышел на эстраду: "Долой королей - теперь они не в моде". Мои поклонники протестовали, назревал скандал. Раздраженный, я оттолкнул всех. Маяковский сказал мне: "Не сердись, я их одернул - не тебя обидел. Не такое время, чтобы игрушками заниматься"...
МАЯКОВСКИЙ VS СЕВЕРЯНИН. 27 февраля 1918 года в Москве состоялся, как сказали бы сегодня, «поэтический баттл» за звание «короля поэтов». В поединке участвовали как многие именитые, так и никому не известные поэты. Но основное противостояние развернулось между Владимиром Маяковским и Игорем Северяниным. Звание «короля» присуждалось голосованием публики. Результат оказался неожиданным. Игорь Северянин приехал в Москву в феврале 1918 года из эстонского поселка Тойла, чтобы участвовать в вечере избрания «короля поэтов». Громкое событие проходило в Большой аудитории Политехнического музея. Принять в нем участие мог любой желающий. Больше всего набралось поэтов-футуристов. Главным и сильнейшим из них был Владимир Маяковский. Ко времени выборов «Короля поэтов» Маяковский и Северянин дружили, спорили и соперничали друг с другом уже пять лет. Молодых поэтов познакомила Софья Шамардина, за которой они оба ухаживали. В 1913 году был опубликован сборник стихов «Громокипящий кубок», принесший Игорю Северянину большой успех. В этом же году Маяковский написал цикл из четырех стихотворений «Я», уже содержащий многие лирические приемы, которые прославят «агитатора, горлана-главаря». В ноябре того же года поэты начинают выступать вместе, отправляются в турне по российской провинции в составе футуристов. Их стихи, манера общения с публикой, поведение на сцене и даже стиль одежды резко различались. Маяковский в желтой кофте рубил воздух громогласными рифмами, а Северянин в смокинге и с тростью в руках мягко исполнял стихи нараспев. По словам поэта-футуриста Василия Каменского, начальные строки поэмы Маяковского «Облако в штанах» зародились, когда ее автор рассеянно смотрел в окно поезда и повторял начало северянинского стихотворения: «Это было у моря…». Вскоре Маяковский начал мрачно декламировать: «Это было, / Было в Одессе…». Северянина Маяковский в «Облаке» вспомнил еще раз. Весьма нелицеприятно прошелся он по своему коллеге: А из сигарного дыма ликерною рюмкой вытягивалось пропитое лицо Северянина. Как вы смеете называться поэтом и, серенький, чирикать, как перепел! Сегодня надо кастетом кроиться миру в черепе! Колкие фразы больно ударили по Северянину, но поэты поссорились еще до написания этих строк, во время футуристического турне. Маяковского стала раздражать самовлюбленность Северянина, его загадочное молчание и аристократические манеры. В свою очередь Северянин приходил в бешенство от хамского поведения Маяковского и его издевок. После 1914 года каждый из них пошел своим путем - о совместных турне не было и речи. Разрыв между двумя поэтами увеличила начавшаяся Первая мировая война, а затем и Октябрьская революция. Между ними началась заочная перепалка. Маяковский в стихотворении «Вам»: Если б он, приведенный на убой, Вдруг увидел, израненный, Как вы, измазанной в котлете губой, Похотливо напеваете Северянина! Северянин принял вызов и написал стихотворение «Мой ответ», где менее грубо и более тонко намекает на Маяковского: Ещё не значит быть сатириком - Давать озлобленный совет Прославленным поэтам-лирикам Искать и воинских побед… Вечер избрания «короля поэтов» снова свел Маяковского и Северянина на одной сцене. Большая аудитория Политехнического музея была заполнена до отказа. Из воспоминаний современника: «На эстраде было тесно, как в трамвае. Теснились выступающие, стояла не поместившаяся в проходе молодежь. Читающим смотрели прямо в рот». Маяковский читал куски из поэмы «Облако в штанах», стихотворение «Наш Марш». По воспоминаниям младшей сестры Лили Брик Эльзы Триоле, он «был в абсолютном исступлении, едва не потеряв голос в своей перебранке с публикой». На подобных выступлениях Маяковский часто пытался объяснить, функцию поэзии после 1917 года. «Истинная поэзия обязана служить делу пролетарской революции, - говорил он. - Есенинские «березки» хоть и хороши, но с ними на белых бандитов не пойдешь. С изящными изделиями Северянина тоже в бой не сунешься». Публика в Политехническом открыто выражала Маяковскому свой восторг или протест, криками выносила приговоры неодобрения, улюлюкала, взрывалась аплодисментами. Северянин никому ничего не объяснял, в споры не лез и весь вечер вел себя абсолютно спокойно. Высокий, бледный, одетый в чёрный плащ, он выглядел отрешенным. Свои стихи из сборника «Громокипящий кубок» он читал, раскачиваясь и держа перед собой красную розу. Во время его декламации зал Политехнического замер. Когда поэт закончил, разразились долго неутихающие овации. Сразу после выступления Северянина начался подсчет голосов. Обожавший азарт и соперничество Маяковский не находил себе места от волнения. Многие были уверены, что победит именно он - великолепный эстрадный поэт, пламенный, острый, идущий в ногу со временем. Однако публика неожиданно выбрала музыкальную, гипнотизирующую лирику Северянина. За него проголосовало больше. Маяковский был назван «вице-королем», Константин Бальмонт занял третье место. Вечер закончился шутливой коронацией победителя - ему вручили мантию и королевский венок. Северянин принял их так, как будто его действительно возводили в ранг светоча русской поэзии. В том же 1918 году он написал стихотворение «Рескрипт короля», заканчивающееся строчками: Я избран королем поэтов - Да будет подданным светло! По воспоминаниям Северянина, Маяковский после оглашения результатов поднял в зале большой шум. Он вышел на эстраду и прокричал «Долой королей - теперь они не в моде». Поклонники Северянина протестовали, назревал скандал. «Раздраженный, я оттолкнул всех, - писал «король поэтов». - Маяковский сказал мне: «Не сердись, я их одернул - не тебя обидел. Не такое время, чтобы игрушками заниматься…». В начале марта Северянин вернулся в Тойла. После заключения Брестского мира и получения Эстонией независимости поэт оказался в эмиграции. С поэтического небосклона его имя вскоре исчезнет. Он умрет в Таллине в 1941 году. Маяковского ждала великая слава, разочарование и куда более неистовая, трагичная и надломленная судьба. С «точкой пули в своем конце».
1913 год в движении русского футуризма и кубофутуризма был кульминационным. В начале этого года вышли новые футуристические сборники, устраивались публичные диспуты о современном искусстве, организовывались левые выставки. В феврале-марте 1913 г. вышли второй «Садок судей» с коллективным манифестом и альманах «Требник троих», в которых были опубликованы тексты Хлебникова, Маяковского, Д. Бурлюка, А. Крученых и других.
«Мы выстрелили в прошлое», - писал Алексей Елисеевич Кручёных в опере «Победа над солнцем» (1913). Воплощение этого исходного авангардистского принципа - отрицания прошлого, отрицания традиции - у российских футуристов приняло преимущественно форму эпатажа. В манифестах это выразилось в подчёркнуто пренебрежительном отношении к нефутуристической литературе; современная культура расценивалась как нечто отсталое, косное, враждебное: «Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее иероглифов» (101; 8).
Познакомившись ближе с программами футуристов, Игорь Северянин писал с возмущением:
Позор стране, поднявшей шумы
Вкруг шарлатанов и шутов!
И с удивительной прозорливостью добавлял:
Они - возможники событий,
Где символом всех прав - кастет...
(«Поэза истребления»; I, 570) Никто всерьез не разделил опасений Северянина. В это же время, 25 марта 1913 г., А. Блок сделал запись в своем дневнике, свидетельствующую о серьезном интересе поэта к футуристам: «Эти дни - диспуты футуристов, со скандалами. Бурлюки, которых я еще не видал, отпугивают меня. <...> Футуристы в целом, вероятно, явление более крупное, чем акмеизм»... Далее в этой записи он дает тщательно взвешенную и четко дифференцированную оценку основных представителей нового течения. Есть здесь и оценка творчества Игоря Северянина. «Мы в «Сирине» много говорили об Игоре Северянине, а вчера я читал маме и тете его книгу («Громокипящий кубок»). Отказываюсь от многих своих слов, я преуменьшал его, хотя он и нравился мне временами очень. Это - настоящий, свежий, детский талант...» (41; т. VII; 232).
Тогда же, в феврале 1913 г., была напечатана новая листовка под прежним названием - «Пощечина общественному вкусу », по сути, - новый коллективный манифест, в котором Хлебников провозглашался его соратниками «великим поэтом современности», несущим с собой «Возрождение Русской литературы». Молодежи хотелось культурной революции и славы... По воспоминаниям современников, «воспаленные поэты, по мере своих материальных возможностей, метались по стране, жили в поездах всех железных дорог и на страницах всех газет..» (37; 87).
Футуристы отличались трезвым расчетом, деловой энергией, подчас наглостью, беспринципностью, однако именно среди футуристов были и гениальный Хлебников, и реальный, вполне живой Маяковский, который и личностно, и творчески притягивал Северянина.
«Я на днях познакомился с Владимиром Владимировичем Маяковским, - сообщал И. Северянин в 1913 г. крымскому поэту и меценату Вадиму Баяну, - и он - гений. Если он выступит на наших вечерах, это будет нечто грандиозное» (37; 90). Идея пригласить Маяковского и его собратьев-футуристов в совместное поэтическое турне принадлежала Игорю Северянину.
В конце 1913 - начале 1914 гг. Северянин вместе с Маяковским участвует в турне по городам России. Это было время расцвета движения футуристов. После скандальных диспутов, выставок и премьер в столицах футуристы отправились на завоевание провинций. Некоторый опыт таких выступлений у Игоря Северянина был. Состоявшиеся в Симферополе, Севастополе, Керчи гастроли получили название Олимпиады российского футуризма.
Отличительной особенностью Олимпиады стало, прежде всего, объединение, хотя и на короткий срок, литературных соперников - кубофутуристов Владимира Маяковского и Давида Бурлюка с эгофутуристами Игорем Северяниным, Вадимом Баяном, Иваном Игнатьевым .
События тех дней запечатлелись в воспоминаниях Давида Бурлюка, в поэме Игоря Северянина «Колокола собора чувств», в мемуарах крымского поэта-эгофутуриста и мецената Вадима Баяна (37; 87-98).
«Переворачивание» традиционных устоев проявилось и в литературном быте футуристов: их выступления в различных российских городах во время турне 1913 г. представляли собой особого рода театрализованные представления, диспуты нередко заканчивались публичными скандалами. Давид Бурлюк, одна из центральных фигур русского кубофутуризма, воспринимался публикой как средоточие эпатирующего тона: широко известными стали строки его стихотворения «Плодоносящие» («Мне нравится беременный мужчина» и т. д.), в газетах можно было встретить словообразования «бурлюкать», «бурлюканье».
Известные лозунги «сбрасывания» Пушкина, Достоевского etc. с Парохода современности заключали в себе оригинальные попытки объединить футуриста Бурлюка с эгофутуристом Северяниным. «Если есть Давид Бурлюк, значит «стальные грузные чудовища» (из стихотворения Давида Бурлюка) нужнее Онегина, а если пришел Игорь Северянин, значит Crème de violettes глубже Достоевского», - стиль Маяковского угадывается в афише Первой Олимпиады российского футуризма («...и любовь пограндиознее онегинской любви»).
«...<Маяковский>, - вспоминал Вадим Баян об одном из поэтических вечеров в Симферополе, - истер в порошок крупнейших представителей символизма - Бальмонта и Брюсова, виртуозно перемешивая их стихи со стихами Пушкина и Державина и издевательски преподнося эту мешанину растерявшейся публике; он до крови исхлестал «лысеющий талант» Сологуба, который «выступлениями Северянина украшал свои вечера, как гарниром украшают протухшие блюда»; он искромсал длинный ряд корифеев поэзии и других направлений, противопоставляя им галерею футуристов. ...Заряженный полнейшим отрицанием старого, поэт буквально истоптал самолюбие эстетической аудитории, но люди, подмятые ступнею мастодонта, засыпанные остроумием, израненные парадоксами, прощали оратору самые резкие издевательства... Словом, казалось, что пришел какой-то титан, который ухватил за шею нашу приземистую литературу и до хруста сдавил ей дряблое горло.
<...>Северянин сделал колоссальную ошибку, пригласив Маяковского в свою группу. Выступать с таким гигантом - это значило <...> всегда терпеть провал. Тот лирический невод и мастерство в области стиха, которыми Северянин захватывал толпу, были затоптаны титанической гремучестью Маяковского» (37; 87-98).
Литературный мезальянс распался. Северянин описал это событие в ироническом стихотворении «Крымская трагикомедия», где рассказана вся история его дружбы-вражды с Маяковским.
Объединения двух группировок не произошло, и дело не только в несхожести «титана» и «лирика», как считал позднее Вадим Баян, - слишком несхожими были эстетические позиции. Неудивительно дальнейшее расхождение художников.
Пройдет год, и в 1914 году Маяковский и Северянин окажутся в противоположных поэтических лагерях. Резкую грань между двумя поэтами проведет начавшаяся Первая мировая война, а затем - революционные события.
Памфлет Маяковского «Нате!» (1914) был сатирически направлен против обывательского восприятия жизни:
Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста
где-то недокушанных, недоеденных щей;
вот вы, женщина, на вас белила густо,
вы смотрите устрицей из раковин вещей...
Северянин вступает в полемику с Маяковским и футуристами.
Его стихотворение «В блесткой тьме» носит столь же памфлетный характер, как и «Нате!» Маяковского (а вскоре Северянин даст свой ответ и на громкое обвинение Маяковского в его адрес в памфлете «Вам!»).
Подобно футуристам, Северянин использует известный прием - все те же формы эпатажа публики, правда, в смягченном варианте (не столь резко и грубо). На первый взгляд, оба стихотворения глубоко родственны, однако это не так.
У Северянина «рифмы слагаются в кукиши». Но дразнит Северянин своими «нео-поэзными» мотивами совсем не тех, кого дразнил Маяковский.
В смокингах, в шик о проворенные, великосветские олухи
В княжьей гостиной наструнились, лица свои оглупив:
Я улыбнулся натянуто, вспомнив сарказмно о порохе.
Скуку взорвал неожиданно нео-поэзный мотив.
Каждая строчка - пощечина,
Голос мой - сплошь издевательство.
Рифмы слагаются в кукиши. Кажет язык ассонанс.
Я презираю вас пламенно, тусклые Ваши Сиятельства,
И, презирая, рассчитываю на мировой резонанс!
Блесткая аудитория, блеском ты зло отуманена!
Скрыт от тебя, недостойная, будущего горизонт!
Тусклые Ваши Сиятельства! Во времена Северянина
Следует знать, что за Пушкиным были и Блок, и
Бальмонт(«В блесткой тьме»; I, 360) 1913.
«Великосветские олухи», к которым обращено стихотворение,
Многоуровневая метафора. Сквозной образ стихотворения - блеск, «блесткие» наряды и одежды. Известно, что футуристы украшали себя множеством «блестков», стремясь блистать и сиять в прямом смысле. В конце концов, Сиятельства от поэзии оказались в «блесткой тьме» и потускнели. Отсюда и оксюморонность всего стихотворения - «блесткая тьма», «тусклые сиятельства» и т.д.
От кого охраняет и от кого защищает Северянин Пушкина, Блока, Бальмонта? Конечно, не от невеж из числа представителей светской молодежи, не знающих русской классической поэзии и не читавших Пушкина. И менее всего от «фармацевтов» (ироническое, травестированное наименование публики в кабаре «Бродячая собака»). Великосветскими олухами Северянин называет, на наш взгляд, футуристов. Не случайно, Северянин, им - людям будущего - отказывает в праве видеть горизонты будущего («скрыт от тебя, недостойная, будущего горизонт») , ведь это футуристы - люди будущего, - кричали о горизонтах будущего , присвоив их исключительно самим себе, это они вслед за ярко раскрашенными кофтами надевали цилиндры и фраки, сюртуки и смокинги (как Маяковский). Им еще непривычно носить смокинги, быть «вшик опроборенными», задавать тон в «княжьих гостиных». Настоящие княжьи гостиные не свергали и не сбрасывали Пушкина. Весь знаковый фон стихотворения указывает именно на футуристов: пощечина, блесткие тона, горизонты будущего, порох и взрыв скуки . Стихотворение вошло в сборник «Ананасы в шампанском» (1915). Датировка стихотворения (1913) могла быть сознательно изменена и являлась, всего вероятнее, лукавой уловкой Северянина.
Впрямую имя Маяковского в этом стихотворении не названо. Пощечина , упомянутая в стихотворении, - берет свое начало в манифесте футуристов «Пощечина общественному вкусу», как и порох агрессивных и яростных нападок Маяковского на толпу омещанившихся великосветских олухов с «оглупившимися» лицами...
Пушкин - Блок - Бальмонт - Северянин - такова градация поэтической преемственности, по Северянину (Надо заметить, что в этом ряду полностью отсутствует Маяковский и весь сонм его футуристических собратьев).
Начало мировой войны ознаменовало новый этап в истории русского футуризма .
В поддержку войны в самом её начале выступили и российские футуристы. Хотя от военной службы они уклонялись (солдатами стали лишь В. Хлебников и Б. Лившиц, а в 1915 году Маяковский был мобилизован и непродолжительное время проходил службу в петроградской автомобильной роте), тем не менее, в своих выступлениях будетдяне не были противниками войны. Еще в ноябре 1914 г. В. Маяковский писал:
«Ах, как я рад! <...> Теперь, когда каждое тихое семейство братом, мужем или разграбленным домом впутано в какофонию войны, можно над заревом горящих книгохранилищ зажечь проповедь новой красоты» (92; т. 1; 305). В его стихотворении «Мысли в призыв» развернута идея войны как пути к обновлению мира (столь характерная для социалистов-большевиков).
Затем футуристы занимают последовательную антивоенную позицию, выступают с антимилитаристскими произведениями. Резко отрицательное отношение футуристов к мировой войне, а позднее, с нарастанием социального возбуждения, и всё более отчётливая мечта об идеальной всемирной революции. Ощущение разрушающегося мира, поистине экзистенциальные образы смерти, распада, одиночества, характерные для произведений Маяковского и его соратников по цеху довоенного времени, находили новые соответствия в изменившейся реальности, подтверждения в действительности и приобретали значение факта.
Неизбежно возникавшее тяготение к новому привело на практике к нарастающей политизации искусства, к обращению многих футуристов к идеям социализма, коммунизма и анархизма - своего рода метафорам мира грядущего.
Антивоенный и революционный пафос нередко сливались, что обусловило появление в поэзии социальной критики. Антивоенные произведения создавались, прежде всего, В. Маяковским («Война объявлена», «Мама и убитый немцами вечер», «Военно-морская любовь», «Хвои»).
Бросьте!
Конечно, это не смерть.
Ради чего ей ходить по крепости?
Как вам не стыдно верить
нелепости?!
Просто именинник устроил карнавал,
выдумал для шума стрельбу и тир.(В. Маяковский «Великолепные нелепости»; 92. т. 1)
Писал о войне и побывавший на фронтах солдат первой мировой Велимир Хлебников (стихотворения «Тризна», «Смерть в озере», «Где, как волосы девицыны...», «Веко к глазу прилепленно приставив...»). Антитеза «смерть / жизнь» в них - одна из центральных:
Гол и наг лежит строй трупов (...)
Мы сказали: «Небу слава!» -
И сожгли своих тела.
Люди мы иль копья рока
Все в одной и той руке?
Нет, ниц вемы ; нет урока,
А окопы вдалеке.(В. Хлебников «Тризна», 1915; 124)
Во второй половине 1914 года Северянин в отличие от Маяковского создает ряд патриотических стихотворений - «Германия, не забывайся!», «Поэза возмущения», «Поэза благословения», «Все вперед!», «Переход через Карпаты» и др. В стихотворении «Мой ответ», входящем в этот цикл, были, в частности, такие строки:
Друзья! Но если в день убийственный
Падет последний исполин
Я поведу Вас на Берлин!(И. Северянин; I, 553)
«Война положила начало футуристической чистке... пошел на Берлин Северянин », - напомнит Маяковский в начале 20-х годов причину футуристической «чистки», окончательного размежевания с Северяниным.
По Маяковскому, в пору лихолетья, эпохи войн и революций (вплоть до 30-х годов, то есть до конца жизни Маяковского) «строчить романсы» было делом нравственно и эстетически постыдным. «Романс» с самого начала поэтической деятельности был ненавистен Маяковскому. Речь шла о пользовавшихся небывалой популярностью у публики сверхмодных сонетах, поэзах, триолетах, романсах Северянина.
Северянин иронизировал по поводу попыток футуристов вмешаться в действительность и пересотворить ее.
В начале 1915 года появилась ставшая исключительно популярной поэза Северянина «Ананасы в шампанском» с ее лозунгом: «Я трагедию жизни претворю в грезо-фарс»... На деле, Северянин просто был примерным учеником своего учителя - ироника Федора Сологуба, Северянин мастерски перекроил и перелицевал знаменитый афоризм Сологуба из его романа «Творимая легенда»: «Беру кусок жизни, грязной и грубой, и творю из него сладостную легенду, ибо я поэт». Ироническая формула символизма, стремившегося к синтезу, революционаризма, стремившегося к созданию нового мира и т.д., - формула, до поры до времени скрывающая свой подтекст от доверчивого читателя.
Как известно, теории жизнетворчества и жизнестроения явились великими утопиями XX века - так или иначе для художников (и не только для художников) они заканчивались трагедиями - это были трагедии Блока, Маяковского, Есенина и многих других поэтов, писателей, деятелей искусства, политиков, веривших и увлекавшихся ими.
Красота - единственное, что могло противостоять хаосу и уничтожению. Апология Красоты играла важнейшую роль в творчестве Брюсова, Анненского, Бальмонта, Гиппиус, а также Игоря Северянина.
Да, стала лирика истрепанным клише... - в этом утверждении слышалось несогласие. И поэт, невзирая на шаблоны и стереотипы, пел сонеты своей избраннице, пытаясь преодолеть клише или пародийно высмеять поэтов, пишущих
О чем-то сладостном и скорбном, как любовь,
О чем-то плещущем и буйном, точно кровь...
«Тиана» - так называлось одно из «романсовых» стихотворений Игоря Северянина. По звукописи самое имя девушки, рефреном повторяющееся в стихотворении - Тианы-снегурки, нимфеи, лианы , пришедшей на поэзоконцерт , и воскресившей юные чувства, напоминало стоны гитары.
Северянин:
Тиана, как больно! Мне больно, Тиана!
Маяковский откликался в «Облаке в штанах» (92; т. 1):
Открой!
Больно!...Марш!
Поэт сонеты поет Тиане,
А я -
Весь из мяса,
Человек весь -
Тело твое просто прошу,
Как просят христиане -
«хлеб наш насущный
даждь нам днесь»...
«Хлеб насущный» искусства и любви - по Маяковскому - противостоял изысканно «гастрономическим», ликеро-помадно-кремовым стихотворениям Северянина.
«...Мы пять лет орали вам, что у искусства есть задачи выше, чем облегчение выбора ликеров по прейскурантам Северянина, или щекотание отходящего ко сну буржуа романами Вербицкой...
Конечно, каждому приятно в розовенькой квартирке пудрой Бальмонта надушить дочку, заучить пару стихов Брюсова для гражданского разговора после обеда, иметь жену с подведенными глазами, светящимися грустью Ахматовой, но кому нужен я, неуклюжий, как дредноут, орущий, как ободранный шрапнелью!...» (92; т. 1; 305).
В семантическом ряду вышеприведенной филиппики резко контрастируют два плана - квартирный мирок узкодомашней лирики - по Маяковскому, - «скопческая психология поросшего покоем обывателя» (розовенькая квартирка, пудра Бальмонта, надушенная дочка, подведенные глаза... - и военная лексика - дредноут, шрапнель , а также употребляемые в статье - какофония войны, передок орудия, поля, изрытые траншеями ...).
Войну с точки зрения личности - как преступление против людей, совершаемое государством из неких корыстных интересов, - футуристы отвергали. Война как неизбежный переворот, крушение старого мира, необходимо предшествующее созиданию нового, - футуристами поддерживалась. (В. Маяковский: «теперь можно над заревом горящих книгохранилищ... зажечь проповедь новой красоты »).
В антивоенных стихотворениях В. Маяковского реальное состояние мира противопоставлялось должному; это должное (по-разному понимаемое и нередко чётко не сформулированное) осознавалось как выход из великого кризиса, из общечеловеческой духовной катастрофы.
«Теперь мы ежедневно будем показывать вам, что под жёлтыми кофтами гаеров были тела здоровых, нужных вам, как бойцы, силачей»; «Сегодняшняя поэзия - поэзия борьбы», - писал В. Маяковский в статьях 1914 г. (92; т. 12; 40-42), Дальнейшее развитие футуризма закономерно привело к реализации этих революционных интенций.
На обвинения в антипатриотизме Северянин отвечал по-своему:
Еще не значит быть изменником,
Быть радостным и молодым,
Не причиняя боли пленникам
И не спеша в шрапнельный дым, -
Пройтиться по Морской с шатенками
Свивать венки из хризантэм,
По-прежнему пить сливки с пенками
И кушать за десертом крэм.
«Пройтиться по Морской с шатенками? - звучал грозный окрик Маяковского. - Но зачем-то ко всему этому притянута война? Впечатление такое: люди объяты героизмом, роют траншеи, правят полетами ядер, и вдруг из толпы этих «деловых» людей хорошенький голос: «Крем де виолет», «ликер из банана», «устрицы», «пудра»! Откуда? Ах, да, это в серые ряды солдат пришла маркитантка. Игорь Северянин - такая самая маркитантка русской поэзии» (92; т. 1; 338-339).
Кульминацией выпадов Маяковского против Северянина становится 1915 год. Именно в этот период появляются известные строки из памфлета «Вам!» и «Облака в штанах»:
К публике:
Если б он, приведенный на убой,
Вдруг увидел, израненный,
Как вы, измазанной в котлете губой,
Похотливо напеваете Северянина!
К Северянину:
Как вы смеете называться поэтом
И, серенький, чирикать, как перепел!
Сегодня
Надо
Кастетом
Кроиться миру в черепе!
«Кроиться кастетом», - этот совет Северянин запомнил. И дал прогноз этому революционному энтузиазму на многие десятилетия: «Они (футуристы) возможники событий, где символом всех прав - кастет». («Поэза истребленья»; I, 570). Отпор Маяковскому прозвучал в стихотворении Северянина «Мой ответ» (I, 553), написанным тем же размером и в том же ритме, что и «Еще не значит быть изменником». На этот раз обращение было адресным - угадывались и «сатирик», и его «озлобленный совет» о кастете.
Еще не значит быть сатириком -
Давать озлобленный совет
Прославленным поэтам-лирикам
Искать и воинских побед...Неразлучаемые с Музою
Ни под водою, ни в огне,
Боюсь, мы будем лишь обузою
Своим же братьям на войне...
- Друзья! Но если в день убийственный
Падет последний исполин,
Тогда ваш нежный, ваш единственный,
Я поведу вас на Берлин!
Северянин не снимал с себя никаких обязательств перед родиной, правда, его обязательство звучало иронически.
В статье-манифесте «Капля дегтя» (1915) Маяковский, иронизируя над «качалками» и «грезерками» своего оппонента, напомнил Северянину о его «воинственных» обещаниях:
«Поэт! Не сажай в качалку ямбов и хореев мощный бой - всю качалку разворотит!.. Умрите, Северянин!.,» (92; т. 1; 350). По Маяковскому, Северянин был певцом, поющим под щелканье кастаньет, или... бухгалтерских костяшек.
Горит материк.
Страáны - на нет.
Прилизанная треплется мира чёлка.
Слышите?
Хорошо?
Почище кастаньет.
Это вам не на счётах щёлкать.
<...>
Туда!
В мировую кузню,
в ремонт.
Вернётесь,
О новой поведаю Спарте я.(В. Маяковский; 92, т. 1)Северянин оспорил и «серенького перепела» («Как вы смеете называться поэтом и серенький, чирикать, как перепел?..»). В стихотворении «Интродукция» поэт иронически соглашался с серым цветом «птички», однако остроумно напоминал, что такой малой серой птичкой является... соловей.
Я - соловей, я - сероптичка,
Но песня радужна моя.
Есть у меня одна привычка:
Влечь всех в нездешние края...(И. Северянин; II, 497)
В каждой из четырех строф утверждающим рефреном звучало: «Я - соловей...». Соловей Северянина, в отличие от «критика со всей (его) небожностью» - «без тенденций», без пресловутой «пользы», которую оспаривал в поэзии еще Пушкин.
Я - соловей, и, кроме песен,
Нет пользы от меня иной.
Я так бессмысленно чудесен,
Что Смысл склонился предо мной!В футуризме существовало противопоставление «подлинных» и «неподлинных» поэтов, «подлинной» и «неподлинной» поэзии, что связано с подчёркнутым антитрадиционализмом. Спор Маяковского и Северянина об отношении к мировой войне перерос в спор о путях поэта в искусстве. Пути двух художников резко расходились. Слишком разными были лирические герои и Северянина, и Маяковского.
Многих футуристов, и, прежде всего, Маяковского, тяготение к новому неизбежно привело к политизации творчества, к идеям социализма и коммунизма - своего рода метафорам мира грядущего. Вождь и пророк, тринадцатый Заратустра, - Маяковский ждал переустройства мира на революционных началах, а затем невиданного его обновления («И счастье сластью огромных ягод созреет на красных октябрьских цветах»). «Король поэтов» - Северянин не жаждал для себя никакой власти, кроме власти своих соловьиных песен над слушателями в мирном саду поэзии. В отличие от Маяковского, верящего в весеннюю «молодость мира», Северянин чувствовал трагизм наступающего времени:
Согнулись грабли...
Сверкнули сабли, -
И надрубили сирень весны!..(«Надрубленная сирень», I, 88)
Примечания
Игнатьев в турне участия не принял, но представил свой доклад «Великая футурналия», который на каждом вечере произносил Давид Бурлюк. В конце турне пришло известие о внезапном самоубийстве поэта.
Ниц вемы (польск.) - ничего не знаем, не ведаем.
Заметки о Маяковском
Берлин. 1922 год. Осень. Октябрь на исходе. Сияет солнышко. Свежо. Идем в сторону <…>.
Или ты не узнаешь меня, Игорь Васильевич? - останавливает меня радостный бас Маяковского. Обнимаемся. Оба очень довольны встрече. С ним Б. Пастернак. Сворачиваем в ближайшую улицу, заходим в ближайший бар. Заказываем что-то легонькое, болтаем.
* * *Маяковский говорит:
Проехал Нарву. Вспоминаю: где-то близ нее живешь ты. Спрашиваю: «Где тут Тойла?» Говорят: «От ст<анции> Иеве в сторону моря». Дождался Иеве, снял шляпу и сказал вслух, смотря в сторону моря:
«Приветствую тебя, Игорь Васильевич».
* * *В день пятой годовщины Советской власти в каком-то большом зале Берлина - торжество. Полный зал. А. Толстой читает отрывки из «Аэлиты». Читают стихи Маяковский, Кусиков. Читаю и я «Весенний день», «Восторгаюсь тобой, молодежь…» Овации. Мое окруженье негодует.
* * *Дай мне несколько стихотворений для «Известий», - говорит Маяковский, - получишь гонорар по 1000 марок за строку (времена инфляции). - Я так рад, что и без денег дал бы, но мое окруженье препятствует. Довод: если почему-либо не вернетесь на родину сразу же, зарубежье с голоду уморит.
* * *В Берлине В. В. остановился на Kurfürstenstr
Однажды вечером В. заезжал к нам на Gipsstr
Это было в ту осень, когда Есенин с Айседорой только что уехали перед нашим приездом в Америку.
* * *Маяковский и Кусиков принимали во мне тогда живое участие: устроили в «Накануне» четыре мои книги: «Трагедия Титана», «Соловей», «Царственный паяц» и «Форелевые реки». Деньги я получил за все вперед, выпущено же было лишь две первых. Встречались мы часто у Кусикова, у Толстого, у нас, в ресторанах. Я присутствовал на всех вечерах Маяковского. В болгарском студенческом землячестве выступали совместно.
* * *Маяковский «пробовал» женщин: если «вульгарились», бывал беспощаден; в случае «осаждения» доискивался причин: если не «позировали на добродетель», с уважением сникал.
* * *В Берлине я, уговариваемый друзьями, хотел, не заезжая в Эстонию, вернуться в СССР. Но Ф. М. ни за что не соглашалась, хотя вся ее семья была крайне левых взглядов. Брат ее, Георгий, ушел в январе 1919 г. вместе с отступившей из Эстонии Красной Армией и ныне заведует колхозом в Саратовском районе, Сестры (Линда и Ольга) были посажены в том же январе белой сворой в тюрьму, где и просидели два месяца. Ф. М. мотивировала свое нежелание ехать причинами личного свойства: «В Москве вас окружат русские экспансивные женщины и отнимут у меня. Кроме того, меня могут заставить работать, а я желаю быть праздной».
Я, сошедшийся с нею всего год назад, каюсь, не хотел ее тогда терять. Шли большие споры.
* * *Накануне отъезда в Эстонию, когда билеты на поезд и пароход до Таллинна были уже куплены и лежали у нее в сумочке, мы сидели вечером в ресторане: друзья устроили отвальную. Были Толстой, проф. А. Н. Чумаков, Кусиков и др. (Володя уехал уже в Париж). Поезд на Штеттин уходил около шести часов утра. Спутница моя боялась, что мы засидимся и билеты потеряют свою силу. Об этом она заявила вслух. Друзья ей заметили, что это, может быть, будет и к лучшему, так как билеты до Москвы они всегда нам предоставят. Тогда она, совершенно перепуганная, вскочила и бросилась в гардеробную, схватив на ходу пальто, и выскочила на улицу. Очень взволнованный ее поступком, я кинулся вслед за ней, крикнув оставшимся, что поймаю ее и тотчас же вернусь. Однако, когда я выбежал на улицу, я увидел спутницу, буквально несущуюся по пустому городу и надевавшую на ходу пальто. Было около трех часов ночи. Мы бежали таким образом через весь громадный город до нашего отдаленного района. Было жутко, позорно и возмутительно. Я все боялся ее оставить: мне казалось, или она покончит с собою, или возвратится одна на родину. А потом было уже поздно возвращаться в ресторан. Уехали, не попрощавшись с собутыльниками. Жаль, что не нашел тогда в себе силы с нею расстаться: этим шагом я обрек себя на то глупое положение, в котором находился все годы, без вины виноватый перед Союзом.
* * *…Вскоре Ф. М. поссорилась со Златой и отстранила от участия в совместных наших вечеринках. Между тем Злата, член немецкой компартии, была за мое возвращение домой. Ее присутствие меня бодрило, радовало. Она нравилась нашему кружку как компанейский, содержательный, умный человек. Ум Ф. М. сводился на нет благодаря ее узости и непревзойденному упрямству.
* * *…Помню ужин у А. Н. Толстого. Крандиевская была в ожидании второго ребенка. Она угощала замечательным итальянским салатом (ее специальность!) и московскими пирожками, которых накладывали на тарелки по 5–6 штук!.. В тот вечер был и Маяковский, и Кусиков, и неизменная Аннушка Чавчавадзе, компанейская и симпатичная девушка. Толстой любил коньяк <…>. Никите было 8–9 лет. Мальчуган был преинтересный - гордость родителей.
* * *В Берлин мы приехали с Фелиссой Михайловной «пытать счастья», ибо в Тойла есть стало нечего и больше не было кредита. Приехали мы, предварительно списавшись со Златой, вновь возникшей в моей жизни спустя 16 лет (с 1906). Она прочла в газете «Голос России» мою «Поэзу отчаянья», написала на редакцию (в Берлине), а та переслала мне письмо в Тойлу. Произошло это за год до нашего путешествия, т. е. осенью 1921 г., когда я только что расстался с Марией Васильевной, с которой прожил 6 1/2 лет, и сошелся (в августе) с Ф. М. На меня письмо Златы произвело большое впечатление, возобновилась переписка, я написал (еще до встречи) «Падучую стремнину». О. Кирхнер успел ее издать.
Приехали мы в Германию нищими: я - в рабочей, заплатанной куртке, Ф. М. в пальто из одеяла. Злата час устроила у знакомой дрессировщицы собак, бывшей цирковой наездницы, на Gipsstr
Мы шатались по берлинским кабакам,
Удивлялись исполинским дуракам,
Пьющим водку из ушата и ведра,
Рвущим глотку, что хоть сжата, да бодра.
Эмиграцию б гулящую намять:
Пламя «грации», сулящее нам «ять»,
Да квартального, да войны, да острог.
От нахального и гнойного в свой срок
Мы избавились и больше не хотим,
Сами справились и в «Польши» не катим…
Пока ж что приходилось добывать деньги. И вот Лившиц (рекомендация Гзовской и Гайдарова) устроил мне в большом зале Филармонии вечер стихов, прошедший с аншлагом. Успех был грандиозный, «полицейский час» был нарушен, в зале погас свет, а я все читал «на бис» (при свечах!), хотя высший полицейский чини стоял рядом со мною на эстраде, предлагая окончить вечер, но публика не отпускала. Я выпустил на своем вечере Бориса Верина-Башкирова и А. Кусикова. Оба были противоположных взглядов, но стихи у них были
* * *София Сергеевна Шамардина («Сонка»), минчанка, слушательница Высших Бестужевских курсов, нравилась и мне, и Маяковскому. О своем «романе» с ней я говорю в «Колоколах собора чувств». О связи с В. В. я узнал от нее самой впоследствии. В пояснении оборванных глав «Колоколов собора чувств» замечу, что мы втроем (она, В. Р. Ховин и я) вернулись вместе из Одессы, Питер. С вокзала я увез ее, полубольную, к себе на Среднюю Подьяческую, где она сразу же слегла, попросив к ней вызвать А. В. Руманова (петербургского представителя «Русского слова»). Когда он приехал, переговорив с ней наедине, она после визита присланного им врача была отправлена в лечебницу на Вознесенском проспекте (против церкви). Официальное название болезни - воспаление почек. Выписавшись из больницы, Сонка пришла ко мне и чистосердечно призналась, что у нее должен был быть ребенок от В. В. Чтим рассказом она объяснила все неясности, встречающиеся в «Колоколах собора чувств».
* * *Когда мы с Володей жили в Симферополе (отель «Лондонский»), Валентина Ивановна Гадзевич (поэтесса Валентина Солнцева), служащая Петербургского медицинского института, прислала мне из Тамбова телеграмму, что родители согласны на наш брак. Я был увлечен и готов был «осупружиться». В. В. долго тщетно меня отговаривал. Наконец он признался, что девица завлекала и его и даже обнажилась перед ним. Я верил его каждому слову и потому порвал с нею. Володя был верным другом.
* * *Владимир Иванович Сидоров (Вадим Баян) - купец из Симферополя. В «Колоколах собора чувств» я именую его «Селимом Буяном». Он выпустил книгу «Лирионетты и баркароллы» (?!) в изд<ательстве> Вольф, уплатив за «марку» основательно. Предложил мне написать предисловие. Я написал ровно пять издевательских строк. Гонорар - 125 рублей! Человек добрый, мягкий, глупый, смешливый, мнящий. Выступал на наших крымских вечерах во фраке с голубой муаровой лентой через сорочку («от плеча к аппендициту»). У него имелась мамаша, некрасивая сестра и «муж при жене». Все они, угощая, говорили: «Получайте»… Он мне рассказывал, что, ликвидировав однажды любовницу, отнял у нее каракулевый сак, им купленный: «Не стану же покупать другого следующей…» Непревзойденно!
* * *Он предложил мне турне по Крыму. Я дал согласи под условием выступления Маяковского, Бурлюка и Игнатьева.
* * *До Симферополя из Москвы мы ехали с Володей вдвоем. Сидели большей частью в вагоне-ресторане и бесконечно беседовали за стаканом красного вина.
* * *Остановились вначале у Сидорова, потом перекочевали в отель, счета в котором оплачивал купчик Жили в одном номере - я и В. В. Он любил, помню спать нагим под одеялом. По утрам я требовал в но мер самовар, булочки, масло. В. В. меня сразу же «пристыдил»:
Чего ты стесняешься? Требуй заморозить бутылку, требуй коньяк, икру и проч. Помни, что не мы разоряем Сидорова, а он нас: мы ему даем своими именами значительно больше, чем он нам своими купецкими деньгами. - Я слушал В. В., с ним согласный. Однажды все же купчик не выдержал взятой на себя ролимецената и, стесняясь и краснея, робко указал нам на крупный счет. И тогда Володю прорвало: чего только он не наговорил Сидорову!..
Всякий труд должен быть, милейший, оплачен, и разве не труд - тянуть за уши в литературу людей бездарных? Вы же, голубчик, скажем открыто, талантом не сияете. И кроме того - мы разрешали вам выступать совместно с нами, а это чего-нибудь да стоит У нас с вами не дружба, а сделка. Вы наняли нас вас выдвинуть, мы выполняем заказ. Предельной платы вы нам не назначили, ограничившись расплывчатым: «Дорожные расходы, содержанье в отеле, развлеченья и проч.» Так вот и потрудитесь оплачивать счета в отеле и вечерами в шантане, какие мы найдем нужным сделать принимаем в себя только потребное нам, «впрок» запасов не делаем. Вообще выдвиг бездарности уже некий компромисс с совестью. Но мы вас, заметьте не рекламируем, не рекомендуем - мы даем вам лишь место около себя на эстраде. И это место мы ценим чрезвычайно дорого. И поэтому одно из двух: или вы, осознав, отбросьте вашу мелкобуржуазную жадность или убирайтесь ко всем чертям!
* * *Почти ежевечерне мы пили шампанское в «Бристоле». Наши вечера скрашивала некая гречанка Людмила Керем, интеллигентная маленькая шатенка, и кафешантанная певица Британова, милая и приличная. Пивали обыкновенно по шести бутылок, закусывая жженым миндалем с солью.
* * *Владимир пил очень мало: иногда несколько рюмок, большей частью вина, любил же шампанское марки <…>. Однажды мы предприняли автопоездку в Ялту. Когда уселись в машину, захотели на дорогу выпить коньяку. Сидоров распорядился, и нам в машину подали на подносе просимое. Дверцы машины были распахнуты, и прохожие с удивлением наблюдали, как футуристы угощались перед путем. В Гурзуфе и Алупке мы также заезжали погреться. В Ялту прибыли поздним вечером. Шел снег. В комнате было прохладно. Ходили в какой-то клуб на танцы. Крым, занесенный снегом!..
…Подъехал Бурлюк. И. В. Игнатьев («Пет<ербургский> глашатай») не прибыл: женился в Спб., женился и зарезался.
Из Симферополя покатили в Севастополь. Маяковский и Бурлюк обещали мне выступать всюду в обыкновенном костюме и Бурлюк лица не раскрашивать. Однако в Керчи не выдержали. Маяковский облачился Оранжевую кофту, а Бурлюк в вишневый фрак при зеленой бархатной жилетке. Это явилось для меня полной неожиданностью. Я вспылил, меня с трудом уговорили выступить, но зато сразу же после вечера я укатил в Питер. Дома написал «Крымскую трагикомедию», которую - в отместку - читал на своих вечерах. Маяковский и не думал сердиться: выучил наизусть и часто читал при мне вслух, добродушно посмеиваясь. Эта вещь ему, видимо, нравилась, как вообще многие мои стихи, которых наизусть знал он множество. В Берлине, когда мы только что встретились, он читал мне уже новые мои стихи: «Их культурность» (из «Менестреля») и «Я мечтаю о том, чего нет» (из газеты).
* * *Полному объединению «Эго» и «Кубо» всегда мешали и внешние признаки вроде цветных одежд и белизны на щеках. Если бы не эта деталь, мыслили бы футуризм воедино под девизом воистину «вселенского» (Мой «Эго» назывался «вселенским»). Никаких ссор между мною и Володей не бывало: бывали лишь временные расхождения. Никто из нас не желал уступать друг другу: «Молодо-зелено»… Жаль!
* * *В марте 1918 года в аудитории Политехнического музея меня избрали «Королем поэтов». Маяковский вышел на эстраду: «Долой королей - теперь они не в моде». Мои поклонники протестовали, назревал скандал. Раздраженный, я оттолкнул всех. Маяковский сказал мне: «Не сердись: я их одернул - не тебя обидел. Не такое время, чтобы игрушками заниматься»…
* * *Бывали мы с В. в Москве иногда у Брониславы Рундт - сестры жены Брюсова Иоанны Матвеевны.
* * *Володя сказал мне: «Пора тебе перестать околачиваться по европейским лакейским. Один может быть путь - домой».
* * *В Берлине мы часто встречались с Генриком Виснапу, его женой Инг, Авг. Гайлитом, Гзовской, Гайдаем, З. Венгеровой, Минским, Богуславской, И. Пуни, Костановым, Вериным, жившим под Мюнхеном
Мы провели в Берлине в общем три месяца (вернулись домой в сочельник). Вынужден признаться с горечью, что это была эпоха гомерического питья… Как следствие - ослабление воли, легчайшая возбудимость, легкомысленное отношение к глубоким задачам жизни.
* * *Оказывается, я очень сильно и по-настоящему любил Маяковского. Это я окончательно осознал в 1930 г., когда весть о его смерти потрясла меня. Он так и не прочел моего к нему послания, написанного в январе 1923 г., сразу же по возвращении из Берлина. А сколько раз собирался я послать ему это стихотворение в Москву, да не знал адреса, посылать же в «пространство» не в моих правилах.
* * *ВЛАДИМИРУ МАЯКОВСКОМУ
Мой друг, Владимир Маяковский,
В былые годы озорник,
Дразнить толпу любил чертовски,
Показывая ей язык.
Ходил в широкой желтой кофте,
То надевал вишневый фрак.
Казалось, звал: «Окатастрофьте,
Мещане, свой промозглый мрак!»
В громоздкообразные строки -
То в полсажени, то в вершок -
Он щедро вкладывал упреки
Тому, кто звал стихи «стишок»…
Его раскатный, трибунальный,
Толпу клонящий долу бас
Гремел по всей отчизне сальной,
Где поп, жандарм и свинопас.
В те годы черного режима
Мы подняли в искусстве смерч.
Володя! Помнишь горы Крыма
И скукой скорченную Керчь?
О вспомни, вспомни, колобродя
Воспоминаний дальних мгу,
В Гурзуф и Ялту, мой Володя,
Поездку в снежную пургу
В авто от берегов Салгира
С закусками и коньяком,
И этот кошелек банкира,
Вдруг ставший нашим кошельком!.
Ты помнишь нашу Валентину,
Что чуть не стала лишь моей!?.
Благодаря тебе я вынул
Из сердца «девушку из фей»…
И, наконец, ты помнишь Сонку,
Почти мою, совсем твою,
Такую шалую девчонку,
Такую нежную змею?..
О, если ты, Владимир, помнишь
Все эти беглые штрихи,
Ты мне побольше, поогромней
Швырни ответные стихи!
…Я напрягаю память: нет, мы никогда почему-то не говорили с Володей о революции, хотя оба таили ее в душах, и выступления наши - даже порознь - носили явно революционный характер.
* * * * * *Странно: теперь я не помню, как мы познакомились с Володей: не то кто-то привел его ко мне, не то мы встретились на одном из бесчисленных вечеров-диспутов Спб. Потом-то он часто заходил ко мне запросто. Бывал он всегда со мною ласков, очень внимателен сердцем и благожелателен ко мне. И это было всегда. R глаза умел говорить правду не оскорбляя; без лести хвалил. С первых же дней знакомства вышло само собой так, что мы стали говорить друг другу «ты». Должен признаться, что я мало с кем был на «ты».
* * *…Я теперь жалею, что в свое время недооценил его глубинности и хорошести: мы совместно, очевидно, могли бы сделать больше, чем каждый врозь. Мешали мне моя строптивость и заносчивость юношеская, самовлюбленность глуповатая и какое-то общее скольжение по окружающему. В значительной степени это относится к женщинам. В последнем случае последствия иногда бывали непоправимыми и коверкали жизнь, болезненно и отрицательно отражаясь на творчестве.
…Гаснет, слабеет память - констатирую со скорбью. Даже моя память, такая надежная. В воспоминаниях хочу быть точным, писать только то, что действительно помню, что действительно было. Потому так мало могу начертать.
* * *…Володя нарисовал меня углем. Размер около аршина. Портрет висел всегда у меня в кабинете (Спб.). Уезжая в Тойлу (28 янв. 1918 г.), дал на хранение (предполагая к осени вернуться), как все книги с автографами, и фото, и альбомы с письмами и стихами современников, Б. Верину-Башкирову, спустя несколько месяцев убежавшему в Финляндию и все бросившему на произвол судьбы. Его адрес: Калашниковская набер., 52, собственный дом. Где все эти реликвии?
Игорь Северянин приехал в Москву в феврале 1918 года из эстонского поселка Тойла, чтобы участвовать в вечере избрания «короля поэтов». Громкое событие проходило в Большой аудитории Политехнического музея. Принять в нем участие мог любой желающий. Больше всего набралось поэтов-футуристов. Главным и сильнейшим из них был Владимир Маяковский.
Маяковский начал сочинять «Облако в штанах», декламируя Северянина
Ко времени выборов «Короля поэтов» Маяковский и Северянин дружили, спорили и соперничали друг с другом уже пять лет. Молодых поэтов познакомила Софья Шамардина, за которой они оба ухаживали. В 1913 году был опубликован сборник стихов «Громокипящий кубок», принесший Игорю Северянину большой успех. В этом же году Маяковский написал цикл из четырех стихотворений «Я», уже содержащий многие лирические приемы, которые прославят «агитатора, горлана-главаря». В ноябре того же года поэты начинают выступать вместе, отправляются в турне по российской провинции в составе футуристов. Их стихи, манера общения с публикой, поведение на сцене и даже стиль одежды резко различались. Маяковский в желтой кофте рубил воздух громогласными рифмами, а Северянин в смокинге и с тростью в руках мягко исполнял стихи нараспев.
Владимир Маяковский
По словам поэта-футуриста Василия Каменского, начальные строки поэмы Маяковского «Облако в штанах» зародились, когда ее автор рассеянно смотрел в окно поезда и повторял начало северянинского стихотворения: «Это было у моря…». Вскоре Маяковский начал мрачно декламировать: «Это было, / Было в Одессе…».
Северянина Маяковский в «Облаке» вспомнил еще раз. Весьма нелицеприятно прошелся он по своему коллеге:
А из сигарного дыма
ликерною рюмкой
вытягивалось пропитое лицо Северянина.
Как вы смеете называться поэтом
и, серенький, чирикать, как перепел!
Сегодня
надо
кастетом
кроиться миру в черепе!
Колкие фразы больно ударили по Северянину, но поэты поссорились еще до написания этих строк, во время футуристического турне. Маяковского стала раздражать самовлюбленность Северянина, его загадочное молчание и аристократические манеры. В свою очередь Северянин приходил в бешенство от хамского поведения Маяковского и его издевок. После 1914 года каждый из них пошел своим путем — о совместных турне не было и речи. Разрыв между двумя поэтами увеличила начавшаяся Первая мировая война, а затем и Октябрьская революция. Между ними началась заочная перепалка.
Маяковский в стихотворении «Вам»:
Если б он, приведенный на убой,
Вдруг увидел, израненный,
Как вы, измазанной в котлете губой,
Похотливо напеваете Северянина!
Северянин принял вызов и написал стихотворение «Мой ответ», где менее грубо и более тонко намекает на Маяковского:
Ещё не значит быть сатириком —
Давать озлобленный совет
Прославленным поэтам-лирикам
Искать и воинских побед…
Игорь Северянин
Вечер избрания «короля поэтов» снова свел Маяковского и Северянина на одной сцене. Большая аудитория Политехнического музея была заполнена до отказа. Из воспоминаний современника: «На эстраде было тесно, как в трамвае. Теснились выступающие, стояла не поместившаяся в проходе молодежь. Читающим смотрели прямо в рот».
Маяковский читал куски из поэмы «Облако в штанах», стихотворение «Наш Марш». По воспоминаниям младшей сестры Лили Брик Эльзы Триоле, он «был в абсолютном исступлении, едва не потеряв голос в своей перебранке с публикой». На подобных выступлениях Маяковский часто пытался объяснить, функцию поэзии после 1917 года. «Истинная поэзия обязана служить делу пролетарской революции, — говорил он. — Есенинские «березки» хоть и хороши, но с ними на белых бандитов не пойдешь. С изящными изделиями Северянина тоже в бой не сунешься». Публика в Политехническом открыто выражала Маяковскому свой восторг или протест, криками выносила приговоры неодобрения, улюлюкала, взрывалась аплодисментами.
Северянин никому ничего не объяснял, в споры не лез и весь вечер вел себя абсолютно спокойно. Высокий, бледный, одетый в чёрный плащ, он выглядел отрешенным. Свои стихи из сборника «Громокипящий кубок» он читал, раскачиваясь и держа перед собой красную розу. Во время его декламации зал Политехнического замер. Когда поэт закончил, разразились долго неутихающие овации.
Выступление Маяковского в Политехническом музее
Сразу после выступления Северянина начался подсчет голосов. Обожавший азарт и соперничество Маяковский не находил себе места от волнения. Многие были уверены, что победит именно он — великолепный эстрадный поэт, пламенный, острый, идущий в ногу со временем. Однако публика неожиданно выбрала музыкальную, гипнотизирующую лирику Северянина. За него проголосовало больше. Маяковский был назван «вице-королем», Константин Бальмонт занял третье место.
Вечер закончился шутливой коронацией победителя — ему вручили мантию и королевский венок. Северянин принял их так, как будто его действительно возводили в ранг светоча русской поэзии. В том же 1918 году он написал стихотворение «Рескрипт короля», заканчивающееся строчками:
Я избран королем поэтов —
Да будет подданным светло!
Поэтическая дуэль завершалась шуточной коронацией победителя
По воспоминаниям Северянина, Маяковский после оглашения результатов поднял в зале большой шум. Он вышел на эстраду и прокричал «Долой королей — теперь они не в моде». Поклонники Северянина протестовали, назревал скандал. «Раздраженный, я оттолкнул всех, — писал «король поэтов». — Маяковский сказал мне: «Не сердись, я их одернул — не тебя обидел. Не такое время, чтобы игрушками заниматься…».
В начале марта Северянин вернулся в Тойла. После заключения Брестского мира и получения Эстонией независимости поэт оказался в эмиграции. С поэтического небосклона его имя вскоре исчезнет. Он умрет в Таллине в 1941 году. Маяковского ждала великая слава, разочарование и куда более неистовая, трагичная и надломленная судьба. С «точкой пули в своем конце».