Главная

Сочинения

Снег давно сбежал. Григорович Дмитрий Васильевич

2013-02-06 09:41:46 - Ирина Владимировна Нечитайло
Найдите старого-престарого Розенталя. Все его последние упражнения по каждой теме - вот вам и диктанты для 10 класс. Я обычно пользовалась еще тем, что купила для себя в далеком 1970-м году. Но и более новые издания этого же аврора имеют неплохие тексты. НО - менее полные с точки зрения орфографии по определённой теме. Сравните: старый Розенталь для поступающих в вузы - имеет 295 страниц, новый - 230. Почувствуйте разницу, как говорится.

Вот такие тексты дает Розенталь в пособии 1970 года
Упражнение 82 (повторительное). Напишите текст под диктовку, потом сверьте написанное с напечатанным.
Нет ничего приятнее для путника в жаркий июльский полдень, как погрузить разгоряченное лицо в прохладную струю шаловливой деревенской речонки или напиться студеной воды из ключа, бьющего в неглубоком ущелье.
Поднялись вы давно, еще на рассвете, побродили в березняке, ельнике и в гуще осиновых рощ, на ходу старательно высматривая разные цветы, ягоды, грибные шляпки и заполняя ими объемистую свою корзину.
Вскоре корзина ваша доверху наполняется добычей всем, что вам попадалось по дороге. Вы нетерпеливо шагаете узкой межой вдоль овсяного поля с единственным желанием: поскорее добраться до спасительной реки.
Вот она блещет вдали серебряной полосой и манит своей прохладой. Какое блаженство, искупаться! думаете вы. Полжизни готов отдать за речную свежесть.
Вокруг беспредельная сушь. Все дышит раскаленным зноем. Полуденное солнце, готовое, кажется, поразить вас каждым своим лучом, безжалостно печет темя. На небе ни облачка. Ясное и спокойное, оно равнодушно отражает нестерпимо знойные солнечные лучи.
Нигде ни единого звука, ни единого живого существа. Не слышно кузнечиков, не видно зорянок гостий здешних мест. Лишь изредка где-то в отдалении, за едва заметной глазу придорожной полосой кустов, на мгновение нарушая воцарившееся безмолвие, протянет овсянка одну из своих грустных песен, и снова тишь.
Корзина оттягивает плечо. Путь кажется бесконечным. Еще осталось пересечь одно только пастбище с лениво пасущимися на нем коровами и овцами, и цель достигнута.
Бесшумно струится в низких берегах реки кристальная влага, беззвучно приглашающая усталого путника освежить истомленное зноем тело в прохладной глубине. Разве тут сдержишься! Прячьте куда-нибудь корзину, киньте в траву платье и прямо с берега бросьтесь вниз в прозрачную глубь. Как бич, хлестнет жгучая струя, и через мгновение поплывете вы размашистыми саженками к песчаной отмели, где любо будет вам поваляться на горячем песке.
Упражнение 84 (повторительное). Укажите, какие правила написания окончаний и суффиксов имен существительных нашли свое отражение в приводимом ниже тексте.
Снег давно сбежал с полей. От края весьма разъезженной дороги до ближней деревеньки стелется рожь, освещенная восходящим лучом солнца. На светло-синем небе не видно
туч, беловатые облака плывут в северо-западном направлении.
В вышине звенит переливчатая песенка жаворонка. В лесной чащобе воркует горлинка в заботе о постройке нового гнездышка для птенцов. В свежей зелени уже жужжат труженицы-пчелки. В лесной чаще, в каждой бороздке, слышится шепот и шорох. В самой тоненькой веточке, в самом нежном стебельке движется свежий сок. По соломинке, как по лестнице, шествует жучок, важно расправляет свои бронзовые крылышки. Над камышом мелководной речонки кружатся бирюзовые стрекозы. На опушке березовой рощицы в рыхлом почерневшем снегу блистает молодая поросль кустов.
В воздухе уже не чувствуется сырости, которая так заметна в первую весеннюю пору, когда реки в бешеном разливе. Из ближних рощ, с пашен и пастбищ отовсюду доносится радостная птичья разноголосица.
Быстро преображается все вокруг. В природе творится великая тайна весеннего обновления. Это величайшее торжество той великой силы, которая льется с голубого неба и претворяется в зелень, цветы и звуки птичьих песен.

Диктанты для самоподготовки. 7 класс

Прочитайте тексты, подумайте над выделенными частями слова, над знаками препинания и напишите под диктовку данные тексты. После каждого текста, сверив его с образцом и исправив ошибки, выполните работу над ошибками.

Диктант № 1

Снег давно с бежал с полей. От края весь ма разъ езженн ой дороги до ближней деревеньки стелется рожь , освещенн ая восходящ им лучом солнца. На светло-синем небе не видно туч , беловатые обла ка плывут в северо-западном направлении .

В вышине зве нит переливчат ая песенка жаворонка. В лесной чащо бе воркует горлинк а в заботе о постройке нового гнезда для птенцов. В лесной чаще в каждой борозд ке можно услышать шё пот и шо рох.

В самой тоненькой веточке, в самом нежном сте бельке движет ся свежий сок. По соломинк е, как по лест нице, шеств ует жучок , важно рас правляет свои бронзов ые крылышк и. Над камышом мелководной речонк и кружатся би рюзовые стрекозы. На опушке березовой рощицы в рыхлом почерневшем снегу блист ает молодая поро сль кустов.

Быстро пре обра жается все вокруг. В при роде тво рится великая тайна весенн его обно вления. Это вели чайшее торжество той великой силы, которая льется с голубого неба и пре творяется в зелень, цветы и звуки птичь их песен.

В воздухе уже не чув ствуется сырости, которая так заметна в первую весенн юю пору. Радост ная птичья разноголосица доносится отовсюду: из ближних рощ , с пашен и пастбищ .

Диктант № 2

Была глубокая осень. Листья с деревьев давно опали. Беловежская пуща выгляде ла хмурой и не приветлив ой. Шли дожди. Низ кие тучи ползли по вершинам столетних деревьев, чуть не цепляя сь за них ло хматыми кра ями.

Уле тели на юг журавли и аисты. Не слышалось веселого ще бетания ласточек. В лесу было пусто, уныло и очень тихо. Когда начинал дуть сильный ветер, пуща вновь оживала. Деревья гнулись и скрипели, слышался треск ломавш ихся сучьев. Иногда доносился короткий гул, похожий на раскаты отдаленн ого грома. Это падал лесной великан, не выдержа вший напор ветра.

Но вот ветер стихал, и пуща вновь замир ала. Ярко желте ли на обна женн ых деревьях последние листочки. Чернели стволы осин, готовя сь к зиме. В обле тевшем лесу светло и просторно.

Диктант № 3

Как-то , возвра щаясь из П етровского, я заблудился в лесных оврагах. Бормотали под ко рнями ручьи, на дне оврага блест ели маленькие озера. Не подвижный воздух был красноват и горяч . С одной из лесных полян я увиде л при ближающую ся тучу. Она рос ла на вечернем небе, как гро мадный средне вековый город, окруженн ый белыми башнями.

Глухие, грохочущ ие, не ослабева ющие звуки доле тали из далека , и ветер, вдруг прошумевший на поляне, донес брызги дождя.

Пригля де вшись, я узнал не кошен ый луг над С оротью, песчан ый косогор, тро пинку, ве дущую в парк.

Это было М ихайловское.

Я смолоду изъ ездил почти всю страну, виде л много уди вительных, сжим ающих серд це мест, но ни одно из них не обладает такой лирической силой, как М ихайловское.

З десь представляешь себе, что по этим простым дорогам, по узловат ым ко рнямшагал пушкинский верховой конь и легко нес своего задумчив ого всадника.

Диктант № 4

В течение долгой северной ночи люди мечтают о лете.

Однажды утром, когда отчая вшие ся люди уже поте ряли надежду на при ход лета, холо дный ветер внезапно стих. Из-за сви нцовой мути роб ко и не уверенн о прогля нул голубой глазок неба. Потом вдали глухо бухнуло . Тёмные тяжё лые тучи попо лзли к деревне . Они ползли медленн о, грозно, клубясь и власт но разраст аясь до самого го ризонта. И вдруг оглушительный грохот со тряс землю.

Несмотря на ливень, захлопали двери. Люди выбе гали на улицу, ставили ушаты под потоки, под проливным дождём радост но перекликались друг с другом. По вс пененн ым лужам носились босоногие ребятишки, всю весну выси де вшие дома.

Начало сь короткое северное лето. Оно зашагало по влажным, курящимся легким паром полям с проклюнувшими ся всходами, по обочинам дорог, опушенн ых нежнейшей зеленью, по отживш им перелескам.

Играла, ширилась на солнце молодая березовая роща, вся подернутая зеленой дымкой.

(130 слов. По Ф. Абрамову)

Диктант № 5

Незаметно наступило время недолгих осенн их сумерек. Уже догор ал позд ний закат. Солнце черес чур медленн о клонило сь к го ризонту. Вот погасла последняя красновато-ба гровая узенькая щё лочка, которая оставалась между сизой тучей и черной землей. Задро жали над головой пока ещё не яркие, но крупные первые звездочки. Вперемеж ку с лучом от маяка по небу, словно гигант ская стрела, нет-нет да и скользнет голубовато-белый луч берегового прожектора.

С берега еле-еле виднеет ся дымок, уходящего вдаль паро хода. С шумом бь ются о при брежные скалы волны. На берегу всё острее пахнет цветами, раст ущими почти возле каждого домишки, в этом не большом при морском город ке.

В глянцево-чёрном зеркальце лужи, оставшейся от не давнего шторма, точно поплав очки, прыгают отра жения звездочек. Над водной глад ью все заметнее подним ается лег кий парок вечернего тумана. Кажется, вот-вот появится холодная осенняя изморос ь.

Почти бес престанно дует не сильный, но уже далеко не теплый ветерочек. Глядя на груст ный осенн ий пейзаж, пони маешь , что ни какие сверхъ естественн ые силы не могут оста новить незримо надвигающую ся зиму.

Скоро она по утрам посеребрит крыши домишек, белым полотенцем покроет изви вающиеся по горным улочкам тро пинки, нарисует изморозь ю при чудлив ые узоры на окнах.

Диктант № 6

Весна в госпитале

У окошка, выходящ его на восток, ветка тополя уже выбро сила бледно-желтые клейкие листочк и; из-под них выбились мо хнатые красные сереж ки, похожие на жирных гусе ниц. По утрам листочк и эти сверкали на солнце и ка зались вырезанн ыми из компресс ной бумаги. Они сильно и терп ко па хли солоноватым молодым запа хом, и аро мат их, вырываясь в открытые форточк и, перебивал го спитальный дух.

Воробь и, при кормленн ые Степаном Ивановичем, совершенн о обна глели. По утрам птицы устраивали на ка рнизе столь шумные с борища, что убир авшая палату си делка, не вытерпев, с ворчанием лезла на окно и, высунувши сь в форточку, с гоняла их тряпкой.

Лед на Москве-реке прошел. Пошумев, река успоко илась, вновь легла в берега, покорно подставив могучую спину па ро ходам, баржам, речн ым трамваям, которые в те тя желые дни заменяли поре девший автотранспорт сто лицы. Вопреки мрачн ому предсказанию К укушкина, ни кого в сорок второй не смыло половодь ем. У всех, за исключением Комиссара, дела шли хорошо, и только разго воров было что о выпи ске.

Диктант № 7

Комиссар из сорок второй палаты

С неделю оби татели сорок второй палаты жили вчетвером. Но однажды оза боченн ая медсестра сообщила, что придется потеснить ся. Койку Степана Ивановича, к его великой радости, уста новили около окна.

На следующий день внесли пятого.

Он был, должно быть, очень тяжел, так как но силки скри пели, глубоко проги баясь в такт шагам санитаров. Ка залось, новичок был без сознания. Жё лтое лицо его ка зало сь во сковым.

С поя влением в сорок второй нового бо ль ного (все стали называть его между собой К омисс аром) весь строй жизни палаты сразу изме нился. Этот немощн ый человек со всеми перезна комился и, как выраз ился о нем Степан Иванович, сумел при этом к каждому подобрать свой особый ключик . Со Степаном Ивановичем он пото лковал об охоте. Мересьеву дока зывал, что авиация – это, конечно, славная штука, но что и конь себя не из жил.

Грузное тело К омисс ара было, вероятно, тяжело контужено, и это при чиняло ему острую боль. Несомненн о, он сильно страдал. Стоило ему заснуть, как он сразу же начи нал сто нать, метать ся.

Алексей целыми днями при глядыва лся к Комисс ару, пытался понять секрет его неис сякаемой бодрости.

Диктант № 8

Ласточкино гнездо

Под навесом крыши нашего дома было ласточк ино гнездо, слепленн ое из ила, при несенн ого в клювах с бере га маленького копаного прудика. Вскоре там вылупи лись птенцы . Когда же птенцы подрос ли, то один из них, наверное сильный и обжо рист ый, стал высовыва ться из темного отверстия. Он был голо вастеньк ий, рот у него с жё лтым о бодочком был таким большим, что ка залось, будто начинается от самых… не ушей, конечно, а крошечных бусин ок-глаз. Голова окрасилась уже в чё рный цвет, а на грудке появился темно-коричневый фартучек . Рост ом он ка зался мне больше своих ро дителей, которые бес престанно носили ему всяких ко зявок. Впрочем, он иногда прятался, а когда появился вновь, трудно было сказать, тот же это пте нец или другой, но для меня он всегда был в единственн ом числе.

Для кошки, которая си дела на лавочке , наверное, тоже. Она с се рдитым любопытством смотрела на пте нца… Ласточк и прогоняли кошку. Они с пронзительным щебетом и визгом но сились над ней, пикировали и, видимо, пугали по- своему эту упрямую кошку, которая не обращала на них ни какого вни мания.

(По Г. Семенову) 159 слов.

Диктант № 9

С конца сентябр я наши сады и гумна пустели, погода круто ме нялась. Холо дно и ярко си яло на севере над сви нцов ыми туча ми жидкое голубое небо, а из-за этих туч медленн о выплывали хреб ты снеговых гор-облаков . Ветер рвал не прерывно бегущу ю из трубы люд ской струю дыма и снова наго нял зловещие ко смы пепельных обла ков. Они бежали низ ко и быстро – и скоро, точно дым, затуманивали солнце. Погасал его блеск, закрывало сь окошечк о в голубое небо, а в саду ста новилось пустынн о и скучн о, и снова начи нал сея ть дождь, сперва тихо, осторожно, потом всё гуще и, наконец, пре вращался в ливень с бурей и темнотою.

Из такой трепки сад выходил почти совсем обнаженн ым, засыпанн ым мокрыми листь ями и каким-то притихшим, смиривш имся. Сохрани вшаяся листва теперь будет висеть на деревьях уже до первых зазимков. Черный сад будет сквозить на холодном би рюзовом небе и покорно ждать зимы, при гре ваясь в солнечном блеске. А поля уже резко чернеют пашнями и ярко зеле неют запусти вшими ся озимями.

Диктант № 10

В дороге из Петербурга в Москву

Поезд, отправи вшийся из Пе тербурга четвертого июня 1880 года, но сил совершенн о своеобразный характер. В его вагонах сошлись очень многие предста вители литературы и ис кусс тва и депутаты от разных обществ и учр еждений. Все они ехали в Москву для участия в открытии памятника Александру Пушкину.

Общность цели скоро с близила всех в радост ном ощу щении , что в последствии А. Н. Островский назвал « праздником на нашей улице» .

Хорошему настроению соответствовал пре красный летний день, сме нившийся теплым и ясным лунн ым вечером.

В поезде ока зался не кто Мюнстер, знавший наизусть почти все стихотворения Пушкина и пре красно их де кла мировавший. Когда сме ркалось, он согла сился прочесть не которые из них. Весть об этом обле тела поезд, и вскоре в длинн ом вагоне первого класс а на откинутых креслах и на полу разме стились чуть ли не все ехавшие. Коро ткая летняя ночь прошла в бла го говейном слушании .

ну вшую нас в дороге грозу.

Я си дел с матерью в деревенском сарае под соломенн ой крышей. В открытых, мутных от проли вного дождя воро тах голубыми зигзагами полыхала молния. Торо пливо кре стилась мать, крепко при жимая меня к груди. Я при слушивался к шуму дождя, к тя желым рас катам грома, к грозному, раздир авшему слух треску ударов, к бес покойному шуршанию мышей в овсян ой соломе, на которой мы сидели.

Когда мы поднялись, в воротах ещё висела алмазная сетка дождя, а сквозь прозрачные падающие капли уже сияло, пере ливалось лучами летнее радост ное солн це.

Отец запря гал ло снившихся от дождя, напуганн ых грозой лошадей, не терпеливо и бес покойно пере ступавших ногами. Ещё веселее пока залась обсаженн ая березами, омытая дождем дорога; мутные потоки стремились по склонам; многоцветная радуга ви села над лугом, яркое солнце блест ело на спинах бодро бе жавших лошадей. Я сидел рядом с отцом на козлах, глядя на блест евшую лужами, изви вающуюся впереди дорогу, на уходившую темную, освещённ ую солнцем и все ещё грозную тучу, на столб белого дыма, подымавшегося вдалеке над зажженн ым гро зою сараем, слушал веселые голоса птиц в открывшем ся мне умытом, чудесн ом солнечном мире.

(И. Соколов-Микитов) 168 слов.

Диктант № 12

На реке

Солнце высоко. Под зеленой разве систой березой лежит се дая роса. В тени по- утренн ему прохладно, свежо, а на крыльце уже по- полуденн ому начи нает при пекать. Широкая, искусн о наведенн ая за ночь паутина, вся серебрян ая от капелек росы, отчётливо, каждой своей ниточкой выделяется на фоне густой темной листвы.

Через час я на берегу реки. На том берегу, за извилист ой рекой, зарос шей чё рным олешником, светло-зеленым морем ходит, колышет ся рожь . Солнце стоит высоко, печёт . В объ еденн ом лозняке, в сухом медовом сене не утомимо, не устанно звенят кузнечики. Звон их уди вительно сли вается с глубокой си невой и неподвижностью сухого июльского дня.

Я ступаю в прозра чную воду. Речка зарос ла кустами, зеленой лозою. Над лозою, над высокими цветами береговой медуницы в воздухе темно-синие , прозрачные, с изумрудными глазами стрекозы. Осто рожно ступая по скользким подводным голышам, я бре ду по речн ому, с пере бегающими солнечн ыми зайчиками дну, любуясь на золотое, усыпанн ое разноцветными ракушками дно, на прозрачно-жёлтых , пере бегающих по дну пе скарей, слушаю шум воды, дальние голоса на деревне …

(И. Соколов-Микитов) 151 слово

Снег давно сбежал с полей. От края весьма разъезженной дороги до ближней деревеньки стелется рожь, освещенная восходящим лучом солнца. На светло-синем небе не видно туч, беловатые облака плывут в северо-западном направлении.

В вышине звенит переливчатая песенка жаворонка. В лесной чащобе воркует горлица в заботе о постройке нового гнездышка для птенцов. В свежей зелени уже жужжат трудолюбивые пчелки, добывая нектар с первых весенних цветов. В ярко-зеленой чаще, в каждой бороздке слышится шепот и шорох. В самой тоненькой веточке, в самом нежном стебельке движется свежий сок, который дает им жизнь. По соломинке, как по лестнице, шествует какая-то букашка, важно расправляет свои бронзовые крылышки. Над камышом мелководной речонки кружатся бирюзовые стрекозы. На опушке березовой рощи, в рыхлом4 почерневшем снегу блистает молодая поросль кустов.

В воздухе уже не чувствуется сырости, которая так заметна в первую весеннюю пору, когда реки в бешеном разливе. Из ближних рощ, с пашен и пастбищ — отовсюду доносится радостная птичья разноголосица.

Слышится иногда, как густым басом гудит, пролетая где-то очень близко, невидимый жук и как он, сухо щелкнувшись о какое-то препятствие, сразу замолкает.

Нельзя не удивляться тому, как быстро преображается все окружающее. В природе творится великая тайна весеннего обновления. Это величайшее торжество той великой силы, которая льется с голубого неба и претворяется в зелень, цветы и звуки птичьих песен.

Весна — это самое лучшее и самое поэтическое время года.

I. ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

…Звонили к вечерне. Торжественный гул нескольких сотен колоколов усиливался постепенно и разливался мягкими волнами над Москвою. При ярком блеске весеннего солнца, начинавшего клониться к западу, Москва казалась волшебным, золотым городом. В эти часы весенних ясных вечеров Москва ни с чем сравниться не может! Но все-таки не нахожу слов, чтобы передать радостное чувство, которое овладело мною при расставании с городом. Я как будто воскрес душою, когда миновал Замоскворечье, проехал последнюю улицу, обставленную трактирами, запруженную народом, подводами, сайками, калачами, баранками, и очутился наконец за заставой.
Шум и возня, превращающие близость застав в многолюдный базар, делают еще заметнее резкий переход из города па поле. С каким наслаждением откидываешь верх тарантаса! А между тем впечатление еще не полно: долго попадаются возы с телятами, овощами и припасами всякого рода, встречаются толпы каменщиков, плотников и других рабочих. Все это невольно приводит на память городскую возню и суматоху, которую только что покинул и которая так давно наскучила. Время от времени приходится проезжать длинные села с каменным барским домом, как бы перенесенным сюда прямо с Тверского бульвара. На улице народ в картузах и синих мещанских кафтанах; бабы в штофных коротайках; парни похожи на фабричных щеголей; девки с бойкими глазами и пухлыми, белыми руками, никогда не бравшими серпа. Все почти подворотни превращены в лавочки: везде весы, баранки, деготь и ободья; в окнах неуклюжие самовары. Верст за десять и даже более от заставы встречаются щегольские, расписанные цветами тележки, в которых величественно восседает толстая мещанка с золотисто-фиолетовым платком на голове; рядом помещается такой же толстый сожитель, мещанин, – купец, поставляющий крупу или муку в один из столичных лабазов… И долго, еще долго будут попадаться давно наскучившие и как бы скроенные на один лад физиономии; долго станет преследовать звяканье медных пятаков, смешанное с тем несносным, одуряющим голову дребезжаньем, которое преследует вас в городе и днем, и ночью. Приморские жители уверяют, что звук, который слышится в больших раковинах, происходит от того будто бы, что в их пустоте навсегда остается шум моря: «море нашумело», говорят они. Надо полагать, человеческое ухо, как эти раковины, если не всегда, то надолго способно сохранять шум города. Город давно уже успел исчезнуть; исчезли постепенно и самые признаки городской суетливости; даже колокольный звон, долго покрывавший все остальные звуки, тонул и терялся в пространстве. Но все еще в ушах раздавались шум и трескотня улиц, грохот экипажей, хлопотливый говор, знакомые голоса и восклицания… Я страшно тяготился городом!…
Разлука с ним чувствительна для тех, кто оставляет за собою особенно близких людей или особенно дорогие воспоминания; но когда нет ни тех ни других, когда покидаешь одну суетную, мелкую жизнь, оставляющую после себя чувство умственной и душевной усталости и непременно чувство какого-то неудовольствия и даже раскаяния, – разлука с городом делается сладостною выше всякого описания. Понятно тогда, почему так заботливо стараешься забыть все прошлое; понятно, почему сердце так только вот и рвется вперед и вперед к этому бескрайному горизонту, полному такой невозмутимой, такой торжественной тишины…
С каждом шагом вперед, кругом делалось тише и тише, воздух свежее и свежее. Я нетерпеливо ждал минуты, когда прощусь с большой дорогой. К счастию, недолго было дожидаться: на пятнадцатой версте я повернул на проселок.

II

И вот я снова в полях, снова на просторе, снова дышу воздухом, пахнущим землею и зеленью!
Чудный был вечер! Солнце было еще высоко над горизонтом: оставалось час или полтора до заката. Прозрачное, безоблачное небо дышало свежестью; оно сообщало, казалось, свежесть самой земле, где на всем виднелись признаки юности. Апрель приближался к концу. Весна была ранняя, дружная; снег давно сбежал с полей. Повсюду, направо и налево от дороги, вдали и вблизи, по всем буграм и скатам, зеленели озими, освещенные косвенными золотыми лучами; тонкие полосы межей были еще темны; над ними вместо тучных кустов кашки, донника, ежевики и шиповника лоснились покуда пунцовые прутья и подымались ноздреватые, пересохнувшие стебли прошлого года; где-где разве развертывался и сквозил мягкий, как бархат, лист земляники. Но как уже хорошо было в поле! Тишина необыкновенная. Так тихо, что ни одна былинка не покачнет головкой; а чувствуешь, между тем, – слышишь даже, что весь этот неоглядный простор земли и воздуха наполнен жизнию и движением. Напрягаешь слух, жадно прислушиваешься… И – странно! – звуки эти радостно даже как-то отдаются в душе и тешат ее… Совсем не то, что в городе… В блестящей глубине небесного свода не видать жаворонка; но воздух наполнен его переливами. В каждой борозде, в чаще мелкой травы, в озимях слышатся писк, шорох. Далеко в рощах воркует горлинка и перелетают с места на место дикие голуби. Все оживает: в самой тонкой ветке, в самых нежных стебельках движется свежий сок, хлынувший из корня, которому так тепло теперь под землею, нагретою солнцем. Мириады насекомых роями жужжат в воздухе, снуют и качаются на гибких травках молодой зелени. Солнце везде и всюду: солнце насквозь пронизывает густые чащи, не успевшие еще заслониться листом; солнце донимает в глубине лесов и оврагов остатки рыхлого, почерневшего снега; солнце жаркими лучами обливает поля, где сквозь редкую еще зелень блистают новые отпрыски озимого хлеба и желтеет прошлогоднее, дотлевающее жнивье. С каким наслаждением выставляешь на вешнее солнце спину и обнаженную руку! В воздухе уже не чувствуешь той проникающей сырости, которая заметна в первую весеннюю пору, когда реки в разливе; реки вступили в берега свои. Вода сквозила и отражала чистую синеву неба: леса – особенно, если смотреть на них сбоку – видимо, почти опушались. Еще два-три такие дня, и птицы, которые поминутно встречаются с соломинкой или перышком в носу, начнут вить свои гнезда в защите под куполами и сводами молодых листьев.
Местами проселок был влажен; но нигде не было следа грязи: колеса катились как по бархату, оставляя по чернозему следы, как бы покрытые лаком.
Славное было время для путешествия!

III

Мне следовало проехать около двухсот верст по этому проселку. Недалеко, кажется, но, в сущности, это целое странствование: предстояло переехать Оку, на которой, судя по времени, не успели еще навести моста; было на пути еще несколько маленьких речек, которые переезжаются обыкновенно вброд, потому что мосты на них обманчивее всего брода. Но я не скучал этим.
Надо вам сказать: я с детства чувствую особенное влечение к нашим русским проселкам. Если судьба приведет вам когда-нибудь случай ехать по России, если при этом вам спешить некуда, вы не слишком взыскательны в отношении к материальным условиям жизни, а главное, если вам страшно наскучит город, советую чаще сворачивать с больших дорог: большие дороги ведь почти те же города! Это бесконечно длинные, пыльные и пустынные улицы, которыми города соединяются между собою; местами та же суета, но уже всегда и везде убийственная скука и однообразие. От Петербурга до Харькова, от Москвы до Перми – те же станционные дома, те же вытянутые в ряд села и деревни, предлагающие овес, деготь, кузнеца и самовар; вам мечутся в глаза те же полосатые версты, те же чахлые, покрытые едкой пылью ветелки, те же ямщики. Вся разница в том, что один ямщик говорит на «о» и носит шапку на манер гречишника, а сто верст далее делают ударение на «щ», и шапка его несколько приплюснута. «От Мурома до Нижнего столько-то, и столько-то от Орла до Тамбова!» – вот все, что узнаете вы на больших дорогах.
То ли дело проселки! Вы скажете: поэзия! Что ж такое, если и так? И наконец, если хотите знать, поэзия целой страны на этих проселках! Поэзия в этом случае получает высокое значение. Правда, вам не предложат здесь баранков, вы часто исходите целую деревню и не найдете самовара; не увидите вы здесь ни пестрых столбов, ни ветел, ни станций; не вытягиваются проселки по шнуру; не трудился над ними инженер – все это совершенная правда: их попросту протоптал мужичок своими лаптишками; но что ж до этого! Посмотрите-ка, посмотрите, какою частою, мелкою сетью обхватили они из конца в конец всю русскую землю: где конец им и где начало?… Они врезались в самое сердце русской земли, и станьте только на них, станьте – они приведут вас в самые затаенные, самые сокровенные закоулки этого далеко еще не изведанного сердца.
На этих проселках и жизнь проще и душа спокойнее в своем задумчивом усыплении. Тут узнаете вы жизнь народа; тут только увидите настоящее русское поле, в тем необъятно-манящим простором, о котором так много уже слышали и так много, быть может, мечтали. Тут услышите вы впервые народную речь и настоящую русскую песню, и, головой вам ручаюсь, сладко забьется ваше сердце, если только вы любите эту песню, этот народ и эту землю!…

IV

Посмотрите теперь, какое здесь разнообразие. Проселок, цепляясь с другими, бежит вперед и вперед, открывая поминутно новые виды: где деревушку, которая боязливо лепится по косогору, где пруд с головастыми ветлами, осокой и дощатым плотом, на нем толпа баб с вальками и коромыслами, пруд, отражающий клочок неба и кровлю перекосившейся избушки; где группу кудрявых дубков с вьющимися над ними галками и отдыхающим в стороне стадом; где гладь, бескрайную, необозримую гладь полей, и посреди ее, на каком-нибудь перекрестке, одинокий крест или часовню; где лощину, покрытую частым орешником и перерезанную ручьем, который пересох в песчаном дне, усеянном угловатыми камнями. Вы спускаетесь на мост, который, едва прикоснулись к нему копыта лошади, весь как будто переполнился страхом; дрожит он всеми своими суставчиками; дрожит, опасаясь, вероятно, за свое собственное существование столько же, сколько за жизнь смельчаков, которые так беззаботно вверяют ему свои кости. G диким криком и верезгом поднялась стая чибезов, испуганных шумом… И вот снова поднялись вы по косогору, снова на проселке, и снова пошли направо и налево новые виды: где клин соснового бора, который глянул для того, кажется, чтобы тотчас же скрыться; где снова зеленеющие пажити, с движущимися тенями туч и косыми полосами ливня на горизонте; а вот и большое село, с белою церковью на бугре, речкой, отражающей старинный липовый сад, лугами, избами, скворечницами и колодезным журавлем, высоко чернеющим в небе… И как, право, хороши эти виды!

V

А между тем, чем далее подвигался я в глубину полей, тем тишина, меня окружавшая, делалась все торжественнее. Солнце село; вместе с ним угасла, казалось, и самая жизнь: смолкли хоры, смолкла гармоническая музыка, наполнявшая весь день и воздух, и землю. Темно-синий горизонт разлился по небу, и загорелись звезды…
На другой день, вечером, я приближался к цели моей поездки. Беззаботное, счастливое настроение духа, которое не оставляло меня во всю дорогу, стало изменять мне; сам не знаю отчего, но кровь волновалась сильно, я начинал чувствовать то внутреннее беспокойство, которое предшествует всякому ожиданию, как радостному, так и печальному. Когда я поднялся на холм, откуда видны были сначала деревня, потом роща, а за нею кровля дома, сердце мое забилось вдруг необыкновенно сильно.
Не верьте, пожалуйста, нашим столичным умникам, которых мы же сами, не находя им другого названия, а может быть, просто, из снисхождения, прозвали людьми с строгим, философским складом ума. Посмеиваясь над самыми простыми, естественными и, уж конечно, лучшими нашими чувствами, называя их действием воображения или слезливо-сентиментальными выходками, они, я уверен, слову не верят из того, что проповедуют: они только рисуются перед нами. Ведь только глупцы могут потешаться над тем, чего не знают или чего сами сознательно не переживали. Философия наших знакомых – больше ничего, как фразы, сухое и очень дешево доставшееся резонерство. Истинная философия состоит в убеждении, что лишнее умничанье ни к чему не ведт Счастие заключается в простой жизни; просто живут те только, которые следуют своим побуждениям и доверчиво, откровенно отдаются движениям своего сердца. Дайте любому философу живописный участок земли, дом – какой-нибудь уютный, теплый уголок, скрытый, как гнездо, в зеленой чаще сада; пускай вместе с этим домом соединятся воспоминания счастливо проведенного детства, – и тогда, поверьте, подъезжая к нему после долгой разлуки, он искренно сознается, что вся философия его – вздор и гроша не стоит!

VI

С каждым поворотом колеса я приподымался и нетерпеливо вытягивал шею. Глаза с жадностию перебегали от ряда знакомых ветел к крыше дома, которая начинала выглядывать из-за угла старого сада. Я уже мысленно ступал по тропинке, протоптанной через двор, она вела к липовой аллее, свидетельнице моих детских игр, первых моих слез и первых радостей. Существуют ли еще качели, привешенные к шесту между двумя старыми деревами?… Что сталось с моим садиком, который занимал всего аршин, но казался мне тогда великолепным парком?… Все ли еще существует и белеет на своем месте, за ветхою стеною амбара, каменная плитка, над которой, обливаясь когда-то слезами, хоронил я умершего воробья… Я превращался в ребенка; я волновался и радовался, как будто меня ждала там и простирала ко мне руки вся минувшая моя юность; как будто ждало меня там бог весть какое счастие!…

VII

А счастия, право, никакого не было! Дом мой опустел давным-давно, никто не махал мне издали платком; никто не бежал к околице; никто меня не встретил. Самый дом глядел угрюмо, неприветливо своими серыми бревенчатыми стенами, наглухо заколоченными ставнями, заброшенным палисадником и полуобвалившимся плетнем, из которого половина кольев была вынута.
– И все-таки – не странно ли это? – в душе моей ни тени тоскливого чувства! Кроме сладких воспоминаний детства, в сердце постепенно рождалось еще другое ощущение… сказать ли вам? я радовался тому именно, тому радовался, что никто не встретил меня, никто в эту минуту обо мне не думал и не заботился!… Я вошел в этот опустелый дом с тем же радостным биением сердца, с каким подъезжал к нему. Не вините меня в мизантропии или вообще в расположении к мрачному одиночеству. Не нужно быть вовсе мизантропом, чтоб чувствовать иногда сильнейшую потребность умственного, душевного спокойствия. Я просто утомился городом и искал тишины.

VIII

Мне случалось встречать людей, горячо привязанных к семейству. Вдруг, посреди самой счастливой обстановки, сами сначала не сознавая этого, начинали они предаваться неслыханной тоске. И в мыслях, и на языке была одна только мысль: уехать, исчезнуть куда-нибудь, где бы ничто не напоминало прерванных на время связей; и все это без малейшего повода со стороны семейства или внешних каких-нибудь обстоятельств.
В числе убеждений, вынесенных мною из жизни и внушенных мне опытом, находится, между прочим, следующее: очень часто свет удивляется продолжительности некоторых сердечных связей. Вся тайна заключается в препятствиях, которые ставит этот же самый свет между связанными людьми, и мешает им не только неразрывно делить жизнь, но даже мешает беспрестанно видеться. Уничтожьте препятствия, и тогда, наоборот, все станут удивляться непрочности сердечных привязанностей. Счастие многих и многих семейств поддерживается только временными разлуками. Иное сердце пресыщается скоро, другое медленнее; но все равно испытывают пресыщение. И, наконец, даже и без этого чувства, так уж душа бывает иногда настроена, что полное, глубокое одиночество кажется единственным блаженством существования. В такие минуты самые ласковые речи, самая искренняя, задушевная нежность способны только раздражать нервы.

IX

Дом мой расположен как нельзя удобнее; он отдален от деревни; между ними холм и роща; из деревни не доходит ни одного звука, кроме лая собак и петушиного крика на заре. Самая деревня находится в исключительно благословенном положении: она как бы затеряна в глубине уезда между нескончаемыми полями и рощами.
Первым движением моим, Как только я вошел в комнату, было отворить окно всад. Ночь сменила сумерки Высокие липы обступали сад; кусты, разбросанные в беспорядке и успевшие уже в эти два дня опушиться веленью, сливались местами в одну совершенно темную массу и неопределенно круглились между дорожками, которые слегка серебрила роса. Слева только, между черными, как уголь, стволами, светлела часть пруда; в ней, как в чистом зеркале, незыблемо отражались синее небо и робко мерцающие звезды. Струи воздуха, пробегавшие перед закатом, не трогали теперь ни одной веткой. Запах вечерней росистой мглы, смешанный с запахом почек, молодых отпрысков, и запахом прошлогоднего листа, проникал, казалось, каждый атом воздуха и медленно курился над садом. Самое полное, самое невозмутимое безмолвие распространялось не только вокруг, но даже далеко по всей окрестности.
Я опустился на окно, отдаваясь весь новому сладчайшему впечатлению. Слух мой, освобожденный от трескотни города, получил страшную чуткость; но тишина окрестности ничем не нарушалась. Изредка чиликнет внезапно пробудившаяся птичка, прожужжит запоздавший жук, стукаясь рогатой головкой о сучья, или послышится треск молодой ветки, которая распахнулась от избытка свежего сока, и снова воцаряется молчание…
Влияние тишины, царствующей над полями, вполне может быть доступно тем только, кто долго тяготился треволнениями житейского моря, чей слух и чьи нервы многие годы постепенно тяготились и раздражались безумной суматохою города. Я чувствовал, как тишина вливалась в душу, и как делалось в ней и покойнее, и светлее.

X

Каждый день, прожитой здесь, приводит меня к убеждению, что сельская жизнь улучшает человеческую природу. Не считая того, что она ставит в необходимость жить больше с самим собою, представляет мало развлечений и тем самым сосредоточивает мысли и делает их яснее, одно из главных преимуществ ее заключается в том, что она значительно усмиряет нашу гордость. Влияние ее в этом случае совершенно противоположно влиянию города.
Там все заставляет нас много о себе думать: стесненные в домах и улицах, которые кажутся широкими только сравнительно, встречая на каждом шагу тысячи предметов, изобретенных человеком, мы невольно начинаем считать себя чем-то особенно важным. Все подтверждает уверенность в наше могущество, силу и способности. Здесь впечатления совсем другого рода: здесь уже давит нас один этот простор, которым окружены мы с утpa и до вечера. На улицах, между домами, точно делаешься заметным; здесь – превращаешься почти в ничто, в едва видную точку. Ваша власть уничтожается, как ваши размеры: здесь все растет, созидается, разрушается и движется, не обращая на вас ни малейшего внимания, не спрашивая ни вашего совета, ни вашего разрешения.
В городе отдаешь себе ясный отчет в своем гордом удивлении и, надо сказать, тотчас же переносишь частицу этого удивления к себе самому; здесь – удивляешься молча. Ум, пораженный бесконечным совершенством природы над совершеннейшими делами рук человеческих, пораженный всегдашним ее величием, смиренно сознает свое детское бессилие.

XI

Здесь встречаются так же, как и везде, неудачи, препятствия, неприятности; но если не выходишь из мирной сферы сельской жизни, самые эти неудовольствия не раздражают духа: в них всегда есть что-то примирительное. И, в самом деле, на кого здесь пенять? На дождик ли, который не вовремя упал на вашу ниву? на запоздалую ли весну и холодные утренники, которые задерживают рост травы и озимей? на червь ли, подточивший корень вашего хлеба, или на град, скомкавший широкое поле ржи, так приветливо золотившееся на июньском солнце и обещавшее такую богатую жатву?… Никто в этом не виновен. Горе «не от человека». «Так, знать, богу угодно!», «Его на то святая воля!…» – скажет вам здесь простолюдин. Вместе с этой нивой он и семья его теряют, однако ж, спокойствие целого года. Мысль эта является здесь беспрерывно. Горе, поразившее вас, велико; но оно не оставляет раздражения в сердце, не возбуждает бесполезного, грешного ропота. Свыкаясь с жизнию полей, привыкаешь мало-помалу отдавать все помыслы свои па волю провидения. Существование, порученное таким образом в исключительное распоряжение промысла, привычка покоряться постоянно его воле дают здесь, мне кажется, то душевное спокойствие, которое так напрасно ищешь в общественной жизни и городе, где все, более или менее, зависит от нас же самих или таких же, как мы, смертных. Жизнь течет здесь ровно, покойно. Когда живешь сознательно и честно, не знаешь, что значит «убивать время». День проходит незаметно.
Глазам не веришь, когда, подняв голову, видишь, что солнце давно обогнуло половину неба.

XII

Сильно также действует на душу ближайшее знакомство с бытом простого народа.
До сих пор, сколько я ни замечал, мне казалось всегда, что образованный класс общества всегда сочувствовал этому быту. Жизнь народа, была ли она изображена в книге или на полотне, всегда трогала и привлекала человека. Популярность таких художников, как, например, Леопольд Робер, успех многих сочинений, как древних, так и современных, только и объясняются этим тайным сочувствием к народу, к сельской жизни и всей наивной ее обстановке. Как, однако ж, после этого растолковать себе испуг, который все решительно обнаруживают при столкновении с самой действительностью?… Виновата ли эта действительность, если праздность, городская скука и неведение сельского быта внушают нам мечтания о каком-то небывалом, часто совершенно идиллическом мире?… Настроенные таким образом, мы, конечно, не находим в деревне того, чего искали. Разочарование ждет нас уже у самой околицы…
Сельская жизнь приучает смотреть на тот же предмет здраво, без преувеличения. Взгляд этот скоро примиряет с народом. Грубая его сторона находит свое оправдание в непросвещении и общих свойствах человеческой природы; она за ним и останется. Но зато какие сокровища добра и поэзии открывает другая сторона того же народа! Кого не удивит и вместе с тем не тронет слепая вера в провидение – этот конечный смысл всех философий, этот последний результат мудрствований и напряжений человеческого разума? Кого не тронут эти простодушно детские мысли и вместе с тем этот простой, здравый смысл, не стремящийся напрасно разгадывать тайны природы… нет! но принимающий дары ее с чувством робким, но радостным и исполненным величайшей благодарности? Кто не умилится душою при виде этого всегдашнего, ежедневного труда, начатого крестным знамением и совершаемого терпеливо, безропотно?
Когда откроется перед вами картина широкого простора и на ней живой пример тяжкого труда и простой, первобытной жизни, все ваши идиллии, плод праздной фантазии, покажутся вам мелкими до ничтожества! Присмотритесь, и вы увидите, что поэзия действительности несравненно выше той, которую может создать самое пылкое воображение!…

XIII. ПРОГУЛКА

Наступало время, когда, после долгой зимы, поселянин снова выезжает в поле; когда, приладив соху в сошник, праздно лежавший столько времени и успевший покрыться ржавчиной, пахарь делает его чище серебра, взрывая согретую солнцем землю. Наступало время первой пахоты и первого посева. Я отправился в поле.
Вечер был чудесный, – такой же почти, как когда я, несколько дней тому назад, подъезжал к дому. Круглые облака опалового цвета, с белыми сверкающими краями, как бы выкованными из светлой жести, почти недвижно стояли в небе, открывая глубокие темно-голубые просветы. Окрестность наполнялась радостным сиянием. Листья окончательно распустились, и зелень блистала повсюду; у опушек рощ часто попадались фиалки и ландыши; бледно-розовые и белые колокольчики повилики, которая, с первым дуновением весеннего ветра, быстро переплетает старое жнивье, начинали пестрить поля и разливали в недвижном воздухе тонкий миндальный запах. Солнце, несмотря на первые дни мая и пятый час вечера, пекло, как в июле. Но меня не пугали ни жар, ни дальность расстояния (поля, куда я направлялся, считаются у нас самыми отдаленными от жилья). Следовало пройти холм и рощу, которые отделяют меня от деревни, миновать самую деревню и перейти речку. После моста дорога пошла тотчас же в гору. Волнистые скаты горы, то круглые и поросшие кустарником, то спускающиеся мягкими склонами и покрытые местами березовыми и сосновыми лесочками, составляют правый бок зеленеющей живописной долины: на дне ее полукруглыми извилинами блестит речка. Вершины этих скатов позволяют обозревать всю окрестность; но прежде чем достигнешь такой высоты, приходится очень долго подыматься.
Я почувствовал наконец, что дорога стала как бы опускаться; вместе с этим воздух сделался подвижнее. Окрестность открылась как на ладони; деревня казалась подле самого моста; дом, холм и березовая рощица казались примыкавшими теперь к деревне. Все это: и дом, и сад, и деревня – принимало теперь вид тех игрушек, где стебли мху изображают деревья, кусочки зеркала – речку. Овцы, рассыпанные по лугу, на дне долины, мелькали, как белые крапины, которые то сверкали на солнце, то исчезали посреди длинных голубых теней, бросаемых облаками. Поля занимали всю вершину горы; она была срезана как ножом и представляла версты на две гладкую, как стол, поверхность. Горизонт замыкался только небом и, слева, опушками рощ, которые спускались в долину; облака на дальнем горизонте выходили как будто из земли.

Разделы