Крестовые походы: самые шокирующие факты. О крестоносцах начистоту: интересные факты о крестовых походах

Сейчас люди ассоциируют эпоху Средневековья с кострами, антисанитарией и кровавыми дворцовыми интригами. Если вспоминаются крестовые походы, то обычный человек разве что подумает о религиозных войнах, нарушающих христианские заповеди. Однако история той эпохи и самих крестовых походов богата различными смыслами, жизненным опытом, примерами как подлости, так и мужества.

Сегодня мы повествуем о событиях, случившихся 920 лет назад, в 1097 году, когда армия крестоносцев осадила древний город Антио́хию-на-Оро́нте. Город казался неприступным, а его затянувшаяся на восемь месяцев осада едва не привела к провалу всего Первого крестового похода .

Знакомство с Востоком

Первый крестовый поход стал очень важным явлением для культуры. Европейский Запад, по сути, впервые воочию (а не по рассказам путешественников, которые в большинстве были обычными проходимцами, травившими всякие небылицы) познакомился с удивительным Востоком, где образ жизни, общественные порядки и культура вообще существенно отличались от Запада. Так что, несмотря на корыстные цели большинства лидеров крестового похода, восхищению и удивлению его участников не было предела.

Стены Антиохии, возводившиеся веками, во всем своем величии предстали перед войсками крестоносцев в октябре 1097 года. Древний торговый город, чья история уходит корнями приблизительно в IV век до н. э. и где последователи учения Христа стали впервые именоваться христианами, находился на левом берегу реки Оронт (на месте современного турецкого города Антакья). В эпоху римского владычества Антиохия была четвертым по величине городом империи, в византийский период - вторым после Константинополя. С 637 по 968 год Антиохия находилась в руках мусульман, пока Византия не вернула ее себе. Однако в 1084 году город снова перешел мусульманам.

Высота крепостных стен Антиохии составляла 25 метров, это почти полностью исключало возможность использования штурмовых лестниц. Ширина стен была такова, что по ним могла проехать упряжка из четырех коней. К тому же стены охраняли 450 сторожевых башен, а горы, в которые стены упирались, не позволяли блокировать город полностью. Тем не менее ко временам начала крестовых походов Антиохия была уже не та. Обеспеченные жители-христиане покинули город, поскольку мусульмане угнетали христианское население, если те отказывались принять ислам. В итоге Антиохия потеряла статус значимого торгового пункта. Большинство домов пустовало, из множества городских ворот действовали только пять. Эти обстоятельства несколько упрощали задачу крестоносцам, но на штурм они не решились, прибегнув к старому доброму методу - осаде.

Интриги, голод, мародерство

В целом лидеры крестоносцев проявили себя как неважные стратеги, отдыхая спустя два года непрерывного похода и сражений. Провиант не рассчитали на случай длительной осады, из-за чего вскоре начался голод, многие умирали, другие мародерствовали, некоторые не гнушались грабить даже поселения, где жили христиане. Отдельные знатные рыцари стали покидать крестоносную армию, уводя свои войска. Это сказывалось на боевой мощи осаждающих. Осада затягивалась в том числе и потому, что действия командиров были неслаженными, многие «тянули одеяло» на себя, желая заполучить лавры освободителя древнего города. И это несмотря на договоренность с византийским басилевсом (императором) Алексеем I Комниным, что Антиохия вернется в состав Византийской империи.

Наступила весьма холодная зима, затем весна 1098 года. В мае крестоносцы получили известие, что на помощь осажденным движется огромная армия эмира Кербоги. Вероятно, осаду пришлось бы снять, если бы не предательство. Князю Боэмунду Тарентскому (наиболее желавшему заполучить Антиохию в свое владение) еще до известий о войске Кербоги удалось договориться с Фирузом - то ли командиром, то ли оружейником стражи антиохийской башни Двух Сестер. Фируз - армянин, христианин по рождению, которого заставили принять ислам, был готов за крупную денежную сумму помочь проникнуть нескольким крестоносцам в башню, чтобы те открыли ворота для своих войск. Военный совет крестоносцев заподозрил намерение Боэмунда нарушить клятву, данную византийскому басилевсу, и отказался от предложения тарентского князя под предлогом, что недостойно рыцаря прибегать к уловкам и коварству, свойственным женщинам. Но вскоре известия о подходе крупных вражеских сил заставили вождей крестоносцев пойти на штурм именно по плану Боэмунда.

Ключ к победе

В ночь с 2 на 3 июня 1098 года озверевшие от утомительной осады, голода и иных лишений крестоносцы ворвались в город. Началась беспощадная кровавая резня, в которой, помимо защитников Антиохии, погибло не менее 10 тысяч жителей. К вечеру 3 июня под контролем крестоносцев находился весь город, кроме цитадели (она продолжала обороняться), находившейся в южной его части. Победу праздновали пиршествами и развлечениями.

Но радость вскоре была омрачена. Уже через два дня к городу наконец подошла армия Кербоги и осадила его. Теперь крестоносцы оказались в том же положении, что и прежние хозяева Антиохии. Только положение рыцарских войск было куда менее завидным. За восемь месяцев, что жители Антиохии пребывали на осадном положении, они съели почти всю провизию, а голодные крестоносцы в первые дни своего господства в городе доели оставшееся. Да и помощи им ждать было неоткуда, более того, значительная часть воинов покинула город вскоре после успешного штурма. Вдобавок приходилось постоянно отбивать атаки защитников цитадели, гарнизон которой регулярно пополнялся подкреплением из армии Кербоги. Голодающие крестоносцы стали употреблять в пищу кожаные ремни, сбруи, кору деревьев… В конце концов, измотанные голодом, они совершенно стали равнодушны к дальнейшей судьбе и лишь пребывали в непрестанной молитве. Город словно стал огромной молельней.

10 июня бедный монах из Марселя Пьер Бартелеми, принимавший участие в крестовом походе, рассказал войску о видении. Ему якобы явился сам апостол Андрей и поведал, что в антиохийской церкви Святого Петра зарыта величайшая реликвия - копье Лонгина. И если крестоносцы найдут его, то им будет дарована победа.

Согласно Евангелию, римский легионер пробил своим копьем ребро Христа, распятого на кресте, чтобы проверить, мертв ли Он. Епископ Адемар, легат Папы Римского, выступавший духовным лидером крестового похода, уже видел копье Лонгина в Константинополе, но о своем скептическом отношении к рассказу монаха умолчал, видя блеснувшую надежду в глазах крестоносного воинства. В соборе Святого Петра были подняты плиты, разрыта земля и… Нашелся кусок железа, напоминавший обломок наконечника копья. Счастью не было предела! Граф Раймунд Тулузский тут же заявил о божественном свидетельстве грядущей победы.

28 июня, готовые к бою, сняв от бессилия тяжелые доспехи, практически без конницы, крестоносцы вышли из города и выстроились в 12 отрядов, растянувшись в боевом порядке на расстояние в один час к северу от Антиохии. Прогудели трубы, перед войском пронесли копье, знаменосцы открыли шествие. Войско Кербоги превосходило их троекратно (точную численность назвать сложно, поскольку данные противоречивы; вероятно, крестоносцев было около 25 тысяч, мусульман около 75 тысяч), было сыто и полно сил.

Кербога решил, что без труда разобьет врага, ударив всей мощью. Он отдал приказ изобразить отступление, дабы увлечь крестоносное войско в более сложную для боя местность. Его воины поджигали за собой траву, лучники, рассредоточиваясь по соседним холмам, осыпали врага градом стрел. Но воодушевленных крестоносцев было не остановить. Матвей Эдесский, армянский историк и хронист XII века, писал: «…христианское воинство дружно ринулось на иноплеменников, как огонь, что сверкает на небе и сжигает горы». Многие воины потом вспоминали, что видели между своих рядов святого Георгия Победоносца, святого Димитрия Солунского, святого Маврикия, скачущих на конях.

Само сражение было коротким, когда крестоносцы наконец нагнали войска Кербоги. Его описал арабский хронист Ибн аль-Каланиси (ок. 1070-1160): «…крайне ослабевшие, пошли в наступление на войска ислама, которые были очень сильны и многочисленны… Передовые конные отряды обратились в бегство, и было предано мечу множество ополченцев, добровольцев, вступивших в ряды борцов за веру, горевших желанием защитить мусульман». Человеческое мужество ничего подобного ранее не знало, а добыча крестоносцев была столь огромна, что понадобилось несколько дней, чтобы перенести все в город.

В последние годы X века весь христианский мир замер в ожидании второго пришествия. Люди готовились к Страшному суду, который, по мнению ученых богословов, должен был наступить в 1000 году. Никто не строил планов на несколько лет вперед. В 999 году были случаи, когда крестьяне даже не убирали урожай: зачем набивать амбары, когда вот-вот грянет апокалипсис?
Наступил 1001 год, а в подлунном мире мало что изменилось, разве что земледельцы, чересчур поверившие церковникам, разорились и обнищали. Богословы хлопнули себя по лбам и заявили, что Страшный суд, естественно, должен наступить через тысячу лет не после рождества Христа, а после его воскресения. Христиане перевели дух и приготовились ждать еще 33 года. В 1034 году все обнаружили, что второе пришествие так и не состоялось.

Эти игры церкви со своей паствой во всё откладывающийся конец света сильно подорвали веру людей в проповеди, читаемые им с амвонов. Когда спала оторопь от долгого ожидания апокалипсических ужасов, христиане обнаружили, что их пастыри — вовсе не образцы христианского смирения, целомудрия и благочестия. Грань тысячелетий — как раз тот период, когда уровень нравов в среде монахов и священников упал ниже плинтуса в самой глубокой крипте. Епископы, кардиналы и сами святейшие Папы, не скрываясь от мирян, заводили любовниц, погрязали в роскоши и, предаваясь всем семи смертным грехам, нарушали все десять божьих заповедей. От церковных иерархов не отставало и священство на местах, ставившее себя выше человеческих и божьих законов. Клирики и монахи и не думали обращать внимание на такую суетную и никчемную вещь, как общественное мнение. Это вышло им боком.

Во второй половине XI века в западной Европе пышными клумбами расцвели самые разнообразные ереси. Люди не могли заставить себя верить в то, чему их учат лживые пастыри, они сами пытались найти сокровенный смысл слова божьего. Ищущие правды христиане кучковались вокруг немногочисленных грамотеев, по своему разумению толковавших библию. Проповедники-самоучки, зачастую обладавшие гораздо большими ораторскими способностями, чем церковные иерархи, собирали толпы слушателей.

Католическая церковь пыталась бороться с несанкционированными ею попытками толкования догматов, но поначалу не очень усердно. Естественная монополия на посредничество между небом и землей казалась церковникам столь незыблемой, что над попытками подорвать её, они лишь смеялись. А зря. Всё больше пытливых христиан объединялись в собственные общины, отказывались слушать проповеди и принимать причастие от священников, погрязших, по их мнению, во грехе. Эти правдоискатели начинали сомневаться в многочисленных церковных таинствах. Например, они отказывались крестить детей, утверждая, что это должен быть осмысленный акт самого человека, и отвергали таинство брака, которое как раз в то время активно вводила в повседневную жизнь католическая церковь. Некоторые адепты новых учений отказывались поклоняться кресту, утверждая, что это орудие убийства. Словом, со всех сторон, велись подкопы под фундамент казавшегося незыблемым огромного церковного сооружения.

Наиболее остро эта проблема стояла в южной Франции, в Лангедоке. Там набирала обороты так называемая «Катарская ересь». Сами приверженцы этого учения катарами (от греческого слова «чистый») себя не называли. Они величали друг друга «Добрыми христианами» или «Добрыми людьми». К середине XII века это учение овладело умами сотен тысяч людей. В разных местах Европы их называли по-разному: манихейцами, оригенистами, фифлами, альбигойцами, публиканами, ткачами, болгарами или патаренами, хотя верования всех этих сект были чрезвычайно схожи. Некоторые ученые считают, что их общим истоком послужило движение богомилов, зародившееся в Византии еще в конце первого тысячелетия.

Катары, как принято называть всех представителей этого учения, старались построить собственную церковь, руководствуясь примером апостолов. Они истово почитали Евангелие, но отвергали Ветхий завет, считая, что Новый завет — «книга добра», а ветхозаветные пророки учили жестокости. Катары распространяли заповедь «не убий» и на животных, поэтому были вегетарианцами, хотя рыбу в пищу употребляли. Крестились они не водой, а наложением рук нескольких пастырей на голову взрослого новокрещенного. Они не верили в человеческую природу Христа, считая, что добрый бог не мог послать сына своего на муки. Всё земное катары считали созданием дьявола, и верили в переселение душ, полагая, что души умерших не возносятся сразу на небо, а переселяются в тела новорожденных, пребывая на Земле в ожидании Страшного Суда.

У катаров была собственная церковная структура со священнослужителями и епископами, причем ими могли быть и женщины. Существовали и своеобразные монастыри, обитателей которых называли «добрыми женщинами» и «добрыми мужчинами». Катары яростно отвергали претензии католической церкви на мирскую власть, и поэтому им благоволили местные феодалы. К рядовым католикам катары относились вполне доброжелательно, и многие крестьяне, рассудительно полагая, что жизнь двойной благодатью не испортишь, аккуратно посещали и катарские, и католические богослужения.

Официальная церковь поспешно искала способы борьбы с катарской ересью. Первые костры, на которые взошли еретики, вспыхнули в Орлеане и Тулузе в 1022 году. Однако эти казни имели противоположный эффект. В 1143 году монах из Кёльна Эвервин де Стейнфельд жаловался, что катары принимают огненную муку с достоинством первых христиан. И это вызывает сочувствие к ним среди многочисленных зрителей.

Помимо репрессий, Ватикан использовал и методы пропаганды. Туда, где позиции катаров были наиболее сильны, посылались опытные проповедники, которым предписывалось не только взывать к пастве с амвонов, но и устраивать с еретиками диспуты. Помогало это слабо: «добрые христиане» были гораздо ближе к местным прихожанам, чем эмиссары из Ватикана, говорили с народом на его языке, и их позиция находила у слушателей горячее одобрение. Благоволили к катарам и лангедокские феодалы. Цистерцианский проповедник Бернар из Клерво горько жаловался на оскорбления, которые он, папский посланник, терпел от знати, и на невнимание дворян к его проповедям.

Католики пытались бороться с катарами их же оружием. Кастильский каноник Доминик де Гусман переоделся в рубище и стал странствовать, проповедуя в Лангедоке католическую версию слова божьего. Слушали его плохо. Когда после смерти Доминика его объявили святым, появились легенды о том, как он бросал в огонь свои сочинения и писания «добрых людей». Катарские тексты сгорали, а бумаги будущего святого огонь не трогал. К сожалению, катары XII века еще не знали, что напишут в житии будущего святого, и от своих заблуждений не отказывались.

Один из папских легатов Петр де Кастельно, тщетно пытавшийся вразумить лангедокцев, воскликнул: «Я знаю, что дело Христа не преуспеет в этой стране до тех пор, пока один из нас не пострадает за веру». Он не знал, что пострадает он сам. Искореняя ересь в верхах, де Кастельно в 1208 году отлучил от церкви самого Раймонда VI, графа Тулузского. В ответ один из приближенных графа убил папского посланника.

Получив такой прекрасный предлог папа Иннокентий III в 1209 году объявил крестовый поход против катаров. Папу совершенно не смущало то, что на сей раз христовым воинам придется не отвоевывать гроб господень у неверных магометан, а уничтожать соплеменников, истово верующих в Христа, пускай и немного по-другому: «Поступайте с распространителями ереси хуже, чем с сарацинами, потому что они сами хуже их». Самих рыцарей гораздо больше теологических вопросов волновали объявленные «призовые»: участникам крестового похода были обещаны жирные куски владений лангедокских феодалов, преступно покровительствовавших гнусной ереси. Тысячи рыцарей и наемников, преимущественно с севера Франции устремились на юг.

Первым крупным населенным пунктом на пути орды крестоносцев стал город Безье. Пришельцы осадили его 22 июля 1209 года. Они пообещали не трогать Безье, если его жители выдадут им всех катаров. На общегородском сходе был составлен список еретиков. Их оказалось 222 человека из 14000 жителей, но в лапы крестоносцев катаров решили не выдавать: их уважали за доброту и достойное поведение. Жертвой этого уважения пало всё население Безье — взявшие город штурмом крестоносцы перерезали всех, не заморачиваясь богословскими тонкостями. Еще перед штурмом рыцари обратились за советом к папскому представителю Арнольду Амальрику: как им отличить доброго католика от проклятого еретика? «Убивайте всех, господь на небесах распознает своих», — ответил священнослужитель. Уцелеть в жуткой резне и последовавшем пожаре удалось лишь трем десяткам жителей несчастного города.

После этого кошмара всё население Лангедока вне зависимости от вероисповедания встречало крестоносцев как кровавых оккупантов и оказывало им упорное сопротивление. Лангедокцы тогда не считали себя французами и их яростное сопротивление незваным гостям, пришедшим с севера с крестом и мечом, приобрело характер национально-освободительной борьбы. Она растянулась на несколько десятилетий, получивших в истории название периода Альбигойских войн. По подсчетам историков, жертвами этих войн стали до миллиона человек.

Крестоносцы с самого начала пытались подавить сопротивление страхом. Они не всегда уничтожали население покоренных городов, но в любом случае, оставляли о себе недобрую память. Например, 15 августа 1209 года жителей сдавшегося без боя Каркассона захватчики пощадили, но лишили всего имущества и заставили покинуть город в одном нижнем белье. При дележе награбленного крестоносцы перессорились и значительная часть из них отправилась домой. Вскоре на освобожденных от ереси территориях запылали гигантские костры. В Минерве в 1210 году были одновременно сожжены 140 катаров, а в Лаворе в 1211-м — сразу четыреста. Количество костров меньшего масштаба не поддавалось учету. Командовавший крестоносцами граф Симон де Монфор приказывал сжигать даже тех, кто покаялся в ереси и вернулся в лоно католической церкви: «Если он лжет, это ему послужит наказанием за обман, а если говорит правду, то он искупит этой казнью свой прежний грех».

Сопротивление крестоносцам возглавил граф Тулузский Раймонд VI. Дело было не только в его симпатиях к еретикам, но и в том, что де Монфор открыто заявлял о своих претензиях на Тулузу. Раймонд организовал из своих рыцарей-вассалов и пеших ополченцев солидное войско. На протяжении 1210−1212 годов оно давало достойный отпор захватчикам. Мешало крестоносцам и то, что в их тылу постоянно вспыхивали восстания в уже покоренных городах.

27 января 1213 года притесняемых катаров взял под свое покровительство король соседнего Арагона Педро II. Его армия двинулась в Лангедок и объединилась с войском Раймонда Тулузского. Теперь, под их флагами находилось огромное войско численностью до 50 тысяч человек. Казалось, что настало время освобождения Лангедока. Решающее сражение состоялось 12 сентября у стратегически важного города Мюре.

Силы были явно не равны. Под началом де Монфора находились всего около тысячи рыцарей и шестьсот пехотинцев. 45-тысячное катарское войско заранее праздновало победу. Король Педро накануне битвы провел бурную ночь с любовницей и наутро находился не в самой лучшей форме, поэтому не смог оказать достойное сопротивление внезапной атаке крестоносцев. В яростной рубке король Арагона был убит мечом в грудь. Узнав о смерти предводителя, катарское ополчение побежало с поля боя. За ними отступили лангедокские и арагонские рыцари. Сотни их утонули при переправе через реку. Разгром был полным. Потери катаров составили до 20 тысяч человек, а крестоносцы потеряли убитыми лишь 150 рыцарей. После этого поражения Арагон вышел из войны.

Еще несколько лет война шла с переменным успехом. Раймонд VI то убегал за границу, то возвращался в родные края. Его армия то рассеивалась под ударами крестоносцев, то собиралась вновь и отбивала захваченные города. Тулуза то сдавалась де Монфору, то восставала против него. В 1218 году де Монфор был вынужден вновь, уже в который раз, осадить восставшую Тулузу. Во время осады камень из катапульты снёс ему голову. Осада была снята, и на несколько лет Тулуза вновь стала катарской. Усердно помогали выдыхавшимся крестоносцам папские легаты. У планомерно работавших и не знавших жалости монахов дело пошло лучше, чем у вояк-рыцарей. Они зачищали захваченные территории, беспощадно расправляясь с «добрыми христианами», а также с теми, кто притворно приняв католичество, опять примкнул к ереси. Тела умерших катаров, дабы не осквернять католические кладбища, выкапывали из могил и сжигали. Всё это приводило в ужас паству, но не подавляло волю к сопротивлению «добрых людей». В Лангедоке развернулась партизанская война.

В 1226 году антикатарское движение возглавил французский король Людовик VIII. Силы лангедокцев уже находились на исходе, и через три года Раймонд VI запросил мира. Лангедок был присоединен к владениям французской короны, однако, катарская ересь еще не была истреблена полностью. Последним очагом сопротивления стал замок Монсегюр, стоявший на высокой скале в отрогах Пиренеев. В нём в 1232 году нашли приют катарские епископы из Тулузы вместе со своими наиболее фанатичными сторонниками. В течение 10 лет из Монсегюра проповедники-катары расходились по всему югу Франции для подпольных богослужений и проведения таинств. Католики с ненавистью посматривали в сторону Монсегюра, но поделать ничего не могли — крепость казалась неприступной.

В 1242 году Раймонд VII, сын лишившегося владений графа Тулузского уговорил обитателей Монсегюра совершить карательную вылазку — расправиться с вершившим суд неподалеку передвижным трибуналом созданной незадолго до этого инквизиции. Инквизиторов убили, но нарушение заповеди «не убий» имело для катаров фатальные последствия. Летом 1243 года Монсегюр был взят в плотную блокаду. Оборону держали 15 рыцарей, полсотни солдат и около двухсот «добрых людей». Ценой неимоверных усилий крестоносцы смогли взять Монсегюр лишь 16 марта 1244 года. Несколько десятков защитников покончили с собой, остальных сожгли в тот же день у подножия скалы.

Оставшиеся в живых лангедокские катары окончательно ушли в подполье. Их следы тщательно разыскивала инквизиция, однако благодаря умелой конспирации «добрым людям» еще полвека удавалось доносить свои учения до сочувствовавших им прихожан.

Последний всплеск активности катаров относится к началу XIV века, когда семья нотариуса Пейре Отье из Акс ле Терме попыталась вновь раздуть огонь враждебного католицизму учения. Чрезвычайно активные члены семейства Отье разъезжали по югу Франции и северу Италии, разыскивая уцелевших в подполье катаров и вербуя новых сторонников. Инквизиция быстро узнала о попытке «катарской реконкисты» и бросилась по её следу. К концу 1300 годов были выловлены и сожжены все члены семьи Отье. Уцелеть удалось единственному близкому к ним человеку — Гийому Белибасту, сбежавшему в Каталонию. Щупальца инквизиторов дотянулись до него и там. Последний «добрый человек» Белибаст был сожжен в Виллеруж-Терменез в 1321 году. Эта дата считается окончательным концом катарской ереси.

Источники

1. Григулевич И. «История инквизиции», 1970
2. Осокин Н. «История альбигойцев и их времени» 2003
3. Фото анонса: Расправа крестоносцев с катарами.

Это был исход… Крестоносцы потерпели сокрушительное поражение. На поле боевых действий осталось множество умирающих. Смертельно раненный крестоносец лежал в грязи. Судорожно цепляясь пальцами за рыхлую и холодную землю. Он не чувствовал поддержки этой земли. Господи…помоги мне продолжить свою миссию…нести твою Веру. Воин хрипло закашлялся. Сплюнув кровь, он бессильно откинул голову. Вдруг солнце над его головой заслонила фигура. Ты действительно хочешь продолжить дело Веры? Рыцарь прошептал одними губами «Да..», незнакомец в плаще монаха с капюшоном, который полностью скрывал его лицо перенес воина в дом. За несколько дней к своему удивлению крестоносец полностью выздоровел. Хотя монах давал ему пить лишь воду и прикладывал к нему свои руки, никаких знакомых воину настоек и порошков. Даже молитв монах, почему то не читал, но когда он прикладывал свои руки, по телу крестоносца протекало убаюкивающее тепло, будто бы его опустили в теплую ванную. Ощущение невесомости и полного покоя окутывало его. Все тревоги с сомнения оставляли его разум. Как только воин почувствовал себя в форме, он вышел на улицу перед домом и принялся упражняться со своим оружием. Монах долго молча смотрел на него, воин заметив это постарался показать все лучшее, из того что он умел, а умел он ох как не мало. Приняв молчание монаха за немой восторг, он продолжал все усложнять и усложнять свои приемы, зная как зрелищно, выглядят его мускулистое тело, совершающее мягкие и четкие движения со стороны. Неожиданно для него монах заговорил тихим спокойным голосом: «Для чего ты упражняешься с оружием?». Слегка удивленный таким оборотом событий крестоносец, четко выговаривая каждое слово, ответил «Я смогу стать сильнее, что бы сражаться». «С кем?» - так же невозмутимо спросил монах. Крестоносец посмотрел на монаха как на сумасшедшего «С врагами». «С какими?» - все не унимался монах. Воин еще раз посмотрел на монаха, и все еще не понимая как тот может не понимать таких простых вещей ответил «С противниками Веры». «А какой веры?» - продолжал меланхолично монах. «В Нашего Бога» - еще больше удивляясь ответил крестоносец, «А как его зовут? Бога? Ведь у него нет имени, может они ему же и служат, просто называют по другому?» - не изменившимся тоном спросил монах. «Ладно, просто я хочу стать сильнее…И все…Только не нужно снова спрашивать зачем…Это мой путь служения и мое понимание его…» Раздраженно ответил рыцарь. «Думаешь что махая мечем, ты становишься сильнее?» - новый вопрос монаха прозвучал еле заметной насмешкой, которая тем не менее не ускользнула от воина. «Что ты хочешь этим сказать»? Почти прорычал крестоносец. «Ты в отличной форме, у тебя есть оружие и ты уже размялся. Попробуй ударить меня…» - Монах остался стоять на месте, даже и не думая принимать боевую стойку или вообще как-нибудь готовиться к бою. Крестоносец делал ложные выпады и сложные пируэты, но монах невероятным образом умудрялся ускользнуть в самый последний момент. Разозлившись до предела, воин выхватил второй меч и попытался достать уже новой манерой боя навязчивого монаха. Но тот уходил с линии атаки без видимых усилий. В один момент монах мягко выбросил вперед свои руки и без малейшего усилия отбросил крестоносца на несколько метров, едва его коснувшись. Оказавшись на земле, крестоносец и глазом не успел моргнуть, как сделав всего один прыжок, монах оказался стоящим прямо над ним. Вздрогнув от неожиданности - он увидел улыбающиеся лицо монаха, прямо напротив своего. Это было невероятно быстро… Сложив руки на земле в знак своего поражения крестоносец попросился в ученики к монаху. Прошло много времени с того момента, после длительных тренировок, движения крестоносца стали мягкими и плавными, но еще более смертоносными, он полностью овладел своим телом. Он мог видеть на триста шестьдесят градусов и контролировать работу любого органа в своем теле. Мог предвидеть и предчувствовать противника. Он поистине был доволен собой. Никто, пожалуй кроме его учителя не мог бы справиться с ним. Он мог уничтожать своих врагов огромными толпами. В совершенстве зная особые точки на теле человека, он был бы смертельно опасен и одновременно почти неуязвим. «Теперь я готов, Мастер!» уверенным тоном произнес он. «К чему?» как всегда спокойным голосом спросил его монах. «Я могу продолжать Путь моей Веры! Сражаясь с ее врагами» с пафосом ответил ученик. «Нет, мой мальчик, ты еще слишком слаб. Покажи мне, что ты можешь». Даже не успев сделать шаг в сторону монаха, он замер. Все его тело было парализовано. «Как же ты будешь драться со мной, если даже не можешь приблизиться ко мне?» - с усмешкой спросил его монах.
Как только тело начало подчиняться ему, воин снова встал на колени перед монахом и попросил продолжить свое обучение. Он долго тренировался, укрепляя свою волю и дух. Он познал большое количество тайн и загадок. Вместе со своим учителем они пели и танцевали. Слушая размышления монаха когда они сидели у костра, воин стал просыпаться ранним утром, что бы вместе со своим Мастером, пойти к озеру и встретить рассвет. Постепенно, наблюдая за тем как первые лучи солнца, освещают ночной мрак, как тьма медленно отступает под натиском солнца, а вечером снова возвращает свои позиции с его заходом, крестоносец начал обретать покой. Обретя его, он смог выращивать деревья, петь и танцевать подобно своему Мастеру. Монах рассказывал ему о других войнах, которые происходят в душе каждого живущего на Земле. Но в этих войнах нет победителей и проигравших, в них цель не в том, что бы победить, в них нужно найти гармонию. Мы здесь, как единый многоклеточный организм. Действуем сообща, и наша цель – воплощение плана творца! Мы с тобой клеточки, задача которых привести организм в гармонию. Пояснял ему монах, продолжая раскрывать все более невероятные, поначалу истины для своего ученика. За время, проведенное рядом с монахом, воин скроил и сшил себе такую же одежду, как и у своего учителя. Взойдя на пригорок, он вновь увидел поле, где он, когда то умирал. Подойдя тому месту, с которого его подобрал монах, мужчина выкопал яму и закопал свои мечи и доспехи. Поставив надгробную табличку со своим именем, он повернулся и ушел. Так в золотых лучах заходящего солнца он стал монахом. Безымянной клеточкой огромного организма, который зовется человечеством. Проводив закат, два абсолютно одинаковых монаха кивнули друг – другу и пошли в разные стороны. Преследуя одну великую цель. Защищая свою Веру.

Организатором первого крестового похода был папа Урбан II являющийся последователем течения Клуни католической церкви. Распространяя сильно преувеличенные и беспочвенные слухи о том, что на Востоке всячески притесняют европейских паломников и относятся с презрением к священным местам, он начал разжигать фанатизм населения. В это время, папа Урбан II, в 1095 году (488 г. X.) с целью обсуждения вопросов, касавшихся делегации французских монахов, отправился на заседание церковного собрания, организованного в городе Клермон, во Франции. Речью, которую он произнес на этом собрании, подтолкнул весь христианский мир к священной войне против мусульман. Он объявил, что всякий, кто вооружится, во имя совершения священной войны, избавится от своих грехов, что даже убийца, совершивший преступление, будет прощен, что женщины и дети, добро и недвижимое имущество тех, кто примет участие в войне, будут находиться под покровительством церкви и будут неприкосновенны.
В связи с этой речью папы Урбана II, в центральных и южных частях Франции стали собираться крестоносцы. Папа, обратившись еще с другой речью к этому собравшемуся ядру крестоносцев, лично подтолкнул их к войне.

Самым ценным помощником папы Урбана II в вопросе организации против мусульман войска крестоносцев в Европе, был некий священник Пьер Лермит, бывший членом той же секты, что и папа Урбан II. Пьер Лермит босой, с непокрытой головой, с огромным крестом в руке, в рваной куртке, сидя верхом на хромом муле и объезжая деревню за деревней, городок за городком, благословлял народ на священную войну.

Спустя 3 месяца после проведения в Клермоне церковного собрания, во Франции, было создано для священной войны 40-50 тысяч человек разных возрастов и обоих полов. Они, сформировав передовой отряд под командованием монаха Пьера Лермита и рыцаря по прозвищу Нищий Готье, выступили из Франции. Когда они переходили через реку Рейн, к ним присоединилось войско крестоносцев, прибывшее из Германии, в котором насчитывалось 40-50 тысяч человек.
Эта передовая армия, численность которой возрастала в каждом месте, куда она приходила, была неорганизованной. Для того чтобы обеспечить себя пропитанием, люди в ней, по дороге, грабили те места, через которые проходили. Поэтому, они вызвали по отношению к себе чувства ненависти и враждебности у венгров, сербов и болгар. Эти страны приложили все старания к тому, чтобы эта передовая армия крестоносцев, оставлявшая пройденные ими места в нищете и в печали, как можно быстрее, покинули их.

Эти голодные люди, составлявшие войско крестоносцев, выспрашивая у жителей городов, встречавшихся на их пути, не является ли этот или иной город Иерусалимом, дошли до крепостных стен Константинополя. Алексей Комнин, который наряду с тем, что ранее попросил, при посредничестве папы, помощь у Европы, в борьбе с государством Сельджуков Анатолии, отнюдь не понравилось это неорганизованное скопление нищих людей. Его мечта избавить Анатолию от сельджуков, воспользовавшись войском крестоносцев, в одно мгновение, потерпела крах. И он, не впустив прибывших в город Константинополь, и ничуть не заставляя их ждать, провел их из Яловы в Анатолию.
Когда передовые силы войска крестоносцев, число которых было 200 000 человек, перешли на территорию Анатолии, это означало, что они вошли в страну мусульман. И, таким образом, они, в первый раз, вошли в соприкосновение с тюрками. Они попытались тотчас окружить город Изник, бывший тогдашним центром правительства Сельджуков Анатолии. Их встретил правитель государства Сельджуков Анатолии Клычарслан I. В результате возникшей кровавой схватки, выжить удалось лишь 3 000 человек из войска крестоносцев, насчитывавшего в своих рядах 200 000 человек. Хотя Нищий Готье и был убит на поле сражения в 1096 году (489 г х.), однако, священнику Пьеру Лермиту, удалось бежать и с трудом спасти свою жизнь.

В то время, когда передовые войска армии крестоносцев уничтожались таким образом, во Франции и в Италии, подготавливалось основное, главное войско крестоносцев. Это войско 15 августа 1096 года (489 г х.) перешло к действию, с четырех флангов, с тем, чтобы встретиться перед крепостными стенами Константинополя. Поскольку, король Франции Филип и император Германии Генрих IV были отлучены от церкви, никто из европейских королей не был допущен к участию в походе. Хотя, это войско крестоносцев, состояло из крупных феодалов и славных рыцарей и возглавлял папа, однако, вместо себя, в качестве своего уполномоченного, он посылал какого-нибудь священника.
Хотя численность войска крестоносцев, прибывшего к крепостным стенам Константинополя, приближалась к миллиону, однако, настоящих участников сражения, в общем, было не более 300 000 человек. Командующим же был один из французских аристократов, по имени Готфрид Бульонский.

Когда Византийский император Алексей Комнин увидел это скопление людей, он, опасаясь захвата Константинополя, оказал всемерную помощь для того, чтобы как можно раньше переправить войско в сторону Анатолии. Тем временем он также взял обещание относительно того, что анатолийские города, будучи захвачены у сельджуков, будут переданы византийцам. Сам он, также, отправил вместе с войском крестоносцев, в Анатолию, одну греческую армию.
Когда войско крестоносцев вступило на землю Анатолии, оно двинулось на город Изник, бывший центром правительства Сельджуков Анатолии. Правитель Сельджуков Анатолии Клычарслан I, покинув город, стал готовиться к войне в другом месте. И войско крестоносцев захватило город Изник, через некоторое время после его осады.
В то время, когда византийское войско, прибывшее в Анатолию вместе с войском крестоносцев, двигаясь в сторону Измира и Аяслуга, пыталось захватить эти районы у сельджуков, войско крестоносцев же, после захвата Изника, стало двигаться прямо вглубь Анатолии, чтобы идти в Сирию.

Правитель Сельджуков Анатолии Клычарслан I, встретив войско крестоносцев возле города Эскишехира, предпринял жесткую атаку. Во время возникшего кровавого сражения, Клычарслан I, ввиду того, что численность войск крестоносцев была слишком велика, не сумев предпринять ничего, кроме причинения некоторого количеств потерь, отступил, удалившись с поля сражения. Это сражение научило его отказываться от совершения генерального сражения с крестоносцами. Поэтому, Клычарслан I, разделив свое войско на небольшие группы, стал применять тактику, своего рода, партизанской войны, нападая при каждом удобном случае на войско крестоносцев, изнуряя и ослабляя его. Кроме того, для того, чтобы оставить войско крестоносцев голодными, он сжег и уничтожил весь урожай.
Хотя, войско крестоносцев и понесло довольно большие потери из-за жары, голода, жажды и при каждом удобном случае нападений тюркских частей, однако, оно все же с огромными трудностями, преодолев Торосские горы и добравшись до границы с Сирией, сумело блокировать крепость Антакью.

Хотя южные районы Сирии и города Иерусалима находились в подчинении Фатимидов, другие части находились в подчинении Сельджуков Сирии и Шама. Войско крестоносцев, блокировав крепость Антакью и избавившись от нападений Сельджуков Анатолии, на сей раз были вынуждены сражаться с Сельджуками Сирии.

Крепость Антакья была весьма укрепленной, мощной крепостью, в ней находилось 20 000 воинов, и имелся годовой запас продуктов. Командующим крепости был отважный, опытный и старый воин, по имени Багисьян. Невзирая на то, что войско крестоносцев блокировало эту крепость в течение 8 месяцев, оно так и не смогло захватить ее. В это время, крестоносцы, от голода и из-за болезней, понесли бесчисленные потери. В несумевшем добиться успеха, во время блокады, войске начались бегства. И, как следствие этого, командующий Балдуин, отделившись от войска крестоносцев, со своим отрядом, ушел в район Урфы. Захватив Урфу, он создал там княжество. В одно время, даже, монах Пьер Лермит хотел улизнуть потихоньку в Урфу. Очень многие авторитетные лица бежали в Урфу.

Командующий войсками крестоносцев Бохемонд, блокировавший Антакью, поняв, что не сможет взять крепость при помощи силы меча, прибегнул к хитрости. Сумев сговориться с одним отступником по имени Фируз, он взял одну из башен крепостных стен Антакьи. Крестоносцы, сумевшие, таким образом, войти в город, жестоко расправились с находившимися в городе мусульманами, число которых было около 10 000 человек.

Незадолго до того, как войско крестоносцев захватило Антакью, император Великих Сельджуков султан Беркиярык приказал наместнику Мосула Карбегу выступить из Мосула с 50 000-ным войском в Антакью. Кербега, придя в Антакью и увидев, что город захвачен, блокировал находившееся в крепости войско крестоносцев. Крестоносцы, находясь в такой ситуации, попали в трудное положение. В городе возникла нехватка продовольствия. Большое количество людей из войска крестоносцев стало искать меры, чтобы сбежать.

Один из монахов, находившихся в войске крестоносцев, начав искать средства, чтобы пробудить надежду и терпение крестоносцев, увидев старый меч, лежавший в одном из углов церкви, немедленно, прибегнул к обману и хитрости. Отправившись на собрание командующих, он сказал, что в ту ночь, во сне, он увидел одного из апостолов, и что тот апостол, якобы, сказал ему то, что меч, ранивший Христа, находится в церкви и что нашедший этот меч человек победит врага. Командующие, тут же, начав поиски, увидели тот самый меч, который ранее увидел монах. В них пробудились огромная надежда и сила. Настроение у них улучшилось. С этой решимостью и волей, совершив вылазку, они напали на войско Кербега и в конце-концов сумели разгромить его.

После этого события, крестоносцы, назначив Бохемонда правителем княжества Антакья, начали продвигаться в сторону Иерусалима по местности, находившейся между горным Ливаном и Средиземным морем.

Войско крестоносцев сумело добраться до Иерусалима спустя 3 месяца после того, как выступило из Европы. Здесь, в войске находилось лишь 40 000 человек. На дорогах Анатолии и Сирии, направляясь из Изника в Иерусалим, они оставили 600 000 трупов. Во время осады Антакьи, также, была понесена потеря в 200 000 человек. Какое-то количество крестоносцев ушло в Урфу. Таким образом, войско крестоносцев, с очень небольшим количеством сил и понеся неожиданные для них потери, придя к крепостным стенам Иерусалима, окружили город. Иерусалим смог противостоять осаде 37 дней. В конце концов, войско крестоносцев в июле 1099 года вошло в город. И, тотчас, бросившись на жителей города, принялось грабить и безжалостно убивать всех подряд. Этот разбой и погром продлились неделю, и за это время было убито 70 000 мусульман и иудеев.

Во время первого крестового похода, когда войско крестоносцев было в Анатолии и в Сирии, ислам пытались защищать, лишь, тюрки. Тот факт, что в это время, северная часть Сирии ушла из рук тюрок-суннитов, вызвал лишь чувство удовлетворения у шиитского правительства Фатимидов в Египте. Однако, когда войско крестоносцев, стало продвигаться по направлению к югу, тогда Фатимиды осознали опасность. Невзирая на это, они опять же не смогли предпринять чего-либо против крестоносцев.

После того, как крестоносцы захватили Иерусалим, они, тотчас сформировав правительство, назначили герцога из французского герцогства, Лорена Готфрида Бульонского королем. Готфрид, проявив смирение и не приняв этого титула, то есть титула короля, ограничился званием стража гробницы Исы.

Войско крестоносцев, разделив города Урфа, Антакья, Траблусшам и другие небольшие города, которые они захватили, продвигаясь к Иерусалиму, согласно феодальной системе на графства, герцогства и княжества, подчинили их королевству Иерусалима.

Правитель Фатимидов Мустали Биллях, осознавший опасность произошедшего, в связи с созданием в Иерусалиме королевства, хотя, потом, подготовив войско, и попытался взять обратно Иерусалим, однако, в окрестностях Аскалана понес поражение от христиан. После этой победы, королевство Иерусалима, положение которого еще более упрочилось, создало также на побережьях Финикии и Палестины правительство.
Христиане с целью защиты созданного ими путем применения силы королевства Иерусалима, сформировали состоящие из своего рода военных монахов рыцарские династии Госпитальеров и Тамплиеров. В это время они попросили также содействия у Европы. Однако, уменьшение количества воинов в войске крестоносцев от миллиона до нескольких тысяч человек в момент прибытия в Иерусалим, так же, как напугало Европу, так и остудило пыл фанатизма в них. И, таким образом, они не смогли оказать какой-либо помощи.

Захват Иерусалима и ужас, посеянный фанатичными христианами, послужили поводами для огромного волнения и ненависти во всех мусульманских странах. Даже Фатимиды, посылая воинов с моря и суши, принялись оказывать давление на королевство Иерусалима.

Более всех сражавшимися с королевством Иерусалима стали правитель государства Атабеков Мосула Умидуддин Зенки и его сын Нуреттин. Они в 1144 году захватили Урфу и дважды пленили короля Иерусалима. Захватив города Халеп и Шам, они продвинулись до ворот Иерусалима. Королевство Иерусалима было вынуждено просить военную помощь у папы Евгения III. В связи с этим, папа призвал христиан к новому походу и организовал второй крестовый поход.

I. Монах и султан

В начале XIII в положение франкской Сирии ни в чем не было схоже с ее положением в предыдущем столетии. Парадоксально, но продолжали называть королевство иерусалимским, хотя Иерусалим уже не входил в его состав, и территория, управлявшаяся теперь королями, сводилась к узкой полосе, ставшей базой новых завоеваний, опасной для мусульман, поскольку это была прибрежная полоса, открывавшая доступ крестоносцам и облегчавшая их снабжение. С этой точки зрения они, в общем, были в лучшем положении, чем их предшественники в XI в. Наконец, захват Кипра и Константинополя позволял проведение многих операций, которые в предыдущем столетии по злой воле византийцев были или затруднены, или затягивались.

Условия, таким образом, радикально изменились по сравнению с первым веком существования заморских королевств. Но и в христианском мире многое также переменилось: его будоражили различные экономические и социальные движения, но особенно течения мысли с неясным исходом их борьбы. В плане религиозном разве не началась уже борьба между желающими помочь церкви в ее бедах и ее противниками? Все более или менее чувствовали, что над церковью нависла угроза задохнуться под тяжестью собственного богатства, но кто возьмет верх, сектанты различных еретических движений или нищенствующие ордена? В этом заключалась характерная особенность бурления идей и интересов, сотрясавшая Запад в ту эпоху и порождавшая страстные университетские споры, острое соперничество торговых городов, столкновения мировоззрений буржуа и баронов.

На Востоке же Западный мир открыл для себя и ясно осознал на опыте, чисто эмпирически, не понимая, может быть, возможных последствий, те новые тенденции, что проявились в христианском мире. Отсюда большое значение некоторых событий крестовых походов, более знаменательных, нежели другие, поскольку в них вырисовывается новый стиль жизни и деятельности в действие поочередно вступали и чистые мистики, отбрасывавшие всякое оружие, всякую технику, все человеческие средства и признававшие только благодать, и, наоборот, чистые политики, принимавшие в расчет только эффективность и совершенно скептически относившиеся к тем мероприятиям, которые ранее оправдывались одной верой. Появились, наконец, и такие, кто комбинируя две крайности, мистику и политику, терпеливо и методично служил своей вере.

Два человека в сутанах из грубого сукна, опоясанные веревками, которые спокойно шли по кустарнику, произвели, несомненно, на дозорного впечатление ненормальных, или, может быть, он принял их за вероотступников, шедших искать покровительства у мусульман, что время от времени случалось в это смутное время. Таким должен был быть хотя бы один, поскольку несколько ранее везде был оглашен приказ султана, согласно которому всякому схваченному христианину отрубали голову. Но, несмотря на это, схваченные Франциск Ассизский и его спутник брат-иллюминат со спокойной уверенностью повторяли просьбу: "Мы – христиане, отведите нас к своему господину". Сколь невероятным ни казалось бы это приключение, они все же добились того, что их обоих допустили к султану Египта Малику-аль-Камилю.

Все это происходило в Египте, недалеко от Дамьетты, когда шло настоящее разложение Святой Земли, как и моральных сил, коими располагали франки. Однако с чисто военной точки зрения события 1218-1219 гг. могли питать надежду франков, поскольку они внушали страх в мире ислама. Король Иерусалима Жан де Бриенн решил привести в исполнение старый план и атаковать мусульманские силы в Египте. После прибытия франков к Дамьетте и нанесения серии счастливых ударов сначала пала башня, защищавшая переход через Нил (август 1218 г.), затем лагерь мусульман (февраль 1219 г.) и, наконец, сама Дамьетта (ноябрь 1219 г.), после очень трудной осады, поскольку со своими двойными стенами, тридцатью двумя большими башнями и весьма совершенной системой фортификации этот большой торговый город, ключ ко всему Египту, считался неприступным.

Но с моральной точки зрения положение крестоносцев оказалось скомпрометированным. "Папа, – писал один автор, – послал в армию к Дамьетте двух кардиналов, кардинала Робера де Курсона, англичанина, и кардинала Пелагия, португальца. Кардинал Робер умер, а Пелагий остался жив, отчего произошло много бед, ибо он причинил большое зло".

Действительно, этот злосчастный персонаж, которого некоторые историки пытались безуспешно реабилитировать, уже проявил себя, провалив переговоры между греческой и римской церквами, и затем стал злым гением столь удачно начавшегося похода, который он завершил полным поражением. Страшно испугавшись того, что христиане прочно обосновались в Египте, султан Малик-аль-Камиль, как и его брат правитель Дамаска Аль-Муадзам, предложили королю Иерусалима в обмен на Дамьетту уступить ему не менее чем Палестину, предложение нежданное, за которое нужно было немедленно ухватиться, поскольку в действительности, хотя король и стал победителем, он был почти что разорен и обескровлен теми усилиями, которых ему стоил этот крестовый поход. Тем более что пока он мобилизовывал большую часть своих рыцарей, султан Аль-Муадзам усилил разорительные рейды во франкскую Сирию, где его банды методично опустошали страну, сжигая дома, вырубая деревья и вырывая виноградники.

Однако кардинал Пелагий отказался слушать советы короля, мня себя уже хозяином Египта. Он держал себя как настоящий деспот, препятствуя Жану де Бриенну в принятии решений и потрясая угрозами отлучения от церкви, так что король, устав от этого, в конце концов покинул Дамьетту и уехал в Акру. Армия в течение полутора лет оставалась в бездействии, позволяя султану пополнять свои силы и прибегать к репрессиям, которые, прежде всего, обернулись избиением сирийских и коптских христиан; было разрушено сто пятнадцать церквей, в том числе собор Св. Марка в Александрии, христиан обложили тяжелыми налогами и бесчисленными поборами. Это тянулось до тех пор, пока кардинал Пелагий, всегда уверенный в себе, не начал по собственной инициативе, не предупредив Жана де Бриенна, похода на Каир, очень быстро завершившегося катастрофой, после чего он был счастлив отдать Дамьетту в обмен за освобождение франкской армии, полностью блокированной силами мусульман. А тем временем, еще до поражения, в атмосфере разногласий и пагубного бездействия в самом франкском войске начались смуты и раздоры, особенно между франками и итальянцами, которые выступили также против тамплиеров и госпитальеров. Именно в разгар этих смут, но еще задолго до того, как они привели христиан на край катастрофы, и произошло то событие, о котором выше был начат рассказ. В сентябре 1219 г., когда осада Дамьетты подходила к концу (город был взят приступом 5 ноября), Св. Франциск в сопровождении брата-иллюмината, появившись в лагере крестоносцев, решил отправиться в лагерь султана проповедовать ему христианство. Историк Жак де Витри так рассказывает об этом: "Когда армия христиан подошла к Дамьетте в Египте, брат Франциск, вооружившись щитом веры, бесстрашно направился к султану. На пути сарацины схватили его, и он сказал: "Я христианин, отведите меня к вашему господину". Когда его к нему привели, то этот дикий зверь, султан, увидев его, проникся милостью к Божьему человеку и очень внимательно выслушал его проповеди, которые тот читал о Христе ему и его людям в течение нескольких дней. Но затем, испугавшись, что кто-либо из его армии, под влиянием этих слов обратится к Христу и перейдет на сторону христиан, он велел его бережно, со всеми предосторожностями отвести обратно в наш лагерь, сказав на прощание: "Молись за меня, чтобы Господь открыл мне наиболее угодные ему закон и веру"".

Хроника брата Жана Элемозина добавляет к этому рассказу несколько деталей и сообщает, в частности, что Франциск якобы предложил султану испытание огнем в качестве Божьего суда: "Говорят, что он пришел к султану, и тот предложил ему даров и сокровищ, а поскольку служитель Божий не пожелал их, сказал ему: "Прими их и раздай церквам и бедным христианам". Но служитель Божий, презиравший земные богатства, заявил, что провидение Господне обеспечит бедных в их нуждах. Когда блаженный Франциск начал проповедовать, то он предложил войти в огонь вместе с сарацинским священником и таким образом неопровержимо доказать истинность веры Христовой. Но султан возразил: "Брат, не верю я, что кто-либо из сарацинских священников пожелает вступить в огонь за веру свою"".

Другие хронисты уточняют, что возле султана сидел "святой старец", который после предложения Св. Франциска поднялся и вышел. Этот эпизод был в наше время исследован Луи Массиньоном, идентифицировавшим этого старца: "Это Фахр-аль-Дин-Фанизи. Но я не думаю, что этот аскет, ученик мусульманского мистика Халладжа, удалился из страха. Он не признавал ордалий, полагая, что нельзя искушать Бога".

Позднее эта сцена вдохновила Джотто, написавшего ее в церкви Сайта Кроче во Флоренции, и сложилась легенда, ходившая среди христиан, что султан перед смертью под влиянием посланных к нему братьев миноритов полностью перешел в христианство.

Эта история, а именно встреча Св. Франциска Ассизского с султаном Египта в то время, когда в этой стране развернулись гонения на христиан, сама по себе является поразительной. Она была частью той золотой легенды, что окружала всю жизнь бедняка из Ассизи. Султан Аль-Ка-миль в момент своей наивысшей ненависти к единоверцам Франциска побежден кротостью маленького человека, представшего безоружным на ничейной земле, разделявшей два лагеря, в намерении проповедовать свою веру тому, с кем собирались сражаться. Это обращение к силе веры тогда, когда единственно возможной казалась сила оружия, вполне в духе мистической поэзии, определявшей атмосферу, близкую Франциску.

Этот поступок Франциска, как и само его присутствие под Дамьеттой, сразу же проявляют те устремления, которые наберут силу позднее. В Св. Франциске воплотились бедняк и рыцарь, олицетворявшие две силы, которые в прежние времена тронулись в Святую Землю и завоевали Иерусалим. Известно, сколь соблазнительным был для Св. Франциска рыцарский идеал, и он хотел быть сначала Божьим певцом, а затем рыцарем Господним. Поэтому неудивительно, что для него, буквально понимавшего Евангелие, столь притягательной была Святая Земля.

Как и те, кого некогда потряс призыв Урбана II, он понимал принятие креста в буквальном смысле. И своей удивительной мистической интуицией он определяет новый путь отправляя своих братьев в Святую Землю, он более всего желал, чтобы они стали мучениками. Когда он узнал, что пятеро из них, повторившие его подвиг, были убиты толпой, то воскликнул: "Хвала Христу, теперь я знаю, что имею пятерых меньших братьев". Жак де Витри вспоминал начало этой евангелической миссии: "Сарацины охотно слушали братьев миноритов, когда те говорили о вере Христа и евангелическом учении до тех пор, пока их слова не начинали явно противоречить учению Магомета и он не представал вероломным лжецом в их проповедях; тогда их начали нечестиво избивать, и если бы не чудесное вспомоществование Бога, то их убили бы".

В Святой Земле святого из Ассизи притягивали и ясли младенца Христа. Известно, как он впервые открыл верующим вифлеемскую пещеру в Греччо и как с тех пор развилось, особенно с XIV в., почитание Святого Младенца наряду с почитанием крестного пути. Все то, что столь глубоко обновило христианскую чувственность, зародилось в этом первом путешествии Св. Франциска в Святую Землю, совершенном в грохоте сражений и шума раздоров между христианами. Расточением любви и безумно героическим поступком он оставил в прошлом образ вооруженного рыцаря, принимающего крест ради завоевания Иерусалима. Решения XI в. не подходили отныне для века XIII, когда полностью преобразился идеал "воинства Христова", и первый шаг в этом устремлении переосмыслить значение креста был сделан братом Франциском между двумя воюющими лагерями под Дамьеттой.

Крестоносцы, однако, продолжали воевать, совершенно не понимая возвышенного поступка, совершенного на их глазах. Кардинал Пелагий считал, пока Франциск был у султана, что нищенствующий брат отрекся от христианства. Что касается других прелатов, то об их впечатлении о Франциске можно догадываться по опасениям, выраженным Жаком де Витри в его "Восточной истории" и письме, написанном в Дамьетте в марте 1220 г.: "Мы видели первого основателя и главу этого ордена, которому все его члены повинуются как великому приору; это человек простой и безграмотный, любимый Богом и людьми, а зовут его братом Франциском… Глава братьев миноритов, учредивший их орден, прибыл в нашу армию; воспылав ревностию к вере, он отправился в армию сарацин и в течение нескольких дней с большим успехом проповедовал им слово Божье; султан, король Египта, просил его помолиться Господу, чтобы он помог ему обратиться в веру, наиболее угодную Богу. В этот орден вступил клирик Колен Англичанин и два моих собрата, мэтр Мишель и сир Матье, которым я поручил попечение о церкви Св. Креста в Акре, и я с трудом удерживаю от этого шага своего певчего, а также Анри и некоторых других".

Необъяснимое в глазах прелата побуждение, влекущее его собратьев к неприметному человеку в грубой рясе. В другом месте он с чисто церковной осмотрительностью выразил свои опасения в отношении этого человека: "Этот человек показался мне очень опасным, поскольку он не только совершенных, но и молодых, несовершенных людей, которых следовало бы еще какое-то время подчинять монастырской дисциплине, чтобы приучить их к ней и испытать, рассылает по двое по всему свету". Вполне естественное благоразумие, проявлявшееся в заботе о путях церкви, но близорукое в отношении чудес, которые стало творить "безумство веры". А выступление брата Франциска вскоре принесло неожиданные плоды, и в линию его поведения выстроились некоторые факты, которые невозможно было предвидеть несколькими годами ранее. Прежде всего, это письма, которые сам папа Григорий IX отправил в 1233 г султану Марокко и султану Египта, чтобы убедить их волнующими словами принять христианскую веру "Мы изо всех сил молим Отца света, зная его благую любовь, наставляющую нас, чтобы он милостиво снизошел к нашим мольбам и проявил свое великое милосердие. Пусть Он разверзнет ваши уши и ваш разум, дабы в благочестии сердца и смирении духа вы пришли к нам, жаждущим благодати в настоящем и славы в будущем.. Пусть покажет Он вам своего единственного сына, чтобы пришедши к христианской вере через крещение, вы могли бы стать благодаря совсем новой жизни возлюбленными приемными сынами Господа, желающего, чтобы все верные царствовали с Ним на небесах".

Именно ученикам Св. Франциска папа доверил эти письма, поскольку они уже начали образовывать своего рода почетную гвардию Святой Земли, которая впоследствии им и была доверена Час миссионерства еще не пробил; лишь в конце этого века Раймунд Луллий набросал настоящую миссионерскую программу, но попытки полностью преобразовать крестовый поход, так чтобы приблизиться к миру ислама одним только оружием Евангелия, уже не прекращались.

Св. Франциск сам отправил в Тунис двух братьев, Жиля и Эли; и если их проповедь потерпела неудачу, то, скорее, по причине враждебности венецианских или провансальских купцов, торговым соглашениям которых они вредили, нежели самих мусульман. Однако с 1257 г другой нищенствующий брат Филипп, провинциал братьев-проповедников в Святой земле, мог самому папе Григорию IX уже сообщать об успехах их проповеди среди восточных христиан, ранее независимых от Рима: патриарх якобитов вернулся в лоно римской церкви и сам стал доминиканцем; к той же церкви присоединились марониты Ливана, было начато обращение нубийцев, и в несторианской церкви некоторые выразили желание вступить в церковь римскую. В эту эпоху братья-проповедники действительно утвердились на Востоке, в частности, в Египте, тогда как братья-минориты завоевали Алеппо, Дамаск и Багдад.

12.3. Султан Мехмет хан = султан Мехмет II Кто взял в плен Баязида? Как мы уже говорили, «Тимур держал при себе подставных ханов - Суюргатмыша… и потом его сына Султан Махмуд-хана (царя Мехмета Султана - Авт.)… С Султан Махмуд-ханом Тимур был в очень хороших отношениях и имел

Монах-коннетабль Монах-коннетабль отвечал за конюшни. Как известно, изначальное значение слова «коннетабль» - именно «конюший», и лишь впоследствии это слово стало обозначать престижный титул, одну из важнейших придворных должностей во Франции. Эта должность в

Монах-садовник Монах-садовник во всем подчинялся келарю. Он должен был снабжать монастырь свежими овощами в среду и в пятницу, а также в сезонные посты. Ко дню Пасхи он должен был заготовить овощи, репчатый лук и лук-порей, которые монахам предстояло отведать после