Стефан цвейг амок анализ.

В новелле «Амок» в качестве основного сюжета служит история, которую поведал главному герою незнакомец. Рассказ в рассказе, или, как его еще называют, «принцип матрешки», Цвейг использовал в «Нетерпении сердца», «Письме незнакомки» и еще ряде своих произведений.

Март 1912 года. В неапольском порту происходит случай, о котором спустя несколько дней напишут европейские газеты. Что именно произошло, читатель узнает позже, после того как главному герою станет известна история человека, страдавшего психическим заболеванием, которое называется амок. Цвейг не наделил главного героя именем. Впрочем, рассказчик и не является центральным действующим лицом. Главный герой - доктор, обезумевший от любви.

По главам краткое содержание «Амока» Цвейга изложить не удастся. Автор не стал делить свое произведение на части. Ниже изложено содержание «Амока» Стефана Цвейга по следующему плану:

1. На палубе.
2. Европеец в Индии.
3. Причина скорого отъезда.
4. Хандра.
5. Англичанка.
6. Страшная тайна.
7. Смерть.
8. Случай в Неаполе.

На палубе

Итак, герой новеллы «Амок» Цвейга чудом попадает на борт «Океании» и отправляется в Европу. Однажды ночью, мучаясь от бессонницы, он выходит на палубу, где и встречает человека с мрачным, страшно искаженным лицом.

Незнакомец заговаривает с ним. Оказывается, что этот мужчина неслучайно оказался ночью на безлюдной палубе. Он не переносит общества, ему неприятен смех и разговоры людей. Он всячески стремится к одиночеству. Но ведь даже у самого отъявленного мизантропа порою возникает желание высказаться…

По профессии странный человек на палубе - врач. Ниже рассказана его история, но называть будем этого персонажа доктором, потому как и его Цвейг не наделил именем.

Европеец в Индии

В этой стране доктор впервые побывал за семь лет до событий, изложенных в новелле Цвейга «Амок». Тогда он оценил очарование тропиков, пальм и причудливых построек. Он был еще молодым человеком, не лишенным романтики. Мечтал лечить туземцев, изучать их язык, трудиться ради науки. Но позже его отношение к этой стране изменилось.

Как утверждает герой новеллы Стефана Цвейга «Амок», в Индии европеец теряет свой моральный облик, становится вялым и безвольным. То же произошло и с доктором, который провел в этой стране несколько лет.

Причина скорого отъезда

Все же в Индию доктор отправился не только потому, что мечтал лечить местных жителей. Он признается, что его всегда влекли дерзкие, властные женщины. В Германии, где он окончил университет, у него завязался роман с одной из подобных особ. Она обращалась с ним холодно, высокомерно, и это сводило его с ума. Однажды доктор решил покинуть Европу, убежать от той, что мучила его.

Хандра

Он прибыл в маленькую деревню, расположенную в восьми часах езды от города. Он мечтал об одиночестве, и получил его сполна. Два скучных чиновника, несколько европейцев и туземцы - таково было окружение австрийского врача.

Первое время он пытался занять себя чем-то. Собирал оружие местных жителей, играл в гольф с другими европейцами. Но вскоре все это ему наскучило. Он перестал общаться с кем бы то ни было, все чаще выпивал и предавался невеселым думам.

Англичанка

Начались проливные дожди, которые усугубили и без того депрессивное состояние доктора. После приема пациентов он отправлялся к себе домой, где проводил время в компании шотландского виски. За все это время он не видел ни одной европейской женщины. Когда ему в руки попадал какой-нибудь европейский роман, и он читала в нем о белолицых дамах, его начинала нестерпимо мучить ностальгия. Однажды произошло то, что полностью изменило его жизнь. К нему явилась англичанка - главная героиня новеллы Цвейга «Амок», появление которой является сюжетной завязкой.

Страшная тайна

В тот момент, когда женщина переступила порог кабинета, доктора охватило дурное предчувствие. Он работал в глуши, куда редко наведывались пациенты из города. И вдруг в его доме появляется женщина, которая приехала издалека. Причем ведет она себя довольно странно.

Она не подняла вуаль, говорила много, нервно, без остановок. Женщина спрашивала доктора о причинах его отшельнического образа жизни, о том, какие он книги любит читать, о погоде, о писателе Флобере. Но ничего о причине, побудившей ее приехать в такую даль. И только после того, как она, словно между прочим, пожаловалась на легкое недомогание, которое выражается в головокружении и тошноте, врач все понял.

Женщина была беременна. Как только ее собеседник задал несколько прямых вопросов, тон ее полностью переменился. Больше она не вела несодержательных бесед, не задавала неуместных вопросов. В ее голосе появилась жесткость.

Сделка

Женщина необыкновенно волновало его, в то же время вызывала в нем гнев. Эта холодная, неприступная аристократка пришла для того, чтобы заключить с ним сделку: он выдает ей справку, позволяющую прервать беременность, она же выплачивает ему 12 тысяч гульденов, но чек он получает в Амстердаме. Женщина не хотела, чтобы кто-нибудь знал об обстоятельствах ее личной жизни. Доктора поразила ее расчетливость, холодность, высокомерие.

Безумие

Ему вдруг захотелось, чтобы она почувствовала себя в его власти. Сперва он делал вид, что не понимает ее намеков, а потом, когда их разговор стал откровенным, отказал ей. С того момента он словно начал терять рассудок.

Что такое амок? Герой новеллы объясняет значение этого слова. Это вид опьянения, которое когда-то был обнаружено у малайцев. Впрочем, согласно современным представлениям, так называют одно из психических расстройств. Герой новеллы Стефана Цвейга «Амок» не был безумцем. Однако в последние дни своей жизни он совершал нелогичные, весьма странные поступки.

После того как доктор отказал даме, она не стала перед ним унижаться, умолять его о помощи. Она с презрением взглянула на него и покинула его дом. Позже он узнал, что она была женой очень богатого человека, который вот уже год находился в Европе. Он попытался разыскать ее, хотел поговорить с ней и попросить у нее прощения. Доктор был уже готов помочь ей в организации тайного аборта. Но она не хотела его и слушать.

Однажды на званом вечере доктор увидел ее. Она умела держать себя в руках, но нелепая горячность, охватившая доктора, немало испугала ее. Женщина начала избегать обезумевшего врача.

Смерть

Однажды слуга англичанки принес записку от нее. Даже в столь тяжелой ситуации она вела себя высокомерно. В записке было всего несколько слов: «Поздно. Ждите дома, возможно, я вас позову».

В тот же день он приехал к ней. По обстановке в комнате доктор понял, что она «дала себе искалечить», и все ради того, чтобы избежать огласки. Женщина сделала подпольный аборт у неизвестного лекаря. Она умирала, но взяла с него слово никогда, ни при каких условиях не говорить никому о том, что с ней случилось. Он пообещал.

Доктору было непросто объяснить людям, от чего умерла здоровая молодая женщина. Он сделал все, чтобы получить заключение о смерти, в котором было сказано о параличе сердца. А затем познакомился с офицером, тем самым человеком, с которым у нее был роман. Несколько дней он скрывался в его доме - его разыскивал муж умершей, прибывший в Индию и не поверивший в версию о сердечном приступе.

На пароходе, где познакомился доктор с главным героем, был также муж англичанки. Он вез ее тело в Англию для проведения вскрытия, которое могло бы установить истинную причину смерти.

Случай в Неаполе

На следующую ночь после того, как доктор поведал своему случайному знакомому эту страшную историю, в Неаполе произошел необыкновенный случай. С борта спускали гроб с телом знатной дамы. Делали это ночью, дабы не беспокоить пассажиров печальным зрелищем. В этот момент что-то тяжелое упало с верхней палубы и повлекло за собой в море и гроб, и вдовца, и нескольких матросов. Англичанина, как и матросов, удалось спасти. Гроб же пошел ко дну. Через несколько дней в газетах появилась заметка том, что к берегу прибило тело неизвестного мужчины.

Новелла Цвейга «Амок»: отзывы

Редко встречаются отрицательные рецензии на произведение австрийского писателя. Его стиль лаконичен, прост. При этом в каждой из его новелл присутствует неожиданная развязка. Рассказ «Амок» - не исключение.

Все же среди отзывов не только восторженные. Некоторые читатели полагают, что автору не удалось передать в полной мере внутренний мир героя. При первой встрече доктор всячески стремится унизить женщину, но уже спустя несколько часов влюбляется в нее до потери рассудка. Впрочем, это единственная деталь, которая может показаться неправдоподобной.

Стефан Цвейг

В марте 1912 года, в Неаполе, при разгрузке в порту большого океанского парохода, произошел своеобразный несчастный случаи, по поводу которого в газетах появились подробные, но весьма фантастические сообщения. Хотя я сам был пассажиром «Океании», но, так же как и другие, не мог быть свидетелем этого необыкновенного происшествия; оно случилось в ночное время, при погрузке угля и выгрузке товаров, и мы, спасаясь от шума, съехали все на берег, чтобы провести время в кафе или театре. Все же я лично думаю, что некоторые догадки, которых я тогда публично не высказывал, содержат в себе истинное объяснение той трагической сцены, а давность события позволяет мне использовать доверие, оказанное мне во время одного разговора, непосредственно предшествовавшего странному эпизоду.

Когда я хотел заказать в пароходном агентстве в Калькутте место для возвращения в Европу на борту «Океании», клерк только с сожалением пожал плечами - он не знает, можно ли еще обеспечить мне каюту, так как теперь, перед самым наступлением дождливого времени, все места бывают распроданы уже в Австралии, и он должен сначала дождаться телеграммы из Сингапура. Но на следующий день он сообщил мне приятную новость, что еще может занять для меня одну каюту, правда не особенно комфортабельную, под палубой и в средней части парохода. Я с нетерпением стремился домой, поэтому, не долго думая, попросил закрепить за мной место.

Клерк правильно осведомил меня. Пароход был переполнен, а каюта плохая - тесный четырехугольный закуток недалеко от машинного отделения, освещенный только тусклым глазом иллюминатора. В душном, застоявшемся воздухе пахло маслом и плесенью; ни на миг нельзя было уйти от электрического вентилятора, который, как обезумевшая стальная летучая мышь, вертелся и визжал над самой головой. Внизу машина кряхтела и стонала, точно грузчик, без конца взбирающийся с кулем угля по одной и той же лестнице; наверху непрерывно шаркали шаги гуляющих по палубе. Поэтому, сунув чемодан в этот затхлый гроб меж серых шпангоутов, я поспешил на палубу и, поднимаясь по трапу, вдохнул, как амбру, мягкий, сладостный воздух, доносимый к нам береговым ветром.

Но и наверху царили сутолока и теснота: тут было полно людей, которые с нервозностью, порожденной вынужденным бездействием, без умолку болтая, расхаживали по палубе. Щебетание и трескотня женщин, безостановочное кружение по тесным закоулкам палубы, назойливая болтовня пассажиров, скоплявшихся перед креслами, - все это почему-то причиняло мне боль. Я только что увидел новый для меня мир, передо мной пронеслись пестрые, мелькающие с бешеной быстротой картины. Теперь я хотел подумать, привести в порядок свои впечатления, воссоздать воображением то, что воспринял глаз, но здесь, на этой шумной, похожей на бульвар палубе, не было ни минуты покоя. Строчки в книге расплывались от мелькания теней проходивших мимо пассажиров. Невозможно было остаться наедине с собой на этой залитой солнцем и полной движения пароходной улице.

Три дня я крепился - смотрел на людей, на море, но море было всегда одинаковое, пустынное и синее, и только на закате вдруг загоралось всеми цветами радуги; а людей я уже через трое суток знал наперечет. Все лица были мне знакомы до тошноты; резкий смех женщин больше не раздражал меня, и не сердили вечные споры двух голландских офицеров, моих соседей. Мне оставалось только бегство; но в каюте было жарко и душно, а в салоне английские мисс беспрерывно барабанили на рояле, выбирая для этого самые затасканные вальсы. Кончилось тем, что я решительно изменил порядок дня и нырял в каюту сразу после обеда, предварительно оглушив себя стаканом-другим пива; это давало мне возможность проспать ужин и вечерние танцы.

Как-то раз я проснулся, когда в моем маленьком гробу было уже совсем темно и тихо. Вентилятор я выключил, и воздух полз по вискам, липкий и влажный. Чувства были притуплены, и мне потребовалось несколько минут, чтобы сообразить, где я и который может быть час. Очевидно, было уже за полночь, потому что я не слышал ни музыки, ни неустанного шарканья ног. Только машина - упрямое сердце левиафана, пыхтя, толкала поскрипывающее тело корабля вперед, в необозримую даль.

Ощупью выбрался я на палубу. Она была пуста. И когда я поднял взор над дымящейся башней трубы и призрачно мерцающим рангоутом, мне вдруг ударил в глаза яркий свет. Небо сияло. Оно казалось темным рядом с белизной пронизывавших его звезд, но все-таки оно сияло, словно бархатный полог застлал какую-то ярко светящуюся поверхность, а искрящиеся звезды - только отверстия и прорези, сквозь которые просвечивает этот неописуемый блеск. Никогда не видел я неба таким, как в ту ночь, таким сияющим, холодным как сталь и в то же время переливчато-пенистым, залитым светом, излучаемым луной и звездами, и будто пламенеющим в какой-то таинственной глубине. Белым лаком блестели в лунном свете очертания парохода, резко выделяясь на темном бархате неба; канаты, реи, все контуры растворялись в этом струящемся блеске. Словно в пустоте висели огни на мачтах, а над ними круглый глаз на марсе - земные желтые звезды среди сверкающих небесных.

Над самой головой стояло таинственное созвездие Южного Креста, мерцающими алмазными гвоздями прибитое к небу; казалось, оно колышется, тогда как движение создавал только ход корабля, пловца-гиганта, который, слегка дрожа и дыша полной грудью, то поднимаясь, то опускаясь, подвигался вперед, рассекая темные волны. Я стоял и смотрел вверх. Я чувствовал себя как под душем, где сверху падает теплая вода; только это был свет, белый и теплый, изливавшийся мне на руки, на плечи, нежно струившийся вокруг головы и, казалось, проникавший внутрь, потому что все смутное в моей душе вдруг прояснилось. Я дышал свободно, легко и с восторгом ощущал на губах, как прозрачный напиток, мягкий, словно шипучий, пьянящий воздух, напоенный дыханием плодов и ароматом дальних островов. Только теперь, впервые с тех пор как я ступил на сходни, я испытал священную радость мечтания и другую, более чувственную; предаться, словно женщина, окружающей меня неге. Мне хотелось лечь и устремить взоры вверх, на белые иероглифы. Но кресла были все убраны, и нигде на всей пустынной палубе я не видел удобного местечка, где можно было бы отдохнуть и помечтать.

Я начал ощупью пробираться вперед, подвигаясь к носовой части парохода, совершенно ослепленный светом, все сильнее изливавшимся на меня со всех сторон. Мне было почти больно от этого резко белого звездного света, мне хотелось укрыться куда-нибудь в тень, растянуться на циновке, не чувствовать блеска на себе, а только над собой и на залитых им предметах, - так смотрят на пейзаж из затемненной комнаты. Спотыкаясь о канаты и обходя железные лебедки, я добрался, наконец, до бака и стал смотреть, как форштевень рассекает мрак и расплавленный лунный свет вскипает пеной по обе стороны лезвия. Неустанно поднимался плуг и вновь опускался, врезаясь в струящуюся черную почву, и я ощущал всю муку побежденной стихии, всю радость земной мощи в этой искрометной игре. И в созерцании я утратил чувство времени. Не знаю, час ли я так простоял, или несколько минут; качание огромной колыбели корабля унесло меня за пределы земного. Я чувствовал лишь, что мной овладевает блаженная усталость. Мне хотелось спать, грезить, но жаль было уходить от этих чар, спускаться в мой гроб. Бессознательно я нащупал ногой бухту каната. Я сел, закрыл глаза, но в них все-таки проникал струившийся отовсюду серебристый блеск. Под собой я чувствовал тихое журчание воды, вверху - неслышный звон белого потока вселенной. И мало-помалу это журчание наполнило все мое существо - я больше не сознавал самого себя, не отличал, мое ли это дыхание, или биение далекого сердца корабля: я словно растворился в этом неумолчном журчании полуночного мира.

Очень кратко Индия, голландская колония. Врач отказывается сделать знатной даме тайный аборт. Дама идёт к местному лекарю и умирает. Мучимый совестью, врач не даёт мужу дамы узнать правду ценой своей жизни.

В марте 1912 года, в неаполитанском порту, во время разгрузки океанского парохода происходит странный несчастный случай. Истинное объяснение этому случаю содержится в истории, рассказанной одним пассажиром парохода другому. Повествование ведётся от первого лица.

Я учился в Германии, стал хорошим врачом, работал в Лейпцигской клинике, ввёл в практику новое впрыскивание, о котором много писали в медицинских журналах того времени. В больнице я полюбил одну женщину, властную и дерзкую, которая обращалась со мной холодно и высокомерно. Из-за неё я растратил больничные деньги. Разыгрался скандал. Мой дядя компенсировал недостачу, но моя карьера кончилась.

В это время голландское правительство вербовало врачей для колоний и предлагало подъёмные. Я подписал контракт на десять лет и получил много денег. Половину я послал дяде, а вторую половину выманила у меня в портовом квартале одна особа, удивительно похожая на ту женщину из больницы.

Я покинул Европу без денег и сожалений. Меня назначили на глухой пост в восьми часах езды от ближайшего города, окружённый плантациями и болотами.

Вначале я занимался научными наблюдениями, собирал яды и оружие туземцев. Я один без помощников сделал операцию вице-президенту, сломавшему ногу в автомобильной аварии. Через семь лет из-за жары и лихорадки я почти потерял человеческий облик. У меня появилась особого рода тропическая болезнь, лихорадочная бессильная тоска по родине.

Однажды в мой дом пришла молодая красивая незнакомка. За сделку - тайное прерывание беременности и мой немедленный отъезд в Европу - она предложила крупный гонорар. Меня ошеломила её расчётливость. Совершенно уверенная в своей власти, она не просила меня, а оценила и хотела купить. Я чувствовал, что она нуждается во мне, и поэтому ненавидит меня. Я возненавидел её за то, что она не хотела просить, когда речь шла о жизни и смерти.

У меня помутилось в голове от желания унизить её. Я сказал, что за деньги не буду этого делать. Она должна обратиться ко мне не как к торгашу, а как к человеку, тогда я помогу ей. Она с изумлением посмотрела на меня, презрительно расхохоталась мне в лицо, и бросилась к двери. Моя сила была сломлена. Я бросился за ней, чтобы умолять её о прощении, но не успел - она уехала.

В тропиках все знают друг друга. Я узнал, что она жена крупного коммерсанта, очень богата, из хорошей английской семьи и живёт в главном районе города. Её муж пробыл пять месяцев в Америке и в ближайшие дни должен приехать, чтобы увезти её в Европу. Меня мучила мысль: она беременна не больше двух или трёх месяцев. Мной овладела одержимость, состояние амока, «припадок бессмысленной, кровожадной мономании, которую нельзя сравнить ни с каким другим видом алкогольного опьянения». Причину этой болезни мне выяснить не удалось,

Как «одержимый амоком бросается из дома на улицу и бежит, ‹…› пока его не пристрелят, как бешеную собаку, или он сам не рухнет на землю», так и я ринулся вслед за этой женщиной, поставив на карту всё своё будущее. Оставалось только три дня, чтобы спасти её. Я знал, что должен оказать ей немедленную помощь, и не мог поговорить с ней - моё неистовое и нелепое преследование испугало её. Я хотел только помочь ей, но она этого не понимала.

Я поехал к вице-президенту и попросил немедленно перевести меня в город. Он сказал, что надо подождать, пока мне найдут замену, и пригласил на приём у губернатора. На приёме я встретил её. Она боялась какой-нибудь моей неловкой выходки и ненавидела меня за мою нелепую горячность.

Я пошёл в кабак и напился, как человек, который хочет всё забыть, но мне не удалось одурманить себя. Я знал, что эта гордая женщина не переживёт своего унижения перед мужем и обществом, поэтому написал ей письмо, в котором просил у неё прощения, умолял её довериться мне и обещал исчезнуть в тот же час из колонии. Я написал, что буду ждать до семи часов, и если не получу ответа, то застрелюсь.

Я ждал как гонимый амоком - бессмысленно, тупо, с безумным, прямолинейным упорством. В четвёртом часу я получил записку: «Поздно! Но ждите дома. Может быть, я вас ещё позову». Позже ко мне пришёл её слуга, лицо и взгляд которого говорили о несчастье. Мы помчались в китайский квартал, к грязному домишке. Там, в тёмной комнате стоял запах водки и свернувшейся крови, а на грязной циновке лежала она, корчась от боли и сильного жара. Я сразу понял, что она дала искалечить себя, чтобы избежать огласки.

Она была изувечена и истекала кровью, а у меня не было ни лекарств, ни чистой воды. Я сказал, что нужно ехать в больницу, но она судорожно приподнялась и сказала: «Нет... нет... лучше смерть... чтобы никто не узнал... Домой... домой!».

Я понял, что она боролась не за жизнь, а только за свою тайну и честь, и повиновался. Мы со слугой уложили её на носилки и понесли сквозь ночную тьму домой. Я знал, что помочь ей нельзя. К утру она ещё раз очнулась, заставила меня поклясться, что никто ничего не узнает, и умерла.

Мне было очень трудно объяснить людям, почему умерла здоровая, полная сил женщина, танцевавшая накануне на балу у губернатора. Очень помог мне её надёжный слуга, который смыл с пола следы крови и привёл всё в порядок. Решительность, с которой он действовал, вернула самообладание и мне.

С большим трудом мне удалось уговорить городского врача дать ложное заключение о причине смерти - «паралич сердца». Я обещал ему уехать на этой неделе. Проводив его, я рухнул на пол у самой её постели, как падает гонимый амоком в конце своего безумного бега.

Вскоре слуга сообщил, что её хотят видеть. Передо мной стоял юный, светловолосый офицер, очень бледный и смущённый. Это бы отец её невыношенного ребёнка. Перед постелью он упал на колени. Я поднял его, усадил в кресло. Он заплакал навзрыд и спросил, кто виноват в её смерти. Я ответил, что виновата судьба. Даже ему я не выдал тайны. Он не узнал, что она была беременна от него и хотела, чтобы я убил этого ребёнка.

Следующие четыре дня я скрывался у этого офицера - меня разыскивал её муж, не поверивший официальной версии. Затем её возлюбленный купил для меня под чужим именем место на пароходе, чтобы я мог бежать. На пароход я пробрался ночью, неузнанный, и видел, как на борт поднимали её гроб - муж вёз её тело в Англию. Я стоял и думал, что в Англии могут провести вскрытие, но я сумею сохранить её тайну.

В итальянских газетах писали о том, что случилось в Неаполе. В ту ночь, в поздний час, чтобы не беспокоить печальным зрелищем пассажиров, с борта парохода спускали в лодку гроб с останками знатной дамы из голландских колоний. Матросы сходили по верёвочной лестнице, а муж покойной помогал им. В этот миг что-то тяжёлое рухнуло с верхней палубы и увлекло за собой в воду и гроб, и мужа, и матросов.

По одной версии, это был какой-то сумасшедший, бросившийся сверху на верёвочную лестницу. Матросов и мужа покойной спасли, но свинцовый гроб пошёл ко дну, и его не удалось найти. Одновременно появилась короткая заметка о том, что в порту прибило к берегу труп неизвестного сорокалетнего мужчины. Заметка не привлекла внимания.

В марте 1912 года, в Неаполе, при разгрузке в порту большого океанского
парохода, произошел своеобразный несчастный случаи, по поводу которого в
газетах появились подробные, но весьма фантастические сообщения. Хотя я сам
был пассажиром "Океании", но, так же как и другие, не мог быть свидетелем
этого необыкновенного происшествия; оно случилось в ночное время, при
погрузке угля и выгрузке товаров, и мы, спасаясь от шума, съехали все на
берег, чтобы провести время в кафе или театре. Все же я лично думаю, что
некоторые догадки, которых я тогда публично не высказывал, содержат в себе
истинное объяснение той трагической сцены, а давность события позволяет мне
использовать доверие, оказанное мне во время одного разговора,
непосредственно предшествовавшего странному эпизоду.

Когда я хотел заказать в пароходном агентстве в Калькутте место для
возвращения в Европу на борту "Океании", клерк только с сожалением пожал
плечами он не знает, можно ли еще обеспечить мне каюту, так как теперь,
перед самым наступлением дождливого времени, все места бывают распроданы уже
в Австралии, и он должен сначала дождаться телеграммы из Сингапура. Но на
следующий день он сообщил мне приятную новость, что еще может занять для
меня одну каюту, правда не особенно комфортабельную, под палубой и в средней
части парохода. Я с нетерпением стремился домой, поэтому, не долго думая,
попросил закрепить за мной место.
Клерк правильно осведомил меня. Пароход был переполнен, а каюта плохая
- тесный четырехугольный закуток недалеко от машинного отделения, освещенный
только тусклым глазом иллюминатора. В душном, застоявшемся воздухе пахло
маслом и плесенью; ни на миг нельзя было уйти от электрического вентилятора,
который, как обезумевшая стальная летучая мышь, вертелся и визжал над самой
головой. Внизу машина кряхтела и стонала, точно грузчик, без конца
взбирающийся с кулем угля по одной и той же лестнице; наверху непрерывно
шаркали шаги гуляющих по палубе. Поэтому, сунув чемодан в этот затхлый гроб
меж серых шпангоутов, я поспешил на палубу и, поднимаясь по трапу, вдохнул,
как амбру, мягкий, сладостный воздух, доносимый к нам береговым ветром.
Но и наверху царили сутолока и теснота: тут было полно людей, которые с
нервозностью, порожденной вынужденным бездействием, без умолку болтая,
расхаживали по палубе. Щебетание и трескотня женщин, безостановочное
кружение по тесным закоулкам палубы, назойливая болтовня пассажиров,
скоплявшихся перед креслами, - все это почему-то причиняло мне боль. Я
только что увидел новый для меня мир, передо мной пронеслись пестрые,
мелькающие с бешеной быстротой картины. Теперь я хотел подумать, привести в
порядок свои впечатления, воссоздать воображением то, что воспринял глаз, но
здесь, на этой шумной, похожей на бульвар палубе, не было ни минуты покоя.

Спойлер (раскрытие сюжета) (кликните по нему, чтобы увидеть)

«Тут не должно быть ни стыда, ни игры в прятки... передо мной ведь тоже люди раздеваются донага и показывают мне свои язвы... Если хочешь, чтобы тебе помогли, то нечего вилять и утаивать... Итак, я не стану рассказывать вам про случаи с неким воображаемым врачом... я раздеваюсь перед вами догола и говорю: «я»...»

«О чем я говорил? Об амоке?.. Да, амок - вот как это бывает: какой-нибудь малаец, человек простой и добродушный, сидит и тянет свою настойку… сидит, отупевший, равнодушный, вялый… как я сидел у себя в комнате… и вдруг вскакивает, хватает нож, бросается на улицу… и бежит все вперед и вперед… сам не зная куда… Кто бы ни попался ему на дороге, человек или животное, он убивает его своим «крисом», и вид крови еще больше разжигает его… Пена выступает у него на губах, он воет, как дикий зверь… и бежит, бежит, бежит, не смотрит ни вправо, ни влево, бежит с истошными воплями, с окровавленным ножом в руке, по своему ужасному, неуклонному пути… Люди в деревнях знают, что нет силы, которая могла бы остановить гонимого амоком… они кричат, предупреждая других, при его приближении: «Амок! Амок"», и все обращается в бегство… а он мчится, не слыша, не видя, убивая встречных… пока его не пристрелят, как бешеную собаку, или он сам не рухнет на землю…"

На самом деле тема любви здесь не единственная и я даже не ручаюсь сказать, главная ли она. Здесь и вопросы долга и его границ, и цена ошибки, гордости, роль прошлого в настоящем. Это история начинается с небольшой заметки о странном происшествии, которое однако не описывается. Дальше автор рассказывает о своем путешествии на корабле встрече с подавленным и несчастным незнакомцем, почти «невольно» поведавшим автору свои историю.

Цвейг не идеализирует своего героя, не оправдывает его поступков.

Герой повествования - врач, в молодости уехавший работать в меланезийскую колонию, оказывается на том же корабле, что и автор и решает рассказать последнему свою историю. К слову, такая конструкция объединяет все три новеллы - когда герой истории сам рассказывает её, пытается анализировать спустя некоторое время.

Жизнь в колонии кажется доктору(его имя не называется, еще одна особенность этих новелл) болотом, ловушкой - к несчастью, его отправили в отдаленный от крупного города пост. Его служба подходит к концу, он вот-вот должен выйти на пенсию и вернуться из тропиков, когда в его дом приходит женщина. Выясняется, что она беременна и дама предлагает ему в обмен на денег избавится от ребенка, однако врач требует от неё близости определенного рода. В их столкновении, духовной борьбе женщина выходит победителем, и эта победа словно окончательно превращает доктора в её раба. Теперь он уже хочет спасти её, от унижения, позора общества - ведь её беременности не больше 2-х месяцев, а её муж уже более пяти в отъезде. Однако его преследование, больше напоминающее известную местному населению болезнь «амок», бешенство только пугает её, толкая на необдуманный шаг...

Тайна человеческих отношений рассматривается Цвейгом под разными углами. Здесь эмоциональная связь доктора с малознакомой ему женщиной чем-то напоминает мне отношения мучителя и его жертвы, чем-то Стокгольмский синдром, этакая садистская любовь. Доктор, с молодости униженного сильной, волевой женщиной(из-за которой ему и пришлось покинуть Европу) и в то же время, испытывающего тягу к такому типу, который беременная воплощает собой, словно пытается в её лице отомстить, быть может самоутвердиться. Именно потому он хочет заставить её попросить помощи, а не требовать, потому требует от неё физической близости, по своему пытаясь победить. А проиграв, он оказывается в вихре других чувств, более всего желая теперь заслужить прощение, услужить, помочь. Хотя герои и упоминает, что хочет помочь как доктор, это кажется мне больше словами, которыми он теперь прикрывается. Его действиями по прежнему управляет страсть к которой теперь примешивается рабская привязанность и любовь.