Шрифт:

100% +

Профессору С.P.K. Гленвиллу

Дорогой Стивен,

Вы первый подали мне эту идею – написать детективный роман из жизни Древнего Египта. Без вашей помощи и поддержки эта книга не была бы написана.

Хочу поблагодарить Вас за книги, которые Вы мне давали, и за терпение, с коим отвечали на мои вопросы, жертвуя своим временем и покоем. Но Вы ведь знаете, с каким интересом и удовольствием я работала над этой книгой…

Ваш признательный и преданный друг

Агата Кристи

Примечания автора

Описанные в этой книге события происходят за 2000 лет до нашей эры в Египте, а точнее, на западном берегу Нила, возле Фив, ныне Луксора . Место и время действия выбраны автором произвольно. С таким же успехом можно было назвать другие место и время, но так уж получилось, что сюжет романа и характеры действующих лиц оказались навеяны содержанием нескольких писем периода XI династии, найденных экспедицией 1920-1921 годов из нью-йоркского музея «Метрополитен» в скальной гробнице на противоположном от Луксора берегу реки и переведенных профессором Баттискоумбом Ганном для выпускаемого музеем бюллетеня.

Читателю, возможно, будет небезынтересно узнать, что получение должности жреца «ка» , а следует отметить, что культ «ка» являлся неотъемлемым признаком древнеегипетской цивилизации, было, по сути дела, весьма схоже с передачей по завещанию часовни для отправления заупокойной службы в Средние века. Жреца «ка» – хранителя гробницы – наделяли земельными владениями, за что он был обязан содержать гробницу того, кто там покоился, в полном порядке и в праздничные дни совершать жертвоприношения, дабы душа усопшего пребывала в мире.

В Древнем Египте слова «брат» и «сестра», обычно обозначавшие возлюбленных, часто служили синонимами словам «муж» и «жена» . Такое значение этих слов сохранено и в этой книге.

Сельскохозяйственный год Древнего Египта, состоявший из трех сезонов по четыре тридцатидневных месяца в каждом, определял жизнь и труд земледельца и с добавлением в конце пяти дней для согласования с солнечным годом считался официальным календарным годом из 365 дней. Новый год традиционно начинался с подъема воды в Ниле, что обычно случалось в третью неделю июля по нашему календарю. За многие столетия отсутствие високосного года произвело такой сдвиг во времени, что в ту пору, когда происходит действие нашего романа, официальный новый год начинался на шесть месяцев раньше, чем сельскохозяйственный, то есть в январе, а не в июле. Чтобы избавить читателя от необходимости постоянно держать это в уме, даты, указанные в начале каждой главы, соответствуют сельскохозяйственному календарю того времени, то есть разлив – конец июля – конец ноября, зима – конец ноября – конец марта и лето – конец марта – конец июля.

Глава 1
Второй месяц разлива, 20-й день

Ренисенб стояла и смотрела на Нил.

Откуда-то издалека доносились голоса старших братьев, Яхмоса и Себека. Они спорили, стоит ли укрепить кое в каких местах дамбу. Себек, как обычно, говорил резко и уверенно. Он всегда высказывал свое мнение с завидной определенностью. Голос его собеседника звучал приглушенно и нерешительно. Яхмос постоянно пребывал в сомнениях и тревоге по тому или иному поводу. Он был старшим из сыновей, и, когда отец отправлялся в Северные Земли , все управление поместьем так или иначе оказывалось в его руках. Плотного сложения, неторопливый в движениях, Яхмос в отличие от жизнерадостного и самоуверенного Себека был осторожен и склонен отыскивать трудности там, где их не существовало.

С раннего детства помнились Ренисенб точно такие же интонации в спорах ее старших братьев. И от этого почему-то пришло чувство успокоения… Она снова дома. Да, она вернулась домой.

Но стоило ей увидеть сверкающую под лучами солнца гладь реки, как душу опять захлестнули протест и боль. Хей, ее муж, умер… Хей, широкоплечий и улыбчивый. Он ушел к Осирису в Царство мертвых, а она, Ренисенб, его горячо любимая жена, так одинока здесь. Восемь лет они были вместе – она приехала к нему совсем юной и теперь, уже вдовой, вернулась с малышкой Тети в дом отца.

На мгновенье ей почудилось, что она никуда и не уезжала…

И эта мысль была приятна…

Она забудет восемь лет безоблачного счастья, безжалостно прерванного и разрушенного утратой и горем.

Да, она их забудет, выкинет из головы. Снова превратится в юную Ренисенб, дочь хранителя гробницы Имхотепа, легкомысленную и ветреную. Любовь мужа и брата жестоко обманула ее своей сладостью. Она увидела широкие бронзовые плечи, смеющийся рот Хея – теперь Хей, набальзамированный, обмотанный полотняными пеленами, охраняемый амулетами, совершает путешествие по Царству мертвых. Здесь, в этом мире, уже не было Хея, который плавал в лодке по Нилу, ловил рыбу и смеялся, глядя на солнце, а она с малышкой Тети на коленях, растянувшись рядом, смеялась ему в ответ…

«Забудь обо всем, – приказала себе Ренисенб. – С этим покончено. Ты у себя дома. И все здесь так, как было прежде. И ты тоже должна быть такой, какой была. Тогда все будет хорошо. Тети уже забыла. Она играет с детьми и смеется».

Круто повернувшись, Ренисенб направилась к дому. По дороге ей встретились груженные поклажей ослы, которых гнали к реке. Миновав закрома с зерном и амбары, она открыла ворота и очутилась во внутреннем дворе, обнесенном глиняными стенами. До чего же здесь было славно! Под сенью фиговых деревьев, в окружении цветущих олеандров и жасмина блестел искусственный водоем. Дети, а среди них и Тети, шумно играли в прятки, укрываясь в небольшой беседке, что стояла на берегу водоема. Их звонкие чистые голоса звенели в воздухе. Тети держала в руках деревянного льва, у которого, если дернуть за веревочку, открывалась и закрывалась пасть, – это была любимая игрушка собственного детства Ренисенб. И снова к ней пришла радостная мысль: «Я дома…» Ничто здесь не изменилось, все оставалось прежним. Здесь не знали страхов, не ведали перемен. Только теперь ребенком была Тети, а она стала одной из матерей, обитающих в стенах этого дома. Но сама жизнь, суть вещей ничуть не преобразились.

Мяч, которым играл кто-то из детей, подкатился к ее ногам. Она схватила его и, смеясь, кинула назад ребенку.

Ренисенб поднялась на галерею, своды которой поддерживали расписанные яркими красками столбы, вошла в дом и, миновав главный зал – его стены наверху были украшены изображением лотоса и мака , – очутилась в задней части дома, на женской половине.

Громкие голоса заставили ее застыть на месте, чтобы вновь насладиться почти забытыми звуками: Сатипи и Кайт ссорятся, как всегда! И, как всегда, голос Сатипи резкий, властный, не допускающий возражений. Высокого роста, энергичная, громкоголосая Сатипи, жена Яхмоса, – по-своему красивая, но деспотичная женщина. Она вечно командовала в доме, то и дело придиралась к слугам и добивалась от них невозможного злобной бранью и неукротимым нравом. Все боялись ее языка и спешили выполнить любое приказание. Сам Яхмос восхищался решительным и напористым характером своей супруги и позволял ей помыкать собою, что приводило Ренисенб в ярость.

В паузах между пронзительными возгласами Сатипи слышался тихий, но твердый голос Кайт. Кайт, жена красивого, веселого Себека, была широка в кости и непривлекательна лицом. Она обожала своих детей, и все ее помыслы и разговоры были только о детях. В своих ежедневных ссорах со свояченицей она стойко держала оборону одним и тем же незатейливым способом, невозмутимо и упрямо отвечая первой пришедшей ей в голову фразой. Она не проявляла ни горячности, ни пыла, но ее ничто не интересовало, кроме собственных забот. Себек был очень привязан к жене и, не смущаясь, рассказывал ей обо всех своих любовных приключениях в полной уверенности, что она, казалось бы, слушая его и даже с одобрением или неодобрением хмыкая в подходящих местах, на самом деле все пропускает мимо ушей, поскольку мысли ее постоянно заняты только тем, что связано с детьми.

– Безобразие, вот как это называется! – кричала Сатипи. – Будь у Яхмоса хоть столько храбрости, сколько у мыши, он бы такого не допустил. Кто здесь хозяин, когда нет Имхотепа? Яхмос! И я, как жена Яхмоса, имею право первой выбирать циновки и подушки. Этот толстый, как гиппопотам, черный раб обязан…

– Нет-нет, малышка, куклины волосы сосать нельзя, – донесся низкий голос Кайт. – Смотри, вот тебе сладости, они куда вкуснее…

– Что до тебя, Кайт, ты совершенно невоспитанна. Не слушаешь меня и не считаешь нужным отвечать. У тебя ужасные манеры.

– Синяя подушка всегда была у меня… Ой, посмотрите на крошку Анх: она пытается встать на ножки…

– Ты, Кайт, такая же глупая, как твои дети, если не сказать больше. Но просто так тебе от меня не отделаться. Знай, я не отступлю от своих прав.

Ренисенб вздрогнула, заслышав за спиной тихие шаги. Она обернулась и, увидев Хенет, тотчас испытала привычное чувство неприязни.

На худом лице Хенет, как всегда, играла подобострастная улыбка.

– Ничего не изменилось, правда, Ренисенб? – пропела она. – Не понимаю, почему мы все терпим от Сатипи. Кайт, конечно, может ей ответить. Но не всем дано такое право. Я, например, знаю свое место и благодарна твоему отцу за то, что он дал мне кров, кормит меня и одевает. Он добрый человек, твой отец. И я всегда стараюсь делать для него все, что в моих силах. Я вечно при деле, помогаю то тут, то там, не надеясь услышать и слова благодарности. Будь жива твоя ненаглядная мать, все было бы по-другому. Она-то уж умела ценить меня. Мы были как родные сестры. А какая она была красавица! Что ж, я выполнила свой долг и сдержала данное ей обещание. «Возьми на себя заботу о детях, Хенет», – умирая, завещала мне она. И я не нарушила своего слова. Была всем вам рабыней и никогда не ждала благодарности. Не просила, но и не получала! «Она всего лишь старая Хенет, – говорят люди. – Что с ней считаться?» Да и с какой стати? Никому нет до меня дела. А я все стараюсь и стараюсь, чтоб от меня была польза в доме.

И, ужом скользнув у Ренисенб под локтем, она исчезла во внутренних покоях со словами:

– А про те подушки, ты прости меня, Сатипи, но я краем уха слышала, как Себек сказал…

Ренисенб отвернулась. Она почувствовала, что ее давнишняя неприязнь к Хенет стала еще острее. Ничего удивительного, что все они дружно не любят Хенет из-за ее вечного нытья, постоянных сетований на судьбу и злорадства, с которым она раздувает любую ссору.

«Для нее это своего рода развлечение», – подумала Ренисенб. Но ведь и вправду жизнь Хенет была безрадостной, она действительно трудилась как вол, ни от кого никогда не слышала благодарности. Да к ней и невозможно было испытывать благодарность – она так настаивала на собственных заслугах, что появившийся было в сердце отклик тотчас исчезал.

Хенет, по мнению Ренисенб, принадлежала к тем людям, которым судьбою уготовано быть преданной другим, ничего не получая взамен. Внешне она была нехороша собой да к тому же глупа. Однако отлично обо всем осведомлена. При способности появляться почти бесшумно ничто не могло укрыться от ее зоркого взгляда и острого слуха. Иногда она держала то, что обнаружила, при себе, но чаще спешила нашептать это каждому на ухо, с наслаждением наблюдая со стороны за произведенным впечатлением.

Время от времени кто-нибудь из домочадцев начинал уговаривать Имхотепа прогнать Хенет, но Имхотеп даже слышать об этом не желал. Он, пожалуй, единственный относился к ней с симпатией, за что она платила ему поистине собачьей преданностью, от которой остальных членов семьи воротило с души.

Ренисенб постояла еще с секунду, прислушиваясь к ссоре своих невесток, подогретой вмешательством Хенет, а затем не спеша направилась к покоям, где обитала мать Имхотепа Иза, которой прислуживали две чернокожие девочки-рабыни. Сейчас она была занята тем, что разглядывала полотняные одежды, которые они ей показывали, и добродушно ворчала на маленьких прислужниц.

«Да, все было по-прежнему», – думала Ренисенб, прислушиваясь к воркотне старухи. Старая Иза чуть усохла, вот и все. Голос у нее тот же, и говорила она то же самое, почти слово в слово, что и тогда, когда восемь лет назад Ренисенб покидала этот дом…

Ренисенб тихо выскользнула из ее покоев. Ни старуха, ни две маленькие рабыни так ее и не заметили. Секунду-другую Ренисенб постояла возле открытой в кухню двери. Запах жареной утятины, реплики, смех и перебранка – все вместе. И гора ожидающих разделки овощей.

Ренисенб стояла неподвижно, полузакрыв глаза. Отсюда ей было слышно все, что происходило в доме. Скрежет и гомон, доносившиеся из кухни, скрипучий голос старой Изы, решительные интонации Сатипи и приглушенное, но настойчивое контральто Кайт. Хаос женских голосов – болтовня, смех, горестные сетования, брань, восклицания… И вдруг Ренисенб почувствовала, что задыхается в этом шумном женском обществе. Целый дом крикливых вздорных женщин, никогда не закрывающих рта, вечно ссорящихся, занятых вместо дела пустыми разговорами.

И Хей, Хей в лодке, собранный, сосредоточенный на одном – вовремя поразить копьем рыбу.

Никакой зряшной болтовни, никакой бесцельной суетливости.

Ренисенб выбежала из дому в жаркую безмятежную тишину. Увидела, как возвращается с полей Себек, а вдалеке к гробнице поднимается Яхмос.

Тогда и она пошла по тропинке к гробнице, вырубленной в известняковых скалах. Это была усыпальница великого и благородного Мериптаха, и ее отец состоял жрецом – хранителем этой гробницы, обязанным содержать ее в порядке, за что и дарованы были ему владения и земли.

Не спеша поднявшись по крутой тропинке, Ренисенб увидела, что старший брат беседует с Хори, управителем отцовских владений. Укрывшись в небольшом гроте рядом с гробницей, мужчины склонились над папирусом , разложенным на коленях у Хори. При виде Ренисенб оба подняли головы и заулыбались. Она присела рядом с ними в тени. Ренисенб любила Яхмоса. Кроткий и мягкосердечный, он был ласков и приветлив с ней. А Хори когда-то чинил маленькой Ренисенб игрушки. У него были такие искусные руки! Она запомнила его молчаливым и серьезным не по годам юношей. Теперь он стал старше, но почти не изменился. Улыбка его была такой же сдержанной, как прежде.

Мужчины тихо переговаривались между собой.

– «Имхотеп, жрец души умершего, верно несущий свою службу, желает вам уподобиться тому, кто возрождается к жизни бессчетное множество раз, и да пребудет на то благоволение бога Херишефа, повелителя Гераклеополя, и всех других богов. Да ниспошлет бог Птах вам радость, коей он вознаграждает вечно оживающего. Сын обращается к своей матери, жрец «ка» вопрошает свою родительницу Изу: пребываешь ли ты во здравии и благополучии? О домочадцы мои, я шлю вам свое приветствие. Сын мой Яхмос, пребываешь ли ты во здравии и благополучии? Приумножай богатства моих земель, не ведая устали в трудах своих. Знай, если ты будешь усерден, я вознесу богам молитвы за тебя…»

– Бедный Яхмос! – засмеялась Ренисенб. – Он и так старается изо всех сил.

Слушая это напыщенное послание, она ясно представила себе отца: тщеславного и суетливого, своими бесконечными наставлениями и поучениями он замучил всех в доме.

Хори продолжал:

– «Твой первейший долг проявлять заботу о моем сыне Ипи. До меня дошел слух, что он пребывает в неудовольствии. Позаботься также о том, чтобы Сатипи хорошо обращалась с Хенет. Помни об этом. Не забудь сообщить мне о сделках со льном и маслом. Береги зерно, береги все, что мне принадлежит, ибо спрошу я с тебя. Если земли зальет, горе тебе и Себеку».

– Отец ни капельки не изменился, – с удовольствием заметила Ренисенб. – Как всегда, уверен, что без него все будет не так, как следует. – Свиток папируса соскользнул с ее колен, и она тихо добавила: – Да, все осталось по-прежнему…

Хори молча подхватил папирус и принялся писать. Некоторое время Ренисенб лениво следила за ним. На душе было так покойно, что не хотелось даже разговаривать.

– Хорошо бы научиться писать, – вдруг мечтательно сказала она. – Почему учат не всех?

– В этом нет нужды.

– Может, и нет нужды, но было бы приятно.

– Ты так думаешь, Ренисенб? Но зачем, зачем это тебе ?

Секунду-другую она размышляла.

– По правде говоря, я не знаю, что тебе ответить, Хори.

– Сейчас даже в большом владении достаточно иметь несколько писцов, – сказал Хори, – но я верю, придет время, когда в Египте потребуется множество грамотных людей. Мы живем в преддверии великой эпохи.

– Вот это будет замечательно! – воскликнула Ренисенб.

– Вовсе не обязательно, – тихо отозвался Хори.

– Почему?

– Потому что, Ренисенб, записать десять мер ячменя, сто голов скота или десять полей пшеницы не требует большого труда. Но, возможно, кому-то покажется, будто самое важное уметь написать это, словно существует лишь то, что написано. И тогда те, кто умеет писать, будут презирать тех, кто пашет землю, растит скот и собирает урожай. Тем не менее на самом деле существуют не знаки на папирусе, а поля, зерно и скот. И если все записи и все свитки папируса уничтожить, а писцов разогнать, люди, которые трудятся и пашут, все равно останутся и Египет будет жить.

Сосредоточенно глядя на него, Ренисенб медленно произнесла:

– Да, я понимаю, что ты хочешь сказать. Только то, что человек видит, может потрогать или съесть, только оно настоящее… Можно написать: «У меня двести сорок мер ячменя», но если на самом деле у тебя их нет, это ничего не значит. Человек может написать ложь.

Хори улыбнулся, глядя на ее серьезное лицо.

– Ты помнишь, как чинил когда-то моего игрушечного льва? – вдруг спросила Ренисенб.

– Конечно, помню.

– А сейчас им играет Тети… Это тот же самый лев. – И, помолчав, доверчиво добавила: – Когда Хей ушел в царство Осириса, я была безутешна. Но теперь я вернулась домой и снова буду счастлива и забуду о своей печали – потому что здесь все осталось прежним. Ничто не изменилось.

– Ты уверена в этом?

Ренисенб насторожилась.

– Что ты хочешь сказать, Хори?

– Я хочу сказать, что все меняется. Восемь лет – немалый срок.

– Все здесь осталось прежним, – твердо повторила Ренисенб.

– Тогда, возможно, перемена еще грядет.

– Нет, нет! – воскликнула Ренисенб. – Я хочу, чтобы все было прежним.

– Но ты сама не та Ренисенб, которая уехала с Хеем.

– Нет, та! А если и не та, то скоро буду той.

– Назад возврата нет, Ренисенб. Это как при подсчетах, которыми я здесь занимаюсь: беру половину меры, добавляю к ней четверть, потом одну десятую, потом одну двадцать четвертую и в конце концов получаю совсем другое число.

– Я та же Ренисенб.

– Но к Ренисенб все эти годы что-то добавлялось, и потому она стала совсем другой!

– Нет, нет! Вот ты, например, ты остался прежним Хори.

– Думай как хочешь, но в действительности это не так.

– Да, да, и Яхмос, как всегда, чем-то озабочен и встревожен, а Сатипи по-прежнему помыкает им, и они с Кайт все так же ссорятся из-за циновок и бус, а потом, помирившись, как лучшие подруги, сидят вместе и смеются, и Хенет, как и раньше, бесшумно подкрадывается и подслушивает и жалуется на свою судьбу, и бабушка ворчит на рабынь из-за кусков полотна! Все, все как было! А когда отец вернется домой, он поднимет шум, будет кричать: «Зачем вы это сделали?», «Почему не сделали того?», и Яхмос будет оправдываться, а Себек только посмеется и скажет, что он тут ни при чем, и отец будет потакать Ипи, которому уже шестнадцать лет, так же, как потакал ему, когда тому было восемь, и все останется прежним! – выпалила она на одном дыхании и умолкла, обессиленная.

Хори вздохнул и тихо возразил:

– Ты не понимаешь, Ренисенб. Бывает зло, которое приходит в дом извне, оно нападает на виду у всех, но есть зло, которое зреет изнутри, и его никто не замечает. Оно растет медленно, день ото дня, пока не поразит все вокруг, и тогда гибели не избежать.

Ренисенб смотрела на него, широко раскрыв глаза. Хори говорил как-то странно, словно обращался не к ней, а к самому себе, размышляя вслух.

– Что ты хочешь сказать, Хори? – воскликнула она. – От твоих слов мне становится страшно.

– Я и сам боюсь.

– Но о чем ты говоришь? Какое зло имеешь в виду?

Он взглянул на нее и вдруг улыбнулся:

– Не обращай внимания, Ренисенб. Я говорил о болезнях, которые поражают плоды.

– Как хорошо! – с облегчением вздохнула Ренисенб. – А то уж я подумала… Я сама не знаю, что я подумала.

Из-за скудости достоверных сведений из истории Древнего Египта и невозможности их точного датирования история этой страны условно делится на пять периодов – царств: Раннее, Древнее, Среднее, Новое и Позднее. В пределах этих крупных временных отрезков события обозначаются обычно не по столетиям, а по династиям правивших тогда царей – фараонов, списки которых включают тридцать династий. Судя по указаниям, содержащимся в тексте (две тысячи лет до н. э., период XI династии), события, описываемые в романе, можно в целом отнести к эпохе Среднего царства. Начало этой эпохи было смутным временем в истории Древнего Египта: Северный и Южный Египет были разъединены, более того, и Север и Юг были раздроблены на мелкие княжества – номы, и номархи вели между собой борьбу за власть. Преодолеть междоусобицы и воссоединить всю страну удалось лишь в пору правления фараонов XII династии, когда в Египте на время воцарились стабильность и процветание.

. «Метрополитен» – один из крупнейших музеев мира, основанный в Нью-Йорке в 1870 году и обладающий замечательной коллекцией произведений искусства древних цивилизаций, в том числе египетской.

В древнеегипетской религии важное место занимали мифы о загробной жизни. Согласно верованиям египтян, человек состоит из нескольких сущностей, в частности тела, души и невидимого двойника «ка», который рождается и живет вместе с человеком. Чтобы обеспечить вечную жизнь после смерти, следовало сохранить все сущности человека. Тело сохранялось с помощью мумифицирования; пристанищем для «ка» должны были служить усыпальницы (от огромных пирамид у фараонов и знати до скромных гробниц у земледельцев и слуг), в которые помещалось все, что было нужно человеку при жизни. Судьба души человека решалась на суде богов: ее либо пожирало за грехи чудовище, либо она отправлялась в страну блаженства.

Папирус – травянистое растение, в изобилии произраставшее в дельте Нила, из стеблей которого в древности изготавливался писчий материал; рукопись на нем также называлась папирусом.

Гераклеополь – город на Ниле в Верхнем Египте; в конце Древнего царства был столицей Египта, которая потом переместилась в Фивы.

Древний Египет. Священная «земля Ра». Но и здесь - как, в сущности, и везде - случаются странные, загадочные преступления…

Агата Кристи

СМЕРТЬ ПРИХОДИТ В КОНЦЕ

Примечания автора

Описанные в этой книге события происходят за 2000 лет до нашей эры в Египте, а точнее, на западном берегу Нила возле Фив, ныне Луксора. Место и время действия выбраны автором произвольно. С таким же успехом можно было назвать другие место и время, но так уж получилось, что сюжет романа и характеры действующих лиц оказались навеяны содержанием нескольких писем периода XI династии, найденных экспедицией 1920-1921 годов из нью-йоркского музея «Метрополитен» в скальной гробнице на противоположном от Луксора берегу реки и переведенных профессором Баттискоумбом Ганном для выпускаемого музеем бюллетеня.

Читателю, возможно, будет небезынтересно узнать, что получение должности жреца «ка» , а следует отметить, что культ «ка» являлся неотъемлемым признаком древнеегипетской цивилизации, - было по сути дела весьма схоже с передачей по завещанию часовни для отправления заупокойной службы в средние века. Жреца «ка» - хранителя гробницы - наделяли земельными владениями, за что он был обязан содержать гробницу того, кто там покоился, в полном порядке и в праздничные дни совершать жертвоприношения, дабы душа усопшего пребывала в мире.

В Древнем Египте слова «брат» и «сестра», обычно обозначавшие возлюбленных, часто служили синонимами словам «муж» и «жена». Такое значение этих слов сохранено и в этой книге.

Сельскохозяйственный год Древнего Египта, состоявший из трех сезонов по четыре тридцатидневных месяца в каждом, определял жизнь и труд земледельца и с добавлением в конце пяти дней для согласования с солнечным годом считался официальным календарным годом из 365 дней. Новый год традиционно начинался с подъема воды в Ниле, что обычно случалось в третью неделю июля по нашему календарю. За многие столетия отсутствие високосного года произвело такой сдвиг во времени, что в ту пору, когда происходит действие нашего романа, официальный новый год начинался на шесть месяцев раньше, чем сельскохозяйственный, то есть в январе, а не в июле. Чтобы избавить читателя от необходимости постоянно держать это в уме, даты, указанные в начале каждой главы, соответствуют сельскохозяйственному календарю того времени, то есть Разлив - конец июля - конец ноября. Зима - конец ноября - конец марта и Лето - конец марта - конец июля.

Действующие лица

Ренисенб - дочь Имхотепа. Слишком юная и красивая, чтобы долго оставаться вдовой, она стоит перед роковым выбором: жизнь или смерть.

Яхмос - старший сын Имхотепа. Сварливая жена и властный отец лишили его храбрости отстаивать свои права.

Себек - второй сын Имхотепа, красавец и хвастун. Он тоже недоволен своим подневольным положением в доме отца.

Имхотеп - тщеславный и спесивый священнослужитель культа «ка», или, проще говоря, хранитель гробницы, он обеспечивает содержание всех членов своей многочисленной семьи и, взяв в дом наложницу, не подозревает, что навлекает на себя беду.

Сатипи - рослая, энергичная, громкоголосая жена Яхмоса, она третирует своего мужа и оскорбляет всех вокруг.

Кайт - жена Себека, ею владеет одна страсть: любовь к детям.

Хенет - домоправительница Имхотепа; постоянно жалуясь на собственную судьбу, исподтишка вносит разлад в семью и с наслаждением раздувает семейные ссоры.

Иза - мать Имхотепа, считающая своего сына глупцом; она не побоялась бросить вызов смерти, но и ей довелось узнать, что такое страх.

Хори - писец и управляющий у Имхотепа, он строит свои расчеты, как уберечь Ренисенб от опасности, исходя из логики и.., любви.

Ипи - младший сын Имхотепа; только отец готов сносить мальчишескую заносчивость своего любимца.

Нофрет - прекрасная юная наложница стареющего Имхотепа, она разожгла страсти, подспудно тлевшие в семье хранителя гробницы.

Камени - родственник Имхотепа. Широкий в плечах красавец, он поет любовные песни, которые находят отклик в сердце Ренисенб.

Глава 1

Второй месяц Разлива, 20-й день

1

Ренисенб стояла и смотрела на Нил.

Откуда-то издалека доносились голоса старших братьев, Яхмоса и Себека. Они спорили, стоит ли укрепить кое в каких местах дамбу. Себек, как обычно, говорил резко и уверенно. Он всегда высказывал свое мнение с завидной определенностью. Голос его собеседника звучал приглушенно и нерешительно. Яхмос постоянно пребывал в сомнениях и тревоге по тому или иному поводу. Он был старшим из сыновей, и, когда отец отправлялся в Северные Земли , все управление поместьем так или иначе оказывалось в его руках. Плотного сложения, неторопливый в движениях, Яхмос в отличие от жизнерадостного и самоуверенного Себека был осторожен и склонен отыскивать трудности там, где их не существовало.

С раннего детства помнились Ренисенб точно такие же интонации в спорах ее старших братьев. И от этого почему-то пришло чувство успокоения… Она снова дома. Да, она вернулась домой.

DEATH COMES AS THE END

Copyright © 1944 Agatha Christie Limited.

All rights reserved.

AGATHA CHRISTIE, and the Agatha Christie Signature are registered trademarks of Agatha Christie Limited in the UK and/or elsewhere. All rights reserved.

© Гольдберг Ю.Я., перевод на русский язык, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

* * *

Профессору С.Р. К. Гленвиллу

Дорогой Стивен!

Именно вы изначально предложили мне идею детективной истории, которая происходит в Древнем Египте, и без вашей активной помощи и поддержки эта книга никогда не была бы написана.

Я хочу сообщить об удовольствии, которое мне доставила вся та интересная литература, что вы мне одолжили, и еще раз поблагодарить вас за терпение, проявленное вами при ответах на мои вопросы, и за потраченные на меня время и силы. О наслаждении и интересе, с которыми я работала над этой книгой, вы уже знаете.

Ваш любящий и благодарный друг

Агата Кристи

Примечания автора

Действие этой книги происходит в Древнем Египте, на западном берегу Нила, в окрестностях города Фивы, за 2000 лет до нашей эры. Но время и место – не главное. Подошло бы любое другое время и любое другое место – просто так случилось, что образы главных героев и интригу мне подсказали два или три египетских письма эпохи XI династии, найденные около 20 лет назад египетской экспедицией нью-йоркского художественного музея «Метрополитен» в каменной гробнице напротив Луксора, переведенные профессором Баттискомбом Ганном и опубликованные в бюллетене музея.

Возможно, читателю будет интересно узнать, что пожертвование для молитв о душе «ка» – ежедневный ритуал в древнеегипетской цивилизации – было очень похожим на средневековую традицию пожертвования на часовню. Собственность передавалась жрецу Ка, который за это был обязан содержать в порядке гробницу жертвователя и в праздничные дни года приносить дары, чтобы душа усопшего покоилась в мире.

В египетских текстах слова «брат» и «сестра» регулярно использовались в значении «возлюбленный» и часто были синонимами слов «муж» и «жена». В этих значениях они иногда встречаются в книге.

Основу жизни крестьян составлял сельскохозяйственный календарь Древнего Египта: три сезона по четыре месяца, в каждом из которых было по тридцать дней, плюс дополнительные пять дней в конце года, так чтобы получался официальный календарный год из 365 дней. Этот год в Египте изначально начинался с подъема воды в Ниле, в третьей неделе июля по нашему календарю, однако отсутствие високосных лет привело к тому, что за много веков накопилось рассогласование, и в ту эпоху, когда происходит действие романа, официальный новый год начинался на шесть месяцев раньше, чем сельскохозяйственный, то есть в январе вместо июля. Чтобы избавить читателя от необходимости постоянно учитывать эти шесть месяцев, даты, используемые в названиях глав, привязаны к сельскохозяйственному календарю. Разлив соответствует периоду с конца июля по конец ноября, зима – с конца ноября до конца марта, а лето – с конца марта до конца июля.

А. К., 1944

Часть I
Разлив

Глава 1
Второй месяц разлива, 20-й день

Ренисенб стояла и смотрела на Нил.

Издалека до нее доносились возбужденные голоса братьев, Яхмоса и Себека, споривших о том, нужно ли укреплять дамбу в тех или иных местах. Голос Себека, как всегда, был громким и уверенным. У него вошло в привычку излагать свое мнение непререкаемым тоном. В голосе Яхмоса, низком и хрипловатом, проступали сомнение и тревога. Яхмос вечно находил себе причину для беспокойства. Он был старшим сыном, и во время отлучек отца в Северные Номы все заботы о хозяйстве ложились на него. Яхмос отличался медлительностью, благоразумием и склонностью искать трудности там, где их не существовало. Плотно сбитый, с неторопливыми движениями, он не обладал веселым нравом и уверенностью Себека.

С раннего детства Ренисенб помнила споры братьев, с их неизменными интонациями. И от этого ей вдруг стало спокойно… Она снова дома. Да, она вернулась домой…

Но когда Ренисенб взглянула на светлую, блестящую на солнце реку, негодование и боль снова всколыхнулись в ее душе. Хей, ее молодой муж… его больше нет. Улыбчивый, широкоплечий. Он теперь с Осирисом в царстве мертвых… а она, Ренисенб, его нежно любимая жена, осталась одна. Восемь лет они были вместе – Ренисенб ушла с ним, едва выйдя из детского возраста, а теперь вернулась в отчий дом вдовой, с Тети, ребенком Хея.

На мгновение ей почудилось, что она никуда не уезжала.

Эта мысль была ей приятна…

Она забудет эти восемь лет, заполненные бездумным счастьем, время, которое теперь разрушено утратой и горем.

Да, она должна забыть их, выбросить из головы. Должна снова стать Ренисенб, дочерью Имхотепа, жреца Ка – беззаботной и легкомысленной девочкой. Любовь мужа и брата обернулась жестокостью, обманула ее своей сладостью. Ренисенб помнила сильные бронзовые плечи, улыбающиеся губы… А теперь Хей забальзамирован, обернут бинтами и защищен амулетами в своем путешествии по Загробному миру. В этом мире больше нет Хея, который плавал по Нилу и ловил рыбу, смеялся, глядя на солнце, а она, растянувшись на дне лодки с маленькой Тети на коленях, смеялась ему в ответ.

«Я больше не буду думать об этом, – подумала Ренисенб. – Все кончено! Тут я дома. Все снова так, как прежде. И я теперь тоже буду прежней. Все будет как раньше. Тети уже забыла. Она играет с другими детьми и смеется».

Ренисенб резко повернулась и пошла к дому, мимо ослов с поклажей, которых вели к берегу реки. Она миновала амбары и хозяйственные постройки и через ворота вошла во внутренний двор. Здесь было очень приятно. В тени сикоморов пряталось искусственное озерцо, окруженное цветущим олеандром и жасмином. У воды играла Тети вместе с другими детьми – их голоса были звонкими и чистыми. Они все время бегали в маленькую беседку на берегу пруда. Ренисенб заметила, что Тети играет с деревянным львом, у которого открывалась и закрывалась пасть, если тянуть и отпускать шнурок, – в детстве она сама очень любила эту игрушку. И снова с благодарностью подумала: «Я дома…» Ничего не изменилось, все осталось прежним. Здесь жизнь была тихой, спокойной и безопасной, только ребенок теперь – Тети, а она сама присоединилась к многочисленным матерям, которых защищали стены этого дома, но основа, суть вещей осталась неизменной.

К ее ногам подкатился мяч, с которым играл кто-то из детей, и она со смехом бросила мяч назад.

Ренисенб поднялась на галерею с ярко раскрашенными колоннами, затем вошла в дом, миновала большую центральную комнату с цветным фризом из цветов лотоса и мака и оказалась в задней части дома, на женской половине.

Услышав громкие голоса, она снова остановилась, наслаждаясь знакомыми с детства звуками. Сатипи и Кайт… как всегда, ссорятся! Эти незабываемые интонации в голосе Сатипи, резком, властном и угрожающем… Сатипи, жена ее брата Яхмоса, была высокой, энергичной, громогласной женщиной, отличавшейся своеобразной, несколько мрачноватой красотой. Она беспрестанно раздавала указания, третировала слуг, везде находила недостатки, бранью и запугиванием добивалась от них почти невозможного. Все побаивались ее острого языка и послушно, бегом бросались исполнять ее распоряжения. Яхмос благоговел перед своей решительной, энергичной женой и позволял помыкать собой, что нередко злило Ренисенб.

В промежутках между пронзительными тирадами Сатипи можно было расслышать тихий, но твердый голос Кайт. Жена красивого и веселого Себека была широкой в кости женщиной с плоским лицом. Ее интересовали только дети, и она редко говорила о чем-то другом. Ежедневные споры с невесткой Кайт выдерживала с помощью простого приема – тихо, но упрямо повторяла свое первоначальное утверждение. Она не проявляла горячности или страсти, но оставалась непреклонной. Себек был очень привязан к жене и без стеснения рассказывал ей о своих интрижках, уверенный, что она будет слушать, одобрительно или неодобрительно хмыкая, в зависимости от обстоятельств, но не запомнит ничего лишнего, поскольку ее разум постоянно занят той или иной проблемой, связанной с детьми.

– Это возмутительно, вот что я тебе скажу! – кричала Сатипи. – Будь у Яхмоса храбрости хотя бы как у мыши, он бы этого не допустил! Кто здесь главный в отсутствие Имхотепа? Яхмос! И, как жена Яхмоса, я должна иметь право первой выбирать циновки и подушки. Этот похожий на бегемота черный раб должен…

– Нет, моя малышка, не нужно есть волосы куклы… Смотри, тут есть кое-что получше… сладости… вот так, хорошо…

– А что до тебя, Кайт, ты понятия не имеешь о вежливости и даже не слушаешь, что я говорю… не отвечаешь… у тебя ужасные манеры.

– Синяя подушка всегда была моей… Ой, посмотри на малышку Анх – она пытается ходить…

– Ты такая же глупая, как твои дети, Кайт, а может, и глупее! Но ты от меня так просто не отделаешься. Запомни, я не откажусь от своих прав!

Ренисенб вздрогнула, услышав за спиной тихие шаги. Испуганно оглянувшись, она увидела стоящую позади нее Хенет, и ее охватило хорошо знакомое чувство неприязни.

На худом лице женщины, как всегда, застыла угодливая улыбка.

– Ты, Ренисенб, наверное, думаешь, что ничего не изменилось? – сказала она. – И как только все мы терпим язык Сатипи! Конечно, Кайт может ей ответить. Но некоторым из нас повезло меньше! Надеюсь, я знаю свое место – и я благодарна твоему отцу за кров, пищу и одежду. Да, он хороший человек, твой отец. И я всегда старалась изо всех сил. Я никогда не сижу без дела – помогаю то тут, то там – и не жду благодарности или признательности. Будь жива твоя милая мать, все было бы иначе. Она ценила меня. Мы с нею были как сестры! Такая чудесная женщина… И я исполнила свой долг, сдержала данное ей обещание. «Позаботься о моих детях, Хенет», – сказала она перед смертью. И я была верна своему слову. Служила всем вам и никогда не просила благодарности. Не просила – и не получала! «Это всего лишь старая Хенет, – говорили обо мне. – Она не в счет». Никто обо мне не думает. С какой стати? Я просто стараюсь быть полезной, вот и все.

Она угрем проскользнула под рукой Ренисенб и вошла в комнату.

– Прошу прощения, Сатипи, но насчет тех подушек я слышала, как Себек сказал…

Ренисенб ушла. Давняя неприязнь к Хенет вспыхнула с новой силой. Странно – никто не любил Хенет! Всему виной ее нытье, постоянные жалобы на судьбу и злобное удовольствие, с которым она иногда разжигала пламя раздоров в семье.

«С другой стороны, – подумала Ренисенб, – почему бы и нет?» Наверное, так Хенет развлекалась. Жизнь у нее безрадостная – и она на самом деле работает как проклятая, а никто ни разу ее не поблагодарил. Но испытывать признательность к Хенет просто невозможно – она так настойчиво привлекает внимание к своим достоинствам, что слова благодарности застревают в горле.

Хенет, подумала Ренисенб, относится к тем людям, которым судьбой предназначено служить другим и не знать взаимности. Хенет некрасива и к тому же глупа. Но всегда в курсе происходящего. Бесшумная походка, острый слух, внимательный взгляд, от которого ничего не может укрыться, – все это служило залогом того, что в доме от нее не было тайн. Иногда Хенет держала свое знание при себе, а в других случаях ходила от одного к другому, нашептывала, а затем с удовольствием наблюдала за результатом своих сплетен.

Время от времени кто-то из домочадцев просил Имхотепа избавиться от Хенет, но хозяин даже слушать об этом не желал. Возможно, он был единственным человеком, который относился к ней по-доброму, и она отвечала на его покровительство безоглядной преданностью, вызывавшей отвращение у остальной семьи.

Ренисенб постояла в нерешительности, прислушиваясь к разгоравшейся ссоре невесток – вмешательство Хенет только подлило масла в огонь, – а затем медленно двинулась в сторону маленькой каморки, где сидела ее бабушка Иса в компании двух маленьких чернокожих рабынь. Она рассматривала какие-то льняные одежды, которые демонстрировали ей девочки, и в своей обычной манере благодушно ворчала.

Да, ничего не изменилось. Ренисенб, никем не замеченная, стояла и слушала. Старая Иса сморщилась еще больше – и это все. Но ее голос остался прежним… как и ее речи, почти слово в слово, насколько Ренисенб запомнила их, прежде чем восемь лет назад покинула дом…

Ренисенб снова выскользнула в коридор. Ни старуха, ни две маленькие чернокожие девочки ее не заметили. На мгновение она остановилась у открытой двери в кухню. Здесь все смешалось: запах жарящихся уток, разговоры, смех, брань. Гора ждущих своей очереди овощей.

Ренисенб стояла неподвижно, смежив веки. Со своего места она могла слышать все, что происходит в доме. Громкие, разнообразные звуки из кухни, высокий и пронзительный голос старой Исы, резкий тон Сатипи и очень тихое, но твердое глубокое контральто Кайт. Галдеж женских голосов – болтовня, смех, жалобы, брань, восклицания…

И вдруг Ренисенб почувствовала, что задыхается в окружении этих вездесущих и крикливых женщин, шумных, горластых! Целый дом женщин… ни минуты тишины и покоя… вечная болтовня, охи и ахи, разговоры – но только не дело!

И Хей, молчаливый и внимательный Хей в своей лодке, сосредоточенный на рыбе, которую он собирается загарпунить…

Никакой пустой болтовни, никакой бессмысленной суеты .

Ренисенб поспешно вышла из дома, и ее снова окутал горячий, неподвижный воздух. Она увидела Себека, возвращавшегося с полей, а еще дальше Яхмоса, который поднимался к гробнице. Потом повернулась и пошла по тропинке к известняковым скалам, в которых была вырезана гробница. Это была усыпальница знатного вельможи Мериптаха, и отец состоял при ней жрецом Ка, в обязанности которого входило ее содержание в должном порядке. Поместье и земли были частью наследства гробницы. Когда отец уезжал по делам, обязанности жреца Ка переходили к ее брату Яхмосу.

Когда Ренисенб добралась до гробницы, Яхмос беседовал с Хори, управляющим отца; мужчины сидели в маленьком гроте, вырезанном в скале рядом с камерой для жертвоприношений гробницы.

Хори развернул на коленях лист папируса, и они с Яхмосом склонились над ним.

Яхмос и Хори улыбнулись Ренисенб, которая вошла в грот и села в тени рядом с ними. Она очень любила своего брата Яхмоса. Он был добрым и отзывчивым, отличался мягким характером. Хори тоже всегда баловал маленькую Ренисенб, чинил ее игрушки. Когда она уезжала, это был серьезный и немногословный молодой человек с чуткими, умелыми руками. Он почти не изменился, подумала Ренисенб, разве что выглядит старше. Серьезная улыбка, которой одарил ее Хори, была точно такой же, как она помнила.

Яхмос и Хори говорили одновременно:

Имхотеп, хранитель гробницы и жрец Ка, говорит:

Да уподобишься ты тому, кто возрождается миллион раз. Да поможет тебе бог Херишеф, владыка Гераклеополя, и все остальные боги. Да подарит бог Птах радость твоему сердцу, да продлит твои годы. Сын обращается к своей матери, служитель Ка к своей матери Исе. Пребываешь ли ты в благополучии и здравии? Благополучны ли все мои домочадцы? Сын мой Яхмос, пребываешь ли ты в благополучии и здравии? Преумножай богатства моей земли. Не жалей сил своих для работы. Если ты проявишь усердие, я буду молиться за тебя…

Ренисенб рассмеялась:

– Бедный Яхмос! Я не сомневаюсь, что он и так старается изо всех сил.

Она живо представила себе наставления отца – его напыщенные и несколько суетливые манеры, беспрестанные проповеди и нравоучения.

Хори продолжил:

…Должным образом заботься о моем сыне Ипи. До меня дошли известия, что он недоволен. Также проследи, чтобы Сатипи хорошо обращалась с Хенет. Помни об этом. И не забывай писать о льне и о масле. Береги урожай зерна – береги все мое имущество, потому что я поручил его тебе. Если поля затопит, горе тебе и Себеку.

– Отец все такой же, – с улыбкой сказала Ренисенб. – Убежден, что в его отсутствие тут все делается неправильно.

Она позволила свитку папируса соскользнуть с колен и тихо прибавила:

– Ничего не изменилось…

Не ответив, Хори поднял папирус и принялся писать. Ренисенб какое-то время лениво наблюдала за ним. Ей было так уютно и покойно, что даже не хотелось разговаривать.

Потом она мечтательно произнесла:

– Жаль, что я не знаю грамоты. Почему не всех учат письму?

– В этом нет необходимости.

– Необходимости, наверное, нет, но было бы интересно.

– Ты и вправду так думаешь, Ренисенб? Но тебе это зачем?

Молодая женщина на секунду задумалась. Потом медленно проговорила:

– Понимаешь, Хори, когда ты задаешь мне такие вопросы, я не знаю, что ответить.

– Сейчас большому поместью требуется лишь несколько писцов, но мне кажется, настанет день, когда во всем Египте их будет целая армия.

– Это было бы хорошо, – сказала Ренисенб.

– Почему?

– Понимаешь, Ренисенб, записать десять мер ячменя, или сто голов скота, или десять полей пшеницы – это легко и не требует больших усилий. И написанное уподобится тому, что существует на самом деле, а сочинитель и писец станут презирать тех, кто распахивает поля, жнет ячмень и выращивает скот. Но поля и скот – настоящие, это не просто чернильные значки на папирусе. А если все записи и все папирусы будут уничтожены, а писцы разбегутся, люди будут все так же пахать и сеять, и Египет будет жить.

Ренисенб внимательно смотрела на него.

– Да, я понимаю, о чем ты, – медленно произнесла она. – Настоящее только то, что можно увидеть , до чего можно дотронуться или что можно съесть … Запись «у меня сто сорок мер ячменя» ничего не значит, если зерна у тебя нет . Писать можно и ложь.

Хори улыбнулся, вглядываясь в ее серьезное лицо.

– Ты починил мне льва, – вдруг сказала Ренисенб. – Давным-давно, помнишь?

– Да, Ренисенб, помню.

– Теперь с ним играет Тети. С тем же львом…

Помолчав немного, она откровенно призналась:

– Когда Хей ушел к Осирису, я очень горевала. Но теперь я вернулась домой, я снова счастлива и все забуду – потому что тут ничего не изменилось. Совсем ничего.

– Ты и вправду так думаешь?

Ренисенб пристально посмотрела на него:

– Что ты имеешь в виду, Хори?

– Я имею в виду, что перемен не может не быть. Восемь лет – это восемь лет.

– Здесь ничего не меняется, – убежденно повторила Ренисенб.

– В таком случае, возможно, должно измениться.

– Нет, нет, – решительно возразила Ренисенб. – Я хочу, чтобы все осталось таким же!

– Но ведь ты сама уже не та Ренисенб, которая уехала с Хеем.

– Та же самая! А если нет, то скоро стану.

Хори покачал головой:

– Невозможно вернуться в прошлое. Это как меры зерна, которые я считаю. Беру половину, прибавляю к нему четверть, потом десятую часть, потом двадцать четвертую – и в конце получается совсем другое количество.

– Но я та же Ренисенб.

– Все минувшее время к той Ренисенб что-то прибавлялось, и она стала совсем другой Ренисенб!

– Нет, нет! Ведь ты остался тем же Хори!

– Ты вольна так думать, но это не так.

– Да, да! И Яхмос нисколько не изменился, все так же колеблется и тревожится, и Сатипи все так же третирует его, а Сатипи с Кайт, как обычно, ссорятся из-за циновок и бус, а когда я вернусь, они будут смеяться вместе, будто лучшие подруги. Хенет по-прежнему крадется и подслушивает, хнычет о своей преданности, а моя бабушка все так же суетится со своей маленькой служанкой вокруг какого-то полотна! Все то же самое, и скоро отец вернется домой, и будет большая суматоха, и он скажет: «Почему вы не сделали этого?», «Вы должны были сделать то-то и то-то». И у Яхмоса будет встревоженный вид, а Себек будет смеяться и не обращать внимания, а отец станет баловать Ипи, которому уже шестнадцать, как баловал, когда ему было восемь… И ничегошеньки не изменится!

Она умолкла, переводя дыхание.

Хори вздохнул.

– Ты не понимаешь, Ренисенб, – мягко возразил он. – Есть зло, которое приходит извне и нападает открыто, так, что все это видят; но существует и другая разновидность зла, порча, которая разъедает изнутри – без всяких внешних признаков. Болезнь развивается медленно, день за днем, пока не сгниет последний плод.

Ренисенб широко раскрыла глаза.

– Что ты имеешь в виду, Хори? – вскрикнула она. – Ты меня пугаешь.

– Я сам боюсь.

– Но что именно ты имеешь в виду? О каком зле ты говоришь?

Хори внимательно посмотрел на нее и вдруг улыбнулся:

– Забудь о моих словах, Ренисенб. Я говорил о болезнях, которые поражают зерно.

– Хорошо, – с облегчением вздохнула Ренисенб. – А то я уж подумала… Сама не знаю, что я подумала.

В древнеегипетской религии важное место занимали мифы о загробной жизни. Согласно верованиям египтян, человек состоит из нескольких сущностей, в частности тела, души и невидимого двойника «ка», который рождается и живет вместе с человеком. Чтобы обеспечить вечную жизнь после смерти, следовало сохранить все сущности человека. Тело сохранялось с помощью мумифицирования; пристанищем для «ка» должны были служить усыпальницы (от огромных пирамид у фараонов и знати до скромных гробниц у земледельцев и слуг), в которые помещалось все, что было нужно человеку при жизни. Судьба души человека решалась на суде богов: ее либо пожирало за грехи чудовище, либо она отправлялась в страну блаженства.

Северные Номы – княжества, расположенные в дельте Нила (Нижний Египет), в отличие от Южных Номов, расположенных в верхнем течении Нила (Верхний Египет).

THEY CAME TO BAGHDAD

Copyright © 1951 Agatha Christie Limited. All rights reserved.

DEATH COMES AS THE END

Copyright © 1944 Agatha Christie Limited. All rights reserved.

AGATHA CHRISTIE and the Agatha Christie Signature are registered trademarks of Agatha Christie Limited in the UK and/or elsewhere. All rights reserved.

© Самуйлов С. Н., перевод на русский язык, 2015

© Гольдберг Ю. Я., перевод на русский язык, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Гость кивнул, после чего тщательно закрыл за собой дверь. Побитая, кое-как покрашенная дверь эта обладала одним качеством, предположить наличие которого в ней никто бы не догадался: закрывалась она так плотно, что не оставляла ни щелей, ни просвета внизу.

Дверь была звуконепроницаемая.

Как только она закрылась, характер поведения и манера держаться обоих персонажей едва заметно, но разительно переменились. Капитан Кросби как будто утратил агрессивность и самоуверенность. Мистер Дэйкин уже меньше сутулился и колебался. Будь в комнате кто-то третий, он с удивлением обнаружил бы, что распоряжается здесь именно Дэйкин.

– Есть новости, сэр? – осведомился Кросби.

– Есть, – вздохнул Дэйкин, помечая еще две буквы в сообщении, расшифровкой которого занимался. – Все пройдет в Багдаде.

Он чиркнул спичкой, поднес огонек к листку и подождал, пока тот сгорит. Потом осторожно подул на обуглившуюся бумагу. Пепел встрепенулся и рассыпался.

– Да. Остановились на Багдаде. Двадцатого числа этого месяца. Нам предписано «соблюдать полнейшую секретность».

– На базаре об этом третий день говорят, – сухо заметил Кросби.

Дэйкин устало улыбнулся.

– Совершенно секретно! Вот только на Востоке такого понятия, как «совершенно секретно», не существует, не так ли, Кросби?

– Вы правы, сэр. Только, по-моему, никаких секретов нет уже нигде. В прошлую войну действительно приедет? – «Дядюшкой Джо» капитан непочтительно называл руководителя одной великой европейской державы.

– Полагаю, в этот раз приедет, – задумчиво сказал Дэйкин. – Да, приедет. И если совещание пройдет гладко, без сучка без задоринки… что ж, тогда, возможно, все еще можно спасти. Если только удастся достичь взаимопонимания… – Он не договорил.

– То есть… простите, сэр… какое-то взаимопонимание еще возможно? – с сомнением спросил Кросби.

– В том смысле, который вы имеете в виду, вероятно, нет. Если бы речь шла об обычной встрече двух людей, представляющих совершенно различные идеологии, то все, наверное, закончилось бы как обычно – усилившейся подозрительностью и непониманием. Но есть третий элемент. Если та фантастическая история Кармайкла верна…

Дэйкин оборвал себя:

– Но она ведь не может быть верна. Слишком уж фантастична!

Человек за столом помолчал. Перед его глазами живо встало встревоженное лицо, в ушах снова звучал тихий, невыразительный голос, говоривший невероятное, немыслимое… Словно напоминая себе самому, Дэйкин повторил про себя слова, сказанные им тогда: «Либо мой лучший, мой самый надежный агент рехнулся, либо… так оно и есть».

– Кармайкл верил, – заговорил он усталым, отрешенным голосом. – Все, что ему удалось найти, подтвердило его предположение. Он собирался отправиться туда и узнать больше, добыть доказательства. Благоразумно ли было отпускать его, я не знаю. Если он не вернется, останется только то, что он сообщил мне, то есть некая история, рассказанная ему кем-то. Будет ли этого достаточно? Не думаю. Как вы и сказали, слишком уж фантастично. Но если он сам будет двадцатого здесь, в Багдаде, и расскажет все со слов очевидца, если предъявит доказательства…

– Доказательства? – воспрянул Кросби.