Кузьмин герой советского союза. Самый старый герой советского союза

В Москве, на станции метро «Партизанская», стоит памятник - пожилой бородатый мужчина в шубе и валенках вглядывается куда-то вдаль. Пробегающие мимо москвичи и гости столицы редко утруждают себя тем, чтобы прочесть надпись на постаменте. А прочитав, вряд ли что-то поймут - ну, герой, партизан. Но для памятника могли бы подобрать кого-нибудь и поэффектнее.

Но человек, которому установлен памятник, эффектов не любил. Он вообще мало говорил, предпочитая словам дела.

21 июля 1858 года в селе Куракино Псковской губернии в семье крепостного крестьянина родился мальчик, которого назвали Матвеем. В отличие от многих поколений своих предков, мальчик пробыл крепостным менее трёх лет - в феврале 1861 года император Александр II отменил крепостное право.
Но в жизни крестьян Псковской губернии мало что изменилось - личная свобода не избавила от необходимости тяжело трудиться день за днём, год за годом.

Выросший Матвей жил так же, как и его дед и отец, - когда пришла пора, женился, обзавёлся детьми. Первая жена Наталья умерла в молодости, и крестьянин привёл в дом новую хозяйку Ефросинью.

Всего было у Матвея восемь детей - двое от первого брака и шестеро от второго.

Менялись цари, гремели революционные страсти, а жизнь Матвея текла заведённым порядком.

Был он крепок и здоров - младшая дочь Лидия родилась в 1918 году, когда отцу стукнуло 60 лет.

Устоявшаяся советская власть стала собирать крестьян в колхозы, но Матвей отказался, оставшись крестьянином-единоличником. Даже когда в колхоз вступили все, кто жил рядом, Матвей меняться не захотел, оставшись последним единоличником во всём районе.

Ему было 74 года, когда власти выправили ему первые в жизни официальные документы, в которых значилось «Матвей Кузьмич Кузьмин». До той поры все звали его просто Кузьмичом, а когда возраст перевалил за седьмой десяток - дедом Кузьмичом.

Был дед Кузьмич человеком нелюдимым и малоприветливым, за что за глаза звали его «бирюком» и «контриком».

За упрямое нежелание идти в колхоз в 30-е мог Кузьмич и пострадать, однако беда прошла стороной. Видимо, суровые товарищи из НКВД решили, что лепить «врага народа» из 80-летнего крестьянина - это перебор.

К тому же дед Кузьмич обработке земли предпочитал рыбную ловлю и охоту, в которой был большой мастер.

Когда началась Великая Отечественная война, Матвею Кузьмину было почти 83 года. Когда враг стал стремительно приближаться к деревне, где он жил, многие соседи поспешили в эвакуацию. Крестьянин с семейством предпочёл остаться.

Уже в августе 1941 года деревня, где жил дед Кузьмич, была оккупирована гитлеровцами. Новые власти, узнав о чудом сохранившемся крестьянине-единоличнике, вызвали его и предложили стать деревенским старостой.

Матвей Кузьмин немцев за доверие поблагодарил, но отказался - дело-то серьёзное, а он и глуховат стал, и подслеповат. Речи старика гитлеровцы посчитали вполне лояльными и в знак особого доверия оставили ему его главный рабочий инструмент - охотничье ружьё.

В начале 1942 года, после окончания Торопецко-Холмской операции, неподалёку от родной деревни Кузьмина заняли оборонительные позиции части советской 3-й ударной армии.

В феврале в деревню Куракино прибыл батальон немецкой 1-й горнострелковой дивизии. Горные егеря из Баварии были переброшены в этот район для участия в планируемом контрударе, целью которого было отбросить советские войска.

Перед отрядом, базировавшимся в Куракино, была поставлена задача скрытно выйти в тыл к советским войскам, находящимся в деревне Першино, и внезапным ударом нанести им поражение.
Для осуществления этой операции нужен был проводник из местных, и немцы вновь вспомнили о Матвее Кузьмине.

13 февраля 1942 года его вызвал командир немецкого батальона, заявивший - старик должен вывести гитлеровский отряд к Першино. За эту работу Кузьмичу пообещали денег, муки, керосина, а также роскошное немецкое охотничье ружьё.

Старый охотник осмотрел ружьё, по достоинству оценив «гонорар», и ответил, что согласен стать проводником. Он попросил показать место, куда точно нужно вывести немцев, на карте. Когда комбат показал ему нужный район, Кузьмич заметил, что никаких сложностей не будет, поскольку он в этих местах много раз охотился.

Слух о том, что Матвей Кузьмин поведёт гитлеровцев в советский тыл, мигом облетел деревню. Пока он шёл домой, односельчане с ненавистью смотрели ему в спину. Кто-то даже рискнул что-то крикнуть ему вслед, но стоило деду обернуться, как смельчак ретировался - связываться с Кузьмичом и раньше было накладно, а теперь, когда он был в фаворе у фашистов, и подавно.

В ночь на 14 февраля немецкий отряд, который вёл Матвей Кузьмин, вышел из деревни Куракино. Они шли всю ночь тропами, известными только старому охотнику. Наконец, на рассвете Кузьмич вывел немцев к деревне.

Но прежде, чем они успели перевести дух и развернуться в боевые порядки, по ним вдруг со всех сторон был открыт шквальный огонь…

Ни немцы, ни жители Куракино не заметили, что сразу после разговора деда Кузьмича с немецким командиром из деревни в сторону леса выскользнул один из его сыновей, Василий…

Василий вышел в расположение 31-й отдельной курсантской стрелковой бригады, сообщив, что у него есть срочная и важная информация для командира. Его отвели к командовавшему бригадой полковнику Горбунову, которому он и рассказал то, что велел передать отец, - немцы хотят зайти в тыл к нашим войскам у деревни Першино, но он выведет их к деревне Малкино, где и должна ждать засада.

Чтобы выиграть время для её подготовки, Матвей Кузьмин всю ночь водил немцев окольными дорогами, на рассвете выведя их под огонь советских бойцов.

Командир горных егерей понял, что старик его перехитрил, и в ярости выпустил в деда несколько пуль. Старый охотник опустился на снег, окрасившийся его кровью…

Немецкий отряд был разбит наголову, операция гитлеровцев была сорвана, несколько десятков егерей были уничтожены, часть попала в плен. Среди убитых оказался и командир отряда, который застрелил проводника, повторившего подвиг Ивана Сусанина.

О подвиге 83-летнего крестьянина страна узнала почти сразу. Первым о нём рассказал военный корреспондент и писатель Борис Полевой, позже обессмертивший подвиг лётчика Алексея Маресьева.
Первоначально героя похоронили в родном селе Куракино, но в 1954 году было принято решение перезахоронить останки на братском кладбище города Великие Луки.

Удивителен другой факт: подвиг Матвея Кузьмина был официально признан фактически сразу, о нём писались очерки, рассказы и стихи, однако в течение более чем двадцати лет подвиг не был отмечен государственными наградами.

Возможно, сыграло роль то, что дед Кузьмич фактически был никем - не солдат, не партизан, а просто нелюдимый старик-охотник, проявивший великую силу духа и ясность ума.

Но справедливость восторжествовала. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 мая 1965 года за мужество и героизм, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, Кузьмину Матвею Кузьмичу посмертно присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина.

83-летний Матвей Кузьмин стал самым пожилым обладателем звания Героя Советского Союза за все время его существования.

Если будете на станции «Партизанская», остановитесь у памятника с надписью «Герой Советского Союза Матвей Кузьмич Кузьмин», поклонитесь ему. Ведь без таких людей, как он, не было бы сегодня и нашей Родины.

Но человек, которому установлен памятник, эффектов не любил. Он вообще мало говорил, предпочитая словам дела.

21 июля 1858 года в селе Куракино Псковской губернии в семье крепостного крестьянина родился мальчик, которого назвали Матвеем. В отличие от многих поколений своих предков, мальчик пробыл крепостным менее трёх лет - в феврале 1861 года император Александр II отменил крепостное право. Но в жизни крестьян Псковской губернии мало что изменилось - личная свобода не избавила от необходимости тяжело трудиться день за днём, год за годом.

Выросший Матвей жил так же, как и его дед и отец, - когда пришла пора, женился, обзавёлся детьми. Первая жена Наталья умерла в молодости, и крестьянин привёл в дом новую хозяйку Ефросинью.

Всего было у Матвея восемь детей - двое от первого брака и шестеро от второго. Менялись цари, гремели революционные страсти, а жизнь Матвея текла заведённым порядком. Был он крепок и здоров - младшая дочь Лидия родилась в 1918 году, когда отцу стукнуло 60 лет.

Устоявшаяся советская власть стала собирать крестьян в колхозы, но Матвей отказался, оставшись крестьянином-единоличником. Даже когда в колхоз вступили все, кто жил рядом, Матвей меняться не захотел, оставшись последним единоличником во всём районе.

Ему было 74 года, когда власти выправили ему первые в жизни официальные документы, в которых значилось «Матвей Кузьмич Кузьмин». До той поры все звали его просто Кузьмичом, а когда возраст перевалил за седьмой десяток - дедом Кузьмичом.

Был дед Кузьмич человеком нелюдимым и малоприветливым, за что за глаза звали его «бирюком» и «контриком». За упрямое нежелание идти в колхоз в 1930-е годы мог Кузьмич и пострадать, однако беда прошла стороной. Видимо, суровые товарищи из НКВД решили, что лепить «врага народа» из 80-летнего крестьянина - это перебор. К тому же дед Кузьмич обработке земли предпочитал рыбную ловлю и охоту, в которой был большой мастер.

Когда началась Великая Отечественная война, Матвею Кузьмину было почти 83 года. Когда враг стал стремительно приближаться к деревне, где он жил, многие соседи поспешили в эвакуацию. Крестьянин с семейством предпочёл остаться. Уже в августе 1941 года деревня, где жил дед Кузьмич, была оккупирована гитлеровцами. Новые власти, узнав о чудом сохранившемся крестьянине-единоличнике, вызвали его и предложили стать деревенским старостой.

Матвей Кузьмин немцев за доверие поблагодарил, но отказался - дело-то серьёзное, а он и глуховат стал, и подслеповат. Речи старика гитлеровцы посчитали вполне лояльными и в знак особого доверия оставили ему его главный рабочий инструмент - охотничье ружьё.

В начале 1942 года, после окончания Торопецко-Холмской операции, неподалёку от родной деревни Кузьмина заняли оборонительные позиции части советской 3-й ударной армии. В феврале в деревню Куракино прибыл батальон немецкой 1-й горнострелковой дивизии. Горные егеря из Баварии были переброшены в этот район для участия в планируемом контрударе, целью которого было отбросить советские войска. Перед отрядом, базировавшимся в Куракино, была поставлена задача скрытно выйти в тыл к советским войскам, находящимся в деревне Першино, и внезапным ударом нанести им поражение. Для осуществления этой операции нужен был проводник из местных, и немцы вновь вспомнили о Матвее Кузьмине.

13 февраля 1942 года его вызвал командир немецкого батальона, заявивший - старик должен вывести гитлеровский отряд к Першино. За эту работу Кузьмичу пообещали денег, муки, керосина, а также роскошное немецкое охотничье ружьё. Старый охотник осмотрел ружьё, по достоинству оценив «гонорар», и ответил, что согласен стать проводником. Он попросил показать место, куда точно нужно вывести немцев, на карте. Когда комбат показал ему нужный район, Кузьмич заметил, что никаких сложностей не будет, поскольку он в этих местах много раз охотился.

Слух о том, что Матвей Кузьмин поведёт гитлеровцев в советский тыл, мигом облетел деревню. Пока он шёл домой, односельчане с ненавистью смотрели ему в спину. Кто-то даже рискнул что-то крикнуть ему вслед, но стоило деду обернуться, как смельчак ретировался - связываться с Кузьмичом и раньше было накладно, а теперь, когда он был в фаворе у фашистов, и подавно.

В ночь на 14 февраля немецкий отряд, который вёл Матвей Кузьмин, вышел из деревни Куракино. Они шли всю ночь тропами, известными только старому охотнику. Наконец, на рассвете Кузьмич вывел немцев к деревне. Но прежде, чем они успели перевести дух и развернуться в боевые порядки, по ним вдруг со всех сторон был открыт шквальный огонь… Ни немцы, ни жители Куракино не заметили, что сразу после разговора деда Кузьмича с немецким командиром из деревни в сторону леса выскользнул один из его сыновей, Василий…

Василий вышел в расположение 31-й отдельной курсантской стрелковой бригады, сообщив, что у него есть срочная и важная информация для командира. Его отвели к командовавшему бригадой полковнику Горбунову, которому он и рассказал то, что велел передать отец, - немцы хотят зайти в тыл к нашим войскам у деревни Першино, но он выведет их к деревне Малкино, где и должна ждать засада. Чтобы выиграть время для её подготовки, Матвей Кузьмин всю ночь водил немцев окольными дорогами, на рассвете выведя их под огонь советских бойцов.

Командир горных егерей понял, что старик его перехитрил, и в ярости выпустил в деда несколько пуль. Старый охотник опустился на снег, окрасившийся его кровью…

Немецкий отряд был разбит наголову, операция гитлеровцев была сорвана, несколько десятков егерей были уничтожены, часть попала в плен. Среди убитых оказался и командир отряда, который застрелил проводника, повторившего подвиг Ивана Сусанина.

Место гибели Матвея Кузьмина.

О подвиге 83-летнего крестьянина страна узнала почти сразу. Первым о нём рассказал военный корреспондент и писатель Борис Полевой, позже обессмертивший подвиг лётчика Алексея Маресьева. Первоначально героя похоронили в родном селе Куракино, но в 1954 году было принято решение перезахоронить останки на братском кладбище города Великие Луки.

Удивителен другой факт: подвиг Матвея Кузьмина был официально признан фактически сразу, о нём писались очерки, рассказы и стихи, однако в течение более чем двадцати лет подвиг не был отмечен государственными наградами. Возможно, сыграло роль то, что дед Кузьмич фактически был никем - не солдат, не партизан, а просто нелюдимый старик-охотник, проявивший великую силу духа и ясность ума. Но справедливость восторжествовала. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 мая 1965 года за мужество и героизм, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, Кузьмину Матвею Кузьмичу посмертно присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина.

83-летний Матвей Кузьмин стал самым пожилым обладателем звания Героя Советского Союза за все время его существования.

Если будете на станции «Партизанская», остановитесь у памятника с надписью «Герой Советского Союза Матвей Кузьмич Кузьмин», поклонитесь ему. Ведь без таких людей, как он, не было бы сегодня и нашей Родины.

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ МАТВЕЯ КУЗЬМИНА

Матвей Кузьмин жил в маленькой ветхой избенке, одиноко стоявшей на опушке леса, редко показывался на люди, был угрюм, неразговорчив и любил с собакой, с допотопным ружьишком за плечами в одиночку бродить по лесам и болотам. А весной, когда на деревьях набухали почки и над посиневшими крупитчатыми снегами на лесных проталинах начинали токовать глухари, он заколачивал дверь избенки и с внучонком Васей, сиротой, жившим у него, уходил на далекое лесное озеро и пропадал на целые недели.

Колхозники не то чтобы не любили, а как-то не понимали и сторонились его: кто знает, что на уме у человека, который чурается людей, молчит и бродит по лесам неведомо где? Да и охотничья страсть издавна не каждым уважается в деревне. Впрочем, он исправно исполнял в колхозе обязанности сторожа, и хотя перевалило ему уже за восемьдесят, не было в районе человека, который рискнул бы днем или ночью покуситься на добро, охраняемое дедом Матвеем и его лохматым и свирепым Шариком.

Когда военная беда докатилась до озерного Великолукского края и в колхозе "Рассвет" стал на постой лыжный батальон расположившейся в округе немецкой горнострелковой дивизии, командир батальона, которому кто-то рассказал о мрачном, нелюдимом старике, решил, что лучшего человека в старосты ему не найти.

Матвея Кузьмина вызвали в комендатуру, разместившуюся в новом домике колхозного правления. Ему поднесли стакан немецкой водки и предложили тост. Старик поблагодарил, от угощения отказался, посетовав на нездоровье, и должность старосты не принял, сославшись на годы, глухоту и недуги.

Его оставили в покое и даже вернули ему в знак особого расположения старое ружьишко, которое он было сдал по приказу коменданта.

Вспомнили немцы о Кузьмине ранней весной, когда стянули в этот озерный край силы для наступления. Дивизия горных стрелков передвинулась к передовым. Батальону, квартировавшему в колхозе "Рассвет", предстояло без боя лесами и болотами просочиться в расположение советских войск и с тыла атаковать передовые заставы части генерала Горбунова. Понадобился проводник, который хорошо знал бы лесные тропы. А кому они могли быть лучше известны, чем деду Матвею?

Старика привели к командиру батальона, и предложил ему офицер ночью, скрытно провести их в тыл советских огневых позиций. За отказ посулил расстрел, а за выполнение задания - денег, муки, керосину, а главное, мечту охотника - двустволку знаменитой немецкой марки "Три кольца".

Матвей Кузьмин молча стоял перед офицером, комкая мохнатую и драную баранью шапку. Взглядом знатока посматривал он на ружье, отливавшее на солнце жемчужной матовостью воронения. Офицер нетерпеливо барабанил по столу костяшками пальцев. От этого хмурого, непонятного человека зависела его судьба, судьба батальона, а может быть и результат всей, с такой тщательностью подготовлявшейся операции. И вот теперь, следя за жадными взглядами, которые охотник бросал на ружье, офицер старался понять, что думает сейчас этот старый угрюмый лесной человек.

Хорошее ружьецо, - сказал, наконец, Кузьмин, погладив ствол заскорузлой ладонью, и, покосившись на офицера, спросил:

И деньжонок прибавляешь, ваше благородие?

О-о-о! - обрадовано воскликнул офицер. - Переведите ему: - Он деловой человек. Это хорошо. Скажите ему:

Немецкое командование уважает деловых людей. Немецкое командование не жалеет денег тому, кто ему верно служит.

Офицер торжествовал: найден надежный проводник. Но даже не это было для него самым важным. За пять месяцев, проведенных им в хмурых, холодных лесах, куда он попал со своим батальоном из солнечной и веселой даже в своей беде Франции, он начал как-то инстинктивно бояться этих, не понятных ему советских людей, этой хмурой, коварной природы, этих пустынных лесных просторов, где каждый сугроб, каждый куст, каждый пень мог неожиданно выстрелить, где даже в глубоком тылу, далеко от фронта, приходилось ложиться спать не раздеваясь и класть под подушку револьвер со взведенным курком.

Но деньги, деньги! Оказывается, даже здесь, у этих странных фанатиков, которые при виде наступающего врага сами сжигают свои дома, деньги имеют силу. Как испытующе смотрит на него этот старый человек, старающийся, должно быть, понять, не обманывают ли его, заплатят ли ему!

Скажите ему, что его услуга будет щедро вознаграждена, предложите ему тысячу рублей, - торопливо добавил офицер.

Старик выслушал перевод, долго смотрел на офицера тяжелым взглядом из-под изжелта-серых кустистых бровей и, подумав, ответил:

Мало. Дешево купить хотите.

Ну, полторы, ну, две тысячи.

Половину вперед, ваше благородие.

Посовещавшись с переводчиком, офицер тщательно отсчитал бумажки. Старик сгреб их со стола своей широкой, жилистой, узловатой рукой и небрежно сунул за подкладку шапки:

Ладно. Поведу вас тайными тропами, какие, окромя меня, только волки знают. Скажите точно, куда выйти надо.

Ему назвали пункт, хотели показать на карте.

Так знаю. Ходил туда лис гонять. Выведу к утру... Только с ружьишком-то не обмани, ваше благородие.

Видели колхозники, как шел он домой из офицерской квартиры, по обыкновению своему молчаливый, замкнутый, ни на кого не глядя, усмехаясь в бороду. На брань, шепотом посылаемую ему в спину, отвечал мрачной ухмылкой, а когда дюжий парень, бывший колхозный счетовод, догнал его и посулил красного петуха за якшание с немцами, он только буркнул, не оборачиваясь:

Поди матери скажи, чтоб нос тебе утерла.

Видели колхозники, издали следившие за избенкой Матвея, как через полчаса сбежал с крыльца внучонок Кузьмина Вася с холщевой сумкой за плечами, как скрылся он в кустах на лесной опушке, сопровождаемый Шариком, как вынес потом на улицу старик свои широкие, подбитые мехом охотничьи лыжи и как стал их натирать медвежьим салом, поглядывая на окна избы, где жил немецкий офицер, уже мерцавшие белесыми огнями в метельных сумерках.

А немцы, между тем, готовились к выступлению. Офицер сидел у стола и при мертвенном свете карбидной лампочки дописывал старое письмо своему брату Вильгельму, работавшему инженером на оптическом заводе где-то в Саксонии.

"Милый Вилли, - писал он, - вот уже месяц, как я начал это письмо и все не могу его кончить. Не потому, что у меня не хватает времени. Нет! Времени больше чем достаточно. Последние месяцы, чтобы убить время, мы, сидя в этих проклятых лесах, повторяли все одни и те же дурацкие учения, которые нам никогда не пригодятся, так как эти русские перевернули войну с ног на голову и воюют без всяких правил. Просто сегодня мы пыступаем, и я хочу кончить это письмо до того, как снова испытаю судьбу...

Поздравь меня: я сегодня, кажется, одержал большую и, признаюсь, неожиданную победу. Я нашел ключ к этой проклятой загадочной русской душе, которая доставляет нам столько хлопот. Ничего нового, дорогой брат, это старый, добрый ключ, который открывал нам сердца во всей Европе. Денежки, мой милый, обычные, умело преподнесенные денежки, которые, к сожалению, в этой стране мы мало предлагаем, полагая, что эти советские русские - народ особенный и что тут убедительнее звучат автоматы молодцов господина Г. Ты помнишь, я тебе писал в январе о местном патриархе-охотнике, с внешностью короля Лира, с каким-то собачьим именем, которое я никак не могу запомнить (черт бы побрал эти русские имена!). Сегодня я проэкспериментировал на нем, и представь себе, дорогой Вилли, эксперимент блестяще удался. Для виду поколебавшись, он согласился доставить нас сегодня... Ну вот, Курт уже докладывает мне, что батальон готов выступать. Прощай, любимый брат, обнимаю тебя, как прежде, а письмо, видимо, придется дописать в другой раз..."

Когда стемнело, горнострелковый батальон на лыжах, в полном вооружении, с пулеметами на саночках, вышел из деревни, и, свернув с большой дороги, стал втягиваться в лес.

Впереди размашистым, охотничьим шагом скользил на своих самодельных широких лыжах Матвей Кузьмин. Тьма сгущалась.

Сеяло сухим, шелестящим снежком, и скоро мгла так уплотнилась, что лыжники стали видеть только спину впереди идущего. Старик вел немцев прямо по целине.

Всю ночь отряд шел по сугробам, по нехоженому насту, тянулся по оврагам, по руслам замерзших лесных ручьев, проламывался сквозь кустарник. Офицер, следивший за маршем по компасу, много раз останавливал шедшего впереди Матвея и через переводчика спрашивал, почему дорога так петляет и скоро ли конец пути. Матвей неизменно отвечал:

Шоссеек в лесу нету... Обожди, ваше благородие, к утру будем, - и напоминал о ружье.

Постепенно теряя силы под тяжестью оружия и боеприпасов, тащились немецкие стрелки громадным, вековым лесом. В потемках они натыкались на деревья, цеплялись за кусты, наступали друг другу на лыжи, падали, поднимались, и им начинало казаться, что этот невидимый лес, тихо и грозно шумящий в ночном мраке, нарочно подбрасывает им под ноги эти-сугробы, цепляется за одежду когтями кустов, расставляет на пути деревья. Окрики ефрейторов уже не могли собрать измученной, растянувшейся колонны.

Когда забрезжил желтый морозный рассвет, авангард отряда вышел, наконец, на опушку и остановился на поляне перед глубоким, поросшим кустарником оврагом.

Ну, кажись, пришли. Матвей Кузьмин свое дело знает, - сказал старик.

Он снял с головы шапку и вытер ею "вспотевшую лысину. И пока измученные офицеры нервно курили, сидя прямо на снегу, с трудом держа сигареты в окостеневших, дрожащих пальцах, пока ефрейторы гортанными криками выгоняли на поляну последних отставших стрелков в грязных, изорванных в дороге маскхалатах, Матвей Кузьмин, стоя на пригорке, улыбаясь, смотрел на розовое солнышко, поднимавшееся над заискрившимися, засверкавшими снежными полями. Не скрывая, усмешки, косился он на немцев.

Утро было морозное, тихое, С хрустом оседал под лыжами наст. Звучно чирикали в кустах ольшаника солидные красногрудые снегири, деловито лущившие маленькие черные шишки. Где-то совсем рядом тявкнула собака.

Матвей Кузьмин свое дело знает, - повторил старик. Торжествующая улыбка выскользнула из-под зарослей бороды, разбежалась лучиками морщин, осветила его хмурое лицо. И вдруг тишина была распорота сухим треском пулеметных очередей.

Взвизгнули пули, взбивая под слюдой наста острые фонтанчики снега. Эхо упругими раскатами пошло по лесу. С шелестом посыпался иней с потревоженных ветвей.

Пулеметы били совсем рядом, почти в упор. Лыжники, не успев даже сообразить, в чем дело, оседали на наст со трахом и недоумением на лицах. А пулеметы строчили, строчили, пороли и пороли снежную равнину, огнем своим сжимая колонну с двух сторон.

Опомнившись, немцы бросились в лес, но уже и там, за кустами, сердито рокотали автоматы...

Солдаты, бросив лыжи, с криками ужаса метались по поляне, увязая в сухом снегу. Сверкающий наст покрывался грязными комьями маскировочных халатов. Опомнившись, офицер бросился к старику.

Матвей Кузьмин стоял на холмике с обнаженной головой. Его было видно издалека. Ветер трепал его бороду, развевал седые волосы, обрамлявшие лысину. Глаза его, сузившиеся, помолодевшие, насмешливо сверкали из-под дремучих бровей. Он торжествующе следил за тем, как стадо овец, даже не пытаясь обороняться, метались немцы.

У офицера волосы шевельнулись под материей трикотажного подшлемника. Мгновение он с каким-то мистическим ужасом смотрел на этого лесного человека, со спокойным торжеством стоявшего среди поляны, по которой гуляла смерть. Потом нервным рывком выхватил парабеллум и навел его в лоб старику.

Матвей Кузьмин усмехнулся ему в лицо издевательски и бесстрашно:

Хотел купить старого Матвея?.. По себе о людях судишь, фашист!

Старик вырвал из подкладки треуха сотенные бумажки и, бросив их в офицера, предварительно отвернулся от наведенного на него пистолета. Он заметил, что пулеметчики боятся его зацепить и не стреляют в сторону пригорка, на котором он стоял.

Немцы тоже заметили это и стирались бежать к лесу, прикрываясь пригорком. Некоторые из них, преодолевая последние сугробы, были уже близко к спасительной опушке.

Матвей Кузьмин взмахнул мохнатой шапкой и крикнул что было силы:

Сынки! Не жалей Матвея, секи их хлеще, чтоб ни одна гадюка не уползла! Матвей…

Не договорив, он охнул и стал медленно оседать на землю, сраженный пулей немецкого офицера. Но и тому не удалось уйти. Не сделав и двух шагов, он упал, подрубленный пулеметной очередью.

А в овраге уже возникло и, нарастая, катилось по полю "ура". Через отполированную ветрами кромку оврага перескакивали автоматчики. Стреляя на ходу, бежали они по поляне, преследуя немцев, посылая им вдогонку веера пуль, настигали, валили на снег, обезоруживали и бежали дальше, в покрытый снежной пеной лес, по следам, оставленным на насте. Вместе с автоматчиками бежал Вася Кузьмин, внучонок старого охотника, которого тот послал через фронт предупредить своих о готовящемся прорыве.

В ногах у наступающих бойцов, захлебываясь злобным лаем, катился, проваливаясь в глубоком снегу, лохматый Шарик. Вдруг он застыл, недоуменно подняв уши. И грохот боя, гулко раздававшийся в лесу прорезал тоскливый, протяжный вой.

Так прожил последний день своей долгой жизни Матвей Кузьмин, колхозник из сельхозартели "Рассвет", что под Великими Луками, славящейся сейчас своими льнами.

Его похоронили на высоком берегу Ловати, похоронили, как офицера, с воинскими почестями, дав три залпа над снежной могилой.

В тот же вечер начальник дивизионной разведки, разбирая документы убитых врагов, прочел недописанное письмо немецкого офицера, которое так и не получил инженер Вильгельм Штайн из Саксонии.

Б.Полевой. Последний день Матвея Кузьмина.

Но человек, которому установлен памятник, эффектов не любил. Он вообще мало говорил, предпочитая словам дела.

21 июля 1858 года в селе Куракино Псковской губернии в семье крепостного крестьянина родился мальчик, которого назвали Матвеем. В отличие от многих поколений своих предков, мальчик пробыл крепостным менее трёх лет - в феврале 1861 года император Александр II отменил крепостное право. Но в жизни крестьян Псковской губернии мало что изменилось - личная свобода не избавила от необходимости тяжело трудиться день за днём, год за годом.

Выросший Матвей жил так же, как и его дед и отец, - когда пришла пора, женился, обзавёлся детьми. Первая жена Наталья умерла в молодости, и крестьянин привёл в дом новую хозяйку Ефросинью.

Всего было у Матвея восемь детей - двое от первого брака и шестеро от второго. Менялись цари, гремели революционные страсти, а жизнь Матвея текла заведённым порядком. Был он крепок и здоров - младшая дочь Лидия родилась в 1918 году, когда отцу стукнуло 60 лет.

Устоявшаяся советская власть стала собирать крестьян в колхозы, но Матвей отказался, оставшись крестьянином-единоличником. Даже когда в колхоз вступили все, кто жил рядом, Матвей меняться не захотел, оставшись последним единоличником во всём районе.

Ему было 74 года, когда власти выправили ему первые в жизни официальные документы, в которых значилось «Матвей Кузьмич Кузьмин». До той поры все звали его просто Кузьмичом, а когда возраст перевалил за седьмой десяток - дедом Кузьмичом.

Был дед Кузьмич человеком нелюдимым и малоприветливым, за что за глаза звали его «бирюком» и «контриком». За упрямое нежелание идти в колхоз в 1930-е годы мог Кузьмич и пострадать, однако беда прошла стороной. Видимо, суровые товарищи из НКВД решили, что лепить «врага народа» из 80-летнего крестьянина - это перебор. К тому же дед Кузьмич обработке земли предпочитал рыбную ловлю и охоту, в которой был большой мастер.

Когда началась Великая Отечественная война, Матвею Кузьмину было почти 83 года. Когда враг стал стремительно приближаться к деревне, где он жил, многие соседи поспешили в эвакуацию. Крестьянин с семейством предпочёл остаться. Уже в августе 1941 года деревня, где жил дед Кузьмич, была оккупирована гитлеровцами. Новые власти, узнав о чудом сохранившемся крестьянине-единоличнике, вызвали его и предложили стать деревенским старостой.

Матвей Кузьмин немцев за доверие поблагодарил, но отказался - дело-то серьёзное, а он и глуховат стал, и подслеповат. Речи старика гитлеровцы посчитали вполне лояльными и в знак особого доверия оставили ему его главный рабочий инструмент - охотничье ружьё.

В начале 1942 года, после окончания Торопецко-Холмской операции, неподалёку от родной деревни Кузьмина заняли оборонительные позиции части советской 3-й ударной армии. В феврале в деревню Куракино прибыл батальон немецкой 1-й горнострелковой дивизии. Горные егеря из Баварии были переброшены в этот район для участия в планируемом контрударе, целью которого было отбросить советские войска. Перед отрядом, базировавшимся в Куракино, была поставлена задача скрытно выйти в тыл к советским войскам, находящимся в деревне Першино, и внезапным ударом нанести им поражение. Для осуществления этой операции нужен был проводник из местных, и немцы вновь вспомнили о Матвее Кузьмине.

13 февраля 1942 года его вызвал командир немецкого батальона, заявивший - старик должен вывести гитлеровский отряд к Першино. За эту работу Кузьмичу пообещали денег, муки, керосина, а также роскошное немецкое охотничье ружьё. Старый охотник осмотрел ружьё, по достоинству оценив «гонорар», и ответил, что согласен стать проводником. Он попросил показать место, куда точно нужно вывести немцев, на карте. Когда комбат показал ему нужный район, Кузьмич заметил, что никаких сложностей не будет, поскольку он в этих местах много раз охотился.

Слух о том, что Матвей Кузьмин поведёт гитлеровцев в советский тыл, мигом облетел деревню. Пока он шёл домой, односельчане с ненавистью смотрели ему в спину. Кто-то даже рискнул что-то крикнуть ему вслед, но стоило деду обернуться, как смельчак ретировался - связываться с Кузьмичом и раньше было накладно, а теперь, когда он был в фаворе у фашистов, и подавно.

В ночь на 14 февраля немецкий отряд, который вёл Матвей Кузьмин, вышел из деревни Куракино. Они шли всю ночь тропами, известными только старому охотнику. Наконец, на рассвете Кузьмич вывел немцев к деревне. Но прежде, чем они успели перевести дух и развернуться в боевые порядки, по ним вдруг со всех сторон был открыт шквальный огонь… Ни немцы, ни жители Куракино не заметили, что сразу после разговора деда Кузьмича с немецким командиром из деревни в сторону леса выскользнул один из его сыновей, Василий…

Василий вышел в расположение 31-й отдельной курсантской стрелковой бригады, сообщив, что у него есть срочная и важная информация для командира. Его отвели к командовавшему бригадой полковнику Горбунову, которому он и рассказал то, что велел передать отец, - немцы хотят зайти в тыл к нашим войскам у деревни Першино, но он выведет их к деревне Малкино, где и должна ждать засада. Чтобы выиграть время для её подготовки, Матвей Кузьмин всю ночь водил немцев окольными дорогами, на рассвете выведя их под огонь советских бойцов.

Командир горных егерей понял, что старик его перехитрил, и в ярости выпустил в деда несколько пуль. Старый охотник опустился на снег, окрасившийся его кровью…

Немецкий отряд был разбит наголову, операция гитлеровцев была сорвана, несколько десятков егерей были уничтожены, часть попала в плен. Среди убитых оказался и командир отряда, который застрелил проводника, повторившего подвиг Ивана Сусанина.

Место гибели Матвея Кузьмина.

О подвиге 83-летнего крестьянина страна узнала почти сразу. Первым о нём рассказал военный корреспондент и писатель Борис Полевой, позже обессмертивший подвиг лётчика Алексея Маресьева. Первоначально героя похоронили в родном селе Куракино, но в 1954 году было принято решение перезахоронить останки на братском кладбище города Великие Луки.

Удивителен другой факт: подвиг Матвея Кузьмина был официально признан фактически сразу, о нём писались очерки, рассказы и стихи, однако в течение более чем двадцати лет подвиг не был отмечен государственными наградами. Возможно, сыграло роль то, что дед Кузьмич фактически был никем - не солдат, не партизан, а просто нелюдимый старик-охотник, проявивший великую силу духа и ясность ума. Но справедливость восторжествовала. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 мая 1965 года за мужество и героизм, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, Кузьмину Матвею Кузьмичу посмертно присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина.

83-летний Матвей Кузьмин стал самым пожилым обладателем звания Героя Советского Союза за все время его существования.

Если будете на станции «Партизанская», остановитесь у памятника с надписью «Герой Советского Союза Матвей Кузьмич Кузьмин», поклонитесь ему. Ведь без таких людей, как он, не было бы сегодня и нашей Родины.

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ МАТВЕЯ КУЗЬМИНА

Матвей Кузьмин жил в маленькой ветхой избенке, одиноко стоявшей на опушке леса, редко показывался на люди, был угрюм, неразговорчив и любил с собакой, с допотопным ружьишком за плечами в одиночку бродить по лесам и болотам. А весной, когда на деревьях набухали почки и над посиневшими крупитчатыми снегами на лесных проталинах начинали токовать глухари, он заколачивал дверь избенки и с внучонком Васей, сиротой, жившим у него, уходил на далекое лесное озеро и пропадал на целые недели.

Колхозники не то чтобы не любили, а как-то не понимали и сторонились его: кто знает, что на уме у человека, который чурается людей, молчит и бродит по лесам неведомо где? Да и охотничья страсть издавна не каждым уважается в деревне. Впрочем, он исправно исполнял в колхозе обязанности сторожа, и хотя перевалило ему уже за восемьдесят, не было в районе человека, который рискнул бы днем или ночью покуситься на добро, охраняемое дедом Матвеем и его лохматым и свирепым Шариком.

Когда военная беда докатилась до озерного Великолукского края и в колхозе "Рассвет" стал на постой лыжный батальон расположившейся в округе немецкой горнострелковой дивизии, командир батальона, которому кто-то рассказал о мрачном, нелюдимом старике, решил, что лучшего человека в старосты ему не найти.

Матвея Кузьмина вызвали в комендатуру, разместившуюся в новом домике колхозного правления. Ему поднесли стакан немецкой водки и предложили тост. Старик поблагодарил, от угощения отказался, посетовав на нездоровье, и должность старосты не принял, сославшись на годы, глухоту и недуги.

Его оставили в покое и даже вернули ему в знак особого расположения старое ружьишко, которое он было сдал по приказу коменданта.

Вспомнили немцы о Кузьмине ранней весной, когда стянули в этот озерный край силы для наступления. Дивизия горных стрелков передвинулась к передовым. Батальону, квартировавшему в колхозе "Рассвет", предстояло без боя лесами и болотами просочиться в расположение советских войск и с тыла атаковать передовые заставы части генерала Горбунова. Понадобился проводник, который хорошо знал бы лесные тропы. А кому они могли быть лучше известны, чем деду Матвею?

Старика привели к командиру батальона, и предложил ему офицер ночью, скрытно провести их в тыл советских огневых позиций. За отказ посулил расстрел, а за выполнение задания - денег, муки, керосину, а главное, мечту охотника - двустволку знаменитой немецкой марки "Три кольца".

Матвей Кузьмин молча стоял перед офицером, комкая мохнатую и драную баранью шапку. Взглядом знатока посматривал он на ружье, отливавшее на солнце жемчужной матовостью воронения. Офицер нетерпеливо барабанил по столу костяшками пальцев. От этого хмурого, непонятного человека зависела его судьба, судьба батальона, а может быть и результат всей, с такой тщательностью подготовлявшейся операции. И вот теперь, следя за жадными взглядами, которые охотник бросал на ружье, офицер старался понять, что думает сейчас этот старый угрюмый лесной человек.

Хорошее ружьецо, - сказал, наконец, Кузьмин, погладив ствол заскорузлой ладонью, и, покосившись на офицера, спросил:

И деньжонок прибавляешь, ваше благородие?

О-о-о! - обрадовано воскликнул офицер. - Переведите ему: - Он деловой человек. Это хорошо. Скажите ему:

Немецкое командование уважает деловых людей. Немецкое командование не жалеет денег тому, кто ему верно служит.

Офицер торжествовал: найден надежный проводник. Но даже не это было для него самым важным. За пять месяцев, проведенных им в хмурых, холодных лесах, куда он попал со своим батальоном из солнечной и веселой даже в своей беде Франции, он начал как-то инстинктивно бояться этих, не понятных ему советских людей, этой хмурой, коварной природы, этих пустынных лесных просторов, где каждый сугроб, каждый куст, каждый пень мог неожиданно выстрелить, где даже в глубоком тылу, далеко от фронта, приходилось ложиться спать не раздеваясь и класть под подушку револьвер со взведенным курком.

Но деньги, деньги! Оказывается, даже здесь, у этих странных фанатиков, которые при виде наступающего врага сами сжигают свои дома, деньги имеют силу. Как испытующе смотрит на него этот старый человек, старающийся, должно быть, понять, не обманывают ли его, заплатят ли ему!

Скажите ему, что его услуга будет щедро вознаграждена, предложите ему тысячу рублей, - торопливо добавил офицер.

Старик выслушал перевод, долго смотрел на офицера тяжелым взглядом из-под изжелта-серых кустистых бровей и, подумав, ответил:

Мало. Дешево купить хотите.

Ну, полторы, ну, две тысячи.

Половину вперед, ваше благородие.

Посовещавшись с переводчиком, офицер тщательно отсчитал бумажки. Старик сгреб их со стола своей широкой, жилистой, узловатой рукой и небрежно сунул за подкладку шапки:

Ладно. Поведу вас тайными тропами, какие, окромя меня, только волки знают. Скажите точно, куда выйти надо.

Ему назвали пункт, хотели показать на карте.

Так знаю. Ходил туда лис гонять. Выведу к утру... Только с ружьишком-то не обмани, ваше благородие.

Видели колхозники, как шел он домой из офицерской квартиры, по обыкновению своему молчаливый, замкнутый, ни на кого не глядя, усмехаясь в бороду. На брань, шепотом посылаемую ему в спину, отвечал мрачной ухмылкой, а когда дюжий парень, бывший колхозный счетовод, догнал его и посулил красного петуха за якшание с немцами, он только буркнул, не оборачиваясь:

Поди матери скажи, чтоб нос тебе утерла.

Видели колхозники, издали следившие за избенкой Матвея, как через полчаса сбежал с крыльца внучонок Кузьмина Вася с холщевой сумкой за плечами, как скрылся он в кустах на лесной опушке, сопровождаемый Шариком, как вынес потом на улицу старик свои широкие, подбитые мехом охотничьи лыжи и как стал их натирать медвежьим салом, поглядывая на окна избы, где жил немецкий офицер, уже мерцавшие белесыми огнями в метельных сумерках.

А немцы, между тем, готовились к выступлению. Офицер сидел у стола и при мертвенном свете карбидной лампочки дописывал старое письмо своему брату Вильгельму, работавшему инженером на оптическом заводе где-то в Саксонии.

"Милый Вилли, - писал он, - вот уже месяц, как я начал это письмо и все не могу его кончить. Не потому, что у меня не хватает времени. Нет! Времени больше чем достаточно. Последние месяцы, чтобы убить время, мы, сидя в этих проклятых лесах, повторяли все одни и те же дурацкие учения, которые нам никогда не пригодятся, так как эти русские перевернули войну с ног на голову и воюют без всяких правил. Просто сегодня мы пыступаем, и я хочу кончить это письмо до того, как снова испытаю судьбу...

Поздравь меня: я сегодня, кажется, одержал большую и, признаюсь, неожиданную победу. Я нашел ключ к этой проклятой загадочной русской душе, которая доставляет нам столько хлопот. Ничего нового, дорогой брат, это старый, добрый ключ, который открывал нам сердца во всей Европе. Денежки, мой милый, обычные, умело преподнесенные денежки, которые, к сожалению, в этой стране мы мало предлагаем, полагая, что эти советские русские - народ особенный и что тут убедительнее звучат автоматы молодцов господина Г. Ты помнишь, я тебе писал в январе о местном патриархе-охотнике, с внешностью короля Лира, с каким-то собачьим именем, которое я никак не могу запомнить (черт бы побрал эти русские имена!). Сегодня я проэкспериментировал на нем, и представь себе, дорогой Вилли, эксперимент блестяще удался. Для виду поколебавшись, он согласился доставить нас сегодня... Ну вот, Курт уже докладывает мне, что батальон готов выступать. Прощай, любимый брат, обнимаю тебя, как прежде, а письмо, видимо, придется дописать в другой раз..."

Когда стемнело, горнострелковый батальон на лыжах, в полном вооружении, с пулеметами на саночках, вышел из деревни, и, свернув с большой дороги, стал втягиваться в лес.

Впереди размашистым, охотничьим шагом скользил на своих самодельных широких лыжах Матвей Кузьмин. Тьма сгущалась.

Сеяло сухим, шелестящим снежком, и скоро мгла так уплотнилась, что лыжники стали видеть только спину впереди идущего. Старик вел немцев прямо по целине.

Всю ночь отряд шел по сугробам, по нехоженому насту, тянулся по оврагам, по руслам замерзших лесных ручьев, проламывался сквозь кустарник. Офицер, следивший за маршем по компасу, много раз останавливал шедшего впереди Матвея и через переводчика спрашивал, почему дорога так петляет и скоро ли конец пути. Матвей неизменно отвечал:

Шоссеек в лесу нету... Обожди, ваше благородие, к утру будем, - и напоминал о ружье.

Постепенно теряя силы под тяжестью оружия и боеприпасов, тащились немецкие стрелки громадным, вековым лесом. В потемках они натыкались на деревья, цеплялись за кусты, наступали друг другу на лыжи, падали, поднимались, и им начинало казаться, что этот невидимый лес, тихо и грозно шумящий в ночном мраке, нарочно подбрасывает им под ноги эти-сугробы, цепляется за одежду когтями кустов, расставляет на пути деревья. Окрики ефрейторов уже не могли собрать измученной, растянувшейся колонны.

Когда забрезжил желтый морозный рассвет, авангард отряда вышел, наконец, на опушку и остановился на поляне перед глубоким, поросшим кустарником оврагом.

Ну, кажись, пришли. Матвей Кузьмин свое дело знает, - сказал старик.

Он снял с головы шапку и вытер ею "вспотевшую лысину. И пока измученные офицеры нервно курили, сидя прямо на снегу, с трудом держа сигареты в окостеневших, дрожащих пальцах, пока ефрейторы гортанными криками выгоняли на поляну последних отставших стрелков в грязных, изорванных в дороге маскхалатах, Матвей Кузьмин, стоя на пригорке, улыбаясь, смотрел на розовое солнышко, поднимавшееся над заискрившимися, засверкавшими снежными полями. Не скрывая, усмешки, косился он на немцев.

Утро было морозное, тихое, С хрустом оседал под лыжами наст. Звучно чирикали в кустах ольшаника солидные красногрудые снегири, деловито лущившие маленькие черные шишки. Где-то совсем рядом тявкнула собака.

Матвей Кузьмин свое дело знает, - повторил старик. Торжествующая улыбка выскользнула из-под зарослей бороды, разбежалась лучиками морщин, осветила его хмурое лицо. И вдруг тишина была распорота сухим треском пулеметных очередей.

Взвизгнули пули, взбивая под слюдой наста острые фонтанчики снега. Эхо упругими раскатами пошло по лесу. С шелестом посыпался иней с потревоженных ветвей.

Пулеметы били совсем рядом, почти в упор. Лыжники, не успев даже сообразить, в чем дело, оседали на наст со трахом и недоумением на лицах. А пулеметы строчили, строчили, пороли и пороли снежную равнину, огнем своим сжимая колонну с двух сторон.

Опомнившись, немцы бросились в лес, но уже и там, за кустами, сердито рокотали автоматы...

Солдаты, бросив лыжи, с криками ужаса метались по поляне, увязая в сухом снегу. Сверкающий наст покрывался грязными комьями маскировочных халатов. Опомнившись, офицер бросился к старику.

Матвей Кузьмин стоял на холмике с обнаженной головой. Его было видно издалека. Ветер трепал его бороду, развевал седые волосы, обрамлявшие лысину. Глаза его, сузившиеся, помолодевшие, насмешливо сверкали из-под дремучих бровей. Он торжествующе следил за тем, как стадо овец, даже не пытаясь обороняться, метались немцы.

У офицера волосы шевельнулись под материей трикотажного подшлемника. Мгновение он с каким-то мистическим ужасом смотрел на этого лесного человека, со спокойным торжеством стоявшего среди поляны, по которой гуляла смерть. Потом нервным рывком выхватил парабеллум и навел его в лоб старику.

Матвей Кузьмин усмехнулся ему в лицо издевательски и бесстрашно:

Хотел купить старого Матвея?.. По себе о людях судишь, фашист!

Старик вырвал из подкладки треуха сотенные бумажки и, бросив их в офицера, предварительно отвернулся от наведенного на него пистолета. Он заметил, что пулеметчики боятся его зацепить и не стреляют в сторону пригорка, на котором он стоял.

Немцы тоже заметили это и стирались бежать к лесу, прикрываясь пригорком. Некоторые из них, преодолевая последние сугробы, были уже близко к спасительной опушке.

Матвей Кузьмин взмахнул мохнатой шапкой и крикнул что было силы:

Сынки! Не жалей Матвея, секи их хлеще, чтоб ни одна гадюка не уползла! Матвей…

Не договорив, он охнул и стал медленно оседать на землю, сраженный пулей немецкого офицера. Но и тому не удалось уйти. Не сделав и двух шагов, он упал, подрубленный пулеметной очередью.

А в овраге уже возникло и, нарастая, катилось по полю "ура". Через отполированную ветрами кромку оврага перескакивали автоматчики. Стреляя на ходу, бежали они по поляне, преследуя немцев, посылая им вдогонку веера пуль, настигали, валили на снег, обезоруживали и бежали дальше, в покрытый снежной пеной лес, по следам, оставленным на насте. Вместе с автоматчиками бежал Вася Кузьмин, внучонок старого охотника, которого тот послал через фронт предупредить своих о готовящемся прорыве.

В ногах у наступающих бойцов, захлебываясь злобным лаем, катился, проваливаясь в глубоком снегу, лохматый Шарик. Вдруг он застыл, недоуменно подняв уши. И грохот боя, гулко раздававшийся в лесу прорезал тоскливый, протяжный вой.

Так прожил последний день своей долгой жизни Матвей Кузьмин, колхозник из сельхозартели "Рассвет", что под Великими Луками, славящейся сейчас своими льнами.

Его похоронили на высоком берегу Ловати, похоронили, как офицера, с воинскими почестями, дав три залпа над снежной могилой.

В тот же вечер начальник дивизионной разведки, разбирая документы убитых врагов, прочел недописанное письмо немецкого офицера, которое так и не получил инженер Вильгельм Штайн из Саксонии.

Б.Полевой. Последний день Матвея Кузьмина.

Кузьмин Матвей Кузьмич - колхозник колхоза «Рассвет» Великолукского района Псковской области; самый старший по возрасту Герой Советского Союза.

Родился 21 июля (3 августа) 1858 года в деревне Куракино ныне Великолукского района Псковской области в семье крепостного крестьянина. Русский. Жил охотой и рыбной ловлей на территории колхоза «Рассвет».

В ночь на 14 февраля 1942 года 83-летний Матвей Кузьмич Кузьмин был схвачен гитлеровцами, потребовавшими от него указать путь в тыл позиций советских войск на Малкинских высотах, в 6 километрах юго-восточнее города Великие Луки. Под угрозой смерти старик «согласился» быть проводником...

Предупредив через 11-летнего внука Сергея Кузьмина войсковую часть Красной Армии, М.К. Кузьмин вывел к утру вражеский отряд к деревне Малкино под пулемётный огонь советских воинов. Отряд был уничтожен. Проводник погиб от рук гитлеровцев, выполнив свой патриотический долг и повторив подвиг костромского крестьянина Ивана Осиповича Сусанина, который зимой 1613 года, спасая царя Михаила Фёдоровича, завёл отряд польских интервентов в непроходимое лесное болото, за что был замучен.

Похоронен на военном кладбище города Великие Луки.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 мая 1965 года за особые заслуги, мужество и героизм, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками в период Великой Отечественной войны 1941-1945 гг., Кузьмину Матвею Кузьмичу присвоено звание Героя Советского Союза (посмертно).

Награждён орденом Ленина.

В городе-герое Москве на станции метро «Измайловский парк» (в 2006 году переименована в «Партизанскую») установлен его памятник, а на месте подвига патриота - обелиск. В городе Великие Луки именем Героя Советского Союза Матвея Кузьмина названа школа и улица. Деревня Малкино - памятное место.

Борис Полевой. "ПРЕДМЕТНЫЙ УРОК" :

Наступление войск нашего фронта успешно развивалось. Каждый день сводка Советского Информбюро перечисляла всё новые и новые отбитые у противника населённые пункты. Появилось Великолукское направление. Великолукское! Что это значило - было легко понять, взглянув на карту, ибо от Калинина, где фронт начинал наступление, до Великих Лук было без малого четыреста километров. Каждый день наступления приносил новые удивительные примеры народного героизма. Давно ли я писал о подвиге Лизы Чайкиной , которую немецкие солдаты из Эльзаса называли Жанной д Арк. И вот с самой западной точки нашего наступления пришло сообщение о том, что старый крестьянин из колхоза "Рассвет" по фамилии Кузьмин повторил подвиг костромского мужика Ивана Сусанина и вывел батальон немецких альпийских стрелков на нашу пулемётную засаду.

У офицера связи, прилетевшего из дивизии, сражающейся уже на реке Ловать, узнал я об этом, упросил его захватить меня обратным рейсом. Он знал, где произошло это событие. Лётчик, как оказалось, тоже знал, и мы садимся прямо на снег в приречной пойме недалеко от Ловати, там, где по решению командования армии должен быть похоронен с воинскими почестями старый патриот. Правда, самого Кузьмина мне даже мертвым видеть не удалось. Самолёт подрулил к месту похорон, когда комендантский взвод уже давал прощальный салют. Но люди из колхоза "Рассвет" во главе с председательницей, угрюмой, крупной женщиной, были ещё возле бугорка мёрзлой земли, над которым сапёры водружали маленький фанерный обелиск. И от них узнал я историю жизни и смерти старого крестьянина, которого звали Матвеем. Чуть по привычке не написал "колхозника". Нет, в колхозе, как оказалось, он не состоял. Он был, по словам председательницы, последним единоличником в районе. Земли даже на приусадебном участке возле своей избы не обрабатывал. Жил охотой, рыбной ловлей, а нужные ему продукты - хлеб, крупу, картошку - выменивал на свои рыболовные и охотничьи трофеи.

Бирюком жил, ни с кем не водился. При встречах: здравствуй, прощай - и весь разговор. Отдельно от всех жил, и, что там греха таить, не любили мы его, считали, тёмен он мыслями, - рассказывала председательница.

Так вот, когда расквартированная в селе рота горнолыжников из баварского егерского батальона, находившаяся, по-видимому, в резерве командования, получила приказ сделать по лесам обходный манёвр и вырваться в тылы наших наступающих частей, командир этой роты, знавший о старом охотнике, посулил ему деньги, охотничье ружьё и предложил Кузьмину провести его егерей лесом в назначенный пункт, расположенный на пути наступающих наших частей. Поторговавшись, старик согласился. Ружьё со знаменитой маркой "Три кольца" было его давней мечтой, и, когда на леса опустились сумерки, он повёл горнолыжников по знакомым только ему охотничьим тропам, и они пошли, разумеется, не зная, что ещё засветло старик послал внучонка через фронт с поручением найти какого-нибудь командира постарше, предупредить его о готовящемся ночном походе и попросить устроить в назначенном немцами месте пулемётную засаду.

И это было сделано. После долгих ночных скитаний по лесам Кузьмин вывел егерей прямо на засаду. Некоторые из них погибли тут же под кинжальным огнём пулемётов, не успев даже оказать сопротивления. Другие, поняв безнадежность борьбы, подняли руки. Командир батальона, разгадав замысел старика, тоже погиб, успев, однако, перед этим застрелить своего проводника.

Мне в этот день привалило редкостное корреспондентское счастье - удалось поговорить о Кузьмине и с председательницей колхоза "Рассвет", и с командиром полка, майором, люди которого устроили столь удачную засаду, и с одиннадцатилетним внуком старого охотника Серёжей Кузьминым, тем самым, кого старик послал через фронт к своим. Удалось даже получить пачку писем из Германии и в Германию, извлечённых из планшета погибшего командира егерей.

Золотой, ну просто золотой попал мне в руки материал. Он жёг мою душу, тем более что я знал: вечером Евнович должен передать сообщение о Кузьмине в Советское Информбюро. Но самолёт армейской связи, естественно, уже улетел. Единственное, чем мог мне помочь командир полка, в распоряжении которого я оказался, были саночки с резвой заиндевевшей лошадкой, на которых я и добрался до штаба дивизии. Там пересел на обратный грузовик полевой почты, привозившей армейскую газету. Потом, когда грузовик свернул с нужного мне маршрут, меня подвезли на тракторных санях, тащивших боеприпасы, а до деревни, где был размещён штаб армии и узел связи, я дошёл уже пешком.

Зимний день угасал. Для передачи оставались считанные часы. Корреспонденция о Матвее Кузьмине уже сложилась в голове. Написал я её в закутке у дежурного связи под аккомпанемент потрескивающих по соседству, за занавеской аппаратов Бодо. Написалось необыкновенно легко. Даже усталости не чувствовал. Усталость пришла и одолела меня разом, когда я, закончив очерк, попросил полковника Лазарева дать мне немедленное уведомление о приёме. Получив из узла связи Генштаба извещение о том, что корреспонденция принята и к адресату поступила, я, сломленный весёлой усталостью, пришедшей от ощущения удачно завершённой работы, тут же, в закутке дежурного связи, заснул на полу, положив голову на полушубок.

Ну а по возвращении "домой", то есть в деревню, в наш "Корреспондентенхауз" я уже ходил, применяя охотничий термин, держа хвост пистолетом. Меня ждало телеграфное извещение, что корреспонденция о Кузьмине напечатана в один день с сообщением Совинформбюро, что считалось особым шиком.

Через некоторое время, когда наступление приостановилось и части фронта начали перегруппировываться для нового рывка, я получил возможность вылететь в Москву. Полковник Лазарев, добрейший человек с очень сердитой внешностью, как всегда, обозрел мою деятельность "на данном отрезке времени" со всеми её достоинствами и недостатками. Трудно доставшаяся мне корреспонденция о героической гибели Матвея Кузьмина была весьма похвалена и за тему и за оперативность её передачи. Помню, я почувствовал себя именинником, а тут мне как раз сообщили, что меня хочет видеть сам редактор.

Как загорится первая полоса, так к нему и зайдешь, - сказал мне его помощник Лев Толкунов, глядя на меня чёрными, живыми и очень весёлыми глазами.- Будет разговор.

О чём разговор?

Там увидишь, - таинственно заявил Толкунов, щуря насмешливые глаза. - Доживёшь - увидишь, готовься ко всему.

Пётр Николаевич Поспелов, мой земляк из старых тверских большевиков, человек долга, умеющий поощрять хорошую инициативу, ценящий журналистское мастерство, был в то же время совершенно нетерпим к поверхностности, верхоглядству, к любому проявлению невежества и лени. Так о чём же будет разговор? Что таится за хитрым, насмешливым взглядом Толкунова, слывущего в коллективе мастером розыгрыша?

В те дни весь сузившийся до предела коллектив "Правды", занимавший лишь два этажа огромного здания, обитал по своим кабинетам. Кабинет, который мне определили под жильё, был в нескольких метрах от редакторского. По логике вещей я должен был с дороги хотя бы вздремнуть на диване на свежих простынях, которые мне выдали. А вот не спалось. Редактора мы любили и побаивались. Так о чём же будет разговор? До того момента, когда "загорелась", то есть была направлена в стереотип, последняя страница завтрашнего номера, я так и не сомкнул глаз и сразу же, как только это произошло, постучал в дверь редакторского кабинета.

Вы меня звали, Пётр Николаевич?

Да, да, конечно... Садитесь, пожалуйста. - Редактор указал на кресло, стоявшее перед его обширным столом. Сам сел напротив, из чего я заключил, что, несмотря на поздний, точнее, ранний час, ибо в целях светомаскировки не было видно, что за окном загорается утро, разговор будет длинным.

Садясь, я заметил на редакторском столе газету с моей корреспонденцией о Матвее Кузьмине, вышедшей под заглавием "Подвиг Матвея Кузьмина". Заметил. Успокоился. Даже взыграл духом: ну, будут хвалить. Ан вышло не так. Редактор взял газету, похлопал ею по моему колену.

Интересная корреспонденция. Спасибо. На летучке высоко оценили и тему и оперативность. Но вы же, Борис Николаевич, не хроникёр. Вы писатель. Разве так вы могли бы, вы обязаны были, слышите, уважаемый товарищ Полевой, именно обязаны были об этом рассказать?

В огромном, облицованном тёмным деревом кабинете редактора было холодно, как на передовой, где из-за близости противника нельзя зажигать костёр. Редактор, человек крупного сложения, профессорской внешности, был в полной партизанской справе: в стёганой фуфайке и штанах, заправленных в валенки. Слова вылетали у него изо рта комочками пара. Он зябко подышал в сложенные ладони и продолжал:

Я историк и могу вам совершенно ответственно сказать, что история не знала таких войн, какую мы вынуждены вести. Сражаются не только полки, дивизии, корпуса, армии, сражаются, и яростно сражаются, две идеологии, два диаметрально противоположных мировоззрения. Сражаются не на жизнь, а на смерть, и вы, военные корреспонденты, свидетели и участники этих сражений.

Он снял очки, начал их протирать, и светлые глаза его, только что смотревшие зорко и остро, стали как бы незащищёнными, беспомощными. Но только на миг. Очки были вновь водружены на место, и он снова смотрел зорко и требовательно.

Вот ваша корреспонденция, - он опять похлопал меня по колену свёрнутой газетой, - вот он, этот Кузьмин, советский человек, как бы повторивший подвиг русского крестьянина, совершенный более двух веков назад. Но ведь Кузьмин не Сусанин. Он не за батюшку-царя, не за дом Романовых, он за мать-Родину жизнь свою отдал. Подчёркиваю: сознательно отдал. Он от нацистского нашествия Советскую власть спасал, хотя вы тут вскользь упоминаете, что он был единоличником, в колхоз не шёл. Следовательно, до войны в чем-то был с нами не согласен, на что-то был в обиде...

Редактор встал, подышал в сложенные ладони, греясь, прошёл по кабинету, неслышно ступая валенками по паркету.

Как историк заверяю вас, что ни в древней, ни в средней, ни в новейшей истории не знал мир еще такого упорства, такого героизма, такого самоотвержения, какие проявляет сейчас наш народ... Да, были богатыри Пересвет и Ослябя, был Иван Сусанин, были Минин и Пожарский, был матрос Кошка, было множество безвестных героев. Но теперь это массовое явление. Массовое!.. Вот только на вашем фронте: Лиза Чайкина , Александр Матросов , кстати, мне говорили, что Матросов -то именно на вашем фронте был не один, ведь так? Ведь подвиг его повторялся?

Да, ещё в дни битвы за Калинин такой же подвиг совершил Яков Падерин на Волге, в районе Рябинихи. Тоже бросился на амбразуру, на вражеский пулемёт. Я тогда написал о нём в своей корреспонденции, точнее, упомянул.

Упомянул! То ли это слово? Ведь человек отдал самое дорогое, что есть у людей, - свою жизнь. Об этом не упоминать, об этом рассказывать, об этом песни петь надо.

Редактор сел в кресло, придвинулся ко мне поближе.

Сколько таких нравственных богатств могут остаться незамеченными, затеряться, забыться в катаклизмах этой огромной, нечеловечески трудной войны! И в этом будете виноваты вы, военные корреспонденты, которые, так сказать, пишут беглый черновик будущей военной истории, да, да, именно черновик истории. Записывайте, тщательно записывайте все такие случаи. Всем говорю и вам вот повторяю: заведите специальную тетрадь и записывайте - с именами, с фамилиями, с точным местом действия, а если выйдет, и с гражданскими адресами героев. Записывайте впрок. Не войдет в корреспонденцию - пригодится потом. Для истории. Для ваших же собственных будущих рассказов, повестей, а может, и мемуаров. - Он усмехнулся: - А что? Может быть, когда-нибудь засядете за мемуары?.. Записывайте - это ваша обязанность. Если хотите, ваш партийный долг. А за это, - он хлопнул ладонью по газете, лежавшей на столе, - за это спасибо. Но как бы вы могли написать об этом, товарищ писатель! Берите пример с Николая Тихонова. Его корреспонденции из блокированного Ленинграда - это и информация, и предмет для глубоких философских раздумий, и настоящая - да, настоящая - литература...

Очень хорошо помню эту беседу. Это был урок, предметный урок, который я получил в "Правде". Редактор тогда словно бы провидел сквозь годы. Есть сейчас в старом городе Великие Луки улица Матвея Кузьмина, поставлен ему памятник. И самодеятельный хор его земляков поёт о нём сложенные на месте песни...

Ну а я после этой беседы взял себе за правило писать дневник. Вёл его всю войну, вёл в немецком городе Нюрнберге, где судили главных военных преступников второй мировой войны, и из тетрадей этих в послевоенное время вышли герои моих рассказов, повестей, даже романов, вышли на подмостки театров и даже на оперную сцену.

Всегда, всегда вспоминаю с благодарностью давнюю свою ночную беседу с редактором П.Н. Поспеловым в его огромном, облицованном черным деревом кабинете, где в ту пору было холодно, как на передовой.

Полевой Б.Н. "Самые памятные: Истории моих репортажей". - М.: Мол. гвардия, 1980, стр. 173-179.

Со школьных лет все мы помним имя Ивана Сусанина –костромского крестьянина, который завел в глушь поляков и спас этим жизнь царю. В 1942 году подвиг Сусанина повторил другой русский крестьянин – Матвей Кузьмин.

Бирюк

Матвей Кузьмич Кузьмин родился 21 июля 1858 года в деревне Антоново-Куракино Псковской губернии. Его родители Косьма Иванович и Анастасия Семеновна были крепостными крестьянами помещика Болотникова. После революции Кузьмин не стал вступать в местный колхоз «Рассвет», остался, как тогда говорили, единоличником. Промышлял охотой и рыбной ловлей. По свидетельствам, был он угрюм и нелюдим, за что односельчане прозвали его Бирюком. А кое-кто и вовсе подозревал его в контрреволюционных настроениях. Тем не менее в суровые 30-е годы Кузьмина не тронули. Доносы на него, может, и были, но, вероятно, в НКВД решили: какой враг народа из 80-летнего старика. Свои первые официальные документы Кузьмин получил только в 74 года. Фамилию ему записали по отцу - Кузьмин. До этого все звали его просто Кузьмичом.

«Сотрудничество» с оккупантами

С началом Великой Отечественной войны многие соседи Кузьмина уехали в эвакуацию, но сам он с семьей решил остаться в родной деревне. В августе 1941 года Псковскую область оккупировали гитлеровцы. В Куракино устроили комендатуру, в доме Кузьминых поселился комендант. Хозяевам пришлось жить в сарае. Узнав, что Кузьмин не коммунист и не член колхоза, немцы предложили ему должность деревенского старосты. Поблагодарив за доверие, старик отказался – мол, куда ему, и глуховат уже стал, и подслеповат. Он произвел на фашистов впечатление полностью лояльного к новым порядкам человека, и в знак доверия они даже не стали конфисковывать у него старое охотничье ружье. В начале февраля 1942 года после завершения Торопецко-Холмской операции части советской 3-й ударной армии заняли оборонительные позиции в деревне Першино, расположенной в 6 километрах от Куракино, куда в это время был переброшен из Баварии батальон немецкой 1-й горнострелковой дивизии, перед которым гитлеровское командование поставило задачу выйти в тыл советским войскам в ходе планирующегося контрнаступления в районе Малкинских высот и произвести прорыв. Для этой операции требовался проводник из местных, и немцы вспомнили о 83-летнем Матвее Кузьмине. 13 февраля 1942 года командир фашистского батальона обратился к нему с предложением ночью лесными тропами проводить немецких солдат в Першино. За это немец пообещал старику и его семье дать денег, муки, керосина и даже подарить охотничье ружье марки «Зауэр». Кузьмин ответил согласием, только попросил показать маршрут на карте. Взглянув, сказал, что прекрасно знает эти места, – не раз там охотился. Односельчане, узнав, что Кузьмин нанялся к оккупантам проводником, с ненавистью смотрели ему вслед: еще бы, «контрик», единоличник, чего же от него ожидать! Они не ведали, что старик, придя домой, тут же послал в Першино 14-летнего внука Васю, чтобы тот предупредил советских солдат и предложил устроить засаду для немцев у деревни Малкино.

Подвиг старого крестьянина

В ночь на 14 февраля батальон «горных егерей» двинулся в путь. Кузьмин долго водил фашистов окольными тропами. К рассвету они вышли к Малкино, где их уже поджидал 2-й батальон 31-й отдельной курсантской стрелковой бригады во главе с полковником Степаном Горбуновым, немедленно открывший по немцам пулеметный огонь. Более 250 фашистских солдат были убиты, десятки попали в плен. Самого же Кузьмина пристрелил командир немецкого батальона, поняв, кому они обязаны такой «теплой» встречей. Матвея Кузьмина похоронили в родной деревне. О подвиге его впервые стало известно из статьи журналиста Бориса Полевого в газете «Правда». 24 февраля 1942 года о нем сообщило Советское информбюро. Были выпущены листовки с рассказом о подвиге Кузьмина. В советской прессе стали появляться очерки, рассказы, стихи о нем. В 1954 году останки героя торжественно перезахоронили на братском кладбище города Великие Луки. 8 мая 1965 года указом Президиума Верховного Совета СССР за мужество и героизм, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, М. К. Кузьмину посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза и присужден орден Ленина. Он стал самым пожилым Героем Советского Союза в истории. Впоследствии его именем были названы улицы в разных городах страны. В Великих Луках, а также в Москве, на станции метро «Измайловская» (ныне - «Партизанская»), были установлены памятники Кузьмину, а на месте его гибели у деревни Малкино – обелиск.