Лебедева О.Б. История русской литературы XVIII в

https://www.facebook.com/Literaturovedenie

ЛИТЕРАТУРНЫЙ ИНСТИТУТ
Им. А.М. ГОРЬКОГО

Контрольная работа по дисциплине
«Русская литература XVIII века»
«Творчество А.П.Сумарокова».

Выполнил студент 1 курса Карелин Алексей Анатольевич.

Москва 2004 г

1. ЭПИГРАФ……………………………………………………………………………Стр. 4
2. ВСТУПЛЕНИЕ…………………………………………………………………… ..Стр. 5
3. ОСНОВНАЯ ЧАСТЬ…………………………………………………….... ………. Стр. 6
3.1. ЖИЗНЕННЫЙ И ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПУТЬ А. П. СУМАРОКОВА……………..Стр.7
3.2. ОСОБЕННОСТИ ТВОРЧЕСТВА
СУМАРОКОВА СКВОЗЬ ПРИЗМУ ЕГО ЖИЗНИ ……………………………….Стр 10
3.3. ЛИТЕРАТУРНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ……………………………………………Стр. 11
3.4. САТИРЫ СУМАРОКОВА………………………………………………………… Стр. 13
3.5. ПРИТЧИ И БАСНИ СУМАРОКОВА……………………………………………. Стр. 15
3.6. ФИЛОСОФСКИЕ ВЗГЛЯДЫ СУМАРОКОВА…………………………………. Стр. 20
3.7. ПОЭЗИЯ СУМАРОКОВА…………………………………………………………. Стр. 21
3.7.1. ЭКЛОГИ СУМАРОКОВА……………………………………………................ Стр. 22
3.7.2. ЭЛЕГИИ …………………………………………………………………………. Стр.24
3.7.3. ОДЫ СУМАРОКОВА…………………………………………………………… .Стр. 25
3.8. ЭВАЛЮЦИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ СУМАРОКОВА………………………………... Стр. 30
3.9. СТИХИЙНОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ РАЗГОВОРНОГО РУССКОГО ЯЗЫКА В ТВОРЧЕСТВЕ СУМАРОКОВА………………………………………………………. Стр. 31
3.10. ТРАГЕДИИ СУМАРОКОВА…………………………………………………….. Стр.35
3.11. КОМЕДИИ СУМАРОКОВА…………………………………………………….. Стр. 39
3.12. ВЛИЯНИЕ ХАРАКТЕРА НА ТВОРЧЕСТВА СУМАРОКОВА ……………… Стр. 42
4. ЗАКЛЮЧЕНИЕ………………………………………………………………………. Стр. 43
4.4. ВЫВОДЫ…………………………………………………………………………… Стр. 44
5. ЛИТЕРАТУРА………………………………………………………. ……………… Стр. 46

3
СУМАРОКОВ Александр Петрович
(1717 - 1774)

1.ЭПИГРАФ

УЧИТЕЛЬ ПОЭЗИИ

Для рифмотворства
Потребно множество проворства,
И рифме завсегда хорошей должно быть,
Иль должно при стихах совсем ее забыть.
То можно доказати ясно:
О страсти некто пел,
В которой он кипел,
И думаючи, мня на рифмах петь согласно.
Любезная ему с усмешкой говорила
И будто как журила:
"Ты жарко в холоде к любви поешь маня,
А если станешь ты и впрямь любить меня,
Так рифмы позабудешь
И о любви вещать ты рифмами не будешь".
С поэзией любви судьба не разлучила,
Любовь
Воспламеняет кровь
И многих жаром сим стихи слагать учила.
А я скажу, что часто ведь и той
Любовь дорогой рыщет.
Разумный красотой
Скоряе всех певцов хорошу рифму сыщет,
Не станет, он худые рифмы класть,
Любви и стихотворства сласть
Имеет над певцом неразделиму власть.

[Сумароков А. П.: Учитель поэзии, С. 2 и далее. Русская Поэзия, С. 36792 (ср. Сумароков: Избр., С. 244 Словарь)]

2.ВСТУПЛЕНИЕ

СУМАРОКОВ Александр Петрович (1717 - 1774). (Обычно приводимая дата - 1718 год - неверна. Сам Сумароков указал 1717 год),
Русский писатель, один из видных представителей классицизма.
Родился в дворянской семье и получил домашнее образование, с 14 лет учился в Сухопутном шляхетном корпусе, где написал свои первые произведения, подражая французским поэтам-классицистам и Тредьяковскому. Сочиненные Сумароковым в это время сентиментальные песни были положены на музыку и имели большой успех. К этому же времени относятся и первые его драматические опыты. По окончании ученья поступил на службу в военную канцелярию, служба предоставила ему возможность бывать в высшем обществе столицы и привела к знакомству с наиболее выдающимися людьми того времени.
В 1747 году была напечатана трагедия "Хорев". Ее успех оказал большое влияние на основание постоянного русского театра. Приглашению в Петербург ярославской труппы предшествовала постановка пьес Сумарокова в корпусе и во дворце в 1750-51 гг., причем ролиисполнялись кадетами. Существование театра было упрочено указом Екатерины II сенату в 1756 г., а Сумароков назначен его директором. Продолжая работать для театра, он в тоже время писал многочисленные оды, элегии, басни, сатиры, притчи, эклоги, мадригалы, критические статьи и т. д. В 1759 г. Сумароков основал журнал "Трудолюбивая пчела".
В 1755 г. Сумароков поставил на сцене первую русскую оперу: "Цефал и Прокриса". Начиная с 1758 г. он пишет трагедии на национально-исторические темы: "Ярополк и Димиза", "Вышеслав" (1768), "Дмитрий Самозванец" (1771), "Мстислав" (1774), а также многочисленные комедии. О быстроте, с которой он создавал свои произведения, можно судить по пометкам на комедии "Трессотиниус": "зачата 12 января 1750 г., окончена января 13-го 1750".

(ХЕРАСКОВ М.М)

Крайне самолюбивый и упрямый характер Сумарокова часто приводил к ссорам и конфликтам с другими литераторами: Ломоносов и Тредьяковский писали на него многочисленные эпиграммы, а он, с своей стороны, пародировал в одах высокопарные строфы Ломоносова, а Тредьяковского изобразил в

(В.И. МАЙКОВ)

"Трессотиниусе", в лице тупого педанта, читающего неуклюжие и смешные стихи, от которых все бегут.
Друзьями и почитателями таланта Сумарокова были Херасков, В. И. Майков и Княжнин. Последние годы жизни Сумарокова были омрачены периодами тяжкого запоя и крайней бедностью. Он умер в Москве и похоронен в Донском монастыре.

(КНЯЖНИН)

3. ОСНОВНАЯ ЧАСТЬ

3.1. ЖИЗНЕННЫЙ И ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПУТЬ А. П. СУМАРОКОВА

Создание «чиновничьи-дворянской монархии» при Петре I сопровождалось заметным изменением бытового уклада высших и отчасти средних слоев дворянства. Уже при Петре в среде придворного дворянства появляются признаки тяготения к роскоши, требования царя застраивать новую столицу и заселять ее приводили к большим расходам у столичных жителей.
Наряду с дорогостоящими модами в одежде, обуви, каретах, домашнем убранстве, в Петербурге, а затем и Москве появляется мода посещать кофейни, рестораны, разные виды зрелищ. Каждый вельможа считал себя обязанным иметь своего «выписного» (заграничного) повара. Уже в первой четверти XVIII века началось увлечение карточными играми, чрезвычайно быстро распространявшееся и приводившее к разорению дворянских семейств.
В дальнейшем жизнь в России и в особенности в Петербурге становилась все дороже, «город» (то есть Петербург в первую очередь) превращался в какое-то враждебное дворянину-помещику явление, связанное, по его понятию, с утратой простых нравов, честности, искренности, преданности, любви и пр.
Роскошь придворной и столичной жизни при Елизавете и Екатерине приняла такие формы, что против нее в разной форме стали выступать разные писатели. О «несытой алчбе имения и власти» неоднократно говорил Ломоносов. Реакционный дворянский писатель кн. М. М. Щербатов написал не лишенный интереса памфлет «О повреждении нравов в России». Тема «денег», «богатства», «золота», «золотого века», «стяжательства», «алчбы имения и власти», «скупости», «мотовства» стала одной из самых актуальных.
Потребность дворян в деньгах, необходимых для поддержания принятого в столичном кругу уровня жизни, привела к появлению в Петербурге большого количества ростовщиков, бравших громадные проценты. Появляются тогда и откупщики, большей частью богатые купцы, но нередко и дворяне. Рост населения городов, в особенности Петербурга, вызывал повышение цен на предметы питания, и чиновники («подьячие»), не имевшие возможности прожить на свое жалованье, сделали взятки основным источником своего существования: многие из чиновников быстро богатели, покупали имения разорявшихся помещиков, становились новыми дворянами. На общественную поверхность всплывали ранее никому не ведомые имена. Особенно много таких выскочек появилось по мере усиления при Елизавете и Екатерине фаворитизма, когда кратковременный любовник («фаворит») императрицы спешил за счет государства обогатить себя и своих родственников.
Разорительный образ жизни в Петербурге приводил к упадку многих родовитых дворянских семейств. На глазах современников происходили заметные изменения в составе дворянского общества: беднели, разорялись одни, появлялись разбогатевшие нечистыми способами другие. Жажда обогащения влекла за собой нарушение религиозных норм, казавшихся ранее незыблемыми. Моральные понятия утрачивали свое традиционное значение. Существовавшие в тогдашней России классовые юридические установления не становились на сторону пострадавших; суд, администрация, состоявшие из тех же корыстолюбивых людей, пользовались в сознании современников самой отрицательной репутацией.
Все эти резкие контрасты русской жизни середины XVIII века нашли свое отражение в современной им литературе. Ими определилось и содержание литературной деятельности Сумарокова.

3.2. ОСОБЕННОСТИ ТВОРЧЕСТВА СУМАРОКОВА СКВОЗЬ ПРИЗМУ ЕГО ЖИЗНИ

Особенность творчества А.П. Сумарукова состоит в том, что она неразрывно связана с его жизнью, и, чтобы разобраться в истоках той русскости, того неподдельного стремления возвысить и поднять русский язык на должный уровень, необходимо, на мой взгляд, к жизнеописанию писателя, а уже черз него рассматривать и его произведения.
Итак, еще раз напомню, что Сумароков родился 14(25) ноября 1717 года. Отец его Петр Панкратьевич Сумароков (1692-1766) был военным Петровской эпохи и принадлежал к старинному дворянскому роду. Он был достаточно богатым по тому времени человеком - в 1737 году в шести его имениях числилось 1670 крепостных крестьян. В конце царствования Анны Иоанновны он перешел на штатскую службу и играл заметную роль в чиновной жизни Петербурга в последующее время. Кроме второго сына, Александра, будущего поэта, у П. П. Сумарокова было еще пятеро детей: два сына и три дочери.
Сначала А. П. Сумароков под руководством отца получил домашнее образование (до 1727 года его учителем был некий И. А. Зейкен или Зейкин, дававший в то же самое время уроки наследнику престола, будущему императору Петру II). В 1732 году Сумароков был определен в новооткрытый Сухопутный шляхетный корпус, специальное учебное заведение для детей высшего дворянства. Учащиеся этой «рыцарской академии» получали поверхностные, но разнообразные знания и большей частью оставались людьми малообразованными, что не мешало им делать впоследствии крупную военную и штатскую карьеру. Одновременно с А. П. Сумароковым в корпусе учились один из ранних русских поэтов, М. Г. Собакин, известные военные деятели П. А. Румянцев, кн. А. М. Голицын, гр. П. И. Панин, поэт-переводчик и крупный деятель екатерининского времени А. В. Олсуфьев и др.
Среди «кадетов» были любители поэзии и театра, выступавшие почти с самого начала существования корпуса в качестве поэтов и участников любительских спектаклей, вскоре ставшие последователями Тредиаковского. Впрочем, в первые годы имя Сумарокова в этой связи не встречается. Лишь ко времени окончания им Сухопутного шляхетного корпуса были напечатаны две его «Оды» (1740). В них Сумароков продолжал традиции кадетских поэтов, воспевавших «благодеяния», которые оказывала «дворянскому корпусу» (сословию) императрица Анна Иоанновна, а по форме подражал пользовавшемуся тогда большой популярностью Тредиаковскому.
В 1740 году Сумароков окончил курс обучения в Сухопутном шляхетном корпусе и был выпущен адъютантом к вице-канцлеру гр. М. Г. Головкину, одному из виднейших вельмож конца царствования Анны Иоанновны и регентства Анны Леопольдовны. Падение Головкина после воцарения Елизаветы Петровны (1741) не отразилось на судьбе Сумарокова, и он вскоре же стал адъютантом фаворита новой императрицы, гр. А. Г. Разумовского, прослужив в этой должности более десяти лет.
В 1756 году Сумароков был назначен директором только что организованного Российского театра. Заслуги его в этой области очень значительны: благодаря его энергии театр, несмотря на противодействие придворных кругов, сохранился. Впрочем, в конце 1761 года Сумарокова заставили уйти в отставку. С этого времени он занимался исключительно литературной деятельностью. Умер он 1(12) октября 1777 года в Москве, куда переехал в 1769 году.

3.3. ЛИТЕРАТУРНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Литературная деятельность Сумарокова, начавшаяся во второй половине 1730-х годов, продолжалась не менее сорока лет. Приблизительно к концу 1750-х годов мировоззрение его полностью оформилось, и Сумароков стал наиболее крупным литературным выразителем идеологии передового дворянства середины XVIII века. И общее мировоззрение Сумарокова, и его политические симпатии, и его эстетические позиции - все это определялось его пониманием роли и значения дворянства в русском государстве как основной движущей силы общественного прогресса.
По своим философским воззренияv Сумароков был очень близок к сенсуалистам. В статье «О разумении человеческом по мнению Локка» он сочувственно излагает доводы английского философа против учения о врожденных идеях. Считая, подобно многим своим современникам, что «естество разделяется на духи и вещество», Сумароков вполне последовательно заявлял как сенсуалист: «Что такое духи, я не знаю, а вещество имеет меру и вес». Вслед за сенсуалистами Сумароков признавал чувства источником человеческих знаний. Однако в своих философских воззрениях он отдал гораздо большую дань рационализму, так как в индивидуальной и общественной жизни человека отводил большое место «разуму», «рассудку»: «Логическое и математическое доказательства - не педантство, но путь к истине, которым шествуя и просвещенный разум имея проводником до последних границ нашего умствования, заблудиться невозможно». Отрицание врожденных идей привело Сумарокова к заключению, что «природа не изъясняет истины в душах наших и, следовательно, никакого нравоучительного наставления не подает». Истина постигается человеком в результате специального развития его «разума», который тоже не является прирожденным: «Воспитание, наука, хорошие собеседники и прочие полезные наставления приводят нас к беспорочной жизни, а не врожденная истина».
Цель человеческой жизни - «благо». «Что на природе и истине основано, то никогда премениться не может, а что другие основания имеет, то похваляется, похуляется, вводится и выводится по произволению каждого и без всякого рассудка». Для того чтобы согласовать столь различные и несходные «умствования» и «действия», люди изобрели «мораль» и «политику»: «Мораль печется о благе участном <частном, личном>, политика - о благе общем». Понятно, что чем «яснее» «разум» людей, тем правильнее их «мораль» и «политика».
Эти положения являются основой всей системы общественно-политических взглядов Сумарокова. Люди, по его мнению, отличаются в общественной жизни только степенью ясности своего «разума». Раз люди одинаково получают впечатления при посредстве чувств, а врожденной истины нет, раз истина достигается усилиями «разума», значит от природы все люди равны, так как при рождении в одинаковой мере лишены «разума». С этой точки зрения и дворянин и крепостной, и господин и слуга одинаковы и равны. Различие между ними, по Сумарокову, возникает лишь как следствие воспитания, развития «разума». «Здравым рассуждением приближаемся мы к центру познания, которого смертные никогда не могут коснуться. Кто больше до сего центра доходит и кто меньше его преходит, тот справедливее действует».
Таким образом, дворянин, получающий образование, воспитанный соответствующим образом, окруженный культурными людьми, стоит, по мнению Сумарокова, выше крепостного, необразованного, невоспитанного, окруженного такими же, как и он сам, некультурными людьми. Следовательно, Сумароков признает равенство людей по природе и неравенство их в социальной действительности; образованных и воспитанных дворян он считает «первыми членами общества», «сынами отечества». Этими же положениями определяются и представления Сумарокова о «морали» и «политике».

3.4. САТИРЫ СУМАРОКОВА

Сумарокову принадлежат десять сатир. Лучшая из них - «О благородстве» - близка по содержанию к сатире Кантемира «Филарет и Евгений», но отличается от нее лаконизмом и гражданской страстностью. Тема произведения - истинное и мнимое благородство. Дворянину Сумарокову больно и стыдно за собратьев по сословию, которые, пользуясь выгодами своего положения, забыли об обязанностях. Подлинное благородство - в полезных для общества делах:
А во дворянстве всяк, с каким бы ни был чином,
Не в титле - в действии быть должен дворянином (С. 190).
Древность рода, с точки зрения поэта, - весьма сомнительное преимущество, поскольку родоначальником всего человечества, согласно Библии, был Адам. Право на высокие посты дает только просвещение. Дворянинневежда, дворянин-бездельник не может претендовать на благородство:
А если ни к какой я должности не годен, -
Мой предок дворянин, а я не благороден (С. 191).
В других своих сатирах Сумароков высмеивает бездарных, но амбициозных писателей («О худых рифмотворцах»), невежественных и корыстолюбивых судейских чиновников («О худых судьях»), дворян-галломанов, уродующих русскую речь («О французском языке»). Большая часть сатир Сумарокова написана александрийскими стихами в форме монолога, насыщенного риторическими вопросами, обращениями, восклицаниями.
Особое место среди сатирических произведений Сумарокова занимает «Хор ко превратному свету». Слово «превратный» означает здесь «иной», «другой», «противоположный». «Хор» был заказан Сумарокову в 1762 г. для публичного маскарада «Торжествующая Минерва» по случаю коронации в Москве Екатерины II. По замыслу устроителей маскарада в нем должны были высмеиваться пороки предшествующего царствования. Но Сумароков нарушил предложенные ему границы и заговорил об общих недостатках русского общества. «Хор» начинается с рассказа «синицы», прилетевшей из-за «полночного» моря, об идеальных порядках, которые она видела в чужом («превратном») царстве и которые резко отличаются от всего того, что она встречает у себя на родине. Само «превратное» царство имеет у Сумарокова утопический, умозрительный характер. Но этот чисто сатирический прием помогает ему обличать взяточничество, неправосудие подьячих, пренебрежение дворян к наукам, увлечение всем «чужестранным». Наиболее смелыми выглядели стихи об участи крестьян: «Со крестьян там кожи не сдирают, // Деревень на карты там не ставят, // За морем людьми не торгуют» (С. 280).
По форме «Хор» резко отличается от других сатир Сумарокова. В нем - явная ориентация на народное творчество. Начало стихотворения перекликается с широко известной фольклорной песней «За морем синица не пышно жила...». «Хор» написан безрифменными стихами, без соблюдения стоп.
На основе эклектического соединения во взглядах Сумарокова элементов сенсуализма и рационализма и формировались его политические и социальные убеждения: утверждая равенство людей «по природе», он оправдывал их неравенство в общественной жизни.
Все эти взгляды нашли полное отражение в художественном творчестве Сумарокова. В сатире «О благородстве» он напоминает дворянам, что
....от баб рожденным и от дам,
Без исключения всем праотец Адам.
На вопрос:
Какое барина различье с мужиком? -
Сумароков отвечает:
И тот и тот - земли одушевленный ком.
А если не ясняй ум барский мужикова,
Так я различия не вижу никакого.
Положение «первого члена общества» дворянин должен оправдать своим отношением к делу, к интересам «общества»:
...во дворянстве всяк, с каким бы ни был чином,
Не в титле - в действии быть должен дворянином.
Дворянину, говорит Сумароков,
Не можно никогда науки презирать,
И трудно без нея нам правду разбирать.
В сатире «О честности» поэт излагает свою положительную программу дворянской морали, рисует образ «идеального» дворянина:
...истинная честь - несчастным дать отрады,
Не ожидаючи за то себе награды;
Любити ближнего, творца благодарить,
И что на мысли, то одно и говорить;


13
Творити сколько льзя всей силою добро...

Служити ближнему, колико сыщем силы...
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Не ползай ни пред кем, не буди и спесив.
Кончается эта сатира чисто дворянской сентенцией:
Будь сын отечества и государю верен!
Иначе понимал Сумароков место крестьян в жизни дворянского «общества». Для него «мужик» - человек
Из сама подла рода,
Которого пахать произвела природа.
(«Осел во Львовой коже»)
Крестьянин, сея хлеб, трудится и не дремлет,
К тому родился он и гласу долга внемлет.
(«Эпистола е. и. в. государю великому князю Павлу Петровичу в день рождения его 1761 года сентября 20 числа»)
Он считал:
Кто черен родился, тому вовек так быть.
(«Арап»)
Для всего существует назначенный, непреложный порядок:
Простым довольствуйся, солдат, мундиром,
Коль быть тебе нельзя, дружочек, командиром:
В велику может честь
Великой только ум отечество вознесть,
А голый чин рождает только лесть.
(«Змеи голова и хвост»)

Когда б Адам и Ева
Не скушали плода с заказанного древа,
Я жил бы как хотел
И, над сохою бы трудяся, не потел.
Для Сумарокова «пени» «мужика» - «несвойска дрянь». Своей притчей Сумароков пытается доказать, что труд крепостного крестьянина - естественное следствие человеческого несовершенства.
Учения, ставившие вопрос об изменении строя крепостнического государства, вызывали возмущение Сумарокова:
Порядок естества умеет бог уставить
И в естестве себя великолепно славить.
(«Новый календарь»)
Однако, признавая незыблемость общественного устройства современной ему России, Сумароков не одобрял рабских форм эксплуатации крепостной массы помещиками, - и именно потому, что дворяне должны во всем быть безупречны.
В своих прозаических произведениях публицистического характера Сумароков проводил резкое разграничение между понятиями «крепостной» и «раб»: «Между крепостным и невольником разность: один привязан к земле, а другой к помещику».
Сумароков не признавал «рабства» крестьян в отношении к помещикам, он считал, что крестьяне, как, впрочем, и все остальные классы общества, кроме дворян, высшего духовенства и верхнего слоя купечества, являются «рабами отечества», а не помещиков. Поэтому крепостные не могут быть, по мнению Сумарокова, продаваемы: «Продавать людей, как скотину, не должно». Чтобы оправдать институт владения крепостными, Сумароков выдвигал положение, что помещики могут продавать принадлежащую им землю, к которой прикреплены крестьяне, а вместе с нею и проживающих на ней крепостных. Отдельной же продажи крепостных он не признавал. Вместе с тем он считал, что крепостное состояние не только нормально, но и необходимо для правильного функционирования дворянского государства. В записке, поданной в Вольное экономическое общество в конце 1767 года, Сумароков писал: «Прежде надобно спросить: потребна ли ради общего благоденствия крепостным людям свобода? На это я скажу: потребна ли канарейке, забавляющей меня, вольность, или потребна клетка, и потребна ли стерегущей мой дом собаке цепь? - Канарейке лучше без клетки, а собаке без цепи. Однако одна улетит, а другая будет грызть людей; так одно потребно для крестьянина, а другое ради дворянина». Далее Сумароков спрашивает: «Что ж дворянин будет тогда, когда мужики и земля будут не его; а ему что останется?» Кончается записка Сумарокова такими безапелляционными словами: «Впрочем, свобода крестьянская не токмо обществу вредна, но и пагубна, а почему пагубна, того и толковать не надлежит». Возможно, «ослиные уши» Мида, которые якобы «впоследствии» стали всем известны, - это фавориты Екатерины II.
Стоя прочно на этих позициях, Сумароков считал себя обязанным в своих притчах и сатирах нападать на дворян, которые продают и проигрывают в карты крепостных. В притче «Ось и Бык» Сумароков язвительно говорит о «нежном господчике», который проматывает труды крепостных; в сатире «О благородстве» с негодованием клеймит «господского сына», который
...благородие свое нередко славит,
Что целый полк людей на карту он поставит.
Ах! Должно ли людьми скотине обладать?
Не жалко ль? Может бык людей быку продать?
Однако большее количество басен, эпиграмм и сатир Сумарокова посвящено борьбе с отрицательными явлениями тогдашней русской действительности, в основном - дворянской. Главными предметами сатирического осмеяния Сумарокова были невежество, неуважение к родному языку и предпочтение ему языка французского, мотовство дворянских молодых людей, разорительное модничанье, взяточничество чиновников, проделки откупщиков, жадность к деньгам, несоблюдение общепринятых моральных принципов, семейные отношения и т. д.
Заметный раздел в сатирических произведениях Сумарокова, в особенности притчах, составляют темы литературные. Многие басни посвящены его литературным противникам - Тредиаковскому («Жуки и Пчелы», «Сова и Рифмач» и др.), Ломоносову («Осел во Львовой коже», «Обезьяна-стихотворец», «Неосновательное самолюбие»), Д. В. Волкову («Притча о несмысленных писцах»), М. Д. Чулкову («Парисов суд») и пр. Иногда Сумароков обращал притчи и против своих подражателей («Портной и Мартышка»). Но есть у него ряд басен, по-видимому, лишенных полемической направленности и решающих, так сказать, исключительно теоретические вопросы. Таковы, например, притча «Учитель поэзии», в которой Сумароков объясняет принципиальную допустимость рифм в любовной поэзии, и «Коршун», предметом которой являются также и вопросы стилистические.
При сопоставлении с баснями Крылова, кстати сказать часто обращавшегося к тем же сюжетам, что и Сумароков, притчи последнего обычно представляются слабыми и, во всяком случае, более бледными. Если же стать на историческую точку зрения и вспомнить, что литературными предшественниками и современниками Сумарокова в разработке этого жанра были слабые как баснописцы Кантемир и
Тредиаковский (Ломоносову принадлежат всего три басни), позже А. А. Ржевский, М. М. Херасков и др., станет понятно, почему в XVIII и начале XIX века басни Сумарокова пользовались огромным успехом. «Притчи его почитаются сокровищем Российского Парнаса», - писал о Сумарокове Н. И. Новиков в своем «Опыте исторического словаря о российских писателях» (1772).
В баснях Сумароков, с одной стороны, давал волю своему сатирическому дарованию, не стесняемому никакими жанровыми «правилами» классицизма (напомним, что Буало обошел басню в своем «Поэтическом искусстве»), с другой - проявлял хорошее знание языка и исключительное умение владеть им. Советский исследователь истории русской басни Н. Л. Степанов пишет: «Самобытность и национальный характер русской басни особенно полно сказались в творчестве А. Сумарокова. Сумароков решительно восстал против басенной манеры Лафонтена и других западноевропейских баснописцев, обратившись к созданию басни на основе народной, фольклорной традиции. «Гротескность», натуралистичность басен Сумарокова являлись во многом полемическими по отношению к западноевропейской басне, опирались на лубочную и комическую народную литературу и фольклор». 1
При несомненной верности этих наблюдений, они не исчерпывают характерных черт басенной манеры Сумарокова. Можно с полным основанием утверждать, что в своих притчах Сумароков шел по пути, очень близкому к тому, который в XIX веке стал называться реалистическим. У него почти на каждом шагу встречаются образы-обобщения, имеющие социально-типический смысл. Так, в басне, имеющей двойное заглавие «Мышь и Кошка. - Боярин и Боярыня», мы находим поразительно емкую, экономную, но исчерпывающую характеристику дворянина, напоминающую портреты помещиков в классической литературе XIX века:
Боярин был, боярыня была...
Боярин ел, боярин пил, боярин спал,
А если от труда устал,
Для провождения он времени зевал.
В басне «Счастие и Сон» Сумароков рисует образ фаворита или вообще неожиданно разбогатевшего ничтожества:

1 Н. Л. Степанов. Русская басня XVIII и XIХ века; в кн: Русская басня, «Библиотека поэта», Большая серия, Л., «Советский писатель», 1949, стр. XVII.

Всего довольно он имел:
Не зная азбуки, и грамоте умел
И славою по всей подсолнечной гремел,
А лучше и всего - любовницу имел
Прекраснейшую саму, -
Такую даму,
Каких десяток нет у нас и на Руси.
Нагнувшися пред ним, покорствуй и труси
И милости себе у идола проси.
Имел еще болван повадку,
Когда кого невзлюбит он,
Тому соделать тяжкий стон,
А иногда и лихорадку.
Встречаются в притчах Сумарокова замечательно живые картинки русской народной жизни, в которых видна большая, и вовсе не в духе классицизма, наблюдательность поэта. В басне «Два прохожие» изображается пропажа топора в деревне:
По всей о топоре деревне шум.
Крестьяне завсегда в таких случаях дружны.
Хозяин топора в то время всем был кум,
Все стали кумовья, и куму все услужны,
А бабы все - кумы.
Еще более колоритна другая деревенская сценка, по-видимому, не раз происходившая на глазах Сумарокова:
По всей деревне шум,
Нельзя собрати дум,
Мешается весь ум:
Шумят сердиты бабы.
Когда одна шумит,
Так кажется тогда, что будто гром гремит.
Известно, голоса сердитых баб не слабы.
Льет баба злобу всю, сердитая, до дна.
Несносно слышати, когда шумит одна
(В деревне слышится везде Ксантиппа древня),
И зашумела вся от лютых баб деревня.
(«Деревенские бабы»)
Уже из приведенных примеров видно, что Сумароков любил в притчах подробности, неторопливое повествование, сопровождаемое авторскими оценками и размышлениями. Однако это не мешало и сжатости и афористичности его стиха в очень многих случаях. Во
многих его притчах встречается краткий вывод - афоризм, нередко очень удачный. Вот несколько примеров: «Науки и умы мешков не победят» («Два скупые»), «Мала у разума, у силы больше власть» («Надутый гордостью Осел»), «Чего не получил, того своим не числь: То разно, - что в руке, и чем владеет мысль» («Собака с куском мяса») и пр.
Метрика басен Сумарокова заслуживает особенно подробного изучения. Во всех прочих жанрах стих Сумарокова был более или менее однообразен. Это, как уже указывалось ранее, александрийский стих в элегиях, эклогах, трагедиях; четырехстопный ямб или хорей в одах и дифирамбах. В притчах, почти всегда написанных ямбом (из исключений заслуживает внимания притча «Мужик с котомой», один из редчайших случаев применения в поэзии XVIII века анапеста), Сумароков пользовался стихом, содержавшим от двенадцати слогов до одного («Коршун», «Попугай», «Кораблекрушение»). Обращал он особое внимание на рифму (см. басню «Тщетная предосторожность», состоящую из одиннадцати стихов с одной рифмой). В трагедиях и одах у Сумарокова были постоянные рифмы («минуты» - «люты», «расшибла» - «погибла», «Екатерины» - «крины»), в притчах он всегда изобретателен, всегда ищет, и порою в ямбическом стихе допускает редкую дактилическую рифму («побытом» - «хоботом» - басня «Коршун»).
Политический характер имели и многие басни (притчи) Сумарокова. Так, борьба братьев Орловых за место фаворита при Екатерине отразилась в притче «Война Орлов». Басня «Кулашный бой» направлена против гр. А. Г. Орлова, отличавшегося большой физической силой и любившего участвовать в кулачных боях с ямщиками, мясниками и пр. Несомненно политический характер имеет притча «Мид», в которой рассказывается предание о царе Мидасе, имевшем ослиные уши; суть этой басни не в сюжете,1 а в заключительных стихах, «морали», направленной против Екатерины:
Хотя хвала о ком неправо и ворчит,
История о нем иное закричит.
Вероятно, с событиями времени борьбы с Пугачевым связана притча «Совет боярский». Такой же характер, надо полагать, имеют притча «Посол Осел», сюжет и развязка которой звучат как анекдот из дипломатического мира, и эпиграмма (в сущности, такая же басня) «Нетрудно в мудреца безумца претворить», в которой явно чувствуется намек на лицо, удостоенное ордена «Золотого руна».

(КРЫЛОВ И. А.)

Н. А. Степанов, характеризуя стиль басен Сумарокова, писал: «Это не рационалистический ясный и закономерный мир классицизма, а живой, грубовато-правдоподобный быт, гротеск, напоминающий присказки и прибаутки». 1 Верные наблюдения исследователя о месте фольклора в баснях Сумарокова должны быть уточнены: надо отдать больше справедливости личному творчеству Сумарокова, надо понять, что он мог не только подражать (классицизму ли, фольклору ли, - все равно), но и творить самостоятельно. И творил он в направлении, по которому после него пошли другие, в том числе и великий Крылов. Поэтому надо прямо сказать: Сумароков (и вслед за ним Хемницер) прокладывал путь для Крылова, без Сумарокова Крылову было бы много труднее.

3.6. ФИЛОСОФСКИЕ ВЗГЛЯДЫ СУМАРОКОВА
Философские взгляды Сумарокова определили его эстетические позиции. Если в вопросах теории познания он был близок к сенсуалистам, то в своих литературно-теоретических построениях и в известной мере и в своей художественной практике он оставался рационалистом.
Наиболее существенной чертой классицизма, литературного направления, к которому принадлежал Сумароков, является рационализм как философская основа эстетики. Только то прекрасно, утверждали классики, что «разумно». Только то морально, что отвечает требовниям «разума».
Однако «разум» не всесилен; ему приходится бороться с идущими из «природы» «страстями», нарушающими стройность мира, воздвигнутого на принципах «разума». Где царит «разум», там все прекрасно, морально, там «благо» общее и частное; где господствуют «страсти», там - хаос, борьба личных интересов, там торжествует безнравственность. Источник общественных зол - «страсти», из которых самыми вредными являются жажда богатства и самовластие.
Поэтому подавление «страстей», борьба с ними должны, по мнению сторонников классицизма, составлять основную задачу искусства.
Отсюда вырастала одна из важнейших особенностей классицизма - его политическая направленность. Поскольку «политика печется о благе общем», задача писателя должна состоять в том, чтобы способствовать укреплению государственного целого, строящегося на принципах «разума». В трагедии, эпопее, оде поэт-классик обязан пропагандировать высокие идеи государственности, идеи «морали» и «политики». «Общее благо» должно быть поставлено превыше всего. А так как «общество» Сумароков понимал как общество дворянское, то и «общее благо» в его понимании было «благо» дворянское, и задачей искусства должно быть воспитание дворянского сознания исключительно в сословных интересах.
«Разум» во все времена, у всех людей одинаков. Поэтому то, что было прекрасно в древности, прекрасно и сейчас. Что прекрасно у древних греков и римлян, то должно считаться прекрасным у новейших народов, у французов, например, и у русских. Этим ходом рассуждений определялось отношение классиков к античному искусству.
Прекрасное, отвечающее требованиям «разума», утверждали классики, поэт может построить, если откажется от своих индивидуальных эстетических исканий и будет строго следовать «правилам» искусства, будет придерживаться признанных образцов. «Правила» и «подражание» считались классиками единственным путем подлинного искусства. Чем меньше проявляет писатель фантазии, личного момента в своем творчестве, тем больше у него возможностей создать истинно художественное творение. Отказ от индивидуального, местного, национально-своеобразного был естественным следствием рационалистического понимания идеи вечного и неизменно «прекрасного». Французские классики драмы - Корнель, Расин, Вольтер - настолько избегали обращения к местному материалу, что не посвятили ни одной трагедии темам из истории Фракции. Если же классики и обращались к художественным обработкам национальной истории («Генриада» Вольтера, многие трагедии Сумарокова), то и здесь они удаляли почти все носившее печать национального, оставляя одни только имена.
Из всего этого проистекала одна из характернейших особенностей классицизма, а именно его внеисторичность. Классики, в частности Сумароков, не стремились изображать в своих произведениях - например, трагедиях - тех или иных персонажей в соответствии с исторической и национальной обстановкой. В трагедиях Сумарокова «Хорев», «Синав и Трувор», «Мстислав», «Димитрий Самозванец» и др. действие происходит в древней России, в «Артистоне» - в Персии, в «Гамлете» - в Дании, но это никак не отражается ни в построении сюжета, ни в трактовке характеров, ни в языке действующих лиц. Сумарокова во всех трагедиях больше всего занимали морально-воспитательные, или, если следовать его терминологии, «политико»-воспитательные задачи. Цель трагедии - «вести к добродетели», «очищать через разум страсти». Отсюда возникает острая конфликтность трагедий Сумарокова. Главной коллизией в них является борьба «долга» и «любви», «чести» и «интереса», то есть тех же «разума» и «страстей».

3.7. ПОЭЗИЯ СУМАРОКОВА
Поэтическое творчество Сумарокова чрезвычайно разнообразно. Он писал оды, сатиры, эклоги, элегии, эпистолы, эпиграммы. У современников особенной популярностью пользовались его притчи и любовные песни.

Любовная поэзия
Этот раздел в творчестве Сумарокова представлен эклогами и песнями. Эклоги его, как правило, созданы по одному ж тому же плану. Сначала возникает пейзажная картина: луг, роща, ручей или река; герои и героини - идиллические пастухи и пастушки с античными именами Дамон, Клариса и т. п. Изображаются их любовные томления, жалобы, признания. Завершаются эклога счастливой развязкой эротического, подчас довольно откровенного, характера.
Большим успехом у современников пользовались песни Сумарокова, особенно любовные. Всего им было написано свыше 150 песен. Чувства, выраженные в них, чрезвычайно разнообразны, но чаще всего передают страдания, муки любви. Здесь и горечь неразделенной страсти, и ревность, и тоска, вызванная разлукой с любимым человеком. Любовная лирика Сумарокова полностью освобождена от всякого рода реалий. Мы не знаем ни имени героев, ни их общественного положения, ни места, где они живут, ни причин, вызвавших их разлуку. Чувства, отрешенные от быта и социальных отношений героев, выражают общечеловеческие переживания. В этом одна из черт «классицистичности» поэзии Сумарокова.
Некоторые из песен стилизованы в духе фольклорной поэзии. К ним относятся: «В роще девки гуляли» с характерным припевом «Калина ли моя, малина ли моя»; «Где ни гуляю, ни хожу» с описанием народных гуляний. К этой категории следует отнести песни военного и сатирического содержания: «О ты, крепкий, крепкий Бендерград» и «Савушка грешен». Песни Сумарокова отличаются исключительным ритмическим богатством. Он писал их двусложными и трехсложными размерами и даже дольниками. Столь же разнообразен их строфический рисунок. О популярности песен Сумарокова свидетельствует включение многих из них в печатные и рукописные песенники XVIII в., часто без имени автора.

3.7.1. ЭКЛОГИ СУМАРОКОВА
В ранний период своей литературной деятельности молодой Сумароков не обращался еще к политической тематике. Хотя в конце 1730 - начале 1740-х годов он написал несколько торжественных од, то есть произведений с политическим содержанием, но не они были жанрами, характерными для тогдашнего этапа его деятельности.
Адъютант фаворита императрицы, избалованный вниманием женщин светского круга, Сумароков чувствовал себя тогда прежде всего поэтом «нежной страсти». Он в большом количестве сочинял - впрочем, не только в это время, но и позднее - модные тогда любовные песенки, выражавшие от лица как мужчины, так и женщины, различные оттенки любовных чувств, в особенности ревность, томление, любовную досаду, тоску и т. д. В 1740-х годах песни пелись не на специально написанные для них мотивы, а, как указывал сам Сумароков, на «модные минаветы» (менуэты). Песни Сумарокова, особенно «пасторальные», в которых, в соответствии с общеевропейской модой, слащаво изображалась жизнь идеализированных пастушков (см. песню «Негде, в маленьком леску»), имели также большой успех. Позднее, в 1760 году, Ломоносов, ставивший перед литературой совершенно иные цели, иронизировал по этому поводу над Сумароковым: «Сочинял любовные песни и тем весьма счастлив, для того что вся молодежь, то есть пажи, коллежские юнкера, кадеты и гвардии капралы так ему последуют, что он перед многими из них сам на ученика их походил». Общее число песен, сочиненных Сумароковым, превышает 150.
Отвечая на литературные потребности светского общества, в котором он вращался, Сумароков стал писать не менее модные тогда идиллии и эклоги. Пасторальная живопись, росписи дворцовых стен и потолков сценами из античной и французской идиллической поэзии, гобелены на пастушеские сюжеты, статуэтки, изображавшие условных пастухов и пастушек, - все это делало жанр эклоги очень популярным в дворянском столичном обществе. Поэтому не удивительно, что Сумароков писал эклоги с 1740-х годов и до начала 1770-х и в общем написал 65 эклог и 7 идиллий.
Выше приводились слова Пушкина о «цинической свирели» Сумарокова - речь в них идет именно об эклогах («свирель» в поэтическом языке XVIII, начала XIX века - условное обозначение «пастушеских» жанров).
Характеризуя последние и указав на их достаточно откровенную эротичность, Белинский все же отметил: «И несмотря на это, Сумароков и не думал быть соблазнительным или неприличным, а, напротив, он хлопотал о нравственности». В доказательство своей точки зрения Белинский полностью привел посвящение из «эклог» Сумарокова; основная идея этого посвящения сформулирована Сумароковым в следующих словах: «В эклогах моих возвещается нежность и верность, а не злопристойное сластолюбие, и нет таковых речей, кои бы слуху были противны». Сумароков, по-видимому, все же понимал относительность подобных слов: в одной своей, почти неприличной, басне он иронически заметил: «Я скромности всегда был крайний почитатель».
Несмотря на то что Сумароковым было написано большое число эклог, все они более или менее однообразны. Почти каждая начинается большим «пейзажным» введением, изображающим условную пастушескую, счастливую страну. Пейзаж сумароковских эклог обычно мирный, безоблачный, с обязательным «источником», «дубровой» или «густым кустарником», чаще всего залитый солнцем, иногда осеребренный луной:
К раскрытию очей и к услажденью взора
Выходит из-за гор прекрасная Аврора,
Сияет на лугах приятная весна...
(«Дафна»)
Дни зимние прошли, на пастве нет мороза,
Выходит из пучка 2 едва прекрасна роза,
Едва зеленостью покрылися леса,
И обнаженные оделись древеса,
Едва очистились по льдам от грязи воды,
Зефиры - на луга, пастушки - в короводы...
(«Меланида»)

Далее либо герой, либо героиня сообщают своим друзьям или поверяют источнику свою тайну - любовь к пастушке или пастуху. Содержание дальнейшей части каждой эклоги - борьба между страстью и стыдом, всегда завершающаяся «цитерскими утехами», о которых, хотя и коротко, но всегда с несомненным удовольствием говорит Сумароков в последних стихах:
И лишь коснулися они дубравы той,
В минуту овладел он всею красотой,
Лип были ветвия наместо им покрова,
А что там делалось, то знает та дуброва.
(«Цения»)
О вы, страдания, дошедшие к концу!
Касайтеся, горя, любовному венцу,
Насытьтеся теперь цитерскою забавой
И наслаждайтеся победою и славой.
(«Флориза»)
В готовом шалаше осталися одни
И, вместо прежния любовныя отравы,
Там чувствовали все цитерские забавы.
(«Октавия»)
В эклоге «Целимена» герой, пастух Оронт, произносит панегирик в честь любовной страсти:
...нет такия силы
Минуты описать, которы столько милы,
В которы человек не помнит сам себя...
В другой эклоге:
Вкусив дражайший плод, любовник говорит:
«Ах, мало человек судьбу благодарит,
Имея таковы во младости забавы,
Важнейшие стократ величия и славы!»
(«Ликориса»)
И далеее:
Природа таковых плодов не извела,
Которы б превзошли любовные дела,

И что бы быть могло во самом лучшем цвете
Любовной нежности прелестнее на свете?
(«Целимена»)
Однако было бы ошибкой повторять слова Пушкина-лицеиста о «цинической свирели» Сумарокова. Для Сумарокова изображаемый им мир пастухов и пастушек - это сладостный вымысел, это золотой век, о котором он говорит в предисловии к своей книге «Эклог»; это та пасторальная утопия, которая должна увести и поэта и его читателей из мира прозы, мира страшных и безобразных сцен действительности, из душного, чумного города (большая часть эклог, изданных Сумароковым в 1774 году, была, по его свидетельству, написана в Москве во время чумной эпидемии 1771 года). Весьма убедительным подтверждением сказанного является следующий отрывок из эклоги «Эмилия». Пастух Валерий клянется своей недоверчивой возлюбленной в любви и самую страшную клятву приберегает к концу:
И пусть по гроб мой я, коль в этом лицемерю,
Жить буду в городах. 1
- Но сей я клятве верю, -
отвечает Эмилия и продолжает, как бы предвосхищая реплику Алеко из пушкинских «Цыган» о «неволе душных городов»:
Слыхала я о том, как люди там живут,
Притворство - дружеством, обман - умом зовут,
Что в шуме хитрого и льстивого народа
Преобразилася совсем у них природа,
Что кончилися там златого века дни.
Храним, Валерий, их лишь только мы одни.
Эта мечта о золотом веке на лоне природы и подсказала поэту тематику, образную систему и язык его эклог, являющихся одним из наиболее правоверно-классических жанров в творчестве Сумарокова.

3.7.2. ЭЛЕГИИ

Сумароковым написаны первые в русской литературе элегии. Этот жанр был известен еще в античной поэзии, а позже стал общеевропейским достоянием. Содержанием элегий обычно были грустные размышления, вызванные несчастной любовью: разлукой с любимым человеком, изменой и т. п. Позже, особенно в XIX в., элегии наполнились философскими и гражданскими темами. В XVIII в. элегии, как правило, писались александрийскими стихами.
В творчестве Сумарокова использование этого жанра в известной степени было подготовлено его же трагедиями, где монологи героев часто представляли собой своего рода маленькие элегии. Наиболее традиционны в поэзии Сумарокова элегии с любовной тематикой, такие, как «Уже ушли от нас играния и смехи», «Другим печальный стих рождает стихотворство».
Своеобразный цикл образуют элегии, связанные с театральной деятельностью автора. Две из них («На смерть Ф. Г. Волкова» и «На смерть Татьяны Михайловны Троепольской») вызваны преждевременной кончиной ведущих артистов петербургского придворного театра - лучших исполнителей трагических ролей в пьесах Сумарокова. В двух других элегиях - «Страдай прискорбный дух, терзайся грудь моя» и «Все меры превзошла теперь моя досада» - отразились драматические эпизоды театральной деятельности самого поэта. В первой из них он жалуется на происки врагов, лишивших его директорского места. Вторая вызвана грубым нарушением авторских прав. Сумароков категорически возражал против исполнения роли Ильмены в его пьесе «Синав и Трувор» бездарной актрисой Ивановой, которой симпатизировал московский главнокомандующий Салтыков. Автор обратился с жалобой на произвол Салтыкова к императрице, но получил в ответ насмешливое оскорбительное письмо. Произведения Сумарокова значительно расширили жанровый состав русской классицистической литературы. «...Первый он из россиян, - писал Н. И. Новиков, - начал писать трагедии по всем правилам театрального искусства, но столько успел в оных, что заслужил название северного Расина».
По-видимому, в 1740-х годах Сумароков начал писать и свои элегии, основная цель которых заключалась, как и в песнях, в изображении тонких душевных переживаний, «нежных чувств», как тогда говорили.
Чего ты мне еще, зло время, не наслало,
И где ты столько мук и грустей собирало?..
Опасности и страх, препятствия, беды
Терзали томный дух все вдруг без череды.
(«Элегия 5»)
Я чаял, что свои я узы разрешил,
И мыслил, что любовь я в дружбу пременил,
Уж мысли нежные меня не восхищали,
Заразы глаз драгих в уме не пребывали.
(«Элегия 8»)
Подобно эклогам, элегии Сумарокова строились более или менее одинаково. Первый стих или первые два стиха обычно представляют объяснение того, что вызвало душевные страдания «лирического героя» данной элегии, а затем идет довольно пространный анализ его переживаний.
В болезни страждешь ты... В моем нет сердце мочи...
(«Элегия 12»)
Стени ты, дух, во мне! стени, изнемогая!
Уж нет тебя, уж нет, Элиза дорогая!
(«Элегия. На смерть сестры авторовой Е. П. Бутурлиной»)
Некоторые элегии впоследствии были значительно сокращены Сумароковым, который чувствовал их растянутость и стремился придать им большую стройность и компактность. Так, элегия «Уже ушли от нас играния и смехи», имевшая в первой редакции 40 стихов, была сокращена до 12, а элегия «Ты только для того любовь уничтожаешь» при переработке утратила 68 стихов (вместо 96 осталось 28).
Песни, эклоги и элегии Сумарокова 1740-х и последующих годов являлись ответом писателя на потребности того дворянского круга, который в то время с наибольшей силой определял пути формирования дворянской культуры XVIII века. Именно то, что они отвечали тогдашним эстетическим вкусам и потребностям культурного или, точнее, полукультурного дворянства, создавало Сумарокову в дворянских кругах широкую популярность.

3.7.3. ОДЫ СУМАРОКОВА

В 1740-е годы, наряду с песнями, эклогами и элегиями, Сумароков писал и оды - торжественные и духовные. Имея перед собой как образец оды Ломоносова, он следовал им, в особенности на первых порах. Так, в своей первой оде 1743 года Сумароков применяет ломоносовские образы и обороты речи:
О! дерзка мысль, куды взлетаешь,
Куды возносишь пленный ум?
. . . . . . . . . . . .
Стенал по нем <Петре. - П.Б..> сей град священный,
Ревел великий океан...
. . . . . . . . . . . .
Борей, бесстрашно дерзновенный,
В воздушных узах заключенный,
Не смел прервать оков и дуть.
Эти черты ломоносовской одической поэтики сохраняются в одах Сумарокова и более позднего времени. Вот отрывок из оды Елизавете 1755 года:

Ужасна ты была во чреве,
Ужасней будешь ты во гневе:
Ты будешь верность нашу зреть.
Восстаньте, разных стран народы,
Бунтуйте, воздух, огнь и воды!
Пойдем пленить или умреть.
Вот строфа из оды о Прусской войне (1758):
Что где российский пламень тронет,
То там трясется и падет;
Земля и воздух тамо стонет,
И море в облаках ревет.
Где русские полки воюют,
Там огненные ветры дуют,
И тучи там текут, горя:
Пыль, дым метаются пред зраком
И землю покрывают мраком,
В полудни в небесах заря.
Внешнее следование Ломоносову не мешало Сумарокову и в 1750-е годы выступать с пародиями на оды своего учителя, демократический характер творчества которого, в сущности, был ему глубоко чужд. Однако эти «вздорные оды» в известной мере могут считаться и автопародиями, так как Сумароков, создавая свои торжественные оды, подчинялся «законам жанра» и пользовался художественными приемами, которые сам же осуждал.
Вместе с тем торжественные оды Сумарокова давали ему возможность высказывать свои политические воззрения. В одах последнего периода, обращаясь к наследнику престола, будущему императору Павлу I, Сумароков предупреждал его об опасностях, которые ждут всякого царя; при этом, рисуя образ отрицательного государя - тирана, поэт давал ясно понять, что имеет в виду Екатерину:
Не сим царь сан свой отличает,
Что льзя разити и пленять,
Что все пред ним стоят со страхом,
Что властвует людьми, как прахом,
И что он может жизнь отнять.
Когда монарх насилью внемлет,
Он враг народа, а не царь...
Нестройный царь есть идол гнусный
И в море кормщик неискусный.

Его надгробье: «Был он яд».
Окончится его держава,
Окончится его и слава,
Исчезнет лесть, душа - во ад.
(«Ода государю цесаревичу Павлу Петровичу в день его тезоименитства июня 29 числа 1771 года»)
Через три года Сумароков снова писал Павлу Петровичу:
Без общей пользы никогда
Нам царь не может быти нравен.
Короны тьмится блеск тогда,
Не будет царь любим и славен,
И страждут подданны всегда.
Души великой имя лестно,
Но ей потребен ум и труд,
А без труда цари всеместно
Не скипетры, но сан несут.
Вполне понятно, что подобные намеки на Екатерину Сумароков мог себе позволить только в окружении официальных похвал императрице, которые следовало бы, по его же терминологии, обозначить как лесть. Однако Сумароков в ряде своих произведений пытался объяснить, с одной стороны, причины своей лести, с другой, почему он не выступает открыто против тех явлений, которые его возмущали как дворянина - «сына отечества».
Так, в трагедии «Димитрий Самозванец» (1771) Сумароков писал:
Не мни, чтоб истину злодею я открыл...
Когда имеем мы с тираном сильным дело,
Противоречити ему не можем смело:
Обман усилился на трон его венчать,
Так истина должна до времени молчать,
Доколь низвержется сие с России бремя...
(д. I, явл. 4)
В той же трагедии Сумароков писал:
Язык мой должен я притворству покорить:
Иное чувствовать, иное говорить,
И быти мерзостным лукавцем я подобен.
Вот поступь, если царь неправеден и злобен
(д. II, явл. 1)

Пользу молчания в тогдашних политических условиях Сумароков обосновывал так:
Коль истиной не можно отвечать,
Всего полезнее молчать.
(Притча «Пир у льва»)
А ежели нельзя сказати правды явно,
По нужде и молчать, хоть тяжко, - не бесславно.
(Сатира «О честности»)
Поэтому, читая оды Сумарокова, не следует принимать за чистую монету все вынужденные обстоятельствами комплименты Екатерине, от милости которой он, вечно материально стесненный, ежегодно обращавшийся к ней с просьбами выдать ему пенсию вперед, зависел в самом прямом смысле слова. Напомним, что авторского гонорара писатели в то время не получали и доход от продажи книг Сумарокова шел в казну.
Следует обратить внимание еще на один способ выражения Сумароковым своих литературно-политических взглядов в конце 1760- начале 1770-х годов. Так, например, перепечатывая свои ранние произведения, он сокращал в них, в частности в одах, посвященных Елизавете и Екатерине, строфы, особенно пропитанные лестью. Впрочем, нередко сокращения имели и эстетические основания.
Определенным приемом политической борьбы Сумарокова в это время были вставки злободневного содержания в более ранние произведения. Так, переиздавая в 1768 году, через 21 год после первой публикации, свою трагедию «Хорев», Сумароков в начале V действия заменил прежний связанный с содержанием пьесы монолог Кия новым, совершенно не нужным для развития сюжета и обрисовки характера героя, но представлявшим явный, всем понятный выпад против Екатерины: в это время императрица особенно гордилась своей Комиссией для сочинения проекта Нового уложения, которая должна была дать стране новые законы, а личная жизнь Екатерины, ее непрекращавшиеся любовные связи с фаворитами были хорошо известны в Петербурге и за его пределами. Поэтому понятно, как злободневно звучал в таких условиях новый текст монолога Кия:
О, бремя тяжкое порфиры и короны!
Законодавцу всех трудней его законы.
Во всей подсолнечной гремит монарша страсть,
И превращается в тиранство строга власть...
34

Коль хочет он носить венец без порицанья
И, если хочет он во славе быти тверд,
Быть должен праведен, и строг, и милосерд,
Уподоблятися правителям природы,
Как должны подражать ему его народы...
(д. V, явл. 1)
Свои морально-политические взгляды Сумароков высказывал и в так называемых «духовных одах».
В европейских литературах XVII - ХVIII веков духовная ода была не столько выражением религиозных воззрений, сколько способом решения этических проблем определенного характера. Пользуясь часто формой перевода псалмов или переложения молитв, тогдашние поэты получали возможность касаться таких тем, которые в других случаях могли вызвать цензурные возражения. Сумароков следовал по тому же пути. Он перевел почти всю «Псалтырь», в том числе и известные псалмы 81 и 145, представляющие произведения, критикующие власть царя и поэтому воспринимавшиеся иногда как антимонархические; но в переводе Сумарокова сильно приглушено их идейное звучание. Впоследствии перевод псалма 81, изданный Державиным под названием «Властителям и судиям», навлек на него гнев Екатерины; перевод псалма 145 Ломоносова имел значительно более резкий характер.
Другие «духовные стихотворения» Сумарокова являлись выражением его душевных переживаний, страха смерти, мыслей о бренности человеческой жизни. Возможно, обилие стихотворений на эти темы связано с тем, что Сумароков был масоном; по крайней мере, известно, что одно время (в середине 1750-х годов) он состоял в масонской ложе.
Подобно другим классикам, Сумароков широко пользовался мифологическими именами и сюжетами. Эту особенность классицизма обычно понимают как чисто внешнее украшение, только как искусственное «подражание» античной древности. Между тем у Сумарокова мифология имела определенный, принципиально-эстетический смысл.
Характеризуя в «Эпистоле о стихотворстве» «великолепный» стиль оды и противополагая его простоте эпических произведений, Сумароков писал:
Сей стих есть полн претворство...
То есть: стих оды полон того, что должно быть «претворено», превращено, переделано, переосмыслено:
...в нем добродетель смело
Преходит в божество, приемлет дух и тело.
Минерва - мудрость в нем, Диана - чистота,
Любовь - то Купидон, Венера - красота.
Далее Сумароков более подробно раскрывает смысл мифологических упоминаний в произведениях классиков:
Где гром и молния, там ярость возвещает
Разгневанный Зевес и землю устрашает.
Когда встает в морях волнение и рев,
Не ветер то шумит, - Нептун являет гнев.
И эхо есть не звук, что гласы повторяет, -
То нимфа во слезах Нарцисса вспоминает.
Эти стихи представляют почти точный перевод «Поэтического искусства» Буало низменное, конкретное, повторяющееся в разных прозаических вариантах вводить в искусство как возвышенное, отрешенное от местных, случайных черт, неизменное; мифология обобщает все частное, отбрасывает индивидуальное и заменяет его «вечно-прекрасным».
Таким образом, все в искусстве классицизма подчинялось основной задаче - созданию идеального мира прекрасной разумности, который должен еще больше «просвещать» читателей, приближать их к познанию истины, вести к «благу», к «беспорочной жизни».
Это делало классицизм искусством содержательным, «идейным». Для Сумарокова в особенности характерна борьба с формалистическими тенденциями в искусстве XVIII века. В соответствии со своими дворянскими позициями, Сумароков, требовал от писателей содержательности, «разума», просвещения. Характеризуя «несмысленных творцов», он писал в одном из своих последних произведений:
Пиитов сих ума никто не помутит:
Безмозгла саранча без разума летит.
Такой пиит не мыслит,
Лишь только слоги числит.
(«Письмо ко князю А. М. Голицыну»)
Вместе с тем Сумароков был решительно против холодной, рассудочной поэзии. Он требовал от поэта подлинного чувства, искренности. В стихотворении «Недостаток изображения» эта мысль выражена так:
Трудится тот вотще,
Кто разумом своим лишь разум заражает:
Не стихотворец тот еще,
Кто только мысль изображает,
Холодную имея кровь;
Но стихотворец тот, кто сердце заражает
И чувствие изображает,
Горячую имея кровь.

3.8. ЭВОЛЮЦИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ СУМАРОКОВА

Оставаясь на всем протяжении своей литературной деятельности поэтом дворянским, Сумароков тем не менее проделал заметную эволюцию; сначала он был поэтическим выразителем всего «дворянского корпуса» в целом, был литературным идеологом всего правящего класса, а затем, приблизительно с конца 1750-х годов, в его творчестве, нисколько не утратившем дворянского характера, появляются и все больше растут черты критицизма по отношению к придворному дворянскому кругу, к заносчивому и наглому «вельможеству». Кончает Сумароков как поэт хотя и дворянский, но, при всех внешних выражениях своей верноподданности, явно враждебно настроенный по отношению к Екатерине II.
В творчестве Сумарокова, как и в других явлениях дворянской культуры тех лет, отразились изменения, которые произошли в русском дворянстве в 1750-1760-е годы.
Период после смерти Петра I характеризуется частой сменой правителей, большей частью происходившей путем дворцовых переворотов. В докладе на II съезде профессиональных союзов в 1919 году В. И. Ленин, говоря о характере переворотов, предшествовавших Великой Октябрьской социалистической революции, сказал: «Возьмите старое крепостническое дворянское общество. Там перевороты были до смешного легки, пока речь шла о том, чтобы от одной кучки дворян или феодалов отнять власть и отдать другой». 1
Дворцовые перевороты XVIII века нисколько не затрагивали социальной основы крепостнического государства, а приводили только к смене «кучек» правящего класса. Переворот 1741 года, устранивший от власти большую группу придворных немцев и связанных с ними русских вельмож и возведший на престол Елизавету, представлялся современникам торжеством всего русского дворянства в целом, хотя власть захватила «кучка» придворных дельцов, возглавлявшихся Бестужевым, Шуваловыми, Воронцовыми и отчасти Разумовскими. В течение очень короткого времени при дворе Елизаветы из перечисленных участников «кучки» образовалось новое сильное «вельможество», оттеснившее среднее дворянство от власти и опиравшееся на быстро росший бюрократический аппарат (подьячих). Хищения, которые производили в 1740-е, в особенности 1750-е годы Шуваловы, Воронцовы, Чернышевы и другие вельможи, высокомерие, чванство этой придворной верхушки сильно восстанавливали против нее культурное дворянство. Взяточничество и самоуправство чиновников также вызывали возмущение.
С другой стороны, превращение дворян из служилого сословия в сословие, не имеющее никаких обязанностей и обладающее только правами и привилегиями, развитие роскоши в дворянской среде, мотовство, непомерное усиление эксплуатации крепостного крестьянства - все это вызывало возмущение Сумарокова и некультурным поместным и столичным дворянством.
Именно поэтому в творчестве Сумарокова даже раннего периода, когда он еще ощущал себя выразителем интересов всего дворянства, уже встречалась критика придворного, «гордого, раздутого как лягушка» и великосветского щеголя, с одной стороны, и взяточников-подьячих - с другой. С течением времени чем менее отвечал культурный облик правившего слоя дворянства сложившемуся у Сумарокова идеальному образу «сына отечества», тем более чувствовал он себя обязанным выступать против возмущавших его порядков елизаветинского правления.
В конце царствования Елизаветы Сумароков, под воздействием охарактеризованных обстоятельств, переносит свои политические симпатии на жену наследника престола Екатерину Алексеевну, будущую Екатерину II, вокруг которой группировались более культурные придворные, недовольные Елизаветой и правившей от ее имени «кучкой». В 1759 году Сумароков издает журнал «Трудолюбивая пчела», который демонстративно посвящает Екатерине. Журнал, изобиловавший нападками на вельмож и подьячих, по истечении года был закрыт. В разных формах Сумароков продолжал борьбу в последующие годы.
Вступление на престол Екатерины II разочаровало Сумарокова. Новая «кучка» дворян, совершившая переворот и возглавлявшаяся братьями Орловыми, грубая, малокультурная и наглая, еще больше претила Сумарокову. «Политика» Екатерины оказалась направленной не на «общее благо», как понимал последнее Сумароков, а на удовлетворение личных интересов императрицы и ее окружения. Видя резкое несоответствие тогдашней действительности своему дворянскому идеалу, Сумароков решительно становится в оппозицию Екатерине и новой придворной «кучке». Чуть ли не с самого момента захвата Екатериной престола он проявляет свое недовольство ею, отражая позицию многих своих культурных дворянских современников. По ряду личных и общественных причин особенно усилилось отрицательное отношение Сумарокова к императрице в конце 1760-х - начале 1770-х годов и ярко выразилось в трагедии «Димитрий Самозванец». И даже восстание Пугачева, чрезвычайно взволновавшее Сумарокова и толкнувшее его на создание произведений, в которых в наибольшей степени проявились его дворянские взгляды - станс «Городу Синбирску на Пугачева» и «Стихи на Пугачева», - не заставило его изменить свое отношение к Екатерине: во втором стихотворении ее имя не упоминается вовсе, а в первом оно сопровождено холодными, официальными комплиментами.
В произведениях Сумарокова отразилась треть века истории русского дворянства перед восстанием Пугачева. Вместе с тем без знакомства с историей России этого периода нельзя понять и ряда особенностей поэтического творчества Сумарокова.

3.9. СТИХИЙНОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ РАЗГОВОРНОГО РУССКОГО ЯЗЫКА В ТВОРЧЕСТВЕ СУМАРОКОВА
Характерное для классицизма требование следовать «правилам» привело к тому, что, наряду с общепризнанным в это время поэтическим кодексом, «Посланием к Пизонам»(«Об искусстве поэзии») римского поэта Горация, в каждой крупной европейской литературе XVII-ХVIII веков возник свой свод правил искусства классицизма. В связи с особенным значением в то время французской культуры, всеобщим авторитетом пользовалось «Поэтическое искусство» Буало, которое было достаточно широко популярно и в России: в 1752 году оно вышло в свет в не вполне удачном переводе Тредиаковского.
Однако еще за несколько лет до этого Сумароков, едва ли имея за спиной десять лет поэтической работы, выступил с теоретико-литературным документом, сыгравшим большую роль в истории русской поэзии. Это была изданная им в 1748 году брошюра «Две эпистолы Александра Сумарокова. В первой предлагается о русском языке, а во второй о стихотворстве».
В своих эпистолах Сумароков решал важный для той эпохи и кажущийся сейчас непонятным вопрос: может ли быть использован в качестве языка литературы русский язык? Историческое значение этой проблемы может быть правильно понято, если вспомнить, что в течение нескольких столетий литературным языком в России был язык, который одни ученые считают церковнославянским, хотя и сильно подвергшимся влиянию разговорного русского языка, а другие - древнерусским, усвоившим огромное количество церковнославянизмов.
Всего лишь за двадцать лет до появления эпистол Сумарокова начал свою литературную деятельность сатирик А. Д. Кантемир, произведения которого были написаны на таком церковнославяно-русском языке.
В 1731 году Тредиаковский опубликовал свой перевод популярного французского романа «Езда в остров любви», представлявший первый образец этого литературного жанра на русской почве. В предисловии к переводу Тредиаковский указывал, что в этом своем труде он делает опыт использования разговорного русского языка в качестве языка литературного произведения. Это был сознательный отказ от архаистических языковых традиций.
Стихийное использование разговорного русского языка в литературных целях на практике имело место и до появления «Езды в остров любви», в особенности у переводчиков иностранных авантюрных повестей и сочинителей русских оригинальных произведений этого жанра. Тредиаковский же подчеркивал сознательный характер своего
22
начинания. Попытка Тредиаковского, с нашей сегодняшней точки зрения, представляется малоудачной. Историческое же значение ее было огромно. С этого времени русская художественная литература и в теории отказывается от церковнославянского языка как единственно допустимого в поэтическом творчестве, но на практике русский язык применяется в 1730-1740-е годы только в высоких лирических жанрах. Проза (ораторская) в подавляющем большинстве случаев пишется на церковнославянском языке.
Ставя своей целью, вслед за Тредиаковским и Ломоносовым, обосновать и доказать возможность применения русского языка в литературе, Сумароков не отбрасывает нигилистически всего созданного в русской культуре на славянском языке; он, с обычной для него точки зрения «разума», утверждает:
Коль «аще», «точию» обычай истребил,
Кто нудит, чтоб ты их опять в язык вводил?
А что из старины осталось неотменно,
То может быть тобой повсюду положенно.
Не мни, что наш язык не тот, что в книгах чтем,
Которых мы с тобой нерусскими зовем.
Он тот же, а когда б он был иной, как мыслишь,
Лишь только оттого, что ты его не смыслишь,
Так что ж осталось бы при русском языке?
От правды мысль твоя гораздо вдалеке.
Хотя в обеих эпистолах Сумароков рассматривает много разнообразных вопросов, однако через всю брошюру проходит основная мысль, завершающая все это единое произведение:
Прекрасный наш язык способен ко всему.
Вместе с тем Сумароков требовал, чтобы писатель не просто писал:
Кто пишет, должен мысль прочистить наперед
И прежде самому себе подать в том свет...
Нет тайны никакой безумственно писать.
Искусство - чтоб свой слог исправно предлагать,
Чтоб мнение творца воображалось ясно
И речи бы текли свободно и согласно.
Сумароков считал, что
Для изъяснения рассудка и страстей,
Чтоб тем входить в сердца и привлекать людей, -

Писатель должен обладать природным дарованием и много и внимательно читать:
Нам в оном <в творчестве. - П. Б.> счастлива природа путь являет,
И двери чтение к искусству отверзает.
Считая природное дарование непременным условием плодотворной деятельности писателя, Сумароков в то же время уделяет исключительно большое внимание и специальному литературному образованию:
А если естество тебя тем одарило,
Старайся, чтоб сей дар искусство украсило.
И на первое место он выдвигает усвоение начинающим писателем основных правил теории литературных жанров и соответствующего им стиля:
Знай в стихотворстве ты различие родов
И, что начнешь, ищи к тому приличных слов,
Не раздражая муз худым своим успехом, -
то есть не отступай от принятых литературных принципов.
Следующая затем часть второй сумароковской эпистолы представляет самостоятельную и очень интересную переработку «Поэтического искусства» Буало. Чтобы правильно понять отношение Сумарокова к своему французскому образцу, следует помнить, что дидактическая поэма Буало, состоящая из четырех песен, только в двух средних песнях посвящена характеристике литературных жанров. Обе эти песни содержат 604 стиха; соответственный раздел второй эпистолы Сумарокова состоит всего лишь из 294 стихов, то есть он вдвое меньше. Поэтому очень показательно количество стихов, отводимое обоими поэтами характеристике одних и тех же жанров, последовательность рассмотрения жанров и наличие у Сумарокова характеристик жанров, отсутствующих у Буало, и наоборот. Это сопоставление показывает, что у Сумарокова мы не имеем простого подражания, а что его отступления от Буало были вызваны состоянием и потребностями русской литературы того времени.
Как и французский литературный законодатель, Сумароков начинает рассмотрение литературных родов с характеристики идиллии и эклоги (у него 22 стиха, у Буало-37); далее следуют элегия (16-12) и ода (44-20); затем у Буало идет ряд литературных форм, которым Сумароков отводит место в конце своего «поэтического искусства», уделяя им неизмеримо меньше внимания. Так, чрезвычайно распространенный во Франции и тогда и позднее сонет, который Буало поставил на четвертое место и которому посвятил 21 стих, у Сумарокова находится на десятом месте и, вместе с характеристикой рондо, баллады и мадригала, получил всего 8 стихов, а собственно сонету уделена одна строчка:
В сонете требуют, чтоб очень чист был склад.
Эпиграмме (она стоит у Сумарокова на седьмом месте) он отвел 5 стихов, Буало - 32; сатире (у Сумарокова-на шестом месте) примерно одинаковое количество стихов (31-36); зато песенке, о которой с явным пренебрежением говорит Буало (14 стихов, среди которых собственно о песенке - 4), Сумароков посвятил 38 строк. Различно отношение обоих авторов к драматическим жанрам: у Сумарокова они идут сразу же после оды, у Буало им специально посвящена почти вся третья песнь; русский теоретик посвятил трагедии 60 стихов (в двух местах эпистолы), комедии - 26; французский соответственно - 155 и 86.
Наконец, у каждого из рассматриваемых авторов есть жанры, отсутствующие у другого; наличие одних и отсутствие других, как уже сказано выше, объясняется историческими условиями развития французской и русской литератур.
Так, у Сумарокова пропущен водевиль (у Буало - 10 стихов), роман (у Буало - попутно с трагедией), эпопея (у Буал - 175 стихов, у Сумарокова - беглые упоминания, характеристики нет). В то же время Сумароков уделяет басне 10 стихов, героической поэме - 30; Буало, автор ирои-комической поэмы «Налой» и современник великого французского баснописца Лафонтена, не нашел места для характеристики названных жанров. У обоих отсутствуют характеристики «духовной оды», послания, «надписи», дидактической поэмы и т. д.
Самостоятельность Сумарокова проявилась и в понимании сущности ряда проблем. Хотя он местами использует текст Буало, но порою полемизирует со своим предшественником («Поэм больших сонет ведь стоит совершенный... Не дался никому сей феникс дорогой» - Буало; «Сонет, рондо, баллад - игранье стихотворно... Состав их хитрая в безделках суета: мне стихотворная приятна простота» - Сумароков). Таким образом, «Две эпистолы» Сумарокова, при всей своей общей и частной зависимости от «Поэтического искусства» Буало, представляли несомненный результат самостоятельного развития русской литературы и именно поэтому сыграли, как уже нами отмечено, исключительную роль в последующее время. Стоит отметить, что через четверть века после выхода в свет «Двух эпистол» Сумароков объединил их, значительно сократив, в одно произведение, которое издал в 1774 году под названием «Наставление хотящим быти писателями». Помимо своего общего значения для русской литературы и в особенности ее дворянской части, «Две эпистолы» интересны тем, что хорошо поясняют литературную деятельность самого Сумарокова. В известной мере можно сказать, что здесь поэтом была напечатана литературная программа, которой он в дальнейшем следовал без сколько-нибудь значительных отклонений.
Отсутствие точной датировки очень многих произведений Сумарокова лишает нас возможности полностью воссоздать постепенное развитие его поэтического творчества. Несомненно, однако, что усиленное писание песен, эклог и элегий в 1740-е годы помогло Сумарокову выработать относительно легкий, для той поры даже музыкальный, стих, живой язык, близкий к тогдашнему разговорному, уменье довольно верно, хотя и поверхностно, передавать душевные состояния. Сумароков хорошо овладел александрийским стихом (шестистопный ямб с парными рифмами), которым написаны его эклоги и элегии, а также эпистолы, сатиры и девять трагедий. Обычно вызывает удивление гладкость и плавность стиха даже самых ранних трагедий Сумарокова, а также достаточная умелость в передаче психологических состояний героев этих произведений. Однако, если принять во внимание, как много было написано им в этот период песен, эклог и элегий, известная художественная зрелость его трагедий не должна казаться непонятной.
Хотя Сумароков неоднократно заявлял, что у него не было никаких руководителей в поэзии, однако несомненно, что в начале своей поэтической деятельности, во вторую половину 1730-х годов, он был убежденным последователем Тредиаковского. Появление новаторской поэзии Ломоносова Сумароков, по словам последнего, встретил недружелюбными эпиграммами, нам неизвестными. Однако вскоре Сумароков, как, впрочем, и Тредиаковский, усвоил новые принципы версификации и литературного языка, введенные Ломоносовым.

3.10. ТРАГЕДИИ СУМАРОКОВА
Во второй половине 1740-х годов Сумароков стал писать стихотворные трагедии, жанр, до того времени отсутствовавший в русской литературе. Внимание к внутреннему миру человека, к его переживаниям, смене чувств, проявившееся в многочисленных песнях, эклогах и элегиях Сумарокова, уверенное владение стихом позволили ему сразу же создать высокохудожественные для того времени драматические произведения.
Всего им было написано девять трагедий: «Хорев» (1747), «Гамлет» (1747), «Синав и Трувор» (1750), «Артистона» (1751), «Семира» (1752), «Димиза» (1756; позднее переработана под названием «Ярослав и Димиза»), «Вышеслав» (1770), «Димитрий Самозванец» (1771), «Мстислав» (1774).
Политическая позиция Сумарокова этих лет подсказала ему тематику и проблематику трагедий. В своих трагедиях 1740-х -1750-х годов Сумароков пропагандировал идеи подчинения «страстей» - «разуму», «рассудку», «чувства» - «долгу». Монархи в его тогдашних трагедиях изображаются главным образом как «идеальные государи»; отклонение их от идеала, «порабощение» их «страстям», например их подозрительность, недоверчивость, влекут за собой трагическую развязку («Хорев»). Такие трагедии имели в то время несомненное воспитательное значение для дворянского общества, привыкшего к деспотизму своих быстро сменявшихся монархов.
Литературную славу принесли Сумарокову трагедии. Он первый ввел этот жанр в русскую литературу. Восхищенные современники называли его «северным Расином». Всего им написано девять трагедий. Шесть - с 1747 по 1758 г.: «Хорев» (1747), «Гамлет» (1748), «Синав и Трувор» (1750), «Артистона» (1750), «Семира» (1751), «Ярополк и Демиза» (1758). Затем, после десятилетнего перерыва, еще три: «Вышеслав» (1768), «Дмитрий Самозванец» (1771) и «Мстислав» (1774).
Сумароков широко использовал в своих трагедиях опыт французских драматургов XVII-XVIII вв. - Корнеля, Расина, Вольтера. Но при всем том в трагедиях Сумарокова были и отличительные черты. В трагедиях Корнеля и Расина наряду с политическими имели место и сугубо психологические пьесы («Сид» Корнеля, «Федра» Расина). Все трагедии Сумарокова носят резко выраженную политическую окраску. Авторы французских трагедий писали пьесы на античные, испанские и «восточные» сюжеты. В основу большей части трагедий Сумарокова положена отечественная тематика. При этом наблюдается интересная закономерность. Драматург обращался к самым отдаленным эпохам русской истории, легендарного или полулегендарного характера, что позволило свободно варьировать те или иные факты. Важным для него было не воспроизведение колорита эпохи, а политическая дидактика, провести которую в массы позволил исторический сюжет. Отличие состояло также в том, что во французских трагедиях сравнивался монархический и республиканский образ правления (в «Цинне» Корнеля, в «Бруте» и «Юлии Цезаре» Вольтера), в трагедиях Сумарокова республиканская тема отсутствует. Как убежденный монархист, он мог тирании противопоставить только просвещенный абсолютизм.
Трагедии Сумарокова представляют собой своеобразную школу гражданских добродетелей, рассчитанную не только на рядовых дворян, но и на монархов. В этом - одна из причин недоброжелательного отношения к драматургу Екатерины II. Не посягая на политические устои монархического государства, Сумароков затрагивает в своих пьесах его нравственные ценности. Рождается коллизия долга и страсти. Долг повелевает героям неукоснительно выполнять их гражданские обязанности, страсти - любовь, подозрительность, ревность, деспотические наклонности - препятствуют их осуществлению. В связи с этим в трагедиях Сумарокова представлены два типа героев. Первые из них, вступая в поединок с охватившей их страстью, в конце концов преодолевают свои колебания и с честью выполняют свой гражданский долг. К ним относятся Хорев (пьеса «Хорев»), Гамлет (персонаж из одноименной пьесы, представляющей собой вольную переделку трагедии Шекспира), Трувор (трагедия «Синав и Трувор») и ряд других.
Проблема обуздания, преодоления личного «страстного» начала акцентируется в репликах действующих лиц. «Преодолей себя и вознесися паче», - поучает Трувора новгородский боярин Гостомысл, «Бери свою любовь и овладей собой» (Ч. 3. С. 136), - вторит Гостомыслу его дочь Ильмена.
Сумароков решительно переделывает одну из лучших трагедий Шекспира «Гамлет», специально подчеркивая свое несогласие с автором. «„Гамлет" мой, - писал Сумароков, - на Шекспирову трагедию едва-едва походит» (Ч. 10. С. 117).
Действительно, в пьесе Сумарокова отца Гамлета убивает не Клавдий, а Полоний. Осуществляя возмездие, Гамлет должен стать убийцей отца любимой им девушки. В связи с этим до неузнаваемости изменяется знаменитый монолог Гамлета, начинающийся у Шекспира словами «Быть или не быть?»:
Что делать мне теперь?
Не знаю, что зачать?
Легко ль Офелию навеки потерять!
Отец! Любовница! О имена драгие...
...Пред кем я преступлю? Вы мне равно любезны (Ч. 3. С. 94 -95).
Ко второму типу относятся персонажи, у которых страсть одерживает победу над государственным долгом. Это прежде всего лица, облеченные верховной властью, - князья, монархи, т. е. те, кто, по мысли Сумарокова, должен особенно ревностно выполнять свои обязанности:
Потребно множество монарху проницанья,
Коль хочет он носить венец без порицанья.
И если хочет он во славе быти тверд,
Быть должен праведен и строг и милосерд (Ч. 3. С. 47).
Но, к сожалению, власть часто ослепляет правителей, и они легче, чем их подданные, оказываются рабами своих чувств, что самым печальным образом отражается на судьбе зависимых от них людей. Так, жертвами подозрительности князя Кия становятся его брат и невеста брата - Оснельда («Хорев»). Ослепленный любовной страстью новгородский князь Синав доводит до самоубийства Трувора и его возлюбленную Ильмену («Синав и Трувор»). Наказанием неразумным правителям чаще всего становятся раскаяние, муки совести, наступающие после запоздалого прозрения. Однако в некоторых случаях Сумароков допускает и более грозные формы возмездия. Самой смелой в этом отношении оказалась трагедия «Дмитрий Самозванец» - единственная из пьес Сумарокова, основанная на достоверных исторических событиях. Это первая в России тираноборческая трагедия. В ней Сумароков показал правителя, убежденного в своем праве быть деспотом и абсолютно неспособного к раскаянию. Свои тиранические наклонности Самозванец декларирует настолько откровенно, что это даже вредит психологической убедительности образа: «Я к ужасу привык, злодейством разъярен, //Наполнен варварством и кровью обагрен» (Ч. 4. С. 74).
Сумароков разделяет просветительскую идею о праве народа на свержение монарха-тирана. Разумеется, под народом подразумеваются не простолюдины, а дворяне. В пьесе эта идея реализуется в виде открытого выступления воинов против Самозванца, который перед лицом неминуемой гибели закалывает себя кинжалом. Следует отметить, что незаконность правления Лжедмитрия мотивируется в пьесе не самозванством, а тираническим правлением героя: «Когда б не царствовал в России ты злонравно, // Димитрий ты иль нет, сие народу равно» (Ч. 4. С. 76).
Заслуга Сумарокова перед русской драматургией состоит в том, что он создал особый тип трагедий, оказавшийся чрезвычайно устойчивым на протяжении всего XVIII в. Неизменный герой сумароковских трагедий - правитель, поддавшийся какой-либо пагубной страсти - подозрительности, честолюбию, ревности - и в силу этого причиняющий страдания своим подданным. Для того чтобы тирания монарха раскрывалась в сюжете пьесы, в нее вводятся двое влюбленных, счастью которых препятствует деспотическая воля правителя. Поведение влюбленных определяется борьбой в их душе долга и страсти. Однако в пьесах, где деспотизм монарха приобретает разрушительные размеры, борьба между долгом и страстью влюбленных уступает место борьбе с правителем-тираном. Развязка трагедий может быть не только печальной, но и счастливой, как в «Дмитрии Самозванце». Это свидетельствует об уверенности Сумарокова в возможности обуздания деспотизма. Герои сумароковских пьес мало индивидуализированы и соотносятся с той общественной ролью, которая им отводится в пьесе: несправедливый монарх, хитрый вельможа, самоотверженный военачальник и т. п. Обращают на себя внимание пространные монологи. Высокому строю трагедии соответствуют александрийские стихи (шестистопный ямб с парной рифмой и цезурой посередине стиха). Каждая трагедия состоит из пяти актов. Соблюдаются единства места, времени и действия.
Вместе с тем трагедии Сумарокова 1740 - 1750-х годов привлекали тогдашнего дворянского зрителя своим умением раскрыть духовный мир героев, в особенности - показать богатую гамму их переживаний, связанных с чувством любви. Для своих учеников и поклонников Сумароков был в начале 1750-х годов
Открытель таинства любовныя нам лиры,
Творец преславныя и пышныя «Семиры»
В трагедиях 1760 - 1770-х годов, сохраняя те же в основном воспитательные цели и ту же драматургическую технику, Сумароков повел борьбу с политикой Екатерины II. Вместо «идеальных государей» своих ранних трагедий, в пьесах последнего периода он стал изображать «тиранов на престоле», с явным намерением вызвать у зрителей сопоставление этих отрицательных героев с Екатериной II. Особенно отчетливо видно это в трагедии «Димитрий Самозванец».
В трагедиях Сумароков не только с особенной строгостью следовал уже существовавшим правилам классицизма, но, как он сам указывал, ставил себе еще и дополнительные.
Прежде всего тут соблюдались знаменитые три «единства» - времени (выбирался такой момент сюжета, когда все развитие действия укладывалось в условные «одни сутки», а на деле - и того меньше), места (при одной и той же декорации) и действия (когда интрига не осложнялась боковыми эпизодами). Затем сохранялось деление действующих лиц на героев (положительных и отрицательных) и наперсников или заменявших их персонажей; делалось это для того, чтобы избежать большого количества монологов и вместе с тем дать возможность героям излагать свои планы, переживания и рассказывать о своих действиях. В трагедиях раннего периода Сумароков пользовался еще фигурами «вестников», обязанностью которых было сообщать героям о событиях, происходивших за сценой.
Неукоснительно следовал Сумароков и правилам композиции трагедий: первое действие, обязательно начинавшееся экспозицией, беседой героя или героини с наперсником или наперсницей (иногда отцом, как в «Синаве и Труворе», или мамкой, как в «Хореве»), являлось завязкой пьесы; второе действие должно было служить обострению конфликта; третье представляло кульминацию драматического содержания пьесы; четвертое подводило итог всему предшествовавшему и намечало развязку, обычно короткую, имевшую место в последнем, пятом акте.
Поскольку задача трагедии была сформулирована Сумароковым в виде положения: «творец находит путь Смотрителей своих чрез действо ум тронуть», он брал сюжеты для своих трагедий разительные, волнующие, но не подавляющие зрителя, не оставляющие мрачного впечатления. Наиболее сильной пьесой Сумарокова в этом жанре считалась трагедия «Дмитрий Самозванец». В обрисовке «характеров» своих героев Сумароков в основном следовал положению Вольтера: «Действующие лица всегда должны сохранять свои качества...Искусство состоит в том, чтобы показать весь нрав и все чувства действующего лица посредством <того>, как заставляют его говорить, а не по тому, как сие действующее лицо само от себя говорит».1 У Сумарокова соблюдается полностью первая часть этой формулы («характеры» остаются неизменными, не развиваются), но не всегда «характер» героя выясняется из действия (из «того, как заставляют его говорить»); часто действующее лицо характеризует самого себя. Так, Димитрий Самозванец с первых же слов говорит о себе:
Зла фурия во мне смятенно сердце гложет,
Злодейская душа спокойна быть не может...
Я ведаю, что я нежалостный зла зритель
И всех на свете сем бесстудных дел творитель.
(д.I, явл.1)
И этот «злодейский» «характер» героя выдерживается Сумароковым до последней тирады Димитрия, вызывавшей бешеные овации публики в честь любимых актеров-трагиков:
Ступай, душа, во ад и буди вечно пленна!
(Ударяет себя в грудь кинжалом и, издыхая, падущий в руки стражей.)
О, если бы со мной погибла вся вселенна!
(д. V, явл. последнее)

1 Вольтер. Общие правила театра. Перев. А. Писарева, СПб.,1609, стр. 76.
37
Соблюдал Сумароков требование, чтобы в репликах героев (чаще всего в монологах) были четкие фразы - формулы, афористически построенные и поэтому легко запоминавшиеся. Кроме приведенных выше отрывков, заслуживают внимания следующие:
Изверги иногда на пышны всходят троны,
Почтенный человек почтен и без короны.
(«Мстислав», д. III, явл. 6)
Несчастна та страна, где множество вельмож,
Молчит там истина, владычествует ложь.
(«Димитрий Самозванец», д. III, явл. 5)
Я, царствуя, хочу быть больше человеком.
(«Вышеслав», д. V, явл. 2)

Из приведенных материалов явствует, что под пером Сумарокова трагедия, в особенности в последний период его литературной деятельности, представляла средство политической борьбы. Намеки на честолюбивую, не скрывавшую своих любовных связей Екатерину были в трагедиях Сумарокова настолько очевидны, что императрице оставалось только одно - делать вид, что она не понимает их, и разрешать их к постановке и к печати. Благодаря этому трагедии Сумарокова становились средством политического просвещения тогдашнего - опять-таки в первую очередь дворянского - зрителя, а также и более широких, демократических кругов. Этим объясняется большой театральный и читательский успех трагедий Сумарокова: некоторые из них выдержали по 4 и даже по 5 изданий. Можно без натяжки сказать, что трагедии Сумарокова были своего рода политической школой русского зрителя второй половины XVIII века.
Трагедии Сумарокова положили начало политическому направлению в русской драматической литературе.

(Я. Б. КНЯЖНИН)

Я. Б. Княжнин со своим «Вадимом Новгородским» и Н. П. Николев с «Сореной и Замиром», трагедиями, содержавшими наиболее резкие антимонархические тирады в русской литературе XVIII века, были только логическим завершением того, что начал Сумароков.

3.11. КОМЕДИИ СУМАРОКОВА
Из всех литературных жанров, в которых писал Сумароков, меньше всего ценил он сам и его современники его комедии. В поэтическом кодексе классицизма комедии отводилось место в самом нижнем ряду, комедия пользовалась обычно успехом наименее просвещенной и взыскательной театральной публики. Сумароков смотрел на свои комедии как на необходимый, традиционный привесок к серьезной части спектакля: после трагедии обязательно должен был ставиться «нахшпиль» или «петипьеса» - одноактная, редко двухактная комедия. Таковы и были первые комедии Сумарокова - «Тресотиниус», «Ссора у мужа с женою», «Третейный суд». Все они больше напоминали балаганные фарсы, чем классические комедии. Комедии более позднего периода Сумароков писал уже с учетом новых театральных вкусов и веяний. Он откровенно признавал, что «Мельпомена» (муза трагедии) ему «любезнее», чем «Талия» (муза комедии). Комедии Сумарокова имели еще одну черту, ронявшую их в глазах современников, - они были портретны и памфлетны: в «Тресотиниусе» он изобразил Тредиаковского, в «Приданом обманом», «Опекуне» и «Лихоимце» - своего зятя А. И. Бутурлина (под именем «Кащея» Сумароков выводит последнего и в сатирах и в притчах), в «Нарциссе» - И. И. Шувалова.
Тем не менее свое положительное значение имели и комедии Сумарокова, хотя бы тем, что они послужили отправной точкой для формулировки новых эстетических требований у молодых драматургов - В. И. Лукина, Д. И. Фонвизина и пр.
Сумарокову принадлежат двенадцать комедий. По опыту французской литературы «правильная» классическая комедия должна быть написана стихами и состоять из пяти актов. Но Сумароков в ранних своих опытах опирался на другую традицию - на интермедии и на комедию дель-арте, знакомую русскому зрителю по спектаклям приезжих итальянских артистов. Сюжеты пьес традиционны: сватовство к героине нескольких соперников, что дает автору возможность демонстрировать их смешные стороны. Интрига обычно осложняется благоволением родителей невесты к самому недостойному из претендентов, что не мешает, впрочем, благополучной развязке. Первые три комедии Сумарокова «Тресотиниус», «Пустая ссора» и «Чудовищи», состоявшие из одного действия, появились в 1750 г. Герои их повторяют действующих лиц комедии дельарте: хвастливый воин, ловкий слуга, ученый педант, алчный судья. Комический эффект достигался примитивными фарсовыми приемами: дракой, словесными перепалками, переодеванием.
Так, в комедии «Тресотиниус» к дочери господина Оронта - Кларисе сватаются ученый Тресотиниус и хвастливый офицер Брамарбас, Господин Оронт - на стороне Тресотиниуса. Сама же Клариса любит Доранта. Она притворно соглашается подчиниться воле отца, но втайне от него вписывает в брачный контракт не Тресотиниуса, а Доранта. Оронт вынужден примириться с совершившимся. Комедия «Тресотиниус», как мы видим, еще очень связана с иноземными образцами. героев, заключение брачного контракта - все это взято из итальянских пьес. Русская действительность представлена сатирой на конкретное лицо

(ПОЭТ ТРЕДИАКОВСКИЙ)

В образе Тресотиниуса выведен поэт Тредиаковский. В пьесе много стрел направлено в Тредиаковского, вплоть до пародии на его любовные песенки.
Следующие шесть комедий - «Приданое обманом», «Опекун», «Лихоимец», «Три брата совместники», «Ядовитый», «Нарцисс» - были написаны в период с 1764 по 1768 г. Это так называемые комедии характеров. Главным герой в них дается крупным планом. Его «порок» - самовлюбленность («Нарцисс»), злоязычие
(«Ядовитый»), скупость («Лихоимец») -становится объектом сатирического осмеяния. На сюжет некоторых комедий характеров Сумарокова оказала влияние «мещанская» слезная драма; в ней обычно изображались добродетельные герои, находящиеся в материальной зависимости от «порочных» персонажей. Большую роль в развязке слезных драм играл мотив узнавания, появление неожиданных свидетелей, вмешательство представителей закона. Наиболее типична для комедий характеров пьеса «Опекун» (1765). Ее герой - Чужехват - разновидность типа скупца. Но в отличие от комических вариантов этого характера сумароковский скупец страшен и отвратителен. Будучи опекуном нескольких сирот, он присваивает их состояние. Некоторых из них - Нису, Пасквина - он держит на положении слуг. Сострате препятствует выйти замуж за любимого человека. В конце пьесы козни Чужехвата разоблачаются, и он должен предстать перед судом.
К 1772 г. относятся «бытовые» комедии: «Мать - совместница дочери», «Вздорщица» и «Рогоносец по воображению». Последняя из них испытала влияние пьесы Фонвизина «Бригадир». В «Рогоносце» противопоставлены друг другу два типа дворян: образованные, наделенные тонкими чувствами Флориза и граф Кассандр - и невежественные, грубые, примитивные помещик Викул и его жена Хавронья. Эта чета много ест, много спит, играет от скуки в карты.
Одна из сцен живописно передает черты быта этих помещиков. По случаю приезда графа Кассандра, Хавронья заказывает дворецкому праздничный обед. Делается это увлеченно, вдохновенно, со знанием дела. Обширный перечень блюд колоритно характеризует утробные интересы деревенских гурманов. Здесь - свиные ноги со сметаной и хреном, желудок с начинкой, пирожки с солеными груздями, «фрукасе» из свинины с черносливом и каша «размазня» в «муравленом» горшочке, который, ради знатного гостя, приказано накрыть «веницейской» (венецианской) тарелкой.
Забавен рассказ Хавроньи о посещении ею петербургского театра, где она смотрела трагедию Сумарокова «Хорев». Все увиденное на сцене она приняла за подлинное происшествие и после самоубийства Хорева решила поскорее покинуть театр. «Рогонесец по воображению» - шаг вперед в драматургии Сумарокова. В отличие от предшествующих пьес, писатель избегает здесь слишком прямолинейного осуждения героев. В сущности, Викул и Хавронья - неплохие люди. Они добродушны, гостеприимны, трогательно привязаны друг к другу. Беда их в том, что они не получили должного воспитания и образования.
Следует упомянуть, что Сумароков выступал и как журналист-прозаик. У него есть недурные для того времени статьи по философии, экономическим вопросам, истории, филологии, вопросам воспитания и т. д. Это был разносторонний, достаточно образованный по тому времени писатель. Он гордился своей библиотекой, которая дала ему возможность восполнить пробелы в скудных знаниях, приобретенных в Сухопутном шляхетном корпусе.
Существенное значение для развития русской литературы имело и то, что Сумароков писал в самых различных жанрах, разнообразными метрами, создавал оды сафические, горацианские, анакреонтические, стансы, сонеты, пытался писать эпическую поэму и т. д. Он уделял большое внимание вопросам стиха: старался сделать его гибче, музыкальнее и выразительнее. Александрийский стих Сумарокова, наиболее часто употреблявшийся им, вовсе не монотонен. Сумароков передвигал цезуру, допускал ее и после четвертого, пятого, седьмого и даже восьмого слога. Наряду с вызывавшими возражения его противников дактилическими ударениями перед цезурой в первом полустишии александрийского стиха (вроде «Неожидаемый...», «А беспрепятственно....»), в конце своей деятельности (в «Эклогах» 1774 года) Сумароков совершенно сознательно стал применять в первом полустишии ударения на втором слоге от начала стиха (например, «Задумывалася», «Усиливалася», «Нежалостливейший», «Мной чувствуемые» и т. д.). (Единичные случаи подобных ударений встречаются и в «Хореве» (1747) и в «Двух эпистолах» (1748).) Допускал он и «переносы» (enjambement).
В противоположность принципам «громких од» Ломоносова, Сумароков развивал учение о «приличной простоте», «естественности» поэзии. Однако кажущаяся правильность его суждений не должна скрывать от советского читателя дворянского, условного содержания их и основанной на них поэтической практики Сумарокова. Борьба его с Ломоносовым по внешности касалась вопросов теории литературы, а по существу это было отстаивание дворянского содержания поэзии против общенационального, демократического ломоносовского.
Ломоносов пропагандировал идеи государственности, национальной культуры, просвещения; для таких больших вопросов он выбирал соответствующую лексику, грандиозные образные построения, величественные, фантастические картины. Сумароков, касаясь тех же проблем, решал их с чисто дворянских позиций, он стремился воспитать своей поэзией «сынов отечества», дворянских патриотов, которые как по своей «природе», происхождению, так и по своей культурности должны занимать руководящие места в государственном аппарате. У «сынов отечества» «разум», «рассудок» всегда управляет «страстями». «Ум трезвый, - говорит Сумароков в «Оде В. И. Майкову», - завсегда чуждается мечты».
Так под внешне правильными теоретическими положениями Сумароков на практике проводил классово ограниченные дворянские воззрения. В борьбе его с Ломоносовым историческая правота была не на стороне Сумарокова.
При всем этом в литературе середины XVIII века Сумароков был наиболее крупным представителем русского дворянского классицизма. Эта разновидность классицизма имела ряд черт, делавших ее непохожей на классицизм французский, как, например, приятие некоторых сторон народного творчества (в песнях), отказ от чопорности языка и бытовые зарисовки реалистического характера (в притчах), обращение к русской истории (в трагедиях) и т. д.

3.12. ВЛИЯНИЕ ХАРАКТЕРА НА ТВОРЧЕСТВА СУМАРОКОВА
Будучи от природы очень раздражительным, нервным (у него был нервный тик), Сумароков в житейском отношении был личностью не очень приятной. Эти черты наложили известный индивидуальный отпечаток на его литературную деятельность. Этим, по-видимому, можно объяснить большое количество полемических выступлений Сумарокова, его эпиграммы и пародии. Однако несомненно, что в целом позиция Сумарокова - политическая и литературная - была определена требованиями, выдвинутыми в середине XVIII века историей перед дворянством России как правящим классом. Именно эта историческая необходимость продиктовала дворянскую «идейность» поэзии Сумарокова, внушила ему критическо-сатирическое отношение к дворянско-бюрократической русской действительности, угрожавшей прочности позиций дворянства как господствующего класса.
В тогдашних условиях классовой борьбы в России критика крепостнического государства, даже с тех ограниченных позиций, на которых стоял Сумароков, имела положительное значение. Читатели Сумарокова из числа передовых дворян и из демократических слоев вкладывали в его критику более глубокое содержание, переосмысливали в демократическом направлении его дворянскую идейность. Новиков, издавая свои антиекатерининские сатирические журналы, брал для них эпиграфы из притч Сумарокова, - «Они работают, а вы их труд ядите» и «Опасно наставленье строго, где зверства и безумства много», - вкладывая в эти стихи, имевшие у Сумарокова чисто литературное содержание (см. ниже примечания к притчам «Жуки и Пчелы» и «Сатир и Гнусные люди»), более резкий, антикрепостнический смысл. Радищев вообще очень высоко ставил Сумарокова, называл его «отменным стихотворцем»; говоря о заслугах Ломоносова перед русской культурой, Радищев с особенной подчеркнутостью отметил: «Великий муж может родить великого мужа; и се венец твой победоносный. О! Ломоносов, ты произвел Сумарокова».
Горячо любя родной язык и гордясь его красотой и богатством, Сумароков искренне негодовал, видя со стороны дворян пренебрежение к русскому языку и предпочтение языка французского. Он написал на эту тему ряд притч («Шалунья», «Порча языка» и др.), сатиру «О французском языке»; в комедии «Пустая ссора» поместил карикатурно-пародийный диалог «петиметра» Дюлижа и «петиметерки» Деламиды, представляющий резко сатирическое осмеяние русско-французского жаргона придворного дворянства 1740 - 1750-х годов.
Большое значение имела обработка Сумароковым русского литературного языка. Не обладая той школьной образованностью, которая отличала Тредиаковского и Ломоносова и которая основывалась на глубоком и серьезном изучении церковных книг, Сумароков пользовался в своем творчестве обыкновенным разговорным языком культурного столичного дворянства. Он свободно нарушал устаревшие к тому времени нормы церковнославянского языка, ставил русские ударения и окончания там, где, по мнению Тредиаковского, это было проявлением литературной необразованности и «площадного употребления». Тредиаковский упрекал Сумарокова за то, что он писал

«дальнейший», а не «дальнейший», «разрушен», а не «разрушен», «кляну», а не «клену», «красы безвестной», а не «красы безвестныя» и т. д. Когда читаешь произведения Сумарокова, в особенности его стихи, создается впечатление, что они написаны более близким к нашему времени литературным языком, чем даже язык Ломоносова, не говоря уже о языке Тредиаковского.

4. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Пушкин, при всем своем отрицательном отношении к художественной ценности наследия Сумарокова, писал: «Сумароков прекрасно знал по-русски, лучше, нежели Ломоносов, и его критики (в грамматическом отношении) основательны». В этом противопоставлении Сумарокова Ломоносову есть, несомненно, элемент преувеличения, но в одном отношении Пушкин был прав: живой литературный русский язык Сумароков знал прекрасно, и изучение языка Сумарокова небесполезно и сейчас.

Сумароков практически стремился доказать это, писал, как уже указывалось выше, во всех возможных в то время литературных жанрах, ставя своей целью обогащение русской литературы. Много было в этом ребяческого желания во всем быть первым, быть «отцом российского стихотворства». Однако в основе этого тщеславия лежала глубокая оценка Сумароковым общественного значения литературы, глубокое понимание ее воспитательной роли. Пушкин как заслугу его отмечал, что в ту пору невежества и пренебрежения к литературе «Сумароков требовал уважения к стихотворству».2
В творчестве Сумарокова, во всей его литературной деятельности было много противоречий, в классово ограниченном, порою реакционном содержании его поэзии были значительные прогрессивные элементы. Не закрывая глаза на эти противоречия, на дворянскую классовую ограниченность наследия Сумарокова, российская литературная наука берет положительное в его литературном творчестве и дает ему должную историческую оценку.

4.1. ВЫВОДЫ

ВЫВОД ПЕРВЫЙ:
Творческий диапазон Александра Петровича Сумарокова очень широк. Он писал оды, сатиры, басни, эклоги, песни, но главное, чем он обогатил жанровый состав русского классицизма, - трагедия и комедия.

ВЫВОД ВТОРОЙ:
Мировоззрение Сумарокова сформировалось под влиянием идей петровского времени. Но в отличие от Ломоносова он сосредоточил внимание на роли и обязанностях дворянства. Потомственный дворянин, воспитанник шляхетного корпуса, Сумароков не сомневался в законности дворянских привилегий, но считал, что высокий пост и владение крепостными необходимо подтвердить образованием и полезной для общества службой. Дворянин не должен унижать человеческое достоинство крестьянина, отягощать его непосильными поборами. Он резко критиковал невежество и алчность многих представителей дворянства в своих сатирах, баснях и комедиях.

ВЫВОД ТРЕТИЙ:

Лучшей формой государственного устройства Сумароков считал монархию. Но высокое положение монарха обязывает его быть справедливым, великодушным, уметь подавлять в себе дурные страсти. В своих трагедиях поэт изображал пагубные последствия, проистекающие от забвения монархами их гражданского долга.

ВЫВОД ЧЕТВЕРТЫЙ:
По своим философским взглядам Сумароков был рационалистом. Хотя ему и была знакома сенсуалистическая теория Локка (см. его статью «О разумении человеческом по мнению Локка»), но она не привела его к отказу от рационализма. «Логическое и математическое доказательства, - писал он, - не педантство, но путь к истине».

ВЫВОД ПЯТЫЙ:
На свое творчество Сумароков смотрел как на своеобразную школу гражданских добродетелей. Поэтому на первое место им выдвигались моралистические функции. Вместе с тем Сумароков остро ощущал и сугубо художественные задачи, которые стояли перед русской литературой, Свои соображения по этим вопросам он изложил в двух эпистолах: «О русском языке» и «О стихотворстве». В дальнейшем он объединил их в одном произведении под названием «Наставление хотящим быти писателями» (1774). Образцом для «Наставления» послужил трактат Буало «Искусство поэзии», но в сочинении Сумарокова ощущается самостоятельная позиция, продиктованная насущными потребностями русской литературы. В трактате Буало не ставится вопрос о создании национального языка, поскольку во Франции XVII в. эта проблема уже была решена. Сумароков же именно с этого начинает свое «Наставление»: «Такой нам надобен язык, как был у греков, // Какой у римлян был, И следуя в том им // Как ныне говорит Италия и Рим» (Ч. 1. С. 360).

5. ЛИТЕРАТУРА

Сумароков А. П. Полн. собр. всех соч. Ч. 4. Сноски по этому изданию приводятся в тексте.

Новиков Н.И. Избр. соч. М., Л., 1951.

Сумароков А. П.: Русская Поэзия, С. 366 (Сумароков: Избранные произведения, С. 80)

В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, изд.АН СССР, т. 10, М., 1956, стр. 124.

В. И. Ленин, Сочинения, т. 17, стр. 47

Сборник Русского исторического общества, т. X. СПб., 1872, стр. 84.

А. И. Xоднев. История имп. Вольного экономического общества. СПб., 1865, стр. 24-25.

В. Г. Белинский Полное собрание сочинений, изд. АН СССР, т. 6,М., 1955, стр.316.

Н. Л. Степанов. Цит. статья, стр. XXIII,42

А. П. Радищев. Путешествие из Петербурга в Москву (Слово о Ломоносове). Избранные сочинения. М., ГИХЛ, 1952, стр. 196.

А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений, изд. АН СССР, т. 11. М., 1949, стр. 59.

Эпиграмма в теории и поэтической практике Сумарокова выступает художественной структурой, близкой по своим задачам сатире и басне, но отличающаяся от них отсутствием декларативности и иносказательности, а также формальными признаками (объем, стихотворный размер). В эпистоле «О стихотворстве» эпиграммам посвящены следующие строки:

Они тогда живут красой своей богаты,

Когда сочинены остры и узловаты;

Быть должны коротки, и сила их вся в том,

Чтоб нечто вымолвить с издевкою о ком.

Структурный облик эпиграмм представлен 3 типами: 1) остроумная сатирическая сценка, диалог; 2) авторское размышление, сентенция;
3) эпиграмма-эпитафия. Темы : обличение подьячих; судьба литератора; литературная полемика; любовные отношения, брак и семья. Так, например, эпиграмма «Грабители кричат: "Бранит он нас!"...» сочинена на царских чиновников – «подьячих», за уничтожение сословия которых «в ревности к отечеству» выступал поэт: «Ворам сатира то: веревка и топор ». В эпиграмме «Танцовщик! Ты богат. Профессор! Ты убог…» (1759) предположительно речь идет о Тимофее Бубликове, одном из первых русских балетных актеров. Богатые зрители, восхищаясь мастерством танцовщика, бросали на сцену кошельки, наполненные золотыми монетами. Под профессором , по-видимому, подразумевался умерший к тому времени академик С.Н. Крашенинников, автор книги «Описание земли Камчатки», в судьбе детей которого принимал участие Сумароков: «Конечно, голова, в почтеньи меньше ног ». Намек на бедственное положение после смерти отца детей Крашенинникова был сделан Сумароковым и в комедии «Опекун». Эпиграмма «Котора лучше жизнь: в златой ли птичке клетке…» (1759) направлена против Ломоносова, стихи которого, по мнению его литературного оппонента, «в сияющей притворной красоте » «хоть разуму и дивны, / Но естеству противны… »: «Пузырь всегда пузырь, хоть пуст, хотя надут ».

Любимым сатирическим жанром Сумарокова была пародия . В своих «вздорных одах» он пародировал торжественные оды Ломоносова, тонко улавливая и доводя до абсурда характернейшие приемы и черты его творческой манеры: «беспорядок» в изложении темы, восторг и пафос, парение в абстрактном лиризме, метафоры, несообразные (на взгляд Сумарокова) эпитеты. Недостатками поэтической системы Ломоносова Сумароков считал «многоглаголание» , «витиеватость» , «громкость» од. Название «вздорные оды» сам Сумароков нигде не употреблял. Это термин Новикова. Но впервые он встречается в распоряжении Ломоносова-вице-президента Академии цензорам журнала «Трудолюбивая пчела» о запрещении печатания там «вздорных од». Для Сумарокова его пародии были делом серьезным, одним из орудий в борьбе с ломоносовским направлением в поэзии. «Вздорные оды» иллюстрируют высказывания из теоретико-полемических статей Сумарокова о «пухлости, неясности, сумбуре, надутости, галиматье» в стихах враждебного ему направления и нацелены на его ниспровержение:

Ногами он лишь только в мире,

Главу скрывает он в эфире,

Касаясь ею небесам.

Весь рот я, музы, разеваю

И столько хитро воспеваю,

Что песни не пойму и сам

(Ода вздорная II).

Предметом пародий Сумарокова были и любовные песни Тредиаковского, воспринимавшиеся современниками поэта как архаические и несуразно-нелепые. Сумароков высмеял песенную манеру Тредиаковского в своей комедии-памфлете «Тресотиниус», включив в нее сцену чтения педантом Тресотиниусом-Тредиаковским сочиненного им бездарного опуса. В полемически заостренной форме пародии Сумароков виртуозно воспроизвел «порочные», с его точки зрения, свойства песенного стиля соперника: неумеренное увлечение словесными красотами, неоднородность лексики и ее утрированную эмоциональность, нагромождение вздора, пристрастие к мифологическим образам.

3.3. Во 2-м томе «Полного собрания всех сочинений» Сумарокова

(1781) помещен отдел «Оды разные» . В литературе русского классицизма периода его расцвета ода получила преимущественное развитие как ведущий жанр высокой гражданской лирики, хотя она и сохраняла за собой особенности хвалебного произведения (связь с одой античных поэтов). Главное в русской оде – отношение поэта к общим вопросам современной жизни, его размышления и раздумья о судьбах нации. Русская ода явилась средством формирования общественного сознания.

Современники не ставили слишком высоко торжественные оды Сумарокова, и сам он в течение долгого времени писал их немного, постепенно преодолевая влияние примера Ломоносова, оды которого стали классическими. Уже в конце своего жизненного пути Сумароков перестроил торжественную оду по-новому, придав этому жанру иллюзию произносимой, естественной речи:

Разум мой восторжен ныне,

Любопытствие пленя;

В сердце зря Екатерине,

Извещает он меня,

Что она на троне мыслит…

Мыслит так о славе трона:

«Мне обширная страна

К исправлению закона

От небес поручена.

Я во дни моей державы

Не ищу иной забавы,

Кроме счастия людей…

О мои любезны дети!

То ласкает мя владети:

Все вы любите меня.

В чем вам польза, то мне славно.

Вас и я люблю вам равно,

Должность матери храня»…

(«Ода … Екатерине Второй

на день ее рождения 1768 года» ).

Без общей пользы никогда

Нам царь не может быти нравен.

Короны тьмится блеск тогда,

Не будет царь любим и славен,

И страждут подданы всегда.

Души великой имя лестно,

Но ей потребен ум и труд,

А без труда цари всеместно

Не скипетры, но сан несут.

Твоя, о князь, и наша мать

Своей во нашей ищет славы,

Россию тщится воздымать…

Благополучны те народы,

Царь коих образ Божества

(«Ода … цесаревичу Павлу Петровичу на первый день 1774 года» )

Сумароков явился создателем «сухой» оды , которая избегала ломоносовского гиперболизма, метафоризма, символического словоупотребления, аллегорий и строилась преимущественно на логическом развитии определенной темы, что придавало ей большую рассудочность. Общее и особенное в торжественных одах Ломоносова и Сумарокова сведено в нижеследующую таблицу:

Торжественная ода

№ п/п	Художественные особенности	Ломоносов	Сумароков	Общее
1.	Идейно-художественный смысл	Поэтическое выражение широкой программы общегосударственных преобразований	Средство воспитания гражданского сознания и формирования общественного мнения	Рекомендации (поучения) и даже предостережения царям. Ода – лирико-публицистическое произведение, одновременно программное и хвалебное
2.	Тематическая композиция	«Лирический беспорядок» в изложении темы (свободное течение поэтической мысли)	Рациональная последовательность плана и простота изложения	Сквозная тема – Россия и россы
3.	Лирический герой	Восторженный «певец», носитель лирического волнения	Поэт, остающийся «в границах правды и разума», размышляющий на важные темы	Воплощение общественных добродетелей и носитель высоких гражданских чувств
4.	Стиль	Витийственное начало (лирический подъем, восторг, «парение мысли»). Повышенная экспрессивность. Ораторские приемы как средство эмоционального воздействия на читателя (слушателя). Элементы барокко (напряженный метафоризм, аллегоризм, живописность). Монументальность, гиперболизм, орнаментальность	Отступление от ораторских интонаций. Логичность, рациональность мысли. Более спокойный прозаический, приземленный тон эмоций. Снижение лирического пафоса. Ослабление всех способов воздействия на воспринимающего. Дидактические элементы. Простота и естественность («природное изъяснение»)	Панегирический характер
5.	Язык	Величественность слога. «Витиеватые речи». Обильное употребление условно-торжественных «речений славенских», библейских выражений наряду со «славенроссийскими»	Непринужденность и ясность слога. Параллельное использование «речений славенских», «славенороссийских» и «российских» с предпочтением разговорной лексики. Принцип научной, неукрашенной речи
6.	Средства выразительности	-Красочные описания; Риторические фигуры (восклицания, вопросы); Инверсии; Тропы: резкие метафоры, смелые сравнения, фантастические гиперболы, олицетворения, оксюмороны; Библейские, мифологические и античные образы	-Избегание риторических фигур (за исключением вопросов с отрицанием) и инверсий; Применение тропов сведено до минимума (наиболее характерные – олицетворения, символы и синекдохи)
7.	Ритмический строй	Использование чаще всего 4-ст. и 6-ст. ямба и 10-строчной строфы	Использование разнообразных метрических схем (полиметрии)

Ю.Н. Тынянов в статье «Ода как ораторский жанр» писал: «Сумароковым отрицается высокая – "громкая" – витийственная ода и на место ее ставится ода "средняя"».

Кроме официальных торжественных од Сумароков писал оды духовные (философские, «преложения» псалмов), нравоучительные, анакреонтические и сафические , которые представляют собой интимную лирику. Так, в оде «Противу злодеев» («На морских берегах я сижу…», 1759) создан образ одинокого, гонимого и страждущего человека, вопиющего «ко престолу Творца: / Умягчи, Боже, злые сердца! ». Лирический герой другой оды с аналогичным названием «Противу злодеев» («Ты ямбический стих во цвете…», 1760) в отчаянии восклицает:

О нравы грубые! О веки!

Доколе будут человеки

Друг друга мучить и губить,

И станут ли когда любить,

Не внемля нраву мыслей злобных,

Свой род и всем себе подобных,

Без лести почитая в них

Свой образ и себя самих?

В начале стихотворения упоминается имя Архилоха – древнегреческого поэта (VII в. до н.э.), родоначальника особого литературного жанра «ямбов» с резко обличительной направленностью. Свою оду Сумароков завершает предостережением «злодеям» :

Ни Страшный суд, ни мрачность вечна,

Ни срам, ни мука бесконечна,

Ни совести горящей глас

Не могут воздержати нас.

Злодеи, бойтесь, бойтесь Бога

И всемогущего Творца!

Страшитеся судьи в нем строга,

Когда забыли в нем отца.

«Ода на суету мира» (1763) – это раздумье о быстротечности человеческой жизни и тленности земного существования, сочетающееся с сентенцией:

…Природа к смерти нас приводит,

Воспоминай, о человек!

Умерим мы страстей пыланье;

О чем излишне нам тужить?

Оставим лишнее желанье;

Не вечно нам на свете жить.

В «Оде о добродетели» (1759) Сумароков проповедует необходимость «смертным» побеждать «слабости природны» добродетелью и призывает жить по совести и правде:

…Не желай другому доли

Никакой, противу воли,

Тако, будто бы себе.

Не люби злодейства, лести,

Сребролюбие гони;

Жертвуй всем, и жизнью – чести,

Посвящая все ей дни…

Сумароковские переложения из Псалтири превращались в глубоко личные молитвы страдающего человека. Традиция переосмысления содержания псалма, его вольного толкования с сохранением темы первоисточника и исходной нравственно-психологической ситуации была воспринята и развита позднее Державиным. «Преложения» псалмов Сумарокова существенно повлияли на «Подражания Корану» Пушкина. Разработав жанр анакреонтической оды как подражания эпикурейской поэзии древнегреческого поэта Анакреона (или Анакреонта, конец VI – начало V вв. до н.э.), Сумароков способствовал развитию русской анакреонтики. В русской силлабо-тонической поэзии подражания Сумарокова Анакреону являются одним из первых опытов белого (безрифменного) стиха.

Поэт дал образцы почти всех лирических жанров и видов русского силлабо-тонического стиха. Он автор элегий , идиллий (эклог) , дружеских посланий , рондо , триолетов , стансов , сонетов , песен и романсов . В интимной лирике Сумароков вырабатывает поэтический «язык любви», учит благородное сословие любить и сострадать. Острую и значительную тему поднял он в одном из сонетов «О существа состав, без образа смешенный…» (1755) – до него и долгие годы после него тема эта не встречалась в русской поэзии:

…Младенчик, что мою утробу бременил,

И, не родясь еще, смерть жалостно вкусил

К закрытию стыда девичества лишенной!

Любовь, сразивши честь, тебе дать жизнь велела,

А честь, сразив любовь, велела умертвить.

Мучительный спор между чувством и долгом разрешается победой последнего, но в жертву чести женщиной принесен «несчастный плод, любовью сотворенный »; под тяжестью своего греха она не может унять «беспокойств» и слез.

Песни Сумарокова продолжали традицию любовных кантов и арий – песенных жанров, ставших особенно широко популярными в послепетровский период. В отличие от повсеместно бытовавших кантов песни поэта получили распространение в дворянских гостиных, выражая тенденции, присущие дворянской культуре, и отвечая прежде всего потребностям аристократического круга. Песни, не печатавшиеся, но распевавшиеся и в Петербурге, и в провинции, принесли Сумарокову первый литературный успех. Впервые они были опубликованы (в количестве 129)
Н.И. Новиковым в VIII томе «Полного собрания всех сочинений в стихах и прозе». Сумароков писал песни, разнообразные по тематике и стилю. Есть у него масонская, солдатская, историческая, «философическая», охотничья, сатирическая, пародийно-шуточные, посвященные друзьям, стилизованные под фольклор, пасторальные и анакреонтические песни. Но более всего у Сумарокова песен-романсов, т.е. песен камерного характера, передающих в форме лирического излияния и галантной манере изящные интимные чувства с их всевозможными оттенками. Восходящие к песням-ариям петровского времени, они предназначались для сольного исполнения под музыку с целью услаждения утонченного слуха просвещенных любителей искусств (служили своеобразным элитным вариантом любовной лирической песни), например:

Сокрылись те часы, как ты меня искала,

И вся моя тобой утеха отнята.

Я вижу, что ты мне неверна ныне стала,

Против меня совсем ты стала уж не та.

Мой стон и грусти люты

Вообрази себе

И вспомни те минуты,

Как был я мил тебе.

Несчастен стал я тем, что я с тобой спознался,

Началом было то, что муки я терплю,

Несчастнее еще, что я тобой прельщался,

Несчастнее всего, что я тебя люблю.

Сама воспламенила

Мою ты хладну кровь.

За что ж ты пременила

В недружество любовь?.. (№ 28).
К тому ли я тобой, к тому ли я пленилась,

Чтоб, пламенно любя, всечасно воздыхать?

На то ль моя душа любовью заразилась,

Чтоб мне потоки слез горчайших проливать?

Губить младыя лета,

Бесплодну страсть питать

В тебе, а ты меня без жалости терзаешь,

И сердце ты, и дух в отчаянье привел!

Иль ты еще моей горячности не знаешь?

Приметь, мучитель, как ты мною овладел.

Что в сердце ощущаю,

Пойми из глаз моих, –

Как я тобой страдаю,

Написано ни них… (№ 89).

Песня, которой, согласно жанровой иерархии классицизма, предписывалось изображение или выражение чувств, страстей, легко вызывала живой эмоциональный отклик у слушателей, существенно подкрепляемый воздействием музыки, а это открывало социально значимую в глазах поэта, убежденного в том, что «воспитание есть почтеннее рождения », перспективу «очищения сердец », «отвращения от пороков » средствами искусства. Создавая песни-романсы, Сумароков стремился к тому, чтобы, разрушив распространенные в его эпоху среди благородного сословия «низкие», часто циничные представления о страсти как элементарном флирте, возвеличить духовные запросы человека, ищущего в любви прежде всего сочувствия и душевного расположения, придать им значение «нормы», образца, облагородить эротику, одухотворить чувственность. Характеристика песни как равноценного другим поэтического жанра была включена Сумароковым в эпистолу «О стихотворстве»:

Слог песен должен быть приятен, прост и ясен,

Витийств не надобно; он сам собой прекрасен.

Чтоб ум в нем был сокрыт и говорила страсть;

Не он над ним большой – имеет сердце власть.

Художественные особенности сумароковских песен связаны с тем, что в этом жанре поэт-классицист, исходивший из сенсуализма Локка («все то, что мы ни понимаем, въясняется в разум чувствами »), сделал первый шаг от абстрактности классицизма, от рационального анализа любви к изображению сердечных переживаний в сентиментальном духе, к предромантическому представлению о роковой, неподвластной разуму страсти:

…Правдой принимаю лесть

Я в твоем ответе.

Мне, и льстя, всего, что есть,

Ты миляй на свете.

В то, что ныне ясно зрю,

Сам себе не верю;

День и ночь тобой горю,

Сердцу лицемерю (№ 72).

…В ту минуту, как стараюсь

Навсегда тебя забыть,

Я тобою вновь пленяюсь:

Мне нельзя престать любить (№ 121).

В любовных песнях Сумарокова, в отличие от его трагедий, конфликт между долгом и страстью разрешается в пользу «сердца», ибо, как полагал поэт, «когда сердце любви причастно станет, все доказательства слабы… ». Изображаемое им чувство не вмещалось в классицистические рамки «разумного» чувства:

Должность мне определяет,

Чтоб престать тебя любить,

Сердце должность преступает:

Не могу тебя забыть (№ 87).

Л.И. Кулакова писала: «Допуская на классический парнас песню, Сумароков открывал путь в поэзию "обыкновенному человеку" как личности и ускорял возможность дальнейшего движения литературы по пути к сентиментализму и предромантизму».

Песни Сумарокова зачастую писались на какой-либо известный мотив («на голос отменно нежной», как было принято говорить в то время). Их отличает не только простота сюжетной ситуации (разлука, измена, любовный треугольник, безответное чувство) и системы художественных образов, «однозначность» поэтического слова, но и чрезвычайное богатство строфического рисунка, разнообразие применяемой системы рифмовки, особая интонационно-ритмическая выразительность и мелодичность.
Г.А. Гуковский с полным основанием назвал песни поэта «подлинной лабораторией русского стиха». Он же справедливо отмечал, что «Сумароков вводит в поэтический обиход темы личных, индивидуальных человеческих переживаний».

Непосредственный голос страсти стал предметом и других жанров любовной лирики поэта – в частности, его эклог (идиллий) и элегий . Свою «философию любви» он изложил в тенденциозно-моралистическом посвящении «Прекрасному российского народа женскому полу» к сборнику «Еклоги Александра Сумарокова» (1774): «Презренна любовь, имущая едино сластолюбие во основании; презренны любовники, устремляющиеся обманывати слабых женщин; подвержены некоторому поношению и женщины, в обман давшиеся; презренно неблагородное сластолюбие, но любовные нежность и верность от начала мира были почтенны и до скончания мира почтенны будут. Любовь источник и основание всякого дыхания, а вдобавок сему – источник и основание поэзии… ». Основу структуры эклоги (идиллии) составляет сочетание условного пейзажа (изящной «декорации») с диалогом героев, включающим элементы фривольности, эротизма и игриво передающим «любовный жар » пастушков, борьбу между страстью и стыдом. К сочинителю идиллий Сумароков обращается в эпистоле «О стихотворстве» с такими советами:

Оставь свой пышный глас в идиллиях своих

И в паствах не глуши трубой свирелок их.

Пан кроется в леса от звучной сей погоды,

И нимфы у поток уйдут от страха в воды.

Любовну ль пишешь речь или пастуший спор,

Чтоб не был ни учтив, ни груб их разговор,

Чтоб не был твой пастух крестьянину примером

И не был бы, опять, придворным кавалером.

Вспевай в идиллии мне ясны небеса,

Зеленые луга, кустарники, леса,

Биющие ключи, источники и рощи,

Весну, приятный день и тихость темной нощи;

Дай чувствовати мне пастушью простоту

И позабыть, стихи читая, суету.

Элегия изображает состояние «несчастнейшей души »: тоску влюбленного, охваченного непреодолимой страстью, от разлуки с возлюбленной; сознание, сосредоточенное на психологической антитезе «любовь – смерть». Единая эмоционально-лирическая тема данного жанра – тема любовной утраты. Историк русской элегии Л.Г. Фризман очень точно заметил, что «элегия Сумарокова – это всегда или почти всегда взволнованная речь, обращенная к кому-то или к чему-то». По поводу элегии в эпистоле «О стихотворстве» говорится:

Плачевной музы глас быстряе проницает,

Когда она в любви власы свои терзает,

Но весь ея восторг свой нежный склад красит

Единым только тем, что сердце говорит:

Любовник в сих стихах стенанье возвещает,

Когда Аврорин всход с любезной быть мешает,

Или он, воздохнув, часы свои клянет,

В которые в глазах его Ирисы нет,

Или жестокости Филисы вспоминает,

Или своей драгой свой пламень открывает,

Иль, с нею разлучась, представив те красы,

Со вздохами твердит прешедшие часы.

Но хладен будет стих и весь твой плач – притворство,

Когда то говорит едино стихотворство;

Но жалок будет склад, оставь и не трудись:

Коль хочешь то писать, так прежде ты влюбись!

Представление о любви как средоточии сильнейших горестей в человеческой жизни, поэтизация «незаконного», «неразумного» чувства, «борения страстей» с рассудком, выявление внутреннего драматизма любовного переживания обусловливают психологизм лирики Сумарокова. И хотя это еще психологизм отвлеченный, построенный на антитезах, на столкновении противоположных переживаний лирического героя («я любовью жажду, / Я горю и стражду, / Трепещу, тоскую, рвуся и стонаю… ») и передающий общие всем влюбленным чувства в извечно повторяющихся ситуациях, Сумароков первым из русских поэтов вступил на путь овладения умением психологически достоверно передавать изменчивость душевного состояния человека (что было недоступно древнерусской традиции психологического анализа). Тем самым он предвосхищал дальнейшее развитие психологической линии русской лирики.

Для интимно-лирических жанров Сумароков создавал поэтическую любовную фразеологию, близкую разговорной речи образованной части общества, в соответствии: 1) с собственной лингвистической программой (обращаясь к среднему «штилю», следуя принципу «естественныя простоты»); 2) с трактовкой любви как губительной страсти («Кудряво в горести никто не говорил », – провозглашалось им в эпистоле «О стихотворстве»); 3) с заимствованием готовых словесных формул европейского происхождения: «кровь воспламенилась», «слёз реки», «пронзённо сердце», «судьба жестока», «рок немилосердный», «сердечные скорби», «любовный жар», «сладкий сон», «разлуки час», «рана зла», «болезнь смертельна» и т.п. (кроме мифологической образности, от которой он решительно отказался в эпистоле «О стихотворстве», заявив: «Когда с возлюбленной любовник расстается, / Тогда Венера в мысль ему не попадется »). Однако Сумарокову в любовной лирике не всегда удавалось избегать риторичности и декларативности. Не сумел он освободить лирическую речь от длиннот и форсированной напряженности; «неотменными» в языке произведений среднего «штиля» оставались церковнославянизмы и просторечные слова. Всё это спровоцировало незаслуженно суровую оценку лирики Сумарокова, данную юным Пушкиным в послании «К Жуковскому» (1816):

Страшилась грация цинической свирели,

И персты грубые на лире костенели.

Тем не менее, как писал Г.А. Гуковский, «именно лирика Сумарокова, не его официальная лирика похвальных од, а именно лирика чувства и настроения, едва ли не является той частью его творчества, которая более других эстетически действенна до сих пор ».

В литературной среде последней четверти ХVIII века преобладало почтительное отношение к Сумарокову. Так, Н.И. Новиков в «Опыте исторического словаря о российских писателях» высоко оценил его как драматурга и сатирика, А.Н. Радищев считал его «отменным стихотворцем» и в «Путешествии из Петербурга в Москву» (в «Слове о Ломоносове») утверждал: «Великий муж может родить великого мужа … О Ломоносов, ты произвел Сумарокова» .

В.Г. Белинский справедливо подчеркивал, что «Сумароков имел у своих современников огромный успех, а без дарования, воля ваша, нельзя иметь никакого успеха ни в какое время» .

Литература

1. 
   Сумароков А.П. Стихотворения. Л., 1953.
2. 
   Берков П.Н. А.П.Сумароков // Сумароков А.П. Стихотворения. Л., 1953.
3. 
   Вишневская И. Аплодисменты в прошлое: А.П.Сумароков и его трагедии. М., 1996.
4. 
   Гуковский Г.А. Сумароков и его литературно-общественное окружение // История русской литературы: В 10 т. Т. 3. Литература XVIII века. Ч.1. М.; Л., 1941. С. 349–420.
5. 
   Западов А.В. Забытая слава: Историческая повесть. М., 1968.
6. 
   Западов А.В. Поэты XVIII века (А.Кантемир, А.Сумароков, В.Майков, М.Херасков). М., 1984.
7. 
   Кулакова Л.И. Сумароков о литературе и искусстве // Кулакова Л.И. Очерки истории русской эстетической мысли XVIII века. Л., 1968 (Ученые записки ЛГПИ им. А.И.Герцена. Т. 358). С. 76–87.
8. 
   Москвичева Г.В. Русский классицизм. М., 1986 (главы «Трагедия» и «Элегия»).
9. 
   Мстиславская Е.П. Жизнь и творчество А.П.Сумарокова //Александр Петрович Сумароков (1717–1777): Жизнь и творчество: Сб. статей и мат-в. М., 2002. С. 8–40.
10. 
    Серман И. З. Русский классицизм: Поэзия. Драма. Сатира. Л., 1973 (главы III, V).
11. 
    Смирнов А.А. Литературная теория русского классицизма. М., 1981.

12. Стенник Ю. В. Жанр трагедии в русской литературе: Эпоха классицизма. Л., 1981.

1 Эрата – муза любовной поэзии.

2 Мельпомена – муза трагической поэзии и театра.

3 Талия – муза комедии.

Александр Петрович Сумароков (1718 – 1777). Сын генерала и аристократ. В 14 лет поступил в Шляхетный кадетский корпус, открытый в 1732 году правительством Анны Иоанновны. В корпусе существенное место занимало искусство, в том числе литература. Сумароков – первый, кто взялся за литературное дело профессионально.

Жизнь Сумарокова была крайне печально. Это был нервный человек, остро реагировавший на окружающую дикость нравов; имел чрезвычайные понятия о служении Отечеству, чести, культуре, добродетели. Он был создателем нового типа драматургии, первым режиссером, директором театра.

Первые стихотворения Сумарокова – оды 1739 года в брошюре под заглавием: «Ее императорскому величеству, всемилостивейшей государыне Анне Ивановне, самодержице всероссийской поздравительные оды в первый день нового 1740 года от кадетского корпуса, сочиненные чрез Александра Сумарокова.

На него оказало влияние творчество Тредиаковского, а затем Ломоносова, с которым он был дружен. В конце 40х – нач. 50х – расхождение с Ломоносовым.

Сумароков считал, что его поэтическая деятельность является служением обществу, формой участия в политической жизни страны. По политическим взглядам он дворянин-помещик. Считал крепостное право необходимым, считал, что государство зиждется на двух сословиях – крестьянстве и дворянстве. Тем не менее дворянин, по его мнению, не имеет право считать крестьян своей собственностью, обращаться с ними, как с рабами. Он должен быть судьей и начальником своих вассалов и имеет право получать от них прокормление. Сумароков полагал, что царь должен подчиняться законам чести, воплощенным в государственных законах.

С января 1759 года Сумароков начал издание собственного журнала «Трудолюбивая пчела». Выходил ежемесячно, печатался в АН. Издавался в основном одним лицом. В глазах правительства такой орган независимого дворянского общественного мнения был нежелательным, журнал пришлось закрыть.

Будучи одним из друзей Никиты Панина, после переворота, в результате которого у власти оказалась Екатерина Вторая, Сумароков был близок ко дворцу, получал поддержку как писатель. Однако к концу 60х годов оказался в опале, т.к. Екатерина начала расправу со всяческим вольномыслием. Сумароков постепенно наживал себе врагов. Была в жизни Сумарокова и несчастная любовь. Он полюбил простую девушку – свою крепостную, женился на ней. Родственники первой жены Сумарокова начали против него процесс, требуя лишить прав его детей от второго брака. Хоть дело и завершилось в пользу Сумарокова, оно нанесло ущерб его здоровью, он начал пить; обнищал так, что когда умер, денег не было даже на похороны. Гроб писателя несли на руках до кладбища актеры Московского театра. Кроме них провожать его пришло два человека.

Как поэт и теоретик Сумароков завершил построение стиля классицизма в России. Основа конкретной поэтики Сумарокова – требование простоты, естественности, ясности поэтического языка. Поэзия должна избегать фантастического и туманно-эмоционального. Проповедует простоту в стихе и прозе.

Сумароков много полемизирует с Ломоносовым, не соглашается с его грамматикой, словоупотреблением. Иногда обращается непосредственно к разбору произведений Ломоносова. Сумароков рассматривал изменение значения слова как нарушение правильности грамматического характера.

В 1747 году Сумароков издал свою первую трагедию – «Хорев», в следующем году – «Гамлет». «Хорев» был поставлен в кадетском корпусе в 49 году. Создалось нечто вроде кадетской труппы, которая играла при дворе. Душой ее был Сумароков. Позже он был директором театра, организованного Ф. Волковым. (см. билет про трагедию)

Сумароков писал трагедии и комедии. Он был ярким комедиографом, но вскоре в этом его превзошли Фонвизин, Княжнин, Капнист. Как автор трагедий он превзойден не был. Всего Сумароков написал 12 комедий: «Тресотиниус», «Пустая ссора» и «Чудовищи», написанные в 1750 году. Затем через 14 лет – «Приданое обманом», «Опекун», «Лихоимец», «Три брата совместники», «Ядовитый», «Нарцисс». Затем три комедии 1772 – «Рогоносец по воображению», «Мать совместница дочери», «Вздорщица». Комедии Сумарокова имеют минимальное касательство к традициям французского классицизма. Все его комедии написаны прозой, ни одна не имеет полноценного объема и правильного расположения композиции классической трагедии Запада в пяти действиях. Восемь комедий имеют одно действие, четыре – по три. Это маленькие пьески, почти интермедии. Сумароков весьма условно выдерживает и три единства. Единства действия нет никакого. В первых комедиях есть рудимент сюжета в виде влюбленной пары, в конце сочетающейся браком. Состав комических персонажей в них определен составом устойчивых масок итальянской народной комедии. Их оживляет язык Сумарокова – живой, острый, развязный в своей неприкрашенности.

Шесть комедий 1764 – 1768 годов заметно отличались от первых трех. Сумароков переходит к типу комедии характеров. В каждой пьесе в центре внимания – один образ, а все остальное нужно либо для его оттенения, либо для создания фикции сюжета. Несомненным шедевром всего комедийного творчества Сумарокова является его комедия «Рогоносец по воображению». (Вообще, я думаю, про комедию шибко подробно не надо, потому что проходили в основном трагедию, так что, думаю, хватит.)

Поэтическое творчество Сумарокова поражает своим разнообразием, богатством жанров, форм. Считая себя создателем русской литературы, Сумароков стремился показать своим современникам и оставить потомкам образцы всех видов литературы. Он писал исключительно много и, по-видимому, быстро. Сумароков писал песни, элегии, эклоги, идиллии, притчи (басни), сатиры, эпистолы, сонеты, стансы, эпиграммы, мадригалы, оды торжественные, философские и т.д. Он также переложил Псалтырь.

Всего Сумароковым написано 374 притчи. Именно он открыл жанр басни для русской литературы. Он многое позаимствовал у Лафонтена. Притчи Сумарокова часто злободневны, направлены на осмеяние конкретных неустройств русской общественной жизни его времени. Иногда они были очень малы по объему. Важнейшая тема басен – русское дворянство. Язык басен живой, яркий, пересыпанный поговорками, разговорными оборотами.. В середине 18 века определилось главное направление в развитии басни. 1-я модель: басня пишется средним стилем, александрийским стихом. Нравоучительный рассказ.2-я модель(модель Сумарокова): предлагает разностопный стих, элементы низкого стиля – басенный рассказ. В сатирических произведениях Сумарокова чувствуется желчность, самомнение, скандальный темперамент.

В Лирике Сумароков стремится дать обобщенный анализ человека вообще. Любовная лика дает изображение любви в «чистом виде». В песнях и элегиях Сумароков говорит только о любви счастливой или несчастной. Другие чувства и настроения не допускаются. Мы не найдем также черт индивидуальной характеристики любящих и любимых. В лирических стихах нет фактов, событий подлинной жизни. Сумароков писал песни от лица мужчины и женщины. Текст состоит из повторяющихся формул, лишенных специфики выражения характера. Сумароков создал язык любви как высокого чувства. Сумароков не печатал своих песен. В ряде песен и в идиллиях появляются пасторальные мотивы. Элегии и эклоги написаны шестистопным ямбом, песни дают всевозможные ритмические комбинации.

1747 г. «Эпистола о языке», «Эпистола о стихотворстве». В «Эпистоле о языке» даны общие принципы усвоения античности. В «Эпистоле о стихотворстве» - своя теория, образцовые писатели, жанры. (сначала общие характеристики, затем главные образцы, затем характеристики отдельных жанров.)

Трагедия Сумарокова.

Сумароков, автор первых русских трагедий, воспользовался примером французских трагиков 17-18 веков. Ряд характерных признаков их системы – александрийский стих (шестистопный ямб с цезурой на 3-ей стопе), 5 актов, отсутствие внесюжетных вставок и отступлений, отсутствие комических элементов, «высокий слог» и т.д. Сумароков перенес в свои трагедии. Однако нельзя сказать, что Сумароков заимствовал трагедию у французов, т. к. там она постоянно развивалась, и, заимствуя, он должен бы был перенести на русскую почву окончательный вариант, т.е. вариант Вольтера. Сумароков построил свою трагедию на принципах крайней экономии средств, упрощенности, сдержанности, естественности. Простота драматического сюжета его пьес не позволяет говорить об интриге, т.к. нет узла событий, все действие стремится ограничиться одной перипетией. Исходная ситуация тянется через всю трагедию и в конце снимается. Роли Сумарокова также обычно неподвижны. Трагедия заполняется в значительной мере раскрытием основной ситуации в ее значимости для каждой пары героев в отдельности. Диалоги, в особенности центральных героев (влюбленных) получают лирическую окраску. Нет повествовательных вставок. Центральное место драмы – третий акт, отмечается по преимуществу внесюжетным приемом: герои извлекают из ножен мечи или кинжалы. (т.к. нет сюжетной кульминации). Действие большинства трагедий Сумарокова отнесено к древней Руси; здесь Сумароков нарушает обычай изображать в трагедии далекие эпохи и далекие страны. В отличие от французской трагедии, у Сумарокова почти нет наперсников, их роль чрезвычайно мала. Он либо превращается в вестника, либо напротив, становится отдельным героем. Отход от системы наперсничества обусловил развитие и обилие монологов, поскольку монолог может заменить ложный диалог с наперсником. Монолог используется для сообщения зрителю о мыслях, чувствах и намерениях героев. Стремление к сокращению общего числа персонажей. Таким образом, Сумароков создал весьма единую композиционную систему трагедии, в которой все элементы слиты и обусловлены принципом простоты и экономии.

Сумароков полагал, что «трагедия делается для того… чтобы вложить в смотрителей любовь к добродетели, а крайнюю ненависть к порокам.».Сумароковские пьесы стремятся возбудить в зрителе восторг перед добродетелью, подействовать на его эмоциональную восприимчивость. Она хотела исправлять души зрителей, а не умы, не государственный аппарат. Отсюда преобладание счастливых развязок. (Трагически для героев заканчиваются только «Хорев» и «Синав и Трувор».) Наличие отчетливой морально-оценочной характеристики. Перед нами или мудрые добродетельные герои (Семира, Димиза, Трувор) или же черные злодеи (Димитрий Самозванец, Клавдий в «Гамлете»), злодеи гибнут, добродетельные герои выходят из бедствий победителями.

Конфликт понимается как конфликт между жизнью человека и тем, как он должен жить. («Димитрий Самозванец») – не конфликт между чувством и долгом. Трагедия человека, живущего не так, как он должен жить. Столкновение человека с судьбой. В эти моменты прояаляется масштаб личности героя. В трагедиях не важно место действия. Герои лишены характерных черт. Классицизмом негативно воспринималось все конкретное – воспринималось как искажение человеческой натуры. Экзистенциальное изображение жизни. Трагический герой должен быть несчастным. Куприянова пишет, что «герой классической трагедии не должен быть ни хорошим, ни плохим. Он должен быть несчастным». Трагедия возвышает зрителей и читателей (катарсис… бла-бла-бла ).

Трагедия Сумарокова породила традицию. Его продолжатели – Херасков, Майков, Княжнин – тем не менее вносили в трагедию новые черты.

ДРАМАТУРГИЯ И ЛИРИКА А. П. СУМАРОКОВА (1717-1777)

Время жизни и творчества Александра Петровича Сумарокова охватывает почти все крупные события в истории России XVIII в. Сумароков родился за 8 лет до смерти Петра I, а умер через 2 года после подавления крестьянского восстания под предводительством Емельяна Пугачева. Таким образом, А. П. Сумароков стал очевидцем и современником практически всех царствований XVIII в.; на его жизнь пришлись все дворцовые перевороты, узурпации, крупные военные мероприятия и культурные события этой русской исторической эпохи, драматизм которой, остро ощущаемый ее современниками, сделал Сумарокова «отцом русского театра», создателем национального театрального репертуара. Однако при несомненном преобладании драматургических жанров в творческом наследии Сумарокова смысл его литературной позиции гораздо шире. Как ни один из его старших современников-литераторов Сумароков универсален в своем творчестве, и в этом отношении как писатель он, несомненно, является одной из ключевых фигур русского литературного процесса в целом.

Жанровый универсализм литературного наследия. Сумарокова и его эстетические тенденции Сумароков был принципиальным универсалистом, создателем целого литературного арсенала жанровых моделей: сатира и ода, дидактическая поэма, элегия, песня и басня, баллада, эклога, идиллия, героида (послание), сонет, пародия - практически все жанры классицистической иерархии представлены в его литературном наследии. И даже в сфере творчества, наиболее адекватной его литературной личности - в драматургии - он тоже был универсален, поскольку явился не только первым русским трагиком, но и первым русским комедиографом, тогда как мировая драматургическая традиция более тяготеет к профессиональной специализации драматургов, достаточно четко придерживающихся одного направления - или трагедии, или комедии. На протяжении XVIII в. моменты подвижки в жанровой системе русской литературы связаны с моментами развития отношений между двумя старшими жанровыми традициями - сатирической и одической. Каждый раз, когда сатирическая и одическая установки оживают в литературе как этико-социальная категория (пафос утверждения и отрицания) или как эстетическая система (пластический вещный и понятийно-идеологический мирообразы), они вступают во взаимодействие, перекрещиваются, обмениваются своими элементами и создают, таким образом, новые литературные явления и жанровые модели. После того, как вне зависимости друг от друга, но на одной и той же жанровой почве ораторского Слова Кантемир создал сатирическую словесную модель русского мира, а Ломоносов - одическую, для взаимодействия этих моделей стали возможны два варианта. Во-первых, они могли совместиться в пределах одной творческой системы, испытав взаимное влияние, но оставшись самостоятельными. Во-вторых, они могли скреститься в пределах одного произведения. Творчество Сумарокова, ориентированное на создание универсальной жанровой системы во всем диапазоне классицистической иерархии - от низких до высоких жанров, как раз и явилось реализацией первого варианта перекрещивания одической и сатирической установок. Сам факт того, что Сумароков был жанровым универсалом, наложил отпечаток и на высокие, и на низкие жанры в его творчестве, поскольку они оказались рядом в пределах одной индивидуальной творческой системы и впервые начали испытывать взаимное влияние, сохраняя видимость принадлежности к одному - высокому или низкому ряду. Однако именно в недрах жанровой системы Сумарокова формируется тенденция, которая определяет все дальнейшее протекание русского литературного процесса XVIII в. - тенденция к взаимопроникновению ранее изолированных и чистых жанровых моделей, определяющая во многом национальное своеобразие новой русской литературы. Более всего эта тенденция очевидна в тех жанрах, в которых Сумароков был бесспорным лидером и которые более всего ассоциативны его литературной личности - в жанрах драматургических. Но прежде чем обратиться непосредственно к вопросу о своеобразии драматургии Сумарокова, необходимо сделать несколько предварительных замечаний об эталонных жанровых моделях трагедии и комедии, какими они сложились в европейской литературной традиции.

Основы жанровой типологии трагедии и комедии Трагедия и комедия как жанры сформировались в литературе Древней Греции, постепенно выделившись из единого синкретического обрядно-культового действа, которое включало в себя элементы трагики и комики. Поэтому в своих внутриродовых отношениях трагедия и комедия являются жанрами-перевертышами. Они соотносятся между собой примерно так же, как ода и сатира. Это значит, что трагедия и комедия имеют общий набор структурных признаков, но смыслы жанрообразующих понятий, входящих в этот набор, каждый раз противоположны. Любое жанрообразующее понятие трагедии является полным антонимом соответственного жанрообразующего понятия комедии. Эта противоположность очевидна в том эмоциональном ощущении, которое вызывают трагедия и комедия: слезы как проявление сопереживания в горе и смех как выражение сопереживания в радости. Типологический финал трагедийного действия - гибель героя; типологический финал комедийного действия - брак влюбленных; в своем общем, высшем содержании трагедия - это действо о пути человека к смерти, комедия же - действо о пути человека к жизни. Сюжетосложение трагедии и комедии определено типологией героя. По определению Аристотеля, трагедийный герой - это человек с противоречивым характером, в котором общее нравственное достоинство соединено с трагической ошибкой, виной и заблуждением. Как человек достойный, он вызывает сочувствие зрителя, трагическая же вина является мотивировкой его финальной гибели. Кроме того, герой трагедии как правило архаист, он привержен установленному обычаю и связан с идеей прошлого - и это тоже мотивирует его финальную гибель, подобно тому, как прошлое неотвратимо обречено на уход . В комедии же этот противоречивый характер как бы распадается на свои простые составляющие, и в центре комедийного сюжета как правило находятся два героя: протагонист - воплощение добродетели, объект сочувствия зрителя, и антагонист - воплощение зла и порока. Комедийный герой - протагонист является новатором; он связан с идеей будущего и опережает свое время, приближая будущее в своей личности и в своем поведении . Это обстоятельство - мотивировка его финальной победы, поскольку будущее неотвратимо наступит, так же как прошлое должно уйти. Типология героя комедии и трагедии обусловливает конфликтную структуру обоих жанров. Источник противоречия, формирующего конфликт трагедии, находится в характере героя, в его трагической ошибке, заставляющей его преступить универсальные законы мироздания. Поэтому второй стороной конфликта в трагедии является некая надличностная сила - судьба, нравственный закон, закон социума. Таким образом, в трагедии сталкиваются между собой две правды - индивидуальная правда личности и правда надличностной силы, которые не могут существовать одновременно - в противном случае трагедия не могла бы вызвать сострадания. Поэтому и уровень реальности, на котором развивается трагедийное действие, можно обозначить понятием «бытийный». Что же касается комедии, то в ней, в связи с наличием двух героев, один из которых является носителем истины, а другой - носителем лжи, источником конфликта становится противостояние характеров. Комедийный конфликт проистекает, следовательно, из нравственных и социальных условий человеческого существования, он носит более частный и приземленный характер и может быть определен как бытовой. Отсюда - разные движущие силы, которые стимулируют развитие сюжета, поступательное движение действия и развертывание конфликта в трагедии и комедии. В конфликте человека и рока более могущественной оказывается надличностная сила: именно ее волей для человека создается безвыходная ситуация, при которой любой шаг во избежание судьбы оказывается шагом к ее осуществлению. В конфликте же человека с человеком возможности противоборствующих сторон равны - и тут дело решает личная инициатива и случай. И как следствие активности судьбы - движущей силы трагедии и случая - генератора комедийного действия, оно складывается для каждого жанра по определенной устойчивой схеме. Для трагедийного героя действие оборачивается утратой - к финалу он последовательно лишается всего, чем обладал в завязке, часто включая в это «все» и саму жизнь; для комедийного героя-протагониста, напротив, действие развивается по схеме обретения: в финале он получает то, чего был лишен в исходной ситуации . Таким образом, в древней литературе складывается классическая дихотомия жанров: для трагедии жанрообразующими понятиями становятся смерть, архаика (прошлое), судьба, утрата; для комедии - жизнь, новаторство (будущее), случай, обретение; то есть в своих внутриродовых соотношениях трагедия и комедия связываются симметрией зеркального типа: каждое трагедийное жанрообразующее понятие является полным антонимом комедийного. Эта классическая дихотомия древнегреческих жанров была полностью реконструирована в драматургии французского классицизма, под влиянием которой Сумароков начинал свое драматургическое творчество, но его глубинное национальное своеобразие определено тем фактом, что Сумароков был в той же мере комедиографом, что и трагиком, а трагедия и комедия, будучи в его творчестве синхронны, испытывали постоянное взаимное влияние.

Поэтика жанра трагедии в его преемственных связях с одой. Стилистика, атрибутика, пространственная организация текста Всего Сумароков написал 9 трагедий; наиболее продуктивными были конец 1740 - начало 1750-х гг. («Хорев» - 1747, «Гамлет» - 1748, «Синав и Трувор» - 1750, «Артистона» - 1750, «Семира» - 1751) и рубеж 1760 - 1770-х гг. («Ярополк и Димиза» - 1768, «Вышеслав» - 1768, «Димитрий Самозванец» - 1770 и «Мстислав» - 1774). Во всех трагедиях он соблюдает формальные признаки, канонизированные эстетикой классицизма: обязательное пятиактное построение, единства времени, места и действия. Все трагедии Сумарокова - стихотворные и написаны каноническим высоким метром - александрийским стихом (шестистопный ямб с парной рифмой). Но, пожалуй, на этом следование трагедий Сумарокова французской классицистической схеме и кончается. Важнейший признак сознательной ориентации писателя на создание национальной жанровой модели - это типология сюжетосложения трагедии: из 9 текстов 7 написаны на сюжеты из русской истории. Но русский сюжет - это только внешний признак национального своеобразия жанровой модели сумароковской трагедии. Больше всего оно (своеобразие) выразилось в особенностях поэтики и структуры жанра, четко ориентированных на русскую литературную традицию. К 1747 г., когда Сумароков написал свою первую трагедию «Хорев», которая положила основание типологии высокого трагедийного жанра, русское литературное сознание располагало сложившимися критериями высокого стиля, сформированными в поэтике ломоносовской торжественной оды. К концу 1740-х гг. ода успела оформиться в устойчивую литературную систему и была практически единственным целостным высоким жанром. Зависимость поэтики трагедии от одической поэтики в чисто эстетических способах выражения категорий высокого и возвышенного заметна прежде всего в той сфере, в которой Сумароков и Ломоносов были антагонистами: в принципах поэтического словоупотребления. Метафорическому, ассоциативному и напряженно-образному слову Ломоносовской оды Сумароков в своей поэзии противопоставлял терминологически точное, суховатое, употребляемое в единственно прямом значении слово. Тем более показателен отход от этих принципов в слове трагедии, изначально замышлявшейся Сумароковым как высокий жанр. Ломоносовский «треск и блеск», неоднократно осмеянные Сумароковым в критических статьях и пародийных «вздорных одах», самым серьезным образом оживают в трагедиях Сумарокова в прямых реминисценциях тех самых словосочетаний, против которых Сумароков теоретически восставал особенно рьяно. Вот лишь несколько примеров:

Вместе с этими свойствами одического слова (его напряженной образностью, метафоризмом и семантической двуплановостью) в трагедию переходит и абстрактный, идеальный характер одических словесных конструкций. Это прямо отражается на природе художественной образности трагедии, которая усваивает нематериальный, условный тип художественной образности оды, принципиально оторванный от каких-либо предметных бытовых ассоциаций. Более всего это отражается на таких уже знакомых нам уровнях поэтики, как вещная атрибутика действия, пластический облик персонажа и его функции, пространственная организация действия. В смысле своего вещного окружения (декорации спектакля и предметы на сцене) действие трагедий Сумарокова отличается необыкновенной скупостью. В девяти трагедиях Сумарокова сценические вещи, непосредственно функциональные в действии и составляющие зримый, пластический образ трагедийного мира, исчерпываются шестью наименованиями: письмо, кинжал (шпага, меч и вообще оружие), кресло, цепи (оковы, узы), царская утварь (корона, скипетр), кубок с ядом. Статус обстановочной реалии (декорация, намек на узнаваемый образ мира) имеет только кресло - это единственный бытовой атрибут пространства трагедии, обозначенного во всех десяти текстах как «княжеский (царский) дом». Все остальные предметы в своем отношении к действию трагедии как бы утрачивают значение вещи, поскольку приобретают иные функции. Письмо и кубок с ядом в трагедии «Хорев» имеют очевидное сюжетное значение: при помощи письма, сообщающего Кию о взаимной любви Оснельды и Хорева, завязывается интрига; кубок с ядом, который Кий посылает Оснельде, развязывает ее. Скипетр и корона обладают символическим смыслом как непременный атрибут власти, поскольку в центре каждой трагедии герой-властитель. Наконец, кинжал является почти действующим лицом, поскольку неукоснительно возникает в руках трагических героев в кульминационные моменты действия и в развязке. Очевидно и то, что кинжал в трагедии является не столько вещью, сколько символом, который воплощает в себе непременное свойство трагедийного действия - его постоянное колебание на грани жизни и смерти. Условность и нематериальность трагедийного мирообраза, воплощенная в поэтике вещных атрибутов действия, определяет и пространственную структуру сумароковских трагедий, которая также тяготеет к символике в ущерб конкретности. Все девять трагедий имеют однотипную вводную пространственную ремарку, обозначающую место действия. Ее первая часть вариативна: «действие есть» в Киеве, Новгороде, Москве, Искоресте в зависимости от того исторического сюжета, к которому обращается Сумароков. Вторая же часть неизменна: «в княжеском (царском) доме». Соответственно этому пространственная структура трагедии определяется конфликтным колебанием между двумя элементами оппозиции замкнутость-безграничность. Камерность действия трагедии, ее единое место, тождественное сценической площадке, подчеркнуты в репликах персонажей словесным рядом, в котором сосредоточен сюжет трагедии: дом (храм, темница) - чертоги (комнаты, храмина, покои). Здесь нет действия как такового, здесь есть только сообщение о нем. События же происходят за пределами дома, в практически необозримом бесконечном пространстве, которое описано максимально обобщенно: дикие пустыни, превысоки горы, варварски степи, треволненно море, мрачные пустыни, разверсты пропасти и ратные поля, где разворачивается действие, на сцене никак не представлены. Поэтому весь внешний мир трагедии, находящийся за пределами сцены-дома, оказывается равен мирозданию в целом. Словесный ряд с этой семантикой: вся земля, вселенна, сей свет, весь мир, весь круг земной и подсолнечна - есть тот фон, на котором происходит трагическое действие. Как видим, по своему эстетическому качеству эта абсолютная безграничность трагедийного мирообраза оказывается близко родственной безграничности одического космоса. Именно с безграничным внешним миром связан в трагедии персонаж - генератор трагического конфликта, действия которого являются источником исходной ситуации и развязки трагедии. Таков прежде всего Завлох в «Хореве» - с его запретом на любовь Оснельды и Хорева связаны все дальнейшие трагические происшествия. Основу конфликтной структуры трагедии «Димитрий Самозванец» составляет народное возмущение тиранией и злодейством Димитрия. При этом показательно, что и Завлох, и народ - это персонажи почти внесценические. В момент начала действия и на протяжении большей его части они отсутствуют на сцене, сообщая о своем существовании посредством писем и вестников, излагающих их позицию в конфликте. На сцене эти герои внешнего мира появляются только в финале, провоцируя развязку трагедии. Таким образом, пространственная оппозиция замкнутости-безграничности в своем личностном воплощении (сценический и внесценический персонаж) оказывается одним из главных генераторов сюжета. Трагедия завязывается и развязывается при помощи внешних сил, и активный персонаж, источник сюжетного развития, вторгается в единое место дома из-за его границ. В этическом отношении он может быть возмутителем спокойствия (Завлох), сомнительным в своей добродетели, но может быть и символом высшей справедливости, карающей злодейство (народ в «Димитрии Самозванце»). При этом главное то, что фигуру этого персонажа на сцене вполне способно подменить письмо или устная передача его мнения. Отсюда следует очень важный вывод: основную значимость действующего лица в трагедии Сумарокова составляет не столько его физическое присутствие в действии, сколько его способность к говорению, письменному или словесному сообщению мыслей. Вот именно они - мысли, мировоззрение, идеология - реально действуют в трагедии Сумарокова, и человеческая фигура персонажа важна в этом действии лишь постольку, поскольку она является проводником звучащей речи. Так, условность и нематериальность пластического мирообраза трагедии проецируются и на типологию художественной образности, на образ персонажа.

Типология художественной образности, природа конфликта, жанровое своеобразие трагедии Поскольку драматургия является максимально объективным и как бы безавторским родом литературного творчества, постольку облик драматического персонажа складывается из его пластики (мимика, интонация, жест) и его речевой характеристики. Характерологическое значение жеста, мимики, интонации в этих условиях невероятно велико - и тем знаменательнее скупость пластики сумароковских трагедийных персонажей, подобная скупости вещной атрибутики спектакля. Сумароков в воссоздании внешности своих героев как бы намеренно избегает любого напоминания о том, что это - существа из плоти и крови. Жестовые ремарки трагедий определяют четыре типа сценической позы и пластики (сценического физического действия) трагедийных персонажей: трагические герои «становятся на колени» и «поднимаются с колен», «взносят кинжал» на себя или на антагониста, «падают в обморок» и «бросаются» в кресло, друг к другу, друг на друга с оружием. Нетрудно заметить, что все эти физические действия носят взрывной, импульсивный характер и не могут сопровождаться длительным речевым актом. Именно в статичном состоянии (стоя или сидя) персонаж активен в речевом плане, и его физические действия в процессе говорения исчерпываются выражением глаз и движением рук:

«Гамлет» : Воззрите вы, глаза, к родительскому гробу (III;65). Взведи к нему свои ты руки и взови! (III;70). К тебе взвожу, прещедро небо, руки! (III;70). «Синав и Трувор»: Воззрите, жители небесны, к сей стране!» (III;170). «Артистона»: Он руки томные повсюду простирает (III;207). «Ярополк и Димиза»: Когда прострешь отсель в края сии свой взгляд (III;363). «Димитрий Самозванец»: Взведи на небеса окровавленны руки (IV;118). Руки в казнь уже убийцы простирают (IV;119).

Простертые руки и простертые взоры, очень близкие ораторским жесту и мимике, обнаруживают преемственность облика трагедийного героя по отношению к ораторской позе и жестикуляции персонажа одического. Оба в равной мере статуарны, оба представляют собой больше звучащий голос, чем существо из плоти и крови; оба исчерпаны в своей сути смыслом своей прямой речи: «действуют в трагедиях Сумарокова как будто не персонажи, а слова, понятия-образы, сходные с теми понятиями-образами, на которых строятся оды Ломоносова» . Следовательно, наиболее значимой эстетической категорией в этом новом высоком жанре русской литературы XVIII в. становится то же самое звучащее слово, которое организовало поэтику двух старших жанров - сатиры и оды. Именно говорение является главным действием трагедийных персонажей Сумарокова. Но в отличие от разговорного слова сатиры и ораторского оды трагедийное слово обладает дополнительными свойствами. Поскольку оно является словом драматургическим, оно должно быть действенным, то есть обладать способностью развиваться из внутренне конфликтного смысла в конфликтную ситуацию. И здесь - одна из сложных проблем интерпретации жанровой модели сумароковских трагедий, поскольку сам процесс развития слова в ситуацию связан с наиболее своеобразным признаком трагедии Сумарокова - с ее конфликтной структурой, резко отличающейся от канонического конфликта разумной и неразумной страсти в драматургии французского классицизма. Уже в первой трагедии Сумарокова - в «Хореве» (1747) конфликтная ситуация, складывающаяся из взаимоотношений персонажей, обнаруживает отчетливую тенденцию к раздвоению уровней конфликта. Оснельда, дочь низложенного и лишенного власти киевского князя Завлоха, находится в плену у победителя, нового князя Кия. Оснельда любит брата и наследника Кия, Хорева, и любима им. Отец же Оснельды, Завлох, стоит под стенами Киева с войском и требует освобождения Оснельды, не претендуя на отнятый у него престол и власть. Однако Кий подозревает Завлоха именно в покушении на его власть и заставляет Хорева, своего полководца, выступить против Завлоха с войском. Таким образом, Хорев оказывается в классическом безвыходном положении: он не должен ослушаться своего брата и властителя - и он не может причинить ущерба отцу своей возлюбленной: чувство долга и любовь вступают в конфликтные отношения. Оснельда предпринимает свои шаги к тому, чтобы ее брак с Хоревом снял наметившийся конфликт, прося разрешения на этот брак у своего отца. Однако Завлох запрещает дочери любить Хорева, и Оснельда тоже попадает в безвыходную ситуацию: она должна повиноваться своему отцу, но это значит отказаться от своих чувств. Так в трагедии формируется дублирующая линия конфликта между индивидуальным чувством и общественным долгом. Наконец, третья конфликтная ситуация в «Хореве» связана с образом властителя Кия. Как монарх он должен выполнять свой общественный долг - способствовать благу и счастью подданных (т. е. Оснельды и Хорева в первую очередь). Но сама складывающаяся вокруг него ситуация, усугубленная злодейской ложью Сталверха, который обвиняет Хорева, Оснельду и Завлоха в заговоре и покушении на власть Кия, пробуждает в монархе низменную подозрительность и страстное желание любой ценой сохранить свою власть. Кий посылает Оснельде кубок с ядом; Хорев, узнав о гибели возлюбленной, кончает жизнь самоубийством. Все три центральных персонажа трагедии находятся как будто в одном и том же положении, предполагающем возможность выбора: Оснельда и Хорев могут предпочесть свою любовь повиновению отцу и властителю, Кий - отказаться от подозрений во имя чувства монаршего долга. Однако для каждого персонажа выбор оказывается мнимым - ни один из них ни секунды не колеблется в своих предпочтениях. Этически безупречная пара влюбленных считает делом чести безусловную преданность своему общественному долгу.

Пред Кием тоже как будто возникает аналогичная дилемма: он может попытаться обуздать свою недостойную монарха подозрительность, а может целиком предаться порочной страсти властолюбия. Однако и с этой стороны тоже нет никаких колебаний в выборе:

Таким образом, обе эти сходные конфликтные ситуации оказываются мнимыми. И для добродетельных персонажей, и для порочного выбор предрешен заранее; их позиция неизменна на протяжении всего действия. С одной стороны, разумные общественные страсти, честь и чувство долга, с другой - иррациональная индивидуальная страсть и безграничный произвол. Следовательно, борьба страстей снимается Сумароковым как источник развития действия трагедии. Она составляет лишь видимый, поверхностный слой глубинного истинного конфликта . В результате движущей силой трагедии становится не столько личностный конфликт, сколько скрытый под противостоянием добродетели и порока конфликт идеологический. Его источник коренится в одном и том же понятии власти, которое является центральным в обеих вышеуказанных коллизиях, только интерпретируется это понятие по-разному. Истинная интерпретация принадлежит Оснельде и Хореву: в их речах понятие власти тождественно самообладанию и является страстью вполне разумной:

В такой трактовке индивидуальное чувство (любовь) не противоречит долгу перед обществом. Концепция власти Кия, равной абсолютному произволу монарха, является ложной, так же как и понимание чести, требующее от него убийства Оснельды:

Так складывающаяся в «Хореве» жанровая модель трагедии Сумарокова обретает парадоксальные очертания. При общем трагическом звучании финала действие явно тяготеет к комедийной схеме развития. Вместо одного сложного и противоречивого героя есть нравственный антагонизм порочного и добродетельного персонажей. В конфликте сталкиваются не две взаимоисключающие истины, но истинная и ложная интерпретация одного понятия - следовательно, именно понятие власти оказывается главным трагическим героем, ибо действие вытекает из его внутреннего противоречия. Классическая коллизия индивидуальной страсти и общественного долга представлена сразу в двух вариантах - в дальнейшем эта структура обретет еще больше сходства с комедийным типом развития действия путем преобразования типологической развязки. Поскольку уже у современников Сумарокова финал трагедии «Хорев» - гибель добродетельных героев и торжество порочного - вызвал решительный протест, типологическая развязка трагедии приобретает прямо противоположный характер. В семи из девяти трагедий добродетельные влюбленные соединяются браком в финале; что же касается порочного властителя, то он или чудесным образом превращается в идеального разумного монарха, или же гибнет - в том случае, если он не в состоянии или не желает преодолеть свое тираническое властолюбие. Типичный пример подобной структуры, которую Г. А. Гуковский точно назвал «как бы героической комедией» , являет собой одна из последних и наиболее знаменитых трагедий Сумарокова «Димитрий Самозванец» (1770), в которой вышеописанные признаки жанра ранней русской трагедии обрели свое предельное воплощение. Расстановка сил в конфликте «Димитрия Самозванца» ясна с самого начала. В образе Димитрия Самозванца Сумароков представил законченного тирана, причем его порочная злодейская сущность не выясняется из его поступков, но прямо продекларирована устами самого героя, отдающего себе полный отчет в своей порочности:

Эта однотонная черная окраска персонажа и лобовая прямолинейность его идеологических деклараций не должны восприниматься как недостаток литературного мастерства Сумарокова. Самосознающий злодей и анализирующий свою ложную концепцию власти тиран понадобился драматургу для того, чтобы вывести из-под спуда идеологическую природу конфликта и превратить всю трагедию в огромный идеологический диспут о природе власти вообще. Вопрос о возможности поколебаться в своем злодействе даже не стоит для Димитрия. На увещания своего приближенного Пармена: «Так ежели ко злу тебя влечет природа, // Преодолей ее и будь отец народа!» (IV;70) следует отрицательный ответ Димитрия: «Нет сил, и не могу себя превозмогать» (IV;72). Противоположная сторона конфликта - Пармен, боярин Шуйский, его дочь Ксения и ее возлюбленный, князь Георгий Галицкий, на протяжении действия ни минуты не стараются смириться перед тиранией Димитрия - то есть с обеих сторон конфликта упраздняется даже видимость коллизии страсти и чувства долга, характерная для более ранних трагедий. Герои-протагонисты откровенно противопоставляют тиранической идеологии Димитрия свою концепцию праведной власти:

Отточенная афористичность стиха идеологических деклараций окончательно превращает трагедию из действия в анализ, из личностной коллизии в понятийную. И в этом тексте Сумарокова наиболее активным элементом является не человек, но воплощенное в его фигуре понятие - понятие власти, которая сама себя обсуждает и анализирует. Так на самом высоком уровне драматургической поэтики - уровне конфликта и идеологии жанра осуществляется та же самая преемственность трагедии и торжественной оды, которую мы имели случай наблюдать в принципах словоупотребления, в типологии художественной образности и мирообраза трагедии. Трагедия унаследовала от торжественной оды и ее политическую проблематику верховной власти, и ее утвердительную установку. По точному замечанию Г. А. Гуковского, «Сумароков придавал своим трагедиям характер панегирика индивидуальной добродетели. <...> Трагедия движима не пафосом отрицания, <...> а пафосом утверждения, положительными идеалами» . Это вновь возвращает нас к проблеме жанрового своеобразия трагедии Сумарокова, к специфическому соединению в ней элементов трагедийной и комедийной структуры. Представление о типологии конфликта и особенностях жанра трагедии Сумарокова будет неполным, если не учесть наличия в конфликтной структуре третьей стороны. В «Димитрии Самозванце» эта третья, надличностная сила, особенно очевидна. Уже из приведенных цитат заметно, насколько значимым в сценической ситуации является внесценический до самого финала собирательный персонаж - народ. Само слово «народ» - одно из наиболее частотных в трагедии «Димитрий Самозванец», наряду со словами «рок» и «судьба», которые озвучивают идею неотвратимой небесной кары. Именно в отношении к народу корректируются нравственные позиции порока и добродетели. И если герои-протагонисты являются полномочными глашатаями мнения этой надличностной и внешней по отношению к трагедийному действию силы, то герой-антагонист противопоставляет себя и народу: «Не для народов я - народы для меня» (IV; 101), и мирозданию в целом: «Ступай во ад, душа, и буди вечно пленна! // О, если бы со мной погибла вся вселенна!» (IV;126). Так конфликт трагедии «Димитрий Самозванец» обретает предельный универсализм - один против всех и всего. В случае, если бы центральный персонаж Сумарокова обладал смешанным характером, подобная структура конфликта была бы безупречно трагедийной. Но поскольку Димитрий являет собой однотонный образ порока, которому зритель не может сочувствовать, приходится вновь констатировать факт: в трагедии «Димитрий Самозванец» тяготеющий к типологическому трагедийному строению конфликт совмещается с комедийным типом развязки: торжеством добродетели и наказанием порока. Таким образом, трагедия Сумарокова, которая задала русской драматургии последующих эпох эталонную жанровую модель, становится своеобразным индикатором тенденций развития русской драмы в своих отклонениях от общеевропейских драматургических канонов. Во-первых, органическая связь трагедии Сумарокова с национальной жизнью проявилась не только в приверженности писателя к сюжетам из русской истории, но и в ориентации на политико-идеологические проблемы русской современности. Именно она определила упразднение любовной коллизии как движущей силы трагедии и замещение ее политической проблематикой, наложившей отпечаток неповторимой оригинальности на русскую классицистическую трагедию. Во-вторых, трагедии Сумарокова изначально свойственна определенная структурная вибрация, тенденция к синтетическому объединению элементов трагедийной и комедийной структур, чреватая перспективой возникновения столь оригинальных и неповторимых жанровых моделей, какими являются классическая русская трагедия («Борис Годунов» Пушкина имел первоначальное заглавие «Комедия о настоящей беде Московскому царству...») и классическая русская комедия (грибоедовская комедия «Горе от ума», содержащая в своем названии отнюдь не комедийное понятие «горя»). И совершенно то же самое можно сказать о комедиях Сумарокова, которые являются ничуть не менее противоречивыми и парадоксальными жанровыми структурами.

Поэтика жанра комедии в его генетических связях с сатирой и трагедией Большинство комедий Сумарокова (всего он создал 12 комедий) было написано в годы, наиболее продуктивные для жанра трагедии: в 1750 г. появился первый комедийный цикл Сумарокова - «Тресотиниус», «Чудовищи», «Пустая ссора»; во второй половине 1750-х гг. - комедии «Нарцисс» и «Приданое обманом»; в 1765-1768 гг. созданы «Опекун», «Лихоимец», «Три брата совместники», «Ядовитый», а в первой половине 1770-х гг. - «Рогоносец по воображению», «Мать - совместница дочери» и «Вздорщица». Таким образом, Сумароков писал комедии на протяжении трех десятилетий своего творчества, и от 1750-х к 1770-м гг. жанровая модель комедии претерпевала существенные изменения: комедии 1750-х гг. тяготеют к памфлетности, в комедиях 1760-х гг. разрабатываются категории интриги и характера, к 1770-м гг. комедии Сумарокова обретают жанровые признаки комедии нравов. Так же как ода является естественным литературным фоном трагедии, сатира составляет естественный литературный фон комедии, тем более, что само возникновение жанра комедии в творчестве Сумарокова было спровоцировано его литературной полемикой с Тредиаковским, и стремление осмеять литературного противника обусловило изначальное совпадение установок сатиры и комедии под пером Сумарокова. Но сатирическое задание не определяет целиком особенностей поэтики сумароковских комедий. Помимо общей отрицательной установки и ориентации на устную разговорную речь комедия должна была бы унаследовать от сатиры и сам способ создания пластического образа в жизнеподобной среде, то есть стать бытописательным жанром. Однако этого не происходит в ожидаемой полной мере. Специфика комедийного мирообраза порождена еще и соседством с трагедией. Если у высокой трагедии был один стилевой образец - ода, то комедия в своем становлении опиралась на два жанровых образца. По иерархическому признаку и установочности ей была близка сатира, а по родовому - трагедия. Так у истоков комедии Сумарокова рядополагаются высокий и низкий жанры, взаимодействие которых предопределило своеобразие ее жанровой модели. По отношению к трагедии Сумарокова его комедия возникла как младший и в некотором роде отраженный жанр. Первый комедийный цикл 1750 г. (через три года после премьеры трагедии «Хорев») был создан в русле литературной полемики, спровоцированной очень резким отзывом Тредиаковского о первой трагедии Сумарокова. Сатирическое задание комедий «Тресотиниус» и «Чудовищи» определилось, следовательно, не изнутри жанра, а извне: Сумароков написал свои первые комедии не с целью создать образец нового жанра, а с целью осмеяния литературного противника - Тредиаковского, чей созвучный фамилии издевательский антропоним «Тресотиниус» (трижды дурак) вынесен в заглавие первой комедии, а карикатурный облик, воплощенный в персонажах Тресотиниусе и Критициондиусе («Чудовищи»), составляет основной смысл действия в этих комедиях. В этом отношении комедийная форма, которую Сумароков придал своим литературным памфлетам, является вполне факультативной: с тем же успехом Сумароков мог достигнуть своих посторонних целей в публицистике, сатире или пародии. Но вот причина полемики - крайне резкий отзыв Тредиаковского о трагедии «Хорев» - с самого начала пародически спроецировала сумароковскую комедию на эстетику и поэтику трагедийного жанра. Начиная с комедии «Тресотиниус», в которой дана карикатура на литературную личность Тредиаковского - критика трагедии «Хорев», трагедия составляет постоянный литературный фон комедии Сумарокова. В «Чудовищах», например, пародируется один из выпадов Тредиаковского против словоупотребления Сумарокова:

Дюлиж Русскую-то трагедию видел ли ты? Критициондиус Видел за грехи мои. <...> Кию подали стул, бог знает, на что, будто как бы он в таком был состоянии, что уж и стоять не мог. <...> Стул назван седалищем, будто стулом назвать было нельзя (V;263).

Здесь имеется в виду следующий критический пассаж Тредиаковского: «Кий просит, пришед в крайнее негодование, чтоб ему подано было седалище <...>. Знает Автор, что сие слово есть славенское, и употреблено в псалмах за стул: но не знает, что славенороссийский язык <...> соединил ныне с сим словом гнусную идею, а именно то, что в писании названо у нас афедроном. Следовательно, что Кий просит, чтоб ему подано было, то пускай сам Кий, как трагическая персона, введенная от Автора, обоняет» . Своеобразной рифмой этому обмену любезностями по поводу трагедии «Хорев» в поздней комедиографии Сумарокова становится самопародия на эту же трагедию, вложенная в уста главного комического персонажа, помещицы Хавроньи в комедии «Рогоносец по воображению» (1772):

Хавронья <...> потом вышел какой-то, а к нему какую-то на цепи привели женщину <...> ему подали золоченый кубок, <...> этот кубок отослал он к ней, и все было хорошо; потом какой-то еще пришел, поговорили немного, и что-то на него нашло; как он, батька, закричит, шапка с него полетела, а он и почал метаться, как угорелая кошка, да выняв нож, как прыснул себя, так я и обмерла (VI;9).

Так на все комедийное творчество Сумарокова, от шаржа на критика «Хорева» в «Тресотиниусе» и до самопародии в «Рогоносце по воображению» пала тень его первой трагедии. Одна из знаменитейших реплик Кия в трагедии «Хорев», четко формулирующая политическую природу конфликта русской трагедии: «Во всей подсолнечной гремит монарша страсть, // И превращается в тиранство строга власть» (Ш;47) порождает невероятную продуктивность словосочетания «во всей подсолнечной» в устах комедийных персонажей, которые пользуются этим высоким стилевым штампом в подчеркнуто бытовом, смеховом контексте. Вот только один пример из комедии «Опекун»: «Чужехват . Во всей подсолнечной нет ничего полезнее солнца и денег» (V;23). С другой стороны, способность пародии не просто повторять уже сказанное, но и предсказывать то, чему еще только предстоит прозвучать, порождает в финалах комедий Сумарокова мотив адских терзаний грешных душ, которому предстоит отлиться в столь же знаменитой реплике трагедии «Димитрий Самозванец»: «Ступай во ад, душа, и буди вечно пленна!» (IV;26). Прежде чем обрести свое чеканное стиховое воплощение в трагедии, эта финальная реплика неоднократно прозвучит в комедийных финалах, например, в той же комедии «Опекун»: «Ниса . А душа-то куда? во ад?»; «Чужехват . Умираю! Ввергаюся во ад!» (V; 13,48).

Каламбурное слово и функция двоящихся понятий в комедийном конфликте Постоянная пародийная соотнесенность трагедийных и комедийных текстов Сумарокова, помимо того, что рождает дополнительный смеховой эффект действия комедии, имеет важные жанрообразующие следствия. Наряду с этой пародийной двуплановостью комедийного текста одним из ведущих приемов достижения чисто языкового комизма становится у Сумарокова каламбур: контекст, в котором слово выступает сразу в двух значениях - прямом и переносном, предметном и метафорическом:

«Тресотиниус»: Кимар . Я <...> твердо тревожное тверду одноножному предпочитаю. У этого, ежели нога подломится, так его и брось: а у того, хотя и две ноги переломятся, так еще и третья останется. Бобембиус . Мое твердо о трех ногах, и для того стоит твердо, эрго оно твердо; а твое твердо не твердое, эрго оно не твердо (V;305-306).

Этот пародийно-комический спор о графике буквы «т», в котором сталкиваются ее славянское название «твердо» и прямое, материальное значение этого слова, спор, имеющий в виду латинский («t» - «твердо одноножное») и славянский («т» - «твердо треножное») способы ее написания и метящий в грамматические штудии Тредиаковского, открывает подлинный парад каламбуров в комедиях Сумарокова. Практически без игры словом не обходится ни одна его комедия. Вот лишь несколько примеров:

«Опекун» Чужехват . А честного-то человека детки пришли милостины просить, которых отец ездил до Китайчетого царства и был во Камчатском государстве <...>, а у дочек-то его крашенинные бостроки, <...> и для того-то называют их крашенинкины-ми (V;12) . «Рогоносец по воображению» Граф . Какие рога? Их у меня и в голове нет. В и к у л. Да у меня они на голове (VI;40).

Таким образом, каламбурное слово изначально раздваивает весь словесный план комедии на предметный и переносный смыслы одного и того же слова, вещи, понятия. Эти смыслы встречаются в одном слове, а каждый предмет и понятие могут быть интерпретированы в двух смыслах - вещном и идеальном. С каламбурной природой слова связана и атрибутивно-пространственная организация комедийного мирообраза. Среда, в которой происходит действие комедии, полностью тождественна среде трагедии, нематериальной и условной. Сцена в комедии - это тоже условное место, приблизительно обозначенное как чей-то дом, без всякой вещной детализации. Зато на уровне комедийного слова действие комедии существенно обытовляется за счет разрастания массива слов со значением вещи в речевых характеристиках персонажей, причем слова эти тяготеют к трем уже знакомым нам семантическим центрам сатирического мирообраза: мотивы еды, одежды и денег оживают как основные сюжеты диалогов. Колебания комедийного слова на грани предметного и переносного значений вызывают двоение комедийного мирообраза на следующем уровне - принципиально важном уровне понятия, которое, так же как и в трагедии, является в комедии Сумарокова конфликтообразующей категорией. Весь комедийный конфликт, так же, как и конфликт трагедии, строится не столько на столкновении характеров, сколько на столкновении понятий. Пожалуй, наиболее выразительным примером является невероятная продуктивность понятия чести, которое генетически является трагедийным, в комедиях Сумарокова. Честью и бесчестьем озабочены решительно все персонажи комедии: это слово не сходит с их уст в обычных фразеологизмах: честное слово, честное имя, честно клянусь, честь имею, а также становится предметом обсуждения, формируя нравственную позицию порока (ложная честь) и добродетели (истинная честь) в конфликте. При этом понятие чести тоже является каламбуром в комедиях Сумарокова, поскольку ложная интерпретация этого понятия имеет отчетливый вещно-предметный, а истинная - духовно-идеальный характер в тех контекстах, которые создаются вокруг слова «честь». Уже в комедии «Опекун» рассуждения о практической бесполезности чести, вложенные в уста порочного персонажа Чужехвата, соединяются с мотивами бытописательного вещного мирообраза: «Честь да честь! Какая честь, коли нечего есть? До чести ли тогда, когда брюхо пусто? Пуста мошна, пусто и брюхо» (III; 12) - таким образом, абстрактное понятие как бы уравнивается с мотивами еды и денег и переходит в разряд материальных предметов. В комедии «Рогоносец по воображению» это раздвоение конфликтообразующего понятия еще более отчетливо. Мнимое покушение графа Кассандра на супружескую честь Викула и Хавроньи материализовано в метафоре «рогов», имеющей ассоциативный вещный смысл, а подлинная честь Флоризы и графа развернута как понятие, определяющее высокий уровень их отношений:

Флориза . Только чтобы ваши речи были сходны с моею честию. Граф . <...> ничего такого не выговорю, что вашему слуху и вашей чести непристойностью коснуться может (VI;32).

Эта способность каламбурного слова комедий раздваивать конф-ликтообразующее понятие на истинное и ложное, духовное и материальное, высокое и низкое значения и сталкивать между собой носителей того или иного смысла влечет за собой двоение образной системы. Именно здесь более всего очевидной становится ориентация комедии не на один, а на два ряда мирообразов, сформированных предшествующей традицией: сатирически-бытовой вещный и одо-трагедийный - духовный и идеологический. Отсюда - специфика художественной образности комедии, создающей образ порочного персонажа в русле сатирико-бытовой, а добродетельного - в русле одо-трагедийной типологии художественной образности.

Типология художественной образности люди - вещи и люди - идеи Первоначально добродетельный персонаж занимает в комедии более чем скромное место. В «Тресотиниусе» идеальная пара влюбленных появляется на периферии действия, в исходной ситуации и развязке только для того, чтобы обозначить внешний сюжетный рисунок действия и дать повод для развертывания ряда сцен с пародийным обличительным содержанием. Однако появляясь на подмостках лишь для того, чтобы сказать одну-две фразы, добродетельный персонаж подчеркнуто бескорыстен:

Клариса . Не жалуйте мне никакого приданого, хотя и наследства лишите, только <...> не разлучайте меня с тем, кто женится на мне не ради богатства <...>. Дорант . Я только той милости желаю, чтоб за мною дочь ваша была, а хотя бы приданого за нею и не пожалуете, я вас всегда как отца своего почитать буду (V;323).

Начиная с комедии «Опекун» соотношение порочных и добродетельных персонажей резко меняется: если в ранних комедиях добродетельная пара противостояла массе порочных персонажей, то в «Опекуне» один порочный персонаж противостоит группе добродетельных. Соответственно этому расширяется и отданное добродетельным персонажам пространство текста. Из 22-х явлений комедии «Опекун» ровно половина - 11 - занята только их диалогами. И хотя Чужехват - с одной стороны, Сострата, Валерий, Ниса и Пасквин-Валериан - с другой одинаково оперируют понятиями чести, страсти, долга, любви, греха и покаяния, смысл этих одинаковых слов в их речах оказывается совершенно разным за счет контекста, в котором они возникают. Это особенно заметно в симметричных сценах объяснения в любви Чужехвата - Нисе, Валерия - Сострате, где одно и то же понятие «любовь» выступает в материально-вещном контексте как низменная плотская страсть и в эмоционально-идеальном контексте как высокое духовное чувство:

Чужехват . Ау меня не только голова, да и мошна не пуста, даром-то что она снаружи не нарядна, и только из посконной холстины. Снаружи она убрана не по-французски, да в ней хорошо по присловице, что не красна изба углами, красна пирогами. А тот пирог начинен не кашею, да золотом и серебром, а медные деньги мне не по мысли. Ниса . Однако я за тебя, сударь, не пойду, хотя бы ты был богатев турецкого султана (V;19-20). Валерий . Я люблю тебя, Сострата, я люблю тебя всем сердцем моим, всем моим помышлением, всем моим чувствием: ты очам моим всего прекраснее в природе, ты душе моей всего милее на свете, разум мой тобою наполнен <...>, ты из памяти моей не выходишь никогда <...>. Сострата . Все это я, Валерий, взаимно ощущаю, и только от того иногда трепещет дух во мне, чтобы это мое благоденствие твердо и непоколебимо пребывало <...> (V;22-23).

Так постепенно намечается и укрепляется способ чисто эстетического расподобления добродетельных и порочных персонажей в комедиях Сумарокова: значение употребляемого им слова начинает служить знаком его нравственного достоинства. Если порок одержим страстью к материальному, и его речевая характеристика густо насыщена словами с предметным значением, то добродетель исповедует духовные ценности, и в речевых характеристиках ее представителей преобладают понятия, выражающие категории духовной жизни. Но, конечно, своего апогея это стилевое расподобление речевых характеристик порока и добродетели достигает в комедии «Рогоносец по воображению». Словесный ореол образов Викула и Хавроньи состоит из конкретизированного до последней возможности мотива еды (свиные ноги со сметаной да с хреном, каша-размазня, морковные пироги, фрукасе из свинины с черносливом, жареная плотва, тертый горох и проч.). Словарь же положительных героев, Флоризы и графа Кассандра состоит почти сплошь из абстрактных понятий (участь, презрение, почтение, надежда, счастие, судьбина, великодушие, достоинство, рассудок, вкус, гордость, благородство, любочестие, честь). Эстетические последствия подобного расподобления вполне очевидны. Порочные персонажи сумароковских комедий как бы уплотняются, обретают телесный облик, формируют вокруг себя достоверную бытовую среду - и по этой линии своего действия комедия становится словесной моделью материальной реальности. Что же касается персонажей добродетельных, то они развоплощаются, теряют прикрепленность к быту и все выше поднимаются в бытийные сферы чистой духовности - по этой линии своего действия комедия становится словесной моделью реальности идеальной. Так осуществляется первый шаг синтеза низких и высоких жанровых структур в пределах одной жанровой модели комедии. Мир вещей, воплощенный в сатирико-бытовых персонажах, и мир идей, который выражает себя голосами добродетельных героев, противостоят друг другу в комедиях Сумарокова сравнительно бесконфликтно, поскольку главной конфликтообразующей категорией пока что является понятие. Но сама сфера потенциальной конфликтности русской драмы, как отражения конфликтности русской жизни, намечена Сумароковым с абсолютной художественной точностью. Мир вещей - действительная русская жизнь и мир идей - представления русских просветителей о ее идеальном должном облике, категорически не совпадали как в самой действительной жизни, так и в ее вторичной словесной модели - литературе.

Типология развязки как показатель жанрового синкретизма комедий Сумарокова Двоящийся мирообраз комедии в самой своей способности двоения обнаруживает свою внутреннюю катастрофичность. Если одно и то же понятие в своем конкретно-вещном воплощении является пороком, а в абстрактно-идеальном - добродетелью, это уже само по себе есть знак неблагополучия жизни, зеркалом которой является литература. Внутренняя катастрофичность комедийного мирообраза, который создан таким же, как в трагедии, конфликтом нравственных понятий, чреват таким же крахом порока и торжеством добродетели, увенчан в финале таким же браком, как и трагедийный сюжет, проявляется более всего в типологии развязки комедийного действия, которая, как и в трагедии, осуществляется при помощи внешней силы, чаще всего отождествляемой с правосудием. Уже в финале комедии «Тресотиниус» на сцене появляется подьячий (судейский чиновник) с брачным контрактом, по которому руку Кларисы получает ее возлюбленный Дорант - кстати, и он впервые появляется на сцене только в финале комедии. Этот едва наметившийся в развязке первой комедии Сумарокова мотив получает свое полное развитие в «Опекуне», где в финале на равных правах действуют суд человеческий и Суд Божий. В «Опекуне» развязка растягивается практически на восемь явлений. Сначала из сравнения крестов Валерия и Пасквина выясняется благородное происхождение Пасквина-Валериана. Потом Сострата приносит письмо некоего ни разу не упомянутого ранее Палемона, из которого явствуют те же самые обстоятельства. Потом на сцену выходит сам Палемон, в сопровождении живого свидетеля интриги Чужехвата - Старушки (оба персонажа появляются на сцене впервые). В принципе этого всего для распутывания интриги вполне достаточно. Но окончательная развязка наступает только в «явлении последнем», когда на сцену выходит Секретарь, оглашающий текст судебного постановления от имени максимально высокой для комедии инстанции - светской верховной власти:

Секретарь . По решению Государственной Коллегии правосудия, по утверждению Правительствующего Сената и по высочайшему повелению учреждено <...> (V;47).

Верховная власть от частного быта комедии находится на таком же расстоянии, на какое судьба и Божественный Промысел отдалены от трагедийного мира человеческой мысли, и это уподобляет между собой развязки трагедий и комедий Сумарокова: в обоих жанрах в действие вмешиваются надличностные силы, в обоих жанрах имеют место не только финальный брак, но и финальная гибель и слезы. И если трагедия завершается буквальным кровопролитием, то в финалах комедий возникают словесные мотивы Страшного Суда (всеобщая гибель в конце времен), смерти и ада:

«Тресотиниус» Оронт . Ах! Погиб я! <...>. Тресотиниус . Ах! Приказная душа, погубила ты меня! (V;323). «Опекун» Палемон . Тебе страшный суд, а ему воскресение мертвых уже пришли <...>. Чужехват . Пришло преставление света. Гибну! Гибну! Горю! Тону! Помогите! Умираю! Ввергаюся во ад! (V;47-48). «Рогоносец по воображению» Викул . В геене, в тартаре, в архитартаре будешь ты, окаянница! (VI;49).

Так трагедия, тяготеющая к счастливому браку в финале, и комедия, чреватая гибелью в конце, оказываются в творчестве Сумарокова эстетически сходными жанрами. Обе жанровые модели являются сложными и смешанными, совмещая в себе признаки противоположных жанров трагедии и комедии. Не только для классицистического жанрового мышления, но и для мировой драматургической традиции эта ситуация является совершенно нетипичной. Именно в синтетизме драматургического жанра больше всего сказалось его национальное своеобразие на русской почве. Однако мир комедий Сумарокова слишком причудлив и фантастичен для того, чтобы он мог быть отождествлен с русской реальностью, его породившей: комедийному театру Сумарокова явно не хватает жизнеподобности и узнаваемости национального общественного быта. Это обстоятельство породило в 1760-х гг. альтернативную театру Сумарокова линию развития русской комедиографии - комедию нравов, кульминационно увенчанную фонвизинским «Бригадиром».

Жанровый состав лирики Сумарокова. Поэтика жанра песни: песня и трагедия Лирика Сумарокова, пожалуй, наиболее обширная область его литературного наследия, именно потому, что и здесь он был последовательным универсалистом. Жанровый состав его лирики включает решительно все известные в его эпоху жанры: от твердых устойчивых форм сонета, рондо, стансов до лирических миниатюр - эпиграммы, эпитафии и мадригала. Традиционные жанры русской классицистической поэзии - торжественная, духовная, анакреонтическая оды, сатира, басня, любовная песня; популярные в западноевропейском классицизме эклога, идиллия, героида, элегия; жанры, которые только начинали свою жизнь в русской литературе - стихотворное послание, пародия - все это составляет в совокупности представление о всеохватности лирического репертуара Сумарокова. Разумеется, не все эти жанры были равноценны в творческом сознании Сумарокова. Некоторые жанровые формы (сонет, рондо, баллада, стансы) представлены одним или несколькими текстами и имеют характер явного творческого эксперимента,. В других жанрах - таких, например, как торжественная ода - Сумароков следовал своим старшим современникам, Тредиаковскому и Ломоносову, опираясь на разработанные ими варианты одических жанровых моделей. И, разумеется, в его лирике есть излюбленные жанры, в которых Сумароков был не только лидером, но и новатором. Это песня, басня и пародия. Песня - лирическое стихотворение, написанное на уже существующую музыку или предназначенное для исполнения в музыкальном сопровождении - была одним из наиболее популярных жанров русской литературы XVIII в. начиная с Петровской эпохи. Однако лишь Сумароков узаконил позицию песни в жанровой системе русской лирики, поскольку политическое, социально-гражданственное направление, принятое новой светской литературой, сразу отвергло песню как жанр личностный и камерный, во имя насыщенных общественно-политической проблематикой старших жанров. Сумароков отнесся к жанру песни иначе. Он увидел в нем удобную форму выражения непосредственного частного чувства, изгнанного из высоких жанров официальной литературной иерархии, но властно поощряемого персонализмом новой светской культуры России. Это понимание жанра обусловило огромную продуктивность песни в его лирике: начав писать песни в 1730-х гг., Сумароков не расставался с этим жанром вплоть до начала 1770-х гг. и создал всего около 160 песенных текстов. Именно в песнях Сумарокова любовь - индивидуальная страсть, столь же всепоглощающая, что и страсть общественно-политическая, обрела не только права гражданства, но и свой поэтический язык. Песня становится как бы обособившимся монологом трагического героя, в котором сердечные страсти выговариваются языком психологической лирики. Таким образом, песни Сумарокова - это форма реализации драматургического психологизма, подавленного в русской трагедии абсолютным преобладанием общественной проблематики. Песенный психологизм непосредственно связан у Сумарокова со спецификой драматургического рода, который закрывает автора от читателя образом персонажа, действующим лицом, по видимости абсолютно самостоятельным и свободным в своих речах и поступках. Лиризм сумароковских песен тоже лишен авторской субъективности в том смысле, что и здесь между авторским чувством и читательской эмоцией тоже есть персонаж-посредник, не равный автору текста: лирический субъект, от лица которого написана песня. Этот тип лирического психологизма И.З.Серман удачно определил как «абстрактно-поэтический» . Абстрактность песенного психологизма сказалась в том, что в песне Сумарокова всегда присутствует самостоятельный лирический субъект, носитель страсти, выражающий ее прямой речью. Этот субъект, препятствующий песне превратиться в непосредственное авторское эмоциональное излияние, с равным успехом может быть мужчиной и женщиной. Он как бы играет свою роль, и личное местоимение «я» почти всегда принадлежит ему, а не автору:

В тех немногих случаях, когда личное местоимение принадлежит автору, его образ имеет обобщенный характер (в этом случае личное местоимение стоит во множественной форме), а индивидуальность скрывается за маской нейтрального повествователя-наблюдателя:

Наиболее общая песенная ситуация - измена и разлука, порождающие психологический конфликт в душе лирического субъекта песни. Отсюда - чрезвычайный драматизм, как особая примета сумароковской песни: «любовь, изображенная в песнях Сумарокова, стала высочайшим проявлением человеческого в человеке, идеальным выражением его природы. Именно поэтому песня у Сумарокова как бы перерастает рамки своего жанра и становится <...> свернутой драматической ситуацией» . Поэтому песня и трагедия пересекаются в ряде художественных приемов. Так же, как в трагедии, в песне имеет место перипетия (перемена положения из лучшего в худшее):

Так же, как и персонаж трагедии, лирический субъект песни находится в состоянии внутреннего конфликта и борьбы страстей:

Универсальное для песенного жанра понятие любви конкретизируется в более частных понятиях, обозначающих разные психологические состояния: ревность, измена, горесть, утеха, счастье и т.д. Так в песнях создается столь же абстрактный, как и в трагедии, духовный идеальный мирообраз, но только не идеологический, а психологический. Душевное состояние лирического субъекта песни описывается типично трагедийными антитезами (свобода - неволя, утеха - горесть, стыд - страсть). И часто подобные антитезы развертываются в картину столкновения и борьбы противоположных страстей, которые на поверку оказываются совсем не взаимоисключающими, а тесно взаимосвязанными и способными переходить одна в другую:

Так песня, свободная от канонических жанровых правил, реализует в себе ту же самую тенденцию к синтезу противоположных элементов, которая намечается и в драматургических жанрах Сумарокова, с той только разницей, что в драме тяготеют к синтезу элементы формально-структурные, а в песне - сюжетные и содержательные. Отсутствие формальных канонов для жанра песни обусловило еще одно важное свойство поэтики сумароковских песен: необыкновенное метрическое разнообразие, которое на фоне пристрастия современников Сумарокова к одному-двум метрам (например, известное пристрастие Ломоносова к 4- и 6-стопному ямбу) имело огромное значение для обогащения ритмического строя русской лирики. Уже из приведенных примеров видно, как разнообразны ритмика и метрика сумароковских песен. При общем преобладании хореического ритма Сумароков широко варьирует стопность хорея, чередуя в пределах строфы стихи с разным количеством стоп, а также обогащает ритмический рисунок стиха широким использованием облегченных (пиррихии) и усеченных (без безударного слога) стоп наряду со стопами полного образования:

И, конечно, поскольку песня - это исконный фольклорный жанр, в песнях Сумарокова очень заметны фольклорные ритмы и поэтические приемы:

Сумароковская песня, тематический аналог элегии, именно своей метрической свободой оказала неоценимую услугу русской лирике в том, что касалось содержательности художественных форм, которые служили бы дополнительным способом выражения лирических эмоций и смыслов. Разным оттенкам настроения и чувства в песнях Сумарокова соответствуют разные ритмы, способы рифмовки и строфические формы. Таким образом, в своих поисках песенных ритмов, соответствующих разным оттенкам содержания, Сумароков не только продолжил, но и развил стихотворную практику Ломоносова. Если Ломоносов для выражения категории высокого в торжественной оде обосновал необходимость употребления ямбической стопы с восходящей интонацией, то Сумароков в своих полиметрических песнях создал целый арсенал ритмов, приспособленных для передачи разных оттенков психологии страсти. И в этом - главная роль его песен, связующего звена традиции русской лирики XVIII в. - от Ломоносова к поэтам конца XVIII в.

Поэтика жанра басни: басня и комедия Своеобразной антонимической парой, составляющей песне одновременно параллель и антитезу, является в поэзии Сумарокова жанр басни, еще более продуктивный, чем песня. При жизни Сумароков выпустил три сборника басен (1762-1769); большое количество басен было им напечатано в разных периодических изданиях 1750-1760-х гг. Всего же он написал около 400 басен. Так же, как и песня, басня была одним из наиболее свободных жанров классицизма, что и проявилось в узаконенном именно Сумароковым басенном стихе - вольном (разностопном) ямбе. В своих жанровых отношениях басня и песня делят между собой сферы эстетической компетенции примерно так же, как сатира и ода, комедия и трагедия, с той лишь разницей, что басня и песня связаны не с общественной, а с частной жизнью. Если в частной жизни любовь - это страсть духовная, а песня, в которой реализуется эта страсть, тяготеет к высоким жанрам своим нематериальным абстрактно-психологическим мирообразом, то басня целиком сосредоточена в мире низких бытовых материальных страстей: таких, как лицемерие, чванство, корыстолюбие, невежество и т.д. И это, конечно, включает басню в определенную цепочку литературной жанровой преемственности. Так же как в песне восторжествовал изгнанный из трагедии Сумарокова психологический конфликт, басня полновесно реализует не до конца воплотившийся в его комедии вещный бытовой мирообраз. Поэтому басенный мирообраз оказывается сближен с мирообразом русской сатиры. Сатирическое начало в басне Сумарокова проявлено двояко: и как эстетическая установка на пластическое бытописание, и как морально-этический пафос отрицания, обличения и назидания. Сам Сумароков называл свои басни «притчами», подчеркивая тем самым их дидактическое начало . Все своеобразие басни Сумарокова связано с категорией автора-повествователя: именно формы проявления авторской позиции обусловили особенности басенного сюжетосложения, стиля, комических приемов повествования. В этом смысле басня тоже может быть соотнесена с песней и противопоставлена ей. Если лирический субъект песни, носитель эмоции - это персонаж, отдельный от автора, обладающий собственным личным местоимением, то в басне авторский голос несравненно более конкретен: и личное местоимение, и интонация, и отношение к повествуемым событиям принадлежат рассказчику басни, образ которого для Сумарокова практически совпадает с личностью баснописца. Моменты открытого проявления авторского начала связаны, как правило, с зачином басни, мотивацией повествования: «Прибаску // Сложу // И сказку // Скажу» («Жуки и пчелы» - VII;49), или же с ее финалом, в качестве основного морального тезиса басенного сюжета: «Читатель! знаешь ли, к чему мои слова? // Каков Терновный куст, Сатира такова» («Терновный куст» - VII;91). Довольно часто эти традиционные включения авторского голоса совмещаются в кольце обращений-комментариев, обрамляющих басенный сюжет: «Единовластие прехвально, // А многовластие нахально. // Я это предложу // Во басенке, которую скажу» - «Не о невольниках я это говорю, // Но лишь о подданных во вольности царю» («Единовластие» - VII;283). Гораздо интереснее этих традиционных форм включения авторского голоса в повествование те случаи, когда проявление авторского начала служит формой непосредственного контакта автора и читателя: открыто обращаясь к читателю от своего имени или высказывая прямо свое мнение, автор вовлекает читателя в диалог, живо напоминающий диалогическое строение сатиры или комедии:

Так, активность авторских речевых форм определяет интонационную структуру басни: авторский голос становится носителем смехового, иронического начала в басенном повествовании, отчасти предвещающего лукаво-иронические интонации басен «дедушки Крылова», в которых за маской мнимого простодушия и недалекости скрывается острая, язвительная насмешка. Подобные интонации, скрывающие за видимым утверждением сущностное отрицание, а за похвалой - обличение и насмешку, начинают звучать в русской басенной традиции именно в прямой авторской речи сумароковских басен:

Эта лукавая интонация позволяет Сумарокову обходиться вообще без таких обязательных традиционных компонентов басни, как мораль и нравоучение. Иронический эффект, заключающийся в самой манере повествования, избавляет сюжет от необходимости пояснения, акцентируя самоценную смеховую природу жанра в интерпретации Сумарокова:

Ситуативная ирония сюжета и интонационная ирония манеры авторского повествования дополняются в баснях Сумарокова многочисленными приемами речевого комизма, уже знакомыми нам по стилю его комедийных текстов. Так, в басне весьма продуктивен каламбур - любимая Сумароковым словесная игра на полисемии и созвучии. Но если в комедии был более продуктивен каламбур, основанный на полисемии слова, то более острый и просторечный стиль басни предпочитает каламбур на основе созвучия, рождающий дополнительный комический эффект из-за абсолютной несовместимости созвучных слов. Типичный пример подобной чисто комической игры созвучием представляет собой басня «Посол-осел», повествующая о глупом после, которого обозвали ослом в дипломатической депеше, пытаясь извинить его глупости: «Его простите, он дурак, Не будет со ослом у человека драк». Они на то: «И мы не скудны здесь ослами, Однако мы ослов не делаем послами» (VII;205). Очевидно, что в этих случаях комический эффект рождается от столкновения слов, близких по звучанию, но относящихся к разным стилевым сферам речи. В этом смысле, чисто стилистически, басни Сумарокова очень похожи на стихи Тредиаковского той безграничной свободой, с какой Сумароков совмещает в пределах одного стиха или синтаксической единицы просторечные вульгаризмы со словами высокого стиля: «Так брюхо гордое и горды мысли пали» («Коршун» - VII;330), «Ни сами рыцари, которые воюют, // Друг друга кои под бока // И в нос и в рыло суют» («Кулашный бой» - VII;244). Однако этот эффект, который у Тредиаковского возникал помимо авторских намерений, у Сумарокова приобретает смысл осознанного комического приема. Столкновение разностильных слов у него, как правило, подчеркнуто рифмой - сильной позицией слова в стихотворном тексте:

Сталкивая в пределах одного стиха славянизм («престали») и вульгаризм («урод»), рифмуя «зла-козла», «отверзти-шерсти», и в других баснях: «небо - жеребо», «жуки - науки», «чины - ветчины», «хвала - вола» и т.д. Сумароков вполне сознательно пользуется комическим эффектом подобного стилевого разнобоя, особенно яркого на фоне вполне дифференцированных стилевой реформой Ломоносова высокого и низкого стилей литературного языка. Это ощутимое авторское намерение посмешить читателя и скомпрометировать порок чисто языковыми средствами также подчеркивает организующую весь жанр басни авторскую позицию. Наконец, активностью авторского начала в баснях Сумарокова обусловлено и своеобразие сюжетосложения. Один и тот же моральный тезис зачастую разворачивается не только в основном сюжете басни, но и в его побочных ответвлениях, которые по своему смыслу аналогичны основному сюжету и его моральному тезису. Такова, например, басня «Осел во Львовой коже», сюжет которой восходит к одноименной басне Лафонтена и направлен против ложного тщеславия. Основа басенного сюжета задана в первых стихах:

Однако, прежде чем развернуть его в традиционной басенной звериной аллегории, Сумароков вводит дополнительную ситуацию, которая эту аллегорию сразу же раскрывает, переводя из иносказательного плана в реальный бытовой, и притом подчеркнутый в своей социальной принадлежности:

Этот прием, который называется амплификация (умножение) не только придает басенному повествованию непринужденную свободу; он еще и вносит в интернациональные сюжеты достоверные подробности русского быта, придавая басням Сумарокова яркий отпечаток национального своеобразия и русифицируя отвлеченно-условные басенные иносказания. За счет амплификации сюжета в басню Сумарокова как один из основных элементов ее содержания входит множество бытовых зарисовок, совершенно очевидно воскрешающих в этом новом жанре сатирический бытовой мирообраз, причем часто это почти прямые реминисценции кантемировых бытописательных мотивов. Так, например, басня «Недостаток времени» явно написана по мотивам Сатиры II «Филарет и Евгений»:

Именно в таких бытописательных сценках, наполняющих тексты басен Сумарокова, окончательно проявляется их сатирическая природа. Усваивая эстетические основания сатиры (бытовой мирообраз), басня под пером Сумарокова вбирает в себя и отрицательную этическую установку сатиры, превращаясь в обличение порока, а не только в его осмеяние. Это тоже признак национального своеобразия жанровой модели русской басни в том виде, в каком она впервые сложилась в творчестве Сумарокова: ведь сам по себе жанр басни отнюдь не является сатирическим. Более того - название басни в европейской традиции: «фабула» (лат.) и «аполог» (фр.) - подчеркивают ее повествовательную и дидактическую (утвердительную) природу. Делая басню сатирическим жанром, Сумароков, следовательно, совместил в ее жанровых рамках исконно свойственное басне утверждение моральной истины с отрицанием порока - и, значит, басня Сумарокова тоже стала сложным жанром, соединяющим в себе элементы противоположных жанровых структур. Это - проявление той же самой тенденции к жанровому синтезу, которую мы уже наблюдали в трагедиях, комедиях и песнях Сумарокова.

Место литературной пародии в творчестве Сумарокова и в русском литературном процессе Ведущие жанры литературного наследия Сумарокова, отчетливо распадаясь на два иерархических ряда: высокий (ода, трагедия, песня) и низкий (сатира, комедия, басня), тем не менее, существуют в постоянной парной соотнесенности и, как это видно, испытывают постоянное взаимное влияние. При этом они все-таки сохраняют свою основную иерархическую принадлежность, поскольку элементы противоположного ряда включаются только в качестве знака некой литературной перспективы, лежащей уже за пределами творчества Сумарокова. Но в его репертуаре есть один жанр, который вплотную сводит высокую и низкую жанрово-стилевые системы в пределах одного текста. Пародии Сумарокова, при всей своей видимой окказиональности, отнюдь не являются только лишь фактом его затянувшейся литературной полемики с Тредиаковским и Ломоносовым. Литературная роль сумароковских пародий несравненно шире того конкретного смысла, который вкладывал в них сам писатель. Вообще положение пародии в литературном процессе определяется двояким образом. С одной стороны, это ее узкое конкретное назначение средства литературной полемики и орудия смеховой дискредитации литературного противника. С другой - пародия является одним из наиболее мощных инструментов самосознания литературы, и в этой своей функции она без преувеличения может быть названа генератором литературного процесса и индикатором его основных тенденций . По самой своей природе пародия - это двуединый текст, обязательно имеющий два плана: первичный (пародируемый текст) и вторичный (текст пародии): это двуединство зафиксировано в самом термине «пародия», буквально переводимом как «перепеснь». Чтобы выполнить свое узкое назначение, пародия должна сохранять связь этих планов, то есть быть узнаваемой, сохранять в своей структуре какие-то характерные признаки и элементы исходного текста (хотя сам комический эффект пародии основан именно на неувязке привычного исходного элемента с тем новым контекстом, в который он помещается в пародии). Если пародия утратит эту связь со своим исходным текстом, она перестает осознаваться как таковая и, следовательно, не может выполнить свое узкое назначение. Таким образом, двуединый текст пародии может быть уподоблен зеркальному отражению какого-то объекта, которое может существовать, пока объект находится перед зеркалом. В этом и заключается основание функций пародии в литературном процессе: подобно тому, как зеркало является инструментом самопознания реальности, пародия является средством самосознания литературы: осмеивая какое-то литературное явление, пародия тем самым демонстрирует его как таковое. В этом смысле пародии Сумарокова - наиболее яркий показатель всей новизны эстетических оснований русской литературы XVIII в. относительно предшествующей эпохи. Древнерусская пародия, в силу анонимного характера литературы, была жанрово-стилевым явлением: объектом пародии («Калязинская челобитная», «Служба кабаку», шутейные лечебники, пародийные повести) являлись устойчивые жанровые структуры и твердые формы. Что же касается пародий Сумарокова, то они имеют абсолютно точный литературный адрес. Песня «О приятное приятство» из комедии «Тресотиниус» и «Сонет, нарочито сочиненный дурным складом» целят в Тредиаковского; адресатом «Вздорных од» является Ломоносов. Признак, по которому эти адресаты определяются, при всем своем внешнем сходстве с жанрово-стилевой древнерусской пародией, насыщен абсолютно новым содержанием. Жанр для Сумарокова - это авторский жанр: песня и сонет введены в русскую литературную практику Тредиаковским, торжественная ода - Ломоносовым; стиль же пародий Сумарокова - это имитация индивидуальных поэтических стилей Тредиаковского и Ломоносова. Таким образом, пародии Сумарокова объективно зафиксировали следующие эстетические основания новой русской литературы: литературная личность, авторская жанровая система и индивидуальный стиль. В результате эти новые явления в русской литературе оказались продемонстрированы пародиями Сумарокова как основное содержание национального литературного процесса. Сумароков был на редкость чутким и острым пародистом: по его пародиям индивидуальный стиль Тредиаковского и Ломоносова можно изучать так же успешно, как и по оригинальным текстам этих поэтов, и даже более того: пародии Сумарокова, в которых он отбирает несколько особенно ярких характеристических примет, создают своеобразную концепцию индивидуального стиля. Пародируя поэтическую манеру Тредиаковского, Сумароков, например, не упустил из виду ни одной из характерных черт, формирующих представление о переходном положении стихов Тредиаковского между силлабикой и силлабо-тоникой. В «Сонете, нарочито сочиненном дурным складом» воспроизведен излюбленный метр Тредиаковского, выработанный последним в результате тонической реформы силлабического 13-сложника, семистопный хорей с усеченной 4-й стопой: «Вид, богиня, твой всегда очень всем весь нравный» (IX; 107). Попутно осмеяно многословие, фонетическая усложненность, перенасыщенность стиха вспомогательными словами, которыми Тредиаковский подгонял длинный стих к нужному ритму: «Всяко се наряд твой есть весь чистоприправный». Не остались без внимания пародиста и латинизированный синтаксис, пристрастие к инверсиям и безграничная свобода, с которой Тредиаковский совмещал в пределах одного стиха вульгаризмы и архаизмы: «Раз бы адаманты был драгоценней сто». Ср. те же самые признаки стиля, с прибавлением любимых Тредиаковским междометий в песне «О приятное приятство»: «Прочь от мя ушла свобода, // Мой сбег с ней прочь, о! и нрав»; «Будь всегда все в благостыне, // Бречь, о, станем, ах! любовь!». О пародиях на торжественные оды Ломоносова можно сказать то же самое, с добавлением еще одного аспекта: «Оды вздорные» наглядно демонстрируют, какие именно элементы жанровой структуры торжественной оды были наиболее ассоциативны понятию современников, во-первых, о самом жанре оды, а во-вторых, о категории высокого, которую ломоносовский жанр воплощал: «вздорными», то есть смешными и комически перелицованными в пародиях Сумарокова оказываются именно они. Сумароков точно воспроизводит формальный канон торжественной оды - уже одного этого было бы для пародии достаточно. Однако главное направление полемики подчеркнуто во вздорных одах почти точными цитатами «любимых» Сумароковым ломоносовских словосочетаний:

Эти точные цитаты указывают главное направление полемики Сумарокова с Ломоносовым в области поэтического стиля и словоупотребления: Сумарокову, приверженцу простоты и ясности поэтического языка, претит напряженный ломоносовский метафоризм, ассоциативные скачки, определяющие смелую поэтическую образность Ломоносова. Подобные принципы словоупотребления по отдаленной ассоциации Сумароков и стремится дискредитировать, доводя до абсурда в своеобразных поэтических передержках - но тем самым как раз и вскрывает механизм сочетаемости слов в поэтических метафорах Ломоносова:

А поскольку метафорический язык торжественной оды был одним из наиболее ярких способов выражения высокости жанра, передававшейся в терминологии эпохи понятием «одического парения»; поскольку мотив полета мысли сводил к одной точке одического текста всю картину мироздания в целом, от небес до преисподней, облетаемого поэтической мыслью за одно мгновение, постольку эта жанровая константа торжественной оды породила во вздорных одах Сумарокова иронический перепев наиболее общих одических пространственных штампов:

Самое любопытное, однако, то, что вздорные оды Сумарокова, имеющие в виду дискредитацию литературной манеры Ломоносова, не только рикошетом зацепляют собственные сумароковские оды, написанные под влиянием ломоносовской модели жанра, но и буквально совпадают в своей смеховой интерпретации жанра со вполне серьезной и положительной характеристикой торжественной оды в «Эпистоле о стихотворстве»:

Так, один и тот же жанр предстает у Сумарокова сразу в двух интерпретациях; низкое и высокое, смешное и серьезное оказываются не так уж отдалены одно от другого. И просматривающийся в отдаленной литературной перспективе синтез противоположных жанровых структур, тенденцию к которому мы имели случай наблюдать в драматургии Сумарокова, стал практической литературной реальностью в его пародиях. Пародийные стихи Сумарокова делают его наиболее самосознающим литератором из числа его близких современников. Они являются своеобразным фокусом русского литературного процесса 1730-1770-х гг., поскольку они в негативной форме смехового.жанра открывают вполне позитивные и продуктивные тенденции русской литературы. Этот вывод особенно важен еще и потому, что Сумароков - одна из знаковых фигур русской литературы. Его имя синонимично понятию «русский классицизм». И если учесть, что французская эталонная модель классицизма исключала всякую возможность смешения противоположных жанров и стилей, то все своеобразие русского варианта этого метода становится очевидным в творчестве жанрового универсалиста Сумарокова, который не только создал для русской литературы целый арсенал жанровых моделей, но и выявил в своем творчестве наиболее продуктивные тенденции развития национальной литературы. Одна из этих тенденций - стремление русской литературы к синтезу противоположных жанровых структур, проявится уже в последнее десятилетие жизни Сумарокова, в творчестве его младшего современника и литературного оппонента В. И. Лукина, подхватившего и преобразовавшего одну из жанровых разновидностей комедии Сумарокова - так называемую «комедию нравов». Здесь имеется в виду русский географ С. П. Крашенинников, совершивший путешествие на Камчатку и в Китай и умерший в бедности, оставив семью без средств к существованию. Китайка и камчатное полотно - виды тканей, крашенина - грубый домотканый холст
История русской поэзии: В 2 т. Л., 1968. Т. 1. С. 91.
Серман И. З. Русский классицизм: Поэзия. Драма. Сатира. С. 120.
О сатирической природе басен Сумарокова подробнее см.: Стенник Ю. В. Русская сатира XVIII в. Л., 1985. С. 153-158.
Об этом см.: Тынянов Ю. Н. О пародии // Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы, Кино. М., 1977. С. 284-310.

100 р бонус за первый заказ

Выберите тип работы Дипломная работа Курсовая работа Реферат Магистерская диссертация Отчёт по практике Статья Доклад Рецензия Контрольная работа Монография Решение задач Бизнес-план Ответы на вопросы Творческая работа Эссе Чертёж Сочинения Перевод Презентации Набор текста Другое Повышение уникальности текста Кандидатская диссертация Лабораторная работа Помощь on-line

Узнать цену

Александр Петрович Сумароков (1717-1777), третий основоположник русского классицизма, младший современник Тредиаковского и Ломоносова, принадлежал к старинному дворянскому роду. Творческий диапазон Александра Петровича Сумарокова очень широк. Он писал оды, сатиры, басни, эклоги, песни, но главное, чем он обогатил жанровый состав русского классицизма, - трагедия и комедия. Начинавший в поэзии учеником Тредиаковского, Сумароков затем изменил свою творческую манеру, пойдя по стопам Ломоносова. "Неправильное", "необразцовое" творчество Тредиаковского стало восприниматься Сумароковым как поверженный кумир, как нарушение "вечных" канонов искусства, пожалуй, даже как осквернение алтаря Прекрасного. Вот почему Сумароков обрушивается на Тредиаковского с такой ожесточенной критикой: он стремится повергнуть ниц ложных богов и восславить единственное Божество - Истину. (Впоследствии Сумароков по той же причине поведет полемику и с Ломоносовым, дотошно разбирая чуть ли не каждую его строку, пытаясь совершенно доказать свою правоту.) В отношении жанра оды полемика с Ломоносовым затрагивала главным образом два вопроса: должен ли быть перерыв в ведении основной темы произведения (т.е. так называемый лирический беспорядок) и каким следует быть слогу поэта, избравшего этот жанр? Прежде всего, разум, плененный "дерзкой мыслью", - это не исполненный восторгом ум Ломоносова ("восторг внезапный ум пленил"), который свершает вдохновенный полет чрез Вселенную, свивает края покрывала Времени, за миг преодолевает огромные просторы Земли, - т.е. "ум-дух", вдохновенный ум. "Мысль восхищенна" Сумарокова движется в строго определенном направлении, она "заданна", выверенна; ей свойственны "подъемы" и "спуски" - но не вольное парение.

Ода у Сумарокова - это строго "комплиментарный" жанр, образовавшийся вследствие отказа поэта от принципа перерыва в раскрытии главной темы. Если Ломоносов мог вставить в оду стихотворное переложение отрывка из речи Цицерона в защиту поэта Архия, подчинив его просветительским целям ("Науки юношей питают, отраду старым подают..."), то Сумароков "теряет" просветительское звучание оды, сознательно отказываясь от "вставных эпизодов", сужая свою поэтическую задачу до ясного "ведения" единой темы. Слог Сумарокова, "нежный" по определению современников, тоже гораздо проще, лаконичнее. Эпитеты Сумарокова чаще точны. Метафоры поэта построены на использовании уже сложившихся образов-символов, своего рода поэтических формул: "кровавый меч" (у Ломоносова - "умытый кровию меч"), "Громкий шум дел славных" (у Ломоносова "громкий шум" Невы, возвещающий, "что здесь зимой весна златая" - "Ода на прибытие Елизаветы Петровны", 1752 года). Жанр похвальной оды, как признавал и сам Сумароков, был не главным в творчестве поэта: не обладая разносторонним гением Ломоносова и его стремлением к просветительству, Сумароков рассматривает этот вид оды главным образом как "комплиментарный". Гораздо большие перспективы для творческого дара Сумарокова открывали оды "духовные", или переложения псалмов. Еще со времен Симеона Полоцкого русские поэты часто использовали Псалтырь как основу для стихотворных переложений, видя в книге псалмов широкие возможности для выражения собственных чувств и мыслей. Подобно своим предшественникам, переводил, а вернее, перелагал в стихах псалмы и Сумароков. Переводы псалтыри не были для стихотворца чем-то второстепенным, только парафрастическими упражнениями в стихосложении, - скорее всего, поэт обращался к псалтыри в тяжелые минуты жизни, в моменты скорби, наделяя библейских героев автобиографическими чертами, чтобы передать собственные скорбь, тревоги, волнения. Так, возможно, перипетии личной жизни поэта, вступившего в брак с крепостной и вследствие этого вынужденного прекратить всякие отношения с дворянской родней, отразились в строках переложения 145 псалма о естественном равенстве людей. Рифмовка смешанная – ааbссb.Рифма аа, сс - мужская, bb - женская. Подобное построение строфы необычно в русской поэзии, однако часто встречается в немецкой. Известно, что А.П.Сумароков перелагал псалмы по славянскому переводу Библии. Однако поэт интересовался и древнееврейским оригиналом, поэтому, не владея древнееврейским языком, он воспользовался европейскими переводами и прежде всего "новым и очень к подлиннику близким переводом на немецком языке".Сумароков был знаком также и с немецкими поэтическими переложениями псалмов. Возможно, при создании своих "од духовных" он ориентировался на ритмический строй немецких произведений этого типа. Вообще, Сумарокову было свойственно использование в своем творчестве богатейшего опыта античной и западноевропейской поэзии. Как пишет Н.Булич, "у Сумарокова есть...целый отдел од, под названием разных... В этот отдел входят так называемые анакреонтическия, сафическия, горацианския оды, написанные в подражание внешней формы этих поэтов древности". Поскольку Сумароков не знал языков античности, он пользовался прозаическими переводами Козицкого, которые перекладывал в стихи.