Былина чурила пленкович краткое содержание. Исторические пересказы

Главная

Бунин

Чурило Пленкович - герой русских былин, славянский щеголь-красавец "с личиком, будто белый снег, очами ясна сокола и бровями черна соболя", бабский угодник и заезжий ухажер. Постоянный соперник Дюка Степановича, Чурило Пленкович резко отличается от прочих богатырей киевского цикла. Свое иноземное происхождение он выдает тем, что из всех героев русского эпоса один заботится о своей красоте: поэтому перед ним всегда носят "подсолнечник", предохраняющий лицо его от загара.

Чурила Пленкович - Богатырь заезжий - Баженов П.Д. (1904-1941) Чурило Пленкович. Шкатулка, 1934.

Былины о Чурило Пленковиче распадаются по содержанию на два основных сюжета:

1. Поездка князя Владимира в поместье Чурилы и служба последнего в Киеве стольником-чашником, а затем "позовщиком на пиры"

2. Связь Чурилы Пленковича с женой Бермяты, молодой Катериной Никуличной, и смерть любовников от руки ревнивого мужа.

Сюжет первый.

В стольном городе Киеве у великого князя Владимира пир. На пиру князья, бояре и могучие богатыри. Вдруг появляются сто молодцов, за ними ещё сто, а за теми и ещё сотня. Все они избиты-изранены, буйные головы перевязаны кушаками. Побитые молодцы бьют князю челом. Ездили они по речке Череге на государевом займище и не встретили там ни зверя, ни птицы перелётной, а встретили молодцов числом за триста и за пятьсот. Жеребцы под этими молодцами латинские, кафтаны камчатные; всех соболей и куниц они повыловили, лисиц позыгнали, туров да оленей пострелили, а их самих избили да изранили. Поэтому княжеские молодцы назад к князю явились без добычи. Теперь и от князя жалованья им не будет; придётся их детям и жёнам сиротами по миру скитаться.

Князь Владимир челобитчиков не слушает, продолжает править свой пир. Появляется другая толпа молодцов числом за триста и за пятьсот, охотники рыболовные. Все тоже избиты-изранены, головы пробиты, кушаками перевязаны. И те жалуются, что по рекам и по озёрам никакой рыбы не сыскали: чужие молодцы всю рыбу повыловили, а государевым охотникам добычи нет, и от князя им жалованья не будет. И этих челобитчиков не слушает князь Владимир.

Не успели рыболовы уйти с княжьего двора - ещё две толпы во двор валят: молодцы-сокольники и молодцы-кречетники, все избиты-изранены, головы пробиты, кушаками завязаны. И эти молодцы рассказывают, как охотились в княжьих владениях, но не встретили ни соколов, ни кречетов, а встретили молодцов тысячу человек. Молодцы эти всех соколов да кречетов повыловили, княжьих сокольников и кречетников побили да изранили, а называются они дружиной Чуриловой. Тогда князь Владимир спрашивает: «Кто этот Чурила есть таков?» Старый воевода Бермята отвечает: живёт Чурила пониже малого Киевца, двор у него на семи верстах, а изукрашен так: «первые ворота вальящатые, другие ворота хрустальные, третьи ворота оловянные».

Услышав это, князь Владимир спешно снаряжается в дорогу к Чуриле, взяв с собой князей, бояр и могучих богатырей - Добрыню Никитича и Вермяту Васильевича Собралось их пяток человек, и поехали они к Чуриле Пленковичу. У ворот их встречает старый Плёнка: великому князю с княгиней открывает ворота вальящатые, князьям и боярам - ворота хрустальные, простым людям - ворота оловянные. Старый Алексей Суроженин ведёт князя с княгиней за стол, сажает на почётные места, начинает всех гостей потчевать. Вдруг князь, посмотрев в окно, видит множество людей и беспокоится: видно, едет к нему грозный посол из Орды, а князя дома нет. Старый Плёнка, усмехаясь, отвечает: это едет не грозный посол из Орды, а дружина молодого Чурилы Пленковича.

Подъехал Чурила к двору своему, а во двор въехать не может. Тогда он оставил дружину на окольном дворе, сам спустился в подвалы, взял там мехов, парчи, казны золотой, принёс все князю Владимиру, положил перед ним на убранный стол. Князь обрадовался, стал звать Чурилу Пленковича к себе в Киев на царскую службу. Чурила князя не ослушался, приказал седлать коня и поскакал вместе с князем в Киев.

В Киеве князь Владимир посылает Чурилу Пленковича собрать со всех князей да бояр по десяти рублей. Чурила обошёл всех и созвал к князю на пир, а во дворе старого Бермяты Васильевича позамешкался: перемолвился с молодой его женой Катериной. Все князья, бояре и богатыри на пиру допоздна сидели, а как утром пошли к заутрене - увидели свежие следы на снегу, удивились: «либо зайка скакал, либо зверь-горностай». А иные усмехались: то не зайка скакал и не зверь-горностай, а прошёл тут Чурила Пленкович к старому Бермяте Васильевичу, к молодой его жене Катерине.

Сюжет второй.

В другом сюжете рассказывается про смерть Чурилы. Не довела его до добра любовь к Катерине Микуличне. Пришёл он к ней в самый день Благовещенья, когда Бермята Васильевич был в церкви. По обязанностям службы, последний идет он к старому Бермяте Васильевичу приглашать на почестной пир князя, но, увидев молодую жену его, прекрасную Катерину, Чурило "позамешкался" и не вернулся во дворец даже утром, когда Бермята был у заутрени.

Свидание Чурилы с Катериной начинается игрой в шахматы, причем молодой "позовщик" делает ей три раза мат. Тогда она бросает доску и говорит, что у ней "помешался разум в буйной голове, помутились очи ясные" от красоты Чурилы и предлагает ему пойти в опочивальню.

Увидела Чурилу с Катериной девка-чернавка, пошла к хозяину в церковь и рассказала все. Бермята Васильевич домой вернулся, Чуриле саблей голову срубил, а Катерина Микулична сама грудью на острые ножики бросилась.

А старый Бермята Васильевич дождался Христова Воскресения и повенчался с девкой-чернавкой.

"...<>Да берет ею за правую за рученьку,

Да сводил-де девку во Божью церковь,

Да принял с девкой золотые венцы,

Да стал жить-быть да век коротати.

Да мы с той поры Бермяту в старинах скажем,

Да премладого Чурилу сына Плёнковича."

Спасибо за просмотр!

Источники:

Все шедевры мировой литературы в кратком изложении. Сюжеты и характеры. Русский фольклор. Русская литература XI−XVII вв. / Ред. и сост. В. И. Новиков. - М. : Олимп: ACT, 1998.

В полночь повара отворяли княжеские кухни, под утро печки растапливали, а утром из печей противни доставали с ароматными пирогами. Из амбаров меды несли и сушеные ягоды; из погребов разносолы поднимали; из коптильни рыбу приносили и окорока; от купцов заморских – сладости и фрукты...
После заутрени садился кушать князь. С ним – князьки и бояре. Новый день начинался новым пиром, честным столованьем.
Лебедь белую прямо руками рушили, жир по локтям стекал. Поросенка молочного булатными ножами секли, в предвкушении лакомства губами причмокивали. От косточек молодых отгрызали хрящики. Охали от удовольствия чревоугодники, глаза закатывали. И беседу неспешную вели... О греческих древних мудрецах говорили, о монахах-отшельниках, о столпниках-монахах, о своих затворниках пещерских; вспоминали учителей странствующих и их нравоучительные речи; о княжнах и боярынях с почтительностью заговаривали и с улыбочкой – о дворовых девках; хвалили чьего-то коня, а чьего-то кобеля черного и злого – бранили... Короче, о том, о сем говорили, и ни о чем особенно – как это часто бывает на многолюдных пирах.
Так полдня прошло; половину блюд гости очистили.
Князь Владимир захмелел, под разговор распотешился. В добром здравии и приподнятом настроении был.
Вдруг доложили Владимиру привратники, что явились на двор сто молодцов, за ними – еще сто и еще. А всего – триста!.. Все избиты-изранены молодцы, шлемы у них булавами смяты; головы пробитые кушаками перевязаны. Князя те молодцы видеть хотят.
Велел Владимир пустить троих сотников.
Как пришли сотники, били челом. Жалобу творили:
– Государь Красное Солнышко! По указу твоему ездили мы далеко в чистое поле – к самой реке Череге, на твое государево займище. Мы обозы пустые пригнали туда. Хотели настрелять зверя рыкучего, хотели набить птицы перелетной. Но только не встретили ни зверя, ни птицы, а встретили триста или даже пятьсот чужих молодцов. Жеребцы все под ними крупные латинские, кафтаны бархатные на них, шапки меховые с золотым верхом. И удалые молодцы, ничего не скажешь! Всех они выловили там соболей и куниц, всех лисиц из нор выгнали, оленей и туров перестреляли, птиц перелетных посбивали. И нас поколотили-изранили. Потому вернулись мы, князь, без добычи. А коли без добычи вернулись, так остались и без жалования. Дети многие осиротели, жены овдовели. По миру скитаться пошли...
Князь Владимир, будто и не слышал этих сотников, блинок пышный трубочкой сворачивал, в топленое маслице макал; кушал не спеша, губки промакивал платочком кружевным, усы ногтем приглаживал.
Вздыхали сотники, уходили. Однако сотни их не шли со двора: думали, с какими словами отправлять к князю второе челобитье.
Пировали князья-бояре. Разные меды пробовали: из Литвы, из Орды, из своей земли. Ложки деревянные расписные туда-сюда сновали! Этот дикий мед, из колоды дубовой; этот мед из улья. Тот липовый, тот гречишный, за ними в чашках глиняных шли редкие меды: акациевый, жасминовый, сиреневый... Потом пробовали хмельные меды духмяные. Оценивали новгородские горячие сбитни. Князь вместо виночерпия с половником сидел.
Тут приходили привратники второй раз, опять докладывали: явились-де на двор еще какие-то молодцы – сто да сто да еще сто. А всего – триста!.. Побиты-изранены молодцы, головы кушаками перевязаны. К князю просятся.
Велел князь троих сотников позвать.
Не заставили себя ждать сотники, пришли, били челом. Жалобу творили:
– Свет наш государь! Владимир-князь! По указу твоему ходили мы на трех ладьях по рекам и озерам, сети забрасывали. Но все-то отворачивалась от нас удача. Где ни закинем сети, пустые их вытаскиваем. Ничего не поймали!.. А увидели мы чужих молодцов – может, триста, может, и пятьсот. Всю-то они, оказывается, нашу рыбу повыловили. И белугу повытаскивали баграми, и сетями подоставали щук и карасей, и окуней, и плотвичек, и всякую разную мелочь... Нас же они поколотили-изранили. И вернулись мы без добычи. А раз без добычи пришли, значит, останемся без жалования. Побратимов многих потеряли своих. Осиротели ихние дети, овдовели жены. Ничего не осталось им иного, кроме как на дорогах христарадничать, под окошками у людей хлеб выпрашивать...
Князь Владимир и этим сотникам не ответил, пирожок надвое разламывал, горячую начинку остужал. Белыми зубками откусывал. Губки платочком льняным промакивал, из бороды крошки вычесывал костяным гребнем. Кушал не спеша.
Ушли сотники из палат. Но сотни их со двора не уходили, ждали, может, ответит им что-нибудь князь.
Князья-бояре тем временем пили вино и фруктами заморскими закусывали. Но все-то мешали в тот день их пированью привратники. Опять появились они в дверях, доложили Владимиру: две толпы вдруг во двор пришли; первая толпа – молодцы сокольники, а вторая толпа – молодцы кречатники. И все они побиты-поранены, шлемы стальные булавами пробиты, помяты щиты, на головах кушаки окровавленные.
Велел позвать князь одного сокольника и одного кречатника. Привели их привратники. Те челом били, жалобу творили:
– Владимир-государь! Свет наш Красное Солнышко! По указу твоему ездили мы далеко в чистое поле – аж за реку студеную, за Черегу. И по займищу прошли, и на острова заглянули. Все охотничьи угодья осмотрели, множество силков расставили, но ни одного ясного сокола не поймали, ни одного перелетного кречета. Зато на засаду нарвались! Молодцы чужие – тысяча человек – скакали нам навстречу улюлюкая. На плечах у них наши соколы сидели в кожаных колпачках, а на луке седла – наши кречеты белые. У тебя, князь, дозволенья не спрося, молодцы те всех ловчих птиц вперед нас поймали. Наши силки уничтожили, а нас избили-изранили. Но мы-то знаем, кто эти молодцы, мы-то выведали, чья они дружина...
До сих пор князь почти их не слушал, а тут встрепенулся:
– Чья же дружина?
Поклонились сокольник с кречатником:
– Чурилова дружина, государь!..
На бояр оглянулся Владимир:
– Что за Чурила? Где живет?
Один из бояр поднялся – старый Бермята Васильевич. Росточка это был невысокого боярин, зато бороду отрастил до земли. Голова у него была плешивая. Лысинка примечательная поблескивала, аки солнышко.
Сказал Бермята Васильевич:
– Давно я знаю, государь, этого разбойника! Чурила Пленкович его зовут. Он – Пленка Сурожанина сын. Живет не в Киеве, а под малым Киевцем. Двор на отшибе. Да немалый двор – на семь верст тянется. Тыном стальным огорожен...
– Вот он как укрепился! – раздраженно заметил князь. Что еще о нем скажешь? Говори, коли знаешь давно.
Продолжал старый Бермята:
– Чурила этот очень богат. Тот тын, о коем я вам уже сказывал, у него жемчугами украшен. На каждой стальной тынинке по золотой маковке, а на каждой маковке – по жемчужинке. Посреди двора многие светлицы стоят. Вы таких светлиц, братья, нигде не видели – головой своей ручаюсь. У светлиц кровли бобровыми шкурками крыты; потолки черным соболем обиты; на стенах ковры персидские и турецкие, и еще гобелены латинские; полы у стен беломраморные, а в середке – из чистейшего серебра... Во двор к Чуриле трое ворот ведут: первые ворота оловянные, вторые ворота – хрустальные, а третьи крыты золотом сусальным...
Князья-бояре только ахали удивленно. Но, кроме ахов, ни слова не говорили; на Владимира поглядывали, хотели угадать, как поведет себя государь: прикажет ли дружину собирать да в поход под малый Киевец идти или отправит посольский поезд для переговоров.
А князь раздумывал с минуту. Потом говорит:
– Так удивительно богат этот Чурила, что не заехать к нему – грех!
Подхватили бояре:
– Вот и мы думаем, надо бы к нему поезд посольский отправлять. Да и тебе, государь, неплохо б прогуляться. Вот-вот снежок выпадет, морозец ударит, подоспела пора... А как хорошо бывает прокатиться по морозцу, косточки поразмять!
Князьки вотчинные песню подтягивали:
– И княгинюшку прихватил бы, государь! Поглядели бы, как она держится в седле. Страсть как любим мы на государыню нашу смотреть! На троне величава, за столами радушна, в седле изящна...
– Будь по-вашему, – согласился князь, – пригласим и Апраксию!
Поезд государев собрался на девяносто телег. Все князья-бояре поехали, каждый – с малой дружиною. Владимир взял с собой богатырей. У каждого богатыря по девять побратимов крестовых, по двенадцать оруженосцев и по сорок слуг. Каждый оруженосец взял себе друга в помощники, а каждый слуга захватил турка-раба. По пути собирался охотиться князь; сотню собак, выжлецов добрых, брали на поводки. Еще кликнули с десяток поваров, два десятка прачек и одного кузнеца с походной наковальнею. Уже двинулись в путь, уже версту проехали. Остановились. Священника ведь забыли!.. Послали за священником человека порасторопней. И тогда уж поехали.
Шумно ехали: и охотились, и пировали, и орду половцев с кочевья согнали. Наконец приехали под малый Киевец ко двору богатого Чурилы Пленковича.
Издалека еще услышал поезд государев старый Пленко Сурожанин, вышел со слугами встречать. Князю с княгиней он отворил ворота золоченые, князьям и боярам открыл хрустальные ворота, а всем остальным – ворота оловянные. Как понаехали дружины, богатыри и свиты, так заняли весь хозяйский двор. А телеги оставили за тыном.
Старый Плен поклоны отвешивал Владимиру и Апраксии, брал князя с княгинею за ручки белые и вел в роскошные светлые гридни, сажал за убранные празднично столы на места почетные. Также принимал он учтиво князьков и бояр и могучих богатырей русских. Остальных во дворе оставил, там велел угощать.
Пока повара расторопные несли горячие блюда, Пленко Сурожанин гостей занимал беседой. Князь с княгинею веселые сидели, нравилась им тут все: и потолки, мехом соболя обитые, и ковры с гобеленами на стенах, и серебряный пол. А окошечко-то – чуть не в полстены. Очень светлое окошечко! Стеклышки все ровные, одно к одному. Залюбовался князь окошечком. Вдруг видит, далеко в поле множество людей каких-то на конях едет.
Встревожился государь:
– Вот и наказание мне за грехи многие!.. Пока прохлаждаюсь тут, едет ко мне король из Орды. А может, грозноликий посол с ярлыками. Дело какое важное!..
Глянул в окошко и старый Пленко Сурожанин, усмехнулся хитро в усы:
– Не тревожься, государь! Извольте с княгинюшкой кушать. И вы, князья да бояре, угощайтесь. Дома вы – не в гостях! На окно не коситесь. Там в поле не король из Орды едет и не посол грозноликий. А едет там храбрая дружина сына моего – молодого Чурилы Пленковича. Как он приедет, государь, тут же перед тобой будет!
Тогда успокоились гости, стали кушать, пить. Вина пробовали – языком прищелкивали. Отменные у Пленка были вина! Закуски на тарелочки себе накладывали – от духа ароматного кружилась у гостей голова. С великим искусством здесь все приготовлено было.
Перешептывались бояре:
– Это мы хорошо заехали!
– Побудем, побудем, уедем, а потом еще заедем. Князя подобьем!

Пир уже в самом веселье, в самом шуме был /многие уже от выпитого сидели без памяти, а кое-кто и в беспамятстве грудью лежал на столе/, на дворе смеркаться начало, как подъехала из далекого поля дружина храбрых молодцов. Человек пятьсот, а может, и до тысячи! Крепкие все это были воины, уверенные. И глаза у них – дерзкие. Одета была дружина в броню. А броня-то дорогая! На панцирях стальных львы золотом поблескивали, орлы да пардусы. У всех витязей кони латинские – великаны. Копыта стучали громоподобно...
Подъезжал Чурила Пленкович ко двору своему. Над Чурилой слуги держали шелковый китайский зонтик. Чтоб не потемнело у хозяина от солнца белое лицо. Однако, как увидел Чурила, что двор чьим-то войском занят, так лицо-то его и потемнело – от гнева внезапного. Послал вперед человека узнать, что это за толпа во дворе, послал скорохода. Вернулся скороход, доложил: гостит-де у Пленка киевский князь. Гнев с Чурилы тут же сошел – как рукой сняло. Улыбнулся Чурила, свое войско на дальний, на окольный двор увел, там велел располагаться.
Сам же Чурила к погребам своим поехал; трехпудовую связку ключей от седла отцеплял.. Вошел он в подвалы глубокие с потолками кирпичными сводчатыми, мешок казны золотой взял /девяносто девять мешков оставил/ да сорок сороков черных соболей, да еще сорок сороков лисьих шкурок: мало рыжих, много голубых и черно-бурых; еще взял штуку ткани шелковой цветной с узором – большая штука была, тяжелая, еле взвалил ее на плечо Чурила. С этими дарами ко князю Владимиру пришел. Кубки и блюда со стола смахнул, дары перед государем горкой навалил, а штуку шелка с улыбкой ласковой к княгине пододвинул. Сказал:
– От чистого сердца, государь! Со всей любовью, государыня!
Угодил, угодил богатыми дарами хитрый Чурила Пленкович! Князь так доволен был, как давно уж не бывал. А княгиня про угощения забыла, все нежной ручкой шелк гладила да к себе его прибрасывала. Спрашивала бояр:
– Как он мне? – и улыбалась.
– Свет очей! – клялись бояре.
– Сердце забивается! – стонали князьки.
– Хороша! Ничего не скажешь, – кивал старый Плен. – Богиня посетила наш скромный дом.
Чурила Пленкович кланялся, был удовлетворен.
Говорил ему Владимир:
– С таким умом проницательным, с таким уменьем подойти не подобает тебе, Чурила Пленкович, в деревне жить, в затворничестве. А следует тебе, Чурила, в Киев с нами ехать и в стольном граде нам служить!
Чурила же, видно, только того и хотел. Заскучал, верно, молодец в деревне. Благодарил князя, обещал службу честную.
На следующий день в Киев отправились. Чурила Пленкович среди богатырей ехал – по мощи, по стати к ним очень подходил. А дружина его рядом; с оруженосцами ехала. Очень все ладно сложилось!
В добром здравии в Киев приехали. За столы сели, покушали князья, бояре, богатыри. И задает Владимир Чуриле первую службу – службу срочную, важную. Велел Владимир по княжествам вотчинным проехать, всех князей и бояр на честной пир позвать и с каждого званного собрать по гривне серебра.
Чурила Пленкович скор был: дружину свою тут же кликнул, без задержки в дорогу отправился. Очень быстро скакал. За один день все вотчины объехал, приглашение передал, много гривен собрал серебра. Только в доме у боярина Бермяты задержался Чурила Пленкович. Очень красива была у старого Бермяты молодая жена Катерина. Ей Чурила тоже приглянулся. За стол его боярыня пригласила. Пока Бермята Васильевич в погреба за гривной ходил, пока он, охая и старость кляня, по ступенькам обратно взбирался, шепнула Катерина Чуриле ласковое словечко.
Маленько засиделся Чурила Пленкович за столом у старого знакомца Бермяты Васильевича. На жену его молодую, на Катерину прекрасную глаз положил.
Между тем поджидал Чурилу князь. Без него и Бермяты пир не начинал. А гости уж равно собрались. Проголодались в пути гости, продрогли – осень глубокая стояла на дворе. Сбитня горячего выпить хотели. Но не позволял князь... Послушно ожидали гости, на столы убранные вожделенно посматривали. Так чудесно над сбитнем вился парок!..
Наконец приехали Чурила с Бермятой. Пир горой пошел. Пили без меры, кушали – пояса распускали. Нового стольника Чурилу Пленковича хвалили. Ухватистый он, говорили, добычливый, быстрый. И дело знает! С таким не похудеешь, князь, – смеялись. Всегда будет крошечка во рту.
Время за полночь перевалило. Разгулялись бояре и князья. Скоморохов-шутов позвали. Шум поднялся: скоморохи скакали, смеялись, в бубны стучали. Челядины с блюдами новыми по залу сновали. Угощения редкие несли – при прежнем стольнике таких здесь не бывало.
Пробовали яства гости, восхищенно качали головами:
– О, да! Не ошибся государь! Знал, кого приглашать в стольники!..
– Теперь в гости будем часто ездить, князь!
– Дело знает Чурила!
– Где бы нам найти такого стольника?
– Повара у него держат ухо востро!
– Мастер!..
Так нахваливали гости стольника молодого Чурилу Пленковича, но не замечали, что самого-то стольника уж и не было между ними. Совсем пьяные были князья-бояре. Половина гостей по лавкам разлеглась. Шумели, прыгали, пританцовывали вокруг скоморохи, хватали куски с княжеского стола...
Хороший был пир! Удался.
Еще затемно к заутрени звонили колокола. Поднимались с лавок похмельные князья и бояре. Кто-то охал, свою неумеренность клял, кто-то просил квасу, кто-то рассол на столе искал. Потихоньку раскачивались бояре.
Наконец вышли толпой на красное крыльцо. Глядь, все бело кругом. Это ночью выпал первый снежок. А по снежку пушистому, увидели гости, тянется следок.
Зевают бояре, удивляются:
– Зайчишка что ли по двору пробежал? Или белый горностай? Не разглядеть в сумерках.
Пожимали плечами. А не знали они, что не зайчишка вовсе и не белый горностай тот следок ночью оставили. Это шел Чурила Пленкович, стольник удалой, к старому Бермяте. Да надо думать, не Бермяту он видеть хотел, а жену его молодую – Катерину прекрасную. Кому-то стольником был Чурила, а кому-то постельничим...
Боярин старый, не зевай при жене молодой!..

Материал из Википедии - свободной энциклопедии

Чури́ло (Чурила ) Плёнкович - герой русских былин , представляемый в них как типичный щёголь-красавец «с личиком, будто белый снег, очами ясна сокола и бровями черна соболя», заезжий Дон-Жуан.

Описание

В былинном эпосе есть три сюжета о Чуриле:

поездка князя Владимира в поместье Чурилы и служба последнего в Киеве стольником-чашником , а затем «позовщиком на пиры»
Состязание Чурилы с Дюком Степановичем и посрамление Чурилы
связь Чурилы с женой Бермяты, молодой Катериной Никуличной , и смерть любовников от руки ревнивого мужа.

Основной тип первой былины состоит в следующем. Во время традиционного пира к Владимиру является толпа крестьян с жалобой на молодцов Чурилы, которые повыловили всю дичь, а княжеских охотников избили булавами. Вторая группа жалобщиков - рыболовы, у которых молодцы Чурилы силой перехватили всю рыбу. Наконец, приходят сокольники и доносят князю, что дружина Чурилы повыловила соколов и кречетов на государевом займище.

Только тогда Владимир обращает внимание на жалобы и, узнав, что неведомый ему Чурило живёт на реке Сароге, пониже Малого Киевца, у креста леванидова, берёт княгиню Апраксию, богатырей, 500 дружинников и едет в усадьбу Чурилы. Его встречает старый отец Чурилы, Плёнко Сорожанин, приглашает в гридню и угощает. В это время подъезжает дружина Чурилы, показавшаяся князю такой многочисленной, что он подумал, уж не идёт ли на него войной ордынский хан или литовский король. Чурило подносит Владимиру богатые подарки и так пленяет гостей своей красотой, что Владимир забывает жалобы своих людей и приглашает Чурилу к себе на службу.

Однажды во время пира Апраксия засмотрелась на «жёлтые кудри и злачёные перстни» Чурилы, подававшего к столу блюда, и, «рушая» крыло лебединое, порезала себе руку, что не ускользнуло от боярынь. Когда княгиня просит мужа сделать Чурилу постельником , Владимир ревнует, видит опасность и отпускает красавца в его усадьбу.

Второй сюжет есть часть былины о Дюке Степановиче .

Третий сюжет связан с первым. Владимир назначает Чурило «позовщиком на пиры». По обязанностям службы последний идет к старому Бермяте Васильевичу приглашать на почестной пир, но, увидев молодую жену его, прекрасную Катерину, Чурило «позамешкался» и не вернулся во дворец даже утром, когда Бермята был у заутрени. Свидание Чурилы с Катериной начинается игрой в шахматы, причём молодой «позовщик» трижды выигрывает. Тогда она бросает доску и говорит, что у ней «помешался разум в буйной голове, помутились очи ясные» от красоты Чурило и предлагает ему пойти в опочивальню. Сенная девка-чернавка извещает Бермяту об измене жены. Происходит полная трагизма сцена расправы над любовниками, и былина оканчивается смертью Чурило и Катерины, причём в некоторых вариантах Бермята женится на сенной девке в награду за донос.

Дискуссия об имени и отчестве героя

Относительно самого имени Чурило существуют разнообразные теории. Одни учёные говорят о южнорусском происхождении его, так как разные варианты этого имени (Джурило, Журило, Цюрило) принадлежат к тем немногим эпическим именам, которые до сих пор сохранились в народных песнях Холмской, Подлясской и Галицкой Руси. В конце XIV века упоминается боярский род Чурило , из которого вышли основатели города Чурилова в Подольской губернии . По мнению академика Веселовского , имя Чурило произошло из древнерусского Кюрилл - Кирилл, подобно образованию Куприан - Киприан и ряду других . Академик Соболевский предлагал другую теорию: Чурило - уменьшительное имя от Чурослав, как Твердило - от Твердислав Наконец, Всеволод Миллер думал, что на переход «к» в «ч» могла повлиять латинская форма Cyrillus .

Не менее загадочно отчество Чурилы «Плёнкович». Халанский полагал, что первоначально это был просто песенный эпитет, относившийся к Чуриле: щап - щёголь, щапить - щеголять; из Чурилы Щапленковича, то есть Щёголевича, явился Чурила Плёнкович, подобно тому как Соловей стал Рахмановичем, Микула - Селяниновичем . Со временем первоначальное значение прозвища Чурилы было забыто, оно превратилось в глазах сказителей в полноценное отчество, которое породило отдельный образ отца Чурилы - Плёнка, богатого гостя - Сарожанина . Впрочем, Ровинский производил Плёнка от слова «плёнка» . Веселовский видел в Плёнке Сарожанине фряжского гостя из Сурожа, древней Сугдеи (Судак в Крыму), откуда сурожанин означало «заморянин», а Плёнк объяснялся предполагаемой порчей слова «франк» (итальянец) . Всеволод Миллер выразил несогласие с последним мнением: согласно былинам, двор Чурилы стоял на реке Сароге, Череге или на Почай-реке (Почайна), у святых мощей у Борисовых; подобное название есть в древних поселениях новгородских пятин . Миллер отметил также уменьшительный суффикс в имени «Плёнко», поставив его в один ряд со старинными южнорусскими и позднейшими малорусскими именами вроде Владимирко, Василько, Левко, Харько .

Толкования образа Чурилы

Не менее спорен вопрос о психологии самого героя, о его происхождении и значении в былинном цикле. Белинский передаёт содержание былины по записи Кирши Данилова и делает из неё вывод, что «в лице Чурило народное сознание о любви как бы противоречило себе, как бы невольно сдалось на обаяние соблазнительнейшего из грехов. Чурило - волокита, но не в змеином (Тугарин Змеевич) роде. Это - молодец хоть куда и лихой богатырь». Кроме того, критик обращает внимание на то, что Чурило выдаётся из всего круга Владимировых богатырей своей гуманностью, «по крайней мере в отношении к женщинам, которым он, кажется, посвятил всю жизнь свою. И потому в поэме о нём нет ни одного грубого или пошлого выражения; напротив, его отношения к Катерине отличаются какой-то рыцарской грандиозностью и означаются более намёками, нежели прямыми словами» («Отечественные Записки», 1841; «Сочинения», изд. Солдатенкова, т. V, стр. 117-121). Этому замечанию Белинского нашлось характерное объяснение, отмеченное впоследствии Рыбниковым, по словам которого, былины о Чурило поются более охотно женщинами-сказительницами, а потому принадлежат к числу «бабьих старин», исключающих грубые выражения. По мнению Буслаева, такие реальные личности, как заезжий Чурило и Дюк, расширили киевский горизонт иноземным влиянием и ввели в эпос новое, богатое содержание. Разбора былины по существу он не даёт и только замечает, что Чурило был кем-то вроде удельного князя («Русский богатырский эпос», «Русский Вестник», 1862, и «Сборник II отд. Академии Наук», т. XLII, стр. 181-190). Д. Ровинский называет Ч. «богатырём Алёшкиной масти, потаскуном, бабьим соблазнителем» и прибавляет, что «Чурило особенно жаловал Пётр I; у него все чины всешутейшего собора звались Чурилами, с разными прибавками» («Русские народные картинки», кн. IV, стр. 97-98).

По мнению доктора исторических наук Фроянова И. Я. , отношения Чурилы с Владимиром следует толковать как военные походы киевских князей против «окольных» восточно-славянских племен, сопровождавшиеся «всевозможным насилием над побеждёнными: уничтожением людей, обращением их в рабство, выводом в Киев или истреблением местных властей, обложением оставшегося в живых населения данью… В былине о молодости Чурилы подобные реалии затемнены наслоениями последующих исторических времён. Но их очертания всё же проступают под напластованиями веков. Проглядывают даннические отношения, в которых Чурило, олицетворяющий, по-видимому, какое-то восточнославянское племя, выступает в качестве побеждённой стороны. Его поступление на службу к Владимиру не столько добровольное, сколько вынужденное» .

Происхождение образа Чурилы

Во время господства мифической теории даже имя отца Чурило, переиначенное в «Плен», ставилось в связь с «пленом человеческого сознания у внешней космической силы», а происхождение Чурило относилось к эпохе Даждьбога, когда «сам бог представлялся в плену, в узах» (П. Бессонов). С точки зрения той же теории смотрел на Чурило и Орест Миллер , который даже в трагической развязке любовных похождений Чурило готов был видеть какую-то «мифическую обусловленность», и отсюда выводил, что гибель героя могла указывать на его «первоначальное мифически-злое значение».Эта теория подтверждается тем, что у Святогора есть сыны Плёнковичи, а Чурило - Плёнкович и Святогор имеет имя Плён, Ярило - Чурило как форма имени этого бога свойственное характеру героя.Ярило и Чурило как бы единый персонаж. Или Чурило от Чура, что значит Чурислав - защитник Руси. Затем учёными был поставлен более реальный вопрос: какими путями Чурило был вовлечен в киевский эпический цикл. М. Халанский приурочивает сказания о Чурило к южной Руси, но выработку цельного типа Чурило, вместе с Соловьем, Дюком, Микулой и Святогором, переносит к московскому периоду князей-собирателей, когда мирные свойства героев с охотой привлекались к северо-великорусскому эпосу.

Против этого взгляда высказался Всеволод Миллер. Он находил в образе несколько черт, говорящих о новгородском его происхождении: этот богач-красавец, опасный для мужей (в том числе и для самого Владимира, личность которого низведена с пьедестала эпического князя-правителя), «продукт культуры богатого города, в котором развитие промышленности и торговли отразилось на нравах его обитателей и создало людей независимых, превосходивших во всех отношениях князя». Этим Чурило напоминает других, несомненно новгородских героев - Ваську Буслаева и Садка. На основании упоминаний в былине литовского князя Миллер отнёс её к концу XV в. - к периоду, предшествовавшему падению Новгорода («Почин общества любителей российской словесности», М., 1895, и «Очерки русской народной словесности», М., 1897, стр. 187-200).

Академик А. Н. Веселовский видел в Чуриле чисто бытовую фигуру одного из тех греко-романских гостей-сурожан, которые появлялись в Киеве и изумляли более грубых соседей своей красотой, блеском культурных привычек и роскошью обстановки. Впечатление, произведенное Чурило на Апраксию и Катерину, давало готовый материал для новеллы с трагической развязкой в стиле Giraldi Cintio («Южно-русские былины» в «Сборнике Академии Наук», т. XXXVI, стр. 69-110). Относя происхождение типа Чурило к киевскому периоду русской истории, Веселовский опирается, между прочим, на схожие имена в малорусских свадебных песнях (Журило, Цюрило) . Кроме того, академик Веселовский привел целый ряд восточных и западных параллелей, правда, мало объясняющих происхождение былины, но указывающих на иноземный элемент, создавший образ изящного и пленительного героя, столь необычного на всем пространстве киевского цикла.

В таком же направлении разрабатывал вопрос К. Ф. Тиандер, который привлек к сравнению параллельные скандинавские и шотландские сказания, испанские романсы, старофранцузские и некоторые славянские песни («Западные параллели в былинах о Ч. и Катерине» в «Журнале Министерства Народного Просвещения», 1898, XII).

Из всех героев русского эпоса один Чурила всерьёз заботится о своей красоте: поэтому перед ним всегда носят «подсолнечник», предохраняющий лицо его от загара. Возможно, он сын Святогора, и Святогор имеет имя Плён Сорожанин.

Публикации текстов

Былины о Чурило, полные и отрывки, известны более чем в 40 вариантах: см. «Сборник Кирши Данилова» под ред. П. Н. Шеффера (СПб., 1901, стр. 11, 41, 65-68, 189); Рыбников, I, № 45, 46; II, № 23, 24; III, № 24-27; A. Гильфердинг («Сборник II отд. Академии Наук», LIX-LX, № 223, 224, 229, 242, 251, 268, 309); Н. Тихонравов и В. Миллер, «Былины старой и новой записи» (М., 1895, № 45, 46, 47, 48); А. Марков, «Беломорские былины» и «Известия II отд. Академии Наук» (1900, кн. II); Н. Ончуков («Живая Старина», 1902, вып. III-IV, 361).

Напишите отзыв о статье "Чурило Плёнкович"

Примечания

nobilis… Czurilo, «Acta grodzkie i ziemskie», документ 1410 г.
Соболевский А. И. Заметки о собственных именах в великорусских былинах // Живая Старина, 1890, вып. II, 95.
Веселовский А. Н. Сборник II отд. Академии Наук, т. XXXVI, стр. 81.
Соболевский А. И. Живая Старина, 1890, вып. II, 95.
Миллер В. Ф. Очерки русской народной словесности. М., 1897. - С. 121.
Халанский М. Г. Сказания о кралевиче Марке, I, 137.
Великорусские былины киевского цикла", 208.
Ровинский Д. А. Русские народные картинки", IV, 97.
Веселовский А. Н. Сборник II отд. Академии Наук, т. XXXVI, стр. 67, 78-81.
Миллер В. Ф. Очерки, с. 196-200.
Миллер В. Ф. Очерки, с. 122.
Фроянов И. Я. Древняя Русь IX-XIII веков. Народные движения. Княжеская и вечевая власть. - М.: Русский издательский центр , 2012. - С. 32. - ISBN 978-5-4249-0005-1
В. Каллаш также остановился на малорусских именах вроде Джурыло, отразившихся в некоторых былинах («Этнографическое Обозрение», 188 9, кн. III, стр. 207-210, 1890, кн. VI, стр. 252).

Литература

Тарланов З. К. // Русская речь . 2002. № 2. С. 105-110.

Ссылки

// Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.

Отрывок, характеризующий Чурило Плёнкович

Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы.
– Чог"т меня дег"нул пойти к этой кг"ысе (прозвище офицера), – растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. – Можешь себе пг"едставить, ни одной каг"ты, ни одной, ни одной каг"ты не дал.
Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.
– Семпель даст, паг"оль бьет; семпель даст, паг"оль бьет.
Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.
– Хоть бы женщины были. А то тут, кг"оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг"аться ског"ей.
– Эй, кто там? – обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.
– Вахмистр! – сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
– Сквег"но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
– А! Телянин! Здог"ово! Вздули меня вчег"а! – послышался голос Денисова из другой комнаты.
– У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
– Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
– Я видел, вы нынче проехали…
– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
– Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов.
– Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
– Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.
– Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
– Велел.
– Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
– Нет еще. А вы куда?
– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
– Ей пишу, – сказал он.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
– Ты видишь ли, дг"уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег"вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог"ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.
– Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел.
Денисов сморщился, хотел что то крикнуть и замолчал.
– Сквег"но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.
– Семь новых и три старых.
– Ах,сквег"но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг"а, – крикнул Денисов на Лаврушку.
– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.
– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.
– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.
– Да нет же.
И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.
– Ты куда положил, Ростов?
– Под нижнюю подушку.
– Да нету.
Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
– Вот чудо то!
– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г"остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.
– Ну, ты, чог"това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог"ю. Всех запог"ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог"ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог"! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог"ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог"ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог"т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.

Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.

Народный эпос - произведение (или совокупность их), рассказывающее о значительных событиях в истории рода, племени, народности, раннеклассового государства...

Чурило Пленкович

Во стольном во городе во Киеве.
У ласкового князя у Владимира
Было пированье - почестей пир,
Было столованье - почестей стол
На многие князи да на бояра,
На все поляницы удалые.
Будет день в половине дня,
А и будет стол во полустоле;
Хорошо государь распотешился,
Выходил на крылечко передке..
Зрел, смотрел во чисто поле,
Ко матушке ко Сороге реке.
Из далеча-далеча поля чистого,
Как от матушки от Сороги реки,
Толпа мужиков появилася:
Идеть с поля толпа сто молодцев,
Все они избиты, изранены,

Сегодня у нас на Сороге реки
Неведомые люди появилися,
Шелковы невода заметывали:
-Тетивочки были семи шелков,
Плутивца у сеточек серебряные,
Камешки позолоченые.
Рыбу сорогу повыловили,
И мелкую рыбу повыдавили,
И нас избили, изранили
Тебе, государь, свежа куса нет,
Нам от тебя нету жалованья.
Скажутся-называются
Все они дружиною Чуриловою!
Новая из поля появилася:
Идет толпа двести молодцев,
Все они избиты, изранены,
Булавами буйны головы пробиваны,
Кушаками буйны головы завязаны.
Идут мужики да все киевляне.
Бьют челом да жалобу кладут:
«Солнышко ты наше, Владимир князь!
Дай, государь, свой праведный суд,
Дай на Чурилу сына Пленковича!
Сегодня на тихих на заводях
Неведомые люди появилися,
Гуся да лебедя повыстрелили,
Серую пернату малу утицу,
И нас избили, изранили.
Нам, государь-свет, лову нет,
Тебе, государь-свет, приносу нет,
Нам от тебя нету жалованья.
Скажутся-называются
Все они дружиною Чуриловою!»
А и та толпа со двора не сошла,
Новая из поля появилася:
Идет толпа триста молодцев,
Все они избиты, изранены,
Булавами буйны головы пробиваны,
Кушаками буйны головы завязаны.
Идут мужики да все киевляне,
Бьют челом да жалобу кладут:
«Солнышко ты наше, Владимир князь!
Дай, государь, свой праведный суд,
Дай на Чурилу сына Пленковича!
Сегодня у нас на Сороге реке
Неведомые люди появилися:
Шелковые тенета заметывали,
Кунок да лисок повыловили,
Черного сибирского соболя,
Туры, олени повыстрелили,
И нас избили, изранили.
Нам, государь-свет, лову нет,
Тебе, государь-свет, добычи нет,
Нам от тебя нету жалованья.
Скажутся-называются
Все они дружиною Чуриловою!»
Говорит тут солнышко Владимир князь:
«На кого мне-ка дать вам да правый суд?
Не знаю я Чур иловой вотчины,
Не знаю я Чуриловой посельицы,
Не знаю я, Чурила где двором стоит?»
Говорят ему князи и бояра:
«Свет-государь, ты Владимир князь!
Двор у Чурилы ведь не в Киеве стоит,
Как живет-то Чурила во Киевце
На матушке на Сороге на реке,
Супротив креста Леванидова,
У святых мощей у Борисовых».
Тут-то солнышко латился,
Поскорей Владимир кольчужился,
И брал он любимого подручника
Старого казака Илью Муромца,
Брал и княгиню Апраксию.
Поднимался князь на Сорогу реку,
Поехал со князьями, со боярами,
Со купцами, со гостями со торговыми.
Будет князь на Сороге реки,
У чудна креста Леванидова,
У святых мощей у Борисовых.
Я Приезжает к Чурилову широку двору.
Двор у Чурилы на Сороге реки,
Двор у Чурилы на семи верстах,
Около двора все булатный тын,
На всякой дынинке по маковке,
А и есть по жемчужинке.
Двери были да все точеные,
Ворота были да все стекольчатые,
Подворотенка - дорог рыбий зуб.
На том на дворе на Чур иловом
Стояло теремов до семидесяти,
В которых теремах Чурила сам живет;
У Чурилы первы сени решетчатые,
У Чурилы други сини частоберчатые,
У Чурилы третьи сени да стекольчатые.
Из тех да из высоких из теремов
На ту ли улицу падовую
Выходил тут стар-матер человек; -
На старом шубочка соболья была
Под дорогим под зеленым под сами том,
Пуговки были вальячные
Вальянк от литы красна золота.
Кланяется да покланяется,
Сам говорит ласково слово:
«Пожалуй-ко, Владимир, во высок терем,
Во высок терем да хлеба кушати!»
Говорит Владимир таково слово:
«Скажись мне, стар-матер человек,
Как тебя да именем зовут,
Хотя знал бы, у кого хлеба кушати?»
«Я, - говорит, - Пленко - гость Сорожанин,
Я ведь Чурилов от есть батюшка».
Пошел Владимир во высок терем,
Во терем он идет, сам дивуется.
Хорошо терема изукрашены:
Пол-середа одного серебра,
Стены, потолок - красна золота.
Печки-то были все муравленые,
Подики-то все были серебряные.
Все в терему по-небесному:
На небе солнце - и в тереме солнце,
На небе месяц - и в тереме месяц,
На небе звезды - и в тереме звезды,
На небе зори - и в тереме зори,
На небе звездочка покатится -
По терему звездочки посыплются.
Все в терему по-небесному.
Садился князь за дубовый стол.
В те поры были повара догадливы:
Носили яства сахарные
И питьица медвяные,
А питьица заморские.
Будет пир во полупире,
Будет стол во полустоле,
Весела беседа, на радости день,
И князь с княгиней весел сидит.
Посмотрел во окошко косящатое:
Как из далеча-далеча чиста поля,
От матушки от Сороги от реки,
Идет с поля толпа - сто молодцев:
Молодцы на конях одноличные,
Кони под ними одношерстные,
Узды-поводы сорочинские,
Седелышки были на золоте.
Сапожки на ножках зелен-сафьян,
Кожаны те на молодцах лосиные,
Кафтанчики на молодцах скурлат-сукна,
Источенками подпоясанные,
Шапочки на них - золоты верхи.
Молодцы на конях бы свечи горят,
Кони под ними бы соколы летят!
Та толпа на двор не пришла,
Новая из поля появилася:
От матушки-от от Сороги реки
Идет толпа двести молодцов.
Та толпа на двор не пришла,
Новая из поля появилася:
Идет толпа - триста молодцов!
Один молодец получше всех:
На молодце-то шуба соболья была
Под дорогим под зеленым под самитом,
Пуговицы были вальячные,
По дорогу явлоку свирскому.
Волосинки - золота дуга - серебряные,
Шея Чурилы будто белый снег,
А личико будто маков цвет,
Очи будто у ясна сокола,
Брови будто у черна соболя.
Идет Чурило, сам тушится:
С коня да на конь перескакивает,
Из седла в седло перемахивает,
Через третье да на четвертое.
Вверх копье да подбрасывает,
Из ручки в ручку подхватывает.
Владимир-то сидит за дубовым столом,
Взад да вперед стал поерзывати:
«Охти мне, уже куда да буде мне!
Али же тут едет да царь с ордой?
Али же тут едет король с литвой?
Не думный боярин ли, не сватовщик
На моей на племяннице любезной,
На душке Забаве на Путятичной?»
Говорит Пленко да гость Сорожанин:
«Не бойся, Владимир, не полошайся.
Тут ведь едет сынишко мое -
Премладое Чурило сын Пленкович!»
И выходит Пленчище Сорожанин
На заднее перенос крылечико;
Возговорит Пленчище таковы слова:
«Ай же ты, Чурилушка Пленкович!
Есть у тебя любимый гость,
Солнышко Владимир стольно-киевский.
Чем будешь гостя потчевати?
Чем будешь гостя жаловати?»
Брал ли Чурила золоты ключи
И шел-то Чурила в кованы ларцы:
Брал сорок сороков черных соболей,
Многие пары лисиц да куниц,
Подарить-то князя Владимира;
И брал-то камочку хрущатую:
Дарить-то княгиню Апраксию.
Бояр-то дарил да все лисками,
Купцов-то дарил все куницами,
Мужиков-то дарил золотой казной.
Говорит-то Владимир таково слово:
«Хоть много на Чурилу было жалобщиков,
А поболе того челобитчиков.
Ай же ты, Чурилушка Пленкович!
Не довлеет ти, Чур иле, жить во Киевце,
А довлеет ти, Чуриле, жить во Киеве.
Хошь ли идти ко мне во стольники,
Во стольники ко мне, во чашники?»
Ин от беды так откупается,
А Чурила на беду и нарывается:
Пошел ко Владимиру во стольники,
Во стольники к нему, во чашники.
Приезжали они во Киев град.
Свет-государь-де Владимир князь
На хорошего на нового на стольника
Да заводил-де государь почестей пир.
Премладое Чурило сын Пленкович
Ходит да ставит дубовы столы;
Желтыми кудрями сам потряхивает,

Премладая то княгиня да Апраксия,
Рушила княгиня лебедь белую,
Порезала княгиня руку левую;
Сама взговорит таково слово:
«Не дивуйтесь-ка, жены мне господские,
Что обрезала я руку левую,
Я, смотря на красоту Чурилову,
На его на кудри на желтые,
На его на перстни злаченые,
Помутились у меня очи ясные!»
И возговорит Владимир таково слово:
«Не довлеет ти жить во стольниках,
А довлеет ти жить в позовщиках,
Ходить по городу по Киеву.
Зазывать гостей на почестей пир».
Кто от беды откупается,
А Чурила на беду накупается.
Того дела Чурилушка не пятится.
Вставает Чурило ранешенько,
Умывается Пленкович белешенько,
Надевает сапожки зелен-сафьян,
Около носов яйцом прокатить,
Под пятой-пятой воробей пролетит,
Улицами идет - переулками,
Под ним травка-муравка не топчется,
Лазоревый цветик не ломится.
Желтыми кудрями потряхивает:
Желтые-то кудри рассыпаются,
Быв скатен жемчуг раскатается.
Где девушки глядят - заборы трещат,
Где молодушки глядят - оконенки звенят,
Стары бабы глядят - прялицы ломят.
Половина Чурилушке отказывает,
А другая Чурилушке приказывает.

Случайный Афоризм

Подлинная история человечества - это, в сущности, войны, корыстолюбие, тщеславие, жестокость, алчность, пороки, и только слабые придумывают себе какого-то бога, спасителя, к которому они взывают о помощи. А сильные пользуются этой верой в бога, чтобы порабощать слабых...

Теодор Драйзер

Случайный Анекдот

Охваченный творческой лихорадкой, Господь Бог рисует один за
другим эскизы человека, которого он хочет создать, и
показывает их ангелочкам:
- Я думаю, что эта модель, - говорит он своим советникам, -
больше подойдет для самки. Что же касается самца, я думаю,
он будет активнее, если мы снабдим его рукояткой.

Творец сидел на Престоле и размышлял. Позади Него простиралась безграничная твердь небес, купавшаяся в великолепии света и красок, перед Ним стеной вставала черная ночь Пространства. Он вздымался к самому зениту, как величественная крутая гора, и Его божественная глава сияла в вышине подобно далекому солнцу...

День субботний. Как обычно, никто его не соблюдает. Никто, кроме нашей семьи. Грешники повсюду собираются толпами и предаются веселью. Мужчины, женщины, девушки, юноши - все пьют вино, дерутся, танцуют, играют в азартные игры, хохочут, кричат, поют. И занимаются всякими другими гнусностями...

Принимала сегодня Безумного Пророка. Он хороший человек, и, по-моему, его ум куда лучше своей репутации. Он получил это прозвище очень давно и совершенно незаслуженно, так как он просто составляет прогнозы, а не пророчествует. Он на это и не претендует. Свои прогнозы он составляет на основании истории и статистики...

Первый день четвертого месяца года 747 от начала мира. Нынче исполнилось мне 60 лет, ибо родился я в году 687 от начала мира. Пришли ко мне мои родичи и упрашивали меня жениться, дабы не пресекся род наш. Я еще молод брать на себя такие заботы, хоть и ведомо мне, что отец мой Енох, и дед мой Иаред, и прадед мой Малелеил, и прапрадед Каинан, все вступали в брак в возрасте, коего достиг я в день сей...

Еще одно открытие. Как-то я заметила, что Уильям Мак-Кинли выглядит совсем больным. Это-самый первый лев, и я с самого начала очень к нему привязалась. Я осмотрела беднягу, ища причину его недомогания, и обнаружила, что у него в глотке застрял непрожеванный кочан капусты. Вытащить его мне не удалось, так что я взяла палку от метлы и протолкнула его вовнутрь...

…Любовь, покой, мир, бесконечная тихая радость – такой мы знали жизнь в райском саду. Жить было наслаждением. Пролетающее время не оставляло никаких следов – ни страданий, ни дряхлости; болезням, печалям, заботам не было места в Эдеме. Они таились за его оградой, но в него проникнуть не могли...

Мне уже почти исполнился день. Я появилась вчера. Так, во всяком случае, мне кажется. И, вероятно, это именно так, потому что, если и было позавчера, меня тогда еще не существовало, иначе я бы это помнила. Возможно, впрочем, что я просто не заметила, когда было позавчера, хотя оно и было...

Это новое существо с длинными волосами очень мне надоедает. Оно все время торчит перед глазами и ходит за мной по пятам. Мне это совсем не нравится: я не привык к обществу. Шло бы себе к другим животным…

Дагестанцы - термин для обозначения народностей, исконно проживающих в Дагестане. В Дагестане насчитывается около 30 народов и этнографических групп. Кроме русских, азербайджанцев и чеченцев, составляющих немалую долю населения республики, это аварцы, даргинцы, кумьти, лезгины, лакцы, табасараны, ногайцы, рутульцы, агулы, таты и др.

Черкесы (самоназв. - адыге) - народ в Карачаево–Черкесии. В Турции и др. странах Передней Азии черкесами называют также всех выходцев с Сев. Кавказа. Верующие - мусульмане–сунниты. Язык кабардино–черкесский, относится к кавказским (иберийско–кавказским) языкам (абхазско–адыгейская группа). Письменность на основе русского алфавита.

[ глубже в историю ] [ последние добавления ]

В другой былине рассказывается про смерть Чурилы. Не довела его до добра любовь к Катерине Микуличне. Пришёл он к ней в самый день Благовещенья, когда Бермята Васильевич был в церкви. Увидела Чурилу с Катериной девка-чернавка, пошла к хозяину в церковь и рассказала все. Бермята Васильевич домой вернулся, Чуриле саблей голову срубил, а Катерина Микулична сама грудью на острые ножики бросилась. А старый Бермята Васильевич дождался Христова Воскресения и повенчался с девкой-чернавкой.

Разделы