Тургенев ионыч читать. Жанр, композиция, направление
Чехов «Ионыч», глава 1 – краткое содержание
Земский врач Дмитрий Ионыч Старцев, бывая в соседнем губернском городе С., узнал про образованную и талантливую семью Туркиных. Её глава, Иван Петрович, известный остряк, знал много анекдотов, шарад, поговорок и выработал себе особый стиль речи, в котором то и дело чередовались замысловатые словечки и выражения. Жена его, Вера Иосифовна, писала повести и романы и охотно читала их вслух. Их 18-летняя дочь, Екатерина Ивановна, играла на рояле. Туркины были людьми состоятельными и любили собирать у себя гостей, с удовольствием показывая им свои таланты.
А. П. Чехов. Ионыч. Аудиокнига
Старцев, интеллигентный человек, вскоре познакомился с Туркиным-отцом и был приглашён им домой. Хозяева встретили его радушно. Иван Петрович мило острил. Екатерина Ивановна оказалась миловидной, явно расцветавшей девушкой. Собралось много гостей. После чаепития Вера Иосифовна читала всем написанный ею роман о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя в деревне школы, больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего художника. Сюжет был таким, какого никогда не случается в жизни, но слушать было приятно. Потом Екатерина Ивановна играла на рояле какой-то трудный пассаж, интересный именно своею трудностью, но однообразный, напоминавший на слух падение камней с высокой горы. Старцеву хотелось, чтобы камни поскорее перестали сыпаться, но в то же время ему было радостно смотреть на юную, розовую от напряжения Екатерину Ивановну. По окончании игры все поздравляли и благодарили торжествующую девушку, смеялись над новым шутками Ивана Петровича. Старцев вернулся пешком домой за девять вёрст, не чувствуя усталости. Засыпая, он вспомнил о Туркиных и улыбнулся.
Чехов «Ионыч», глава 2 – краткое содержание
После этого вечера Старцев долго не бывал в этой семье, но год спустя к нему обратилась давно страдавшая мигренью Вера Иосифовна. Никто из докторов не мог помочь ей, но Дмитрию Ионычу это отчасти удалось. Он стал теперь бывать у Туркиных очень часто – и ездил к ним ради Екатерины Ивановны, которая всё больше нравилась ему своей милой грацией и наивным, полудетским выражением глаз. Родители ласково называли её «Котиком». Вместе с тем, Екатерина Ивановна была очень развита, могла рассуждать о литературе и искусстве, хотя во время серьезного разговора иногда вдруг некстати начинала смеяться или убегала.
Улучив минутку во время одного вечера, Старцев упросил её выйти с ним в сад. Котик вышла, пожав плечами, с видом недоумения. Доктор повёл девушку на скамью под широким клёном, стал говорить, что страстно хочет слышать её голос, просил рассказать что-нибудь. Произнеся несколько фраз, Екатерина Ивановна вдруг встала и пошла к дому. Дмитрий Ионыч заклинал её остаться и дать ему возможность для объяснения. Котик остановилась, неловко всунула ему в руку записку и убежала в дом.
В записке Старцев с удивлением прочёл приглашение на свидание в 11 вечера на кладбище. Было ясно: Котик дурачилась; она не могла серьезно назначить свидание ночью, среди могил, далеко за городом. Но после долгих колебаний, Дмитрий Ионыч, поехал на кладбище к назначенному времени. У него уже была своя пара лошадей и кучер Пантелеймон.
Старцев долго бродил среди могильных плит и памятников, навевавших грусть. Котик не пришла, да и глупо было бы надеяться на это. Когда окончательно стемнело Дмитрий Ионыч вернулся к кучеру и приказал ехать домой. «Ох, не надо бы полнеть!» – подумал он от сильной усталости, забираясь в коляску.
Чехов «Ионыч», глава 3 – краткое содержание
На другой день вечером он поехал к Туркиным делать предложение. Но прямо у них в доме это оказалось неудобным, так как Екатерина Ивановна собиралась в клуб на танцевальный вечер. Пока Дмитрий Ионыч сидел с отцом семейства, возникавший иногда внутренний голос советовал ему остановиться, потому что избалованная и капризная Котик не пара ему, земскому врачу, дьячковскому сыну. Но другая половина рассудка возражала: в женитьбе на ней нет ничего страшного, к тому же и приданого Туркины, должно быть, дадут немало.
Вошла Екатерина Ивановна в бальном платье. Отец попросил Старцева подвезти её в клуб. Дмитрий Ионыч решил там и объясниться с нею.
По пути он рассказал Котику, как вчера был на кладбище. Она с удивлением захохотала над тем, что он «не понимает шуток». Во время крутого поворота у самого клуба Екатерина Ивановна невольно прижалась к доктору. Дмитрий Ионыч, не удержавшись, обнял её за талию и страстно поцеловал. «Довольно», – сухо сказала Котик и вышла из коляски.
В клубе Старцев признался ей в любви и умолял стать его женой. Но Екатерина Ивановна с очень серьёзным выражением лица ответила, что не может дать согласия. Она мечтает стать артисткой, добиться славы, стремиться к высшей, блестящей цели. Семейная жизнь связала бы её навеки.
Старцев вышел на улицу слегка расстроенным, ибо он не ждал отказа, и самолюбие его было оскорблено. Однако вместе с тем он чувствовал и странное успокоение, как если бы стряхнул с себя тяжкий груз. Дня три у него всё валилось из рук, но, узнав вскоре, что Екатерина Ивановна уехала в Москву поступать в консерваторию, он успокоился и зажил по-прежнему.
Чехов «Ионыч», глава 4 – краткое содержание
Спустя четыре года Старцев имел в городе уже большую практику. Он сильно разбогател и растолстел, страдал одышкой и ездил уже не на паре лошадей, а на тройке с бубенчиками. Общество городских обывателей казалось Дмитрию Ионычу жалким и мелким. Но и сам он поневоле опустился до общего уровня. Бывая в гостях, он мало разговаривал, ничем не интересовался, за едой молча глядел в тарелку и больше всего любил теперь играть в винт. У него появилось и другое развлечение: по вечерам вынимать из карманов ассигнации, добытые практикой, подсчитывать их и потом отвозить в банк.
У Туркиных он долго не бывал, пока не пришла четыре года спустя записка от Веры Иосифовны с просьбой о врачебной помощи. Внизу её стояло: «К просьбе мамы присоединяюсь и я. К.».
Подумав, Дмитрий Ионыч вечером поехал в знакомый дом. Котик сильно изменилась, повзрослела, в ней уже не осталось ничего детского. Старцев был встречен ею очень приветливо.
Собравшиеся гости слушали всё те же старые остроты Ивана Петровича, чтение нового романа Веры Иосифовны и игру Екатерины Ивановны на рояле. Дмитрия Ионыча теперь чуть не тошнило и от романа, и от музыки. Котик, по-видимому, ждала, когда доктор позовёт её в сад. Не дождавшись, она сама предложила пойти туда.
Старцев молчал. Екатерина Ивановна стала говорить, как она рада вновь его видеть. Она рассказывала, что теперь уже не мнит себя великой пианисткой, а завидует ему, восхищается его благородной, возвышенной жизненной целью – лечить людей. При этих словах Старцев вдруг вспомнил про бумажки, которые он по вечерам с таким удовольствием вынимал из карманов.
Он молчал. Екатерина Ивановна говорила, что, живя в Москве, почти всё время думала о нём, просила видеться чаще. Старцев ничего не ответил. Они вернулись в дом, и он стал прощаться.
Три дня спустя ему принесли новую записку с приглашением от Екатерины Ивановны. Он велел ответить, что сможет только дня через три, но когда эти три дня прошли, не поехал…
Чехов «Ионыч», глава 5 – краткое содержание
Через несколько лет. Старцев еще больше ожирел, стал тяжелее дышать. У него в городе громадная практика, уже есть имение и два дома. Он облюбовывает себе третий и ходит смотреть все, которые выставляются на торги. Жадность одолела Старцева окончательно. В городе его зовут теперь просто Ионычем. Живется ему скучно, ничто его не интересует. Любовь к Котику была единственной его радостью в этих местах и, вероятно, последней. Принимая больных, он обыкновенно сердится и кричит на них неприятным голосом.
И у Туркиных всё по-прежнему. Иван Петрович нисколько не изменился, так же сыплет поговорками и анекдотами. Его жена продолжает писать, а постаревшая Котик играет на рояле каждый день часа по четыре и каждую осень ездит с матерью лечиться в Крым.
f4b9ec30ad9f68f89b29639786cb62ef
Молодой земский доктор Старцев Дмитрий Ионыч работает в нескольких верстах от города С. Несмотря на имеющиеся развлечения: библиотеку, театр, приезжим было в городе скучно. Как интеллигентному человеку, окружающие настойчиво рекомендуют Старцеву посетить дом семьи Туркиных. По слухам, с этими умными, интересными людьми непременно стоило познакомиться. При случайной встрече доктор получает приглашение от главы семьи Ивана Петровича.
Спустя некоторое время, гуляя по городу в поисках развлечений, Старцев решает принять приглашение. Его радушно принимают. Глава семьи беспрерывно рассыпает остроты, Вера Иосифовна – супруга главы, жеманно заигрывает с гостем. Вечером дом полон гостей. Хозяйка читает свой роман с неправдоподобным сюжетом. Дочь хозяев Екатерина Ивановна развлекает гостей игрой на рояле. Музыка в ее исполнении звучит бездарно, но Старцеву нравится ее пыл и задор. Получая от гостей восторженные отзывы о своей игре, она планирует учиться в консерватории.
Прошло больше года. Доктор не бывал у Туркиных из-за большого количества работы. В письме, присланном Верой Иосифовной, была просьба о помощи. Женщина страдала мигренью и нуждалась в хорошем враче. С тех пор Старцев стал часто ездить в дом Туркиных, но истинной причиной этих визитов была вовсе не болезнь хозяйки. Во время одного из посещений Дмитрий Ионыч пытался объясниться с восхищавшей его Екатериной Ивановной. Девушку не заинтересовал этот разговор, и она убежала, оставив доктору записку с приглашением на свидание. Время и место были выбраны весьма странные. Ночью Старцев появился на кладбище в предвкушении заветного объяснения, но так и не дождался Екатерину Ивановну. На следующий день он узнает, что это была лишь шутка.
Дмитрий Ионыч решается сделать девушке предложение. Для этого ему приходится обрядиться во фрак и неудобный галстук и последовать за красавицей на бал. От Екатерины Ивановны он получает отказ. Она намерена учиться музыке и стать знаменитой. После отъезда девушки в Москву доктор возвращается к прежней спокойной жизни.
Через четыре года Вера Иосифовна прислала Старцеву приглашение посетить их дом по поводу дня ее рождения. В письме была приписка, сделанная Екатериной Ивановной. Доктора встретили по-прежнему радушно. Девушка вызвала Старцева на разговор. Она благодарила его за любовь и каялась, что отдала предпочтение своему увлечению, возомнив себя талантливой пианисткой. Но Дмитрий Ионыч смотрел на нее, не испытывая прежнего восторга.
Со временем доктор раздобрел, скопил солидный капитал, стал сердитым и раздражительным, завел большую практику. К людям он относился пренебрежительно и безо всякого уважения. Жизнь его стала скучна и неинтересна. В семье Туркиных ничего не изменилось, только Екатерина Ивановна заметно постарела.
Даже небольшие произведения иногда становится трудно вспомнить в подробностях, особенно когда предстоит важная контрольная работа. В этом случае помощь в подготовке окажет качественный краткий пересказ по главам, который быстро напомнит ученику все детали сюжета. А чтобы окончательно подготовиться к уроку, вам наверняка понадобится .
Самое интеллигентное семейство города С. – Туркины. Иван Петрович – шутник и балагур, играющий и ставящий спектакли. Его супруга, Вера Иосифовна – писательница. Их юная дочь Екатерина (ее ласково зовут Котик) занимается музыкой. Доктора Дмитрия Ионовича Старцева только прислали в город. И сразу свели с Туркиными, которые пригласили врача к себе. Старцев пришел в гости и был радушно принят.
Между супругами шутливые отношения: Вера Иосифовна при муже предлагает молодому врачу за ней ухаживать втайне от «ревнивого» супруга. Хозяйка стала читать свой неправдоподобный роман о любви графини-меценатки и художника. Старцев понимал, что роман плох, но так приятно сидеть в комфорте, с культурными людьми после его деревенского быта. Романы Вера Иосифовна не печатает, деньги есть и так.
После чтения просят сыграть Екатерину, она стучит по клавишам немелодичный, но трудный пассаж. Котик училась дома, даже не окончила гимназии, но мечтает поступить в консерваторию и уехать. Мать надеется, что этого не случится. Напоследок, перед самым уходом гостей, лакей Пава показывает «театральную миниатюру». Вечер очень приятен Старцеву.
Глава 2
Старцев долго не бывал у Туркиных из-за забот с больными. Но у Веры Иосифовны начались мигрени, и доктор приехал сначала по делам службы, а потом стал ездить просто так. Ему нравилась Екатерина.
Однажды он позвал ее в сад, воспользовавшись редкой минутой наедине. Он завел разговор о пустяках, лишь бы она говорила. Но Котик убежала, оставив записку с назначением встречи ночью на кладбище. Старцев не поверил, что она серьезно, но на всякий случай пришел, походил по кладбищу и помечтал. Возлюбленную так и не дождался.
Глава 3
На следующий день он хочет сделать предложение Екатерине. Но ее сначала причесывали к танцевальному вечеру, а потом она была настолько прекрасна в бальном костюме, что Старцев не смог ничего сказать. Он подвозит ее на бал, при случае обнимает, но ее это вовсе не радует. Зато Екатерину радует удачная шутка над влюбленным.
Старцев позже приезжает в клуб, где все же делает девушке предложение. Она отказывает. Он впадает в депрессию. Скоро Екатерина уезжает, чтобы поступить в консерваторию, а Старцев успокаивается.
Глава 4
Через 4 года Старцев имеет уже обширную практику, он потолстел и передвигается только в тройке. Обыватели города С. не привлекают героя из-за глупости и узких интересов, с ними даже не поговорить. И герой молчит, даже если приглашают на обед. Он увлекается винтом и накоплением денег. Вот и все развлечения.
Спустя много времени его зовут к себе Туркины, и Старцев соглашается. Там все по-старому: шутки Ивана Петровича, роман его жены. Екатерина вернулась из Москвы, видимо, там ничего не сложилось. Она снова играет пассажи, а потом зовет Старцева в сад. Она восторгается его врачебным трудом, он не видит в этом ничего возвышенного. Она надеется, что они будут видеться и говорить. А он спешно прощается и уходит. На прощание Пава опять играет свой спектакль. Теперь Старцева это раздражает, как раньше умиляло.
Глава 5
Спустя пару лет Старцев окончательно растолстел, даже еле ходит. Практика громадна, накоплений столько, что куплено несколько домов. Герой устает и еле дышит, но места ни одного не оставляет – жадность.
Старцев стал нетерпелив и злобен, покрикивает на пациентов. Ему скучно и одиноко. А у Туркиных опять все также: шутки Ивана Петровича, роман его жены и рояль дочери.
Интересно? Сохрани у себя на стенке!
На этой странице сайта находится литературное произведение Ионыч автора, которого зовут Чехов Антон Павлович . На сайте сайт вы можете или скачать бесплатно книгу Ионыч в форматах RTF, TXT, FB2 и EPUB, или прочитать онлайн электронную книгу Чехов Антон Павлович - Ионыч без регистрации и без СМС.
Размер архива с книгой Ионыч = 15.9 KB
Рассказы –
Антон Павлович Чехов
Ионыч
I
Когда в губернском городе С. приезжие жаловались на скуку и однообразие жизни, то местные жители, как бы оправдываясь, говорили, что, напротив, в С. очень хорошо, что в С. есть библиотека, театр, клуб, бывают балы, что, наконец, есть умные, интересные, приятные семьи, с которыми можно завести знакомства. И указывали на семью Туркиных как на самую образованную и талантливую.
Эта семья жила на главной улице, возле губернатора, в собственном доме. Сам Туркин, Иван Петрович, полный, красивый брюнет с бакенами, устраивал любительские спектакли с благотворительною целью, сам играл старых генералов и при этом кашлял очень смешно. Он знал много анекдотов, шарад, поговорок, любил шутить и острить, и всегда у него было такое выражение, что нельзя было понять, шутит он или говорит серьезно. Жена его, Вера Иосифовна, худощавая, миловидная дама в pince-nez, писала повести и романы и охотно читала их вслух своим гостям. Дочь, Екатерина Ивановна, молодая девушка, играла на рояле. Одним словом, у каждого члена семьи был какой-нибудь свой талант. Туркины принимали гостей радушно и показывали им свои таланты весело, с сердечной простотой. В их большом каменном доме было просторно и летом прохладно, половина окон выходила в старый тенистый сад, где весной пели соловьи; когда в доме сидели гости, то в кухне стучали ножами, во дворе пахло жареным луком – и это всякий раз предвещало обильный и вкусный ужин.
И доктору Старцеву, Дмитрию Ионычу, когда он был только что назначен земским врачом и поселился в Дялиже, в девяти верстах от С., тоже говорили, что ему, как интеллигентному человеку, необходимо познакомиться с Туркиными. Как-то зимой на улице его представили Ивану Петровичу; поговорили о погоде, о театре, о холере, последовало приглашение. Весной, в праздник – это было Вознесение, – после приема больных, Старцев отправился в город, чтобы развлечься немножко и кстати купить себе кое-что. Он шел пешком, не спеша (своих лошадей у него еще не было), и всё время напевал: Когда еще я не пил слез из чаши бытия…
В городе он пообедал, погулял в саду, потом как-то само собой пришло ему на память приглашение Ивана Петровича, и он решил сходить к Туркиным, посмотреть, что это за люди.
– Здравствуйте пожалуйста, – сказал Иван Петрович, встречая его на крыльце. – Очень, очень рад видеть такого приятного гостя. Пойдемте, я представлю вас своей благоверной. Я говорю ему, Верочка, – продолжал он, представляя доктора жене, – я ему говорю, что он не имеет никакого римского права сидеть у себя в больнице, он должен отдавать свой досуг обществу. Не правда ли, душенька?
– Садитесь здесь, – говорила Вера Иосифовна, сажая гостя возле себя. – Вы можете ухаживать за мной. Мой муж ревнив, это Отелло, но ведь мы постараемся вести себя так, что он ничего не заметит.
– Ах ты, цыпка, баловница… – нежно пробормотал Иван Петрович и поцеловал ее в лоб. – Вы очень кстати пожаловали, – обратился он опять к гостю, – моя благоверная написала большинский роман и сегодня будет читать его вслух.
– Жанчик, – сказала Вера Иосифовна мужу, – dites que l"on nous donne du the.
Старцеву представили Екатерину Ивановну, восемнадцатилетнюю девушку, очень похожую на мать, такую же худощавую и миловидную. Выражение у нее было еще детское и талия тонкая, нежная; и девственная, уже развитая грудь, красивая, здоровая, говорила о весне, настоящей весне. Потом пили чай с вареньем, с медом, с конфетами и с очень вкусными печеньями, которые таяли во рту. С наступлением вечера мало-помалу сходились тости, и к каждому из них Иван Петрович обращал свои смеющиеся глаза и говорил:
– Здравствуйте пожалуйста.
Потом все сидели в гостиной, с очень серьезными лицами, и Вера Иосифовна читала свой роман. Она начала так: «Мороз крепчал…» Окна были отворены настежь, слышно было, как на кухне стучали ножами, и доносился запах жареного лука… В мягких, глубоких креслах было покойно, огни мигали так ласково в сумерках гостиной; и теперь, в летний вечер, когда долетали с улицы голоса, смех и потягивало со двора сиренью, трудно было понять, как это крепчал мороз и как заходившее солнце освещало своими холодными лучами снежную равнину и путника, одиноко шедшего по дороге; Вера Иосифовна читала о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя в деревне школы, больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего художника, – читала о том, чего никогда не бывает в жизни, и все-таки слушать было приятно, удобно, и в голову шли всё такие хорошие, покойные мысли, – не хотелось вставать.
– Недурственно… – тихо проговорил Иван Петрович.
А один из гостей, слушая и уносясь мыслями куда-то очень, очень далеко, сказал едва слышно:
– Да… действительно…
Прошел час, другой. В городском саду по соседству играл оркестр и пел хор песенников. Когда Вера Иосифовна закрыла свою тетрадь, то минут пять молчали и слушали «Лучинушку», которую пел хор, и эта песня передавала то, чего не было в романе и что бывает в жизни.
– Вы печатаете свои произведения в журналах? – спросил у Веры Иосифовны Старцев.
– Нет, – отвечала она, – я нигде не печатаю. Напишу и спрячу у себя в шкапу. Для чего печатать? – пояснила она. – Ведь мы имеем средства.
И все почему-то вздохнули.
– А теперь ты, Котик, сыграй что-нибудь, – сказал Иван Петрович дочери.
Подняли у рояля крышку, раскрыли ноты, лежавшие уже наготове. Екатерина Ивановна села и обеими руками ударила по клавишам; и потом тотчас же опять ударила изо всей силы, и опять, и опять; плечи и грудь у нее содрогались, она упрямо ударяла всё по одному месту, и казалось, что она не перестанет, пока не вобьет клавишей внутрь рояля. Гостиная наполнилась громом; гремело всё: и пол, и потолок, и мебель… Екатерина Ивановна играла трудный пассаж, интересный именно своею трудностью, длинный и однообразный, и Старцев, слушая, рисовал себе, как с высокой горы сыплются камни, сыплются и всё сыплются, и ему хотелось, чтобы они поскорее перестали сыпаться, и в то же время Екатерина Ивановна, розовая от напряжения, сильная, энергичная, с локоном, упавшим на лоб, очень нравилась ему. После зимы, проведенной в Дялиже, среди больных и мужиков, сидеть в гостиной, смотреть на это молодое, изящное и, вероятно, чистое существо и слушать эти шумные, надоедливые, но всё же культурные звуки, – было так приятно, так ново…
– Ну, Котик, сегодня ты играла, как никогда, – сказал Иван Петрович со слезами на глазах, когда его дочь кончила и встала. – Умри, Денис, лучше не напишешь.
Все окружили ее, поздравляли, изумлялись, уверяли, что давно уже не слыхали такой музыки, а она слушала молча, чуть улыбаясь, и на всей ее фигуре было написано торжество.
– Прекрасно! превосходно!
– Прекрасно! – сказал и Старцев, поддаваясь общему увлечению. – Вы где учились музыке? – спросил он у Екатерины Ивановны. – В консерватории?
– Нет, в консерваторию я еще только собираюсь, а пока училась здесь, у мадам Завловской.
– Вы кончили курс в здешней гимназии?
– О нет! – ответила за нее Вера Иосифовна. – Мы приглашали учителей на дом, в гимназии же или в институте, согласитесь, могли быть дурные влияния; пока девушка растет, она должна находиться под влиянием одной только матери.
– А все-таки в консерваторию я поеду, – сказала Екатерина Ивановна.
– Нет, Котик любит свою маму. Котик не станет огорчать папу и маму.
– Нет, поеду! Поеду! – сказала Екатерина Ивановна, шутя и капризничая, и топнула ножкой.
А за ужином уже Иван Петрович показывал свои таланты. Он, смеясь одними только глазами, рассказывал анекдоты, острил, предлагал смешные задачи и сам же решал их и всё время говорил на своем необыкновенном языке, выработанном долгими упражнениями в остроумии и, очевидно, давно уже вошедшем у него в привычку: большинский, недурственно, покорчило вас благодарю…
Но это было не всё. Когда гости, сытые и довольные, толпились в передней, разбирая свои пальто и трости, около них суетился лакей Павлуша, или, как его звали здесь, Пава, мальчик лет четырнадцати, стриженый, с полными щеками.
– А ну-ка, Пава, изобрази! – сказал ему Иван Петрович.
Пава стал в позу, поднял вверх руку и проговорил трагическим тоном:
– Умри, несчастная!
И все захохотали.
«Занятно», – подумал Старцев, выходя на улицу.
Он зашел еще в ресторан и выпил пива, потом отправился пешком к себе в Дялиж. Шел он и всю дорогу напевал: Твой голос для меня, и ласковый, и томный…
Пройдя девять верст и потом ложась спать, он не чувствовал ни малейшей усталости, а напротив, ему казалось, что он с удовольствием прошел бы еще верст двадцать.
«Недурственно…» – вспомнил он, засыпая, и засмеялся.
II
Старцев всё собирался к Туркиным, но в больнице было очень много работы, и он никак не мог выбрать свободного часа. Прошло больше года таким образом в трудах и одиночестве; но вот из города принесли письмо в голубом конверте…
Вера Иосифовна давно уже страдала мигренью, но в последнее время, когда Котик каждый день пугала, что уедет в консерваторию, припадки стали повторяться всё чаще. У Туркиных перебывали все городские врачи; дошла наконец очередь и до земского. Вера Иосифовна написала ему трогательное письмо, в котором просила его приехать и облегчить ее страдания. Старцев приехал и после этого стал бывать у Туркиных часто, очень часто… Он в самом деле немножко помог Вере Иосифовне, и она всем гостям уже говорила, что это необыкновенный, удивительный доктор. Но ездил он к Туркиным уже не ради ее мигрени…
Праздничный день. Екатерина Ивановна кончила свои длинные, томительные экзерсисы на рояле. Потом долго сидели в столовой и пили чай, и Иван Петрович рассказывал что-то смешное. Но вот звонок; нужно было идти в переднюю встречать какого-то гостя; Старцев воспользовался минутой замешательства и сказал Екатерине Ивановне шёпотом, сильно волнуясь:
– Ради бога, умоляю вас, не мучайте меня, пойдемте в сад!
Она пожала плечами, как бы недоумевая и не понимая, что ему нужно от нее, но встала и пошла.
– Вы по три, по четыре часа играете на рояле, – говорил он, идя за ней, – потом сидите с мамой, и нет никакой возможности поговорить с вами. Дайте мне хоть четверть часа, умоляю вас.
Приближалась осень, и в старом саду было тихо, грустно и на аллеях лежали темные листья. Уже рано смеркалось.
– Я не видел вас целую неделю, – продолжал Старцев, – а если бы вы знали, какое это страдание! Сядемте. Выслушайте меня.
У обоих было любимое место в саду: скамья под старым широким кленом. И теперь сели на эту скамью.
– Что вам угодно? – спросила Екатерина Ивановна сухо, деловым тоном.
– Я не видел вас целую неделю, я не слышал вас так долго. Я страстно хочу, я жажду вашего голоса. Говорите.
Она восхищала его своею свежестью, наивным выражением глаз и щек. Даже в том, как сидело на ней платье, он видел что-то необыкновенно милое, трогательное своей простотой и наивной грацией. И в то же время, несмотря на эту наивность, она казалась ему очень умной и развитой не по летам. С ней он мог говорить о литературе, об искусстве, о чем угодно, мог жаловаться ей на жизнь, на людей, хотя во время серьезного разговора, случалось, она вдруг некстати начинала смеяться или убегала в дом. Она, как почти все с – ие девушки, много читала (вообще же в С. читали очень мало, и в здешней библиотеке так и говорили, что если бы не девушки и не молодые евреи, то хоть закрывай библиотеку); это бесконечно нравилось Старцеву, он с волнением спрашивал у нее всякий раз, о чем она читала в последние дни, и, очарованный, слушал, когда она рассказывала.
– Что вы читали на этой неделе, пока мы не виделись? – спросил он теперь. – Говорите, прошу вас.
– Я читала Писемского.
– Что именно?
– «Тысяча душ», – ответила Котик. – А как смешно звали Писемского: Алексей Феофилактыч!
– Куда же вы? – ужаснулся Старцев, когда она вдруг встала и пошла к дому. – Мне необходимо поговорить с вами, я должен объясниться… Побудьте со мной хоть пять минут! Заклинаю вас!
Она остановилась, как бы желая что-то сказать, потом неловко сунула ему в руку записку и побежала в дом, и там опять села за рояль.
«Сегодня, в одиннадцать часов вечера, – прочел Старцев, – будьте на кладбище возле памятника Деметти».
«Ну, уж это совсем не умно, – подумал он, придя в себя. – При чем тут кладбище? Для чего?»
Было ясно: Котик дурачилась. Кому, в самом деле, придет серьезно в голову назначать свидание ночью, далеко за городом, на кладбище, когда это легко можно устроить на улице, в городском саду? И к лицу ли ему, земскому доктору, умному, солидному человеку, вздыхать, получать записочки, таскаться по кладбищам, делать глупости, над которыми смеются теперь даже гимназисты? К чему поведет этот роман? Что скажут товарищи, когда узнают? Так думал Старцев, бродя в клубе около столов, а в половине одиннадцатого вдруг взял и поехал на кладбище.
У него уже была своя пара лошадей и кучер Пантелеймон в бархатной жилетке. Светила луна. Было тихо, тепло, но тепло по-осеннему. В предместье, около боен, выли собаки. Старцев оставил лошадей на краю города, в одном из переулков, а сам пошел на кладбище пешком. «У всякого свои странности, – думал он. – Котик тоже странная и – кто знает? – быть может, она не шутит, придет», – и он отдался этой слабой, пустой надежде, и она опьянила его.
С полверсты он прошел полем. Кладбище обозначалось вдали темной полосой, как лес или большой сад. Показалась ограда из белого камня, ворота… При лунном свете на воротах можно было прочесть: «Грядет час в онь же…» Старцев вошел в калитку, и первое, что он увидел, это белые кресты и памятники по обе стороны широкой аллеи и черные тени от них и от тополей; и кругом далеко было видно белое и черное, и сонные деревья склоняли свои ветви над белым. Казалось, что здесь было светлей, чем в поле; листья кленов, похожие на лапы, резко выделялись на желтом песке аллей и на плитах, и надписи на памятниках были ясны. На первых порах Старцева поразило то, что он видел теперь первый раз в жизни и чего, вероятно, больше уже не случится видеть: мир, не похожий ни на что другое, – мир, где так хорош и мягок лунный свет, точно здесь его колыбель, где нет жизни, нет и нет, но в каждом темном тополе, в каждой могиле чувствуется присутствие тайны, обещающей жизнь тихую, прекрасную, вечную. От плит и увядших цветов, вместе с осенним запахом листьев, веет прощением, печалью и покоем.
Кругом безмолвие; в глубоком смирении с неба смотрели звезды, и шаги Старцева раздавались так резко и некстати. И только когда в церкви стали бить часы и он вообразил самого себя мертвым, зарытым здесь навеки, то ему показалось, что кто-то смотрит на него, и он на минуту подумал, что это не покой и не тишина, а глухая тоска небытия, подавленное отчаяние…
Памятник Деметти в виде часовни, с ангелом наверху; когда-то в С. была проездом итальянская опера, одна из певиц умерла, ее похоронили и поставили этот памятник. В городе уже никто не помнил о ней, но лампадка над входом отражала лунный свет и, казалось, горела.
Никого не было. Да и кто пойдет сюда в полночь? Но Старцев ждал, и, точно лунный свет подогревал в нем страсть, ждал страстно и рисовал в воображении поцелуи, объятия. Он посидел около памятника с полчаса, потом прошелся по боковым аллеям, со шляпой в руке, поджидая и думая о том, сколько здесь, в этих могилах, зарыто женщин и девушек, которые были красивы, очаровательны, которые любили, сгорали по ночам страстью, отдаваясь ласке. Как в сущности нехорошо шутит над человеком мать-природа, как обидно сознавать это! Старцев думал так, и в то же время ему хотелось закричать, что он хочет, что он ждет любви во что бы то ни стало; перед ним белели уже не куски мрамора, а прекрасные тела, он видел формы, которые стыдливо прятались в тени деревьев, ощущал тепло, и это томление становилось тягостным…
И точно опустился занавес, луна ушла под облака, и вдруг всё потемнело кругом. Старцев едва нашел ворота, – уже было темно, как в осеннюю ночь, – потом часа полтора бродил, отыскивая переулок, где оставил своих лошадей.
– Я устал, едва держусь на ногах, – сказал он Пантелеймону.
И, садясь с наслаждением в коляску, он подумал:
«Ох, не надо бы полнеть!»
III
На другой день вечером он поехал к Туркиным делать предложение. Но это оказалось неудобным, так как Екатерину Ивановну в ее комнате причесывал парикмахер. Она собиралась в клуб на танцевальный вечер.
Пришлось опять долго сидеть в столовой и пить чай. Иван Петрович, видя, что гость задумчив и скучает, вынул из жилетного кармана записочки, прочел смешное письмо немца-управляющего о том, как в имении испортились все запирательства и обвалилась застенчивость.
«А приданого они дадут, должно быть, немало», – думал Старцев, рассеянно слушая.
После бессонной ночи он находился в состоянии ошеломления, точно его опоили чем-то сладким и усыпляющим; на душе было туманно, но радостно, тепло, и в то же время в голове какой-то холодный, тяжелый кусочек рассуждал:
«Остановись, пока не поздно! Пара ли она тебе? Она избалована, капризна, спит до двух часов, а ты дьячковский сын, земский врач…»
«Ну что ж? – думал он. – И пусть».
«К тому же, если ты женишься на ней, – продолжал кусочек, – то ее родня заставит тебя бросить земскую службу и жить в городе».
«Ну что ж? – думал он. – В городе, так в городе. Дадут приданое, заведем обстановку…»
Наконец вошла Екатерина Ивановна в бальном платье, декольте, хорошенькая, чистенькая, и Старцев залюбовался и пришел в такой восторг, что не мог выговорить ни одного слова, а только смотрел на нее и смеялся.
Она стала прощаться, и он – оставаться тут ему было уже незачем – поднялся, говоря, что ему пора домой: ждут больные.
– Делать нечего, – сказал Иван Петрович, – поезжайте, кстати же подвезете Котика в клуб.
На дворе накрапывал дождь, было очень темно, и только по хриплому кашлю Пантелеймона можно было угадать, где лошади. Подняли у коляски верх.
– Я иду по ковру, ты идешь, пока врешь, – говорил Иван Петрович, усаживая дочь в коляску, – он идет, пока врет… Трогай!
Было бы отлично, чтобы книга Ионыч
автора Чехов Антон Павлович
понравилась бы вам!
Если так будет, тогда вы могли бы порекомендовать эту книгу Ионыч
своим друзьям, проставив гиперссылку на страницу с данным произведением: Чехов Антон Павлович - Ионыч.
Ключевые слова страницы: Ионыч; Чехов Антон Павлович, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн
Когда еще я не пил слез из чаши бытия...
В городе он пообедал, погулял в саду, потом как-то само собой пришло ему на память приглашение Ивана Петровича, и он решил сходить к Туркиным, посмотреть, что это за люди. Здравствуйте пожалуйста, сказал Иван Петрович, встречая его на крыльце. Очень, очень рад видеть такого приятного гостя. Пойдемте, я представлю вас своей благоверной. Я говорю ему, Верочка, продолжал он, представляя доктора жене, я ему говорю, что он не имеет никакого римского права сидеть у себя в больнице, он должен отдавать свой досуг обществу. Не правда ли, душенька? Садитесь здесь, говорила Вера Иосифовна, сажая гостя возле себя. Вы можете ухаживать за мной. Мой муж ревнив, это Отелло, но ведь мы постараемся вести себя так, что он ничего не заметит. Ах ты, цыпка, баловница... нежно пробормотал Иван Петрович и поцеловал ее в лоб. Вы очень кстати пожаловали, обратился он опять к гостю, моя благоверная написала большинский роман и сегодня будет читать его вслух. Жанчик, сказала Вера Иосифовна мужу, dites que l"on nous donne du thé. Старцеву представили Екатерину Ивановну, восемнадцатилетнюю девушку, очень похожую на мать, такую же худощавую и миловидную. Выражение у нее было еще детское и талия тонкая, нежная; и девственная, уже развитая грудь, красивая, здоровая, говорила о весне, настоящей весне. Потом пили чай с вареньем, с медом, с конфетами и с очень вкусными печеньями, которые таяли во рту. С наступлением вечера мало-помалу сходились гости, и к каждому из них Иван Петрович обращал свои смеющиеся глаза и говорил: Здравствуйте пожалуйста. Потом все сидели в гостиной, с очень серьезными лицами, и Вера Иосифовна читала свой роман. Она начала так: «Мороз крепчал...» Окна были отворены настежь, слышно было, как на кухне стучали ножами, и доносился запах жареного лука... В мягких, глубоких креслах было покойно, огни мигали так ласково в сумерках гостиной; и теперь, в летний вечер, когда долетали с улицы голоса, смех и потягивало со двора сиренью, трудно было понять, как это крепчал мороз и как заходившее солнце освещало своими холодными лучами снежную равнину и путника, одиноко шедшего по дороге; Вера Иосифовна читала о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя в деревне школы, больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего художника, читала о том, чего никогда не бывает в жизни, и все-таки слушать было приятно, удобно, и в голову шли всё такие хорошие, покойные мысли, не хотелось вставать. Недурственно... тихо проговорил Иван Петрович. А один из гостей, слушая и уносясь мыслями куда-то очень, очень далеко, сказал едва слышно: Да... действительно... Прошел час, другой. В городском саду по соседству играл оркестр и пел хор песенников. Когда Вера Иосифовна закрыла свою тетрадь, то минут пять молчали и слушали «Лучинушку», которую пел хор, и эта песня передавала то, чего не было в романе и что бывает в жизни. Вы печатаете свои произведения в журналах? спросил у Веры Иосифовны Старцев. Нет, отвечала она, я нигде не печатаю. Напишу и спрячу у себя в шкапу. Для чего печатать? пояснила она. Ведь мы имеем средства. И все почему-то вздохнули. А теперь ты, Котик, сыграй что-нибудь, сказал Иван Петрович дочери. Подняли у рояля крышку, раскрыли ноты, лежавшие уже наготове. Екатерина Ивановна села и обеими руками ударила по клавишам; и потом тотчас же опять ударила изо всей силы, и опять, и опять; плечи и грудь у нее содрогались, она упрямо ударяла всё по одному месту, и казалось, что она не перестанет, пока не вобьет клавишей внутрь рояля. Гостиная наполнилась громом; гремело всё: и пол, и потолок, и мебель... Екатерина Ивановна играла трудный пассаж, интересный именно своею трудностью, длинный и однообразный, и Старцев, слушая, рисовал себе, как с высокой горы сыплются камни, сыплются и всё сыплются, и ему хотелось, чтобы они поскорее перестали сыпаться, и в то же время Екатерина Ивановна, розовая от напряжения, сильная, энергичная, с локоном, упавшим на лоб, очень нравилась ему. После зимы, проведенной в Дялиже, среди больных и мужиков, сидеть в гостиной, смотреть на это молодое, изящное и, вероятно, чистое существо и слушать эти шумные, надоедливые, но всё же культурные звуки, было так приятно, так ново... Ну, Котик, сегодня ты играла, как никогда, сказал Иван Петрович со слезами на глазах, когда его дочь кончила и встала. Умри, Денис, лучше не напишешь. Все окружили ее, поздравляли, изумлялись, уверяли, что давно уже не слыхали такой музыки, а она слушала молча, чуть улыбаясь, и на всей ее фигуре было написано торжество. Прекрасно! превосходно! Прекрасно! сказал и Старцев, поддаваясь общему увлечению. Вы где учились музыке? спросил он у Екатерины Ивановны. В консерватории? Нет, в консерваторию я еще только собираюсь, а пока училась здесь, у мадам Завловской. Вы кончили курс в здешней гимназии? О нет! ответила за нее Вера Иосифовна. Мы приглашали учителей на дом, в гимназии же или в институте, согласитесь, могли быть дурные влияния; пока девушка растет, она должна находиться под влиянием одной только матери. А все-таки в консерваторию я поеду, сказала Екатерина Ивановна. Нет, Котик любит свою маму. Котик не станет огорчать папу и маму. Нет, поеду! Поеду! сказала Екатерина Ивановна, шутя и капризничая, и топнула ножкой. А за ужином уже Иван Петрович показывал свои таланты. Он, смеясь одними только глазами, рассказывал анекдоты, острил, предлагал смешные задачи и сам же решал их и всё время говорил на своем необыкновенном языке, выработанном долгими упражнениями в остроумии и, очевидно, давно уже вошедшем у него в привычку: большинский, недурственно, покорчило вас благодарю... Но это было не всё. Когда гости, сытые и довольные, толпились в передней, разбирая свои пальто и трости, около них суетился лакей Павлуша, или, как его звали здесь, Пава, мальчик лет четырнадцати, стриженый, с полными щеками. А ну-ка, Пава, изобрази! сказал ему Иван Петрович. Пава стал в позу, поднял вверх руку и проговорил трагическим тоном: Умри, несчастная! И все захохотали. «Занятно», подумал Старцев, выходя на улицу. Он зашел еще в ресторан и выпил пива, потом отправился пешком к себе в Дялиж. Шел он и всю дорогу напевал: Пройдя девять верст и потом ложась спать, он не чувствовал ни малейшей усталости, а напротив, ему казалось, что он с удовольствием прошел бы еще верст двадцать. «Недурственно...» вспомнил он, засыпая, и засмеялся.