Энциклопедия литературных героев. Сезанн от XIX к XX
//Все лучшее от Цезаря». Так поняли граждане Рима слова Брута о свободах, правах и прочем: что он «лучше Цезаря» и, стало быть, пусть он и станет «вторым Цезарем». Но идеалист Брут совершает еще одну непростительную для политика ошибку: он допускает сторонника Цезаря Антония обратиться с речью к народу вслед за собой. И коварный, лукавый, двуличный Антоний, не переставая повторять: «А Брут ведь благородный человек», умело склоняет граждан на свою сторону, воспевая добродетели Цезаря и описывая в красках его убийство (свидетелем которого он не был). А когда он извлекает написанное Цезарем завещание, в котором каждому обещано по семьдесят пять драхм, - вопрос решается быстро и однозначно; Рим, во имя которого заговорщики убили Цезаря, отворачивается от них, объявляя их врагами и предателями.
В следующий раз мы встречаем Б. в его походной палатке: разговаривая с Кассием, он упрекает его за то, что сегодня мы бы назвали злоупотреблением властью. Он заклинает его не «продавать величье нашей чести
//За хлам ничтожный, липнущий к рукам». Б. пытается вершить политику «чистыми руками» - но это ему не удается. Войска республиканцев разбиты, Б. убивает себя. Один из его сторонников, склонившись над мертвым телом Б., произносит: «Брут лишь самим собою побеж ден.
//Никто его убийством не прославлен...». Однако своеобразную эпитафию Бруту произносит Антоний: «Он римлянин был самый благородный.
//Все заговорщики, кроме него,
//Из зависти лишь Цезаря убили,
//А он один - из честных побуждений». Если для Б. и его соратников мертвый Цезарь был страшнее, чем живой, то мертвый Б. для Антония не страшен, и можно спокойно его оплакивать, возвеличивать, отдать ему все положенные «воинские почести». Финал трагедии в этом смысле напоминает финал «Гамлета» - при всей несхожести сюжета и обстоятельств гибели героев. Не случайна «цитата» из еще не написанного «Гамлета» в устах Антония: «Он человеком был!» Так Гамлет говорит о своем коварно убитом отце. Но лучшая эпитафия Б.
- пророческие слова Кассия: «...Пройдут века,
//И в странах, что еще не существуют,
//Актеры будут представлять наш подвиг».
Одним из известных исполнителей роли Б. в английском театре XIX века был Дж.Ф.Кэмбл (1812). Легендарным, вошедшим в историю мирового театра, стал спектакль Мейнинген-ской труппы (1874). В роли Б. - Л.Дессуар. В спектакле МХТ (1903) его роль исполнил К.С.Станиславский; в спектакле Малого театра (1924) - П.М.Садовский. Одним из самых знаменитых спектаклей английского театра 1970-х стал цикл шекспировских пьес, поставленный Т.Нанном в Королевском Шекспировском театре и названный им «Римляне». Роль Б. в «Юлии Цезаре» исполнил Джон Вуд.
Лит.: Вилюман В. О монологе Брута в трагедии Шекспира «Юлий Цезарь»
//Экспрессивные средства английского языка. Л., 1976. С. 20-29; Ростоцкий Б.И. Мейнингенцы
//История западноевропейского театра. М., 1970. Т. 5. С. 507-523.
Ю.Фридштейн БРУТ (франц. Brutus) - герой трагедии Вольтера «Брут» (1730). Исторический прототип: Луций Юний Брут (ум. в 508 г. до н.э.), племянник последнего римского царя Тарквиния Гордого, возглавившего восстание против правителя-деспота.
Б. представлен у Вольтера в традиционном облике несгибаемого борца за свободу Рима и республиканские добродетели. Согласно преданию, первый римский консул без колебаний обрек на казнь за измену родине обоих сыновей. Вольтер добавляет несколько деталей, усиливающих мелодраматический эффект: Б. отдает явное предпочтение старшему сыну Титу, преступившему закон из-за любви к Туллии, дочери изгнанного Тарквиния. Б. принимает роковое решение со слезами на глазах, утешаясь лишь мужеством Тита, который бестрепетно встречает смертный приговор. Трагедия пользовалась большим успехом вплоть до середины XIX века. В роли Б. выступал, в частности, прославленный французский актер Ф.Тальма (1789).
Е.Д.Мурашкинцева
Первые новаторские попытки Тальма касались только внешних черт образа. В начале 1789 года, играя маленькую роль Прокула в трагедии Вольтера «Брут», он надел настоящую римскую тогу и вышел на сцену без парика, с обнаженными руками и ногами, в римских сандалиях. И хотя Тальма лишь продолжил борьбу за историческую достоверность театрального костюма, которую до него вели лучшие актеры французского театра (Лекен, Клерон, Ларив и другие), его поступок вызвал резкое осуждение со стороны консервативной труппы. Уже в этих первых начинаниях, направленных на пересмотр отживших традиций, Тальма выступил как прямой наследник Лекена. Вступив на сцену через девять лет после смерти Лекена, он считал Лекена своим учителем и видел в нем идеального трагического актера, в котором гармонически сочетались глубокий аналитический ум с пылкой эмоциональностью, завоеванное неустанным трудом мастерство с редким даром творческого воображения.
Лекен был для Тальма воплощением духа новаторства, страстной идейной целеустремленности, высокой творческой ответственности. Пример Лекена поддерживал Тальма в те трудные годы, когда рутинеры с насмешкой и презрением отвергали его первые шаги к сценической реформе. Это отношение столпов театра Французской Комедии к «сумасбродствам» Тальма, видимо, способствовало тому, что молодому актеру не давали близких его индивидуальности и дарованию трагических ролей. Только революция открыла перед Тальма широкую творческую дорогу. С 1789 года он вступил на путь революционного новаторства, все больше сближаясь с Л. Давидом и М. -Ж. Шенье, с которыми его связала глубокая личная и творческая дружба. У Тальма не было четкого политического мировоззрения. Но он сразу принял самый факт свержения абсолютистского режима и стремился решительно повернуть французский театр на путь служения революции. Этим и объясняется его активное участие в борьбе за постановку «Карла IX» Шенье.
Возглавив «красную эскадру» - группу революционно настроенных актеров, Тальма смело выступил против театральной реакции. Теперь он боролся уже не только за решение узкохудожественных задач. Реформа костюма или грима перестала быть для него самоцелью. Взявшись играть роль Карла IX, от которой отказался монархически настроенный актер Сен-Фаль, Тальма вступил на путь политической деятельности. В дни премьеры «Карла IX» он стал любимым актером революционного народа Парижа. Новизна игры Тальма заключалась прежде всего в политически обличительном подходе к образу преступного короля. Это и определило углубление психологической характеристики, индивидуализацию образа, ломку классицистского канона. Чем правдивее Тальма раскрывал душевную дряблость и коварство Карла IX, его нерешительность и жестокость, тем глубже он доносил до зрителя мысль о преступной нелепости строя, при котором такой ничтожный и подлый человек мог повелевать целой нацией. Добиваясь глубокого постижения внутренней жизни образа, Тальма шаг за шагом доводил своего героя до кровавой одержимости, а потом раскрывал его исступленное раскаяние. Злобный тиран, пораженный «громом небес», бился на сцене в припадке смертельного ужаса, отчаяния, предчувствия страшной кары. В этой роли впервые раскрылась огромная эмоциональность, присущая дарованию Тальма, и вся эта мощная сила эмоционального воздействия на зрителей была подчинена задаче политической пропаганды. Для замысла Тальма необходима была историческая конкретизация образа героя, так как это усиливало обличительное звучание трагедии. Тальма изучал старинные картины и гравюры. Нарушая абстрактность классицистского театра, он впервые ввел портретный грим и одел Карла IX в точный костюм XVI века. И эта историческая локализация героя помогла актеру вместо привычной для классицистской трагедии фигуры тирана «вообще» создать наделенный исторически точными чертами образ французского короля - безумца и садиста на троне. Роль Карла IX была первой в галерее тиранов, созданных Тальма, и определила одну из его центральных Творческих тем.
Сочинение
Эстетическое мышление Вольтера отличается сложностью и противоречивостью. В нем своеобразно переплетаются различные тенденции. Развиваясь в основном в русле классицистских, рационалистических традиций, Вольтер испытал сильное воздействие идей английского философа-сенсуалиста Локка.
Придерживаясь в целом чисто рационалистических принципов построения художественного произведения (вплоть до пунктуального соблюдения правил трех единств в трагедии), Вольтер вместе с тем боролся за эмоциональную насыщенность искусства. Ему хотелось не только просвещать разум, но и волновать сердце. Вольтер, как и другие просветители XVIII в., исходил из верного положения о том, что творчество эмоционально выразительное скорее найдет дорогу к сознанию читателя или зрителя. Ориентацией на эмоциональную выразительность объясняется то предпочтение, которое Вольтер отдает Расину перед Корнелем, считая последнего также весьма крупным драматургом-классицистом. Если Корнель, «древний римлянин», по складу своего характера, создал, по его мнению, «школу величия души», то Расин глубоко проник в тайники человеческого сердца. Его образы - источник сильных эмоциональных переживаний.
Вольтер идет по пути реформы трагедийного жанра, ищет возможности усиления его эмоционального воздействия. Он открывает в драматургию широкий доступ героям, которые больше действуют, чем рассуждают. Длинные монологи, аргументирующие речи ему хотелось бы заменить действиями, в которых участвовали бы люди, обладающие яркими страстями, пылким темпераментом. Вольтер не против вторжения в театр природы», он борется за то, чтобы персонажи не были скованы в своих чувствах правилами великосветского этикета и придворно-аристократической галантности. Он уделяет большое внимание сценической зрелищно.
Драма, по его мнению, должна быть остро конфликтной, изобилующей психологическим драматизмом. В письме к м-м де Фонтен от 5.V 1759 г. Вольтер, сообщая о своих творческих замыслах, спрашивал: «Не правда ли, вы хотели бы трагедию в новом вкусе, полную грохота, действия, зрелища, совершенно новую, очень интересную, весьма необыкновенную, обильную переживаниями, ситуациями, правдивыми и, вместе с тем, новыми для сцены характерами».
В то же время Вольтер против запутанной, сложной интриги, ратует за ясную композицию драмы. Признание им «естественности» также имеет довольно узкие границы. Идя навстречу новым эстетическим веяниям эпохи, Вольтер еще прочно связан с традициями старой дворянской культуры, ограничен в своих решениях аристократическими вкусами. Все это накладывает отпечаток на его эстетические искания и реформы, делает их половинчатыми.
Весьма характерно в этом плане отношение Вольтера к Шекспиру. Автор «Заиры» и «Магомета» гордился тем, что ему принадлежит честь открытия для Франции английского драматурга. Вольтер был поражен мощью, величием характеров Шекспира, противопоставил их героям-резонерам в драматургии классицистов. Его пленило также то, что в трагедиях Шекспира происходят не «холодные политические диспуты», а развертывается напряженное захватывающее действие. Но вместе с тем Вольтер отвергает Шекспира, ему претит его грубость, «нецивилизованность».
«Он создал театр, говорится о Шекспире в «Философских письмах», он обладал гением, полным мощи и изобилия, естественности и возвышенности, но без малейшей искры хорошего вкуса и без какого бы то ни было знания правил». Вольтер называет трагедии Шекспира «уродливыми фарсами», в которых есть отдельные «величественные и потрясающие» места. Его шокирует, например, разговор Брута и Кассия в «Юлии Цезаре»: «Они ссорились, и я готов это признать,- довольно непристойно, они говорили друг другу такие вещи, которые у нас порядочным и хорошо воспитанным людям выслушивать не приходится». Ему не нравятся шутки могильщиков -«Гамлете». Но в то же время он находит в этой пьесе сцены (монолог «Быть или не быть» и др.), которые «искупают все ошибки» ее автора.
В оценке Шекспира преломились, как в фокусе, и сильные и слабые стороны эстетического мышления Вольтера. Вольтер борется за приближение творчества к природе, но он за естественность, пропущенную через эстетический фильтр просвещенного, цивилизованного общества. Шекспир велик, но это «гений, лишенный культуры и вкуса», ему не хватает просвещенности, поэтому «образованные люди разных стран считают его самым презренным шутом, который когда-либо развлекал простой народ... Однако в сочинениях этого же человека, - продолжает Вольтер, - мы находим места, воодушевляющие воображение и проникающие в сердце. Это сама правда, это природа, говорящая своим собственным языком без какой-либо примеси искусства».
Вольтеру не чужд исторический взгляд на мир.
Жизнь, по его убеждениям, непрерывно развивается и вместе с ней трансформируются эстетические представления и само художественное творчество. «В рассуждении об. эпической поэзии» Вольтер пишет: «Обычаи, язык, вкусы народов, даже если они живут в самом близком соседстве, всегда различны между собою - да что я говорю? - один и тот же народ становится неузнаваемым через три, четыре столетия. В искусствах, зависящих непосредственно от воображения, совершается столько же революций, сколько бывает их в государствах: они изменяются на тысячу ладов, в то время как люди пытаются их ввести в твердые рамки».
Своим историзмом Вольтер существенно отличается от последовательных классицистов, которые полагали, что существует не подвластный влиянию времени абсолютный идеал прекрасного, получивший наиболее яркое воплощение в произведениях писателей Древней Греции и Рима. Отсюда теоретики классицизма говорили о необходимости подражания античным образцам.
Вольтер не принимает теории подражания. Он считает, что искусство совершенствуется с успехами просвещения. В споре о новых и древних авторах, который разгорелся в начале XVIII в., Вольтер отдал предпочтение писателям современной ему эпохи. Гомер, по его мысли, хорош, но он стал бы еще лучше, если бы его сознания коснулась современная цивилизация. Не отшлифован, по его мнению, и могучий талант Шекспира. Вольтер энергично протестует против рабского подражания античным мастерам. Из античного мира нужно взять то, что является безусловно прекрасным, т. е. отвечает современным эстетическим требованиям, и оставить то, что отжило свой век. Вольтер говорит об избирательном отношении к художественному наследию классиков античной литературы. У них, по его мнению, следует перенять принцип изображения жизни, но не следует им подражать в выборе материала и в характере его осмысления. Греки и римляне мифологизировали действительность, современный человек свободен от мифологических взглядов.
Историзм Вольтера весьма своеобразен. Он покоится на непосредственном соотнесении прошлого и настоящего. Критерием при определении истинности того или иного художественного явления для Вольтера служат эстетические чувства и эстетический идеал современного ему просвещенного человека. Отсюда его «неполное» признание Гомера, Шекспира и других гениев прошлых эпох. Однако Вольтер не полностью принимает также творчество тех классицистов, которые, ориентируясь на вкусы придворно-аристократических кругов, впадали в напыщенность, жеманство, обнаруживали «нечувствительность к естественной красоте».
Вольтер стоит за соединение естественности и цивилизованности, он не допускает в искусство природу в ее первозданном виде, не переносит ее соседства с явлениями, прошедшими через «школу» цивилизации. Он высказывается против совмещения в одном произведении трагических и комических элементов, что ведет, по его мнению, к разрушению единства стиля: «Нельзя в одной и той же комнате помещать Карла Пятого и Яфета Армянского, Августа и пьяного матроса, Марка Аврелия и уличного шута». Будущее драмы он видит в синтезе Шекспира и Лопе де Вега с достижениями классицистской драматургии. «Я всегда думал, что счастливое и умелое сочетание действенности, которая властвует на сценах Лондона и Мадрида, с благоразумием, изяществом, благородством и благоприличием нашего театра, может произвести нечто совершенное» («О «Юлии Цезаре» Шекспира»).
Основные положения своей эстетической теории Вольтер воплотил в драматургическом творчестве. Им написано свыше пятидесяти различных пьес (трагедии, драмы в прозе, либретто опер и т. д.). Особенно большое значение Вольтер придавал жанру трагедии, считая себя непосредственным продолжателем традиций Корнеля и в особенности Расина.
Как автор трагедии Вольтер дебютировал в 1719 г. пьесой «Эдип». Уже в первой своей пьесе он избирает коллизию, весьма характерную для всего его творчества: столкновение нравственно совершенного человека с враждебными ему обстоятельствами жизни. Злой силой, стоящей на пути героя, являются боги. Вольтер входит в большую литературу как критик религиозных догм. Антиклерикальная тема займет в дальнейшем доминирующее положение, в его драматургии. Эдип честен, прямодушен, умен, смел, вполне достоин счастья. Но над ним тяготеет проклятье, совершенное не им, а его предками. Эдип делает все возможное, чтобы избежать предсказаний оракула. Он творит людям только добро. Подвергаясь смертельной опасности, Эдип освобождает Фивы от чудовищного сфинкса. Но боги преследуют его неумолимо, заставляют убить отца и вступить в кровосмесительный брак с матерью. Пафос трагедии - в защите невинно страдающей личности, в осуждении власти судьбы, обрекающей человека на страдание и гибель. Эдип выступает в роли обличителя бесчеловечных «божественных» законов: «Безжалостные боги, вами рождены мои преступления, и вы казните меня за них!».Вольтер защищает интересы человека, отстаивает его право свободно устраивать свою жизнь, протестует против религиозного гнета. Вольтеровский гуманизм социально активен. Он осуждает те чувства личности, которые вступают в противоречие с ее общественным, гражданским долгом. Подлинно человеческое в эстетике и творчестве Вольтера - это всегда разумное, соответствующее духу эпохи Просвещения.
Весьма показательна в этом плане трагедия Вольтера «Брут» (1730). В ней главным героем является мужественный республиканец Брут, принявший активное участие в свержении царя-деспота Таркви-ния. По стопам отца идет и его сын Тит, выступавший как полководец в защиту интересов родины.
Патриотические чувства Брута и Тита подвергаются большому испытанию. Тит воспылал страстью к дочери Тарк-виния Туллии и оказался втянутым в антиреспубликанский заговор. «Природное» в нем на какой-то момент восторжествовало над «общественным», и он стал предателем. В роли судьи Тита по решению сената выступает сам Брут, осуждающий своего сына на казнь. Идеалы республики для него превыше всего. Брут - образ несгибаемого гражданина, человека, умеющего подчинять свои отцовские чувства велению разума. Человеческое и гражданское в нем сливаются в одно целое. Поэтому в душе героя Вольтера нет раздвоенности. Он без колебаний выносит смертный приговор Титу, отвергает соболезнования друзей по борьбе. Для него не могло быть иного решения.
Одна из лучших трагедий Вольтера первого периода творчества - «Заира» (1732), написанная под влиянием Шекспира.
В центре ее - тонко чувствующая, гуманная женщина, живущая в мире, где властвует свирепый религиозный фанатизм. Естественному чувству героини противостоят не боги античной мифологии, как в «Эдипе», а христианство. Вольтер наносит удар по католической церкви, губящей все истинно прекрасное на земле. Он опять всецело защищает право личности на счастье. Любовь Заиры, пленницы-христианки, к султану Оросману носит возвышенный характер. Это не дикая стихийная страсть, а глубокое чувство, основанное на уважении. Заира любит Оросмана не за его сан, а за возвышенность души. Ее особенно трогает то, что султан увидел и оценил в бедной невольнице прекрасные человеческие качества. Орос-ман не пользуется своим правом победителя. Он предлагает Заире не жалкую роль наложницы, а трон, желает видеть ее своей помощницей и подругой. В. от от этого и «хмелеет душа» Заиры.
Нерестан и Люзиньян морально истязают Заиру, считают ее преступницей, достойной смерти. Им дела нет до того, что она любит человека, поднявшегося в своем поведении выше моральных заповедей ислама и христианства. Заира мечется, страдает. В ее сознании идет борьба не между абстрактным религиозным долгом и чувством. У Вольтера конфликт имеет другое содержание. Заира под давлением Нере-стана дает согласие креститься и не осквернять христианской религии браком с иноверцем! Любовь к Оросману вступает в сердце Заиры в столкновение не с отвлеченной, идеей верности христианским догмам, а с любовью к отцу, брату, родине. В трагедии Вольтера со страшной силой сталкиваются в известном смысле равновеликие ценности. И выхода из такого противоречия нет. Заира гибнет, кончает самоубийством Оросман. Торжествуют догматы христианской религии, но их формальное торжество куплено кровью двух хороших людей. Кровавая развязка приводит в смущение даже такого закоренелого фанатика, как Нерестан. В его сознание закрадывается сомнение в справедливости божьих деяний:
Веди меня, Господь! Не знаю, что со мной.
И гневом ли твоим я должен восхищаться
Иль с жалобой к тебе на скорбь мою подняться?
Гибель героини в трагедии Вольтера производит столь сильное впечатление потому, что за ней нет никакой трагической вины. Заира - жертва религиозной нетерпимости. Вольтер сосредоточивает весь огонь критики на обстоятельствах, губительных для жизни естественного, нравственно здорового человека.
Вольтер (Voltaire ) (псевдоним; настоящее имя писателя Мари Франсуа Аруэ — François Marie Arouet) — французский писатель и философ, один из вождей просветителей, поэт, драматург, прозаик, автор философских, исторических, публицистических сочинений, сделавших его властителем дум нескольких поколений европейцев.
Собрание сочинений Вольтера, вышедшее в 1784-1789 гг., заняло 70 томов. Вольтер стал первооткрывателем Шекспира для французов, а следовательно, и для других европейцев.
Вольтер родился в Париже в семье нотариуса, получил образование в иезуитском коллеже Людовика Великого («В школе я знал только латынь и глупости», — позже отмечал он), после чего, по настоянию отца, изучал юриспруденцию. Желание быть писателем приводит его в кружок аристократов-либертенов (вольнодумцев), где он читает свои стихи легкого, эпикурейского содержания и остроумные, иногда злые эпиграммы. За одну из них, в которой называет регента Франции Филиппа Орлеанского «кровосмесителем» и «отравителем», Вольтер попадает на год в Бастилию (1717-1718), где пишет трагедию «Эдип» и начинает работать над эпической поэмой «Генриада» (оконч. 1728). Блестящая карьера Вольтера как драматурга и поэта была прервана в 1726 г., когда после ссоры с аристократом де Роганом он снова попал на 5 месяцев в Бастилию, а затем вынужден был до 1729 г. жить в Англии. Там он познакомился с творчеством Шекспира и Мильтона, с английской философией и наукой (Бэкон, Локк, Ньютон), стал сторонником конституционной монархии английского образца и деизма — религиозно-философского учения, допускающего существование Бога только как первопричины мира и отрицающего его существование как личности и вмешательство Бога в жизнь природы и общества, а значит, отрицающего чудеса, откровение и т. д. Под влиянием деизма Вольтер стал противником религиозного фанатизма, католической церкви («Раздавите гадину!» — его знаменитый афоризм о церкви), но не атеистом («Если бы Бога не было, его следовало бы выдумать», — утверждал он).
После представления на сцене «Эдипа» в 1718 г. Вольтер становится знаменитым, ему пророчат лавры Корнеля и Расина. Миф об Эдипе, впервые в драматургической форме разработанный Эсхилом (из его тетралогии дошла трагедия «Семеро против Фив»), нашедший высшее воплощение в тетралогии Софокла (дошли «Царь Эдип» и «Эдип в Колоне»), в дальнейшем переработанный в трагедии Сенеки «Эдип», был знаком Вольтеру прежде всего в интерпретации П. Корнеля, чья трагедия «Эдип» была представлена в 1659 г. Корнель усложнил античный сюжет, введя любовную линию Тезея и Дирсеи, дочери Лайя, которую Эдип хочет выдать за Гемона. Вольтер решил возродить античную простоту и ясность сюжета, хотя и не отказался от введения любовной линии (любовь Филоклета к Иокасте). Однако это возвращение к античным истокам не мешает разглядеть в «Эдипе» Вольтера трагедию XVIII в. периода зарождения Просвещения. Из трагедии ушла тема рока, жрец-предсказатель Тирезий выступает как ловкий обманщик. Вольтер переносит акцент на моральную проблематику. Эдип выступает как просвещенный монарх, утверждающий: «Умереть за свой народ — это долг королей!» Убийство, совершенное им, — это трагическая ошибка по неведению.
За 60 лет драматургической деятельности Вольтер написал 54 пьесы: 30 трагедий (в том числе «Брут», 1730; «Смерть Цезаря», 1731; «Заира», 1732; «Альзира», 1736; «Фанатизм, или пророк Магомет», 1741; «Меропа», 1743; «Ирена», 1778), 12 комедий, 2 драмы в прозе, несколько оперных либретто и либретто комических опер и дивертисментов.
Английская сцена оказала сильное влияние на Вольтера во время его пребывания в Англии в 1726-1729 гг. Он был первым, кто утвердил имя Шекспира в сознании французов («Я первый познакомил с ним французов», — писал Вольтер основоположнику жанра «готического романа» Х. Уолполу 15 июля 1765 г.). Не без влияния Шекспира создает Вольтер трагедию «Аделаида Дюгеклен» (1734), в которой изображались «готические» нравы и рыцарские идеалы позднего Средневековья. Эта трагедия Вольтера положила начало новому жанру во французской драматургии — «исторической трагедии» — и одновременно особому течению в рамках просветительского классицизма. Это течение, поначалу очень скромное, развивалось в двух направлениях: поиски новых форм при сохранении свойственной классицистам концепции мира и человека и раскрытие нового, созвучного предромантизму, содержания в типично классицистических формах. Обе эти линии идут от вольтеровской «Аделаиды Дюгеклен» и других его произведений 1730-х гг.
Среди новаторских идей этого времени (от некоторых из них Вольтер позже отказался) особую известность приобрела изложенная в предисловии к комедии «Блудный сын» (1738) мысль о правомерности смешения жанров. Именно по этому поводу Вольтер бросил крылатую фразу: «Все жанры хороши, кроме скучного».
В дальнейшем Вольтер отойдет от этого течения, в котором классицистическая основа подвергалась воздействию предромантических идей, хотя и позже в строгие контуры трагедий Вольтера проникали чуждые классицизму элементы. Так, в «Семирамиде» (1748) появилась тень убитого царя Нина. Широко использует Вольтер экзотическую обстановку действия (Перу в «Альзире», Мекка в «Магомете», Пекин в «Китайском сироте»). Высшим выражением предромантических тенденций было создание Вольтером трагедии «Танкред» (1760-1761), содержащей в себе черты зрелищно-действенной драмы. Изучение драматургии Вольтера показывает, что крупнейший классицист XVIII в. тысячами нитей был связан с зарождавшимся романтизмом. При этом нельзя не отметить роль знакомства Вольтера с творчеством Шекспира. В конце жизни Вольтер громил Шекспира за варварство и незнание правил, но это не меняет значимости его вклада в привлечение внимания европейцев к Шекспиру, он оказывается у самых истоков формирования
Вольтер боготворил Корнеля и Расина, страстно был влюблен в театр и постоянно устраивал у себя любительские спектакли, в которых сам являлся режиссером. Для сцены Вольтер писал в течение шестидесяти лет: его первая трагедия «Эдип» была поставлена в 1718 году, а последняя, «Ирена», в 1778 году. В общей эволюции французского классицистского театра трагедии Вольтера примыкают к поздним трагедиям Расина.
С высоты сценических подмостков Вольтер проповедовал идеи разума и терпимости, его едкая критика наносила чувствительные удары тиранической монархии и католической церкви. Совсем юношей за веселые стихи, направленные против регента, Вольтер был посажен в Бастилию. Сидя в казематах крепости, он задумал поэму «Генриада» и написал «Эдипа».
Трагедия Софокла под пером Вольтера- претерпела значительные изменения: тема рока исчезла, мудрец Тирезий превратился в жреца-обманщика, на первый план выступили мораль-ные качества Эдипа, его человеческие достоинства и государ-
ственная мудрость; трагической виной царя стало его невольное преступление, обрекающее на гибель весь народ. Проповедуя идеалы просвещенного абсолютизма, Вольтер устами своего героя восклицал: «Умереть за свой народ-это долг королей!»
В этой же трагедии среди множества стихов, направленных против поповского мракобесия, была и знаменитая фраза: «Наши пастыри совсем не то, что о них думает толпа; всю их мудрость создает наше легковерие».
Католическая церковь быстро угадала в Вольтере своего врага. Несколько памфлетов и сатирических стихов вольнодумного поэта вооружили против него светское общество. Некий светский хлыщ, маркиз де Роган, сочтя себя оскорбленным, устроил нападение на поэта. Вольтер был избит палками и во второй раз посажен в Бастилию. Ненависть к деспотизму у него стала еще сильнее. Выйдя из заточения, он вынужден был покинуть свою неприветливую родину и уехать в Англию.
В Лондоне Вольтер прожил три года - с 1726-го по 1729-й. Там он написал знаменитые «Английские письма», в которых с воодушевлением описывал политическую жизнь, философию и литературу британцев. Вольтер сознательно идеализировал английскую действительность. Когда в его книге проводились параллели с французской жизнью, то это было настолько для последней невыгодо, что власти, ознакомившись с сочинением Вольтера, предали его книгу публичному сожжению.
Живя в Лондоне, Вольтер постоянно посещал английские театры и смотрел там пьесы Шекспира. Верный национальным традициям, он восставал против шекспировских «вольностей» и «грубостей», но избежать воздействия мощного гения Вольтер не смог. Вернувшись на родину, он невольно стал проводником шекспировского влияния на французский театр.
Первая же трагедия, написанная Вольтером после возвращения во Францию,- «Брут» (1730) - посвящена прославлению римской республики и борьбе с деспотизмом.
Сюжетом трагедии Вольтера послужила история изгнания царя Тарквиния Гордого гражданами Рима, возглавляемыми консулом Брутом. Брут защищает право народа на восстание з том случае, если тиран пытается сделать свободных граждан своими рабами и превращает законную власть в деспотический произвол.
Брут говорит:
Простите, боги, нас, что вам пришлось так ждать,
Пока прозрел народ, восстал, чтоб покарать
Преступника; его кровавыми руками
Давно разбита связь, им созданная с нами.
И вот, узнав пяты железной тяжкий гнет,
Воспрянул, мужество найдя в себе, народ...
К сознанью пробудясь, он хочет прав законных
И блага общее для граждан всех свободных ".
Народное восстание трактуется не как право народа на революционную борьбу с царской властью, а как средство, к которому народ бывает принужден прибегнуть для замены тиранического произвола законной, разумной и умеренной властью. Недаром в трагедии Вольтера полностью отсутствует сам народ, и от его лица действует благородный Брут, который после победы римлян становится их разумным и законным правителем. В образе республиканского консула фактически изображен идеализированный, народолюбивый и просвещенный монарх.
Черты идеального правителя особенно явственно выступают в характере Брута при его столкновении с собственным сыном Титом, перешедшим в лагерь врагов из-за своей любви к дочери Тарквиния Туллии. Вольтер в ином варианте повторяет конфликт корнелевского «Горация». Если у Корнеля во имя любви изменяет родине Камилла, а ее отец, старик Гораций, считает изменницу достойной казни, то в трагедии Вольтера в подобном положении оказывается Тит, и старик Брут сам карает сына - изменника родины. Различие проявляется лишь в том, что в гражданской трагедии XVIIIвека не только отец побеждает свои личные отцовские чувства во имя патриотических побуждений, но и преступник-сын осознает всю тяжесть своего преступления и, ощущая в самом себе победу гражданских идеалов над личными страстями, с облегчением идет принять искупительную казнь.
Несмотря на п огрессивную идею, постановка «Брута» прошла незаметно, потому что трагедия была излишне риторична.
Больший успех выпал на долю «Смерти Цезаря (1731), навеянной римской трагедией Шекспира и бывшей своеобразным классицистским произведением, выдержанным в «английском» Духе.
Тема шекспировского «Юлия Цезаря», хотя и лишилась у Вольтера своего исторического и философского масштаба, своей многокрасочности, зато выиграла в политической целенаправленности, в прямом выражении пафоса борьбы с деспотизмом.
В «Смерти Цезаря» в центре оказался образ Брута, благородного носителя свободолюбивых традиций Древнего Рима. Для большей остроты конфликта между деспотической властью, представленной Цезарем, и восставшей против нее республиканской непримиримостью, выраженной в образе Брута, Вольтер, Доверившись старинной легенде, сделал Брута сыном Цезаря.
Но героев сближали не их семейные связи, а признание друг в друге личных достоинств, воли, ума и характера. Ценя эти качества, Цезарь и Брут оставались страстными политическими врагами. Это придавало трагедии психологическую глубину и действенность.
С подлинной гражданской страстностью звучали слова Брута, обращенные к Антонию, в лице которого он порицал римлян, согласившихся покориться власти тирана. Особой силы этот пафос достигал в тех монологах Брута, где он говорил о своем гражданском долге. Презирая жалких трусов, лобзающих те самые руки, что наложили на них цепи, восклицая, что в Риме он не находит истинных римлян, Брут клялся, что пойдет на смерть во имя того, чтобы избавить Рим от власти деспота и вернуть родному городу свободу.
Хотя убийство Цезаря и происходило за кулисами, но в глубине сцены раздвигался занавес, и зрители видели ликторов, стоящих у окровавленного трупа Цезаря. Антоний падал на колени перед мертвым диктатором и рассказывал об убийстве. Он говорил, что, умирая. Цезарь, глядя на Брута, горестно воскликнул: «О, мой сын!» Своим рассказом Антоний поднимал толпу, и она удалялась с криком: «Догнать убийц и наказать их!» Таким образом, трагедия завершалась неопределенно: теме тираноборчества как будто противопоставлялась другая тема - возмездие за убийство правителя. Но это был лишь необходимый финал, продиктованный цензурными соображениями. Пафос самого произведения в тираноборческой идее, смысл которой был с особой очевидностью раскрыт в годы революции, когда прямой призыв к борьбе с деспотической королевской властью, заключенный в пьесе, с восторгом принимался революционными зрителями.
Вторым после деспотизма врагом Вольтера была католическая церковь, этот оплот идеологической реакции, мракобесия и фанатизма. Лучшими пьесами антиклерикального цикла являются «Заира» (1732) и «Магомет» (1741).
В «Заире» Вольтер использовал некоторые мотивы шекспировского «Отелло». Но английская и французская трагедии отличались друг от друга самым решительным образом.
В «Заире» действие происходит в Сирии. Султан Оросман любит француженку, христианку Заиру, которая с детства живет в плену и воспитана в мусульманском духе. Заира отвечает своему господину взаимностью и накануне свадьбы принимает мусульманство. В это время в Сирию приезжает из Франции рыцарь Нерестан, чтобы выкупить пленных христиан. Оросман охотно освобождает своих пленников. Последним получает свободу бывший христианский король Сирии Люзиньян. Он узнает в Заире и Нерестане своих некогда потерянных детей. Но радость его омрачается, когда ему сообщают, что Заира - мусульманка и собирается стать женой султана. И отец и брат запрещают Заире этот брак и требуют ее возвращения в христианство. Заира в смятении. Оросман, не подозревая действительных причин ее волнения, встревожен: он думает, что Заира его разлюбила. В это время ему в руки попадает письмо Нерестана, в котором тот просит Заиру тайком прийти в мечеть, где он ее будет ждать. Оросмана охватывает ревность; не зная о том, что Нерестан - брат Заиры, он видит в нем счастливого соперника и решает, что невеста ему изменила. В порыве ревности Оросман убивает Заиру и только после этого узнает всю правду. Отчаяние его безмерно, и он лишает себя жизни, отпустив предварительно на свободу всех христианских пленников.
При сравнении «Заиры» с «Отелло» видно, что у Вольтера глубокая тема шекспировской трагедии оказалась сведенной к традиционному противопоставлению любви и долга. Правда, это противопоставление было сделано с новых позиций - религиозный долг был показан как сила губительная и фанатическая, препятствовавшая естественным склонностям и чувствам людей, их подлинно человеческим устремлениям.
Просветитель Вольтер сьоей трагедией говорил, что природные склонности человека заключают в себе истинно разумное.| начало, а долг в его фанатическом понимании неразумен и враждебен обществу.
Вольтер увидел в произведении Шекспира только трагедию безвинно погибшей любящей женщины; недаром он назвал свою пьесу именем жертвы. Основной конфликт трагедии - кон- » фликт между Отелло и Яго-был французским драматургом отброшен. Позаимствовав у Шекспира лишь драму ревности, Вольтер лишил ее той психологической правды, с которой она развивалась у английского драматурга. Деликатный Оросман, исполненный всяческих человеческих добродетелей, высокопарный и слащавый, никак не подготовлен автором к финальной сцене. Для Отелло убийство Дездемоны имеет свою логику: человек сильных непосредственных чувств, он убивает возлюбленную, совершая при этом акт нравственного возмездия. Такой внутренней мотивировки у Оросмана нет, поэтому совершенное им убийство психологически мало оправдано. Но при этом надо сказать, что Вольтеру раньше, чем кому-либо, удалось разглядеть благородство натуры шекспировского Отелло, и в то время, как на английской сцене венецианский мавр изображался в пароксизмах африканской ревности, Вольтер увидел, что сущность его характера, его поведения составляет не ревность, а Доверчивость. Давая свое знаменитое определение характера
Отелло, Пушкин писал: «Отелло от природы не ревнив - напротив: он доверчив. Вольтер это понял и, развивая в своем подражании создание Шекспира, вложил в уста своего Оросмана следующий стих -
Je ne suis point jaloux... Si je 1"etais jamais!» "
(Я не ревнив... О если бы я был ревнив!)
Поставленная в театре Французской Комедии, «Заира» имела большой успех. Ее сюжет был увлекательным, стихи гармоничными, а идея современной и смелой. Противопоставляя доброго магометанина Оросмана, лишенного всяких предрассудков, суровым и фанатически настроенным христианам, Вольтер утверждал деистическую мысль о равенстве религий и о превосходстве той из них, которая меньше заражена фанатической нетерпимостью и больше проникнута идеями человеколюбия.
Он благороден, чист, он добр при сердце львином: Он разве б лучше был, будь он христианином? 2
Эти слова Заиры об Оросмане выражают основную идею трагедии о равенстве людей всех вероисповеданий.
Вольтер, как деист, сохранял за религией определенное место в духовной жизни человека, ибо видел в религии не проявление слепой веры в сверхъестественное начало, а выражение гуманных принципов, которых истинно верующий человек должен всегда придерживаться в своей жизни. Религия воспринималась Вольтером исключительно в этическом плане и была для него, по существу, лишь доступной формой, через которую большинство людей могло подчинять свое поведение нормам разума и морали.
Такое чисто просветительское толкование религии Вольтер давал в своей следующей трагедии - «Альзира, или Американцы» (1736) 3 . Здесь выступал мудрый старик, бывший губернатор Перу, дон Альварес, известный своей человечностью и гуманным отношением к туземцам. Передав власть над страной своему сыну, дону Гусману, Альварес теперь укорял его в жестокости и религиозной нетерпимости по отношению к индейцам.
В образе дона Гусмана Вольтер изображал типичного колонизатора. Пылая ненавистью к свободолюбивому, гордому племени инков, дон Гусман считает, что этих дикарей можно держать в повиновении только под страхом избиения, цепей и казней. Противопоставляя отца сыну, Вольтер не столько заботился о бытовом правдоподобии такого конфликта, сколько хотел через эту борьбу взглядов выразить просветительскую критику рабовладельческой идеологии. Там, где колонизаторы видели свирепое племя человекоподобных, просветители открывали неиспорченный мир человеческой природы, замечательные образцы душевной доброты, благородства и самоотверженности. Этими чертами драматург наделял индейцев и прежде всего своих основных героев - юношу царского рода Замора и девушку Альзиру, дочь местного князя Монтеза.
Сюжет трагедии развивался в плане традиционной схемыг дон Гусман хочет насильственно взять себе в жены Альзиру,. которая любит Замора и должна стать его женой. Малодушный Монтез изменяет слову, данному Замору, и соглашается отдать свою дочь всесильному дону Гусману. Альзира в отчаянии. Замор полон ненависти к испанцам, закабалившим свободный народ Перу. Обращаясь к своим одноплеменникам, он говорит:
Шестьсот испанцев здесь - ударом их разбиты Моя страна, мой трон, наш храм и сами вы|
Эти слова, призывающие к. мщению, сочетаются в монологе Замора с излиянием горестных чувств по поводу потери возлюбленной. После ряда драматических перипетий дон Гусман заключает Замора в тюрьму. Альзира освобождает его из тюрьмы, и юноша совершает покушение на тирана. Замора и Альзиру приговаривают к смертной казни, но дон Гусман, умирая, раскаивается в своих жестокостях и прощает своего убийцу. Трагедию завершают слова дона Альвареса, который видел волю бога в обращении своего сына в истинное христианство.
Несмотря на деистическую идею, положенную в основу трагедии, ее объективное звучание было значительно шире. Вольтер, клеймя правителя-деспота, не только обличал жестокий фанатический католицизм испанцев-завоевателей, но и самую бесчеловечную систему колонизации. Великий философ одним Из первых поднял свой смелый голос в защиту зверски уничтожаемых и эксплуатируемых туземных народов Америки.
Знаменательно, что «Альзира» впервые была переведена на русский язык Д. И. Фонвизиным.
Самым ярким антиклерикальным произведением Вольтера была трагедия «Магомет, или Фанатизм», написанная в 1741 го-Ду. Лишенный возможности изобразить бесчеловечную жестокость католической церкви, Вольтер развернул критику религии на восточном сюжете. Фигура Магомета, добившегося светской и духовной власти и отравляющего свой народ фанатизмом,
была олицетворением самой католической церкви. Яростный враг папы, философ, провозгласивший на весь мир лозунг: «EcraserI"infame!» («Раздавите гадину!»), изобразил в Магомете «Тартюфа с оружием в руках». Вольтер гневно порицал страшнейшего врага человечества - лицемерную христианскую церковь, наделенную силой государственной власти. В образе Магомета просветительство беспощадно обличало мракобесие и жестокость фанатической религии, толкающей народы на братоубийственную войну.
Где ты пройдешь, там бой вражды междоусобной,-
гневно говорил шейх Зопир Магомету, и в этих словах был слышен голос самого Вольтера, обличавшего католицизм за то, что религия мечом и огнем навязывает народам свою власть и умышленно держит их в невежестве.
Заставить хочешь ты насильем и резней,
Чтоб мыслил так, как ты, покорно род людской.
Ты разрушаешь мир под видом просвещенья!
Слова Зопира завершаются прямым вопросом:
Каким пожаром ты разгонишь тьму, скажи? И кем тебе дано такое право было, Владеть империей и возносить кадило?
И, раскрывая смысл своей борьбы с Магометом, Зопир говорил:
Да, Выгода твой бог, а Справедливость - мой.
Трагедия ярко и сильно выражала мысль о том, что общественную мораль, человеческую совесть - все попирает церковь, свирепо-безжалостная ко всякому, кто не идет к ней в рабское повиновение и послушание. Злобная и мстительная, она, подобно Магомету, принудившему юного Сеида убить своего отца Зопира, заставляет тысячи людей во имя фанатического служения богу лить реки человеческой крови. Но истинное лицо Церкви будет рано или поздно раскрыто.
Юная Пальмира, видя всю гнусность Магомета, желающего сделать ее своей наложницей, видя смерть отца, убитого рукой брата-фанатика, видя смерть брата, коварно умерщвленного самим Магометом, со страстной ненавистью говорит этому тирану в священническом одеянии:
Так вот каков ты - вдохновенный
Бог, Мечта моя, пророк мой и властитель!
Расчетливо невинные сердца
В отцеубийц ты превратил, проклятый.
Час мести близок! Слышишь этот гром?
Отец сюда полки теней ведет.
Народ восстал, он будет мне защитой,
Невинную он вырвет у тебя...
Сама б разорвала тебя в куски
И всех твоих пособников проклятых,
Но нет, и всем азийцам не под силу
Твое коварство подлое казнить!
Быть может, мир, разграблен, развращен,
Воспрянет, наконец, и отомстит.
А вера эта, где один обман,
Потомкам будет именем презренья ".
Ударом кинжала. Пальмира убивает себя.
Ее слова звучат набатом - в них великий просветитель громит величайшее мракобесие - религиозный фанатизм.
Магомет к концу трагедии говорил: «Мое царство погибнет, если люди осознают себя». Подобные слова могла бы сказать о себе и сама католическая церковь.
Критике фанатизма и деспотизма были посвящены и более поздние трагедии Вольтера-«Гебры» (1768) и «Законы Ми-носа» (1772), - запрещенные цензурой к представлению.
Фанатизм и деспотизм были для Вольтера общественным злом, которому могла противостоять только сила и стойкость истинно человеческой морали.
Символом такого превосходства естественной человеческой морали над кознями деспотического насилия является величественный образ матери Меропы из одноименной трагедии Вольтера (1743), написанной по мотивам итальянской трагедии Маффеи того же наименования.
Меропа - вдовствующая царица Мессены; ее муж Крес-фонт и двое старших сыновей пали от руки тирана-узурпатора Полифонта, который хочет теперь жениться на Меропе и тем самым закрепить свои шаткие права на власть.
Народ любит Меропу, поэтому все молят ее согласиться на брак с Полифонтом в надежде, что страна будет умиротворена. Но Меропа с гневом отвергает предложение убийцы своего мужа и детей; она вовсе не думает о троне, ее меньше всего заботят династические интересы. Меропа - жена и мать; душа ее полна гнева и тоски, но кроме этих гнетущих ее чувств она испытывает и слабые проблески надежды: ее третий сын Эгист исчез во время кровавой битвы; по слухам, его увел с собой старец Нарбас, и теперь Меропа живет одной лишь мыслью об Эгисте.
К чему мне царство,- восклицает она,- коль сына я лишилась?
Вольтер самым суровым образом обличает Полифонта. Он лишает его даже тени того искреннего чувства, которое заполняло сердце царя Пирра в расиновской «Андромахе». У Вольтера тиран Полифонт откровенно говорит, что ему нужно не сердце, а рука Меропы.
В трагедии Вольтера семейное, материнское начало не противопоставлено общественному, а утверждается как нравственная основа героических действий, справедливых и естественных, как самое чувство матери.
В Мессену приходит неизвестный юноша, который по дороге убил напавшего на него человека. Юноша не знает, что он - Эгист, сын Меропы, не знает этого и Меропа. И вот ей ложно сообщают, что убитый юным пришельцем человек был ее пропавший сын, которого она ждала. Меропа в отчаянии. Во имя любви к сыну она хочет сама казнить убийцу. Юноша готов умереть от руки матери, которая карает за смерть сына. Но в самую последнюю минуту, когда Меропа по неведению заносит меч над Эгистом, появляется старец Нарбас, и убийство предотвращено.
Свершая возмездие собственной рукой, Меропа не попирала основ морали, напротив, своей решительностью покарать убийцу сына она возводила материнское чувство до высот справедливого, героического деяния. Когда же Полифонт грозил смертью Эгисту и объявлял условием его спасения свой брак с Меропой, то тут та же самая казнь оборачивалась гнусным злодеянием, на которое возмущенное нравственное чувство могло дать только один ответ-требование казни самого преступника. Так в трагедии и происходило.
Меропа из страха за жизнь сына шла в храм, чтобы венчаться с тираном. Туда являлся Эгист и поражал смертельным ударом Полифонта, деспота своей отчизны и убийцу своих близких -- отца и братьев. Трагедия заканчивалась выходом на сцену торжествующих Меропы и Эгиста, в глубине сцены проносили окровавленный труп Полифонта и появлялся народ, о котором говорили, что он «льет слезы радости». Сам же народ бездействовал, от его имени действовали герои.
Трагедия, посвященная чувству материнской любви, завершалась убийством тирана и установлением желанной народу власти - справедливость общественных деяний подкреплялась моральной правотой героев. Юный царь, поднимаясь на трон, звал с собой свою мать и клялся своему воспитателю, что тот на всю жизнь пребудет для него отцом. Семейные чувства господствовали над всеми остальными, ибо, согласно учению просветителей, они были самым естественным проявлением, самой прочной с/сновой человеческой нравственности. Идейная концепция «Меропы» повлияла и на жанровую особенность трагедии, в которой явственно ощущались черты семейной драмы, элементы чувствительности. В письме к Маффеи Вольтер писал: «Признаюсь, что ваш сюжет кажется мне интереснее и трагичнее, чем сюжет «Гофолии», и если наш чарующий Расин в своем замечательном произведении обладает большей поэзией и величием, то я не сомневаюсь, что ваше произведение вызовет большие потоки слез». Эту характеристику в такой же степени можно отнести и к «Меропе» самого Вольтера.
Важнейшая для просветителей тема - мораль и власть - в ином плане решалась в следующей трагедии Вольтера - «Сем»-рамида» (1748). Здесь царица Семирамида захватывает власть, отравив своего мужа Нина и обрекая на смерть сына Арзаса. Жестокие муки совести, потрясающие сильную и страстную натуру царицы, порождали трагическое напряжение действия. Явление тени убитого царя Нина предвещало неминуемое возмездие за преступное дело. После многих событий, имевших остродраматический характер, Арзас карал Семирамиду и ее сообщника Ассура и вступал вместо отца на трон.
Трагедия завершалась моральной сентенцией, произносимой жрецом Ороэсом, о том, что тайные преступления властителей «открыты небесам». Ороэс восклицал:
Дрожите же, цари, и бойтесь их суда.
Тема благотворного воздействия добродетели на властную и сильную натуру правителя раскрывалась в философской драме «Китайский сирота» (1755), написанной Вольтером по оригинальной китайской драме «Чжао чин гу эр» («Сирота из дома Чжао»). В основе трагедии Вольтера лежала проповедь философии древнего китайского философа Конфуция, раскрытая французским драматургом в плане просветительской морали. У Вольтера гуманность и мораль китаянки Идаме одерживали победу над варварством и деспотизмом всесильного Чингисхана.
Моральный план драмы и специфические мотивы ее сюжета, например принесение в жертву ребенка ради спасения наследника престола, придавали пьесе Вольтера ярко выраженные черты
чувствительности.
Наибольшей эмоциональной силы достиг Вольтер в трагедии «Танкред» (1760-1761), написанной по мотивам «Освобожденного Иерусалима» Тассо и содержащей в себе черты предроман-тической зрелищно-действенной драмы.
Занимаясь поисками новых жанров, Вольтер не выходил, однако, за рамки классицистской эстетики. Поэтому его попытки создать драму нового типа приводили в лучшем случае к компромиссному сочетанию трагических и буффонных мотивов. Особен-
но показательна в этом отношении комедия Вольтера «Блудный сыи» (1736).
В этой пьесе Вольтер хотел сочетать два жанра - патетическую драму и буффонную комедию. В предисловии к «Блудному сыну» он писал: «Здесь увидят смесь серьезного и забавного, комического и трогательного; ведь такого же рода контрасты мы постоянно встречаем и в жизни». Но, предлагая новый, смешанный тип драмы, Вольтер не допускал введения серьезного начала в непосредственно комедийное. Комедия в представлении Вольтера не могла выполнять той роли, которая была предназначена серьезным жанрам. Смех не может служить средством разоблачения тех или иных общественных пороков. «Негодяй не вызывает смеха, - писал Вольтер, - потому что в смехе всегда содержится веселье, несовместимое с презрением и негодованием».
Подобное признание говорило о непонимании Вольтером глубокого общественного смысла комедии мольеровского типа.
В вопросе о комедии Вольтер был ближе к Расину, который также полагал, что комедия должна заниматься не «судьбой человека», а более легковесными вещами.
Вольтер, не желая «вышучивать» серьезную тему и считая, что нравоучение и смех не должны мешать друг другу, расколол свою пьесу «Блудный сын» на две половины - патетическую и комедийную. Каждая из этих самостоятельных линий пьесы имеет свой состав персонажей. К первой принадлежат отец и сын Эфемоны и Лиза, а ко второй - младший сын Эфемона Фьеренфат, отец Лизы Рондон и баронесса де Крупильяк.
Содержание пьесы сводилось к противопоставлению блудного сына - Эфемона старшего его младшему, «добродетельному» брату Фьеренфату. Эфемон многие годы живет вдали от дома, он бросил свою любимую невесту Лизу и промотал все свои капиталы. Фьеренфат занимает почетную судейскую должность, известен своей рассудительностью и строгим нравом. С благословения родителей он собирается жениться на невесте своего брата, но Лиза терпеть не может Фьеренфата - он педант, ханжа, стяжатель и к тому же наглый обманщик. Последнее открывает баронесса де Крупильяк, его бывшая любовница, которую он бросил, прельстившись богатым приданым Лизы. Хитрый лицемер довел бы свои планы до конца, если бы его блудный брат не вернулся в отчий дом.
Встреча с Лизой возвращает Эфемону ее любовь; поощряемый любимой, он решается явиться с повинной.
Происходит в высшей степени чувствительная сцена; сын бросается к ногам отца и молит решить его судьбу. «Я жду лишь слова - жизнь или смерть». Потрясенный отец спрашивал сына, что его привело к такому решению. Следовал патетический ответ: «Раскаяние, природа и любовь!» К ногам родителя со словами мольбы падала и невеста. И растроганный, счастливый старик восклицал: «Если добродетель в твоей душе еще жива, - я твой отец».
Резким контрастом с подобными сценами выступали сцены комедийно-буффонные, в которых изображалась неустанная погоня престарелой красотки баронессы де Крупильяк за женихами, надутое чванство Фьеренфата или пустопорожняя самоуверенность папаши Рондона. Несмотря на необычное сочетание в одном и том же произведении чувствительной и комедийной линии, «Блудный сын» был не новым, а всего лишь компромиссным жанром. Бытовая история здесь преподносилась в трагедийном плане и теряла всякую жизненную конкретность. Отец и сын Эфемоны были абстрактными персонажами трагедий, обряженными в бытовые костюмы. Более жизненными были фигуры комические, но, как уже говорилось, сам Вольтер должного значения им не придавал и в дальнейшем к этому типу комедий почти никогда не возвращался.