20. Кушать подано: Чехословакия За всеми военными и политическими проблемами нацистская верхушка не забывала своих оккультных увлечений. Общество «Анэнербе» из кружков «посвященных» усилиями Гиммлера и Гесса превратилось в крупный научный центр. Или околонаучный,

Готова ли Россия к войнам будущего? Военные эксперты рассказали «КП», есть ли у нашей армии супероружие и сможем ли мы догнать американцев.Из-за границы часто приходят вести то о невиданном супероружии вроде лазеров с ядерной накачкой, то о каких-то пушках-рельсотронах,

Для Андропова события в Чехословакии в 1968 году были бое­вым крещением на посту руководителя госбезопаности. Брежнев убе­дился в том, что новый председатель КГБ грязной работы не боится. Комитет государственной безопасности сыграл важнейшую роль в под­готовке ввода советских войск и в ликвидации Пражской весны.

После смерти создателя советской Чехословакии Клемента Гот­вальда руководителем компартии стал Антонин Новотный, член партии с момента ее основания в 1921 году. В сентябре 1958 года он назна­чил себя еще и президентом республики. При немцах Новотный четыре года провел в Маутхаузене. Этот трагический опыт не сделал его мудрее терпимее. Во время позорных процессов в Чехословакии в пятиде­сятых годах судили и расстреляли многих его товарищей, руководи­телей партии и страны. Новотный вместе с женой за бесценок скупали вещи, оставшиеся после расстрелянных чекистами соратников.

Сменивший его Александр Дубчек был совсем другим человеком. Он родился в семье коммунистов. После Октябрьской революции его роди­тели решили ехать работать в Советский Союз. Вместе с другими поклонниками Октябрьской революции собрали деньги, купили на эти деньги локомотив, электрогенератор, грузовик, трактор. В марте 1925 года триста человек переехали в Советский Союз. Направили их в Киргизию. Работящие люди, они быстро обустроились на новом ме­сте. Словацкий кооператив работал до декабря 1943 года, когда его распустили, а все оборудование перешло Наркомату сельского хозяй­ства Киргизии.

В тридцатых годах отец Дубчека получил работу в Горьком, где Александр пошел в школу. В 1938 году семья оказалась перед вы­бором - или получать советское гражданство и остаться навсегда, или возвращаться на родину. Отец выбрал возвращение. Возможно, это их спасло от сталинских репрессий.

Они оказались на родине после подписания мюнхенских согла­шений, которые решили судьбу Чехословакии. В марте 1939 года стра­на была оккупирована и расчленена. Чехия исчезла с политиче­ской карты. Появился протекторат Богемии и Моравии. Формально им управляло чешское правительство, фактически всем руководили немцы. Словакия превратилась в профашистское государство. Александр Дуб­чек и его брат вступили в компартию, когда на это решались немно­гие. За коммунистами охотились. Отец Дубчека был арестован летом 1942 года в Братиславе.

Летом 1944 года в Словакии вспыхнуло восстание, поддержанн­ное из Москвы и из Лондона. В Словакию были введены немецкие вой­ска. Александр Дубчек участвовал в словацком национальном восста­нии вместе с братом. Его брата убили немцы, Александр был ранен. После войны в стране установился коммунистический режим. Дубчека быстро взяли на партийную работу. В 1955 году отправили на учебу в Москву - в Высшую партийную школу при ЦК КПСС. Он проучился три года, ему помогало то, что он в совершенстве владел русским язы­ком. С этого времени Дубчека советские партийные чиновники считали своим человеком, надежным товарищем.

В 1960 году Дубчека сделали секретарем ЦК по промышленно­сти, и он переехал в Прагу. В 1963 году он стал партийным руково­дителем Словакии и вернулся в Братиславу. Чехословакия была тогда унитарным государством. Словаки, всегда мечтавшие о самостоятель­ности, жаловались на то, что чехи их зажимают. Дубчек был защитни­ком словацких интересов. Под его крылом свободнее чувствовали себя словацкие писатели, журналисты и ученые.

В августе 1964 года в Чехословакию приезжал Никита Сергее­вич Хрущев. Ничто не предвещало его скорое падение. Из Праги Ники­та Сергеевич отправился в Братиславу.

Сопровождающий его Антонин Новотный плохо говорил по-русски, Дубчек - свободно. Хрущев постоянно держал его рядом с собой и расспрашивал о ситуации в республике. Новотного это злило.

Из Братиславы высокого советского гостя повезли в Банска-Бы­стрицу, где проходили торжества в честь Словацкого национального восстания. В аэропорту Хрущева вместе с Новатным усадили в первую машину. Дубчеку нашлось место в замыкающем автомобиле. Рассадку по машинам готовили сотрудники службы протокола, прибывшие с Но­вотным из Праги. Кортеж тронулся и вдруг остановился. Дубчек опу­стил стекло и выглянул. Он не мог понять, что случилось. Он увидел советского посла Михаила Васильевича Зимянина, который бежал вдоль длинного кортежа и заглядывал в каждую машину. Совершенно запыхав­шийся, он добрался до машины, где сидел Дубчек, и с облегчением выпалил:

Александр Степанович, идите скорее со мной. Никита Сергее­вич просит вас в свою машину.

Зимянин проводил его до автомобиля, где сидели улыбающийся Хрущев и скучный Новотный. Никита Сергеевич не хотел отпускать от себя симпатичного улыбчивого словака, который так хорошо говорит по-русски.

Членам президиума ЦК компартии Чехословакии живой и непо­седливый Хрущев нравился - может быть, не только как политик, а скорее как человек. Они были непринятно удивлены, что его отправи­ли в отставку всего через два месяца после того, как он нанес ви­зит в Чехословакию. Именно поэтому президиум ЦК в Праге позволил себе в 1964 году сделать заявление, в котором выражалось удивление внезапными переменами в Москве.

Антонин Новотный, возможно, неосмотрительно решил, что Брежнев - фигура временная, и не проявил достаточного уважения к новому советскому вождю. Поскольку социалистическим странам позво­лялось только одобрять сделанное в Москве, то для советских руко­водителей это оказалось неприятным сюрпризом. Отношения между Дуб­чеком и Новотным не сложились. Новотный считал Дубчека слишком самостоятельным, ему не нравилось, что тот требовал для Словакии слишком много прав.

В апреле 1965 года Новотный приехал в Братиславу, где отме­чалось двадцатилетие освобождения города войсками Красной армии. Во время застолья Дубчек с изумлением отметил, что руководитель партии и государства не пьет из стакана, который ставили перед ним, а ловко забирает чужой, у соседа. Видимо, Новотный полагал, что словаки способны его отравить. Подозрения были взаимными. Сам Дубчек не сомневался, что за ним следят чехословацкие чекисты. Службой госбезопасности управлял человек Новотного - руководитель восьмого отдела (административных органов) ЦК Миролав Мамула.

В борьбе с Новотным Дубчек проявил качества умелого аппа­ратного борца. Он обнаружил слабые звенья в команде своего оппо­нента. В окружении Новотного нашлись люди, которые хотели изба­виться от первого секретаря, рассчитывая занять его место. В пер­вую очередь это был влиятельный член президиума и секретарь ЦК по идеологии Иржи Гендрих. Они с Новотным вместе сидели в концлагере Маутхаузен. Гендрих был правой рукой Новотного, его главным совет­ником и считался вторым человеком в партии.

Дискуссии об экономической реформе в Чехословакии, которая буксовала, о месте и роли партии начались еще до избрания Дубчека первым секретарем ЦК. Критика адресовалась его предшественнику Но­вотному, который совмещал два поста - руководителя партии и прези­дента страны.

Его критики ловко опирались на советский опыт. Отправляя Хрущева в отставку, московские вожди говорили, что совмещение крупных постов невозможно. Пройдет несколько лет, и генеральный секретарь Леонид Ильич Брежнев сделает себя еще и председателем президиума Верховного Совета СССР. Но в 1967 году можно было смело опираться на заветы советских товарищей.

В ноябре 1967 года Новотный уехал в Москву на празднование пятидесятилетии Октябрьской революции и долго не возвращался. Объ­явили, что он простудился. Но тут же распространился слух, что ру­ководитель Чехословакии ждет аудиенции у Брежнева и надеется зару­читься его поддержкой. Пока он отсутствовал, в Праге объединились его противники. Они руководствовались разными целями, но все при­шли к выводу, что Новотный должен уйти.

Целый цень он вел беседы с членами президиума ЦК КПЧ. ста­раясь разобраться в ситуации и решить, кто сменит Новотного. У Дубчека, с которым Леонид Ильич тоже беседовал, создалось впечат­ление, что Брежневу неохота заниматься этими делами. Он исполнял свои обязанности, не больше того. Брежнев поразил Дубчека привыч­кой к поцелуям. Они встретились впервые, но Брежнев сердечно его расцеловал.

Первым в его списке значился Иржи Гендрих, который откро­венно сказал, что желает занять пост первого секретаря. Этот раз­говор все решил. Леонид Ильич понял, что если самый верный сторон­ник Новотного уже примеряется к его креслу, то перемены неизбежны. Новотного Брежнев ценил невысоко, считал кабинетным работником, прежитком хрущевской эпохи, который слишком долго занимает свой пост. Поэтому Леонид Ильич спокойно отнесся к смене руководства в Праге.

Вернувшись в Москву, он поделился с соратниками:

Перный секретарь Новотный жалуется на членов президиума, те норовят отозвать меня в сторонку, напрашиваются на разговор чуть не ночью, кроют первого секретаря. Каждый тянет меня в свою сторо­ну, завлекает в союзники. Зачем мне это? Не хватало в их внутрен­нюю склоку лезть. Пусть сами разбираются.

21 декабря 1967 года президиум ЦК компартии Чехословакии вы­сказался за разделение высших постов в партии и государстве. Анто­нин Новотный вынужден был сказать, что он останется президентом, а первым секретарем ЦК надо избрать кого-то другого. Верные соратни­ки Новотного пытались в последний момент сохранить его у власти. Сотрудники госбезопасности, близкие к заведующему восьмым отделом ЦК Мамуле, подготовили список врагов Новотного, которых собирались арестовать.

Секретарь парткома министерства обороны генерал Ям Сейна уговаривал нескольких генералов ввести в Прагу войска и поддержать Новотного. Генерал Сейна был ставленником Новотного и другом его сына. В феврале 1968 года генерал бежал вместе с любовницей на Запад, когда прокуратура выяснила, что он занимался незаконными коммерческими операциями...

5 января 1968 года на заседании президиума ЦК из двух кан­дидатур - Дубчека и Ленарта - избрали Дубчека. Ему предстояло ру­ководить страной всего лишь восемь месяцев. Появление Дубчека в роли руководителя Чехословакии воспринималось как компромисс. Он, возможно, не так уж сильно хотел стать главой партии. Но в тот мо­мент он решительно всех устраивал. После избрания новый первый се­кретарь запросто заглянул в советское посольство в Праге. Посол Степан Васильевич Червонснко приказал достать шампанское, и совет­ские дипломаты от души выпили за успех «нашего Александра Степано­вича».

Мало кто в тот момент обратил внимание на то, что он абсо­лютно не был похож на обычного партработника. Он был честным и простым человеком, начисто лишен авторитарности и хорошо относился к людям. Впоследствии одни упрекали Дубчека, что он слишком торо­пился с реформами. Другие - что он преступно медлил и упустил ис­торический шанс преобразовать страну. Сам он считал, что его глав­ная проблема состояла в другом - он не мог предвидеть ввода совет­ских войск в Чехословакию.

Через несколько дней после избрания Дубчека, 10 января 1968 года, его посетил советский посол и принес приглашение от Брежне­ва. 29 января Дубчек прилетел в Москву. Посмотреть на нового руко­водителя соседней Чехословакии собралось все политбюро. На него смотрели изучающе. Дубчек рассказывал о своих планах очень осто­рожно. Зная аллергию советских руководителей на слово «реформа», он говорил только об обновлении.

В пользу Дубчека свидетельствовало то, что он прекрасно владел русским, жил и учился в Советском Союзе. Но члены советско­го политбюро не увидели в нем привычной жесткости и твердости.

«Высокий, с интеллигентным лицом и фигурой царевича Алек­сея, нервный, подвижный, не то неуверенный в себе, не то с особой манерой обращения», - таким в марте 1968 года увидел руководителя Чехословакии заместитель министра иностранных дел Владимир Семе­нов.

Александр Дубчек делал то, что он считал нужным, и искренне не мог понять, почему в Москве почти сразу насторожились. Он отме­нил цензуру и требовал, чтобы партийные органы информировали стра­ну о том, чем они занимаются. Все это были удивительные новшества, которые все меньше нравились советскому посольству. В Москве обра­тили внимание на то, что Дубчек проводит смену кадров, не спраши­вая совета. Более того, теряют посты те, кто считался советским ставленником.

21 февраля 1968 года делегация КПСС во главе с Брежневым выле­тела в Прагу - отмечать двадцатилетие республики. На следующий день, 22 февраля, Леонид Ильич улетел, объяснив, что вечером ему необходимо быть в Москве на праздновании Дня Советской армии. Ру­ководителем делегации остался первый секретарь ЦК компартии Украи­ны Петр Ефимович Шелест, человек крайне жесткий и абсолютный дог­матик. Он сразу почувствовал, что в Чехословакии идет «ползучая контрреволюция», которая не получает отпора.

Действовали скрытные силы, завладевшие всеми средствами массовой информации, всякого рода клубы и общества - записывал в дневнике Шелест. - Проходит большая атака на КПЧ, органы безопас­ности, экономическую политику страны. Весь ход действий, чувство­валось, направляла опытная рука ЦРУ и разведорганы ФРГ. К сожале­нию, наша разведка была слабо внедрена».

Петр Шелест напрасно преувеличивал успехи западных спецслужб и неудачи КГБ. В Чехословакии находилось представительство КГБ с большим штатом, которое присматривало за всем, что происходило в стране. Первым главным управлением (политической разведкой) КГБ руководил генерал-лейтенант Александр Михайлович Сахаровский. Ра­боту советников в социалистических странах он хорошо знал. В ста­линские времена Сахаровский был советником при румынской госбезо­пасности, которая, как и в других соцстранах, проводила кампанию репрессий.

В штате представительства были не только разведчики, но и сотрудники других управлений КГБ. Вербовать агентуру в социалисти­ческих странах оперативным работникам KГБ запрещалось. То есть не­льзя было оформлять отношения, брать подписку о готовности сотруд­ничать, заводить личное и рабочее дело и присваивать псевдоним. Но в этом и не было нужды. Чешские и словацкие чиновники охотно шли на контакт с советскими представителями, были с ними необыкновенно откровенны и рассказывали все, что знали. Добрые отношения с влия­тельными советскими чиновниками были залогом успешной карьеры. Так что проблема состояла не в получении информации, команда Дубчека вообще все делала гласно, а в понимании, в оценках и выводах.

Посольство и представительство КГБ трактовали происходящее в Чехословакии как процесс, опасный для социализма и интересов Со­ветского Союза. Советским дипломатам и чекистам не нравилось ни то, что делает Дубчек, ни те люди, которых он выдвигал на важнейшие посты. Спецсообщения, которые Андропов отправлял в ЦК, оценивали происходящее в Чехословакии как враждебные делу социализма.

Особое возмущение в Москве вызывал известный экономист Ота Шик. Советских руководителей не интересовало то, что Шик вступил в компартию в 1940 году, когда страна была оккупирована немецкими войсками и партия запрещена, что в 1941 году его арестовали и от­правили в концлагерь Маутхаузен. В 1961 году Ота Шик стал директо­ром Института экономики Академии наук. Он вместе с другими эконо­мистами предложил реформы, которые бы привели к сочетанию рыночных механизмов и централизованного планирования. Его называли отцом экономической реформы. Разработанная им программа была одобрена на пленуме ЦК в январе 1965 года. Практически в это же время сходная экономическая реформа началась в Советском Союзе, ее называли ко­сыгинской - по имени главы правительства.

Александр Дубчек проникся идеями профессора Шика о необхо­димости децентрализации планирования и управления экономикой. Эти идеи, тоже навеянные хрущевскими преобразованиями, особенно нрави­лись словакам, желавшим самостоятельности. Дубчек добивался больших капиталовложений в Словакии, доказывая, что республика от­стает от Чехии.

Выступая перед пражскими студентами в марте 1968 года, Ота Шик, назначенный заместителем председателя правительства, говорил:

Для осуществления больших перемен в развитии общества, которые можно назвать попыткой демократизировать социализм, потре­бовалось, как вам хорошо известно, преодолеть сопротивление догма­тиков и консерваторов, очень искусно использовали все формы неде­мократического подавления и зажима прогрессивных идей. Одолеть эти силы было непросто, и бой еще окончательно не завершен...

Брежнев долго не мог сформулировать своего отношения к Праж­ской весне. Он был растерян, столкнувшись с непонятным ему явлени­ем.

Хрущев не зря вспоминал, как во время разговора в Крыму Сталин спросил тогдашнего руководителя страны Клемента Готвальда, не вве­сти ли в Чехословакию советские войска.

Товарищ Сталин, ни в коем случае нельзя вводить войска СССР в Чехословакию, - убежденно ответил Готвальд, - потому что это испортит всю «кашу» и создаст невероятные трудности для нашей коммунистической партии. Сейчас отношение к Советскому Союзу у че­хов и словаков очень хорошее. Если будут введены войска, возникнет новое положение: мы как бы перестанем являться независимым госу­дарством. Ранее мы зависели от немцев, будучи в составе Ав­стро-Венгрии и Германии. И опять утрата свободы? Я очень прошу не де­лать этого. Вот если будут нарушены американцами наши границы, то­гда другой вопрос. Пока же этого нет, прошу войска не вводить.

Сталин согласился с Готвальдом...

По мнению Анатолия Черняева, тогда заместителя заведующего международным отделом ЦК, на Брежнева сильно влияла тенденциозная информация, поступавшая из Праги - от дипломатов и разведчиков.

На заседаниях Брежнев постоянно зачитывал шифровки предста­вительства КГБ из Праги, которые передавал Генеральному секретарю Андропов. Это был главный источник информации. Массированно и во все возрастающем масштабе создавалось впечатление, что в Чехословакии зреет предательство социализма...

Посол Степан Васильевич Червоненко считал происходящее в стране контрреволюцией. До войны он был директором средней школы на Украине, ушел на фронт и был тяжело ранен при форсировании Дне­пра. В 1949 году окончил в Москве Академию общественных наук при ЦК партии. В Киеве новоиспеченного кандидата наук принял хозяин Украины Никита Сергеевич Хрущев и предложил должность заведующего отделом науки и вузов республиканского ЦК. Летом 1956 года Черво­ненко избрали секретарем ЦК компартии Украины, в октябре 1959 года отправили послом в Китай.

Степан Васильевич попал в Пекин в трудные годы, когда стре­мительно ухудшались отношения с Китаем и к советским дипломатам стали относиться враждебно. В марте 1965 года в порядке компенса­ции за пекинские переживания он получил назначение в спокойную и комфортную Прагу...

Еще более радикальную позицию занимал второй человек в по­сольстве советник-посланник Иван Иванович Удальцов, бывший подчи­ненный Андропова в отделе ЦК. Потом Удальцов стал заместителем за­ведующего единым идеологическим отделом ЦК, По словам одного из его коллег, «Иван Иванович был не просто ретроград, но воинствую­щий, стремившийся довести свои убеждения до каждого».

Удальцов очень быстро стал настаивать на вводе советских войск в Чехословакию - в отличие от Червоненко. Посол на заседании политбюро весной 1968 года говорил:

Если мы пойдем на такую меру, как ввод войск, без долж­ной политической подготовки, то чехословаки будут сопротивляться и прольется кровь.

В перерыве Брежнев подсел к Червоненко и сказал:

Если мы потеряем Чехословакию, я уйду с поста генераль­ного секретаря!

После ввода войск руководители посольства были вознагражде­ны за идеологическую бдительность. Степан Червоненко поехал послом во Францию, а в 1982 году член политбюро и секретарь ЦК КПСС Ан­дропов предложит ему должность заведующего отделом ЦК по работе с заграничными кадрами и выездам за границу. Ивана Удаль-цова назна­чили председателем правления Агентства печати «Новости», избрали кандидатом в члены ЦК...

23 марта 1968 года Дубчека пригласили на встречу руководи­телей компартий социалистических стран в Дрездене. Он говорил по­том, что Брежнев его обманул. Сказал: будем обсуждать экономиче­ское сотрудничество. На самом деле чехословацкой делегации устрои­ли проработку. Причем представителей Румынии и Югославии не при­гласили, понимая, что они не станут критиковать Чехословакию за самостоятельность.

Больше всего Дубчеку досталось за свободу прессы. От него тре­бовали заткнуть рот средствам массовой информации. Он объяснял, что в его стране цензура отменена, поэтому руководство партии и страны не может приказывать журналистам, что им делать. Руководи­тели соседних стран смотрели на него с изумлением и возмущением. Они, наверное, думали, что Дубчек их разыгрывает. Отказ от цензу­ры более всего не устраивал советских руководителей.

5 апреля 1968 года пленум ЦК компартии Чехословакии одобрил программу действий КПЧ. Партия ставила перед собой задачу интенси­фицировать экономические реформы и провести федерализацию страны, чтобы уравнять в правах Чехию и Словакию. Для этого предстояло из­менить конституцию 1960 года. Радован Рихта придумал формулу «со­циализм с человеческим лицом». Он включил ее в одну из речей, на­писанных для Дубчека, и она вошла в Программу действий КПЧ. Эта привлекательная формула стала символом обновления, которое пыта­лись осуществить Дубчек и его команда.

Надо отметить, что эта программа готовилась до избрания Дубчека. Он взялся ее исполнять. Причем он сам никогда не сомне­вался в правоте социалистических идей, искренне отстаивал социали­стические идеалы и был уверен, что его реформы служат социализму. Пражская весна избавила страну от страха. Люди получили право сво­бодно высказываться, исчезла цензура, и страна изменилась. Народ поверил Дубчеку. Впервые лидер компартии стал народным лидером.

В апреле в Прагу прибыл маршал Иван Игнатьевич Якубовский. С июня 1967 года он стал главнокомандующим Объеди­ненными вооруженными силами стран Варшавского договора. 14 мая 1955 года в Варшаве Албания, Болгария, Венгрия, ГДР, Польша, Румы­ния, СССР и Чехословакия подписали договор о дружбе, сотрудниче­стве и взаимной помощи. В соответствии с договором было создано Объединенное командование, в распоряжение которого страны-участни­цы выделяли вооруженные силы.

На сентябрь 1968 года были намечены большие маневры войск Варшавского договора на территории Чехословакии.

Маршал Якубовский сказал руководителям Чехословакии, что уче­ния придется провести пораньше, в июне. Дубчек возразил: военные учения в нынешней ситуации вызовут в обществе напряженность. Яку­бовский настаивал. Первый секретарь ЦК твердо повторил, что это невозможно. Тогда советский маршал попросил разрешения провести небольшие штабные учения. Возразить было нечего.

На территорию страны было введено двадцать семь тысяч сол­дат и офицеров. Июльские учения войск Варшавского договора были репетицией использования силы для подавления Пражской весны. Руко­водители Чехословакии вскоре убедились, что маневры закончились, но уходить войска не собираются.

В своих записных книжках Брежнев называл подготовку к по­давлению Чехословакии «операцией «Опухоль» (см. книгу Дмитрия Вол­когонова «Семь вождей»). В Прагу отправили министра обороны марша­ла Андрея Антоновича Гречко. Во главе военной делегации он нахо­дился в Чехословакии с 17 по 22 мая. Вернувшись, 23 мая Гречко на политбюро доложил об итогах поездки в самых мрачных тонах.

И армию разложили, - констатировал Брежнев, выслушав свое­го министра. - А либерализация и демократизация - это по сути контрреволюция.

С 17 по 25 мая в Карловых Варах, на знаменитом курорте с целебными источниками, находился глава советского правительства Алексей Николаевич Косыгин. О нем принято говорить с восхищением, дескать, задуманная им реформа изменила бы экономику страны. Но к 1968 году запланированные им перемены в экономическом механизме стали затухать, а в Чехословакии преобразования шли успешно, Косы­гин не поддержал более успешных коллег-реформаторов. Он оставался приверженцем системы, при которой решительно всем управляют из центра. Особенно жесткий в идеологических вопросах, он решительно не принимал либерализма Пражской весны.

К нему в Карловы Вары приехали местные журналисты. Они вели себя свободно, задавали откровенные вопросы, и Алексея Николаевича это возмутило. Еше меньше ему понравилось, что телевидение без ку­пюр показало, как советский премьер-министр уклоняется от неприят­ных вопросов. 27 мая на политбюро Косыгин рассказал о поездке.

Брежнев спросил Гречко:

Как идет подготовка к учениям? Уже сорок ответственных работ­ников в Праге, - доложил министр. - Готовимся.

27 июня сразу в нескольких чехословацких газетах появился манифест реформистских сил «Две тысячи слов»,поготовленный писа­телем Людвиком Вацуликом. Вслед за ним свои подписи под манифестом поставили многие представители интеллигенции, они призывали к про­должению политических реформ в стране. В Москве появление этого документа, отражавшего мнение интеллигенции, восприняли как вызов.

2 июля министр обороны Гречко предложил создать на грани­це сильную группировку и держать ее в полной готовности. 3 июля на политбюро решили использовать для вещания на Чехословакию ар­мейские подвижные радиостанции.

Правые антисоциалистические элементы и контрреволюционные силы стремятся ликвидировать социалистические завоевания чехосло­вацкого народа. Мы должны готовы дать ответ на возможные нападки на нас за то, что мы якобы без причин вмешиваемся в чехословацкие дела. Но наш долг помочь чехословацкому народу навести порядок в стране.

6 июля советский посол в Праге получил срочную шифротеле­грамму, подписанную Брежневым, с поручением посетить Дубчека и передать ему приглашение на «товарищескую встречу на высшем уровне для осуждения положения, сложившегося в ЧССР».

Руководители Чехословакии ехать в Варшаву на экзекуцию не хотели.

11 июля советскому послу была отправлена шифротелеграмма с приказом срочно посетить Дубчека и передать ему повторное пригла­шение, в котором уже звучала скрытая угроза:

«Мы по-прежнему считаем, что такая встреча с вашим участием необходима. Есть большие вопросы, представляющие обший интерес. Следовало бы взаимно обменяться информацией о положении наших пар­тий и стран, в ходе такого обмена мы охотно заслушали бы вашу ин­формацию по поводу интересующего и затрагивающего нас положении в Чехословакии. Встреча представителей наших партий и любом случае необходима, тем более что наряду с обстановкой в Чехословакии есть ряд вопросов, требующих совместного обсуждений, и поэтому мы будем вынуждены провести коллективную встречу представителей наших партий.

13 июля советская делегация приехала в Варшаву. Первый се­кретарь ЦК Польской объединенной рабочей партии Владислав Гомулка высказал гостям из Москвы претензии:

Вы, товарищ Брежнев, верите в разные небылицы и обман со стороны Дубчека. Он просто водит вас за нос, а вы нас успокаивали, хотя знали истинное положение дел в Чехословакии.

Брежнев растерялся, он не ожидал таких обвинений.

Почему вы до сих пор не ставите вопрос о вводе войск в Чехословакию? - настаивал Гомулка. - Почему до сих пор в Чехосло­вакии активно не поддерживают здоровые силы и из них не сформиро­вана солидная групп, которая бы обратилась с просьбой оказать стране, партии помощь? Это давно следовало сделать, а чтобы этих людей не подвергать опасности, надо бы их вывести из Чехословакии.

После совещания руководителей соцстран, 17 июля в Москве был собран пленум ЦК. Брежнев выступил с докладом «Об итогах вар­шавского совещания пяти социалистических стран» - Советского Сою­за, Польши, Вежрии, Болгарии, ГДР. О вводе войск в Чехословакию не было сказано ни слова. Члены ЦК потом обижались на Брежнева - по­чему даже их не сочли возможным предупредить?

В подготовке вторжения особую роль сыграл комитет госбезо­пасности. В Праге активно действовали офицеры КГБ, которые следили за каждым шагом чехословацких лидеров, подслушивали их разговоры и вербовати осведомителей.

В середине июля по анонимному письму чехословацкая полиция обнаружила пять ящиков с американскими автоматами времен Второй мировой войны, В советской прессе тут же появились сообщения о том, что Соединен Штаты снабжают контрреволюцию оружием. Министр внутренних дел Йозеф Павел доложил Дубчеку: это оружие хранилось на складах советской группы войск в ГДР. Видимо это совместная операция КГБ и восточногерманского министерства госбезопасности.

Вдруг в Чехословакии началась неизвестно кем организованная компания по сбору подписей с требованием распустить рабочую мили­цию. Министр внутренних дел Йозеф Павел приказал найти инициато­ров. Ему доложили, что занимаются этим пятьдесят сотрудников ве­домства госбезопасностности, которое подчинялось ему чисто фор­мально. Чехословацкие чекисты исполняли команды его заместителя Вилиама Шалговича, давно связанного с ведомством Андропова.

Министр внутренних дел Йозеф Павел был на стороне Дубчека. Он вступил в партию еще до войны, воевал в Испании, когда страну оккупировали немцы, уехал и служил чехословацких частях, подчиняв­шихся эмигрантскому правительству. После войны Павел руководил отделом безопастности ЦК и был заместителем министра внутренних дел. В 1951 году, в разгар репрессий, его самого арестовали. Его избивали, но он ничего не подписал и просидел за решеткой семь лет.

Его предложил на пост министра Любомир Штроугал, будущий пре­мьер-министр. Он пришел к главе правительства Чернику и, опасаясь тайных микрофонов, предложил прогуляться. Там, на улице, предложил отправить в МВД Павела - он позволит госбезопасности следить за правительством. Так и произошло. Йозеф Павел заявил, что его Мини­стерство выполняет приказы правительства, а не партии. Он уволил нескольких одиозных фигур из ведомства госбезопасности, немало разозлив московских советников. Среди прочего министр готовил реа­билитацию всех жертв сталинских репрессий. Но не успел. После по­давлении Пражской весны танками новые руководители уже не загова­ривали о реабилитации.

В первых числах августа, когда отношения с советским руко­водством резко ухудшились, глава правительства Олдржик Черник по телефону приказал Павелу конфисковать свежий номер журнала «Репортер», где была карикатура на Брежнева. Министр внутренних дел отказался выполнить указание, поскольку закон не позволял ему так поступить. Олдржик Черник на повышенных тонах потребовал выполнить приказ.

Тогда, товарищ председатель, - ответил Йозеф Павел, - тебе придется найти другого министра внутренних дел.

Секретарь ЦК по идеологии Зденек Млынарж заметил Павелу, что в создавшейся ситуации вообще-то можно было и конфисковать журнал, чтобы не злить Москву.

Если я уступлю раз, - сказал Павел, - уступлю другой, то мы вернемся к тому, что уже было. Тогда тоже все начиналось «в виде исключения», а потом стало нормой.

Его заместитель Вилиам Шалгович, руководивший госбезопасно­стью и разведкой, был с министром на ножах. Впрочем, приехавшему из Восточного Берлина генералу Маркусу Вольфу Шалгович уныло ска­зал, что на ближайшем съезде у сторонников его линии нет никаких шансов.

В Чехословакию, пишут историки разведки, впервые были от­правлены советские нелегалы. Обычно разведчики-нелегалы внедрялись на Запад. А в шестьдесят восьмом их перебросили в Прагу с паспор­тами различных западных стран. Перед ними ставились две задачи - проникать в «антисоциалистические круги» и участвовать в активных мероприятиях. Исследователи пишут о нескольких операциях, которые должны были обезглавить Пражскую весну, - видных чехословацких ин­теллектуалов, таких как Ян Прохазка, убеждали бежать из страны на Запад, потому что им грозит смертельная опасность. Имелось в виду доставить их на территорию ГДР и интернировать. Но они не согласи­лись покинуть родину.

Нелегалы КГБ, выдававшие себя за западных туристов, расклеи­вали в Праге подстрекательские листовки. Советские спец­службы были причастны к закладке тайников с оружием, которые выда­вались за свидетельство подготовки вооруженного заговора.

Существовавшая в КГБ служба «А» - активные действия, то есть служба дезинформации, сфабриковала план идеологических дивер­сий в Чехословакии, будто бы разработанный ЦРУ. План опубликовала «Правда».

Подчиненные Андропова старались, как могли: доложили о складах оружия, тайно доставленного из ФРГ. Оказалось, это оружие принадлежит народной милиции. Сообщили о подпольных радиостанциях, заброшенных врагами. Выяснилось, что это радиостанции, приготов­ленные на случай войны. И так далее...

В борьбе против Пражской весны КГБ тесно сотрудничало с мини­стерством госбезопасности ГДР, В мае 1968 года в газете Берлинер цайтунг появилось сообщение о том, что в Праге обнаружены восемь американских танков.

Это ообщение, - писал тогдашний начальник разведки ГДР ге­нерал Маркус Вольф, - было подсунуто редакции советской стороной без нашего ведома. В действительности в Праге проводились натурные съемки фильма Ремагенский мост. Танков не было, была кучка стати­стов в американской форме.

Тогда я интерпретировал столь несерьезную акцию как признак неуверенности Москвы. Некоторые собеседники спрашивали меня напря­мик: не следует ли предположить, что утка с танками задумана как алиби на случай советской интервенции? Такую возможность я посчи­тал абсурдом, ребячеством».

История с мнимыми американскими танками - лишь один пример неуклюжей работы службы дезинформации КГБ, которая пыталась дока­зать, что происходящее в Чехословакии - это результат действий западных спецслужб и что армии НАТО уже готовы войти на территорию страны.

Люди Андропова добивались, чтобы промосковские члены президиу­ма ЦК компартии Чехословакии написали письмо с просьбой ввести советские войска. Брежнев нуждался в таком письме как оправдании. Письмо должен был подготовить член президиума ЦК компартии Чехословакии Васил Биляк. Занимались этим чекисты.

В конце апреля 1968 года первый секретарь Закарпатского обкома Юрий Васильевич Ильницкий и председатель республиканского КГБ Ви­талий Федотович Никитченко сообщили Шелесту, что с ним желает тай­но поговорить руководитель Словакии Васил Биляк. В январе 1968 года он занял место Дубчека в руководстве словацкой компартии. Би­ляк жил в убеждении, что Чехословакия должна следовать советскому примеру, что Советский Союз является образцом решительно во всем. Сомнения в правоте Москвы исключены.

Встреча - с санкции Брежнева - состоялась через месяц. Ше­лест вечером 22 мая отправился в Ужгород на митинг, посвященный передаче эстафеты дружбы на границе с Чехословакией.

Сотрудник управления КГБ по Закарпатской области Иосиф Ле­ган вспоминал, как получил указание от начальника управления вы­ехать на правительственную дачу в село Камяница Ужгородского райо­на и организовать питание для хозяина Украины. На дачу, где должен был остановиться Шелест, доставили шеф-повара ресторана «Верхови­на», официанта из ресторана «Киев», официантку из столовой обл­исполкома и врача из санитарно-эпидемиологической станции, хотя все продукты поступали только из спеццехов. Красную рыбу и икру Шелесту доставляли из Астрахани и с Дальнего Востока, колбасы и мясо из Москвы и Ужгорода, пиво - из Львова, вина из Закарпатья. Живых раков сами летом привезли из Николаевской области.

Отдыхом ведал лично начальник девятого управлени КГБ Украи­ны. Один из охранников отвечал за гардер" Шелеста, следил, чтобы все было вовремя постирано и выглажено.

Рядом с двухэтажной дачей были теннисные корты, волейболь­ная площадка и бассейн, в котором разводили форель. Обычно ее обильно кормили. А когда приезжало высокое начальство, кормить переставали, поэтому ловилась форель бесподобно. Рыбалку организо­вывали секретари обкома. Шелесту вручали удочку, областной секре­тарь насаживал на крючок червя, после чего Петр Ефимович забрасы­вал крючок в бассейн. Рыба клевала мгновенно, Шелест тянул удочку. Тот же секретарь обкома, не жалея выходного костюма, бросался за рыбой, снимал с крючка и восхищенно говорил:

Петро Юхимович, вы першим пиймали рыбу, якы вы професий­ный рыбак! Дывиться, вона важить не менше двух килограмив...

У остальных почему-то не клевало, так что Шелест был дово­лен вдвойне.

Ночью в домике в Карпатах руководитель Украин тайно беседо­вал с Биляком. Встреча, продолжавшаяся утра, была организована с помощью КГБ. Утром Шелест долго говорил по ВЧ с Москвой. Потом он еще раз встретился с Биляком уже официально - в Ужгороде в здании обкома партии.

Биляк сразу предложил рецепт решения проблемы:

Для охлаждения горячих голов надо срочно проводить маневры наших войск на территории Чехословакии. При появлении русского солдата все эти политические крысы попрячутся в своих щелях. Появ­ление одного вашего маршала Якубовского многим охладит головы.

Причем васил Биляк сразу отделил себя от чешского руко­водства:

Мы, словаки, в борьбе за марксистско-ленинскую линию в пар­тии будем бороться до конца, не отступим ни на шаг. Очевидно, нам, словакам, вместе с вами снова освобождать чехов. Я разговари­ваю много с Дубчеком, говорю ему: - Саша (а сам плачу), вернись ты в Братиславу, не за то взялся.

Дубчек растерялся и не способен противостоять правым. Если за месяц не овладеем положением, погибнет Дубчек и мы вместе с ним. Потерять Чехослословакию – это равнозначно потере завоеваний в Ве­ликой Отечественной войне. Вы наши друзья, и вы этого не допусти­те.

Обе беседы были записаны техниками местного КГБ для подроб­ного отчета перед Москвой.

Что двигало Биляком? Страх за свою судьбу. Он видел, что в новой политической ситуации он скоро утратит свое завидное положе­ние.

Тогда же, в мае, помощник генерального секретаря по междуна­родным делам Александров-Агентов сказал заместителю заведующего международным отделом ЦК Анатолии Черняеву:

А что, Анатолий Сергеевич, может, и войска придется вво­дить!

Черняев опешил:

Да вы что? Соображаете, что говорите? Это же кошмар же ги­бель всех отношений с друзьями, с компартиями. А что скажет весь мир?

Александров-Агентов побелел и буквально завизжал: Вы предлагае­те отдать Чехословакию империализму! И вас устраивает, как там всякие подлецы поносят Советский Союз и социализм? Вы предлагаете терпеть и утираться. Я удивляюсь, как такие люди нахо­дятся здесь, среди нас, возле генерального секретаря. Таких к по­литике на пушечный выстрел подпускать нельзя...

В те дни маршал Гречко почти каждый день приезжал к Бреж­неву. Министр обороны втолковывал членам политбюро:

Наша армия парализует контрреволюцию, обезопасит от ухо­да Чехословакии на Запад. Но главную роль должны сыграть политики. Опасно выглядеть оккупантами. Чехословаки должны нас позвать.

20 июля Шелесту позвонил Брежнев и просил немедленно выле­теть в Будапешт. Ему предстоит сначала встретиться с Яношем Када­ром, а затем поехать на Балатон, где отдыхает Васил Биляк.

Надо там вести себя осторожно, незаметно, чтобы не при­влечь внимания остальных чехословаков, - напутствовал Шелеста Лео­нид Ильич. - При встрече с Биляком действуй самостоятельно, ориен­тируйся по обстановке.

В час дня из Москвы в Киев вылетел специальный само лет во­енно-транспортной авиации. В помощь Шелесту Андропов отправил опе­ративных работников КГБ и технического сотрудника с приборами скрытой записи. Приняв ня борт Шелеста, самолет взлетел из Бор­испольского аэропорта в пять вечера. В Венгрии самолет сел на во­енном аэродроме Южной группы войск. С аэродрома поехали в го на венгерской машине, чтобы не привлекать внимания.

Вечером после протокольного разговора с Кадаром посещения советского посольства Шелест приехал на Балатон. Его разместили в небольшом двухэтажном домике Кадара на берегу озера. Погода была плохая, дул ветер. Шелест пошел к озеру погулять, в надежде встре­тить Биляка. Но не встретил. Выяснилось, что Биляк сидит в клубе в большой компании. Послали за ним венгра, командированного, Када­ром. Беседовали через посредников. Шелест предложил поговорить в доме. Осторожный Биляк предпочел погулять вокруг озера. Договори­лись о встрече в десять вечера. Сначала появился человек, отправ­ленный Биляком на разведку, а потом и он сам.

Шелест все-таки уговорил Биляка посидеть в гостевом домике. Ему важно было записать беседу. Они разговаривали с одиннадцати вечера до пяти утра. Шелест просил перечислить тех, кто в президиу­ме ЦК КПЧ стоит на правильных позициях. Биляк назвал име­на.

Шелест спросил:

Так почему же вы активно не действуете?

Мы боимся, что нас могут обвинить в измене родине, - ответил Биляк. - Мы готовы вас поддержать, но не знаем, что нам делать.

Нам от нас нужно письмо, - объяснил Шелест, - в котором была бы изложена ваша просьба о помощи. Мы даем полную гарантию, что письмо не будет обнародовано, как и имена авторов.

Вы поймите нас, - стал выкручиваться Биляк, - нам стыдно. Не сделав ничего в своей стране, обращаемся к вам помощью... Шелест нажал на Биляка:

Ваша просьба о помощи может опоздать, нам обращение нужно сегодня.

Биляк промолчал.

Шелест отдохнул, поехал в Будапешт, пересказал беседу Када­ру и вылетел в Москву. В шесть вечера он был в столице. Его от­везли на квартиру Леонида Ильича на Кутузовском проспекте. Брежнев выслушал Шелеста очень внимательно, угостил коньяком, похвалил:

Ты, Петро, настоящий друг и товарищ.

22 июля на политбюро было решено вывезти из Чехословакии всех советских граждан, исключая дипломатов. Под надуманным предлогом - будто советские туристы подвергаются оскорблениям.

Через несколько дней, с 28 июля по 1 августа, в здании же­лезнодорожного клуба чехословацкой пограничной станции Чиерна-над-Тисой проходили переговоры политбюро КПСС и КПЧ. 27 июля члены со­ветского политбюро тремя самолетами Ил-18 прилетели на военный аэродром в Мукачеве. Оттуда машинами доехали до Чопа, где умести­лись а вагонах спецпоезда. Утром состав пересекал границу на станции Чиерна. Во время перерыва на обед поезд возвращался на со­ветскую территорию. Потом вновь, пересекали границу. Ночевали у себя.

Когда утром советский поезд в первый раз пересек границу и прибыл на станцию Чиерна-над-Тисой, собравшиеся на вокзале люди кричали:

Берегите Дубчека! Берегите Дубчека!

Первый день совещания был крайне неприятным для советской делегации. Руководители Чехословакии отстаивали право проводить свою линию, которая поддерживается народом, и выражали недоумение тем, что Москва позволяет себе вмешиваться во внутренние дела дру­гого государства.

Вы односторонне оцениваете наше положение, не считаетесь с мнением народа, - отвечал Дубчек на предъявленные ему обвинения. - Мы пробуем идти своим путем, а вы другим. Что же, у вас нет трудностей и ошибок? Но вы о них умалчиваете, не обнажаете, а мы не боимся сказать правду своему народу.

Ему вторил глава правительства Олдржих Черник:

Мы не понимаем, в чем вы нас обвиняете. Мы ведем курс правильно. Мы все делаем для истинного доверия к КПЧ среди народа, мы хотим, чтобы в стране была свобода слова, печати. Мы не имеем ни права, ни возможности принять незаконные меры против людей, по-иному мыслящих. Сегодняшнее руководство пользуется в партии и в народе авторитетом, какого никогда не было. Нашей партии не угро­жает никакая опасность, пока она с народом. С вашими военными уче­ниями получилось неудачно. Вы объявляете одно, а делаете другое. Без всяких на то оснований ваши военные задерживаются на нашей территории. Как я, как глава правительства, могу объяснить это на­роду? А к нам идут запросы: кто же мы в собственной стране - пра­вительство или кто?

Черник, прежде секретарь обкома в Остраве, металлургическом центре Северной Моравии, был очень умелым администратором и пре­красно руководил правительством. Он стал союзником Дубчека в про­ведении экономических реформ.

В двенадцать ночи поезд с советской делегацией вернулся на свою территорию. Все собрались в вагоне генерального секретаря. Натолкнувшись на сопротивление чехословацкого руководства, члены политбюро растерялись.

«Брежнев до крайности нервничает, теряется, его бьет лихо­радка, - записал в дневнике Шелест. - Он жалуется на сильную го­ловную боль и рези в животе».

Разошлись в четвертом часу ночи, ничего не решив. Советскую делегацию безумно раздражал энтузиазм, с которым чехи и словаки, собравшиеся на улице, приветствовали Дубчека. Брежнев чувствовал себя совсем плохо, на второй день в переговорах не участвовал, по­слал вместо себя Суслова.

Шелест пометил в дневнике: «Брежнев разбитый, немощный, расте­рянный. Плохо собой владел». Шелест предложил Леониду Ильичу поло­вить рыбу, развеяться. Брежнев отказался - «он был совсем подав­лен, жаловался на головную боль, глотал непрерывно какие-то та­блетки и, сославщись на усталость, поехать отказался».

Шелест в своих воспоминаниях часто акцентирует внимание на слабости нервной системы Брежнева. Петр Ефимович действительно держался жестче Леонида Ильича.

Шелст отличился на совещании, обвинив Дубчека со товарищи, что они собираются оторвать от Советского Союза ними Закарпатскую Украину. Косыгин с отвращением заявил, что «галицийским евреем Кригелем» ему вовсе не о чем говорить.

Возмщенный этими словами Дубчек вышел из зала заседаний. Со­ветской делегации пришлось извиниться. Франтишек Кригель бьш опыт­ным партийным работником. В 1968 году он стал членом президиума ЦК и председателем Национального фронта, объединявшего все политиче­ские партии. В условиях монополии компартии на власть это был без­властный пост.

После встречи в Чисрне-над-Тисой руководители обеих партий поехали в Братиславу. Там открылось совещание представителей шести социалистических стран. Дубчек встречал Брежнева в аэропорту. Зная его любовь к мужским поцелуям, Дубчек запасся большим букетом цве­тов. Он так ловко им маневрировал, что поцелуй не удался. Удовле­творились рукопожатием.

Руководители ГДР и Польши Вальтер Ульбрихт и Владислав Го­мулка, по словам секретаря ЦК Млынаржа, оказались просто злобными, тщеславными и выжившими из ума стариками. Они до смерти боялись, что нечто подобное Пражской весне повторится у них дома, и требо­вали задавить смутьянов.

В Братиславе поздно вечером Шелест вновь встретился с Биля­ком, напомнил, что от него ждут обещанного письма. Васил Биляк от своего обещания не отказывался, но просил повременить до следующе­го дня. Шелест посоветовался с приставленным к нему оперативным сотрудником КГБ. Решили не давить на Биляка, дать ему время.

На следующий день, 3 августа вечером, Биляк сказал Шелесту, что передаст письмо вечером в туалете. В восемь вечера они все од­новременно оказались в туалете. Биляк отдал письмо сотруднику КГБ, тот так же незаметно передал его Шелесту. В письме содержалась просьба ввести войска.

По словам Шелеста, письмо подписали: Индра, Биляк, Кольдер, Барбирек, Калек, Риго, Пилер, Швестка, Коф-ман, Ленарт, Штроугал. По другим данным, подписали документ сам Васил Биляк, Алоиз Индра, Драгомир Кольдер, Антонин Капек, Олдржих Швестка. Список держался в величайшем секрете, потому что эти люди не хотели, чтобы вся страна называла их предателями.

Шелест подошел к Брежневу:

Леонид Ильич, у меня хорошие новости.

Брежнев настороженно посмотрел на украинского секретаря. Тот протянул письмо Биляка. Леонид Ильич, взбудораженный перегово­рами, взял письмо трясущимися руками, сказал:

Спасибо тебе, Петро, мы этого не забудем.

Из Мукачева Шелест улетел в Киев на военном самолете. Пред­седатель КГБ Виталий Федорович Никитченко, вспоминает Легран, по­просил Шелеста взять его с собой. Никитченко не был профессиональ­ным чекистом. Он прежде заведовал отделом связи и транспорта ЦК компартии Украины. С этой должности его сделали председателем КГБ Украины. В 1954 году он получил генеральские погоны.

Шелест недовольно спросил:

Вам не на чем добраться до Киева? Генерал Никитченко осекся.

Перемены в стране вскружили голову либеральной чешской ин­теллигенции. Вместо того чтобы идти медленно, шаг за шагом, посте­пенно и осторожно, не давая Москве повода вмешаться, чехи словно нарывались на неприятности. Они были опьянены воздухом свободы. А пражские лидеры считали, что не делают ничего, что идет во вред советским интересам. Всего лишь отменили цензуру, разрешили людям говорить и писать то, что они хотят. Отказались от всевластия компартии и говорили о возможности многопартийных и свободных вы­боров.

Когда восставали восточные немцы, венгры или поляки – они не­навидили свою власть. А в Чехословакии власть и народ были заодно. Выяснилось, что восемьдесят процентов населения поддерживают новую политику коммунистической партии и безоговорочно высказываются за социализм. От этого московских лидеров просто оторопь брала.

За три дня до ввода войск чехословацкое руководство устроило большой прием. После официальной части Александр Дубчек отвел кор­респондента «Известий» Владлена Кривошеева в сторону и стал жало­ваться на то, что ему Москва не доверяет:

Ведь я семнадцать лет прожил в Союзе! Я там учился! Я искренен и честен в отношениях с Союзом!

Собственные корреспонденты «Правды», «Известий» и Труда в Праге, понимая, к чему идет, обратились к своим редакторам, пола­гая, что в Москве просто не знают положения дел.

Главный редактор «Правды» Михаил Васильевич Зимянин, который был послом в Праге до Червоненко, отказался слушать, буркнул:

Нам все доподлинно известно.

Главный редактор «Известий» Лев Николаевич Толкунов собрал редколлегию, которая мрачно выслушала своего корреспондента и разошлась.

17 августа венгерский лидер Янош Кадар предложил Дубчеку встретиться. Они разговаривали на границе. Кадар, переживший восстание 1956 года, смотрел на руководителя Чехословакии с удив­лением. При личной встрече Кадар пытался объяснить Дубчеку: либо он сам жесткой рукой наведет порядок в стране, либо вторжение не­минуемо. Дубчек не верил, что Москва введет войска. Кадар с нотка­ми отчаяния в голосе спросил:

Вы правда не понимаете, с кем имеете дело?

18 августа в Москву приехали делегации социалистических стран. Все захотели участвовать в военной операции, особенно этого доби­вался руководитель ГДР Вальтер Ульбрихт:

Ведь мы тоже входим в Варшавский договор.

Пускать немецких солдат в Чехословакию с учетом трагическо­го опыта Второй мировой войны не хотелось, Щ вовсе отказать Уль­брихту было невозможно, поэтому в состав оккупационных войск включили небольшой контингент Национальной народной армии ГДР.

18 августа ранним утром на втором этаже старого здания Ми­нистерства обороны маршал Гречко провел последнее совещание перед вводом войск (см.: Майоров А. Вторжение. Чехословакия. 1968). Спи­сок участников совещания был утвержден самим министром. Без де­сяти девять появился начальник Генерального штаба, и всем разреши­ли войти в зал заседаний. В девять появился Гречко. Он занял свое место. Все надели очки и раскрыли свои тетради.

Что-либо записывать запрещаю.

Тетради закрыли. Очки сняли - за ненужностью. Генерал Майоров уже много позже вспомнил, что тогда говорил министр обороны.

Я только что вернулся с заседания политбюро, - сказал Гречко. - Принято решение на ввод войск стран Варшавского договора в Чехословакию. Это решение будет осуществлено, даже если оно при­ведет к третьей мировой войне. А теперь я послушаю, как вы готовы к выполнению этой задачи.

Маршал Захаров нажал кнопку, и на стене появилась огромная карта. На территорию Чехословакии вводились три армии - 1-я танко­вая, 20-я и 38-я общевойсковые. Гречко одного за другим поднял ко­мандармов, которые доложили, что войска готовы к выполнению боевой задачи.

А теперь я обращаюсь ко всем. - Гречко посмотрел на участников совещания. - В первые трое-пятеро суток я, Генеральный штаб и все вы работаем на них, - он показал на троих командиров. - От стремительных действий их армий зависит, как вы понимаете, слишком многое. Возможно, судьба Европы. А значит, и мировой рас­клад сил.

Он скомандовал:

Садитесь, командармы.

На всякий случай вооруженные силы готовились к большой вой­не с применением ядерного оружия. Как обычно, отличился командую­щий воздушно-десантными войсками генерал-полковник Василий Марге­лов.

Товарищ министр, - выпалил он, - все семь дивизий готовы разнести в клочья любого противника!

Спокойно, генерал, - заметил Гречко.

Когда совещание закончилось, главный десантник Маргелов оста­новил в дверях командующего 38-й армией генерала Майорова:

Ну что, понял, Саша?

Так точно, Василий Филиппович.

А что понял?

Действовать надо решительно и твердо управлять войсками.

Е..ть надо и фамилию не спрашивать - вот что надо! - весело сказал командующий десантными войсками.

Генерал Майоров остолбенел.

19 августа, и десять утра, в Москве началось заседание полит­бюро, на которое пригласили руководителей всех союзных республик. Им сообщили, что политическая ситуации и Чехословакии требует ре­шительных мер. Потом, когда остались только члены политбюро, воен­ные развесили карты, и министр обороны маршал Гречко и начальник Генштаба маршал Захаров детально изложили план операции.

Гречко сообщил, что разговаривал с министром обороны Чехо­словакии генералом Дзуром. Андрей Антонович редупредил его, что если со стороны чехословацкой армии прозвучит хотя бы один выстрел, то Дзур будет повешен на первом же дереве.

Брежнев позвонил президенту страны Людвику Свободу и просил с пониманием отнестись к вводу войск. Больше никого из руководи­телей Чехословакии о вводе войск и их страну не предупредили.

Дорогие братья по оружию!

Верные делу социализма, жизненным интересам своих Народов, руководители Коммунистической партии и правительства Чехословакии, перед лицом усилившихся действий контрреволюционных сил, призвали нас на помощь.

Откликаясь на эту просьбу, мы идем к вам, чтобы оказать братскую помощь и совместными усилиями защитить дело социализма в Чехословакии...»

Ночь ввода войск с 20 на 21 августа Брежнев, Подгорный и Косыгин провели на центральном командном пункте Генерального шта­ба.

Президент страны Людвик Свобода и министр обороны Мартин Дзур всерьез отнеслись к тому, что им сказали Брежнев и Гречко, и приказали своей армии не сопротивляться, поэтому военная часть операции прошла успешно. Из военных деятелей на стороне Дубчека был, пожалуй, только начальник политуправления чехословацкой армии генерал Вацлав Прхлик. В январе 1968 года он возглавии военный отдел ЦК, Прхлик добивался хотя бы минимальной независимости во­оруженных сил Чехословакии, что вызвало резкое возмущение совет­ских генералов. Дубчек расформировал отдел ЦК. Прхлик вернулся к своим обязанностям в армии. Но власти над вооруженными силами у него не было.

20 августа в четыре часа вечера Вилиам Шалгович собрал ру­ководителей ведомства госбезопасности, в том числе тех, кого уво­лил министр Павел, и предупредил, что идут советские войска, кото­рым надо помочь.

В Праге тем временем заседал президиум ЦК компартии Чехо­словакии. Около полуночи председателя правительства Черника при­гласили к телефону. Министр оборони Дзур, в кабинете которого уже находились сторожившие его советские офицеры, доложил, что войска стран Варшавского договора вошли на территорию страны.

Позвонили президенту Свободе. Он приехал через сорок минут. У него уже побывал советский посол Червоненко.

Большинство членов президиума ЦК осудили ввод войск и при­няли резолюцию: «Президиум ЦК КПЧ считает этот акт противоречащим не только всем принципам отношений между социалистическими госу­дарствами, но и попирающим фундаментальные нормы международного права».

Против проголосовали Васил Биляк и еще трое его единомыш­ленников. Президиум ЦК призывал к спокойствию - не оказывать со­противления. Исчезла «законная» база под вторжением. Пленум ЦК, Национальное собрание, правительство - решительно все выступили против военной оккупации страны.

Чехи оказали пассивное сопротивление: убирали указатели насе­ленных пунктов, чтобы запутать советских солдат, писали на стенах домов «Отец - освободитель. Сын - оккупант». В некоторых населенных пунктах в проезжающие танки и бронетранспортеры бросали камнями и цветочными горшками. Тем не менее, кровь пролилась.

Чешские власти считают, что во время вторжения и в течение последующих месяцев погибло семьдесят с лишним человек и около се­мисот получили ранения.

Когда весть об оккупации страны разнеслась по Праге, у здания ЦК собрались несколько тысяч человек, в основном молодежь с нацио­нальными флагами. Они пели государственный гимн и «Интернационал».

В два часа ночи президент Свобода уехал в свою резиденцию. Черник вернулся в здание правительства. Около трех утра 21 августа здание ЦК окружили советские бронетранспортеры и танки. В здание ворвались десантники. Несколько советских солдат вошли в кабинет Дубчека, где заседал президиум ЦК. Они перерезали телефонные про­вода закрыли окна и стали составлять список присутствующих.

Редкое мужество проявил Франтишек Кригель. Военный врач, он воевал в Испании и Китае. Всегда держался независимо.

И думаю, что до восьми ничего особенного не произойдет - ска­зал он товарищам. - Никто из нас не спал, и я советую немного вздремнуть. Всем понадобятся свежие головы. Кригель лег на ковер, подложив под голову портфель, и действительно заснул. Как он и предсказывал, события стали разворачиваться около девяти. Появи­лись сотрудники чехословацкой госбезопасности. Они приказали Дубчеку, Кригелю, председателю Национального собрания Йозефу Смрковскому и Йозефу Шпачеку, партийному секретарю в Южной Моравии, следовать за ними. Все четверо были сторонниками реформ в стране.

На каком основании? - спросил Дубчек.

Я действую именем рабоче-крестьянского правительва главе с то­варищем Алоизом Индрой, - гордо ответил чекист. - Через два часа вы предстанете перед революционным трибуналом. Им тоже руководит товарищ Индра.

Дубчека и его товарищей советские солдаты повезли в аэро­порт. Несколько часов они ждали, потом их погрузили в самолет. Александр Дубчек понял, что первоначальные планы Москвы рухнули. Сопровождавшие его лица просто не знали, что с ним делать...

Тем временем из его кабинета в здании ЦК увели еще троих. Остальные ждали - не в лучшем расположении духа. Около десяти ве­чера что-то изменилось. Вновь появился советский полковник, кото­рый на сей раз улыбался. Он сказал, что намечена встреча на высшем уровне, и которой примет участие товарищ Дубчек. Так что все могут расходиться, а завтра приступить к нормальной работе. И всех отпу­стили.

Когда советские солдаты в августе 1968-го с оружием в руках вошли в здание ЦК компартии Чехословакии, один из соратников Дуб­чека с ужасом подумал: да это же те самые солдаты, которых ты с восторгом встречал в мае сорок пятого! Это они сейчас нацелят на тебя свои автоматы. В памяти его возникла картина: во время немец­кой оккупации Чехословакии патрули вермахта прочесывают Прагу. И с этой минуты для него исчезла разница между теми и этими солдатами - все они были оккупантами...

Чехословацкий физик-теоретик Франтишек Яноух рассказывал, что, когда в ларьке он попросил советскую газету, продавцы посмот­рели на него с отвращением. Одна знакомая продавщица не вы­держала и с упреком сказал:

А я-то думала, что вы нормальный, приличный человек.

Когда заместитель начальника управления правительственной связи КГБ Николай Александович Брусницын добрался до Праги, совет­ское посольство было забито военными и чекистами. Но в посольстве не было закрытой связи (обычные телефоны работали), не было ни света, ни воды. Электричество дали, когда завели мобильную станцию ВЧ-связи, которую подтянули к посольству.

В посольстве находились член политбюро и первый заместитель главы советского правительства Кирилл Трофимович Мазуров и началь­ник второго главного управления (контрразведка) КГБ Георгий Карпо­вич Цинев. Мазуров воевал, был секретарем подпольного ЦК комсомола Белоруссии, в Москве решили, что его боевой опыт может пригодить­ся. Его задача состояла в том, чтобы создать в Праге рабоче-кре­стьянское правительство во главе с секретарем ЦК Алоизом Индрой, которому в Москве доверяли больше.

Генерал Цинев возглавил оперативную группу КГБ. Он постоянно разговаривал с Андроповым по ВЧ - узел правительственной междуго­родней связи оперативно развернули и посольском подвале.

22 августа в посольстве собрались некоторые члены руководства Чехословакии. С ними вел переговоры Червоненко. Выяснилось, что сформировать новое правительство не удается. Даже промосковские члены президиума не спешили публично проявить свой коллаборацио­низм. Поехали к президенту Людвику Свободе в его резиденцию в Гра­де.

Он наотрез отказался сформировать новое правительство.

Если я это сделаю, народ выгонит меня из Пражского Гра­да, как паршивую собаку.

Свобода сказал, что должен лететь в Москву. Главное - убедить Брежнева освободить арестованного Дубчека и остальных руководи­телей партии. В глупом положении оказались Васил Биляк и его това­рищи. Они не знали, что делать. Их охватил страх - а вдруг все провалится, люди узнают, что это они обратились за поддержкой к советским войскам... И что с ними будет?

Руководитель отдела пропаганды ЦК КПСС Александр Яковлев прилетел в Прагу с группой журналистов. Мазуров огорченно сказал Яковлеву:

Ты знаешь, дело сорвалось. Президент Свобода отказался утердить временное правительство во главе с Индрой.

Московские советники сложно относились к генералу Людвику Свободе. В 1948 году он, будучи министром обороны, не приветство­вал коммунистический переворот. В апреле 1950 года Сталин отправил Готвальду письмо, в котором говорилось: «Наши военные специалисты считают генерала Свободу не заслуживающим доверия и не будут с ним откровенно делить военные секреты СССР».

Сталинское указание исполнили незамедлительно. Свободу сме­стили с поста министра. Зато репутация у него была хорошая. В мар­те 1968 года Антонин Новотный окончательно ушел в отставку. Стали искать уважаемую в обществе фигуру, которая могла бы занять этот пост. Вспомнили о генерале. Ему было семьдесят три года. 30 марта 1968 года Национальное собрание избрало президентом генерала Сво­боду. Прежде всего, он возложил цветы на могилу первого президента страны Томаша Масарика, что в коммунистической стране считалось немыслимым.

К тому же у самого Алоиза Индры, на которого рассчитывали в Москве, произошел нервный срыв.

Утром 22 августа в столовой одного из пражских заводов в районе Высочаны открылся чрезвычайный XIV съезд партии, он собрал­ся на три недели раньше ожидаемого. Инициатором был пражский гор­ком. Съезд был назначен на 9 сентября, и все делегаты были избра­ны. Съезд избрал новое руководство партии. Оно разместилось на за­воде под охраной вооруженных рабочих из народной милиции. Съезд потребовал вывести иностранные войска из Чехословакии и вернуть законно избранным руководителям страны возможность исполнять свои обязанности.

Национальное собрание и правительство заявили, что признают решения партийного съезда. На несколько дней создалось ощущение полной победы реформаторских сил.

«Почти катастрофическое положение, - записал в дневнике Ше­лест. - Наши войска в Чехословакии, а порядки там правых, антисо­циалистических, антисоветских элементов,

ЦК, правительство, Национальное собрание выступают против нас, наших действий, требуют немедленного вывода наших войск из страны. Подавлять все силой - чревато опасностью вызвать в стране гражданскую войну и возможное вмешательство войск НАТО. Оставаться там и бездействовать - значит обречь себя на позор, презрение, по­казать наше бессилие...

Это результат мягкотелого, неорганизованного действия, и в этом прежде всего был виноват Брежнев. Наша разведка и военные не могут определить, где собирается чрезвычайный съезд КПЧ, а следо­вательно, предпринять меры к его срыву».

Для председателя КГБ Андропова Пражская весна - попытка че­хов и словаков построить «социализм с человеческим лицом» - была повторением венгерских событий. Поэтому действовать следовало бы­стро и жестко. Андропов был инициатором самых жестких и репрессив­ных мер, писал помощник генерального секретаря Александров-Аген­тов. В Чехословакии Андропов сделал ставку на быстрый шоковый эф­фект, надеясь испугать чехов, но промахнулся: ввод войск ничего не решил. Народ - за малым исключением - не оказал вооруженного со­противления, но и не захотел сотрудничать с оккупационными войска­ми. Пришлось идти на переговоры с Александром Дубчеком и другими лидерами Пражской весны и постепенно закручивать гайки.

Брежнев приказал вывезти из Праги руководителей компартии Чехословакии. Председатель КГБ Украины Никитченко получил указание изолировать их на территории республики, но не в тюрьме, обеспе­чить охрану и питание. Посоветовался с Шелестом. Петр Ефимович ре­комендовал разместить их в особняках особого назначения в горах под Ужгородом. Вывезенных из страны руководителей Чехословакии до­ставили на бронетранспортерах.

Дубчек и Черник, - записал в дневнике Шелест, - во время «транспортировки» вели себя чрезвычайно нервозно, требовали объяс­нения, что с ними будет. Но кто и что мог им сказать? Смрковский и Кригель вели себя почти дерзко, вызывающе, заявляли протесты. Шпа­чек и Шимон - безразлично, испуганно, но держались с достоинством».

Сотрудник управления КГБ Украины по Закарпатской области Иосиф Леган вспоминал, как 21 августа начальник управления прика­зал ему позвонить первому секретарю обкома Юрию Васильевичу Иль­ницкому. Руководитель области работал в партийном аппарате с 1945 года, Начинал пропагандистом в окружкоме, закончил высшую партий­ную школу при ЦК компартии Украины и меньше чем за двадцать лет добрался до поста первого секретаря обкома. Ильницкий предупредил, что вечером предстоит встретить гостей из Чехословакии - одну группу разместят на правительственной даче в Камянице, другую - в доме лесники «Дубки», в нескольких километрах от Ужгорода. Это отдаленное место, где редко бывали высокопоставленные гости, хотя к «Дубкам» через лес проложили заасфальтированную дорогу.

Легану поручалось организовать питание.

Как кормить? - поинтересовался он.

Как хочешь.

Ответ первого секретаря обкома оставил чекиста в недоуме­нии. Высоких гостей надо кормить по высшему разряду, но для этого нужны соответствующие продукты, хороший повар. А ему прислали в качестве повара старшину-пограничника из 27-го пограничного отряда и машину самой простой еды из столовой облисполкома.

Вокруг обеих госдач были установлены два кольца охраны, внешнее обеспечивали пограничники, внутреннее - сотрудники управ­ления госбезопасности. Примерно в пять вечера в Камянице появились две чертше «Волги». Из них вывели Александра Дубчека и секретаря пражского горкома Богумила Шимона.

В машинах остались Олдржих Черник и Йозеф Смрковский, их отвез в «Дубки» начальник отдела второго главного управления КГБ полковник Николай Ефимович Челноков, который со временем станет завсектором в отделе административных органов ЦК КПСС, а затем на­чальником московского управления госбезопасности.

Дубчека разместили на втором этаже, Шимона - на первом. Че­кисты боялись, что Дубчек может выпрыгнуть со второго этажа, поэтому охрана не спускала глаз с окон. Руководитель Чехословакии не покидал своей комнаты и ничего не ел. Его пригласили спуститься в столовую. Он отказался. Ему приносили еду, но он ни до чего не дотрагивался. Не попробовал даже свежие фрукты.

«Мне показалось, - вспоминал Иосиф Леган, - что он боится быть отравленным. Чтобы снять такое подозрение, я ему сказал, что фрукты свежие, и съел несколько виноградин и слив. Он внимательно посмотрел на меня, но так и не стал есть фрукты...

Он ходил с утра до вечера по гостиной, как затравленный волк. Если быть точным, метался. Периодически останавливался и о чем-то глубоко задумывался. Стоял в оцепенении минут пять, а затем приходил в себя. В потухших глазах читалось сострадание к себе самому и безысходность...»

Секретарь пражского комитета Богумил Шимон, напротив оказался словоохотливым человеком и долго беседовал с советскими чекистами за ужином, состоявшим из салата и колбасы.

На другой даче глава правительства Черник, подобно Дубчеку, уединился. Смрковский, напротив, откровенно говорил все, что он думает. Смрковский был необыкновенно популярен в стране. В войну он был активным участником антифашистского подполья. В пятидесятых годах он тоже стал жертвой политических репрессий. В шестидесятых его назначили министром. Он поддержал экономические и политические реформы, был верным соратником Александра Дубчека.

Утром 22 августа Легана соединили с первым секретарем обкома. Ильницкий приказал кормить гостей хорошо. Из Ужгорода доставили коньяк, водку, вина, деликатесы.

Ситуация изменилась.

Советник министра иностранных дел Валентин Михайлович Фалин ночь ввода войск провел в министерстве. Министр Андрей Андреевич Громыко, который сам ночевал работе, поручил ему следить за проис­ходящим. Начальник политической разведки Сахаровский тоже остался в Москве. Всю ночь, пока шел ввод войск, он находился в своем ка­бинете на Лубянке.

Если не обманываться, то надо исходить из самого не­благоприятного допущения, - честно ответил Сахаровский - Весьма осложняется проведение плана операции в самой Чехословакии. Черник и Дубчек, не говоря уже о Смрковском, не пойдуг на сотрудничество.

В два часа ночи Фалин разбудил Громыко - министр иностран­ных дел тоже не поехал домой, а вздремнул в комнате отдыха, Фалин изложил услышанное от Сахаровского.

Гладко было на бумаге, - буркнул министр. - Известил комитет высшее руководство?

Этого аспекта Сахаровский не касался. Надо полагать из­вестил...

Первоначальный план - полностью сменить руководство и пере­тянуть страну на свою сторону - не удался.

Мазуров прислал из Праги шифровку: надо немедленно вернуть Дубчека, иначе страна взорвется.

«Не только Александра Дубчека и Оддржиха Черник» везли на поклон грубой державной мощи, - писал Валентин Фалин, - сама эта мощь была вынуждена пятиться, столкнувшись с силой духа. Дубчек и Черник - воплощение «ревизионизма» и «отступничества» - остались на своих постах. Их сторонники составляют большинство во всех зве­ньях руководства, не говоря об общественном мнении».

Советское руководство оказалось в безвыходном положении. Промосковские ставленники расписались в полной неспособности что-то либо организовать. В Праге в здании ЦК остались всего два де­сятка человек, которые сотрудничали с советским военным руко­водством. Семью Биляка вывезли в Киев. Он смертельно боялся, что станет известно, что это он подписал письмо с просьбой ввести вой­ска.

Боялся не зря. Прошло тридцать с лишним лет. Социалистиче­ский режим в Чехословакии рухнул. И в марте 2000 года бывший член президиума ЦК КПЧ, секретарь по идеологии Васил Биляк был обвинен прокуратурой республики в государственной измене, в «активном со­действии оккупации Чехословакии в 1968 году, организации массовых преследований инакомыслящих при тоталитарном режиме, проведении политики, направленной против интересов чешского и словацкого на­родов»...

А тогда в стране распространялись советские пропагандист­ские издания, с территории ГДР на чешском языке вещала радиостан­ция «Влтава», но эта продукция успеха не имела.

Свободная чехословацкая пресса продолжала выходить, читали именно ее. Пассивное сопротивление продолжалось. Оккупационные власти были бессильны. С ними никто не желал иметь дело.

Брежневу не оставалось ничего иного, кроме как вступать в переговоры с Дубчеком. Задача номер один состояла в том, чтобы за­ставить чехословацкое руководство «узаконить» пребывание советских войск.

Вечером Дубчека соединили по телефону с председателем пре­зидиума Верховного Совета СССР Подгорным.

Нам надо поговорить, - сказал Николай Викторович.

О чем и где? - спросил Дубчек.

И Москве, - ответил Подгорный.

В каком качестве туда буду доставлен? В качестве арестованно­го? Прежде всего я хочу знать, где находятся мои товарищи. До того как мы все будем вместе, я не стану с вами говорить.

Подгорный успокаивающе ответил, что скоро все удадится.

Известия располагали в Праге двумя журналистами. Там находил­ся собственный корреспондент Владлен Кривошеев. Когда ввели вой­ска, ему на помощь отправили спецкора - Бориса Орлова. Оба были настолько потрясены происходившим, что не написали ни строчки. От главного редактора газеты Льва Толкунова требовали их наказать.

Толкунов, вспоминал один из ветеранов «Известий», сказал об Орлове:

События настолько неординарны, что можно понять или, по крайней мере, постараться это сделать - человека, который не смог преодолеть возникший внутри себя психологический кризис. Но не ло­мать же ему судьбу. У меня с ним был разговор. Он сам пришел к ре­шению уйти из газеты и заняться наукой. Наверное, не стоит этому мешать...

Мы с Фалиным писали разные проекты, - пометил в дневнике заместитель министра иностранных дел Владимир Семенов. - Потом меня вызвали на Старую площадь. Обсуждение было кратким и деловым, день был расписан на мгновения. Еще не было ясно, чем кончится дело, а потому мы имели про запас варианты среднего и крайнего= порядка. Потом перебазировались в Кремль.

Наши партнеры изучали переданные им проекты и прибыли около 19.00. Дубчек был похудевший, и губы его кривились в однобокой улыбке. Казалось, он шатается от дуновения воздуха, но при обсу­ждении именно он до последнего момента маневрировал, вилял, стре­мясь оставить за собой варианты контрударов».

25 августа из Праги привезли еще одну группу чехословацких руководителей. Разместили их в особняках на Ленинских горах. Пере­говоры шли в Кремле. По словам Зденека Млынаржа, Александр Дубчек чувствовал себя очень плохо. Он не мог оправиться от пережитого.

«Дубчек, раздетый до пояса, был вялый, видимо под действием успокоительного, - таким увидел его Млынарж. - С небольшой закле­енной пластырем ранкой на лбу он производил впечатление отрешенно­го, одурманенного наркотиками человека.

Но когда я вошел, Дубчек как бы пришел в себя, приоткрыл глаза и улыбнулся. В это мгновение я мысленно представил себе свя­того Себастьяна, улыбающегося под пытками. У Дубчека было такое же мученическое выражение лица...»

Советские руководители вели себя крайне агрессивно. По сло­вам Дубчека, особенно отличился Косыгин, не скрывавший своей нена­висти к евреям Шику и Кригелю. Досталось и секретарю пражского горкома Богумилу Шимону, которого советские руководители тоже при­няли за еврея. Дубчек был потрясен их откровенно антисемитскими заявлениями. Он пытался отстаивать свои позиции, но чехословацкие руководители, от которых страна ждала твердости, все же уступили.

Чехословацкая делегация не была единой. В ее состав входили и те, кто требовал ввода советских войск, и те, кто считал, что Советский Союз всегда прав, и те, кто увидел в новой политической ситуации возможность продвинуться. Генерал Людвик Свобода вообще не знал сомнений. Для него лозунг «С Советским Союзом - на вечные времена» был принципом жизни. Свобода в Москве просто кричал на членов президиума ЦК КПЧ, требуя, чтобы они подписали все докумен­ты, составленные советскими товарищами, а потом ушли в отставку, раз они довели страну до такого позора.

Дубчек с изумлением смотрел на генерала - до ввода войск Свобода, сам настрадавшийся в сталинские времена, поддерживал все политические реформы. Новый руководитель Словакии Густав Гусак сразу понял, что смена руководства страны неминуема. И реформисты, отцы Пражской весны, и промосковские ставленники не могут рассчи­тывать па первые места. Значит, руководителем партии вполне может стать именно он.

Советские политики больше всего и рассчитывали на Свободу и Гусака.

Косыгин сказал:

Товарищ Гусак - такой способный политик, замечательный комму­нист. Мы его раньше не знали, но он произвел на нас очень хорошее впечатление.

В августе 1944 года Густав Гусак активно участвовал в подго­товке словацкого национального восстания. После войны он предложил присоединить Словакию к Советскому Союзу, но руководство Чехосло­вакии его не поддержало.

Еще в сентябре 1948 года руководитель Венгрии Матьяш Ракоши доносил Сталину, что компартия Словакии распалась на фракции: «Одну из фракций возглавляет председатель Словацкого Совета упол­номоченных Г. Гусак. В эту фракцию входят Клементис, Новомеский и вообще словацкая интеллигенция и студенчество. Фракция имеет резко националистический, антисемитский, антивенгерский характер».

Владо Клементис был министром иностранных дел Чехословакии, известный словацкий поэт Лацо Новомеский был с 1945 года министром просвещения и культуры Словакии. Словацккми «буржуазными национа­листами» заинтересовались советники из Министерства госбезопасно­сти СССР.

В марте 1950 года советские чекисты докладывали Праги: «В ре­зультате тщательно организованного при нашем участии следствия по делам арестованных получены важные показания об активной вражеской работе ряда лиц, занимающих ответственное положение в чехословац­ком государственном аппарате».

В списке значился и Гусак, и Клементис, и Новомеский. Разуме­ется, сыграли свою роль и внутренние склоки и противоречия в руко­водстве республики. Профессиональный юрист, Гусак своими манерами и образованностью отличался от малограмотных аппаратчиков. Они презрительно именовали его «барином».

Густав Гусак боролся за власть с другим выходцем из Слова­кии - Вилемом Широким, который стал главой правительства. В этой борьбе Гусак потерпел поражение. Поначалу глава Чехословакии Кле­мент Готвальд защищал Гусака и Владо Клементиса. Но советские че­кисты представили фальсифицированные материалы, из которых следо­вало, что Клементис и Гусак готовили покушение на Готвальда.

По спискам, составленным с помощью советских чекистов, в 1951 году в Словакии арестовали несколько десятков человек, в том числе Гусака. В апреле 1954 года он был приговорен к пожизненному заключению на процессе по делу «словацких буржуазных национали­стов».

Пересмотр кампании репрессий в Чехословакии начался значи­тельно позже, чем в Советском Союзе. Только в мае 1960 года Гусака амнистировали и освободили. Но в политику дорога ему была закрыта.

«В каком-то разговоре, - вспоминал Хрущев, - Новотный упо­минал его фамилию, рассказывая о том, что в Словакии многие люди настроены националистически, что словаки вообще большие национали­сты и с ними очень трудно договариваться. Дескать, Гусак тоже вел упорную и активную националистическую пропаганду и организационную работу против руководства тогдашней Чехословакии. Так ли это? Впрочем, словацкий национализм не мешал любви к СССР».

Дубчек добился реабилитации Гусака. В 1964 году его восста­новили в партии, В Словакии он был популярен, потому что отстаивал интересы своего народа. Новотный велел предложить ему пост заме­стителя министра юстиции. Дубчек пригласил Гусака. Тот чувствовал себя очень уверенно и от должности отказался. Для него пост замми­нистра был слишком мал. Он решил подождать.

Когда Дубчек стал руководителем страны, Гусак прислал ему письмо с поздравлениями, в котором писал, что готов вернуться в политическую жизнь. Дубчек попросил Биляка спросить Гусака, кем он хотел бы быть. Тот ответил, что готов занять любую должность, в том числе и переехать в Прагу. В апреле Гусак получил должность заместителя главы правительства.

21 августа, когда в Братиславе уже грохотали советские танки, он уверенно сказал одному из коллег:

Я выведу народ из этой катастрофы.

Сразу после встречи в Москве Гусака избрали вместо Билика ру­ководителем компартии Словакии, хотя многие советские дипломаты и советники считали его словацким националистом. Словаки голосовали за него как за сторонника Пражской весны. Он автоматически вошел в президиума ЦК КПЧ. Андропов распорядился установить Гусаку аппарат ВЧ-связи. В Братиславу отправили полевую ВЧ-станцию.

Мы были обескуражены тем, что советское политбюро вело себя как банда гангстеров», - вспоминал секретарь ЦК компартии Чехосло­вакии Зденек Млынарж. Но все лидеры Пражской весны, включая Дубче­ка, продолжали верить в = коммунизм и не могли порвать с Советским Союзом. Они уговаривали себя, что еще не все потеряно. Компромисс с Москвой позволит продолжить реформы в Чехословакии. Надеялись, добавим, что и сами смогут сохранить свои должности.

Один только Франтишек Кригель, с редким безразличием отно­сясь к собственной судьбе, вел себя мужественно. Он отказался идти против своей совести и подписывать документы, которые считал по­зорными. Все старались его преубедить. Кригель, прошедший две вой­ны, оборвал президента Свободу, рассуждавшего о политических ком­промиссах:

Что они могут со мной сделать? Сослать в Сибирь? Расстре­лять? Я к этому готов.

Чекисты его изолировали. Потом его все же пришлось отпра­вить в Прагу вместе с другими руководителями страны.

Допустим, что Дубчек, Черник, Гусак и другие повели бы себя как Кригель? Что случилось бы тогда? - задавался вопросом Фалин. И констатировал: - Поражение Пражской весны остановило десталиниза­цию в Советском Союзе, во всем сообществе, именовавшем себя социа­листическим и продлило на два десятилетия существование сталинского по устройству, по разрыву слова и дела, человека и власти режима»

Советским солдатам объясняли, что «войска НАТО угрожают за­хватить Чехословакию и свергнуть народную власть. Но московские лидеры собственную пропаганду никогда не принимали всерьез. Сей­час, когда открылись документы политбюро, видно, что в своем кругу партийные лидеры не говорили, что это дело рук Запада. Нет, они прекрасно понимали, что против социалистической власти восстал на­род.

В Кремле, чтобы заставить Дубчека и других чехословацких лидеров подчиниться, Брежнев говорил с ними откровенно. Он не произнес ни слова ни о социализме, ни о вмешательстве Запада, ни о внутренней и внешней реакции.

Брежнев сказал:

Во внутренней политике вы делаете то, что вам заблаго­рассудится, не обращая внимания на то, нравится нам это или нет. Нас это не устраивает. Чехословакия находится в пределах тех тер­риторий, которые в годы Второй мировой войны освободил советский солдат. Границы этих территорий - это наши границы. Мы имеем право направить в вашу страну войска, чтобы чувствовать себя в безопас­ности в наших общих границах. Тут дело принципа. И так будет все­гда...

Брежнев и его политбюро были реалистичнее Дубчека и его со­ратников, веривших в социализм с человеческим лицом. В Москве ясно понимали, что любая реформация социализма ведет к его крушению. И были правы. На венгерском опыте Москва уже знала, что отмена цен­зуры, свободные выборы, отказ от всевластия партии ведет к разру­шению реального социализма. А следующим шагом станет выход из Вар­шавского договора. Москву не интересовала судьба социализма. Со­ветские лидеры хотели сохранить контроль над Восточной Европой.

В марте 1969 года чехословацкие хоккеисты на чемпионате в Стокгольме обыграли советскую команду. Победа стала поводом для антисоветских демонстраций. В Прагу отправили министра обороны Гречко, ему в помощь дали заместителя министра иностранных дел Се­менова.

В резком заявлении ЦК КПСС и Совета министров говорилось, что в случае повторения беспорядков будут приняты меры. Гречко на переговорах с чехословацким руководством говорил еще жестче, предупредил, что разрешит своим солдатам открыть огонь при столк­новении с «хулиганами».

В стране действуют центры контрреволюции, - сказал Семе­нов.

Они нам неизвестны, - парировал Дубчек.

Я не могу поверить, что вы знаете об этом меньше, чем известно нам, - отрезал Семенов.

Беседы с членами исполкома ЦК КПЧ, секретарями ЦК и другими показывали, что центр сопротивления находится именно и кабинете Дубчека, - записал в дневнике заместитель министра Семенов. - Было ясно, что никакие частные отставки или поправки не могут внести ничего существенного, что надо менять Дубчека».

Александра Дубчека сменили на Густава Гусака.

Гусак, который в документах советской госбезопасности в начале пятидесятых фигурировал как откровенный враг, был напуган на всю жизнь.

С ним у советского руководства проблем не возникало. Густав Гусак провел массовую чистку - прежде всего среди интеллигенции и студентов. В определенном смысле страна стала стерильной, всякая живая мысль была уничтожена. Из компартии исключили полмиллиона человек. С семьями это составляло полтора миллиона человек, десять процентов населения. Их всех на двадцать лет вычеркнули из жизни. Исключенные из партии - все это были искренние сторонники социа­лизма, те, кто действительно верил в социализм.

Чехословацкие реформы, пражскую весну, испугавшись, решили за­давить вводом наших войск, - писал крупный партийный работник про­фессор Вадим Александрович Печенев, - а задавили последнюю серьез­ную попытку реформировать социалистическую систему у нас, в Совет­ском Союзе. В принципе реформы на «китайский манер» были возможны, но до августа 1968 года, а после - вряд ли».

Что касается нашего героя, то Андропов убедился в том, что совместные усилия силовых ведомств позволяют подавить любые анти­советские выступления. Но его задача как председателя КГБ - давить любые диссидентские движения в зародыше.

«А где же части ННА?» — задала вопрос газета «Вельт» («Die Welt») после того, как войска Варшавского договора вошли в Прагу. Разве газета «Нойес Дойчланд» («Neues Deutschland») не писала 24 августа о «совместных мерах» и не цитировала «товарища Кренца на Обершпрее»: «Больше ждать было нельзя, и мы вмешались»? Но о подробностях «Нойес Дойчланд» умолчала. Похоже, что только один богемский священник, которого процитировала «Вельт» в своей статье, знал ответ на этот вопрос: «Они залегли где-то там, в лесах и решаются выходить только ночью, когда у нас комендантский час». Другие источники утверждали, что солдаты ННА — Национальной народной армии ГДР — якобы для маскировки носили советскую военную форму. Ни то, ни другое не подтвердилось. Лишь после конца ГДР и Варшавского договора выяснилось, что предусмотренные для операции 20 тысяч солдат ННА вышли в «места сосредоточения» на границе с ЧССР, но в страну так и не вошли. Может быть, Ульбрихт, который хотя и относился к ярым сторонникам вторжения, все-таки понял, что немецкие солдаты в Праге вызовут нежелательные воспоминания, или Москва все решила через его голову?

Правдивую информацию предоставил 50 лет спустя Рюдигер Венцке (Rüdiger Wenzke) в своем исследовании по данной теме. В нем он опубликовал стенограмму бесед советского руководства с депортированным в Москву президентом ЧССР Людвигом Свободой, взятую из Российского государственного архива. Согласно ей, глава КПСС Леонид Брежнев утверждал, что «на государственной территории Чехословакии не было немецких солдат. Мы их попридержали… Между нами говоря, немецкие товарищи на нас обиделись, что мы им вроде как не доверяем». Но еще показательней были высказывания советского председателя Верховного совета Подгорного, что это якобы произошло по «вашей», то есть чехословацкой, просьбе, хотя немцы и «должны были войти вместе со всеми».

Контекст

Пражская весна не дает покоя Европе

Пражскую весну подавили украинцы

Пражская весна: Антироссийская истерия

Но высказывания Брежнева были как минимум неполными, потому что он, хотя и приказал своим военными придержать ННА, некоторые ее части были все-таки использованы для радиоразведки, перевозки грузов снабжения и целевых операций на местах. Так, второй разведывательный полк ННА был размещен в Митровице под Прагой — это доказано, потому что Советы разрешили сделать там репортаж. Согласно неподтвержденным свидетельствам, танки ГДР были якобы замечены на марше в Северной Богемии, но предусмотренная для этого 7-ая танковая дивизия совершенно точно оставалась в выжидательном положении. На самом деле вторжение произошло настолько беспроблемно, что Советы вполне смогли обойтись и без участия ННА на местах.

Все эти сведения можно не только прочитать в книге, они подтверждены аутентичными документами в 300-страничном приложении. Оно содержит не только документы ННА и ее союзников, но и сводки с мест по обе стороны железного занавеса — от армии ГДР и бундесвера. Есть даже две аналитические справки от ЦРУ о соотношении сил НАТО и Варшавского договора и о расходах на советское вторжение.

Но все-таки интереснее, чем сухие ежедневные сводки бундесвера, читаются политически окрашенные «сообщения» партийного и государственного руководства ГДР, удивительным образом противоречащие даже их собственной государственной пропаганде 1968 года. Согласно им, бундесвер занял 20 августа позиции у границ ЧССР. При этом в ННА было хорошо известно, что НАТО лишь 22 августа объявило «повышенную боевую готовность».

Запад поверил советским уверениям, данным Вашингтону и Бонну, что интервенция «ни в коем случае не затронет государственных интересов США и других государств». Для французского министра иностранных дел Мишеля Дебре (Michel Debrй) она была лишь «дорожным происшествием на пути разрядки».

Своеобразный памятник поставил «Журнал поощрений и взысканий военной комендатуры ННА» 20 августа капитану Манфреду Шмидту, который во время подготовительных курсов в Дрездене высказался против вторжения. 23 августа он был разжалован, исключен из СЕПГ и даже уволен из армии. Вероятно, он был не единственным. Один унтер-офицер в Лейпцигском военном округе заявил: «Я не выстрелю ни разу, потому что не хочу, чтобы меня как военного преступника повесили, как это случилось с другими после Второй мировой войны». И то, и другое обошло его стороной.

Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.

"Несмотря на то, что при вводе войск стран Варшавского Договора боевые действия не велись, потери имелись. Так, в ходе передислокации и размещения советских войск в результате действий враждебно настроенных лиц погибло 11 военнослужащих, в том числе один офицер; ранено и травмировано 87 советских военнослужащих, в том числе 19 офицеров. Кроме того, погибло в катастрофах, авариях, в результате других происшествий, а также умерло от болезней - 87 человек.
В донесениях и отчетах того времени можно прочесть такие строки: "Экипаж танка 64 мсп 55 мсд (старшина сверхсрочной службы Андреев Ю.И., младший сержант Махотин Е.Н. и рядовой Казарик П. Д.) на пути движения встретили организованную контрреволюционными элементами толпу молодежи и детей. Стремясь избежать жертв со стороны местного населения, они приняли решение на обход его, во время которого танк опрокинулся. Экипаж погиб".
Жесткая установка "не стрелять" поставила советских военнослужащих в самое невыгодное положение. Уверенные в полной безнаказанности "молодые демократы" кидали в советских солдат камни и бутылки с зажигательной смесью, оскорбляли их и плевали им в лицо.
Стоящего в карауле у памятника советским воинам-освободителям Юрия Земкова кто-то из толпы людей, жаждущих осквернить памятник погибшим в 1945-м, ударил трехгранным штыком в грудь. Его товарищи вскинули автоматы, но, выполняя приказ, не стали стрелять.

Стоило же появиться рядом солдатам ГДР, как все становилось спокойно. Немцы, не задумываясь, применяли оружие.Об участии войск Болгарии, Польши и ГДР в операции в наше время предпочитают молчать. Как же страны слились в едином экстазе НАТО и ЕЭС! Некоторые уже дописались до того, что войска ГДР в Чехословакию не входили. Однко те кто лично принимал участие в тех событиях вспоминают:" Ложившиеся на дороги чехи серьезно замедляли продвижение советских механизированных и танковых колон. Танковые колоны ГДР проходили даже не останавливаясь, прямо по лежащим на дорогах…".
++++++++++++++++++++
"22 июля 1968 года я был призван в Советскую армию. Через некоторое время меня направили в Южную группу войск. Учебный взвод, в котором я оказался, принадлежал полку, расквартированному в г.Текель, в 30-ти километрах от Будапешта.
20-го августа, вечером, все уже знали - завтра начнется война. В порядке подготовки к походу на Чехословакию, на всю боевую технику наносили крупные белые кресты и полосы, чтобы в случае столкновений отличить ее от точно такой же техники советского производства, состоящей на вооружении «вражеской» армии. Командиры наставляли своих солдат, ставили цели и задачи. Жены офицеров, жившие здесь же, в военном городке, плакали. Где-то духовой оркестр играл "Прощание славянки". ...
Через неделю из Чехословакии приехал зампотех, майор (к сожалению, фамилию уже не помню). Я был приписан к его ведомству, к радиомастерской. Увидев меня, он поразился моей худобе и сказал, что возьмет меня с собой "на откорм" - в войсках, вошедших в Чехословакию, были повышенные нормы питания. На следующий день, рано утром, на медицинском "рафике" мы двинулись в путь. Нас было трое - водитель, майор и я. С собой взял то, что положено - ранец со стандартным набором и шинель. Мне выдали сухой паек, автомат АКМ и три рожка патронов.
Границей между двумя странами была река. Мы остановились около венгерского пропускного пункта и почти сразу направились по мосту на другой берег. Чехословацкий пропускной пункт проехали без остановки. За мостом был словацкий город Комаров. Здесь, как и во всех других населенных пунктах, которые мы проезжали, нас встречали крупные надписи, в основном, на русском языке. Они были нанесены на крыши, на заборы, были просто плакаты. Содержание варьировалось не сильно. Основные темы - "Русские, убирайтесь домой", "Оккупанты", "Позор!", "1938 - Гитлер, 1968 - Брежнев, Косыгин", "Русский солдат, что ты скажешь своей матери?", "Брежнев сошел с ума", "Дубчек, Черник, Свобода", "Идите домой, Дубчек наш "…
Рядом со мной лежал автомат, и я думал о том, что буду делать, если возникнет какая-то ситуация. И вдруг понимаю, что буду стрелять. Стрелять в того, кто будет угрожать моей жизни, и что это неизбежно. Я не принадлежу себе - с тех пор, как мне пришлось надеть эту военную форму. Я не принадлежал себе в учебном взводе. Не принадлежал потом, выполняя наряды. И сейчас, передвигаясь по Чехословакии с начиненным боевыми патронами автоматом, я тем более не принадлежу себе. Я буду стрелять, потому что сейчас я инструмент государства, забросившего меня сюда. По-человечески, я буду стрелять потому, что мне будет страшно.
Я смотрел на Чехословакию. Сразу, как только мы переехали границу и оказались в словацкой части города, я увидел, что по сравнению с нищей Венгрией, это богатая страна. Об этом говорило убранство домов, улиц, одежда прохожих. На дорогах много автомобилей. Шкоды, Татры, Москвичи, Волги, иномарки. Дороги прекрасные, но во многих местах они были изранены гусеницами прошедших танков.
Ночью, без происшествий, добрались до города Брно. На аэродроме около этого города располагался наш батальон. На ночлег мне выделили место в Кунге.
Утром познакомился со своими будущими сослуживцами. Настроение у вех было благодушное. В армии "молодой" - это проклятие. За прошедшие полтора месяца я вкусил это сполна. Здесь я был самый молодой, моложе не бывает. К моему удивлению, меня здесь приняли как человека. Никто меня не оскорблял и не принижал. Со мной нормально разговаривали солдаты из "других сословий". Что-то спрашивали, рассказывали, дружески советовали. Я уже не думал, что в армии такое возможно.
Служба на этой "войне" была совершенно праздная. Мы ничего не делали - только то, что необходимо для поддержания жизни - уборка и охрана. Войска были в ожидании - чем закончится политический процесс. Нам было приказано - с автоматом и патронами не расставаться никогда. С автоматом обедали, ходили в туалет, спали.
Место у нас было спокойное, без каких-то эксцессов, о которых мы тогда были наслышаны достаточно. Говорили, что в отличие от Советских войск, войска наших союзников по Варшавскому договору, вошедшие вместе с нами вели себя безобразно - слишком много стреляли, часто без достаточного повода. Не знаю, насколько правдивы были все эти рассказы. Из достоверных - рассказ водителя. Пермяк, по фамилии Осика - активный, никак не тихий и не трусливый.
Куда-то ехал, были вдвоем, он и лейтенант. Как назло, в каком-то небольшом чешском городе спустило колесо. Остановился, надо менять. Пока он этим занимался, стали подходить люди. Их становилось все больше, и вот, толпа уже окружила машину. Что-то эмоционально говорят по-своему, кричат, жестикулируют. Лейтенант пытается им что-то говорить по-русски - "Мы пришли, чтобы вам помочь..." . Его не слушают, это только возбуждает толпу. Все это время водитель меняет колесо. "Я чувствую, что у меня трясутся руки, и ничего не могу с этим поделать, мне страшно, мне никак не попасть в ступицу" - рассказывал он. Колесо кое-как поставил, погрузились в кабину, потихоньку поехали. Толпа все-таки расступилась, пропустила. Он чувствовал, что если бы все это продолжалось дольше, их растерзали бы, такая была ненависть у этих людей.
Здесь же кто-то рассказал подобный случай с воинами из ГДР. Первое, что сделали немцы, когда остановились - один из двух попутчиков занял оборону с автоматом наперевес. При малейшей попытке кого-нибудь приблизиться, начиналась стрельба, и никаких таких проблем не было.
Нам же внушали - устно и в виде разнообразных печатных материалов, что мы сюда не пришли воевать. Мы пришли, чтобы помочь нашим друзьям, бедным заблудшим овечкам, сбившимся с пути. Возможно, у наших союзников были другие мотивы и, соответственно, другие установки.
Однажды к нашим командирам пришли местные крестьяне. Созрели какие-то овощи на полях, к которым вплотную примыкали войска. Спрашивают разрешения - можно ли убирать. Страшно, кругом солдаты с оружием. Командиры сказали, что можно, и мы вам поможем. Бросили клич, я откликнулся и вместе с десятком других солдат пошел убирать какой-то турнепс. Дело было политическое, мы должны демонстрировать "добрую волю" По этому поводу приказали оставить автомат "дома", взять только штык-нож, который крепился на поясе.
Крестьяне были настроены добродушно и всячески старались подчеркнуть свою лояльность, что "они здесь не причем", это в столице какие-то идиоты заварили всю эту кашу, а они должны ее расхлебывать. Говорили по-своему, вставляя русские слова, какие знали. Но большой проблемы с пониманием не было, среди нас были украинцы, язык которых был близок к языку наших собеседников. Один мужчина говорил, что его дочь переписывается с девочкой из Советского Союза. " - из воспоминаний О.Ханова.
++++++++++
"Как правило, никто из изредка попадавшихся прохожих, не хотел указывать нам верное направление. Очень часто нас посылали совершенно в противоположную сторону. А однажды, когда мы в седьмой или восьмой раз выехали на подозрительно знакомую площадь, танкисты разозлились и начали вращаться на одном месте, превратив новенький асфальт в кучу щебня. Нужно было видеть в этот момент глаза стоявших на площади людей...
29 августа в районе города Брно мне посчастливилось встретить Витю Кобылинского. Этой встрече я был рад вдвойне. Во-первых, потому что Виктор был моим давним другом еще по годам учебы в техникуме.
Так получилось, что именно в этот день Виктору чудом удалось выжить. Дело в том, что он догонял свой саперный батальон на огромном КрАЗе, которым управлял совершенно "зеленый" худосочный новобранец. Нужно сказать, что в том августе большинством машин управляли не обкатанные, только что призванные в армию, юнцы. Так получилось, что части пополнялись до полного боевого штата за счет резервистов и молодых.
А чехи на своих воняющих дизельных "Татрах" и "Прагах", носились как сумасшедшие, наводя на этих пацанов ужас. Многие из них не выдерживали и резко сворачивали с трассы. И хорошо, если этот рывок приходился на канаву или обочину. А ведь Чехия - горная страна. И сколько ребят нашли свою смерть в Высоких Татрах...
Так вот, Виктор со своим водителем отстали от части еще в районе Братиславы. Машина сломалась. Пока устранили неисправность, прошло два дня. И они отправились вдогонку батальону. Ехали, расспрашивая дорогу у солдат. При въезде в Брно они напоролись на засаду. Их обстреляли из крупнокалиберного пулемета.
Витька заорал на пацана, чтобы тот разворачивался, но парень перепугался и упал на пол кабины. А пули тем временем уже начали доставать КРАЗ. Виктору ничего не оставалось, как с матом и без него, оттолкнуть дрожащего салагу и самому сесть за руль. Тяжело груженная машина разворотила газон разделительной полосы и развернулась. Изрыгая клубы дыма, грузовику удалось спасти себя и своих пассажиров. И лицо Виктора еще пылало жаром прошедшего боя. Он долго не мог успокоиться и сдержать свой гнев на смалодушничавшего водителя.
В один из бесконечных дней пути, над нами появился вертолет без традиционной белой полосы на брюхе. Из него на нас посыпались листовки. Колонна стояла неподвижно. Ремонтировали очередную брошенную машину. Рядом с трассой стояли какие-то строения. На массивных деревянных воротах пестрели ставшие привычными надписи и листки бумаги. Многие из надписей начинались словом POZOR!
POZOR по-чешски означает "ВНИМАНИЕ". Отнюдь не позор. С этих же слов начинались и сброшенные листовки. Но они была написана по-чешски и ребята выбрасывали их сразу же, как только брали в руки. Не было нужды в окрике командира. Появление же над колонной, по сути, вражеского вертолета у офицеров вызвало немалое волнение. Даже отдали команду рассредоточиться и приготовиться к бою.
Мы рассыпались по обочинам дороги и ловили в прицелы автоматов зависшую над нами машину. Ожили и зашевелились ДШК на башнях танков. Неожиданно для всех вертолет пошел на снижение и сел на поляну неподалеку от наших машин. К нему сразу же, пригнувшись, короткими перебежками направилась группа солдат во главе с комбатом. Однако экипаж вертолета не проявил никакой враждебности и позволил обезоружить себя и отвести к командирскому "Газику". Там их и допросили. Они убеждали руководство батальона, что не имели никаких враждебных намерений по отношению к нам, а листовки носили исключительно мирный характер. Никто не призывал наших солдат переходить на сторону чешских демократов. Они были отпущены с миром.
Некоторые чешские девушки охотно шли на контакты с нашими солдатами и не проявляли враждебности. Но судьба их после прохождения войск была, как правило, печальной. Их вылавливали местные борцы за свободу и, избив, обривали наголо. Чтобы всем было видно в чем они замечены и другим было неповадно.
А однажды экипаж подобранного нами танка рассказал, как они на протяжении нескольких дней безуспешно пытались оживить мертвую свою машину. Ночевать им приходилось под броней, в танке. Так вот на второй или третий день их пребывания вблизи небольшого поселка, к ним прибежал насмерть перепуганный местный житель и умолял их спрятать у себя свою дочь, которую местные парни избили и хотели остричь "под ноль". Он опасался, что они могут ее изнасиловать или убить. И доверил ее опеке русских солдат. Так она и жила у ребят в экипаже все эти дни, жила вместе с отцом.
Наш комбат был страстным охотником. Да и мудрено было в Чехословакии не заболеть этим недугом, имея в руках оружие а вокруг непуганую дичь в таком количестве. В этой стране были на редкость смелые звери. Возможно, что охотничьи правила этой страны и природоохранные мероприятия сделали дичь столь многочисленной и не пугливой. Частенько зайцы выходили из леска и, замерев, смотрели на непрошеных гостей. Нужно было громко закричать или затопать ногами, чтобы напугать косого и заставить его удрать.
В одну из таких отчаянных охот, комбат, стрелявший зайцев просто из своей машины, напоролся на лесничих. Естественно, что на их требование остановиться и предъявить свою охотничью лицензию, подполковник ответил крепким русским словом. Но все же ему пришлось спешно уносить ноги из этого места. Неприятности с местной администрацией не входили в его планы. Мы, стоя у полевой кухни, с удивлением увидели, как из леса вначале на большой скорости вылетел газик комбата. Проезжая мимо нас, он кинул повару двух добытых животных и крикнул: "В общий котел! Вы меня не видели".
А некоторое время спустя на небольшом мопеде к нам подкатил солидный усатый егерь и на ломаном русском языке спросил не проезжал ли здесь на машине пан полковник. Мы радостно закивали и сказали, что проезжал. Но указали направление прямо противоположное тому, в котором скрылся наш командир. Удовлетворенно кивнув нам, егерь сел на своего стального коня и покатил, поднимая сзади себя небольшое облачко пыли. Весь его вид говорил о неизбежности и неотвратимости наказания для нарушителя. Невзирая на чины и звания. Невзирая на сложное, практически - военное положение. Он был олицетворением порядка, которому служил, вероятно, всю свою жизнь.
А через пару часов наш комбат вернулся. Он сиял от удовольствия, выслушав наш рассказ о том, как мы обманули лесника.Славным был в тот день наш обед. Он не только радовал нас обилием мяса, но и неповторимым ароматом и вкусом свежей зайчатины.
К нашему удивлению в городке со странным названием Йиглава (известном всем хоккейным болельщикам своим Дворцом спорта) мы не обнаружили ставших уже привычными лозунгов и надписей на стенах. Городок был чистеньким и опрятным. Из разговоров с местными цыганами, которых в этих краях проживает огромное количество, мы узнали подробности этого странного явления. Оказывается в этот городок сразу же после наших частей ввели немецкую комендатуру. Немцы с их педантичностью и любовью к порядку, расставили на каждом перекрестке парные патрули и ввели комендантский час. Эти ребята открывали огонь на поражение сразу же после 20-00. Без предупреждения. По всему, что двигалось или подозревалось в движении.
На второй день пребывания в городе, комендант собрал почти все взрослое население на городской площади и приказал в течение суток очистить город от надписей и прочей чепухи. В противном случае... Впрочем, чехам не нужно было говорить, что могут сделать немцы в противном случае. Они имели на сей счет слишком печальный опыт с самого 1939 года.
Толпы горожан, с ведрами, тряпками, щетками, стиральными порошками, растворителями и прочими приспособлениями, трудились, не покладая рук. И через сутки городок приобрел тот вид, который нас так удивил. Правда, после этого была снаряжена делегация, которая слезно просила, и упросила таки военные власти, сменить немецкую комендатуру на более мягкую - русскую. Им пошли навстречу.
27 сентября 1968 года нелепо и трагически оборвалась жизнь заместителя командира нашего батальона по тылу майора Кривондасова. Со своими подчиненными: начальником ГСМ старшиной сверхсрочником и заместителем командира хозяйственного взвода они, изрядно выпив в честь юбилея, поехали на охоту. Хотели с мотоцикла пострелять фазанов. И когда после удачного выстрела они двинулись за тушкой, произошло то, что в один момент сделало вдовой жену майора, сиротами двух его дочерей и круто изменило судьбу нашего комбата, вынужденного уйти в отставку.
А случилось вот что. Майор Кривондасов сидел на заднем сидении мотоцикла, За водителем. В коляске сидел начальник ГСМ. Именно он и оказался тем метким стрелком, что поверг на землю фазана. Мотоцикл рванул с места. В этот момент старшина убирал автомат в коляску, не поставив его на предохранитель. Дернувшийся мотоцикл заставил палец старшины непроизвольно нажать на спусковой крючок. Раздался выстрел. Пуля прошла сквозь плечо водителя и снизу наискосок вошла в шею майора. А вышла через голову. Тело несчастного обмякло и навалилось всей своей страшной тяжестью на старшину, управлявшего мотоциклом. Затем оно сползло с сиденья и свалилось на стерню. Все было кончено. Отрезвление пришло мгновенно.
Состоявшиеся позже следствие и выездная сессия трибунала, признали убийство непредумышленным и старшина был приговорен к четырем годам условно. Он тут же подписал контракт на последующие четыре года и продолжил службу. А майор отправился домой, аккуратно запакованным в цинковом гробу. Груз 200…" - из воспоминаний военнослужащего 88 отдельного Ремонтно-восстановительного батальона.

Это в продолжении темы: