Алексей Максимович Парщиков: биография.

Игорь Клех

СМЕРТЬ ПОЭТА. ЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ

Он так прощен, что пропускает свет,

и в кулаке горячая гречиха.

А.Парщиков

Смерть не бывает случайной, а смерть поэта в особенности. Даже если на человека, переходящего улицу на зеленый свет, сваливается вдруг с неба свинья, выпавшая из вертолета, - бывало и такое - говорить следует не о невезении, а как минимум о злосчастии.

Ушел из жизни Алексей Парщиков (1954-2009), крупный русский поэт. Насколько крупный, пока трудно судить - когда автор исчезает, его произведения начинают вести слишком уж отдельную жизнь. Примерно как выросшие дети. Несомненно, однако, что целый ряд стихотворений и поэм Парщикова обладает способностью к самостоятельной жизни, что является первым и главным условием классики.

Думается, не случайно также, что Парщиков ненадолго пережил равновеликого ему горлана и главаря конкурирующего литературного направления, лет двадцать назад вытеснившего и сменившего на авансцене современного искусства и контркультуры своих антагонистов и предшественников. Помянем Дмитрия Пригова (1940-2007) - создателя комического эпоса и играющего тренера постмодернистского авангарда - в одном лице как бы Андре Бретона, Козьму Пруткова и графа Хвостова московского концептуализма.

Подробности соперничества этих направлений оставим историкам литературы. Характер их противостояния еще в конце советского брежневского периода чутко уловил и отрефлектировал философ и культуролог Михаил Эпштейн, равно расположенный к ним обоим: поэтика подчеркнутых слов у парщиковского направления - и поэтика перечеркнутых слов у приговского. Сердце философа склонялось к направлению Парщикова и его друзей-соратников, которых он окрестил метареалистами - за склонность к метафоре и метафизике, к натурфилософии, пантеизму и религиозному поиску, то есть за своеобразный “социалистический мистицизм” в противовес догмам соцреализма (почти одновременно возникли и имели хождение куда более карикатурные термины “метаметафора” и “метаметафористы”, поскольку определение “мета-” в те годы так же много значило и так же дешево стоило, как ныне приставка “нано-”). Но разум культуролога Эпштейна целиком принадлежал Пригову-со-товарищи - наступавшему литературному постмодернизму с концептуалистами во главе, открывавшему безграничный простор для каталогизации любой реальности и никогда не кончающейся игры. Характерная деталь: метареалисты были, как правило, выходцами из российских и советских окраин, а концептуалисты преимущественно москвичами. Первых боготворили в российской глубинке, вторых обожали более всего в Германии. Логика развития этого второго направления привела его от пародийного соцарта, похоронившего соцреализм, к игрософии, в результате чего сам постмодернизм вкупе с концептуализмом оказался поглощен и переварен “постмодерном без берегов” - развлекательным чтивом и зрелищем на любой вкус. Кто-то упрямо продолжил играть в отведенных для этого местах (как “Дмитрий Александрович Пригов”, артистическая маска Пригова), кто-то отошел (как Рубинштейн - в журналистику и эссеистику, а Кибиров - во все менее ироническую лирику), кто-то успешно коммерциализировался (как романист Сорокин). Тогда как парщиковские единомышленники, в лучшем случае, попросту замолчали. На этом, собственно, закончилась история искусства в прежнем понимании и наступила эра производства культурных продуктов и товаров.

Как то бывает обычно с техногенными и стихийными бедствиями - то густо, то пусто, - годы 2007-2009 принесли с собой вал значимых смертей деятелей минувшей эпохи. В том числе “в одной отдельно взятой” сфере культуры. В частности, потому что исторический маятник достиг предельной амплитуды колебаний - от начала двух президентских сроков Ельцина до конца двух президентских сроков Путина. А люди выдающиеся, что-то сделавшие и чего-то достигшие, часто находятся в чересчур тесной связи со своим временем и болезненно переживают неизбежное охлаждение отношений и перемену курса.

Конец одной и начало следующей фазы колебаний маятника отмечены смертью Ельцина, за которой последовал не только дружный уход множества деятелей культуры - прославленных артистов, знаменитых актеров, известных литераторов, - но и некоторые знаковые события. Как то: смерти Солженицына, Алексия Второго, Зыкиной, Аксенова. И даже бессмертный карикатурист Борис Ефимов не удержался на сей раз и оставил нас навсегда. С большого расстояния такие вещи очевиднее. Нам во всех смыслах удобнее относиться к смерти как к несчастному случаю, но чаще всего несчастный случай - лишь точка пересечения целого ряда внутренних и внешних закономерностей.

Здесь я вынужден сделать отступление, поскольку вал культурно значимых смертей продолжается и даже нарастает, причем не только у нас. Редактор вправе с легкостью удалить это отступление. И тем не менее. Есть основания думать, что все мы находимся внутри той или иной временно╢й волны. Слишком часто сегодня уходят люди в возрасте около 80 лет и, примерно, 55-летние. Естественно предположить, что это и есть длина волны и ее экстремулы. На смену спешит следующая волна - с иным характером, сценарием и лицами. Другая труппа играет другую пьесу.

Но пора переходить от общего к частному. Что было рябью и что в осадке?

Парщиков принадлежал к последнему поколению поэтов-утопистов, мегаломаньяков, относившихся к миру как к тайне и намеревавшихся все же подобрать к этой тайне золотой ключик. С литературоведческой точки зрения он, без сомнения, футурист - продолжатель Хлебникова и Заболоцкого, а в наше время оппонент Сосноры и последователь Вознесенского. С ним, однако, приключился тот же казус, что с Маяковским: девять десятых парщиковского наследия неудобочитаемо, а десятая часть превосходна и, что называется, “вставляет”. Резонно предположить, что он являлся поэтом-“самородком”, и произошло нечто вроде самоизнасилования. Окружение над ним поработало - как в хорошем, так и в дурном смысле. Зачем дался, сложно судить. Мы были с ним долгое время довольно близкими друзьями, и я ему многим обязан. Расскажу только о том, что знаю, и поделюсь тем, что по этому поводу думаю.

Подобно Маяковскому, в поэзию Парщиков пришел со стороны, как неофит. Если первый хотя бы из недоучившихся художников - из московского училища живописи ваяния и зодчества, то второй вообще из будущих ветеринаров - из киевской сельхоз-академии, где проучился два года в начале семидесятых. Курсовые работы по кастрации поросят, летняя практика по искусственному осеменению скота, походы в анатомичку с трупами коров и лошадей на столах - распахнутых, как чемоданы, великолепных, как макеты мироздания, и ужасных, как учебные пособия авгуров. О стихах, как и о будущей профессии, у юного студента не было и помысла. Кажется, поступил он в это учебное заведение рядом с Выпердосом (“Выставкой передового досвиду” - украинским аналогом ВДНХ) по настоянию родителей-медиков из Донецка. Занимали его более всего столь же юные красавицы с Крещатика и немножко один из киевских театров, где нетрудно было с девушкой познакомиться и подружиться. Стихи он начал сочинять в летней “ссылке”, на практике где-то на Кубани, кажется, оказавшись совершенно оторванным на пару месяцев от приятелей и подружек. По возвращении показал написанное работавшему в театре Рафаэлю Левчину. Тот был ошеломлен:

Слушай, да твои стихи не хуже, чем у Пастернака!

Какого Пастернака? Можешь меня с ним познакомить?

Позднее о своем первом читателе и наставнике Парщиков отзывался так: “Это Раф меня рафинировал”.

Потом была серия горячечных поездок в Москву, для чего пришлось пожертвовать без сожаления коллекцией антикварных открыток, адресованных какому-то священнику из-под Полтавы, куда к тому времени переселились родители нерадивого студента. В результате - женитьба по любви на красавице и умнице с психфака МГУ, разрыв с зоотехникой и поступление в Литинститут. Начало самостоятельной жизни открыло дорогу стихам лучшего в жизни и творчестве Парщикова “ясеневского” периода, длившегося около десятилетия. Закончился он в “перестройку”, когда его и его друзей принялись, наконец, вовсю публиковать, издавать и выпускать за границу, отчего половина из них вскоре замолчала, а вторая эмигрировала. Кто-то справедливо назвал наше поколение “задержанным”, но почему заодно с обидой у большинства исчез и стимул, не очень понятно. Помню, сколько слышалось куража в перевранном советском шлягере, который горланил Парщиков с приятелями на весь Соловьиный проезд и Битцевский лесопарк в новогоднюю ночь середины восьмидесятых:

Не надо печататься!

Вся жизнь впереди!

Надейся и жди!

В поэзии Парщикова и его соратников (единомышленниками назвать их трудно, а вот “сочувственниками” вполне возможно) произошла такая вещь: любой образ стал двоиться, контур начал отделяться от предмета, расстроилась связь означаемого с означающим. Теорию и практику хаоса мы не проходили и по тупости еще не догадывались, к чему бы это. Элементарно, Ватсон, к самоуничтожению и социальным потрясениям! Потому что основа всякой организации в нашей цивилизации - язык и речь, а поэзия их самый чуткий сейсмограф. Вот оно - парщиковское “Землетрясение в бухте Цэ”!

Утопический эпос, ирои-комический бурлеск и филологическая лирика - Парщиков, Еременко и Жданов. Все недооформленное, избыточное или половинчатое (как замечательная ученическая “Ода на посещение Белосарайской косы” Ильи Кутика, ироническая поэзия Саши Чернова, философическая заумь Кальпиди идр.) отсеивается или калибруется, как это ни жестоко и несправедливо.

Ядро эстетики метареализма сформировалось в семидесятые годы, в беспрецедентный для советской истории период - “тихое” десятилетие регенерации культуры, ее подспудного, полуофициального и неофициального возвращения в полном, неусеченном объеме. Кажется, никогда в России не уделялось столько внимания серьезному чтению. Искусство той поры хотело выглядеть, казаться, быть больше, чем оно есть. Достаточно вспомнить творчество отца и сына Тарковских, аншлаги в театрах и лекционных залах, культ светил гуманитарных наук, библиоманию, захлестнувшую все слои общества сверху донизу, массовое ксерокопирование и фотокопирование самиздата и тамиздата. В современной литературе приветствовалось плотное ассоциативное письмо, поскольку утвердилось мнение, что не важно, что пишется, важно - как. Это позволяло авторам избавиться от диктата идеологии, но неизбежно приводило к рукоделию, орнаментальности и витиеватости, погубившим талант Саши Соколова и легиона доморощенных “мастеров” и набоковских эпигонов. Десятилетия спустя самые продвинутые утверждают, что сегодня важнее другое - кто пишет. Но даже когда наличествуют все необходимые компоненты - “что”, “как” и “кто”, - остается еще простой вопрос “зачем?”

В искусстве метареалистов ощущалась передозировка пафоса. Но когда в девяностые годы этот самый пафос заодно с вдохновением осмеяли и окончательно от них избавились, поэт в России оказался меньше, чем поэт, промашка вышла. А в Штатах, где тогда очутился Парщиков, ему доходчиво объяснили, что в протестантской этике считается неприличным пытаться казаться больше, чем ты есть. Резонно: смирение - добродетель. Но как нам быть со свифтовским Гулливером, которому никак не удается определить свой настоящий масштаб? И надо ли объяснять, что это участь каждого человека?

Культурная работа семидесятых увенчалась изданием в начале восьмидесятых энциклопедического двухтомника “Мифы народов мира” и расцветом соцарта, могильщика советской системы ценностей.

Метареализм и концептуализм были не столько литературными школами, сколько мировоззренческими направлениями с междисциплинарным замахом. Декламация, перформансы, фото- и изоискусство, попытки снять кино, теоретические манифестации, групповое взаимопонимание и протекционизм. Парщиков был шокирован, когда на пороге нового века Академию искусств в Вене возглавил теоретик московского концептуализма Борис Гройс: “Теперь они нас окончательно похоронят! В Европе точно перекроют кислород...”

Перцептуально Жданов - слухач, Парщиков - визионер. А вот Еременко - король эстрады, преклонявшийся перед Высоцким и мечтавший стать его продолжателем. Однако продолжателями Высоцкого стали ленинградские и свердловские рокеры, а не он. В середине восьмидесятых Парщиков, покоренный новым звучанием и неподражаемым просторечием Майка Науменко, целыми днями слушал у себя в Ясеневе магнитофонные записи питерского “Зоопарка” и восхищенно повторял что-то вроде: “У меня есть жена / и она мила / она все знает лучше чем я / когда я делаю что-то не то / она тотчас надевает пальто / и говорит / я еду к маме в Мага-данн!” Насчет “мамы” не ручаюсь, четверть века прошло.

Чуть раньше, в плавании по речке Ворскле на байдарке, от него я услышал впервые и стихи Пригова о Куликовом поле - рассуждения демиурга перед сражением, кому отдать победу:

Да, хороши ребята русские,

хотя у них и жены русские...

Конечно, русские приятнее,

хотя татары поопрятнее...

Но будет так, как Я поставил,

но будет так, как Я расставил,

но будет так, как Я сказал!

Так запомнилось, и я не хочу сверяться по книге - так мне больше нравится. Может, так Алеша и читал. Кажется, в том же байдарочном плавании по родимой донецкой “пампе”, где земля чревата антрацитом, мелом и солью, гудит от удара и бешено плодоносит, он ни с того ни с сего убил ударом весла гуся, чтобы сделать нам с приятелем “приятное”. Была у нас забава - сплавляясь по течению, подобраться поближе к стае домашних гусей и налечь на весла. Гуси какое-то время в панике бежали перед нами по воде, хлопая белыми крыльями и поднимая лапами тучу брызг, просвеченные солнцем, - упряжка Аполлона какая-то, восторг! Но драпать нам с убитым гусем пришлось дотемна, чтобы не догнали по берегу на мотоциклах и не поубивали нас на той речке. Просыпался временами в Парщикове недоучившийся зоотехник. Помню, какой крик поднялся на берегу Цюрихского озера лет десять спустя, когда Алеша меланхолично выдернул за шею из воды жирного лебедя, подплывшего к самому парапету, и немного подержал одной рукой на весу ополоумевшую птицу, словно задумчиво прикидывая, сколько в ней весу. Пришлось опять спешно ретироваться.

Есть в одном из его стихотворений изумительно точное сравнение - “речка, как ночной вагон”, - в допечатной редакции заканчивалось оно так:

Блажен, кто в сад с ножом в зубах проник

и срезал ветку утреннего сада.

В память о его геройском поступке на Ворскле я написал ему тогда в письме:

Блажен, кто в сад с веслом в зубах проник

и срезал утку ветренного сада.

Привожу по памяти, потому что вся наша переписка тех лет в начале нового века пропала, вместе с моей витражной мастерской, во Львове, куда он любил приезжать с друзьями, подругами и женами, как и я любил погостить у него и всласть пообщаться в Ясеневе или Базеле.

Вообще, он был исключительно щедр в своих отношениях с друзьями, приятелями и знакомыми. Возможно, даже чересчур. Его отношение ко всем людям было от природы, изначально, доброжелательным, а впоследствии - рассудочно позитивным, что имело и оборотную сторону. Если в каждом станешь искать жемчужное или хотя бы рациональное зерно, неизбежно объешься навозом. Таким же было его отношение к книгам - и лучше было бы, чтобы он их меньше читал или, по крайней мере, меньше им доверял и заражался ими. Но Леша, по его собственному признанию, всегда любил учиться и всегда находил учителей, увы - даже в поэзии.

Как-то я написал, что основным содержанием поэзии Парщикова была молодость, а когда она прошла, улетучились и стихи. Обидная правда развела нас в последнее десятилетие. Я не мог понять, отчего он не пожелал дойти до собственного предела и занять место, достойное его таланта, в первом ряду русской поэзии двух веков, безуспешно уповал, что он очнется. Виноват. Уж не знаю, какую пользу для себя извлекал он из уроков позднего Вознесенского, а тем паче Кедрова, из книжек Айги, Драгомощенки и самовлюбленных французских говорунов-постструктуралистов, из скуловоротной скуки пригревшей его в Америке лэнгвидж-скул, бездарной до совершенного умопомрачения. Бродский считал Парщикова недоделанным, “неправильным” акмеистом, как и всякого вообще футуриста, одной Цветаевой прощая ее будетлянскую поэтику за бешеную энергетику. Алексей цитировал мне его письмо, пытаясь согласиться в чем-то и с Бродским.

В молодости он внешне очень походил на Пушкина (даже пробовался на роль), но временами делался похож на Хлестакова с Ноздревым - и это было по-настоящему весело и смешно. Слово “нет” было не из парщиковского лексикона.

Еременко ему говаривал: “Что тебя носит по стране, зачем ты все ездишь куда-то? В Москве же есть все, что надо. И стихи у тебя все разные. Куда спешишь? Делай как я. Напал на какую-то тему, ритм, образ - застолби, поработай над ними, напиши три-четыре таких стихотворения и тогда уже двигайся дальше”. Как-то так, в пересказе Алексея.

Русофилы вменяли ему избыточную южную барочность: чрезмерная телесность, осязательность, яркость красок - это не по-русски. Мы любим духовность, истонченность, не цвет, а свет и полутона, как на русском Севере.

Мало того, что Парщиков в Москве, чтобы им понравиться, отказался от фамилии, по отцу, Рейдерман, и взял фамилию матери. Он с женой крестился лет в тридцать в православном храме, рассудив, что это принесет им обоим “много пользы”. Именно так он выразился, когда на Рождество я с ними навещал в Зеленограде их крестного отца, писавшего стихи, служившего помощником у тогдашнего патриарха РПЦ и увлекавшегося философией Федорова, через пару лет изданного в Москве научным издательством. Их крестный истолковал лешины слова в душеспасительном смысле и предложил всем выпить кагору.

Настольной книгой Алексея в ту пору была теодицея Флоренского “Столп и утверждение истины”. Годом ранее он сочинил большую новаторскую поэму “Я жил на поле Полтавской битвы”, многие части которой превосходны и поразительно талантливы. У него и вправду имелись участок земли и дачная будка в Кротенках, на краю пресловутого поля. Купил он их самостоятельно, чем чрезвычайно гордился - землевладелец! Как и собственными помидорами, яблоками, картошкой.

Посмотри, - говорил он мне, аккуратно держа двумя пальцами и поворачивая картофелину, - она как яичко, даже светится!

Добирался он в свою летнюю резиденцию на велосипеде из Полтавы, вдоль огромного поля битвы со шведами. Там же начал писать поэму. Боялся только ночевать в будке в одиночку. Городской мальчик, профессорский сын.

Непечатные московские поэты изредка неплохо зарабатывали на переводах стихов республиканских секретарей или на зонгах для чужой пьесы. Парщиков подрабатывал еще порой уличным фотографом, свой фотоаппарат он боготворил: “Идем, я покажу тебе свой дарк-рум, где я проявляю и печатаю”, - говорил мне уже в Швейцарии (настоящая любовь не ржавеет!). Летом подряжался на сбор яблок, а зимой вместе с женой, в костюмах Деда Мороза и Снегурочки, поздравлял с Новым Годом детей в московских семьях (и написал после этого свою первую поэму “Новогодние строчки”). Одно время числился секретарем поэта Вегина (существовала до распада СССР такая кормушка), за что получал от Союза советских писателей рублей семьдесят в месяц. Позднее служил в редакциях и охотно соглашался на командировки по стране от комсомола. Рассказывал, как в забайкальском гарнизоне солдатики его просили: “Вы не обижайтесь, пожалуйста, что мы засыпаем, читайте свои стихи, не то нас пошлют заниматься строевой подготовкой”. Читал он превосходно и убедительно, много работал над голосом и дикцией и признавался, что кое-чему научился у Вознесенского, авторитет которого для него оставался незыблем. Сердцу не прикажешь, к тому же Вознесенский в числе первых признал парщиковскую поэзию, на новоселье в Соловьином проезде книжку ему подписал - “Автору моих любимых “Лягух””. Которые, как известно:

В девичестве - вяжут, в замужестве - ходят с икрой,

Вдруг насмерть сразятся, и снова уляжется шорох.

А то, как у Данта, во льду замерзают зимой,

А то, как у Чехова, ночь проведут в разговорах.

И все же изначально заложенная в парщиковскую поэтику избыточность с годами стала приобретать все более рассудочный характер и в результате ее разрушила, как я считаю. Пошли все эти посвященные жене “Стеклянные башни” и прочие громоздкие и рассыпающиеся ненужности. Первая жена поэта, его куратор и промоутер по совместительству, в ту пору безмерно возлюбила современную живопись и кормила мужа байками о том, как экзальтированные программисты влюбляются в появившиеся в Москве “писишки”, с ними живут, общаются, отказываются идти домой ночевать. Алексей всерьез меня уверял, что следующей его поэмой станет написанная “вдвоем с компьютером”, но, слава богу, до этого не дошло.

А по существу проблема вот в чем. Стихотворение не может и не должно содержать чрезмерное количество поэтических образов и тропов. Это правило “бритвы Оккама” для поэзии сформулировал почти столетие назад Эзра Паунд, и умом все, включая Парщикова, согласны с Оккамом и Паундом: не умножай сущности (и образы) без крайней необходимости. Однако охота пуще неволи. В идеале стихотворение должно представлять собой один синхронный образ, раскрывающийся в читательском восприятии как веер или свиток. Ну, два, максимум - три образа, на которых строится и держится стихотворение. А больше - да если они не разворачиваются, а принимаются совокупляться, размножаться и кишмя кишат уже в каждой строчке! - катастрофа, саморазрушение. Контуры отделяются от предметов, начинается вибрация, и конструкция обрушается - хаос. Еще и претенциозный хаос, какая досада!

Есть мнение, что Парщикову не следовало эмигрировать. Дескать, отказ от корней, попытка энглизироваться, уклонение от самореализации на родине привели поэта, в конечном счете, к гибели. А речь, несомненно, должна идти о гибели - сначала поэта, а затем и человека. Кто из вменяемых читателей способен сегодня дочитать до конца весьма небольшую парщиковскую “Нефть”? Может, когда-нибудь кто-нибудь, когда ненадолго возникнет нужда или воскреснет мода на вычурную “темную” поэзию в гонгорианском вкусе.

Однако, учитывая вышесказанное о саморазрушении поэтики, следует поменять причину и следствие местами. Причиной эмиграции явилось то, что еще на родине у Парщикова перестали получаться стихи и, что не менее скверно, бесследно и надолго пропали читатели и почитатели поэзии. На Западе публика отвернулась от поэтов и того раньше, и Алексей это прекрасно знал. На его лекцию в Сорбонне пришло два человека, а переводы на какой-нибудь датский или японский могли произвести впечатление только на дремучих соотечественников. Тем не менее он питал нелепую иллюзию, что если сумеет изменить идентичность, то сможет вернуть свой поэтический дар. Надежды юношей питают, но не тридцатишестилетних мужчин. Плюс, конечно же, неутоленные любопытство и жизненный аппетит, поскольку начиналось его пребывание за границей с длительной рабочей поездки - аспирантуры в престижном Стэнфордском университете. А следствием стало то, что расширение кругозора, трудоемкое освоение новых реалий, всевозможная занятость и упорство в заблуждениях позволили продлить поэту жизнь, хоть и со скрипом, еще на без малого два десятилетия.

Есть основания думать, что после всевозможных переездов, женитьб и разводов, запоев (а лет до тридцати он пил изредка только сухое вино и не курил), поселившись в Кёльне, рядом с эмигрировавшими из Москвы, с улицы Правды, родителями, Алексей начал понемногу понимать, что╢ случилось с ним и что на самом деле происходит сегодня в мире. Во всяком случае, об этом недвусмысленно говорят некоторые письменные свидетельства и все более мрачное выражение физиономии поэта. А подобное отрезвление мало кому способно придать силы. В книге его поздней эссеистики, изданной НЛО в 2006 году (“Рай медленного огня” - ну и название!), чересчур часто встречается описание брутальных историй, с которыми он не знает, что делать, как от них избавиться, разве попытаться записать. Но это не помогает, и их приходится попросту обрывать.

Меня поразили строчки из письма Парщикова, написанные за неделю до рождения сына и вывешенные в Интернете Татьяной Щербиной три года спустя, через неделю после смерти поэта. Алексею неполных пятьдесят два, он уже серьезно болен.

“Спасибо тебе за хорошие слова, сто раз спасибо. Вопрос поставлен верно: почему организм сбоит? За несколько дней до похода в госпиталь (и до операции) я проехал свою сотню км на велосипеде (Кёльн - Дюссельдорф и обратно), так что физически был подготовлен к хирургии. Шутка, подобно вопросу, потел ли больной перед смертью. И тем не менее. Мне как раз нравится образ жизни, который я веду, хотя в последний год нервных и ненужных мне ситуаций было больше, чем нужно. А разрядок было мало: я мало ездил и меньше общался. Но виной моим злоключениям - кашель и курение, которое “разбило” желёзку, она и пухла с переменным успехом около года, и всякий раз, когда у меня была ангина (а их было четыре за год!), железы слева распухали. Море мне надо было, море. Думаю, что море выправит дело. А Москва - своим чередом. К весне я хочу, чтобы квартира освободилась, и тогда я проведу часть лета на “Речном вокзале””.

Где будущий поэт закончил среднюю школу . Учился в Киевской сельскохозяйственной академии и в в Москве (окончил в 1981 году).

Скончался А. М. Парщиков 3 апреля 2009 года, похоронен в Кёльне (Германия), в самом центре города, на кладбище Мелатен .

Творческая деятельность

Алексей Парщиков принадлежал к кругу неофициальных поэтов 1980-х годов, чьё творчество в дальнейшем, по предложению М. Эпштейна , стало называться метареализмом ; среди авторов, связанных с Парщиковым общими ранними выступлениями, творческим общением и последующим совместным анализом в критике, - поэты Александр Ерёменко , Иван Жданов , Аркадий Драгомощенко , Рафаэль Левчин , Юрий Проскуряков , Владимир Аристов , Сергей Соловьёв , Илья Кутик . Первое высступление в ЦДРИ на вечере трех поэтов, Парщиков-Ерёменко-Жданов вел Константин Кедров в 1978-м году в Каминном зале . К. Кедров обозначил новую поэзию, как «метафору эпохи Теории относительности Альберта Эйнштейна». Первая публикация поэмы «Новогодние строчки» в журнале «Литературная учёба» (№ 1 1984) с послесловием Константина Кедрова «Метаметафора Алексея Парщикова» . Первая книга стихотворений появилась в 1988 году , в переводе на датский язык . В 1989 году в московском издательстве «Московский рабочий» вышла книга «Фигуры интуиции», с предисловием Кирилла Ковальджи . В г. вышла книга «Медный купорос» в издательстве «Avec Press» (в переводе на английский язык).

В издательстве «Иц-Гарант» (теперешнее ОГИ) в 1996 году вышла книга «Выбранное». В 1998 году издательство «Ad Marginem » опубликовало книгу «Переписка. Вячеслав Курицын - Алексей Парщиков. Февраль 1996 - февраль 1997». Книга «Соприкосновение пауз» (М., Манеж, 2004) представляла совместный проект с художником Игорем Ганиковским . В издательстве «Наука» вышла коллекция стихотворений и прозаических заметок «Ангары», серия «Русский Гулливер », М., 2006. В том же году в издательстве «НЛО» появилась книга эссе, переводов и ретроспекций «Рай медленного огня». Последняя прижизненная публикация - книга стихотворений «Землетрясение в бухте Цэ» (совместно с художником Евгением Дыбским), выпущенная Поэтическим клубом Stella Art Foundation в издательстве «Икар» в конце 2008 года .

Был одним из основателей и членом редакции литературно-культурологического журнала «Комментарии» .

Парщиков выступал на поэтических фестивалях России, стран Европы и Северной Америки. Лауреат премии Андрея Белого () и премии Московского Биеннале поэтов в номинации «Литературная легенда» (). Первые переводы стихотворений Парщикова относятся, вероятно, к 1983 году (идиш , выполнены Львом Беринским). С тех пор его стихи выходили на различных языках, в том числе отдельными изданиями (на датском и английском языках) и в иностранной периодике на идишe , китайском , немецком , нидерландском , сербском , узбекском (выполнены Мухаммадом Салихом), финском , французском , японском и других языках. Сам Парщиков осуществил переводы с узбекского (Мухаммада Салиха), идиша (Льва Беринского) , английского и немецкого языков .

Семья

Первой женой А. М. Парщикова (с 1972 года) была Ольга Свиблова (сын - Тимофей Парщиков , род. 1983 - фотограф, документалист, поэт); второй женой (1991-1995) - швейцарская поэтесса Мартина Хюгли (Martina Hügli, род. 1969) ; третьей - журналистка Екатерина Дробязко (сын Матвей, род. 2006).

Дополнительные материалы

• Парщиков // «Русские писатели XX века», биографический словарь. - М.: Большая Российская Энциклопедия, Рандеву-АМ, 2000. - С. 539.
• Северская О. И . Язык поэтической школы: идиолект, идиостиль, социолект. - М.: Словари.ру, 2007. - 126 с. ISBN 5-903021-05-0

Книги стихов

• Intuitionsfigurer. Aerhus: Hutes Forlag/S.O.L. - 1988. - 64 p. (датский , пер. Rer Aage Brandt & Marie Tetzlaff). - ISBN 87-7483-208-5 .
• Фигуры интуиции. / Пред. К. Ковальджи. - М.: Московский рабочий, 1989. - 96 с., 10 000 экз. - ISBN 5-239-00711-X .
• Blue Vitriol. - Penngrove: Avec Press, 1994. - 62 p. (английский , пер. John High, Michael Molnar, Michael Palmer, предисловие Marjorie Perloff) (См. www.crl.com/~creiner/sintax/parsh.crit.html). - ISBN 1-880713-02-0 ; Library of Congress Catalog Card Number 93-71880.
• Cyrillic Light. - М.: Серия книг журнала «Золотой вѣкъ», 1995. - 111 с., 1001 экз. - ISSN 0869-5849.
• Выбранное. - М.: Иц-Грант, 1996. - 207 с. - ISBN 5-900241-25-4 .
• Соприкосновение пауз. (Совместный проект с художником Игорем Ганиковским). - М.: Центральный выставочный зал «Манеж», 2004. - 203 с. - ISBN 5-902618-03-7 .
• Ангары. - М.: Наука, 2006. - 253 с. - ISBN 5-02-034534-2 .
• Землетрясение в бухте Цэ (Совместный проект с художником Евгением Дыбским). - М.: Издательство «Икар», 2008. - 124 с. - ISBN 978-5-7974-0179-7 .
• Выбранное. - М.: ОГИ, 2010.
• Дирижабли. - М.: Время, 2014. - 224 с. - (Поэтическая библиотека). ISBN 978-5-9691-1163-9 .

Нон-фикшн

• Путеводитель по Москве/Moskovan Kaltainen Kaupunki Seikkailijan Matkaopas Toimittaneet. Alexei Parshchikov, Jukka Mailenen, Marjo Maenpaa. Helsinki: Orirnt X-Press, 1989, p. 84 (финский).
• Алексей Парщиков, Вячеслав Курицын. Переписка. Февраль 1996 - Февраль 1997. - М.: Ad Marginem, 1998. - 126 с. - ISBN 5-88059-040-2 . (шорт-лист Малой Букеровской премии, Москва, 1998)
• Рай медленного огня: Эссе, письма, комментарии. - М.: Новое литературное обозрение, 2006. - 328 с. - ISBN 5-86793-466-7 .

Переводы

• Мухаммад Салих . Прозрачный дом, часть 2, «Тысячелетний пост». Ташкент : Еш Гвардия, 1989. С. 32-60 (перевод с узбекского Алексея Парщикова). ISBN 5-633-00208-3 . 2-е издание в книге: Мухаммад Салих. Байрак. Том 2. - С. 90-104. - ISBN 975-6545-17-8 .
• Тед Хьюз. Цикл о Вороне: Строфы века-2: Антология мировой поэзии в русских переводах XX века. Сост. Евг. Витковский. - М.: Полифакт, 1998. - С. 1057-1059. - ISBN 5-89356-005-1 ; Из книги Ворон: Рай медленного огня: Эссе, письма, комментарии. Москва: Новое литературное обозрение, 2006, с. 303-308 (9 стихотворений) ISBN 5-86793-466-7
• Бернштейн, Чарльз . Изощренность поглощения. Пер. Алексея Парщикова, Патрика Герни, Марка Шатуновского - М.: 2008.

Напишите отзыв о статье "Парщиков, Алексей Максимович"

Примечания

Борис Гройс (1978) Евгений Шифферс (1979) Юрий Новиков (1980) Ефим Барбан (1981) Борис Иванов (1983) Владимир Эрль (1986) Владимир Малявин (1988) Михаил Эпштейн (1991) Андрей Крусанов (1997) Константин Мамаев (1998) Лев Рубинштейн (1999) Игорь Смирнов (2000) Валерий Подорога (2001) Вардан Айрапетян и Лена Силард (2002) Владимир Топоров (2003) Михаил Ямпольский (2004) Борис Дубин (2005) – Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так, – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так. Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так.
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.

31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.

Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.

Родился в 1954 году в Приморском крае в семье военного врача, впоследствии профессора М. И. Рейдермана и врача-хирурга Л. С. Парщиковой. Отец будущего поэта был отозван из аспирантуры и направлен на Дальний Восток (в дислоцированную в Китае воинскую часть) за несколько лет до рождения сына в связи с Делом врачей. После демобилизации отца семья вернулась в Киев , а в 1961 году поселилась в только что получившем новое название Донецке , где будущий поэт закончил среднюю школу. Учился в Киевской сельскохозяйственной академии и после двух лет работы по специальности - в Литературном институте им. Горького в Москве (окончил в 1981 году).

Скончался А.М. Парщиков 3 апреля 2009 года, похоронен в Кёльне (Германия), в самом центре города, на кладбище Мелатен.

Творческая деятельность

Алексей Парщиков принадлежал к кругу неофициальных поэтов 1980-х годов, чьё творчество в дальнейшем, по предложению М. Эпштейна , стало называться метареализмом; среди авторов, связанных с Парщиковым общими ранними выступлениями, творческим общением и последующим совместным анализом в критике, - поэты Александр Ерёменко , Иван Жданов, Аркадий Драгомощенко , Рафаэль Левчин, Юрий Проскуряков, Владимир Аристов , Сергей Соловьёв, Илья Кутик . Первая публикация поэмы «Новогодние строчки» в журнале «Литературная учёба» (№ 1 1984) с послесловием Константина Кедрова «Метаметафора Алексея Парщикова». Первая книга стихотворений появилась в 1988 году, в переводе на датский язык. В 1989 году в московском издательстве «Московский рабочий» вышла книга «Фигуры интуиции», с предисловием Кирилла Ковальджи . В 1995 г. вышла книга «Медный купорос» в издательстве «Avec Press» (в переводе на английский язык).

В издательстве «Иц-Гарант» (теперешнее ОГИ) в 1996 году вышла книга «Выбранное». В 1998 году издательство «Ad Marginem» опубликовало книгу «Переписка. Вячеслав Курицын - Алексей Парщиков. Февраль 1996 - февраль 1997». Книга «Соприкосновение пауз» (М., Манеж, 2004) представляла совместный проект с художником Игорем Ганиковским. В издательстве «Наука» вышла коллекция стихотворений и прозаических заметок «Ангары», серия «Русский Гулливер», М., 2006. В том же году в издательстве «НЛО» появилась книга эссе, переводов и ретроспекций «Рай медленного огня». Последняя прижизненная публикация - книга стихотворений «Землетрясение в бухте Цэ» (совместно с художником Евгением Дыбским), выпущенная Поэтическим клубом Stella Art Foundation в издательстве «Икар» в конце 2008 года.

Алексей Максимович Парщиков родился 25 мая 1954 года, умер 3 апреля 2009 года. Он был русским поэтом, ярким представителем течения метареализм.

Алексей Парщиков родился в небольшом поселке Ольга Приморского края. Его родители были военными врачами.

В 1961 году семейство Парщиковых перебралось в Донецк. После окончания школы Алексей поступил в Киевскую сельскохозяйственную академию. Уже тогда он начал пробовать писать стихи. Алексей видел мир с другой стороны, в молодом возрасте он начал задумываться о глобальных проблемах и несчастьях человечества.

Поняв, что его призвание писательская деятельность, Парщиков решил получить соответствующее образование. А в 1981 году он уже был выпускником московского Литературного института им. Горького. Алексей Парщиков подавал большие надежды, так как у него всегда было много свежих мыслей и неординарных идей.

В 1988 году Парщиков издал свой первый томик стихов. Он был одним из первых поэтов в России, кто решился писать в стиле метареализм. Вместе с ним работали такие известные личности как Александр Ерëменко, Иван Жданов , Илья Кутик .

В 1993 году Парщиков получил и иностранную ученую степень. Он защитил магистратуру в Стэндфордском университете, штат Калифорния, США.

В середине 1990 годов Алексей Парщиков перебирается в Кельн. Его основной работой становиться дизайн литературных произведений издаваемых местным издательством «ARTTRA».

Параллельно с этим он начинает печататься в русской прессе и литературных журналах. В 1995 году выходит его книга «Медный купорос». А в 1998 году он публикует свой труд «Переписка. Вячеслав Курицын - Алексей Парщиков . Февраль 1996 - февраль 1997».

Одной из последних работ писателя стала книга «Соприкосновение пауз», изданная в 2004 году. Так же стоит отметить его художественный труд «Ангары» изданный в 2006 году.

Алексей Максимович Парщиков внес много нового и оригинального в современный мир поэзии. Его можно назвать одним из основателей течения метареализм, которое имеет множество последователей.

За свои заслуги Парщиков не раз удостаивался престижных литературных премий. Он постоянно посещал поэтические фестивали, где непременно выступал со своими стихами.

В 1987 году Парщиков удостоился премии Андрея Белого. А в 2005 году он стал лауреатом премии России Литературная Легенда.

Родился в 1954 году в Приморском крае в семье военного врача, впоследствии профессора М. И. Рейдермана и врача-хирурга Л. С. Парщиковой. Отец будущего поэта был отозван из аспирантуры и направлен на Дальний Восток (в дислоцированную в Китае воинскую часть) за несколько лет до рождения сына в связи с Делом врачей. После демобилизации отца семья вернулась в Киев, а в 1961 году поселилась в только что получившем новое название Донецке, где будущий поэт закончил среднюю школу. Учился в Киевской сельскохозяйственной академии и после двух лет работы по специальности - в Литературном институте им. Горького в Москве (окончил в 1981 году).

В 1991 году переехал в США (Сан-Франциско), где в 1993 году получил степень магистра (Master of Arts) с тезисом «Поэзия Дмитрия Александровича Пригова в русском концептуализме» (Dmitry Alexandrovich Prigov’s poetry in Russian conceptualism) на отделении славистики Стэнфордского университета. В 1995 году поселился с родителями в Кёльне. Сотрудничал с амстердамским культурным центром «ARTTRA» (с Л. В. Ходынской).

Скончался А.М. Парщиков 3 апреля 2009 года, похоронен в Кёльне (Германия), в самом центре города, на кладбище Мелатен.

Творческая деятельность

Алексей Парщиков принадлежал к кругу неофициальных поэтов 1980-х годов, чьё творчество в дальнейшем, по предложению М. Эпштейна, стало называться метареализмом; среди авторов, связанных с Парщиковым общими ранними выступлениями, творческим общением и последующим совместным анализом в критике, - поэты Александр Ерёменко, Иван Жданов, Аркадий Драгомощенко, Рафаэль Левчин, Юрий Проскуряков, Владимир Аристов, Сергей Соловьёв, Илья Кутик. Первая публикация поэмы «Новогодние строчки» в журнале «Литературная учёба» (№ 1 1984) с послесловием Константина Кедрова «Метаметафора Алексея Парщикова». Первая книга стихотворений появилась в 1988 году, в переводе на датский язык. В 1989 году в московском издательстве «Московский рабочий» вышла книга «Фигуры интуиции», с предисловием Кирилла Ковальджи. В 1995 г. вышла книга «Медный купорос» в издательстве «Avec Press» (в переводе на английский язык).

В издательстве «Иц-Гарант» (теперешнее ОГИ) в 1996 году вышла книга «Выбранное». В 1998 году издательство «Ad Marginem» опубликовало книгу «Переписка. Вячеслав Курицын - Алексей Парщиков. Февраль 1996 - февраль 1997». Книга «Соприкосновение пауз» (М., Манеж, 2004) представляла совместный проект с художником Игорем Ганиковским. В издательстве «Наука» вышла коллекция стихотворений и прозаических заметок «Ангары», серия «Русский Гулливер», М., 2006. В том же году в издательстве «НЛО» появилась книга эссе, переводов и ретроспекций «Рай медленного огня». Последняя прижизненная публикация - книга стихотворений «Землетрясение в бухте Цэ» (совместно с художником Евгением Дыбским), выпущенная Поэтическим клубом Stella Art Foundation в издательстве «Икар» в конце 2008 года.

Парщиков выступал на поэтических фестивалях России, Европы и Северной Америки. Лауреат премии Андрея Белого (1987) и премии Московского Биеннале поэтов в номинации «Литературная легенда» (2005). Первые переводы стихотворений Парщикова относятся, вероятно, к 1983 году (идиш, выполнены Львом Беринским). С тех пор его стихи выходили на различных языках, в том числе отдельными изданиями (на датском и английском языках) и в иностранной периодике на идишe, китайском, немецком, нидерландском, сербском, узбекском (выполнены Мухаммадом Салихом), финском, французском, японском и других языках. Сам Парщиков осуществил переводы с узбекского (Мухаммада Салиха), идиша (Льва Беринского), английского и немецкого языков.

Семья

Первой женой А. М. Парщикова (с 1972 года) была директор Московского дома фотографии Ольга Свиблова (сын - Тимофей Парщиков, род. 1983 - фотограф, документалист, поэт); второй женой - швейцарская поэтесса Мартина Хюгли (Martina H?gli, род. 1969); третьей - журналистка Екатерина Дробязко (сын Матвей, род. 2006).

Дополнительные материалы

• Парщиков. // «Русские писатели XX века», биографический словарь. - М.: Большая Российская Энциклопедия, Рандеву-АМ, 2000. - С. 539.
• Северская, О. И. Язык поэтической школы: идиолект, идиостиль, социолект. - М.: Словари.ру, 2007. - 126 с. ISBN 5-903021-05-0

Книги стихов

• Intuitionsfigurer. Aerhus: Hutes Forlag/S.O.L. - 1988. - 64 p. (датский, пер. Rer Aage Brandt & Marie Tetzlaff). - ISBN 87-7483-208-5.
• Фигуры интуиции. / Пред. К. Ковальджи. - М.: Московский рабочий, 1989. - 96 с. - ISBN 5-239-0711-X.
• Cyrillic Light. - М.: Серия книг журнала «Золотой в?къ», 1995. - 111 с. - ISBN 0869-5849.
• Выбранное. - М.: Иц-Грант, 1996. - 207 с. - ISBN 5-900241-25-4.
• Соприкосновение пауз. (Совместный проект с художником Игорем Ганиковским). - М.: Центральный выставочный зал «Манеж», 2004. - 203 с. - ISBN 5-902618-03-7.
• Ангары. - М.: Наука, 2006. - 253 с. - ISBN 5-02-034534-2.
• Землетрясение в бухте Цэ (Совместный проект с художником Евгением Дыбским). - М.: Издательство «Икар», 2008. - 124 с. - ISBN 978-5-7974-0179-7.

Нон-фикшн

• Путеводитель по Москве/Moskovan Kaltainen Kaupunki Seikkailijan Matkaopas Toimittaneet. Alexei Parshchikov, Jukka Mailenen, Marjo Maenpaa. Helsinki: Orirnt X-Press, 1989, p. 84 (финский).
• Алексей Парщиков, Вячеслав Курицын. Переписка. Февраль 1996 - Февраль 1997. - М.: Ad Marginem, 1998. - 126 с. - ISBN 5-88059-040-2. (шорт-лист Малой Букеровской премии, Москва, 1998)
• Рай медленного огня: Эссе, письма, комментарии. - М.: Новое литературное обозрение, 2006. - 328 с. - ISBN 5-86793-466-7.

Переводы

• Мухаммад Салих. Прозрачный дом, часть 2, «Тысячелетний пост». Ташкент: Еш Гвардия, 1989, стр. 32-60 (перевод с узбекского Алексея Парщикова). ISBN 5-633-00208-3. 2-е издание в книге: Мухаммад Салих. Байрак, том 2, стр. 90-104. ISBN 975-6545-17-8.
• Тед Хьюз. Цикл о Вороне: Строфы века-2: Антология мировой поэзии в русских переводах XX века. Сост. Евг. Витковский. Москва: Полифакт, 1998, с. 1057-59. ISBN 5-89356-005-1; Из книги Ворон: Рай медленного огня: Эссе, письма, комментарии. Москва: Новое литературное обозрение, 2006, с. 303-308 (9 стихотворений) ISBN 5-86793-466-7
• Бернштейн, Чарльз. Изощренность поглощения. Пер. Алексея Парщикова, Патрика Герни, Марка Шатуновского М., 2008.