А. Кольцов

Художественное своеобразие Кольцова с особенной силой обнаруживается в его пейзажной живописи. В его стихотворенияхприрода неотделима от людей и от их труда, от повседневных человеческих забот, радостей, печалей и дум.

По словам Салтыкова-Щедрина, тем и «велик Кольцов, тем и могуч талант его, что он никогда не привязывается к природе для природы, а везде видит человека, над нею парящего».

Созданные Кольцовым картины родной земли свежи и новы. «Красавица зорька В небе загорелась» («Песня пахаря»), а зреющая рожь «Дню веселому улыбается» («Урожай»). В стихотворении «Что ты спишь, мужичок?..» (1839) Кольцов находит неповторимые краски для описания поздней осени:

Ведь уже осень на двор

Через прясло глядит...

— и русской деревенской зимы:

Вслед за нею зима

В теплой шубе идет,

Путь снежком порошит,

Под санями хрустит.

Кольцов умеет по-своему сказать и о привольной русской степи. Читая стихотворение «Косарь» (1836), кажется, видишь всю ее бескрайнюю ширь, дышишь запахом ее трав и цветов. Для кольцовского косаря она не только просторна, но и как-то по-особенному радостна и светла:

Ах ты, степь моя,

Степь привольная,

Широко ты, степь,

Пораскинулась...

В стихотворении «Урожай» (1835) медленно надвигающаяся туча темнеет, растет, «ополчается громом, бурею, огнем, молнией», и тут же как бы после минутного затишья она

Ополчилася —

И расширилась,

И ударила,

И пролилася,

Слезой крупною...

В этой строфе, состоящей почти из одних глаголов, самый ритм и подбор звуков (прежде всего звонких согласных «р» и «л») немало способствуют изображению мощных раскатов грома и хлынувшего дождя. Особенно большую динамичность, широту, силу придает глаголам стоящий перед ними звук «и».

Одной из особенностей поэтического мастерства Кольцова является точность, конкретность, почти зрительная ощутимость изображения при исключительной экономичности, лаконичности художественных средств. Органически восприняв народно-песенную речь, поэт выработал свой отвечающий теме стиль, свою образность, свой особый голос.

Кольцов добивается свежих и точных слов (в смысле передачи определенного психологического состояния), сравнений и метафор, родственных самому духу народно-песенного творчества. Эта особенность реалистической поэтики Кольцова ярко проявляется в песне «Доля бедняка» (1841), где автор сумел просто и вместе с тем совершенно по-новому передать скрытую от взоров людей горечь переживаний крестьянина-бобыля:

Из души ль порой

Радость вырвется, —

Злой насмешкою

Вмиг отравится.

Речевые элементы, которые непосредственно идут из фольклора («И сидишь, глядишь, Улыбаючись; А в душе клянешь Долю горькую!»), у поэта естественны и художественно оправданы.

Самобытное мастерство мы видим и в инструментовке, мелодике, метрике и ритмике кольцовских стихов. Широко применяемые Кольцовым пятисложник и трехстопный ямб с дактилическими окончаниями, внутренние рифмы, повторы и аллитерации придают его стихам отмеченные уже выше смысловую выразительность и музыкальность.

И когда вчитываешься, например, в песню «Не шуми ты, рожь...», то ясно видишь, что даже самый размер ее очень подходит к тому горестному настроению, которым исполнено это стихотворение:

Тяжелей горы,

Темней полночи

Легла на́ сердце

Дума черная!

Не менее выразительна и такая кольцовская песня как «Последний поцелуй». В ее инструментовке обращают на себя внимание первая и вторая строки, где хорошо слышатся звуки «л», «п» («поцелуй, приголубь, приласкай»), третья и четвертая — с выделяющимся в них звуком «р» («Еще раз, поскорей, поцелуй горячей»).

Обнаруживаются также повторения слов и внутренние рифмы («Не тоскуй, не горюй, Из очей слез не лей»). Все это придает лирической интонации песен Кольцова музыкальность, которую так высоко оценил М. Балакирев, написавший на слова этого стихотворения свой известный романс. По отзывамЦ. А. Кюи, романс представляет совершеннейший образец слияния музыки с текстом в одно гармоническое целое.

Вообще следует отметить, что Кольцов сыграл исключительную роль в развитии отечественной музыкальной культуры. Его строки вдохновили на создание замечательных творений таких композиторов как Глинка, Варламов, Гурилев, Даргомыжский, Балакирев, Римский-Корсаков, Мусоргский, Рубинштейн, Рахманинов, Гречанинов, Глазунов и др.

Кольцов обогатил нашу поэзию безыскусственной русской речью. Избегая каких-либо нарочитых «красивостей», он вносит в свои стихи обычные слова, взятые из живого народного языка, придавая им особый поэтический колорит. По определению Белинского, в песни Кольцова «смело вошли и лапти, и рваные кафтаны, и всклокоченные бороды, и старые онучи — и вся эта грязь превратилась у него в чистое золото поэзии» (9, 534).

Используя разговорную речь крестьян, Кольцов тщательно отбирает в ней самое типичное, что помогает ему ярче выразить чувства и мысли народа, правдиво показать жизнь простолюдинов. Во «Второй песне Лихача Кудрявича» (1837) читаем:

Кафтанишка рваный

На плечи натянешь,

Бороду вскосматишь,

Шапку нахлобучишь,

Тихомолком станешь

За чужие плечи...

Для Кольцова чрезвычайно характерно частое употребление уменьшительно-ласкательных речевых форм, которые в наибольшей степени соответствуют народному стилю:

Пала грусть-тоска тяжелая

На кручинную головушку...

Ты возьми мою кручинушку...

Типичны для песен Кольцова пословицы и поговорки, органически вкрапленные в речь его лирического героя. Например, в «Горькой доле» (1837):

Без любви, без счастья

По миру скитаюсь:

Разойдусь с бедою —

С горем повстречаюсь!

Значение Кольцова в истории отечественной литературы определяется нерасторжимой связью его с народом, которая, по мнению Белинского, нашла яркое выражение в художественномвоспроизведении поэтом крестьянского быта и особенностей характера, склада мыслей и чувств простых русских людей. Именно эти важнейшие стороны кольцовского творчества оказали наиболее плодотворное воздействие на русскую поэзию.

Опираясь на литературно-эстетическую концепцию Белинского, революционные демократы 60-х гг. рассматривали поэтическое наследие Кольцова в соответствии с выдвинутыми эпохой новыми и повышенными требованиями всестороннего отображения жизни в существенных ее проявлениях.

Добролюбов в первых же высказываниях о Кольцове (1858) определяет его как поэта, который по самой сущности своего дарования был близок к народу. Вместе с тем критик прямо и, пожалуй, даже чрезмерно категорически указывал на недостаточную связь кольцовских произведений с общественно-политической проблематикой.

По убеждению Добролюбова, «Кольцов жил народной жизнью, понимал ее горе и радости, умел выражать их. Но его поэзии недостает всесторонности взгляда; простой класс народа является у него в уединении от общих интересов...».

Добролюбов смог выделить и высоко оценить ту «реальную здоровую» сторону стихотворений Кольцова, которую, по словам критика, необходимо было «продолжить и расширить». Добролюбов подчеркнул нерасторжимую связь передовой русской поэзии с кольцовскими традициями. О значении этих традиций для русской литературы писал и Салтыков-Щедрин: «Весь ряд современных писателей, посвятивших свой труд плодотворной разработке явлений русской жизни, есть ряд продолжателей дела Кольцова».

Художественное наследие Кольцова было особенно дорого Н. А. Некрасову. Говоря о Кольцове как о действительно самобытном поэте, он ставил его в один ряд с величайшими нашими поэтами — Пушкиным, Лермонтовым, Жуковским, Крыловым.

В творчестве Некрасова нашла дальнейшее продолжение введенная в поэзию Кольцовым тема труда. Некрасов придал ей ту политическую остроту, какой недоставало Кольцову. Некрасову был несомненно близок выраженный в песнях Кольцова народный взгляд на физическую и духовную красоту трудящихся людей.

Опытом Кольцова было во многом подготовлено и обращение Некрасова к фольклору, к живой разговорной речи крестьян. Некрасова в какой-то мере можно считать продолжателем Кольцова и в области стихосложения. Весьма показательна в этом отношении поэма «Кому на Руси жить хорошо», в которой широко применяется идущий от Кольцова преимущественно трехстопный ямб с дактилическими окончаниями.

Традиция Кольцова ощутима и в творчестве поэта некрасовского лагеря И. С. Никитина. Опираясь на художественный опыт своих предшественников и прежде всего Кольцова, он обращался непосредственно к простонародной жизни, черпал в ней темы и образы. В стихотворениях Никитина («Зашумела, разгулялась...», «Песня бобыля», «Наследство», «Ехал из ярмарки ухарь-купец...», «Отвяжись, тоска...» и др.) явственна ориентация на народно-песенное начало, которое так полно представлено у Кольцова.

В русле традиций Кольцова развивается также творчество поэта-демократа И. З. Сурикова. Воздействие автора «Косаря» чувствуется в таких широкоизвестных его произведениях, как «Эх, ты, доля...», «Голова ли ты, головушка...», «В степи» и др. Суриковское стихотворение «В зеленом саду соловушка...» является развитием поэтического мотива женской доли, разработанного Кольцовым в его песне «Ах, зачем меня...».

Следы влияния Кольцова заметны также в творчестве поэтов-песенников С. Ф. Рыскина (1860—1895), Е. А. Разоренова (1819—1891), Н. А. Панова (1861—1906) и др. Проблематика и поэтика стихотворений Кольцова нашли дальнейшее развитие в творческой практике С. Д. Дрожжина: отраженная в его стихах тема крестьянского труда генетически восходит к «Песне пахаря» и «Урожаю».

Кольцов оказал особенно большое и плодотворное влияние на художественное становление Сергея Есенина. В стихотворении «О, Русь, взмахни крылами...» поэт прямо пишет о себе как о последователе Кольцова. Лирические мотивы и образы русского песенника имеют прямой отзвук в стихах М. Исаковского, А. Твардовского, Н. Рыленкова и других советских поэтов, творчество которых глубоко и органично связано с народной песней.

Художник новаторского склада, А. В. Кольцов сумел создать такие самобытные, глубоко национальные образцы демократической поэзии, что его имя по достоинству заняло одно из первых мест в ряду замечательных русских поэтов.

История русской литературы: в 4 томах / Под редакцией Н.И. Пруцкова и других - Л., 1980-1983 гг.

Сочинение

Поэзия А. В. Кольцова как будто бы неожиданна для 30-х годов XIX в., но вместе с тем и закономерна, так как свидетельствует о процессе демократизации русской культуры. Кольцов воспитывался в провинциальной (воронежской) мещанской среде, образования не получил и был самоучкой в прямом и точном смысле этого слова, т. е. учился сам, всю жизнь, без чего, разумеется, не смог бы стать настоящим поэтом.

Необычным был путь Кольцова в литературу, необычным для того времени были и содержание, и форма его стихов. С Кольцовым в русскую литературу входил народ - не только как объект изучения, изображения, восхищения и т. д., по как субъект, как творец, создатель эстетических ценностей. Не случайно так приветствовали, так исключительно высоко ценили смысл и значение стихов Кольцова русские революционные демократы. Белинский считал, что «после имени Лермонтова самое блестящее поэтическое имя современной русской поэзии есть имя Кольцова» В творчестве Кольцова отразилось то увлечение философской проблематикой, которое было характерно для поэзии 30-х годов. В его «думах» выражены глубокие размышления молодого поэта о смысле человеческой жизни, тайнах, которыми полна история человечества. Но в полной мере талант Кольцова проявился в его песнях.

Нигде и никогда у Кольцова не звучат нотки сентиментальной жалости или барской снисходительности. Его герои, осознающие свое право на разумную и светлую жизнь, изображены как люди, способные глубоко мыслить и топко чувствовать, рвущиеся на широкий и вольный жизненный простор. Эти Тенденции проявляются и в разработке Кольцовым традиционных для устного народного творчества семейно-бытовых мотивов. Его песни проникнуты поэзией земной любви, радости, счастья, противопоставленной серости прозаических будней. Здесь нет ничего общего с традициями «легкой поэзии» Батюшкова и его последователей с проявляющимися у них порою элементами книжности, некоторой «вторичности» чувств. Герои Кольцова обнаруживают подлинную искренность, душенную красоту, свежесть и непосредственность в выражении интимных переживаний.

Теснейшая связь творчества Кольцова с миром устного народного творчества несомненна, но в фольклоре он использует не «букву», а «дух», не подражает тем или иным фольклорным жанрам, а творчески развивает и обогащает лучшие традиции народной поэзии. Таким же путем шли Пушкин и Лермонтов.

Произведения Кольцова являются не стилизацией или имитацией. Поэт органически близок к поэтике фольклора, которая свободно и непринужденно становится стилеобразующим фактором его поэзии, придавая ей черты истинной оригинальности и неповторимости. Это же относится и к своеобразию стиха Кольцова. Используя ритмические особенности народной песни, он создает свой, кольцовский стих - без рифм, как обычно в фольклоре, но основанный по преимуществу на литературных размерах.

Творчество Кольцова - важное и необходимое звено в истории русской литературы. Демократизм, поэтизация крестьянского труда, огромная сила жизпеутверждения, глубокое сочувствие народу в его радостях и горестях, замечательное песенное мастерство - все это обусловило ту важную роль, которую поэт сыграл в истории русской культуры. Его произведения, сама его личность приобрели большое значение для Белинского, являясь наглядным свидетельством огромных духовных сил, таящихся в народе. Творчество Кольцова давало великому критику повод и основание разрабатывать важные историко-литературные и теоретические суждения о народности, взаимоотношении фольклора и литературы, о положительном начале в русской поэзии, о русском национальном характере и о новом типе писателя-демократа (см. его статью «О жизни и сочинениях Кольцова», 1845).

Творческий опыт Кольцова был очень важен для Некрасова. Непосредственное воздействие Кольцова испытали на себе поэты-демократы И. С. Никитин, И. С. Суриков, а уже в XX в.- С.Есенин.

Поэзия Кольцова оказала благотворное влияние на многих поэтов братских народов, в частности на выдающихся белорусских поэтов Якуба Коласа и Янки Купалы. Связан был Кольцов и с украинской литературой. Он сам писал стихи на украинском языке, был знаком с Е. Гребенкой. Шевченко с исключительным вниманием относился к первому русскому поэту, вышедшему из народа. Это внимание отразилось в письмах Шевченко, дневнике, поэзии и прозе. Многое сближает Кольцова и Шевченко: и тематика произведений, и образная система. Ориентация на простого демократического читателя отразилась не только на идейном содержании, но и на художественном своеобразии их поэзии. Франко и Грабовский высоко ценили творчество замечательного русского поэта. На украинский язык его произведения переводили Б. Гринчеико, М. Старицкий и др.
Чернышевский, говоря о новом периоде в развитии русской литературы, во главе которого стояли Гоголь и Белинский, заметил: «Вероятно, Кольцов стал бы третьим в этом ряду, если бы прожил долее или обстоятельства позволили его уму развиться ранее» (3, 765).

Тема «Кольцов и народная поэзия» привлекала внимание многих исследователей творчества поэта и фольклористов. Решалась она обычно в двух аспектах: во-первых, ученых интересовала степень близости к народной песне собственных песен и стихотворений поэта; во-вторых, деятельность Кольцова как собирателя произведений фольклора.

При чтении всей этой, довольно обширной литературы поражает противоречивость суждений, высказанных разными авторами. Одни из них, начиная с Белинского, утверждали тесную связь поэзии Кольцова с народной песней (1). О ней писали в статьях о Кольцове и Добролюбов, и Салтыков, и В.И. Водовозов, в исследованиях советского времени эту связь изучали В.М. Сидельников, В.А. Тонков, П.Д. Ухов (2).

С другой стороны, некоторые авторы, начиная с работы М.Ф. де Пуле (3), отрицали непосредственную связь Кольцова с живой народной традицией (В.В. Данилов, (4)) или говорили об ограниченности этой связи, утверждая, что источники его творчества кроются в русской литературе первой половины XIX в., в сентиментально-романтической поэзии этого периода (А.И. Некрасов, (5)). В пору утверждения вульгарно-социологического метода в литературоведении П.М. Соболев вообще противопоставлял Кольцова народному творчеству, считая поэта выразителем идеологии мещанства (6).

Документальные материалы и объективные факты решительно опровергают все эти ошибочные или тенденциозные утверждения о том, что Кольцов будто бы оставался равнодушен к фольклору.

Вскоре после смерти Кольцова, еще до издания собрания его стихотворений (1846 г.), которому предпослана была статья Белинского, студент Харьковского университета А.М. Юдин, лично хорошо знавший Кольцова, сообщил, что Кольцовым было собрано большое количество песен, и высказал опасение за их судьбу. Юдин писал, что поэт «имел особенный дар заставлять поселян высказать все песни, какие им известны» (7), сам пел, вызывая крестьян на исполнение (8).

Через два года после этой статьи Киреевский в числе лиц, доставивших ему песни, назвал Кольцова, приславшего ему песни из Воронежской губернии (9).

В 1868 г. П.А. Бессонов, в 7-м выпуске «Песен, собранных П.В. Киреевским», в комментариях к песне «Ты взойди, взойди, солнце красное» отметил, что та же самая песня записана Кольцовым в Воронеже и отдана для издания Белинскому (10). В составленной П.И. Якушкиным и В.А. Елагиным черновой описи архива (1848 г.) также было упомянуто имя Кольцова, чьи записи хранятся в архиве (11). Однако самые записи песен не были обнаружены.

Из писем Кольцова к А.А. Краевскому, впервые опубликованных в 1879 г. («Древняя и новая Россия», № 3), стало ясно, что, начав в 1837 г. Упорно заниматься собиранием фольклора, поэт посылал свои отдельные записи Краевскому, надеясь опубликовать их в «Отечественных записках», где в конце 1830 - начале 1840-х гг. печатались многие фольклорные материалы. Поэт обращался к редактору журнала с вопросами, надеясь получить совет и помощь в новом и трудном для него деле. «Я собрал несколько пословиц, но не знаю, какие мне именно записывать: какие попало или каких нет у Богдановича и Снегирева», -писал он 12 февраля 1837 г. 16 июля того же года Кольцов сообщал своему корреспонденту, что принялся собирать народные песни, а 28 июля упрекал его за то, что тот не откликнулся на посланную песню: «Ответ мне ваш нужен в теперешнее время потому более, что я, как вам уже писал, принялся собирать русские народные песни пристально. Но, может быть, они вам или не понравятся, или нет, какие бы нужно собирать; следственно, труд мой будет в таком случае совершенно напрасен; а их собирать и копотко и трудно, притом мне, без ваших наставлений, самому потрафить трудно» (12).

Очевидно, собирание увлекло Кольцова, и ему хотелось выполнить начатое дело как можно лучше, на уровне требований времени, которые ему не вполне хорошо были известны. Впрочем, как это явствует из других писем поэта (Краевскому, А.Н. Черткову, Белинскому), он внимательно знакомился с выходившими сборниками произведений народной поэзии, знал не только сборник пословиц Снегирева, но и его «Русские простонародные праздники», сборники И.П. Сахарова, интересовался сочинениями казака Луганского (В.И. Даля) и др. (13), высказывал свои суждения о публикациях фольклора, одобрял сведения, приведенные Снегиревым (14), восхищался песнями, опубликованными в «Отечественных записках» 1839 г. (15). Не получив желаемого ответа и руководства от Краевского, Кольцов, по-видимому, в следующем, 1838 г. Послал тетрадь собранных им песен Белинскому. Песни опубликованы не были, и это дало основание Кольцову - предположить в письме к Белинскому от 15 августа 1840 г. (16), что Белинский потерял посланную ему тетрадь, а позднейшим исследователям творчества Кольцова - обвинять Краевского и Белинского в невнимании и в том, что они были причиною безвозвратной утраты сборника песен, составленного Кольцовым. «Его собрание пропало - и вряд ли можно теперь надеяться, чтобы собранные им песни оказались не погибшими и благодаря какой-либо случайности нашлись», - писал в 1907 г. Н.А. Янчук (17). Дальнейшие архивные разыскания опровергли эти обвинения.

Среди бумаг Краевского, хранящихся в ГПБ, в папке копий, была обнаружена рукопись Белинского «Народные песни (из сборника русских народных песен, собираемых А.В. Кольцовым)», описанная И.А. Бычковым без указания имени переписчика (18). Рукопись заключала тексты пяти песен. Из них только «Две народные песни» были опубликованы в 1909 г. А.И. Лященко, подготавливавшим юбилейное академическое Полное собрание сочинений Кольцова. Это были песни:

I) «Ты стой, моя роща, стой, не расцветай!» и 2) «Как у князя было, кня-

зя, у князя Волконского» (в этом же издании были опубликованы «Рус-

ские пословицы, поговорки, приречья и присловья, собираемые Алексе-

ем Кольцовым». Воронеж, 1836 (19)). Другими сведениями о собранных

Кольцовым песнях дореволюционное литературоведение не располага-

ло. Лишь в конце 1940-х гг. к этому материалу (списки пяти песен, сде-

ланные Белинским) обратилась Р.Б. Заборова (20). Она опубликовала

тексты песен, переписанных Белинским из собрания Кольцова: «Как у

князя было, князя, у князя Волконского», «Во сыром-та бору брала Ма-

ша ягодки», «Ты взойди, ты взойди, красно солнушко», «Никому так не

досталось», «По лужочку гуляла» (в настоящем издании № 1, 16, 7, 10,

II) . Эти песни раскрывали различные стороны общественной и семей-

ной жизни народа и отличались художественностью, свидетельствуя о

высокой требовательности и вкусе как поэта-собирателя, так и Белин-

ского, отобравшего именно эти песни для публикации в «Отечествен-

ных записках».

Дальнейшие наблюдения сделаны были П.Д. Уховым, нашедшим в архиве Киреевского пять тетрадей публикуемых в настоящем томе песен, записанных Кольцовым (о своих разысканиях П.Д. Ухов сообщил в статье «А. Кольцов - собиратель народных песен». - «Подъем» (Воронеж), 1958, № 6, стр. 93).

Исследуя вновь открытый материал записей Кольцова, Ухов подчеркнул своеобразие его как собирателя, противостоявшего славянофильскому лагерю, где идеализировались архаические стороны народного быта и с любовью собирались древнейшие памятники фольклора. «Кольцов первым заметил рождение песен нового общественного класса - рабочих». Песня «Как у славнова заводчика» (№ 36), которую Кольцов снабдил примечанием: «В Москве поют на фабрике фабриш-ные на семик», по мнению Ухова, «едва ли не единственная известная науке запись фольклора рабочих первой трети XIX века». Песня «Поп ты чудила, поп буян» (№ 18) - образец антипоповской песни, которая в записях первой половины XIX в. Встречается редко. Есть среди записей

Кольцова солдатская песня «Зимовая стужа нам, солдатушкам, служба» (№ 46). Одна казачья «Что за диво за такое», также с ярко выраженным социальным элементом: речь идет о том, как казак «плеткою стегнул» офицера, приговаривая: «Не боярска, сударь, честь в окно к девушке лезть» (№ 31), две песни «удалых», отобранные Белинским для «Отечественных записок» и процитированные им в четвертой статье «О народной поэзии»: «Ты взойди, ты взойди, красно солнушко» (№ 7) и «Никому так не досталось» (№ 10), упомянутая уже выше баллада о Ваньке-ключнике и князе Волконском (№ 1). С удалыми песнями перекликается ответ героя губернатору в песне «Ох ли пропала пропажа». Своими товарищами он называет темную ночь, булатный нож, доброго коня и вос-тру саблю (№ 45). Песня «Как и я, молода» (№ 32) призывает женщину привыкать «ко чужой ко семье» и рассказывает о свекоре, свекрови, деверьях, золовках, т. е. относится к группе семейных. Большая часть песен относится к уличным хороводным-игровым, по тематике это песни любовные, повествующие о различных оттенках любовного чувства: о любви, сушащей героя или героиню (№ 21, 23, 37), о выборе в хороводе суженой или суженого (№ 27-29, 33, 34, 38, 40), о разлуке и измене (№ 22, 24, 26), о неровне или ревнивом муже (№ 3) и др.

Записи Кольцова представляли самые различные стороны жизни народа, к чему, по-видимому, и стремился поэт. Самое это стремление, отличавшее Кольцова от собирателей-славянофилов, сближало его с Белинским, статьи которого о народной поэзии 1841 г. Полемически заострены были против идеализации архаических сторон народного быта и творчества и также характеризовались глубоко дифференцированным отношением к народной поэзии.

Критик видел в народном творчестве отражение как грубых сторон патриархального быта древней Руси (оценка им ряда мотивов в былинах), так и героических черт народного характера (Новгородские былины), молодецкой удали (песни «удалые»), сильного и грациозного чувства любви (песня «На горе стоит елочка») и порожденной условиями жизни народа грусти «души крепкой, мощной, несокрушимой» (21). Эта близость взглядов на народную поэзию Белинского и Кольцова не была случайным совпадением. Ее следует считать закономерным следствием тесного дружеского общения критика и поэта, начавшегося с их первого знакомства в 1831 г. И особенно укрепившегося в последующие приезды Кольцова в Москву и в Петербург (1836 и 1840 гг.) и отразившегося в их переписке.

Белинский считал 1831 г. переломным в творчестве Кольцова, когда от ранних стихотворных опытов в духе подражаний он «решительно обратился к русским песням». По-видимому, перелом этот произошел не без влияния Белинского, открывшего юноше его истинное призвание, его «настоящий род - русскую песню», которой до того Кольцов чуждался, считая этот род поэзии чем-то «простонародным, грубым и вульгарным». Но, по словам Белинского, песня и «очаровывала его в устах простого народа» (22).

Можно думать, что беседы об этом новом, истинном направлении поэзии Кольцова, указанном поэту Белинским, переходили и в рассуждения о самой народной поэзии, ее светлых и темных сторонах. Беседы эти помогали Кольцову, хорошо и всесторонне знавшему фольклор, осмыслить его значение, определить, что в народной поэзии могло послужить основой его собственного творчества. «Не на словах, а на деле сочувствовал он простому народу в его горестях, радостях и наслаждениях. Он знал его быт, его нужды, горе и радость, прозу и поэзию его жизни», - писал Белинский о Кольцове (23).

Это знание и помогло Кольцову отобрать в свое собрание песен разнообразный и в то же время типичный материал, отразивший народный быт и характеры. Откликнувшись на призыв Краевского собирать фольклор, Кольцов в то же время намеренно старался развеять то одностороннее, романтическое отношение к народной поэзии, которое присуще было не только славянофилам, но в 1830-е годы охватило многих деятелей литературы, не принадлежавших к славянофильскому лагерю, которому не чужд, вероятно, был и Краевский. «А песни, какие и волочатся, то просто все беспутные, из них посылаю вам посмеяться при сем», - писал он Краевскому 12 февраля 1837 г., а в письме от 16 июля Кольцов снова замечает: «Присказками-то я вас уже употчивал, чай, не захотите в другой раз: больно солоно! Что вы до сих пор не сказали об них ни слова? Да, кажется, никогда не скажете ничего» (24). В бумагах Краевского сохранились три присланных Кольцовым произведения, носящие сатирический характер и примыкающие к антиклерикальному фольклору. Это народные анекдоты «К абединьки хлешшут» (о колокольном звоне), «Цыган и поп» (о торге цыгана с жадным попом) и балагурная песня «Гаврила». Естественно, что ни эти тексты, ни песни, подобные балладе «Как у князя было» и на сюжеты удалых песен, Кра-евский не опубликовал.

Изучение найденного П.Д. Уховым материала показывает, что, отбирая из пятидесяти записанных текстов песни для Белинского и переписывая их в особую тетрадь, Кольцов делал это, прекрасно представляя себе (очевидно, по личным встречам и беседам предыдущих лет), что особенно могло заинтересовать его друга в фольклоре. Характерно, что именно эти темы народных песен выделены Белинским в его четвертой статье «О народной поэзии» опубликованной в 1841 г. И писавшейся не только под впечатлением вышедших уже к тому времени сборников Сахарова и собирателей XVIII в., но и под впечатлением рукописной тетради Кольцова. Именно из этой тетради Белинский заимствовал строки удалых песен. В записи Кольцова (№ 7):

Мы не воры ведь,

Не разбойнички,

Атаманы все мы, охотнички.

В статье Белинского:

Мы не воры, - мы разбойнички, Атамановы мы работнички.

Из нее же извлек он песню «Во сыром-та бору брала Маша ягодки» (25).

Исследователи Белинского неоднократно указывали на ограниченный круг фольклорных источников, которыми мог пользоваться критик, работая над статьями о народной поэзии, и на тенденциозность подбора материала во многих из них (труды собирателей 1830-х гг. Сахарова, Снегирева и др.).

Найденные П.Д. Уховым тетради Кольцова показывают, что круг этих источников был шире, чем предполагали исследователи. Именно рукописное собрание песен Кольцова подтвердило многие суждения Белинского: высокую оценку, данную им удалым, любовным, лирическим песням и т. д.

Близость взглядов Кольцова и Белинского сказалась и в отношении их к работе собирателя, и в характере использования Кольцовым материала народной поэзии в его творчестве. Известно, что Белинский, живо интересовавшийся работой молодых собирателей народной поэзии (М.Д. Суханов, Ф.Д. Студицкий, И. Нефедьев и др.), неоднократно указывал на необходимость точного воспроизведения фольклорного текста (26). Этому принципу следовал и Кольцов. В письме к Краевско-му от 28 июля 1837 г., описывая хороводную игру, сопровождаемую песней «Ты стой, моя роща» (№ 33-34), он замечал: «...так, как я ее записал, она имеет слова точные, из слова в слово; но поют в хороводе ее иначе. Все стихи у них повторяются несколько раз и большею частию перемешиваются; и есть при других стихах прибавление из гласных букв, частицы к стихам, например: о, аи, оой, аой, ай-ой. У меня есть она и этак списана, и очень верно. Буде угодно, я вам пришлю. Эта песня удивительно как хороша на голос; жаль, что я не умею положить голоса» (27). Из этого следует, что Кольцов записывал песни не только под диктовку, но проверял запись с голоса, отмечая, как преображался текст в живом исполнении.

П.Д. Ухов сопоставил текст собирателя 1830-х гг. П.И. Перевлес-ского, записавшего под диктовку песню «Аи, аи Дунюшка Хомина по бережку ходила», и запись Кольцова «Аи Дуняшка Фомина, Фомина по бережку ходила, ходила» (№ 35), сделанную, видимо, с голоса при исполнении хором (28). Текст Кольцова оказался точнее, сохранив характерные для исполнения «на голос» повторы, припевы и т. д.

Важны были для поэта и условия бытования песни, характер ее исполнения. Посылая Краевскому песню «Ты стой, моя роща», Кольцов сообщал в письме: «Эту песню поют в Серпуховском уезде, в волости Хатунской, весною, в хороводе, с следующим порядком.

Хоровод становится в круг; берут друг друга за руки девушки и молодцы; в середине хоровода один парень становится в венке, расхаживает, поет и пляшет:

Сронил я веночек, -

здесь он снимает с себя венок и бросает наземь. Он над ним стоит; хоровод ходит, поет до «Ты стой, моя роща». Здесь он поднимает венок, надевает на голову, вновь ходит, пляшет и поет; и во второй раз повторение делают так же. В третий раз сначала тоже:

Девушка идет, Красная идет, Веночек несет, -

хоровод становится, поет; одна девушка из него выходит, поднимает венок, надевает на молодца или, как она говорит, на «хороводчика», целует его. И конец игре!» (29)

Обстоятельными примечаниями, содержащими описание игры, сопровождаются в рукописи также песни № 25 и № 38.

Близость поэзии Кольцова к народной песне очевидна, что неоднократно отмечалось.

Однако текстуальных совпадений песен Кольцова с какими-либо определенными фольклорными источниками исследователям установить не удалось.

А.И. Некрасов в статье «Кольцов и народная лирика» произвел скрупулезное сопоставление стихов Кольцова, написанных в духе народной песни, с текстами русских песен по собранию А.И. Соболевского и пришел к следующим выводам: «В формах и оборотах речи, в стихотворном размере, в художественных образах мы слышим отзвуки народной лирики. Но нельзя сказать, чтобы народные художественные формы целиком, без обработки, были внесены Кольцовым в его поэзию. (.) Темы многих песен Кольцова сходны с темами народных песен, но разработка Кольцова всегда своеобразна» (30).

Некрасов выделил в творчестве Кольцова 63 песни, которые разделил по тематике на несколько групп. Среди них:

1) песни, где изображается судьба молодца (жалоба на судьбу, горе, одиночество, тоска по юности, проявление молодецкой удали);

2) песни, где говорится о любви молодца и девицы, отражено ожидание встречи, прощание молодца и девицы, их разлука, измена, воспоминание друг о друге и т. д.;

3) песни о крестьянском труде и хлебе;

Первые две группы песен имеют множество параллелей (отдельные мотивы, образы, но не сюжет в целом) в народной традиции.

Сопоставление текстов песен, записанных из уст народа самим Кольцовым, с его собственными произведениями приводит нас к аналогичным выводам.

Темы записанных Кольцовым песен, из которых большую часть составляют перечисленные выше любовные, повествующие о встречах любящих, о выборе суженой, о разлуке, измене и гневе обиженной, о силе страсти, тоски по милой, равно и как тема разбойника-удальца, часты в поэзии самого Кольцова. Любовная тема звучит в стихотворениях и песнях: «Последний поцелуй», «Деревенская беда» (1838), «Говорил мне друг, прощаючись.» (1839), «Не скажу никому.», «Разлука», «Не на радость, не на счастье...», «Дуют ветры...», «Грусть девушки» (1840), «Расступитесь, леса темные...», «Я любила его...»

Молодецкая удаль, тоска по воле - в стихотворениях и песнях: «Удалец» (1833), «В поле ветер веет.», «Стенька Разин» (1838), «Тоска по воле» (1839), «Дума сокола», «Так и рвется душа.» (1840).

Тема насильственного и несчастного брака, чужой семьи, развивающаяся в записанных Кольцовым песнях «Попляшите, девушки» (№ 3), «Как и я, молода» (№ 32), слышится в его песнях: «Ах, зачем меня силой выдали...», «Деревенская беда» (1838), «Без ума, без разума.» (1839) и т. д. Сюжетное совпадение (и то неполное) обнаруживается только в стихотворении Кольцова «Хуторок» (1839) и в песне «Милые дружки, целовальнички» (№ 8).

Общие для песен Кольцова и его фольклорных записей темы разработаны в характерных для народной песни образах: молодец удалой «соловьем засвищет» (ср. параллелизм молодец-соловей в песне «Ты воспой, ты воспой, душа соловьюшек», (№ 9), образы волжских удалых песен (в «Стеньке Разине») и др. Однако прямого заимствования стилистических средств из записанных материалов обнаружить нельзя.

Важнее отметить другое. Непосредственное знакомство Кольцова с народной песней во время ее собирания в 1837 г., несомненно, плодотворно сказалось на развитии в его собственном творчестве жанра песни. Число произведений, написанных Кольцовым в этом жанре после 1837 г., неизмеримо возросло по сравнению с первыми восемью годами. За период 1831-1836 гг., когда Кольцов, по словам Белинского, от подражаний другим поэтам обратился к народной песне, им было создано всего три песни («Ты не пой, соловей...», 1832; «Удалец», 1833; «Не шуми ты, рожь.», 1834) и несколько прославивших его имя стихотворений о крестьянском быте и труде, написанных в стиле народной песни («Сельская пирушка», 1830; «Песня пахаря», 1831; «Размышление поселянина», 1832; «Урожай», 1835; «Косарь», «Молодая жница», «Женитьба Павла», 1836); за последующие пять лет (1837-1841) число произведений, написанных поэтом, непосредственно по мотивам и в стиле народной песни, резко возросло и достигло нескольких десятков. При этом по содержанию и по форме они стали ближе к народной лирике, развивали темы любовных, удалых, семейных песен народа, те темы, которые звучали и в песнях, записанных самим поэтом.

Публикуемые песни в записях Кольцова представляют большой интерес. Они расширяют репертуар русской лирической народной песни первой половины XIX в., обогащают его текстами, записанными точно, нередко с голоса, с указанием на особенности исполнения, а в ряде случаев и на условия бытования песни.

Однако подражателем народной песни Кольцов не стал. Развивая темы народной лирики, восприняв ее общий дух и стиль, Кольцов остался поэтом самобытным. Это именно и определило оценку его таланта, данную Белинским, отметившим в его поэзии не сюжетную близость к фольклорным образцам, но способность выразить все главнейшие элементы народного духа: «страшную силу в страдании и в наслаждении, способность бешено предаваться и печали и веселию и, вместо того чтобы падать под бременем самого отчаяния, способность находить в нем какое-то буйное, удалое, размашистое упоение», народность в «чувстве», в «выражении» и вместе с тем большой такт в отборе стилистических средств, «единство, полноту, оконченность и выдержанность мысли и формы», ставшие основой оригинальности творчества поэта (31). Эта оригинальность была замечена и другими критиками демократического направления - Добролюбовым и Салтыковым, - писавшими о Кольцове в 1856 г. В 1861 г. В.И. Водовозов в статье «Кольцов как народный поэт» пытался восстановить ту оценку творчества поэта и то освещение вопроса о его связях с фольклором, которое давалось революционно-демократической критикой. Он показал не только близость

Кольцова к народной лирике в изображении страсти, горемычной любви, порывистой удали, но и то, чем отличается поэзия Кольцова от народной песни (анализ чувства, изображение свободной силы, созидающей семейную жизнь на новых, разумных началах труда и равенства и др.) (32).

Непонимание этого своеобразия поэзии Кольцова приводило некоторых исследователей его творчества к постановке неправильных задач: найти сюжетные совпадения его лирики с фольклором. Отсутствие же таких совпадений создавало ложные выводы о пренебрежении поэта к фольклору и даже о ненародности его произведений.

Публикуемый материал вносит ясность в разрешение и этого вопроса.

Поэзия А. В. Кольцова как будто бы неожиданна для 30-х годов XIX в., но вместе с тем и закономерна, так как свидетельствует о процессе демократизации русской культуры. Кольцов воспитывался в провинциальной (воронежской) мещанской среде, образования не получил и был самоучкой в прямом и точном смысле этого слова, т. е. учился сам, всю жизнь, без чего, разумеется, не смог бы стать настоящим поэтом.

Необычным был путь Кольцова в литературу, необычным для того времени были и содержание, и форма его стихов. С Кольцовым в русскую литературу входил народ - не только как объект изучения, изображения, восхищения и т. д., но как субъект, как творец, создатель эстетических ценностей. Не случайно так приветствовали, так исключительно высоко ценили смысл и значение стихов Кольцова русские революционные демократы. считал, что «после имени Лермонтова самое блестящее поэтическое имя современной русской поэзии есть имя Кольцова.

В раннем творчестве Кольцова отразилось то увлечение философской проблематикой, которое было характерно для поэзии 30-х годов. В его «думах» выражены глубокие размышления молодого поэта о смысле человеческой жизни, тайнах, которыми полна история человечества. Но в полной мере талант Кольцова проявился в его песнях. Жанр народных песен был известен и ранее, например, в творчестве Дельвига. Однако при разработке этого жанра поэты нередко ограничивались лишь использованием отдельных фольклорных мотивов или внешней стилизацией, У Кольцова же передовых современников привлекала органическая народность его песен, в которых воспевались крестьянский труд, чувства и мысли крестьян-тружеников. Впервые в литературе так поэтически были выражены радость человеческого труда на земле, то глубокое удовлетворение, которое приносит крестьянину слияние с природой, упоение трудом как источником жизни, радости, счастья. Физическая и нравственная красота любимых героев Кольцова есть выражение их духовного величия, той жизненной прочности, уверенности, которые были необычны для русской литературы тех лет. Труд для Кольцова и его героев - мерило ценности человека, основа представлений о прекрасном и нравственном. Но речь идет именно о свободном труде. Только при этом условии возможно проявление тех прекрасных черт, которыми отличаются крестьяне в поэзии Кольцова.

Поэт не закрывает глаза на горе и бедность, разорение и нищету крестьян. Достаточно вспомнить только названия некоторых стихотворений: «Горькая доля» (1837), «Доля бедняка» (1841) и др. Используя традиции народной лирики, Кольцов многие свои песни пишет от женского лица, создавая в ряде случаев трагический образ молодой крестьянки, выданной замуж против ее воли. В стихотворении «Ах, зачем меня…» (1838) слышится, как писал Белинский, «раздирающая душу жалоба нежной души, осужденной на безвыходные страдания». И все же талант Кольцова проявился прежде всего в тех его песнях, где раскрыты представления о вольной и свободной жизни его героев, показанных в органическом слиянии с природой. Именно поэтому природа для Кольцова не пассивный фон и даже не просто арена трудовой деятельности человека, а активный соучастник человеческого труда; она полна движения, живет самостоятельной жизнью, что подчеркивается целой системой поэтических метафор-олицетворений.

Может показаться странным , что в стихах Кольцова даже не упоминается крепостное право. Между тем это входило в замысел поэта. Разумеется, он очень хорошо знает о тех тяжелых условиях, которые способны лишь исказить здоровую, сильную и в основе своей прекрасную натуру его героев. Однако поэт часто сознательно игнорирует эти условия, что было своеобразной формой отрицания крепостничества, помещичьей эксплуатации и т. д. Он создает не идеализированный мир, а мир идеальный. Таким же путем шел в «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Для Кольцова чрезвычайно важно было показать, что герой его - свободный человек, «хлебопашец вольный» и что только поэтому он так уверенно, так прочно стоит на земле.

В русской поэзии 30-х годов с характерными для нее мотивами разочарованности, тоски, даже отчаяния ворвался свежий голос человека, не побоявшегося вступить в бой с судьбой и уверенного в победе («Дума сокола», 1840). Нигде и никогда у Кольцова не звучат нотки сентиментальной жалости или барской снисходительности. Его герои, осознающие свое право на разумную и светлую жизнь, изображены как люди, способные глубоко мыслить и тонко чувствовать, рвущиеся на широкий и вольный жизненный простор. Эти тенденции проявляются и в разработке Кольцовым традиционных для устного народного творчества семейно-бытовых мотивов. Его песни проникнуты поэзией земной любви, радости, счастья, противопоставленной серости прозаических будней. Здесь нет ничего общего с традициями «легкой поэзии» Батюшкова и его последователей с проявляющимися у них порою элементами книжности, некоторой «вторичности» чувств. Герои Кольцова обнаруживают подлинную искренность, душевную красоту, свежесть и непосредственность в выражении интимных переживаний. Широкое распространение получило мнение о реалистической природе лирики Кольцова. Однако обращение к народной жизни, т. е. объект изображения, не дает еще представления о методе изображения. Кольцов, конечно, создает типические образы своих героев, но это романтическая типизация. Известно важное методологическое указание Ф. Энгельса о том, что в реалистическом искусстве «каждое лицо - тип, но вместе с тем и вполне определенная личность, «этот», как выражается старик Гегель» (из письма к М. Каутской 26 ноября 1885 г.). По тонкому наблюдению Н. Н. Скатова, у Кольцова всегда «в стихах выступает не этот человек, не этот крестьянин, не эта девушка, как, например, у или даже у Никитина, а вообще человек, вообще крестьянин, вообще девушка». Поэтому и картины природы у него предельно обобщенные:

• Красным полымем
• Заря вспыхнула;
• По лицу земли
• Туман стелется.
• («Урожай», 1836)

Теснейшая связь творчества Кольцова с миром устного народного творчества несомненна, но в фольклоре он использует не «букву», а «дух», не подражает тем или иным фольклорным жанрам, а творчески развивает и обогащает лучшие традиции народной поэзии. Таким же путем шли

Был прав. Лучшее из написанного Кольцовым навсегда вошло в сокровищницу нашей национальной художественной культуры. Это песенные стихи про шумящую рожь, про пахаря, который при свете занявшейся зари выехал в поле, о ночном соловье, поющем о любви, надеждах и грусти, стихи о степной траве, вянущей осенней порой, о вьющихся хмелем кудрях молодца, о горе горьком, где-то сеянном и где-то выросшем, но таком знакомом бедняку. Однако Кольцов интересен нам не только всем известными стихами, ставшими песнями, но, к примеру, и такими строчками:

Скучно и нерадостно

Я провел век юности:

В суетных занятиях

Не видал я красных дней;

Жил Е степях с коровами,

Грусть в лугах разгуливал,

По полям с лошадкою

Один горе мыкивал.

Жизнь и быт Кольцова полны интереса для нас. Он привлекает даже своими подражательными стихами. Поэт искал мастерства у Пушкина, к которому испытывал столь благоговейное чувство, что признался В.Г. Белинскому: «Если литература дала мне что-нибудь, то именно вот что: я видел Пушкина...» (письмо от 25 марта 1841 года).

Одаренный от природы живым воображением и умом, Кольцов следовал своему призванию художника, преодолевая многие препятствия. Поэт не встретил понимания в родной семье, не сразу осознал ложь советов тех из столичных литераторов, которые желали сделать из него официального поэта: на сусальное золото верноподданнической поэзии - такой, каким явилось стихотворение о царской фамилии «Ура!» - они ставили клеймо поэзии настоящей.

В Воронеже у Кольцова были друзья, ценившие его талант, помогавшие ему книгами и советами. Они поддерживали веру юноши в себя. А спустя некоторое время подарила ему дружбу с Белинским. Наставления критика очень помогли поэту, но еще до знакомства с ним Кольцов понял, на кого он должен равняться в поэзии, что делать предметом творчества: сказались природная чуткость и непосредственное ощущение прекрасного. «А степь опять очаровала меня», - писал поэт Белинскому (15 июля 1836 года). «Опять» - как в пору ранней молодости.

Прирожденный лирик, Кольцов много и пламенно писал о любви. Есть у него песня «Если встречусь с тобой...». В ней говорится о счастливой поре любви: Кольцов любил крепостную девушку, жившую в доме отца; любовь оказалась такой короткой. По отцовскому приказу любимую увезли далеко в степь, на Дон. Она рано умерла. Кольцов горько пережил утрату... Беда еще была впереди, а пока поэт с восторгом писал:

Если встречусь с тобой Иль увижу тебя, - Что за трепет, за огонь Разольется в груди.

Чувство вылилось в слова страстного признания:

Если взглянешь, душа, Я горю и дрожу И бесчувствен и нем Пред тобою стою! Если молвишь мне что, Я на речи твои, На приветы твои, Что сказать - не сыщу.

Такой строй поэтической речи мог быть верно найден лишь при переживании неудержимого душевного порыва:

А лобзаньям твоим, А восторгам живым На земле у людей Выражения нет!

Поэт находит и такие слова;

Дева-радость души, Это жизнь - мы живем! Не хочу я другой Жизни в жизни моей!

Написав стихотворение, Кольцов не раз возвращался к нему, менял отдельные слова, убирал целые строки, дописывал новые, но идущее через все стихотворение движение чувства было найдено с самого начала, в первой редакции...

Жизнь Кольцова была полна той самой печали, которая заполнила до краев народную жизнь. В письме поэта В. Г. Белинскому от 28 сентября 1839 года есть одно примечательное суждение, которое весьма точно характеризует жизненную почву душевных переживаний Кольцова: «... вся причина - это сушь, это безвременье нашего края, настоящий и будущий голод. Куда ни глянешь - везде унылые лица; поля, горелые степи наводят на душу уныние и печаль, и душа не в состоянии ничего ни мыслить, ни думать».

Ощущение народных радостей и горя как собственных позволило Кольцову необычайно художественно воспроизвести крестьянский быт.

В стихотворении «Урожай» поэт глядит на все глазами земледельца: дождь, пролившийся на истомленную солнечным зноем землю, - великая радость и для Кольцова. Глубокое удовлетворение, даже ликование слышится в строчках:

Напилась воды Земля досыта;

На поля, сады На зеленые

Люди сельские

Не насмотрятся.

Так мог писать лишь человек, близко принявший к сердцу заботы и думы простого люда.

С Кольцовым в поэзию пришли пахари, косари, жнеи, веселые удалые работники. Поэзия крестьянской работы возносится до подлинного апофеоза. Тон стиха - полнота радостного ощущения труда:

Выбелим железо О сырую землю...

Уже в самых первых поэтических опытах Кольцов задавался сложными вопросами об устройстве мироздания, о безграничности видимого мира, о постижении тайн природы, о назначении человека на земле. Природа предстала глазам поэта во всем блеске красоты, удивляя стройностью, как бы обдуманной связью своих звеньев. Чувство удивления и восторга перед миром продиктовало поэту простодушные строки:

Тучи носят воду, Вода поит землю, Земля плод приносит; Бездна звезд на небе, Бездна жизни в мире; То мрачна, то светла Чудная природа...

Стихи поэта удивляют нас искусством, с каким сложены; поражает безошибочно найденное соотношение, связь частей. Кольцов придает изложению мысли строгую по-следовательность и порядок. В песне «Много есть у меня...» пять строф, и первые четыре начинаются одинаково:

Много есть у меня

Жемчугов и мехов,

Драгоценных одежд,

Разноцветных коров.

Много есть у меня

Для пиров - серебра,

Для бесед красных слов,

Для веселья - вина!

У обладателя сказочных богатств есть и терема, и поля, и леса, много деревень, людей, знакомых. Мы ждем: чем-то закончится эта речь? И вот завершается строфа, короткая, сильная, - она сразу делает всю песню единым законченным целым:

Но я знаю, на что Трав волшебных ищу; Но я знаю, о чем Сам с собою грущу...

Стихотворение изобразило драматизм человеческой судьбы: есть власть, даваемая богатством, но она бессильна перед любовью. Соотношение частей стихотворения, последовательность и порядок в развитии мысли целиком вышли из общего замысла. В мастерстве композиции - в строгой простоте строения стихотворения, в ясности, обдуманности членения произведения на части - виден поэт пушкинского времени.

Стихам поэта чужды и избыток, и недостаток изобразительности. Показательно в этом отношении стихотворение «Домик лесника». Оно рассказывает о затерянном в лесном краю доме: заперты его ворота. Кто живет здесь? Рыболов? Разбойник, теперь спасающий душу молитвой?

Лесной староста с женою,

С третьей дочкой молодою.

Он живет здесь с давних пор,

Караулит царский бор.

Заперты ворота из-за дочери.

Лесник боится за нее:

Чтобы в каменны палаты

Не увез купец богатый;

Чтоб боярин окружной

Не прильнул бы к молодой

Безотвязной повиликой,

Чтоб не быть ей горемыкой.

В стихотворении есть замечательная недосказанность. Она оставляет простор для воображения. Ясно только: глухой край таит возможность человеческой драмы. Соблюдена художественная мера - поэт заставил работать наше воображение: этого бы не было, если бы он рассказал нам подробнее о леснике и его дочери.

У каждого рода и жанра в поэзии есть своя стилевая система, вне которой они не существуют. Это становится очевидным, когда речь заходит о стихах Кольцова, ставшими романсами. Песням-романсам поэта присуща интенсивность в выражении чувства - без этого свойства нет романса. Автор следовал стилевой традиции жанра. Образцом созданной им песни, ставшей популярным романсом, может служить «Разлука» («Назаре туманной юности...»):

Что пред ней ты, утро майское, Ты, дуброва-мать зеленая, Степь-трава - парча шелковая, Заря-вечер, ночь-волшебница!

Поэт не мог мыслить своей лирики без фольклора, как не мыслили без него своей жизни миллионы людей. Песни, пословицы, причет, сказка - это был целый художественный мир, мир привычных жизненных сравнений, уподоблений, поэтических ассоциаций, вошедших в повседневный быт, язык, обычаи и обряды. Как многие другие песни Кольцова, «Ах, зачем меня силой выдали...» в существенной части повторяет фольклор. Несомненно, поэт слышал у себя в Воронеже, как пели:

Ах, кабы на цветы не морозы, И зимой бы цветы расцветали; Ох, кабы на меня не кручина, Ни о чем-то бы я не тужила.

Фольклорный образ обретает новое значение у Кольцова:

Не расти траве После осени; Не цвести цветам Зимой по снегу!

У народа поэтом заимствован и образ кораблей, плывущих из-за моря с золотом, - и сыплется золото на пол, а не помочь загубленному человеку.