Что стало с людьми из припяти. Эвакуация Припяти: как это было
В апреле 1986 года Вадим Васильченко ходил в пятый класс средней школы Припяти – за несколько лет до этого мама получила престижную работу на атомной электростанции и семья переехала в маленький спокойный городок. Припять – спутник АЭС, аналог нашего Курчатова. Они даже внешне были похожи: многоэтажные новостройки, широкие проспекты, цветущие клумбы...
«В тот день в школе нам раздали таблетки йодистого калия, объяснив, что на станции произошел незначительный выброс, – вспоминает Вадим. – По дороге домой с одноклассниками обсуждали слухи об аварии, выясняя, что там могло взорваться: бочка с бензином, а может, целая цистерна. Решили, раз пожара не видно, ничего страшного не случилось». Была суббота, впереди – выходной и дети до вечера гоняли на улице мяч. «На следующий день в городе появилась военная техника, – рассказывает очевидец. – Вот тогда стало страшно. Поняли: произошло что-то серьезное».
Первыми Припять покинуло все начальство. Эвакуация простых жителей началась лишь через два дня, когда они уже получили максимальную дозу радиации. На улицах работали громкоговорители – людям объясняли, что они вернутся домой через несколько дней и с собой стоит брать только самое необходимое. В автобусах была ужасная давка – в городе началась паника...
О чем умалчивали власти
Поздно вечером 27 апреля начальника медслужбы ВВС Киевского военного округа Геннадия Анохина вызвали в штаб. Вертолет, только вернувшийся на базу, зафиксировал выброс радиации в зоне пожара на АЭС. «Мы срочно выехали на аэродром, – вспоминает теперь уже курянин Геннадий Александрович. – Мы догадывались, что техника тоже может фонить. Но когда поднесли прибор к вертолету, не поверили глазам. Сразу стало ясно: в Чернобыле произошло нечто из ряда вон выходящее». У экипажа оказались зараженными радиацией не только летные комбинезоны, но даже нижнее белье. «Приказал собрать всю одежду в пакеты, но что делать дальше? – вздыхает медик. – Выбросить – нельзя, сжечь – тем более». Пилоты рассказали, что дважды пролетели сквозь черное облако, поднявшееся над АЭС. Причем дверь кабины была открытой – химик замерял уровень радиации за бортом.
На следующее утро Геннадий Анохин был уже в Припяти. «Еще по дороге обратил внимание на вереницы автобусов, – делится он впечатлениями. – Город опустел – печальное и тревожное зрелище». Четкого плана действий не было – до Чернобыля никто не мог предположить возможности катастрофы такого масштаба. «40-тонный стальной колпак с реактора 4-го энергоблока был сброшен, – рассказывает Анохин. – Ясно было лишь одно: надо охлаждать реактор». Мешки с песком, гравием, мраморной крошкой и свинцом сбрасывали с вертолетов. Для этого надо было пролететь точно над местом взрыва. На высоте 200 метров радиация достигала 1000 рентген. Лучевая болезнь развивается после дозы в 100 рентген в час. 600 единиц – мгновенная смерть.
«Необходимо было определить предельно допустимую дозу для ликвидаторов, – рассказывает курянин. – Я неоднократно посылал запросы в Москву, но ответа не дождался. Пришлось брать ответственность на себя. Предложил, как в военное время, максимум – 25 рентген». Кстати, сейчас японское правительство установило предел для своих ликвидаторов в 250 миллизивертов (примерно 25 рентген). Японцы объясняют: столько в среднем получили выжившие при бомбардировке Хиросимы и Нагасаки, именно при этом уровне облучения возникают первые признаки лучевой болезни. В Чернобыле первые экипажи выбрали свой максимум за три дня. Их отстраняли от полетов, на их место приходили новые. Летчики пытались защитить себя сами. Кто-то нашел листы свинца и выстлал ими кресло. Вскоре все ликвидаторы летали только в таких свинцовых сиденьях.
«Алкоголь тоже защищает от радиации, связывая свободные радикалы, разрушающие организм, – рассказывает врач. – Причем сейчас говорят, что надо пить «Каберне» или другое сухое вино. Неправда все это – лучше всего водка. Но чтобы этот способ был эффективен, надо принять алкоголь до полета. А как пьяного пилота пустить за штурвал?» Каждое утро пилотам давали таблетки, содержащие йод. «Специалисты института космической медицины к тому времени разработали немало средств, защищающих от радиации, – замечает курянин. – Это и спецкостюмы, и лекарственные препараты. Но центр не согласился направить все это для чернобыльцев. Один ученый на свой страх и риск привез секретный препарат. Передал мне флакон, всего 50 таблеток, их следовало давать тем, кто получил особо высокие дозы».
Попытки скрыть от общественности правду об аварии мешали работе. Анохин вспоминает, как возникла необходимость замерить уровень радиации в разрушенном реакторе. Выполнить можно лишь одним способом: опустить в этот ад датчик с вертолета. Пилот завис над четвертым блоком и продержал машину в таком состоянии восемь минут. «Мы посчитали, что за это время он мог получить от 8 до 12 рентген, – рассказывает Анхин. – В карточку я так и записал – 12. А генерал-лейтенант из ставки накинулся: «Почему указываете высокие дозы?» Дважды пытался отстранить меня от работы». Другой скандал разгорелся, когда Анохин распорядился набравших свою дозу пилотов направить в санаторий под Киевом. Начальство испугалось, что те расскажут о Чернобыле отдыхающим, которые разнесут весть об аварии по всему СССР.
Хриплые голоса и красные лица – эти отличительные приметы приобретали все ликвидаторы уже на третий день работы. Радиоактивные частицы оседали на коже и голосовых связках, вызывая ожог. Хвойные лес рядом со станцией высох наутро после аварии. Его так и назвали – Рыжий лес. «Я летал над ним, делал замеры. Стрелка дозиметра прыгала, как сумасшедшая. В некоторых местах зашкаливала. Это означало уровень радиации выше 500 рентген», – вспоминает курянин.
«Экскурсия» в зону смерти
Леонид Орлов впервые в Чернобыле побывал в 1985-м, за год до роковой аварии. Для начальника Первого отдела Курской АЭС командировки на другие станции были в порядке вещей. Тем более что курская и украинская станции были практически близнецами: строились по одному проекту. «Бывало, смотрю из окна на внутренную территорию – и аж не по себе становится, будто из Курчатова и не уезжал», – вспоминает Леонид Родионович. Он вернулся в Чернобыль в конце мая 1986-го – требовалось заменить получившего свою дозу начальника Первого отдела ЧАЭС. «Вместе с коллегами обрабатывал закрытую информацию, связанную с аварией, доводил ее до руководителей и специалистов АЭС», – лаконично описывает цель командировки Орлов.
Первое время пришлось жить и работать в здании горкома партии, именно там располагался штаб Минэнерго СССР по ликвидации аварии. Времени катастрофически не хватало – спали в той же комнате, где и работали с бумагами. «В углу была свалена груда матрасов, – вспоминает Леонид Родионович. – Мы проверили их дозиметром – фон ужасный! Самые «грязные» выбросили, на тех, что «звенели» меньше, кое-как устроились. Правда, лишь на несколько ночей. Позже нас переселили в пионерлагерь, где жили многие ликвидаторы». Каждый день их возили на автобусах на ЧАЭС и обратно. По возвращении всех проверяли дозиметристы – взамен фонившей одежды и обуви выдавали новую. «Поразила целая гора выброшенной обуви, – говорит курянин. – На вид как только что из магазина».
В административных помещениях атомной станции пришлось срочно заменить красивую мебель, купленную незадолго до аварии на простую, без тканевой обивки. Все оконные проемы закрыли свинцовыми листами. Чтобы хоть как-то уменьшить облучение, вплотную к ним передвинули металлические шкафы.
«Жаль молодых солдат, которых военкоматы бросили «на амбразуру» четвертого блока, – вспоминает Орлов. – Они понятия не имели, что такое радиация и какой опасности себя подвергают». Однажды он наблюдал такую картину: двое солдат стояли на улице Чернобыля со снятыми защитными «лепестками», рвали в палисаднике вишни и с аппетитом ели. От замечания об опасности радиации парни отмахнулись: «Да ерунда, вчера дождик был, он все смыл». На деле все с точностью до наоборот: осадки лишь повышают общий фон. Другой случай – любопытный солдат упросил водителя бетоновоза свозить его на «экскурсию» к четвертому блоку. Вылез из кабины и спокойно пошел смотреть, что за укрытие сооружают над рекатором. Дозиметристы, ехавшие на бронетранспортере, защищенном дополнительными листами свинца, увидев «экскурсанта», были в шоке. Его поспешно затащили в БТР и увезли.
Самую большую дозу радиации получили пожарные, первые приехавшие тушить «возгорание» на станции. Они не дали огню перекинуться на третий блок, но поплатились за это собственными жизнями. «Из средств защиты – брезентовая роба, рукавицы и каска, а они ногами сбрасывали куски графита с крыши», – рассказывает Леонид Родионович. 28 человек отправили самолетом в Москву, в шестую радиологическую больницу. Там, где они лежали, «зашкаливали» даже стены. «Позже мне довелось пообщаться с медперсоналом клиники, – говорит курянин. – Они никогда не были в Чернобыле, но получили свою дозу радиации. Их облучили те самые умирающие пожарные, за которыми они ухаживали...»
Радиацию определяли по запаху
«Словно оказался на другой планете, но с декорациями из нашей реальности», – описал свое первое впечатление от Чернобыля ликвидатор Вячеслав Смирнов. В январе 1987 года из опасной зоны стали выводить военных, заменяя из специалистами гражданской обороны. Начальник отдела боевой подготовки подполковник Смирнов отправился из Курска в Украину в феврале. Четвертый блок к тому времени был укрыт саркофагом, но работы оставалось немало. «Мы расчищали соседнюю крышу, на которую после взрыва упали обломки корпуса, – рассказывает наш земляк. – Предстояло снять рубероид и теплоизоляцию, которые страшно фонили». Некоторые «пятна» излучали по 200 рентген. Возле таких зон можно было находиться максимум полминуты, потому работали по очереди, оперативно сменяясь. Через некоторое время невидимого и неслышного убийцу – радиацию – научились определять по запаху. «Уже в 10 километрах от станции пахло озоном – это излучение ионизировало воздух, – говорит Смирнов. – Постоянно першило в горле – радиоактивные частицы обжигали слизистую».
Курянин вспоминает, как получил доступ к секретному журналу, где фиксировали все ЧП, произошедшие за эти месяцы. «Прочитал, как погиб экипаж вертолета «Ми-8». Машина задела винтом трос подъемного крана и упала прямо в реактор. Жуткая катастрофа, – вздыхает он. – Удивляла и «толстолобость» начальства. Весной 1987-го увидел строительную бригаду в Рыжем лесу – прокладывали рельсы к недостроенным пятому и шестому блокам. После всего случившегося еще планировали их запустить».
«По возвращении в Курск отправился в баню – была у меня такая привычка, – делится Вячеслав Васильевич. – И потерял сознание. Организм долго еще не мог восстановиться. На солнце становилось плохо, постоянно мучили головные боли, остеохондроз, стал беспокоить желудок. До командировки увлекался байдарочным спортом, об этом пришлось забыть. Сил донести байдарку просто не было...»
Курская АЭС стала дублером Чернобыльской
25 лет назад более трех тысяч курян были направлены на ликвидацию последствий аварии на ЧАЭС. Около 600 уже нет в живых. «Обидно, что государство вначале приняло закон, предусматривающий льготы и компенсации ликвидаторам, а затем фактически свело их к нулю», – вздыхает один из наших собеседников.
Для кинематографистов Курская АЭС давно стала дублером Чернобыльской. Дело даже не в том, что эксперимент по быстрой остановке реактора, повлекший за собой столь катастрофические последствия, изначально планировали провести на нашей станции. Просто декорации подходящие – как сказано выше, обе станции построены по одному проекту. Первопроходцами выступили американцы. Художественная лента «Последнее предупреждение», повествующая о международном сотрудничестве врачей, помогающих России в ликвидации последствий Чернобыля, частично снималась в Курчатове. Съемки основных эпизодов, связанных с аварией, проходили на самой КуАЭС. Но у широкого зрителя картина отклика не получила. Потом было несколько документальных фильмов, их делали к очередным годовщинам. В этом году съемочную группу в Курчатов привез журналист и писатель Владимир Губарев. Фильм, посвященный 25-летию Чернобыля, создавался силами тех, кто принимал непосредственное участие в ликвидации последствий аварии. Автор «Монологов о Чернобыле» отмечает: «Нам хотелось рассказать о Чернобыле иначе, чем рассказывали до сих пор. Тех людей долгое время не считали героями, и мы попытались исправить эту ошибку».
Закрытый город Припять постепенно становится новым туристическим центром. Стоимость однодневной экскурсии из Киева составляет от 70 до 400 долларов на человека, можно договориться о выезде из Москвы. Из зоны отчуждения сделали своеобразный аттракцион. После выхода игры «Сталкер. Зов Припяти» желающих еще прибавилось – геймеры толпами едут посмотреть «живьем» на то, что каждый день видят на мониторе компьютера. Наш первый герой Вадим Васильченко тоже несколько раз успел повторить этот маршрут. Только экскурсоводы ему не нужны: в Припяти, городе его детства, ему сложно заблудиться. «Нашел свой дом и квартиру, – грустно улыбается Вадим, – там даже кое-что из мебели осталось...» Апрель 1986-го навсегда разделил его жизнь на два больших отрезка: до и после. Как и жизни сотен тысяч бывших советских граждан: жителей Чернобыля и ликвидаторов.
22 октября 2014, 19:29:10
Эвакуация
В случае возникновения чрезвычайной ситуации, эвакуация людей с мест постоянного проживания является крайней мерой. К тотальному выселению прибегают в исключительных случаях, например из-за сильного радиоактивного загрязнения территории. История знает не только Чернобыльскую, но и другие аварии, имевшие похожие последствия. Например, авария на химическом заводе в итальянском городе Севезо, произошедшая 10 июля 1976 года. Вследствие взрыва реактора в окружающую среду поступило большое количество высокотоксичных химических веществ - диоксинов, обезлюдив тем самым более 15 км 2 территории. Все население было эвакуировано сроком на 19 месяцев, но и сегодня на определенных участках этой территории проживание для людей опасно.
В Советском Союзе в 1957 году из-за халатности персонала на Производственном объединении «Маяк» произошел взрыв одной из емкостей, содержавшей жидкие радиоактивные отходы. Территорией, не пригодной для постоянного проживания людей, стали около восьмидесяти квадратных километров, эвакуировали около 11 тысяч человек из 22 населенных пунктов. Этот загрязненный район еще на многие годы останется незаселенным. Сейчас на его месте находится Восточно-Уральский заповедник.
Естественно, решение об эвакуации принимается не спонтанно и не по наитию, а на основании сложных расчетов. Само отселение происходит не стихийно - это очень сложное мероприятие, требующее предельной согласованности в работе всех ведомств государства - медицинских, правоохранительных, военных, транспортных, служб обеспечения. Проходит все по заранее разработанному сценарию, где роль вершителя человеческих судеб играет специально созданная эвакуационная комиссия. Именно она ответственна за оповещение населения об эвакуации, ее сроках и способах. Для этого используют телевидение, радио и громкую связь, если таковая в населенном пункте имеется. К началу эвакуации создают специальные сборные пункты, оснащенные и оборудованные всем необходимым. Оттуда и отправляют людей в места их временного или нового постоянного жительства.
Эвакуационная комиссия обеспечивает наличие транспорта и сопровождения в пути, а также вывоз материальных ценностей (вещей эвакуированных). Для эвакуации больных и инвалидов используют спецтранспорт.
Конечно же, с учетом конкретных обстоятельств в сценарий эвакуации вносят коррективы. Отселение жителей Припяти проходило без создания сборных пунктов, на это просто не было времени. Радиационная обстановка ухудшалась с каждым часом. Уже к вечеру 26 апреля 1986 года уровни радиационного фона достигли нескольких сотен микрорентген в час и, судя по ситуации на ЧАЭС, - это был не предел.
Самое ужасное, что в субботу, 26 апреля, т.е. в день взрыва, горожан никто не предупредил и не проинструктировал о необходимости находиться в помещениях. Так, городской парк культуры и отдыха, открытый всего за несколько дней до аварии, в субботний вечер был переполнен посетителями. А когда произошедшее уже не скрывали, никто не побеспокоился о том, чтобы раздать населению Припяти таблетки йодистого калия, мало того, респираторов не хватало даже для детей.
Только после принятия окончательного решения об эвакуации специалисты оценили количество людей, подлежащих вывозу, и определили, сколько для этого потребуется транспорта. В ночь с 26 на 27 апреля из Киевской области был срочно мобилизирован весь автобусный парк. Машины прибывали всю ночь, выстраивались в многокилометровую колону по дороге между Припятью и Чернобылем. Обратим внимание, что водители всю ночь находились возле своих автобусов, ожидая дальнейшей команды к действию, а в это время на них потихоньку сыпал радиоактивный пепел…
Всего для эвакуации населения Припяти было задействовано 1100 автобусов, а на железнодорожную станцию Янов было подано три специальных поезда.
27 апреля около полудня по радио Припяти было передано короткое официальное сообщение для жителей города, им предлагалось взять с собой набор продуктов питания на три дня и быть готовыми к эвакуации. Она началась в 14.00 того же дня. Автобусы подъезжали прямо к подъездам, и люди садились в них. Через три часа город покинули 44600 человек, из которых около 17 тысяч были дети.
После взрыва ядерного реактора прошло чуть более 36 часов. Ниже приведена таблица хронологии эвакуации Припяти, подготовленная по монографии «Чернобыльская катастрофа».
Хронология эвакуации Припяти
По сведениям официальных источников, транспортных средств было достаточно, и эвакуация населения из Припяти прошла спокойно, без паники. Менее чем через три часа в городе остались только те, кто выполнял свои служебные обязанности. Тогда же, 27 апреля, эвакуировали население из военного городка Чернобыль-2.
В дальнейшем в связи с постоянным ухудшением радиационной обстановки было принято решение о продолжении эвакуации. Третьего мая, за один день (!), эвакуировали 15 сёл - Лелёв, Копачи, Чистогаловка, Кошаровка, Зимовище, Кривая Гора, Кошовка, Машево, Парышев, Староселье, Красное, Новошепеличи, Усов, Бенёвка и Старошепеличи, из которых было выселено около 10 тысяч человек. Все эти села расположены в десятикилометровой зоне отчуждения.
По мере того как в последующие дни поступали новые данные о радиационной обстановке на территориях, удаленных от станции, назревала необходимость проводить поэтапную эвакуацию населения из тридцатикилометровой зоны. В период с 3 по 7 мая люди покинули еще 43 населенных пункта, в том числе Чернобыль. Были вывезены 28500 человек. Дополнительно, до середины мая, еще 2000 человек покинули 7 населенных пунктов. Время, необходимое для эвакуации одного поселка, составляло от 4 до 8 часов.
В Чернобыле, в отличие от Припяти, было много частного сектора, а подъезжать к каждому дому не хватало времени. Поэтому люди ожидали отправки на сборных пунктах. И уже 5 мая Чернобыль покинул последний гражданский житель. Рассказывают, что, поспешно покидая дома, чернобыльцы оставляли записки для воров и мародеров, в которых просили ничего не трогать, не курочить имущество, многие письменно разрешали в случае необходимости пожить в их доме, практически все искренне верили в то, что очень скоро вернутся.
А вот в отдаленных районах далеко не все жители подчинились требованиям властей покинуть свои дома. Ученые экспедиции Радиевого института им. Хлопина, которые в первые месяцы после аварии проводили радиационное обследование брошенных населенных пунктов, неоднократно встречали местных жителей в эвакуированных селах и деревнях. В основном это были пожилые люди, как правило, уговоры и объяснения о вреде радиации на них не действовали.
Так, в деревне Чистогаловка, где в середине мая 1986 года радиационная обстановка была очень тяжелая, проживал пожилой мужчина. Не желая эвакуироваться, он всю живность, включая домашний скот, спрятал в подвале своего дома. Отметим, что в то время уровень радиационного фона в его деревне составлял около 70 мР/ч. Наивный абориген искренне надеялся пересидеть месяц-два в глубоком подполье и дождаться улучшения обстановки. К сожалению, дальнейшая судьба этого человека неизвестна. Вероятно, здравый смысл возобладал, и старик выехал из зоны отчуждения. Позже это село, попавшее под основную струю радиационного выброса из реактора, было разрушено и захоронено. Сегодня только редкие полусгнившие заборчики и жалкие деревца выродившихся яблонь и слив напоминают о существовавшей здесь деревне.
Но, пожалуй, наибольшее упрямство продемонстрировали жители деревни Ковшиловка. При радиационном фоне в 7 мР/ч в 1986 году абсолютно все взрослые жители отказались эвакуироваться. Они лишь вывезли своих детей к родственникам. Впрочем, сегодня этот населенный пункт является нежилым, властям все же удалось переубедить несговорчивых деревенских жителей.
В личных дневниках первых исследователей зоны поражения можно найти откровенные воспоминания об увиденном человеческом горе. На перевалочных пунктах витала гнетущая атмосфера тотальной безнадежности, люди плохо понимали, что происходит, и смиренно ожидали решения своей дальнейшей судьбы.
Вот воспоминания ученых о ситуации в городе Иванков в первые недели мая:
«Центральная площадь города была заполнена людьми с посеревшими лицами. Горели костры, возле которых грелись дети и старики, несмотря на календарный май, по ночам случались заморозки. Люди были в замешательстве, взгляды были полны отчаяния. Но тогда они еще верили, что очень скоро, через три дня после выселения, государство поменяет свое решение и их пустят обратно, домой… Эвакуированные толпились возле административных зданий города с надеждой услышать наконец-то хорошую новость. Хоть одну хорошую новость за последние несколько недель».
Этот магический срок - три дня - фигурирует во многих воспоминаниях и хрониках. Жителям города Припять и других населенных пунктов, эвакуированных 27 апреля, обещали возвращение к нормальной жизни через три дня. Даже в известном объявлении, которое прозвучало в Припяти по радио, сообщалось, что выселение будет длиться недолго, брать с собой нужно только документы и самое необходимое.
Откуда взялся этот строк? Вероятно, три дня - это «решение-заготовка» служб гражданской обороны. Если при недостатке информации нужно быстро принять решение, то используют заранее заготовленные шаблоны. Исходя из того, что советская система гражданской обороны была ориентирована на защиту в случае ядерного удара, то эти три дня являются вполне разумным сроком эвакуации. Просто при взрыве уранового заряда образуются радионуклиды, активность которых за три дня снижается примерно в тысячу раз. Но при взрыве реактора на ЧАЭС в окружающую среду поступили другие радионуклиды, они имеют более длительные периоды полураспада. В данном случае измеряется он не днями, а десятилетиями. Поэтому «трехдневная» надежда местных жителей уже скоро была развеяна реальностью.
Всего в 1986 году были эвакуированы 116 тысяч человек из 188 населенных пунктов. Такого массового исхода людей из обжитых территорий человечество в XX веке не знало. Вывезти в такие короткие сроки такое количество дезориентированных людей можно было лишь при наличии мощного технического ресурса и высокого уровня организации. Для сравнения: исход беженцев из Косово в 1999 году охватил свыше 100 тысяч человек, но мировая общественность назвала этот процесс гуманитарной катастрофой.
Впрочем, опыт подобных форс-мажорных отъездов у Советского Союза имелся, и не случайно многие историки называют самой важной операцией Великой Отечественной войны эвакуацию населения и промышленности на восток в 1941 году.
После завершения чернобыльской эвакуации началось создание собственно зоны отчуждения. В середине мая 1986 года вышло соответствующее постановление Правительства, охранный периметр создавали с намерением запретить свободное посещение территории, регламентировать въезд и выезд из нее. Это позволяло и пресекать попытки вывоза из зоны зараженных вещей и материалов, и минимизировать риск мародерства.
Из книги Кухня дьявола автора Моримура СэйитиГлава I. Поражение японского империализма. Эвакуация "отряда 731" Дьявол заметает следы Утром 10 августа 1945 года по полю аэродрома, принадлежавшего "отряду 731", в направлении главного входа на территорию отряда медленно двигался грузовик. В его кузове находилось двое рослых
Из книги Тайна гибели Марины Цветаевой автора Поликовская Людмила ВладимировнаГЛАВА 3 Война Поиски жилья Под Коломной Снова Москва Эвакуация Хозяева требуют через три месяца освободить комнату. Марина Ивановна с Муром и рады бы избавиться от таких соседей, но куда деваться? В военное время без прописки - это может плохо кончиться. И сколько можно
Из книги Чернобыль. Реальный мир автора Паскевич Сергей Из книги Кухня дьявола автора Моримура СэйитиГлава I. Поражение японского империализма. Эвакуация «отряда 731» Дьявол заметает следы Утром 10 августа 1945 года по полю аэродрома, принадлежавшего «отряду 731», в направлении главного входа на территорию отряда медленно двигался грузовик. В его кузове находилось двое
Из книги Чернобыль. Реальный мир автора Паскевич СергейЭвакуация В случае возникновения чрезвычайной ситуации, эвакуация людей с мест постоянного проживания является крайней мерой. К тотальному выселению прибегают в исключительных случаях, например из-за сильного радиоактивного загрязнения территории. История знает не
Из книги Операции английского флота в первую мировую войну автора Корбетт ЮлианГлава VIII. Эвакуация Остенде и перенесение базы армии в Сен-Назер Результатом боя у Гельголанда явилось обеспечение безопасности высадки в Остенде войск, прибывающих из Гавра. Также адмирал Бетелл мог сохранять свое положение, менее опасаясь торпедных атак, но в общем
Из книги Война на море. 1939-1945 автора Руге ФридрихЭвакуация Греции 21 апреля главные силы греческой армии капитулировали в Эпире перед немцами, при всем своем мужестве не оказавшись способными противостоять мобильным и могучим немецким воинским соединениям. Англичане своевременно отошли и теперь спешили к своим
Из книги Шотландия. Автобиография автора Грэм КеннетЭвакуация Сент-Килды, 29–30 августа 1930 года «Глазго геральд» К 1930 году на некогда процветающем острове Сент-Килда оставалось всего тридцать восемь человек, и многие из них были уже стариками. Десятилетия население влачило в тех суровых условиях жалкую жизнь, которая
Из книги Кто и когда купил Российскую империю автора Кустов Максим ВладимировичПоследние бои - и снова эвакуация Как и говорил Кривошеин Шульгину, Русская армия пыталась вырваться из Крыма, и не только набегами. Благоприятная ситуация для нее была вызвана начавшимся в конце апреля 1920 года наступлением польских войск. Красным на некоторое время
Из книги Странники войны: Воспоминания детей писателей. 1941-1944 автора Громова Наталья АлександровнаГедда Шор ВОЙНА, Семья, эвакуация Отец, Александр Германович Шор, родился 4/17 мая 1876 года в Ростове-на-Дону. Двоюродный брат отца – известный пианист и издатель музыкальной литературы, общественный деятель Давид Шор в двадцатых годах эмигрировал в Палестину. Братья матери
Из книги Катастрофы в Черном море автора Шнюков Евгений Федорович Из книги Владимир Климов автора Калинина Любовь ОлеговнаЭвакуация Приказ об эвакуации Рыбинского моторного завода поступил в ночь с 15 на 16 октября. Лаврентьев тут же собрал в своем кабинете совещание руководителей и заговорил о том, чего все с тревогой ждали и опасались:– Только что получено решение ГКО – наш завод
Ежегодно в преддверии годовщины катастрофы на Чернобыльской АЭС мы вспоминаем о Чернобыле и о ликвидаторах. Город Припять и его жители до сих пор оставались как бы за кадром. Сегодня ТАЙМЕР исправляет это упущение.
Воспоминаниями о событиях тех дней с ТАЙМЕРОМ поделилась некогда жительница Припяти, сотрудник Чернобыльского монтажного управления, а ныне председатель Суворовской районной организации «Союз. Чернобыль. Украина» Лидия Романченко.
Лидия и Николай Романченко у подъезда своего дома.Припять. 2006 год.
Мы позволим себе дополнять её рассказ небольшими комментариями, которые, на наш взгляд, позволят читателю лучше понять, что же происходило на Чернобыльской АЭС и вокруг неё в те страшные дни.
…о жизни в Припяти
Это был молодой город, молодой и населением (средний возраст жителей Припяти – 26 лет), и своим возрастом. Первый камешек города был заложен в 1970 году, а в 1973 году нам с мужем дали там квартиру и мы перебрались с детьми туда жить.
В 1973 году Припять состояла из двух микрорайонов, один из которых только начинался строиться. Всё остальное это был пустырь и лес. Но Припять быстро развивалась и расстраивалась. Жили мы очень хорошо! У нас всё было самое лучшее: лучшее медобслуживание, лучшее образование для наших детей, лучшие условия для жизни! У нас была не просто поликлиника, а медико-санитарная часть от Москвы. Она называлась МСЧ-126, диспансеризацию мы проходили не для галочки, а по-настоящему. Наших детей учили лучшие учителя, в каждой школе работало 5-6 Заслуженных учителей Украины или СССР. О нас заботились, мы были обласканы судьбой! Это был образцово-показательный город – город-сказка!
Припять. Май 1983 года.
…об аварии
За год до аварии у нас появился третий ребёнок. Поэтому я в то время
находилась в декретном отпуске, а муж работал бригадиром строительной
бригады на строительстве 5-го и 6-го блоков ЧАЭС. Когда произошла
авария, мы спали и даже не знали, что что-то случилось. Утром 26 апреля я
отправила старших детей в школу и осталась с малышом дома.
ОТ РЕДАКЦИИ. В это время на станции велась отчаянная борьба с локализацией последствий аварии: спешно (и, как впоследствии оказалось, напрасно) подавали воду для охлаждения разрушенного реактора №4, в аварийном режиме «гасили» остальные энергоблоки станции. Многие из сотрудников станции к тому моменту уже получили смертельные дозы облучения; в первых числах мая они в страшных муках умрут в московской клинике №6.
Четвёртый энергоблок Чернобыльской АЭС. Май 1986 года. Более низкое здание слева - машинный зал Чернобыльской АЭС.
Где-то около 8 утра мне позвонила соседка и сказала, что её соседка со станции не вернулась, там авария произошла. Я сразу же кинулась к своим соседям, кумовьям, а они с ночи уже «на сумках» сидят: им кум позвонил и рассказал об аварии. К часам одиннадцати наши дети прибежали домой и рассказали, что в школе забили все окна и двери, и их никуда не выпускали, а потом помыли вокруг школы территорию и машины, выпустили их на улицу и сказали бежать домой.
Наш друг-стоматолог рассказывал, что их всех ночью подняли по тревоге и вызвали в больницу, куда всю ночь возили людей со станции. Облучённых сильно тошнило: к утру вся больница была в рвотных массах. Это было жутко!
ОТ РЕДАКЦИИ: Тошнота – один из первых признаков острой лучевой болезни. После очищающих кровь капельниц многим из госпитализированных стало значительно лучше: убийственный характер полученных ими поражений начнёт проявляться лишь через много дней. Это состояние иногда называют «состоянием живого трупа»: человек обречён, но чувствует себя почти нормально.
К часам 12-ти к станции и в город начали въезжать БТРы. Это было жуткое зрелище: эти молодые ребята шли на смерть, она сидели там даже без «лепесточков» (респираторов), не защищены вообще были! Войска всё прибывали, всё больше становилось милиции, вертолёты летали. Телевидение нам отключили, поэтому о самой аварии, что именно произошло и каковы масштабы, мы ничего не знали.
ОТ РЕДАКЦИИ: В этот момент уже начались работы по ликвидации последствий аварии. Первыми в бой с аварийным реактором пошли вертолётчики . В образовавшийся после взрыва провал сбрасывали тонны песка и свинца, чтобы остановить доступ кислорода и прекратить горение реакторного графита – пожар, дым от которого выносил в атмосферу новые и новые порции радиоактивной грязи. Пилоты вертолётов летали практически без защиты, многие из них быстро переоблучились.
Об эвакуации
По радио сообщили, что к 15.00 всему населению необходимо быть готовым к эвакуации. Для этого нужно собрать с собой необходимые на три дня вещи и продукты и выйти на улицу. Мы так и сделали.
Мы жили почти на окраине города, и получилось так, что после того, как мы вышли, мы ещё больше часа простояли на улице. В каждом дворе было по 3-4 милиционера, которые делали поквартирный обход, они заходили в каждый дом и каждую квартиру. Тех, кто не хотел эвакуироваться, выводили силой. Подъезжали автобусы, люди загружались и выезжали. Вот так мы и уехали со 100 рублями в кармане и вещами и продуктами на три дня.
Эвакуация из Припяти. Обратите внимание на практически полное отсутствие вещей.
ОТ РЕДАКЦИИ: Решение об эвакуации серьёзно запоздало из-за того, что долгое время считалось, что аварийный реактор хоть и пострадал, но в общем цел. А значит, радиоактивность в Припяти будет падать. Но уровни лишь увеличивались. И как только ранним утром 27 апреля стало ясно, что реактор разрушен, правительственная комиссия приняла решение об эвакуации города. Но многие из жителей Припяти, включая детей, успели сильно облучиться.
Нас увезли в село Марьяновка Полесского района, которого сегодня уже тоже нет на карте. Там мы пробыли три дня. К вечеру третьего дня стало известно, что радиационный фон растёт и в Марьяновке. Стало понятно, что ждать нам нечего и нужно самим что-то решать, ведь у нас на руках было трое детей. В тот же вечер на последнем автобусе из Полесского мы уехали в Киев, а оттуда муж меня с детьми отвёз к маме в село.
Я много лет была в санитарной дружине и чётко знала, что первым делом по приезду к маме надо помыться и постираться. Так мы и поступили. Мы с мамой вырыли яму, всё туда закинули и залили всем, что было.
Было сложно, но выхода не было. Мне ещё повезло, что у меня мама была - было куда ехать. Другим, кому некуда было ехать, было ещё сложнее. Их расселяли по гостиницам, пансионатам, санаториям. Детей отправляли в лагеря - родители их потом по всей Украине месяцами искали.
А мы выжили благодаря соседям и родственникам. Я порой проснусь, выхожу на улицу, а на пороге дома уже стоит молоко, хлеб, кусочек сыра, яйца, масло. Так мы и прожили там полгода. Было очень сложно и страшно, ведь мы не знали, что с нами будет. Когда уже какое-то время прошло, я стала понимать, что обратно мы уже не вернёмся, и сказала об этом маме. А мама (никогда не забуду) сказала: неужели этой сказки среди леса больше не будет? Я говорю: не будет мама, больше не будет (с трудом сдерживает слёзы) .
Вот так все эвакуированные полгода и мыкались, кто, где как мог, кому как повезло.
Об облучении и его последствиях
После аварии радиационное облако долго стояло над Припятью, потом рассеялось и пошло дальше. Мне говорили, что если бы тогда пошёл дождь, то эвакуировать было бы уже некого. Нам очень повезло!
ОТ РЕДАКЦИИ. Дождя над Припятью и всей Зоной вообще не было потом ещё долго: тучи разгоняли искусственно, чтобы не допустить смыва радиоактивной пыли в притоки Днепра.
Нам же никто ничего не говорил, какой уровень радиации, какую дозу мы получили, ничего! А мы же пробыли до эвакуации в этой зоне 38 часов. Мы насквозь были всем этим пропитаны! И всё это время нам никто не оказывал никакой помощи. Хотя у нас в городе было много сандружин, а в каждом управлении на складе лежали ящиками, на каждого члена семьи, антидоты, калий-йод, респираторы и одежда. Всё это было, только никто не воспользовался этим. Нам йод принесли только на второй день, когда его пить было уже бесполезно. Вот мы и развезли радиацию по всей Украине.
Пункт дозиметрического контроля на выезде из 10-километровой зоны вокруг ЧАЭС
Вообще по радиационной обстановке людей нужно было вывозить до какого-то пропускного пункта там мыть, переодевать, пересаживать в другой транспорт и везти дальше, где на определенном расстоянии должен был находиться следующий пропускной пункт, где снова нужно было замерять радиационный уровень, и снова всех мыть и переодевать. Но этого никто не делал! Нас вывозили в вещах, с собой мы вывозили вещи, некоторые вообще на машинах выезжали, а этого делать было нельзя! Мы выезжали, в чём были, вещи вывозили, кто мог на машинах уезжали.
ОТ РЕДАКЦИИ. «Самоэвакуация» из Припяти и других близких к станции населённых пунктов любыми способами, в том числе и пешком, началась уже утром 26 апреля – несмотря на все меры по предотвращению утечки информации о том, что именно происходило на АЭС.
В итоге мы все инвалиды! Сегодня многих уже нет в живых, а из тех, кто ещё жив большинство страдает заболеваниями щитовидной железы, желудочно-кишечного тракта. С годами увеличивается количество онкозаболеваний, неврологических и кардиологических осложнений.
О возвращении в Припять
В августе 1986 года нам разрешили вернуться в Припять. Но только за вещами. Когда мы приехали нас встретил не цветущий молодой город, а серый бетонный забор и колючая проволока. Так теперь выглядит наш город-сказка. И тогда я поняла, что больше здесь никто и никогда жить не будет.
ОТ РЕДАКЦИИ. Даже сегодня радиоактивный фон в Припяти составляет от 0,6 до 20 микрозивертов в час, что, соответственно, в 3-100 раз выше нормы.
Нас выгрузили в центре и разрешили пойти в свои квартиры, но не больше чем на 2-3 часа. Как сейчас помню: всю землю в Припяти, весь верхний слой, сняли. На площади, в центре, стояли баки с землёй, и вот в одном из этих баков цвела такая одинокая красная роза. И больше ни живой души: ни собак, ни котов, ни людей. Идёшь по городу и слышишь свои шаги… это невозможно передать словами. И я тогда мужу сказала, что больше никогда сюда не вернусь, не смогу ещё раз это пережить (плачет).
ОТ РЕДАКЦИИ. В первые месяцы после эвакуации Припять была полна брошенными домашними животными: их шерсть отлично впитывала радиацию, и забирать с собой зверей не разрешали. Впоследствии собаки одичали, сбились в стаи и стали нападать на людей. Была организована специальная операция по их отстрелу.
Нашу квартиру пытались взломать, но не смогли, только дверь перекосили. Мы зашли в квартиру собрали кое-какие вещи, в основном документы. И сняли наш звоночек и люстру, так нам хотелось хоть кусочек от той прекрасной жизни до аварии увезти с собой в новую жизнь.
ОТ РЕДАКЦИИ. Вывозить разрешали далеко не всё, и каждый вывозимый предмет подлежал обязательному дозиметрическому контролю.
Об отношении
Это только по телевизору показывали, как встречают эвакуированных. На самом деле нас никто не встречал с распростёртыми объятиями. Нас боялись и обижали часто. Мы выживали как могли. А сколько было случаев, когда люди ехали к родственникам, а у них перед носом двери закрывали, потому что считали их заразными, и люди оставались на улице. Всё это было и это было жутко! Далеко не все смогли с этим справиться.
О новой жизни
Когда эвакуированным начали давать жильё, нам дали квартиру в Теплодаре, но так как там не оказалось четырехкомнатных квартир, нас направили в Одессу. А Одессе дали трёхкомнатную квартиру на семью из пяти человек. У меня тогда такая обида за всё это была, и такой крик души! Я взяла и написала письмо Горбачёву, копия письма, кстати, до сих пор дома хранится. А через три дня мне пришло уведомление, что моё письмо дошло до адресата. Перед новым годом нам дали четырёхкомнатную квартиру на посёлке Котовского.
Новый 1987-й год мы встречали в новой квартире. Вокруг одни коробки, муж скрутил какой-то стол, нашёл веточку сосны на улице, мы её кое-как украсили, накрыли стол, наполнили бокалы и вдруг гаснет свет. Поначалу такая тишина гробовая повисла, и вдруг все начинают реветь. Дети так плакали, что мы не знали как их успокоить. Это был какой-то переломный момент, момент полного осознания, что теперь всё будет по-другому. Вот такой у нас был первый Новый год новой жизни. Сегодня у нас большая семья: трое детей, трое внуков.
О социальных гарантиях
До 90-х годов нас (эвакуированных) вообще не воспринимали как пострадавших от аварии. Никто и ничего даже слышать не хотел ни о каких последствиях катастрофы. И всё это несмотря на то, что люди болели: теряли ни с того ни с сего сознание, падали прямо на улице, мучились страшными головными болями. У детей шла кровь носом.
Дети Лидии Романченко. 1986 год.
Позже нас всё-таки признали. А сейчас как-то так складывается, что эвакуированных опять стараются откинуть. Даже госпожа Королевская заявила, что ликвидаторам аварии на ЧАЭС будут пенсию поднимать, а эвакуированным - нет. Но ведь мы инвалиды - такие же как и ликвидаторы! Среди нас нет ни одного здорового человека. В законе ясно сказано, если человек пробыл в Зоне один рабочий день (8 часов) до 31 июля, он считается ликвидатором, а мы пробыли там 38 часов! Но с годами нас пытаются отодвинуть. И нам становится обидно, ведь ликвидация начиналась именно с нас.
Лидия Романченко сегодня
С социальными гарантиями сейчас вообще сложно, и это касается не только чернобыльцев. Но нам в этом плане очень повезло, так как большим подспорьем для нас является наша городская программа, в рамках которой город оказывает материальную помощь 200 чернобыльцам. Программа работает уже 8 лет, и мы с её помощью пытаемся оказать помощь наиболее нуждающимся – инвалидам первой группы. Также у нас есть городская программа оздоровления, а с прошлого года, по аналогии с городской программой, такая же программа заработала и в Одесской области. Проблем у нас очень много, не всегда всё удаётся решить, но мы стараемся. Сложно, люди разные, кто-то понимает, а кто-то нет, но мы стараемся помочь всем, если не материально, то хотя бы советом или какой-то поддержкой.
О мечтах
Если я доживу, и у меня будет здоровье, я очень хочу на 30-ю годовщину аварии поехать в Припять и снять фильм о нашем городе-сказке. Хочу всё заснять: каждый сантиметр, каждый кирпичик, каждый листочек, чтобы больше к этому никогда не возвращаться. Для меня это очень тяжело, но я мечтаю это сделать!
Больше двух лет назад две дикие кобылы редкого вида — лошадь Пржевальского — вышли за колючую проволоку, к людям. Украинское село Дитятки, где они оказались, расположено на границе с Чернобыльской зоной отчуждения. Лошадей дважды пытались вернуть в табун, но каждый раз они возвращались во двор Александра Сироты. Так в Дитятках появился приют для краснокнижных лошадей. Прокормить их непросто, но и бросить на произвол судьбы нельзя. Самого Александра Сироту 30 лет назад эвакуировали из Припяти, загрязненной радиацией. Прошло много времени, прежде чем он и его мама нашли себе новое пристанище.
В разговоре с TUT.BY семья вспомнила, о чем шутили атомщики накануне аварии, как проходила эвакуация, как припятчане оказались на майские праздники в Беларуси, а также рассказала, зачем помнить мертвый город.
Припять после аварии. Опьяняющее утро
«Товарищи, временно оставляя свое жилье, не забудьте, пожалуйста, закрыть окна, выключить электрические и газовые приборы, перекрыть водопроводные краны. Просим соблюдать спокойствие, организованность и порядок при проведении временной эвакуации…», — вещал из всех репродукторов города Припять диктор. Было это 27 апреля 1986 года, через 36 часов после взрыва на ЧАЭС.
Александру Сироте было почти десять, когда он слушал это объявление, его маме Любови Сироте — около тридцати. Наспех собирая документы и самые необходимые вещи, они, как и еще почти пятьдесят тысяч жителей города атомщиков, не знали, что вернуться не придется.
Сегодня Любовь Сирота живет в украинском городке Иванков, что в тридцати километрах от зоны отчуждения. Сын ее Саша со своей семьей — в селе Дитятки, на самой границе с отселенной территорией
На прохладной светлой веранде маминого дома Саша Сирота разжигает огонь в чугунной печи с ажурной стенкой, а Любовь Макаровна рассматривает черно-белые фото. По странному совпадению она успела оформить припятскую коллекцию фотоснимков в альбом как раз накануне аварии.
— Ночью со станции донесся гул, потом — хлопок. Мне в эту ночь не спалось, я долго сидела в окне, — вспоминает Любовь Сирота. — Но у нас в городе похожие выхлопы слышали часто, поэтому внимания не обращали. Утром я отправила сына в школу, а сама ушла в литобъединение.
Проект TUT.BY «Чернобыльцы»
Слово «чернобыльцы» звучит уже почти тридцать лет. Означает оно теперь не только и не столько жителей украинского города на реке Припять. Чернобыльцами называют спешно эвакуированных с загрязненных территорий и отселенных на «чистую» землю годы спустя. Чернобыльцы — так говорят о себе люди, схватившие в 1986 году ударную дозу радиации. Если кто-то в беседе произносит «чарнобыльскі» — остальные понимающе кивают головами.
TUT.BY рассказывает истории людей, судьбы которых изменила авария на атомной станции.
В утреннем городе 26 апреля удивляло только одно: большое количество поливочных машин на улицах.
— Но я только подумала: город готовят к майским праздникам. И вообще было чувство такой легкости, будто ты летишь над землей, — рассказывает Любовь. — Только потом я анализировала эту приподнятость. Такой эффект дает очень высокий радиационный фон. У ремонтников на атомных станциях есть термин, который описывает это состояние — «ядерное похмелье».
Саша дотопал по пенным лужам в школу. Прошел первый урок, а на второй учителя не вернулись с перемены в класс, собрались на экстренную планерку.
— Мы сидели, галдели, — вспоминает Александр. — У кого-то из одноклассников родители работали на станции, поэтому мы узнали, что там случился пожар. Просидели один урок, второго тоже не было — и разбежались. У медсанчасти было много взрослых людей, которые что-то обсуждали, в сторонке стояли машины скорой помощи, то и дело раздавались звуки сирен. Нас оттуда прогнали. Потом мы с другом махнули «смотреть пожар», на путепровод, откуда станцию было хорошо видно. Сейчас некоторые «великие» экскурсоводы называют это место «мостом смерти».
— Ну, прострелы-то там были сильные, — вздыхает Любовь Макаровна. — До пятисот рентген.
В Припять мама и сын попали в 1983 году. Обосноваться в молодом, наполовину закрытом, хорошо обеспеченном городе атомщиков было редкой удачей. Фото из семейного архива
В Припяти Любови предложили работу мечты. Она стала руководителем литобъединения во дворце культуры «Энергетик», внешний вид которого теперь легко отыскать на многочисленных фотографиях сталкеров. Страница из семейного альбома
На этом снимке Саша Сирота (крайний справа) вместе с одноклассниками в Припяти в 1985 году. Фото из семейного архива
Саша Сирота во времена своего припятского детства. Фото из семейного архива
Кроме странной дымки над станцией, ничего интересного мальчишки не увидели. Правда, к речному порту летел вертолет. Пока добежали туда — вертолета уже не застали.
— Но раз уж мы оказались возле реки, то было самое время выполнить одно важное поручение, — улыбается Александр. — В школе нам рассказали, как сделать вазу: берешь какую-нибудь банку, обмазываешь ее глиной, а потом в глину нужно натыкать фасоли. Эта поделка должна была стать сюрпризом для мамы. И мы убежали копать глину.
Сашка в день аварии вернулся домой в грязном пальто. Маме приврал: был на субботнике. А заодно принес невесть откуда слух: кажется, детей будут эвакуировать.
«По дворцу культуры летал гроб — так начиналась юморина»
Вечером 26 апреля литобъединение устроило в общежитии строителей атомной станции вечер, посвященный Марине Цветаевой. Потом Любовь Сирота с подругой прогулялись на тот же самый путепровод, куда утром бегал сын, — в ночи над АЭС было видно яркое зарево. Это усилило тревогу.
— Какие же мы были беспечные, — эти слова во время разговора Любовь Сирота повторяет несколько раз. — Еще до аварии нам с подругой в Киеве рассказывали, что где-то на Западе «зеленые» протестуют против атомных станций. Мы иронизировали: давай и мы, как вернемся в Припять, палатки перед станцией разобьем! А примерно за полгода до трагедии я организовала приезд писателей в наш город. Они задавали много вопросов, когда их водили по станции: «А вдруг что-то случится?». Замглавного инженера по науке так тогда убеждал: «Тройная система защиты! Никогда — ничего!».
Отселенная Припять. Снимок 2013 года. Фото: Reuters
Радионуклиды городская молва называла «шитиками». Над ними шутили, как и над горбачевским курсом на ускорение. Атомщики в Припяти проводили смелые, безбашенные юморины, которые настораживали партийное руководство. Любовь Сирота с грустной улыбкой вспоминает несколько эпизодов последнего в городе конкурса юмористов:
— По дворцу культуры летал гроб — так начиналась юморина… Еще была сценка почти пророческая: будто гид водит людей по Припяти. А у нас напротив ДК стоял долгострой, торговый центр, обнесенный деревянным забором. Иронизируя, гид предложил и тут ускориться: «Мы даем обязательство, что к концу года весь город обнесем таким забором». Все смеялись. И совсем скоро забор вокруг города появился, правда, из колючей проволоки.
27 апреля на прилавки припятских магазинов выбросили дефицитные товары: копченые колбасы, говядину и свинину хороших сортов, молоко и сметану в невиданных здесь раньше пластиковых упаковках. Город подумал: к празднику. И выстроился в длинные очереди. Объявление об эвакуации многие услышали, выходя с полными сумками из гастрономов.
Колонны ЛАЗов и «Икарусов» вывозили жителей Припяти в неизвестность. В веренице техники попадались машины, снятые с киевских городских маршрутов. Только в автобусах припятчане стали осознавать масштабы происходящего: множество милиционеров в респираторах, военные машины, танки за городом, перепуганные жители ближайших деревень вдоль дорог.
На пути из Иванкова к границе зоны отселения — вот такой указатель, который сообщает, что начинается Чернобыльский район. После аварии, в 1988 году, этот район упразднили, населенные пункты его отнесли к ближайшему — Иванковскому
Эвакуированным организовали «зеленую улицу» — можно было ехать куда угодно, купить сходу билет на какой хочешь поезд. Люба решила ехать с сыном к сестре, в Беларусь, на майские. Надеялись: после праздников вернутся домой.
— Ехали в поезде из Киева. Вокруг люди обсуждали: что-то серьезное случилось на атомной. Но я сидела молча. Думала: а можно ли об этом говорить, если не было объявления официального? Нас так воспитывали в Советском Союзе, — говорит Любовь Сирота. — Когда приехали в квартиру к сестре, помню, в шутку бросила ее мужу: «Толя, неси приборы — будем шитики мерять!».
Белорусская история. «Вон у меня дома фактически снятые с реактора — веселы и здоровы»
В год, когда случился ядерный взрыв, сестра Любови Надежда Клопотенко жила в Беларуси, в гарнизоне под Марьиной Горкой. Ее муж Анатолий в 1986 году был майором химической защиты, всего прослужил в Беларуси он с 1978 по 1990 год.
Надежда Макаровна всю жизнь ездила вместе с мужем по гарнизонам. После его смерти уехала в Россию. Когда журналисты TUT.BY были в Украине, Надежда Клопотенко как раз гостила у дочери, в городе Бровары Киевской области
— Люба и Саша приехали ночью, постучали в дверь, — рассказывает Надежда Клопотенко. — Мы в шоке были: обычно Люба такая эффектная, а тут — в каком-то сереньком страшненьком платье, измученная. Рассказывает: так и так, пожар на атомной. А Толя слушает с недоверием: «Люба, нам же ничего не говорят, дозиметры не поднимаем, нет распоряжения». Просто поверить не могли, что такое происходит. И, знаете, тогда еще День химика был и мы собрались семьей, взяли Любу, Сашку и все вместе поехали на шашлыки в лес.
В блаженные дни неведения Анатолий Клопотенко даже подсмеивался над директорами ближайших совхозов в ответ на слухи: «Ну что вы паникуете? Вон у меня дома двое, фактически снятые с реактора, — веселы и здоровы».
Потом его батальон подняли по тревоге. Помимо солдат-срочников, выделили «партизан» — так называли военнообязанных разных возрастов, которых мобилизовали специально для ликвидации. Насколько помнит жена, батальон Анатолия был первым из Беларуси, который отправили в Припять.
— В июне они уже убирали в городе. Там не было электричества, в брошенных квартирах стояла вонь — в холодильниках испортились продукты. В одном из домов нашли дедушку, который никуда не эвакуировался. Ну, забрали его, увезли, — рассказывает Надежда. — Потом наших бросили на реактор, чистить. Толя рассказывал, как выбегали на крышу, измеряли радиацию и рассчитывали, на сколько минут туда можно отправлять людей работать… Муж на реактор молодых ребят, срочников своих, не отправлял. Жалел — детей же еще «рожать». Говорил, на крыше дозиметры показывали 33−34 рентгена и зашкаливали.
Свадьба Надежды и Анатолия Клопотенко. Фото из семейного архива
Располагался батальон Анатолия Клопотенко в Красном Брагинского района. Командир четыре месяца не ездил на побывку домой.
— Я приехала туда сама, в Красное. Выходит мой муж: живот большой, сам как будто ватный. Наутро вышла на улицу — смотрю, коровы идут. Надутые, живот неестественно большой. Я к мужу: «Толенька, что ж такое — ты же на них похож». Помыться муж водил меня на Припять. Моемся, а мимо едет ЗИЛ, полный людей. Они остановились и кричат: «А вы не боитесь?». И по Красному пошла такая молва: командир в речке жену купает, значит, можно жить, — вспоминает Надежда истории из прошлого.
Надежда вспоминает, как потом военные возвращались в гарнизон:
— Женсовет собрала: девочки, давайте встречать наших. Выпросила оркестр. И вот они подъезжают — колонна машин идет, а женщины и дети кидают цветы на БТРы, плачут. Как будто с войны. Машины остановили, Толя построил своих солдат и офицеров — старая женщина вышла к ним, благодарила, кланялась. Так мы самостоятельно встречали своих мужей. Ордена тогда, кстати, получали начальники, которые и не ликвидировали ничего, наши ребята орденов не получили.
Солдаты и «партизаны» Анатолия Клопотенко в Припяти. Фото из семейного архива
Через месяц после возвращения Анатолий Клопотенко упал на плацу. До поездки на чернобыльские земли был абсолютно здоровым, мастером спорта по боксу. В военном госпитале жене сказали, что «чернобыльских» диагнозов ставить не имеют права.
— Я его забрала домой, выхаживала. У него все горело внутри — на ночь ставила кувшины, банки трехлитровые с водой, чтобы много пил. Два месяца шепотом разговаривал, а до этого такой голосина был — командир же. Для него еще было самое ужасное, что проблемы мужские появились. Молила, просила: не обращай внимания, все будет хорошо.
Спустя два года вернувшегося к службе Анатолия Клопотенко опять забрали — ликвидировать последствия чернобыльского взрыва уже под Светлогорском.
— Сердце, печень — все болело. Вскрытие показало потом, что у него кишечник был в мелкую-мелкую дырочку от радиоактивной пыли. За несколько лет до смерти он все ходил по школам тут, в Киеве. Рассказывал истории про Чернобыль. И всегда заканчивал: вы растете и вам жить на свете, но чтобы такой безалаберности и халатности никогда в жизни не допустили. Последний раз он общался со школьниками в 2005 году. Они ему большой букет тюльпанов подарили. Он захотел сходить к чернобыльскому памятнику, оставить цветы. Умер 26 мая, — говорит Надежда. — Он все в последние годы говорил, что многое из того, что они делали на реакторе, никому не было нужно.
Припятчане в Киеве. Чернобыльские ежики
Любовь Сирота вспоминает: после того как сам побывал в Припяти, встревоженный Анатолий Клопотенко все расспрашивал в подробностях, в каком районе города они с сыном жили, куда выходили после аварии.
После майских праздников Люба с сыном приехали в Киев. Из гостиницы их направили на дезактивацию — в общественную баню в Соломенском районе города.
Накладные на выданную Любови Сироте и ее сыну одежду. Фото из семейного архива
— Нам дали по куску хозяйственного мыла: идите, дезактивируйтесь. Получается, пока мы были в Марьиной Горке, то мылись горячей водой, нормальным мылом, шампунем — это не помогало. А тут прошли через холодный душ с хозяйственным мылом — и сразу же стали дезактивированными? — смеется Саша.
На выходе «прошедшим дезактивацию» выдавали нехитрую верхнюю одежду, по набору белья.
— Замеряли фон — он был серьезный. Саше дали справку, что у него — 50 миллирентген, у меня же только от волос фон был — 1 рентген, — вспоминает Любовь Сирота. — Мне предложили в больницу поехать, но я отказалась: а ребенка куда? Надеялась, что наутро все-таки разрешат возвращаться домой.
В 1989 году специалисты прикидывали, какую дозу облучения получили Александр и Любовь Сирота. Судя по справкам, на Александра «пришлось» как минимум 9 бэр, на его маму — 12 бэр. Фото: из личного архива Александра Сироты.
Шли дни, недели. Семья скиталась по знакомым, случайным приютам. Саше было не до школы: сначала отправляли по лагерям, потом — по больницам. Подсчитывает, что «после Чернобыля» провел в больницах в общей сложности около 24 месяцев.
— Если бы не отношение персонала первого лагеря — не знаю, как бы я тогда все остальное перенес, — рассуждает Александр. — Это была база отдыха кишиневского мединститута в Сергеевке Одесской области. Там нам создали особую атмосферу. Уютные домики на берегу моря, платаны вокруг. Когда мы приехали — забрали наш хлам, а выдали первые в моей жизни кроссовки. Потом, уже взрослый, я приехал на эту базу отдыха и нашел коменданта. Он долго не мог вспомнить никаких чернобыльских, а потом, когда все уже уезжали, догнал нас: «Я все вспомнил! Мы же тогда ваши вещи закопали, а теперь там санаторий „Альбатрос“ построили!».
Потом был пионерлагерь «Юный Ленинец», где по приезде у ребят забрали игрушки, вещи, игры, которые выдали в первом лагере. Саша это место ненавидел, но бежать было некуда.
Любовь Сирота вспоминает, что из Припяти взяла с собой шапку. Когда состригла свои роскошные, но загрязненные радиацией волосы, под шапкой вся голова страшно чесалась. Оказалось, что от шапки — страшный фон. Выкидывала в мусорку с предосторожностью: завернув в газеты, чтобы никто не нашел и не унес с собой
Со временем Любовь Сирота устроилась на Киевскую киностудию, в столице Украины им с сыном выделили квартиру. Но тут сдало здоровье. Вспоминает, как на время потеряла зрение — в тот раз в больнице пролежала три месяца.
Саша первый школьный год после аварии пропустил. Поэтому в специальную школу, для чернобыльских детей, не попал. Ходил в обычную — через стадион. В этой, обычной, за эвакуированными детьми почти до конца учебы держалось прозвище — «чернобыльские ежики».
— Страшно было то, что Припяти, города в 50 тысяч жителей, как будто и не было, — говорит Любовь Сирота. — Когда сделали карту зоны отчуждения, то в центре нее, как будто от руки, была поставлена точка — Чернобыль. А от него до атомной — около 15 километров. А Припяти, которая в двух шагах от реактора, — не было. Говорили только про рабочий поселок у станции. Поэтому, как только смогли, мы с друзьями со слайдами Припяти, с песнями двинулись в путь — организовывали показы на киностудии, в Союзе писателей… Потом сделали фильм «Порог», который запрещала к показу Москва. Все это время, вопреки официальной статистике, в наших чернобыльских домах умирали люди.
Полегче чернобыльцам стало уже в девяностых — когда болезни «от радиации» стали признавать, не сводя жалобы на здоровье к клейму «радиофобия».
Приют для лошадей Пржевальского. «Ничтожный инцидент в масштабах сохранения популяции»
Александр Сирота с женой и дочкой уже три года живут в Дитятках — селе на границе Чернобыльской зоны отчуждения. Сначала здесь думали сделать базу общественного объединения «Центр ПРИПЯТЬ.ком», которое Александр возглавляет. Но потом вышло, что поселился здесь сам. Отсюда до города детства — рукой подать.
Первый раз после эвакуации Александр попал в Припять в 1992 году. Одна съемочная группа, поехавшая делать сюжет, захватила с собой.
— Мне было всего шестнадцать, и я не имел права там находиться, но мы упросили. У меня было часа четыре, чтобы побродить по местам моего прошлого. Сначала я пошел домой — дома было грустно, но конкретно к этому помещению особых чувств я не испытывал никогда. Скорее, домом для меня тогда был ДК «Энергетик», куда я тоже сходил, по тропинке, мимо школы. Город сильно зарос, опустел, и тогда впервые у меня возникло понимание: возвращаться нам больше некуда. Наверное, это понимание привело к тому, чем я занимаюсь сейчас — проблемами сохранения истории Припяти. Как говорят некоторые мои товарищи, нашел свой способ возвращаться.
Кажется, чернобыльская тема не отпустила бы Александра, даже если бы он хотел о ней забыть. 1 сентября 2014 года началась очередная удивительная история. На поле возле Дитяток Саша увидел двух лошадей Пржевальского — они могли прийти только из зоны отчуждения.
Лошади Пржевальского — редкий краснокнижный вид. В начале девяностых нескольких особей завезли в Чернобыльскую зону отчуждения в качестве эксперимента. Лошади стали активно размножаться — сейчас по покинутой человеком территории гуляет три табуна диких коней. Всего в мире около двух тысяч таких лошадей
— Спустя три дня кобылы первый раз пришли в Дитятки. Как раз напротив нашего дома сосед пас своего жеребца — и девочки решили, что это их новый принц. Попытались сманить за собой, но он был крепко привязан, и ничего не вышло. Потом они поняли, что на огородах много вкусного и можно бы остаться. Стали портить огороды местным жителям. Население роптало, но активных мер не принимало, поскольку первое, что мы сделали, — распустили, где только можно, информацию по народному радио, что за их убийство полагаются реальные тюремные сроки.
Первую попытку вернуть лошадей в зону отчуждения сделали при помощи местного батальона охраны. Кобылиц вернули за «колючку», подняли опрокинутую ограду. Милиция отчиталась о проделанной работе в СМИ.
— Часа через два после того, как информация ушла на пресс-центр, лошади вернулись, — смеется Александр.
Вторая попытка была основательнее. Вместе с соседом Александр увел лошадок на двадцать километров вглубь зоны отчуждения, в локацию одного из самых больших табунов их сородичей. На этот раз лошади вернулись через три дня.
Александр Сирота связывался с государственными инстанциями, которые должны обеспечивать выживание краснокнижных видов. В ответ приходили отписки.
— Более того, в одном месте нам даже сказали: в масштабах сохранения популяции ваши лошадки — ничтожный инцидент, и, может быть, даже было бы лучше, если бы они погибли, чем если они из-за вашего жеребца испортят популяцию.
Теперь лошади живут на заднем дворе Сашиного дома, в специально построенном вольере. В июле прибыло потомство — родился первый гибридный жеребенок. Теперь — второй. Александр готов и дальше присматривать за животными, ушедшими из зоны отчуждения — хватало бы только сена на растущую лошадиную семью.
Что касается Припяти, то Александр Сирота продолжает развивать сайт, посвященный своему городу, и мечтает когда-нибудь завершить большую волонтерскую работу — создание проекта «Припять 3D». Эта экскурсия должна показать, каким город был до аварии.
— По-хорошему сам город должен был стать музеем, чтобы туда могли приезжать со всего мира. Но время упущено, мародеры сделали свое дело — многого там больше нет. Теперь мы надеемся хотя бы на виртуальное пространство. А вообще, многие, кто посетил настоящую Припять, мне потом пишут. Пишут, что стали другими, что эта поездка изменила их жизнь. Мне хочется верить, что люди, посетившие Припять, смогут жить, не оставляя после себя мертвые города.
«Проект Ч»: Припять глазами очевидцев 2011-04-19 16:53 32908
«Известия в Украине» продолжают серию публикаций к 25-летию аварии на ЧАЭС. Сегодня мы расскажем о первых часах после взрыва, полной секретности, панике, эвакуации, а также черном правительственном кортеже. Предлагаем увидеть аварию глазами тех, кто жил в Припяти, единственном мертвом городе Украины.
Некоторое время назад по заказу московской киностудии мне пришлось собирать фактаж для сценария фильма о людях, переживших Чернобыльскую трагедию. С той поры жизнь сама собой разделилась надвое: до того, как в моем компьютере появилась папка «Проект Ч» и после. Было много разных встреч, поездки в Припять и Чернобыль с Сашей Сиротой, бывшим припятчанином, главным редактором интернет-проекта Pripyat.com. Иногда, выйдя из припятского дома на Троещине или Харьковском массиве, где собрана некая резервация живых жертв Чернобыля, я заезжала в ближайший тупик и рыдала. Даже в пересказе много лет спустя они излучают боль, превышающую порог возможного. В рассказах из папки «Проект Ч» — свидетельства очевидцев.
«Мы смотрели красивое зарево на небе»
Татьяна Лукина, бывшая припятчанка, первый организатор фонда «Дети Чернобыля»:
— О взрыве мы узнали утром 26 апреля. В те времена у нас не было проблем с деньгами. У мужа Володи зарплата доходила до 700 рублей. «Химзащита», где он работал, была самой высокооплачиваемой организацией. И у меня было две работы. Каждую субботу мы ходили в ресторан, без цветов я вообще не жила. В тот день муж должен был ехать на работу, но их не пустили. У нас,на улице Ленина был круг, где останавливались рабочие автобусы. В тот день их не было, но никто ничего не знал. Начальник сказал сидеть пока дома и смены не будет. Это был конец месяца — они часто работали сверхурочно. Готовился пуск реактора. Муж говорит: «Поеду я цветов куплю тогда!» 26 апреля был юбилей нашей свадьбы. И вот, как он, закатав рукава, вышел из дома, так потом у него и был ожог рук. Он поехал на рынок, но там уже всех разогнали. Вернулся хмурый: «На атомной авария!» «С чего ты взял?» «Там уже ходят химики в противогазах».
Многие видели эту хронику первых дней, которую снимал мой хороший, добрый друг Михаил Назаренко. Он умер в 1994-м. У нас в подъезде было два телефона: в нашей квартире и у одного адвоката. Люди к вечеру начали бегать, просить позвонить. Начиналась суета. А на пятом этаже жил водитель, который возил работников горисполкома. Он сказал, что ничего толком не знает, но если у кого есть возможность уехать — уезжайте. В 12 часов наш сосед адвокат уже грузил в машину ковры и сумки. Мы ничего не поняли. Думали, что он меняет квартиру. Он никому ничего не сказал.
В день аварии, утром я отправила Наташу в школу, которая находилась возле нашего дома. Они каждое утро делали зарядку. День был теплый, они на улице прямо и занимались. Минут пять-семь это продолжалось, потом вдруг детей очень быстро начали уводить со школьного двора в школу. А часов в одиннадцать мне позвонила учительница и говорит: «Что Наташа сегодня ела? У нее, наверное, отравление». Я побежала в школу. У дочери рвота. Им дали таблетки радиоактивного йода. Вечером нам тоже принесли эти таблетки.
Спрашиваю: «А беременным можно это принимать?» Медсестра говорит: «Кажется, это йод, но я не могу вам точно сказать. И вообще, нам сказали никому об этом не говорить!» Я тогда была на шестом месяце и побежала звонить по автомату, так как телефоны уже отключили. Перед тем, как отключить, нам позвонили и сказали, что по всем вопросам нужно обращаться к дежурному в исполкоме.
После таблеток Наташке было целый день очень плохо, я вызвала скорую помощь. Она, как в детстве — то спит, то плачет, а то вскакивает и кричит. А еще каждые пятнадцать минут пролетал вертолет и она орала: «Мама, сейчас все взорвется!» Это был нервный срыв. Не понимаю, откуда у нее появился этот страх. У дочери он до сих пор остался. Потом приезжали англичане и французы, спрашивали ее: «Наташа, ты хочешь поехать в Припять?» Она говорит: «Я очень хочу, но я боюсь. Боюсь видений!» Ей очень долго снились вертолеты.
Скорая приехала только ночью. Врач сказал: «Нужно у ребенка снять стресс, но я настолько грязный, что вы даже не представляете! Не могу подойти к ребенку». И это была первая информация, которую я получила. Он подтвердил, что авария серьезная, и если есть возможность, нужно немедленно уезжать. Но город уже перекрыли.
Утром мы пошли на поезд Москва—Хмельницкий. Было решено, что муж Володя останется, а я отвезу ребенка в Москву, к моей подруге Наде. Но поезд уже несся, закупоренный, не останавливаясь. Стояли две или три электрички на Нежин и Чернигов, забитые так, что не втиснуться. Все автомобильные пути были перекрыты. Даже автобусы уже не шли. Ночь прошла в беготне. У нас квартира была, как штаб. Водитель из горисполкома забрал ночью двоих маленьких деток. Жена его прибежала и говорит: «Таня, никому не говори, мы уезжаем!» Но как я могла молчать? Только они уехали — я сразу девчонкам сказала, что дела очень серьезные. Тем не менее мы с подругами полезли на крышу — посмотреть. Было очень красивое зарево на небе. Оно переливалось, как радуга, как северное сияние. Мне это запало в душу... Давно уже тех подруг моих нет, ни Маши, ни Лиды. А я беременная туда полезла.
На следующий день, в двенадцать часов мы собирались сесть за стол, отметить годовщину свадьбы. А в десять утра передали сообщение о сборе. Это был первый день свадьбы без цветов. Нам сказали, что нужно взять продукты питания на три дня, документы, необходимые вещи, закрыть форточки, закрыть двери, перекрыть воду и внизу отметиться у дежурного милиционера. Мы очень долго стояли на улице. Дети радовались, для них это приключение: едем аж на три дня! Не было никакой паники. Когда мы ехали, то в старых Шепеличах вдоль дороги стояли старушки в черных платках и крестились. Некоторые из них стояли с иконами. Мы ехали очень медленно, навстречу постоянно шли грузовые машины и скорые. Двадцать минут проехали, остановились — кому-то делают искусственное дыхание. Еще двадцать минут проехали, снова остановились. Приехали в Полесское часов в двенадцать. Я начала задыхаться. Сильно перенервничала, особенно когда увидела старушек с иконами. Потом на остановке спросила, чего это они в черных платках. А одна говорит: «Детонька, ты еще не знаешь, у нас даже во время войны такого не было! Это хуже, чем война!» Это мне запало в память навсегда (плачет) Старухи говорили: «Вы сюда не вернетесь! Поглядите: даже журавли отсюда улетают!»
Нас забрала скорая, которая тоже ехала очень медленно, пыталась по траве обогнать колонну машин. Мне только говорили все время: «Потерпи, потерпи!». Когда меня привезли, в больнице были уже не полесские врачи. Подтягивали киевский персонал. Со мной поговорила врач и сказала, что мне нужно хорошо подумать о будущем ребенке. Таких, как я, было очень много. Я говорю: «А что же я могу думать? Шесть месяцев, ребенок уже шевелится! Что думать?!» И меня оставили в покое. Потом объявили, чтобы все беременные обратились в гинекологию, в роддом. Нас было около пяти тысяч. Всех разделили: одних на аборт, других — на преждевременные роды.
Настолько убедительно об этом говорилось, что женщины соглашались: «Вспомните Хиросиму и Нагасаки! Поймите, у вас сейчас есть возможность не рожать инвалидов!» Абортарий работал круглосуточно. Такая мясорубка... Один врач был постоянно пьяным. Бахнет сто грамм и пошел: следующая, следующая. Уйдет курить — садится другой гинеколог. Они постоянно менялись.
В Полесском мы столкнулись с тем, что с питанием стало плохо. Дочь просила: «Мам, я кушать хочу!» В это время кашу принесли, я ее разделила, а каши той — ложка буквально. Ведь нас туда кинули в пять раз больше, чем само Полесское, а продукты не успели завезти.
Самое интересное, что туда вдруг приехала моя мама! Она ехала к нам на 1 мая. И в Москве услышала, что случилась авария на Чернобыльской АЭС. Она сразу поехала в обком, и там ей сказали, куда эвакуировали людей. Приехала она в Полесское, а где искать? Пошла на почту. Решила, что пойдет туда, сядет и будет ждать. А мы тоже пошли на почту попытаться дать телеграмму. И вдруг — она подходит.
1 мая был митинг. Многие люди друг друга искали. Родители, которые работали в ночную смену на атомной, искали детей. Мы соседских детей забирали с собой. На дверях везде оставляли записки. И на митинге объявляли постоянно: тот разыскивает того-то, тот — того. А Наташа вцепилась мне в руку: «Мам, объясни мне, что такое эвакуация?» Все время спрашивала. Это слово у нее все не шло из головы. Я говорю: «Наташа, ну, это как во время войны. Знаешь, детки в одну сторону ехали, родители — в другую, потому что нельзя было вместе». Прошло время, она была в детской гематологической больнице, а я в областной, в роддоме, потом ее перевели в институт на площадь Шевченко. И нянечка как-то привезла ее ко мне. Наташа бросилась ко мне и первое, что она закричала: «Мама, я знаю, что такое эвакуация! Мамочка, я тебя нашла!» Кричит, плачет. Это было ужасно.
Потом у нее поднялась температура под сорок, нас забрала скорая и отвезла в Киев. На подъезде к городу нас пересадили в две разные скорые, и у нее не записали фамилию. Меня отправили в ПАГ, а ее — в больницу № 14, к доктору Бебешко. Она была там единственной девочкой без родителей. Он потом говорил: «Я помню эту девочку. Длинные волосы, которые жутко фонили. Ее два раза в день мыли, а она плакала и просила: только не обрезайте! Когда меня привезли в ПАГ, велели раздеться догола в приемном покое. И вот я перед врачами стою голая, а они сидят в ряд в перчатках, намордниках, повязках и шепчутся: «Женщина облученная! Женщина облученная!» Потом меня повели в душ... Холодина! Дали какие-то тапки и легкий халатик. Я проплакала всю ночь. Только санитарочка пожилая принесла мне горячий чай, обняла меня: «Дытынко моя!» А я плакала: «Вы не бойтесь меня, пожалуйста, я не облученная. Я не знаю, куда увезли моего ребенка!»
Утром меня перевезли в Киевскую областную больницу. Это был рай по сравнению с предыдущим местом. Врачи пытались найти мою дочку, но оказалось — невозможно. Информации — ноль. А дочь, которой было девять лет, на некоторое время потеряла память и зрение на фоне нервного стресса. Я договорилась со старшей сестрой-хозяйкой: «Никому не говори. Попробую дать телеграмму!» Нас отпускали гулять, и вот я в больничном халате доехала на троллейбусе до Главпочтамта и написала телеграмму на имя Горбачева. На почте почитали и говорят: «Она не пойдет туда». А я: «Вы обязаны принимать — принимайте!» Только приехала в больницу, меня уже там ждали. Наташу нашли. Так мы и встретились. После больницы я попала в Ворзель, где санаторий «Украина» принимал чернобыльцев. Там родился 101 ребенок.
Через несколько лет мою дочь оперировали на Кубе. У нее начиналась лучевая катаракта, и она на один глаз почти ослепла. После Кубы Наташа окончила медучилище. Поработала три года и сказала: «Мама, я должна разобраться, что со мной происходит». И пошла учиться на психолога. У нее до сих пор возвращается наваждение с вертолетами. И таких, как она, очень много. Травма засела в сердце, в душе. Так и живем с ней.
«Злые люди страшнее радиации»
Любовь Сирота, поэтесса, сотрудник Дома культуры ЧАЭС, руководитель литературного объединения Припяти:
— На 1 апреля 1986 года мы во Дворце культуры проводили юморину. Тогда руководители СССР стали умирать по очереди. И юморина начинались с того, что над сценой висел гроб и в нем летал один из инженеров станции Баранкевич. Сейчас кажется, что это была вроде репетиция чего-то предстоящего — полунамек. В той юморине был сюжет, где приезжего журналиста водит по станции гид. Журналист видит, как люди на станции работают — кто кувалдой, кто еще каким-то допотопным инструментом. Мы сами над собой подтрунивали, над тем, в каких условиях приходится работать. А недалеко от станции, возле автобусной остановки стоял долгострой, где никак дело не двигалось с места. Зато все было обнесено забором. И ведущий вдруг говорит: «Мы даем обязательство: к концу года весь город обнести таким забором!»
Ночью с 25-го на 26-е, приблизительно около часа ночи я только задремала, как вдруг услышала хлопки. Время было теплое — весна, окна открыты. Жили мы неподалеку от реактора, 15 минут ходу пешком, возле «рыжего леса». Утром, когда отправляла сына Сашу в школу, было ощущение приподнятости. Сама вышла из дому позже — у меня было в это утро литобъединение. Иду, а город моют, течет пена, поливальные машины всюду. Тогда мне подумалось, что город моют перед праздником. Когда вышла в центр, сразу бросилось в глаза, что очень много людей: буквально улицы запружены и очень много милиции. Опять же, думаю, перед праздниками! Снова не придала этому значения. Уже во Дворце мне дежурная сообщила: очевидно, что-то случилось на станции.
Сын пришел из школы грязный, весь в песке. Сказал, что у них в школе был субботник. Но это он, конечно, схитрил. На самом деле они с другом ходили на речку. Там возились в песке, строили крепости, как все дети. Хоть я раньше так не делала, но на всякий случай закрыла его дома на ключ. Вечером мы с Любой Ковалевской выступали на поэтическом вечере, было много вопросов, люди с удовольствием слушали поэзию, много цветов... Потом прошлись с ней по проспекту Ленина, подошли к кольцу. И тут все стало очевидным: мы увидели дрожащее зарево над станцией и раскаленную вентиляционную трубу. Сработал журналистский интерес, решили пойти к мосту. А там ведь была такая радиация — тысячные прострелы. Когда мы возвращались, навстречу нам ехал целый кортеж машин: черные «Волги», «Чайки». Это доезжала в Припять правительственная комиссия.
Тут мы с ней обнялись без слов, потому что не были уверены — встретимся ли мы вообще. Ощущение тревоги носилось в воздухе. Когда я пришла, Саша уже спал, окно открыто. Я сложила на всякий случай небольшую сумку, достала документы и пожалела, что в сумку не поместится альбом, который я ночью перед аварией приводила в порядок. В три часа ночи раздался стук в дверь. Будили именно наш район: близость к реактору, не исключалась также возможность взрыва станции. Думаю, будили для того, чтобы мы могли куда-нибудь бежать.
В квартире меньше ощущалось, а в коридоре мы почувствовали металлический привкус во рту. Возле автостанции были телефоны-автоматы, и я попробовала дозвониться куда-нибудь. Но все телефоны оказались отключенными. Автобусы стояли под Шепеличами и ждали команду. Но до девяти нас так и не вывезли, и люди начали расходиться по домам. А рядом в общежитии жили командировочные, и от них было слышно, как кричат: «Идите к нам! У нас самогон есть!»
Неизвестность убивала больше всего: машины мотались, вертолеты летали. На стадионе загружались, летели на станцию и что-то сбрасывали. Женщины бежали смотреть на вертолеты. Люди ведь ничего не знали. Я побежала к Дворцу культуры. Пришел директор ДК из горкома — мы к нему с вопросами. Это были как раз выходные дни, и должна была быть дискотека в нашем огромном зале. Его спрашивают, можно ли проводить массовые мероприятия, свадьбы, когда такое случилось. Он ответил: «Все должно быть как всегда, никакой паники!»
Потом мы пошли в новый универсам на площади. Всюду продавали дефициты: сметану в пачечках, копченую колбасу, молоко в пакетах, видно, выбросили уже за ненадобностью те продукты, которые предназначались для спецобслуживания партийного руководства. Люди бросились тратить свои последние копейки, потратили деньги, забивали холодильники. Потом все это пропало, а они уехали ни с чем, без средств.
Автобусы шли лентой — туда и обратно. У нас почти сразу начали чесаться лица, глаза. Мы остановились в Иванковском районе. У людей денег нет. И принимали по-разному. Были случаи, когда ликвидаторы приехали в общежитие, и один из них рассказывал, как его беременная жена спала под забором, ее нигде не приняли.
Из Иванкова мы приехали в Киев. В гостинице «Москва», когда оформляли документы, нас спросили: «Вы ведь из Припяти, а проходили ли вы дезактивацию? Вот вы съездите вначале в областную больницу, вас обработают, а тогда приедете к нам». Мы в первый раз такое услышали. Поехали в больницу. У меня от волос был фон, а у Саши даже после обработки печень излучала 50 миллирентген. Из больницы нас послали в Соломенские бани, поставив печать на наши справки. Сестра дала Саше костюмчик совершенно новый, вещи детские. Все это забрали на проверку, но потом не отдали. Я переживала, чтобы хоть паспорт вернули. Взамен дали какие-то полуфабрикаты. Мне, например, выбирать было не из чего, и я взяла платье с коротким рукавом в клеточку, какой-то жуткий плащ, одни колготки, одни трусики. Обуви на меня не нашлось, и я взяла тапочки. Все в одном экземпляре, переодеться нам было не во что. Потом мне удалось поехать в Полесское. По дорогое обратила внимание на ворон — такие жирные, неповоротливые. Рассказывали, что птицы, которые пролетали над реактором, просто потом засыпали и падали. Мы видели запустение, закрытые колодцы — все как во время войны.
Ухудшение здоровья произошло очень быстро, фактически за полгода. Вот я все могла, а потом уже почти ничего. В июле я начала работать на Киностудии Довженко. До осени ситуация сильно ухудшилась: то приступы сердечной боли, то ноги отнимаются, то температура под 40, рвота, синюшность, страшные головные боли. К тому же начались провалы в памяти. Вначале не понимали, стеснялись об этом говорить. Дома пошутишь — и все. Потом это стало серьезно. Позже мы поняли, что это у всех. Даже такие вещи — например, вчера были в гостях у соседей, общались, пили чай, а сегодня встретились во дворе, и соседка по моим глазам видит, что я не помню этого. Она говорит: «Ничего, вспомнишь потом». Смех и грех.
Осенью я поехала забирать Сашу из очередного лагеря. Правда, непонятно было, куда его везти. В Ирпене мы с Любой Ковалевской жили нелегально. Она свою дочь забрала, а я только поехала за сыном. Пошла искать Сашу и услышала, что припятских детей вывозят в интернат. Успела буквально в последний момент. Дети были осунувшиеся, страшные, с лихорадками на губах. Мне рассказывали старшие девочки, что воспитатели их чуть не били. Одна девочка, узнав, что случилось с ее родителями, все время плакала, а воспитатели на нее орали. Права была бабка Татьяна из зоны отчуждения: «Злые люди страшнее радиации...».