НЕЧАЕВ И ЖЕЛЯБОВ Некоторые события тех незапамятных времен звучат легендой, до того они на первый взгляд неправдоподобны.В 1871 г., как уже упоминалось, прогремел нечаевский процесс. Нечаев выступил среди молодежи представителем комитета "Народной Расправы"."Народной

Ты в уме, Сергей? Май двадцать четвертого. Квартира Сахаровых. Я все еще связана с этим жильем. Сижу у себя, гоню – надо бы кончить до родов – свой «негритянский» перевод. Меня перебивают на полуфразе: входит Есенин с Александром Михайловичем.Я встаю. Сергей развалился в

Все началось с того, что летом 2007 г. я поехала в отпуск в Донецк, на свою родину. Поехала с намерением заодно найти возможность съездить в Днепропетровск, чтобы побывать в Доме-Музее Е.П. Блаватской и ее семьи. Сестра с мужем предложили отвезти меня. Так мы все вместе на машине отправились в Днепропетровск. Выехали ночью и ранним утром были уже на месте. Вначале решили пойти в Днепропетровский исторический музей, чтобы посмотреть, выставлены ли там какие-нибудь материалы, связанные с именем Блаватской. Музей произвел очень сильное впечатление. Особенно поразили богатые экспозиции доисторического, скифского и тюркского отделов. Здесь были половецкие «каменные бабы», скифские мечи, кинжалы, бронзовые котлы, бюсты фараонов, статуя Будды, памятники античной культуры… В центре Украины вдруг повеяло знакомыми ветрами азиатских просторов.

Среди экспонатов, относящихся к XVIII-XIX вв., мы обнаружили и портреты родственников Е.П. Блаватской - ее матери, Елены Андреевны Ган (в девичестве Фадеевой) (1814-1842), и деда, Андрея Михайловича Фадеева (1789-1867). Е.А. Ган была известной русской писательницей (ее литературный псевдоним Зенеида Р-ва), а ее отец, А.М. Фадеев - государственным чиновником. Здесь же были выставлены книги, написанные Е.А. Ган. Но ничего особенного, связанного с самой Е.П. Блаватской, нам здесь увидеть не удалось.

Поэтому после Исторического музея мы направились на поиски Дома-Музея Е.П. Блаватской по адресу ул. Ленинградская, дом 11. Город был нам незнаком, поэтому мы попытались отыскать нужную нам улицу с помощью карты и случайных прохожих. Машину пришлось оставить в центре города, и мы довольно долго блуждали пешком, пока, наконец, не отыскали нужную нам улицу. Когда мы подошли к заветному дому, был уже полдень, и мы начали опасаться, что музей закроется на обед. Но, к нашей радости, мы увидели у входа группу людей, которые в это время возлагали цветы у мемориальной доски. Это были украинские теософы, работники музея и просто почитатели Е.П. Блаватской. Оказалось, что в этот день, 31 июля, был день рождения Е.П.Б. по старому стилю (о чем я совершенно забыла) и эти люди собрались здесь, чтобы почтить ее память. Нас сразу же пригласили на открытие тожественной части. Так, долго блуждая по городу, мы нежданно-негаданно попали в самую гущу событий. Более того, как мне потом рассказали, это был единственный раз, когда теософы собрались по этому поводу 31 июля, а не 12 августа, т.е. в день рождения Е.П.Б. по новому стилю.

Здесь же, на встрече, была и Елена Валентиновна Аливанцева, руководитель проекта «Музейный центр Е.П. Блаватской и ее семьи», с которой мне так хотелось познакомиться еще до моего отъезда из Бишкека. После завершения торжественной части, которая проходила в той комнате, где родилась Е.П.Б. и где ее крестили, Елена Валентиновна познакомила нас с экспонатами, которые удалось собрать для будущего музея. Она очень подробно рассказала о родственниках Е.П.Б. как со стороны матери, так и со стороны отца, Петра Алексеевича фон Гана (1799-1873 или 1875). Затем пригласила нас в Музей литературы Приднепровья, где временно хранятся самые ценные экспонаты, связанные с именем Е.П.Б. Она рассказала нам историю картины, которая висела здесь же на стене. Оказалось, что ее подарил будущему музею родственник Е.П.Б., живший в течение долгого времени в Бишкеке. Встреча Елены Валентиновны с ним произошла в 1991 г., а в 1993 г. он уже умер. Имя этого родственника - Петр Алексеевич Ган (1916-1993), полный тезка отца Е.П.Б.

Мемориальная доска на стене Дома-Музея на которой

написано: «В этом доме в 1831 году родилась Елена Петровна

Блаватская — русская писательница, основательница

Международного теософского общества.

Установлена в 1991 году.

По приезду в Бишкек я решила разыскать людей, знавших П.А. Гана, и попытаться собрать материалы, касающиеся Петра Алексеевича, с тем, чтобы затем передать их в Музей Е.П. Блаватской и ее семьи. Думала ли я тогда, что очень быстро обнаружится, что с одним из бывших сотрудников П.А. Гана, Валерием Фаддеевичем Бурмистровым, мы более 10-ти лет работали в одном университете и наши рабочие комнаты находились не только в одном корпусе и на одном этаже - они располагались друг против друга. Мы были хорошо знакомы и часто общались, но никогда даже речи не заходило о том, что он работал когда-то под руководством П.А.Гана, внучатого племянника Е.П. Блаватской. Более того, несмотря на то, что В.Ф. Бурмистров в то время уже жил в Москве, к моему приезду из отпуска он всего на несколько дней приехал в Бишкек. Причем об этом я тоже узнала случайно. Мы договорились о встрече, и он провел для меня экскурсию по территории Института леса и ореховодства, где когда-то работал П.А. Ган. Здесь он показал дом (правда, уже перестроенный), в котором Петр Алексеевич жил со своей семьей, и большой дендропарк, разбитый вокруг института и нескольких прилегающих к нему жилых домов еще во времена становления института. Валерий Фаддеевич познакомил меня с бывшими коллегами Петра Алексеевича и помог встретиться с его вдовой - Маргаритой Георгиевной Моисеевой, а затем заочно познакомил и с дочерью П.А. Гана - Натальей Петровной, с которой мы потом общались по телефону.

Интересно, что Институт леса и ореховодства, о существовании которого до этого времени ни сном, ни духом не слыхала, или, возможно, пропускала информацию о нём мимо ушей, находится совсем рядом с экспериментальной базой Института физики и механики горных пород. На территории этой базы располагалась взрывная камера, в которой в течение десяти лет, с 1986 г. до 1996 г., мы занимались исследованием механизма детонации низкоплотных взрывчатых веществ, благодаря которым я пришла к синергетике, а затем к Учению Живой Этики и теософии и, следовательно, к работам Е.П. Блаватской. И даже предположить никогда не могла бы, что в течение семи лет (до октября 1993 г.) совсем рядом с нами в эти годы жил и работал представитель древнего аристократического рода Ганов, - рода, которому принадлежала Елена Петровна Блаватская. Территории наших институтов разделял только небольшой оросительный канал.

Свою кандидатскую диссертацию я защитила 5 октября 1993 г., а П.А. Ган ушёл из жизни спустя всего лишь девять дней, 14 октября этого же года.

Немного позже я узнала, что похоронен Петр Алексеевич на Юго-Западном кладбище, рядом со своей матерью, Софьей Эмильевной Дандре. И еще одно удивительное совпадение: несмотря не то, что Бишкек - большой город и вокруг него находится несколько кладбищ, могила П.А. Гана оказалась неподалеку, метрах в пятидесяти, от того места, где в 1994 г был похоронен мой муж и где мы с родственниками часто бывали. Но, несмотря на это, проходить мимо могилы П.А. Гана ни разу прежде не приходилось. Стечение всех этих обстоятельств мне показалось не случайным, и я решила, что должна написать о профессоре П.А. Гане, представителе древнего рода фон Роттенштерн-Ганов, внучатом племяннике Е.П. Блаватской.

1. П.А. Ган - основатель лесной науки в Кыргызстане

«Одним из важнейших объектов охраны природы являются леса, и это не случайно. Значение леса в жизни человека, в жизни всей нашей планеты чрезвычайно велико. И в первую очередь определяется огромным его влиянием на всю окружающую среду. Лес - могучий регулятор водного и воздушного бассейнов всей нашей планеты. …лес по праву называют легкими земли» — так писал в 1978 г. в одной из своих статей «главный лесовод республики» Петр Алексеевич Ган. . Проблема поддержания и восстановления лесов, как одна из самых насущных для сохранения жизни на земле, была обозначена им в то время, когда человечество еще особо не задумывалось о глобальных последствиях своей деятельности. Теперь же, когда угроза глобальных катастроф вышла на первый план для всего мирового сообщества, мы можем по-новому взглянуть на подвижнический труд тех ученых, которые посвятили свою жизнь сохранению и приумножению природных богатств.

Кыргызстан - маленькая страна, но мы теперь осознаем, что под давлением человеческой деятельности и весь земной шар стал выглядеть не таким уж большим. Мы поняли, наконец, что наша планета вместе со всем ее населением, флорой и фауной, морями, горами, степями и пустынями представляет собой единое целое, и то, что происходит в маленькой стране, может когда-нибудь сильным эхом откликнуться на очень больших мировых пространствах. Поэтому еще раз отдадим дань уважения тем ученым, которые поняли это раньше других.

Имя П.А. Гана занимает особое место среди тех, кто внес значительный вклад в становление и развитие кыргызской науки о природе. Всю свою жизнь Петр Алексеевич отдал сохранению и приумножению лесов. .

Начало научных исследований в области лесного хозяйства в Кыргызстане относят к 1947 г., когда вышло Постановление об организации Киргизской лесной опытной станции. Директором ее был назначен Петр Алексеевич Ган.

Располагалась она на северной окраине города, в Карагачевой роще, в небольшом саманном доме. Коллектив станции, включая директора, состоял всего из шести человек. Все сотрудники имели лесоводственное образование, но среди них не было еще ни одного с ученой степенью.

В 1966 г. Киргизская лесоопытная станция была реорганизована в Отдел леса и передана из системы сельского хозяйства в республиканскую Академию наук в качестве самостоятельного научного подразделения в составе Института биологии. Все это время, начиная с 1947 и по 1989 гг., П.А. Ган был бессменным руководителем научного коллектива и возглавлял лесную науку в Киргизии. В 1990 г. Петр Алексеевич обосновал необходимость создания самостоятельного института лесного профиля, который бы занимался вопросами лесоведения и лесоводства во всех лесных фитоценозах Кыргызстана. В 1993 г. Петр Алексеевич ушел из жизни, а в 1996 г. Постановлением Президиума Национальной Академии Институту леса и ореховодства было присвоено имя доктора биологических наук, профессора, заслуженного деятеля науки Кыргызской Республики П.А. Гана.

Петр Алексеевич придавал большое значение защитной функции лесов, расположенных на склонах гор. При этом он подчеркивал, что благотворная роль лесов, произрастающих в Киргизии, сказывается и на территориях, лежащих далеко за пределами республики. Высокогорный характер Тянь-Шаня и Алая создает условия для конденсации и накопления здесь значительных запасов атмосферной влаги, которая, стекая с гор в виде поверхностного и внутрипочвенного стока, поступает в горные реки. «На территории Киргизии располагается бассейн Сыр-Дарьи, второй по многоводности реки в Средней Азии, которая несет свои воды до Аральского моря, орошая огромные площади прилегающих пустынь. Отсюда же стекает множество других рек (Чу, Талас и др.), которые снабжают водой прилегающие пустыни, превращая их в цветущие оазисы. Таким образом, возникновение богатейшей земледельческой культуры в условиях среднеазиатских пустынь и, в частности Киргизии, обязано наличию высокогорных цепей, в которых аккумулируется влага. В этих условиях особенно большая роль принадлежит горным склоновым лесам» .

Разведение и возобновление лесов является очень трудоемким и длительным процессом. Так, несмотря на то, что наибольшие площади в республике заняты можжевеловыми или арчовыми лесами, арча является одной из самых медленно растущих и долговечных пород. Некоторые экземпляры доживают до 2000 лет, являясь самыми большими долгожителями среди деревьев в нашей стране. Обычно в 50-60 лет ее высота достигает всего лишь 1,5-2 м. Эта порода исключительно трудно возобновляется. Семена на дереве созревают 2 года, годность семян всего лишь 15-20 %, а для того, чтобы они проросли, нужно чтобы они почти год пролежали в почве, поэтому на первых стадиях исследований ученым потребовалось почти 50 лет, чтобы разработать методы искусственного выращивания арчовых культур.

Учеными-лесоводами Кыргызстана впервые для условий Средней Азии были разработаны и внедрены методы выращивания арчи в питомниках, методы выращивания сосны обыкновенной и лиственницы, рекомендации по созданию насаждений ореха грецкого в лесхозах Южной Киргизии, временные правила по проведению рубок ухода в лесах Кыргызстана. Большая заслуга Петра Алексеевича состоит в том, что он создал сеть лесных опытных хозяйств, где можно было проводить стационарные длительные исследования в любой сезон года. С самого начала своей научной деятельности он доказывал, что без экспериментальной базы невозможны фундаментальные исследования. Поэтому и были организованы опытные хозяйства и опорные пункты во всех лесах Северной и Южной Киргизии. К 1980 г. на основании рекомендаций по методам создания культур ели тянь-шаньской и арчи создано свыше 30 тыс. га культур ели и 1 тыс. га арчи. Разработаны также методы создания плодовых плантаций грецкого ореха. В целом П.А. Ганом лично и в соавторстве составлен целый ряд рекомендаций по выращиванию сеянцев в питомниках, созданию лесных культур, защитному лесоразведению во всех лесных формациях Кыргызстана - еловых, арчовых, орехово-плодовых.

Организованное им Ак-Суйское (Теплоключенское) лесное опытное хозяйство до сих пор является основным поставщиком посадочного материала для озеленения курортной зоны Прииссыккулья, Бишкека, Каракола и других городов и населенных пунктов республики. По инициативе Петра Алексеевича созданы дендропарки на окраине Карагачевой рощи в Бишкеке и на побережье озера Иссык-Куль.

П.А. Ган широко известен и за пределами республики как инициатор, исследователь и пропагандист горного лесоразведения. Им опубликовано 76 работ, в том числе 8 монографий, 11 рекомендаций сельскохозяйственному и лесохозяйственному производству. Под его редакцией изданы 32 монографии. В 1992 г. вышла его статья о культурах сосны обыкновенной, опубликованная во Франции (Париж) в сборнике материалов международной конференции "Лесные продукты". Настольной книгой для научных работников и специалистов-лесоведов является его монография "Экологические основы интродукции и лесоразведения в поясе еловых лесов Тянь-Шаня" , где приведены подробные сведения о лесоразведении, интродукции и акклиматизации деревьев и кустарников в поясе еловых лесов. Она содержит данные исследований по 18 видам хвойных и 55 видам лиственных пород.

У Петра Алексеевича было много учеников. Под его руководством маленькая группа сотрудников лесной опытной станции, в основном состоящая из лесоводов, превратилась в полноценный коллектив специалистов разного профиля. Помимо лесоводов появились физиологи и биохимики растений, почвоведы, энтомологи, ботаники, гидрологи, метеорологи. Была создана лаборатория по защитному лесоведению, подготовлены и защищены 3 докторские и 14 кандидатских диссертаций. За личный вклад в увеличение лесистости Кыргызстана и подготовку высококвалифицированных кадров в 1991 г. он получил звание заслуженного деятеля науки Кыргызской Республики.

2. П.А. Ган - потомок барона Августа фон Гана, внучатый племянник Е.П. Блаватской

Имя Петра Алексеевича Гана известно не только в Кыргызстане, но и за пределами страны. Но долгое время, вплоть до перестроечного периода, была известна только официальная часть его биографии. Теперь же открылась и другая сторона жизни, которая прежде в течение длительного периода времени им тщательно скрывалась. И только соединив в единое целое то, что раньше было разделено в силу известных обстоятельств, можно получить полное представление о том, кем же на самом деле был Петр Алексеевич Ган - ученый, общественный деятель, интеллигент, аристократ духа…

Петр Алексеевич Ган родился 4 апреля 1916 г. и ушел из жизни 14 октября 1993 г., на 78-ом году жизни. Так случилось, что почти вся его жизнь пришлась на советский период времени. При нем образовался Советский Союз, и при нем же он распался. Семья, в которой родился Петр Алексеевич, в полной мере испытала на себе всю драматичность последствий революционных преобразований в России. И в то же время он сам прожил свою жизнь в служении советскому народу, науке, природе… Он был настоящим советским человеком в самом лучшем смысле этого слова, однако всю жизнь был вынужден хранить тайну своего происхождения, своей родословной - без надежды на то, что ее можно будет когда-нибудь открыть. Но вот внезапно рухнул тоталитарный режим, ушла в небытие власть коммунистической партии, и Петр Алексеевич смог наконец-то предать гласности то, что раньше так тщательно скрывалось. К сожалению, произошло это слишком поздно, и он не успел оставить каких-либо записей о своей семье, о том, что рассказывала о ней его мать, Софья Эмильевна. Но, к счастью, так случилось, что в 1991 г. состоялась встреча П.А. Гана с Е.В. Аливанцевой, сотрудницей Днепропетровского исторического музея им. Д.И. Яворницкого, заведующей научным отделом «Музейный центр Е.П. Блаватской и ее семьи», Президентом Благотворительного фонда «Центр Е.П. Блаватской». Елена Валентиновна приехала в Бишкек специально для того, чтобы познакомиться с потомком древнего аристократического рода Ганов, к которому относилась и наша выдающаяся соотечественница - основательница Международного теософского общества, писательница, философ Елена Петровна Блаватская (урожденная Ган). Результатом этой встречи стала подробная автобиография, написанная Петром Алексеевичем, и его устный рассказ о предках, их истории и драматических событиях, произошедших в жизни его родителей.

Е.В. Аливанцева напишет позже о своем впечатлении от этой встречи: «Потомок старинного рода, внучатый племянник Е.П. Блаватской жил в Академгородке в небольшом домике с палисадником, утопавшем в цветах, за которыми трепетно ухаживала его жена. Доктор биологических наук, главный научный сотрудник Отдела леса Института биологии Академии наук Киргизии Петр Алексеевич Ган запомнился высоким, красивым, полным жизнеутверждающей энергии, ума и доброты человеком» . Петру Алексеевичу было в то время 75 лет.

Его общая с Блаватской родословная восходит к XVIII в. П.А. Ган, как и Е.П. Блаватская, является потомком барона Августа Гана (1729 или 1730-1799), приехавшего в Россию во времена Екатерины Великой и оставшегося здесь навсегда, став родоначальником российской линии немецких аристократов. Документы, собранные Е.В. Аливанцевой с сотрудниками, свидетельствуют, о том, что в 1757 году из Мекленбурга в Петербург приехали по приглашению царского правительства Густав Ган фон Роттенштерн-Ган и Вильгельм Ган фон Роттенштерн-Ган - представители старинного немецкого аристократического рода, восходящего, по семейному преданию, к женской линии династии Каролингов и германским рыцарям-крестоносцам. Густава Гана в России стали звать Августом Ивановичем. В российских государственных архивах сохранились документы, относящиеся к деятельности Августа Гана в России (Послужной список Августа Гана. РГИА. Фонд 1289. Опись 16. Дело 19, Дело 47. Жалованная грамота на дворянство Августу Гану. 9 декабря 1791 г. РГИА. Фонд 1343. Опись 19. Дело 570. Цит. по ). Он родился в Анхальт-Цербсте, и есть предположение, что с детства был знаком со своей сверстницей, принцессой Анхальт-Цербстской, будущей императрицей Екатериной II, из рук которой позже получил высокую должность Санкт-Петербургского почт-директора, чин действительного статского советника, российское дворянство и герб, а также пожалованные земли (в том числе в Приднепровье).

Многочисленные дети и внуки Августа Гана занимали значительные посты в Российской империи и верно служили новому отечеству. Один из сыновей Августа Ивановича - Алексей Августович (около 1780-около 1830), дед Е.П. Блаватской и прапрадед нашего Петра Алексеевича, был генерал-лейтенантом, прославленным боевыми подвигами и увенчанным орденами России . У него родилось восемь сыновей. Один из них, Петр Алексеевич (1799-1873 или 1875) - был отцом Е.П. Блаватской, другой, Алексей Алексеевич - прадедом Петра Алексеевича Гана, нашего современника и земляка. Вообще имена Петр и Алексей часто встречаются в роду Ганов, поэтому сочетания Алексей Петрович и Петр Алексеевич возникали из поколения в поколение. Сложилась такая традиция, что по линии Алексея Алексеевича Гана первого сына в семье всегда называли Алексеем или Петром. Правда, в Киргизии эта традиция была нарушена, и сын Петра Алексеевича, Алексей Петрович, назвал своего первенца Александром.

Е.В. Аливанцева пишет, что, согласно семейным преданиям, Алексей Алексеевич Ган (даты жизни не установлены) был выпускником Сухопутного императорского кадетского корпуса, членом Южного общества декабристов, высланным на безвыездное жительство в родовое имение отца - близ села Шандровка Екатеринославской губернии. Здесь у него родилось пятеро детей (два сына и три дочери) .

Один из его сыновей, Петр Алексеевич Ган (1864 или 1865 - 1915) был двоюродным братом Блаватской и дедом нашего Петра Алексеевича. После смерти отца он унаследовал родовое имение Ганов близ села Шандровка в Екатеринославской губернии, в котором часто бывал отец Е.П. Блаватской с семьей и детьми. Петр Алексеевич был гусаром, рано вышел в отставку и затем занимался своим имением в с. Шандровка. У него был конный и лесозавод. В Алупке он построил большую и красивую дачу. Сейчас уже известно, что П.А. Ган был значительной фигурой на Екатеринославщине. В начале ХХ столетия он стал предводителем дворянства Новомосковского уезда Екатеринославской губернии, губернским гласным, почетным мировым судьей. Он был прекрасным хозяином, его работа по разведению овец редкой испанской породы была удостоена малой серебряной медали в области животноводства на Екатеринославской Южно-Русской областной сельскохозяйственной, промышленной и кустарной выставке в 1910 году. Кроме того, П.А. Ган был членом совета Екатеринославского музея им А.Н. Поля, коллекционером, любителем-археологом и другом выдающегося украинского ученого, историка и археолога, этнолога и писателя Дмитрия Ивановича Яворницкого (1855-1940), который упоминает имя П.А. Гана в числе местных дворян, оказывавших помощь в проведении археологических исследований на территории их уездов, связанных с раскопками вдоль левого берега реки Орели - там, где некогда проходила граница между оседлым и кочевым населением. Многие из дворян уездов, на территории которых проводились раскопки курганов и городищ, поддержали эти исследования и представили, каждый в собственном имении, все средства для раскопки курганов.

П.А. Ган и Е.П. Блаватская на генеалогическом древе

российской линии Ганов

Д.И. Яворницкий пишет в «Трудах тринадцатого археологического съезда»: «Многие из господ местных землевладельцев с редким сочувствием отнеслись к делу изыскания старины и при первом моем появлении давали от себя и деньги, и людей, и волов, и лошадей, и полное продовольствие для раскопок на их земле курганов, наперед также отдавая и самые предметы древности в Екатеринославский музей имени А.Н. Поля (ныне Днепропетровский исторический музей им. Д.И. Яворницкого. Прим. Н.К.). Таким образом в течение трех лет мне пришлось работать на левой стороне Днепра у различных владельцев: князя Н.П. Урусова в д. Ундол-Степановке; Н.Н. Крашенинникова в с. Бузовке; А.С. Деконского в той же Бузовке; С.А. Ильяшенка в с. Афанасьевке; М.Н. Лалаша в Татарбранке; П.А.Гана в с. Шандровке - все шесть вдоль р. Орели, Новомосковского и последняя Павлоградского уезда…» (Цитир. по ). Кроме предметов древности, найденных при раскопках, П.А. Ган передал в музей также нож редкой работы и фрагмент старинной ткани, принадлежавшие его прадеду Августу Гану.

Имя П.А. Гана и в настоящее время упоминается в числе тех, кто внес значительный вклад в формирование коллекций музея: «В течение 1902-1912 гг. музею отошли древности бывшего Общественного музея, коллекция исторических памятников А.Н.Поля, предметы с собраний многих местных коллекционеров, историков, краеведов и природоведов: Алексеева Г.П., Гана П.А., Левенсона В.Я., Акинфиева И.Я., Пронина П.П., Сочинского П.М. и многих других. В 1905 г. в музей влились археологические, этнографические, запорожские и церковные материалы, собранные для выставки, организованной к XIII Археологическому съезду, а в 1910-1911 гг. - часть экспонатов Южнороссийской промышленной, сельскохозяйственной и кустарной выставки, что проводилась в Екатеринославле летом 1910 г. Все эти музейные предметы распределялись по следующим отделам: доисторический, скифский, греческий, тюркский, запорожский, церковный, этнографический, природный и архивный (археографический)»

У П.А. Гана было два сына: Алексей и Константин. Константин учился и жил в Англии. Окончил Оксфордский университет и остался в Европе; позже его сын Георгий Константинович Ган жил в США. Алексей Петрович Ган (даты жизни не установлены) оставался возле отца. В 1915 году А.П. Ган женился на Софье Эмильевне Дандре (1889 - 1986), правнучке К. Разумовского, представительнице семьи обрусевших французских дворян, у которых на Полтавщине (как и у мужа Е.П. Блаватской) было родовое имение.

Мать Софьи Эмильевны, Елизавета Дмитриевна Дандре была, как записала со слов Петра Алексеевича Е.В. Аливанцева, «теософкой, вегетарианкой, поклонницей Е.П. Блаватской и одним из руководителей теософского общества на Украине. Кроме того, бабушка была в родстве со знаменитой теософкой Каменской» .

В конце 1915 года П.А. Ган ушел из жизни, и его дети вступили в наследство. Шандровское имение на Приднепровье и дача в Алупке перешли в ведение его сына Алексея. Вскоре после женитьбы А.П. Ган решил сделать ремонт-реконструкцию обветшавшего родового дома, а жену перевез на дачу в Алупку. Сюда же были перевезены мебель, родовые портреты, архив и другие семейные реликвии. Здесь, в Алупке, в 1916 году у Алексея и Софьи Ганов родился сын - будущий профессор-лесовод Петр Алексеевич Ган.

В 1917 г. нагрянула революция, а затем и гражданская война. С самого начала гражданской войны, в 1918 г., А.П. Ган выступил на стороне Белой гвардии и в результате был вынужден эмигрировать в Париж. К этому времени Софье Эмильевне было около 28-29 лет, а маленькому Пете едва исполнилось 2 года. Известно, что во Франции А.П. Ган долгие годы работал в Версале садовником и в силу обстоятельств того времени больше никогда не встречался с женой и сыном, оставшимися в Крыму .

В 1925 г. последовало изъятие дачи в Алупке «в пользу государства», Софья Эмильевна с сыном переехала к родственникам, жившим неподалеку. В 1927 г. дом, в котором они жили, был разрушен землетрясением, и мальчика отвезли в Полтаву к бабушке Дандре. В 1930 г., когда развернулась кампания по отделению церкви от государства и началось ограбление и уничтожение храмов, Софья Эмильевна встала на защиту церкви в Алупке, написав заявление с просьбой о ее сохранении. Это заявление было подписано многими верующими. В результате Софью Эмильевну за антисоветскую агитацию приговорили к ссылке и выслали в село Кобь Иркутской области. Петру Алексеевичу в то время исполнилось 14 лет. После ареста матери его бабушка О.К. Ган отвезла его в г. Воронеж к своему двоюродному брату А.В. Беккеру . Там он прожил два года и затем после окончания 7 классов в 1932 г. поехал работать в совхоз Михайловский Воронежской области. В декабре 1934 г. Софья Эмильевна была освобождена и переехала жить в г. Новосибирск. Петр Алексеевич сразу же переехал к ней. Сохранился членский билет профессионального союза работников начальной и средней школы РСФСР, выданный в 1936 г. С.Э. Дандре, в котором указано: «Профессия - учительница. Производственный стаж - с 1931 г. Год вступления в союз - 1934» . Это позволяет сделать вывод о том, что через год после высылки в Сибирь Софье Эмильевне было разрешено работать в школе, а в профсоюз она вступила уже после освобождения.

А вот как пишет Петр Алексеевич об этом периоде в официальной автобиографии в начале своей научной деятельности в Киргизии: «Я, Ган Петр Алексеевич, родился в 1916 году в г. Алупка Крымской АССР. В 1918 году мать разошлась с отцом, и я воспитывался матерью, учительницей средней школы. В 1930 году мать вышла замуж, а я переехал в г. Воронеж к дяде, который в то время был замкомполка по МТО. В 1932 году окончил семилетку и работал в совхозе Воронежской области. В 1934 г. выехал в г. Новосибирск к матери, которая в это время была завучем в Ерестимской НСШ. В том же году поступил на курсы по подготовке в ВУЗ и после их окончания в 1935 г. поступил в Сибирский лесотехнический институт в г. Красноярске на факультет “Лесное хозяйство”. В 1941 г. с отличием окончил институт» .

В графе «национальность» Петр Алексеевич писал - русский. Ниже приведен фрагмент автобиографии, написанной в 1986 г. Интересно, что в биографии, отправленной в 1992 г. Е.В. Аливанцевой, Петр Алексеевич по отношению к Софье Эмильевне уже не употребляет слово «мать», а только нежное «мама».

Только знание реальной ситуации в Крыму во время гражданской войны и в последующие годы позволяет понять, что «уход» отца из семьи в 1918 г., «замужество» матери в 1930-м - все это было связано с героическими поступками родителей Петра Алексеевича, направленными на спасение Родины и Веры. А переезд юного Петра к дяде в Воронеж обусловлен не отчуждением, возникшим, как можно подумать, между матерью и сыном в связи с ее замужеством, а стремлением родственников спасти его от клейма сына «врагов народа». Кроме того, на Украине в это время свирепствовал голод, но на Воронежскую область и Крым, который тогда относился к России, он не распространился. По-видимому, еще и по этой причине Петра Алексеевича не оставили на Украине в Полтаве у бабушки Е.Д. Дандре. В 1934 г. П.А. Ган, переехав к матери в г. Новосибирск, поступил на подготовительные курсы с целью дальнейшего поступления в вуз, а в сентябре 1935 г. поступил в Сибирский лесотехнический институт (г. Красноярск) на лесохозяйственный факультет. Вызывает восхищение, что, имея за плечами семилетнее школьное образование и одногодичные подготовительные курсы, он смог окончить институт с отличием. Дипломный проект защитил на тему: «Графический метод определения текущего прироста на сосновых срубленных деревьях» .

Судя по оценкам, выставленным в выписке из зачетной ведомости, прилагаемой к диплому о высшем образовании, Петра Алексеевича не особо привлекали технические науки, высшая математика, физика, химия, да и по основам марксизма-ленинизма выставлено «хорошо», но зато «отлично» - по иностранному языку, военной подготовке, геологии и по всем специальным предметам. Хотя позднее, в 1954 году, он с отличием окончит двухгодичный вечерний Университет марксизма - ленинизма при Пушкинском городском комитете КПСС. Но в компартию вступит только в 1971 г., когда ему уже будет 55 лет.

У Петра Алексеевича был скорее гуманитарный склад ума. Он хотел быть артистом и даже со своей будущей женой Александрой Ивановной познакомился в кружке художественной самодеятельности. Говорят, что он поступил в институт по совету Софьи Эмильевны, когда она сказала ему: «Лучше быть хорошим инженером, чем плохим артистом».

Женился в 1941 г., а в 1943 г. у него уже было двое детей. В октябре 1943 г. был освобожден от работы в связи с призывом в РККА. В начале 1944 г. был мобилизован в действующую армию (имеется запись в военном билете о том, что 23 февраля 1944 г. П.А. Ган принял военную присягу). Служил в Гвардейском кавалерийском полку старшим писарем штаба полка. Прошел через половину Европы до Берлина, побывав, таким образом, на исторической родине своих предков. Его путь отмечен военными наградами: «За боевые заслуги», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», Орден Красной Звезды. Судьба хранила его. В военном билете в графе о ранениях и контузиях записано: «Не имеет». В ноябре 1945 г. был демобилизован и по направлению Министерства лесной промышленности СССР направлен на работу в Киргизию, где в это время жила его мать .

В декабре 1945 г. П.А. Ган был назначен техноруком Узгенского лесного хозяйства, и почти сразу же, в феврале 1946 г., переведен на должность директора Узгенского леспромхоза. А в ноябре 1947 г. был назначен на должность директора лесной опытной станции в г. Фрунзе.

Как руководитель он был многогранен - являлся не только администратором, хорошо разбирающимся в организационных вопросах, финансах, хозяйственных делах, но и был подлинно талантливым организатором науки. Дарование Петра Алексеевича как руководителя научного коллектива в полной мере проявлялось на заседаниях ученых советов, он всегда находил выход из тупиковых ситуаций, был высшим арбитром при решении научных споров, когда требовались богатый научный опыт и широкая эрудиция. Он умел примирить оппонентов при обсуждении самых сложных и острых вопросов по тем или иным направлениям научных исследований. Его слово было самым авторитетным и решающим .

Петр Алексеевич был высокоодаренным человеком, яркой личностью. Это был интеллигент в полном смысле слова - высокообразованный, великодушный. Он всегда каким-то особым образом выделялся из своего окружения. Его влияние на коллектив было благотворно: созданием благоприятной служебной обстановки он обеспечивал всем своим ученикам и коллегам условия для творческого роста. Он умел гасить конфликты, вникать в жизненные обстоятельства сотрудников и помогать выходить из сложных ситуаций. Не было случая, чтобы он позволил себе действовать командными, диктаторскими методами. Все указания, замечания он делал в тактичной форме, а если приходилось отказывать сотрудникам в чем-либо, то делал он это удивительно деликатно.

П.А. Ган был жизнелюбив и оптимистичен вопреки нередко возникавшим жизненным неурядицам и бедам, отличался широким кругом интересов.

Военная служба в кавалерии привила ему любовь к лошадям, в которых он понимал толк, и поэтому он постарался завести в опытных хозяйствах хороших и даже породистых лошадей. Общеизвестна его любовь к собакам, особенно охотничьим, которых он держал постоянно. Увлекался охотой и рыбалкой. Любил природу. Занимался фотографией, киносъемкой.

П.А. Ган обладал ораторским даром, который проявлялся во всех его публичных выступлениях - будь то ученые советы, годичные собрания Академии наук, всесоюзные форумы или любые другие мероприятия. Он обладал и прекрасным даром художественного слова, мог часами по памяти декламировать "Мцыри" и "Демона" М.Ю. Лермонтова, главы из "Евгения Онегина" А.С. Пушкина, многие стихотворения А.Н. Апухтина и А.К.Толстого. Все это делалось экспромтом, без какой-либо подготовки. Декламировал он и вечерами в экспедициях, находясь в горах. Именно этот дар чтеца-декламатора делал его украшением коллективных празднеств. Петр Алексеевич и сам сочинял стихи. До нас дошло всего одно из его лирических стихотворений . Очевидно, что оно было навеяно какими-то событиями в его личной жизни, неизвестными нам, но оставившими глубокий след в его душе. В этом небольшом стихотворении ощущается такое пронзительное предчувствие разлуки, такая щемящая грусть и покорность судьбе, и в то же время необыкновенная трепетность и нежность, что оно отзывается тихой грустью и болью в сердце читателя:

Последние минуты. Расставанье!
Мелькнул твой силуэт, улыбка, взмах руки.
И грустно стало мне, что кончились свиданья,
И вновь увидимся ли где-нибудь в пути?
Одним мгновением вся радость пролетела.
Взаимных летних снов короткая пора.
И белой пеленой зеленый лес одела,
Не вовремя нахлынув к нам, зима.
А мне хотелось все бродить с тобой по лесу,
Вновь испытать в душе волненье сладких мук
И рой чудесных снов, и радость вдохновенья,
Но выпал снег

П.А. Ган был щедро наделен многочисленными талантами. Но судьба строго спрашивает с тех, кого любит. Жизнь П.А. Гана была наполнена многими драматическими событиями. Октябрьская революция и гражданская война разрушили семью его родителей, оставили его самого без отца. Много лет ему пришлось жить под угрозой быть объявленным сыном врага народа. Неизгладимый след в его душе оставила Великая Отечественная война, в которой ему пришлось принять непосредственное участие. Он видел жестокие бои, восхищался героизмом своих товарищей... Но нечто другое потрясло его тогда, в молодости, и воспоминание об этом сохранилось у него на всю жизнь. Это - внезапное пробуждение в экстремальных обстоятельствах неконтролируемых звериных инстинктов, беспредельной жестокости в человеке, о существовании которых он раньше и не подозревал. Видимо, именно в то время он, внук двух бабушек-теософов, начал задавать самому себе философские вопросы о смысле жизни и о глубинной сущности человека. Позднее он напишет об этом в небольшом рассказе под названием «Погоня» (Цит. По ):

«Пересиливая себя, я поднялся и подошел к убитому.

Желтое худое лицо, густо заросшее многодневной сухой щетиной. Открытый рот и большие серые глаза, устремленные вверх застывшим взором. Человек, еще несколько минут назад стрелявший в меня, а может быть, и убивший старшину ветслужбы. Кто он? Чей муж, отец, дедушка? Кого горько будут оплакивать родные?..

Прошли дни, недели, месяцы. И я стал убеждаться, что тогда месть и жестокость затуманили мой разум, и пытался понять, откуда это во мне?»

И далее: «Я никогда не считал себя трусом и подтверждение тому мои боевые награды. Но тогда… после погони я испугался самого себя. Кто воспитал во мне эту нечеловеческую жестокость? Эти звериные инстинкты? Может, тот призывный клич пролетарского писателя, услышанный в юношестве: “Если враг не сдается, его уничтожают!”

Ответа не было. Да навряд ли мог быть.

…Время все больше и больше отдаляло меня от погони, но тем чаще мои пули, поразившие тогда беглеца, били рикошетом в самое сердце, оставляя в моем сознании незаживающую рану» (Цит. По ).

В 1973 г. Петру Алексеевичу пришлось пережить внезапную смерть жены, Александры Ивановны, настигшей ее в возрасте 56 лет. А в 1986 г. и смерть любимой матери.

Через несколько лет после смерти Александры Ивановны П.А. Ган женился во второй раз, на М.Г. Моисеевой, бывшей, как и он, биологом. Она специализировалась на ландшафтной архитектуре и фитодизайне, защитила в последствии кандидатскую диссертацию.

Жизнь П.А. Гана практически вся прошла в годы советской власти. Как было выжить и не утратить себя, как сохранить любовь к Родине после того, что пришлось пережить семье? Сколько завистников и недоброжелателей оказывалось на пути! Писались жалобы, доносы… Один из них был отправлен на имя самого Генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза - Л.И. Брежнева. Вслед за этим появилась критическая статья в газете. Все это очень больно ранило сердце. Вся нелепость обвинений становится особенно очевидной сейчас, когда общество избавилось от тоталитарного вмешательства партийной системы во все сферы жизни человека. Но личности такого уровня, как Петр Алексеевич, всегда являются своеобразной лакмусовой бумажкой для тех, кто их окружает. Возле такого человека особенно ярко проявляются как высокие, так и самые низкие качества окружающих его людей. Кто сейчас помнит об этих завистниках и клеветниках, кто знает их? А личность Петра Алексеевича Гана, достойного представителя своей династии, озаренная кровным родством с Е.П. Блаватской, привлекает все больший и больший интерес как ученых, так и общественности.

3. Парный женский портрет «Две Елены»

Во время встречи с Е.В. Аливанцевой в 1991 г. П.А. Ган передал Музейному центру Е.П. Блаватской часть реликвий своей семьи. Особую ценность среди них представлял старинный парный женский портрет «Две Елены». До перевозки в Алупку он многие годы висел в шандровском имении на самом почетном месте и был гордостью семьи - Ганы передавали его из поколения в поколение как особую семейную ценность. Петру Алексеевичу о портрете «Две Елены» рассказывали мать и бабушка, а те в свое время слышали этот рассказ от самих Ганов. Они с гордостью говорили о том, что на этом портрете изображены знаменитая русская писательница Елена Андреевна Ган (из рода Долгоруких-Фадеевых), бывшая замужем за капитаном артиллерии Петром Алексеевичем Ганом, и ее старшая дочь, всемирно известная основательница Международного теософского общества, автор теософских трудов, писательница и философ Елена Петровна Ган, в замужестве Блаватская. Несмотря на бурные события ХХ в., этот портрет и другие семейные реликвии чудом уцелели, П.А. Ган по поручению своей матери разыскал их в Крыму и перевез в Бишкек (тогда Фрунзе). И вот этот портрет, а также портрет своего прадеда А.А. Гана Петр Алексеевич подарил Музею, с которым когда-то активно сотрудничал его дед, Петр Алексеевич Ган. «Так, волею потомка Е.П. Блаватской портреты, совершив долгое и драматическое путешествие, вернулись на Приднепровье. Вернулись в музей, которому дед профессора в 1905 году подарил реликвии Августа Гана, каменную половецкую бабу и предметы археологических раскопок в Шандровке» .

О том, какое значение имел этот дар для укрепления позиций Музейного центра в Днепропетровске, пишет Е.В. Аливанцева: «В 1991-м, когда перспективы создания музея, казалось, были определены и мы не предполагали, что потребуются годы борьбы за Дом и за саму идею Музейного центра, был получен этот бесценный дар от потомков Е.П. Блаватской.

Портрет “Две Елены” стал символом и залогом того, что проект Музейного центра Е.П. Блаватской и ее семьи будет реализован» .

Неизвестный художник. Две Елены.
Е.А. Ган и Е.П. Ган (Блаватская). 1844-1845.

В настоящее время Е.П. Блаватская известна как выдающийся мыслитель и общественный деятель мирового масштаба, основательница Международного теософского общества. Но в советское время не только пропаганда, но и изучение трудов Е.П. Блаватской сурово преследовалось. После августовских событий 1991 г. и последующего распада Советского Союза стало возможным более широкое издание трудов Е.П. Блаватской - теперь уже на постсоветском пространстве.

4. «Я раб своей судьбы…»

В библиотеке П.А. Гана оказалась книга его великой родственницы «Из пещер и дебрей Индостана», изданная в 1991 г. и попавшая к нему в ноябре этого же года. Так, только на 76-м году жизни у Петра Алексеевича появилась возможность непосредственно познакомиться с теми идеями, распространению которых посвятила свою жизнь не только Елена Петровна Блаватская, приходившаяся ему троюродной бабушкой, но и его родная бабушка - Елизавета Дмитриевна Дандре. Примечательно, что эта книга, написанная в 1880 г., была при жизни Е.П. Блаватской одним из первых произведений, предназначавшихся для русского читателя и написанных на русском языке. Она же стала одной из первых и 110 лет спустя.

По словам вдовы П.А. Гана, Маргариты Георгиевны Моисеевой, Петр Алексеевич не придавал особого значения своим многочисленным наградам. С людьми держался очень просто, приветливо. Но всегда был очень сдержанным, когда речь шла о его мировоззрении. Он также никогда на людях не говорил о своем происхождении. Но дома, по вечерам, они с Софьей Эмильевной садились в кресла друг против друга и вспоминали о своем прошлом - они «становились графами»... Говорили о предках Петра Алексеевича, о его отце, об истории семьи, о теософии. Софья Эмильевна рассказывала о его знаменитой родственнице Е.П. Блаватской, о своей матери, которая была в свое время одним из руководителей теософского общества на Украине, и о многом другом, что она могла доверить только своему сыну. М.Г. обычно не участвовала в этих разговорах, но слышала, о чем они говорили. Она с восхищением отмечала, что их разговор всегда заканчивался словами о том, что, несмотря ни на что, жизнь прекрасна и так интересна! И никаких жалоб и уныния!

Когда в России было организовано Дворянское общество, Петр Алексеевич написал письмо его руководителю. Вот фрагмент из этого письма: «Всю свою жизнь свято храню дворянскую честь. Никогда никому не сделал умышленного зла, за которое мне было бы стыдно. Всегда стремился в меру своих сил делать добро, и все свои знания, способности отдавал на благо своей страны. Во имя сохранения жизни и возможности нормально работать хранил в тайне свое происхождение. Если Вы сочтете возможным, прошу Вас зачислить меня в организуемое общество. Может быть, я из своего далека смогу чем-нибудь помочь» (Цит. По ).

С 1 января 1991 г., накануне своего 75-летия, Петр Алексеевич «в связи с возрастом перешел на менее ответственную должность - главного научного сотрудника» .

А 14 октября 1993 г. П.А. Гана не стало - не выдержало сердце. Говорят, что он хотел, чтобы его похоронили в лесу, на территории Теплоключенского заповедника, созданию которого он посвятил лучшие годы своей жизни. Но судьба распорядилась так, что он был похоронен на Юго-Западном кладбище г. Бишкека, рядом со своей матерью, которая была надежной опорой в его жизни, и которую он бесконечно любил. Он пережил ее всего на семь лет. К сожалению, на надгробии неверно указан год рождения Петра Алексеевича - 1918 вместо 1916.

Надгробный памятник С.Э. Дандре выполнен в форме большого креста, на котором изображен другой, маленький крест - с тремя перекладинами, как символ тех жизненных ступеней, тех тяжелых испытаний, через которые пришлось пройти этой мужественной женщине. И своим отношением ко всем невзгодам, что выпали на ее долю в течение долгой, почти столетней жизни, она заслужила счастье прожить последние годы рядом с любимым сыном, наблюдая за его успехами, радуясь им и вливая в него новые и новые духовные силы.

На гранитном камне, установленном на могиле П.А. Гана, можно было бы выбить слова, принадлежащие ему самому :

Я раб своей судьбы,
Я раб своей страны,
Я раб всегда, во всем…
И дальше буду раб,
Нагруженный осел…
И сбросить не могу
Весь груз, что я несу.
Он вросся в мозг и горб,
И я его терплю.
Ничтожный раб забот,
О, как бы я хотел
Хоть раз легко вздохнуть,
Не думать ни о чем.

Заключение

Известный русский художник и мыслитель Н.К. Рерих писал в одной из своих статей: «Поистине, в самой задаче оживления пустынь есть устремление к прекрасному будущему. Познавание, оживление, процветание - всегда будут неотложным заданием человечества». П.А. Ган всю свою творческую жизнь посвятил выполнению этого задания. Он состоял членом различных природоохранных организаций, неоднократно являлся участником ВДНХ СССР и дважды награждался серебряными медалями, был награжден дипломом ВДНХ Кыргызской Республики и нагрудным знаком «Передовик охраны природы», регулярно выступал с докладами по местному и союзному телевидению, радио и с газетными статьями. Читал курс лекций по лесоводству в сельскохозяйственном институте. В последние годы был членом специализированного Ученого совета по защите диссертаций лесоводственного профиля в Среднеазиатском регионе (г. Алма-Ата).

Развивая лесную науку, проводя просветительскую деятельность, П.А. Ган призывал к борьбе с наступлением пустынь на горные склоны Тянь-Шаня: «Говоря о лесах Киргизии, следует напомнить, что горная страна Тянь-Шань, часть которой занимает Киргизия, возвышается среди необъятных пустынь и несет на себе отражение пустынного климата. Влияние пустыни сказывается и на лесах, которые в горах Тянь-Шаня образуют пояс только на северных затененных склонах, где выпадает значительное количество осадков. Но и здесь леса все время подвергаются периодически наступающим засухам. Недостаток увлажнения неблагоприятно влияет на естественное возобновление лесов, которое в большинстве случаев отсутствует или очень затруднено… Исключительная суровость условий, в которых растут наши леса, требует очень бережного к ним отношения» .

Вследствие распада Советского Союза в 1991 г. проблемы, связанные с природоохранной деятельностью, снова обострились. Институт леса и ореховодства, впрочем, как и Национальная Академия наук в целом, оказался в очень тяжелой ситуации. Уровень государственного финансирования не позволял в должной мере поддерживать и развивать программы, начатые много лет назад под руководством П.А. Гана. Но судьба оказалось благосклонной к продолжателям его дела. В 1995 г., через два года после ухода Петра Алексеевича из жизни, на помощь лесоводам пришла Швейцарская организация по развитию и сотрудничеству «Интеркооперейшн» в Кыргызстане. По ее инициативе была разработана Кыргызско-Швейцарская программа поддержки лесного хозяйства, которая непрерывно осуществляется в течение 13-ти последних лет А чтобы человеческая деятельность в сфере лесопользования была более эффективной и при устойчивом использовании ресурсов леса не наносила вред лесному хозяйству, в 2003 г. была создана Ассоциация предприятий по переработке продуктов леса КР. Снова начало уделяться больше внимания уходу за лесом, санитарным рубкам, посадке и посеву лесных культур, выращиванию саженцев, развитию пчеловодства, животноводства, садоводства. И есть надежда, что бесценное наследство, оставленное Кыргызстану П.А. Ганом - леса и наука о том, как их выращивать и беречь, будет сохранено и приумножено.

Автор выражает признательность всем, кто предоставил информацию и архивные материалы, связанные с именем П.А. Гана: Аливанцевой Е.В., заведующей научным отделом «Музейный центр Е.П. Блаватской и ее семьи» в Днепропетровске; Бурмистрову В.Ф., бывшему сотруднику Института леса и ореховодства им. П.А. Гана НАН КР; Десятниковой Г.Н., ученице П.А. Гана; Моисеевой М.Г., вдове П.А. Гана; Щербининой Е.Н., ученому секретарю Института леса и ореховодства. Особая благодарность бывшей сотруднице Института леса и ореховодства Самусенко В.Ф., подготовившей книгу воспоминаний о П.А. Гане, которая была издана в Бишкеке в 1997 г. в серии «Классики кыргызской науки» .

Литература: .

1. Аливанцева Е.В. Елена Ган и Елена Блаватская. Неизвестный парный портрет // Культура и время. М.: МЦР; Мастер-Банк, 2006. № 2.
2. Ган П.А. Лес и его значение // Природа и человек, 1978.
3. Ган П.А. Экологические основы интродукции и лесоразведения в поясе еловых лесов Тянь-Шаня». - Фрунзе: Илим, 1970.
4. Капустiна Н.I., Бекетова В.М. Днiпропетровський iсторичний музей iм. Д.I. Яворницького, 1999.
5. Самусенко В.Ф. Петр Алексеевич Ган. Серия «Классики кыргызской науки».- Бишкек: Илим, 1997.
6. Семейный архив М.Г. Моисеевой.
7. ТимирбаевВ. И храм, и мастерская. Интервью директора ассоциации предприятий по переработке продуктов леса КР И.К. Жумаева // МСН. № 101. 25.12.2007.
8. Турдукулов Э.Т. П.А. Ган - основатель лесной науки в Кыргызстане. Рациональное использование и сохранение лесных ресурсов // Материалы Международной научной конференции, 3-7 октября 2006 г., г. Бишкек. Выпуск 21. - Бишкек: Илим, 2006.

Елена Андреевна Ган

Елена Андреевна ГАН

писательница, мать Е.П.Блаватской

Благодарим тебя за краткую жизнь твою: не даром и не втуне цвела она пышным, благоуханным цветом глубоких чувств и высоких мыслей… В этом цвете - твоя душа…будет жива … для всякого, кто захочет насладиться ее ароматом

В.Г.Белинский

В 30-е годы XIX ст. расцвел талант одной из первых отечественных писательниц - Елены Андреевны Ган. В свое время ее сочинения признавались «необыкновенным явлением» в русской литературе. В.Г.Белинский посвящал ей статьи, а И.С.Тургенев писал: «В этой женщине было и горячее русское сердце, и опыт жизни женской, и страстность убеждений, и те простые и сладкие звуки, в которых счастливо выражается внутренняя жизнь» .

Елена Фадеева родилась 11 (23) января 1814 года в местечке Ржищев Киевской губернии. В 1815 году её отец - Андрей Михайлович Фадеев был направлен в Екатеринослав, где семья прожила почти двадцать лет. Здесь, в усадьбе родителей на Петербургской улице (сейчас Ленинградская, 11/13) прошло детство и юность Елены.

Главным учителем и воспитателем будущей писательницы, двух ее сестер и брата была Елена Павловна Фадеева. «Если я скажу вам, что она (мать) была нашей кормилицей, нашим ангелом блага на земле, то все еще не выражу той бесконечной, бескорыстной, всем жертвующей привязанности, которой осчастливила она наше детство» , - пишет героиня ее повести «Суд света», и эти строки, несомненно, носят автобиографический характер.

В шестнадцать лет красивая, эрудированная, литературно и музыкально одаренная девушка вышла замуж за капитана конной артиллерии, выходца из старинного немецкого рода, тридцатидвухлетнего барона Петра Алексеевича Ган. Её избранник был человеком высоко образованным, ироничным, прагматичным. К сожалению, он не смог в полной мере разделить интересы юной жены, воспитанной на романтических идеалах эпохи, наполненной творческими фантазиями и поэтическими грёзами, воплощенными позже в ее повестях. В одной из них она с горечью признаётся: «Брак был несчастлив не потому, что муж не мог составить счастья для семьи, но единственно потому, что он был человеком совершенно другого характера и образа мысли, чем его супруга» .

В 1831 году в семье появился первый ребенок - дочь Елена. Пройдут годы и ее имя - Елена Петровна Блаватская - станет известно всему миру. Смерть второго ребенка - сына Саши - стала драмой для Елены Андреевны Ган и серьезно повлияла на состояние ее здоровья. Но жизнь продолжалась. В 1835 в семье родилась дочь Верочка (Вера Петровна Желиховская), имя которой тоже обретёт известность.

Творческая натура Е.А.Ган требовала реализации, и в 1836 году она, по рекомендации редактора петербургского журнала «Библиотека для чтения» О.И.Сеньковского, попробовала себя в качестве переводчика, а затем создала первую повесть «Идеал», подписав ее псевдонимом Зенеида Р-ва.

Повесть была опубликована в 1837 году в журнале «Библиотека для чтения». В основе ее сюжета лежит рассказ о неудачном браке и осмеянной женской любви. Но главное значение повести, как и последующих ее произведений, не в сюжете: «Сюжет для госпожи Ган имеет значение оперного либретто, на которое она потом пишет музыку своих ощущений и мыслей» , - говорил о ней В.Г.Белинский. Повесть имела успех.

В течение пяти с небольшим лет, одна за другой выходят одиннадцать повестей писательницы. Среди них «Утбалла» (1838), «Медальон» (1839), «Теофания Аббиаджио» (1841) и другие. Все произведения Е.А.Ган носят автобиографический характер. В них взору читателя предстает духовная жизнь просвещенной женщины пушкинской эпохи с ее возвышенным внутренним миром, стихиею чувств, «музыкой ощущений и мыслей» . Ее стали сравнивать со знаменитой француженкой, называя «русской Жорж Санд» .

В конце 1830-х годов имя Елены Ган становится широко известным, ее произведения пользуются популярностью, но одновременно с известностью и восхищением приходят осуждение и зависть. В глухой провинции, где по большей части жила семья (батарею П.А.Ган часто переводили с места на место, и все больше по глухим провинциальным уголкам и местечкам), писательнице часто приходится быть предметом праздного любопытства и глупых измышлений. Это тяготит и огорчает Елену Ган. Об этом рассказывает дочь писательницы: «Бедной матери моей приходилось расплачиваться за то, что она опередила свой век: женщина-писательница в то время еще была диво-дивное! Во Франции Жорж Санд, в России она, да родственница ее кузин Сушковых - графиня Растопчина, - вот и весь, почти, счет храбрым пионеркам по тернистому пути, который они сгладили, на свой кошт, многим сотням последовательниц» .

Трудности в отношениях с мужем, потеря ребенка, напряженный интеллектуальный труд, подорвали здоровье Е.А.Ган. Болезнь быстро прогрессировала. Однако, чем более оставляли ее физические силы, тем сильнее сказывалось ее стремление к нравственному и духовному росту. В 1842 году на страницах журнала «Отечественные записки» была опубликована первая часть повести «Напрасный дар», но завершить это произведение писательнице не удалось.

Елена Ган умерла в Одессе в июне 1842 года в возрасте двадцати восьми лет. На могильном камне были высечены слова, взятые из последнего произведения Зенеиды Р-вой:

«Сила души убила жизнь…»

«Она превращала в песни слезы и вздохи свои»

Нарасхват были в те времена номера журнала «Библиотека для чтения», где печатались повести Е.А.Ган. Современник писал: "Огромный успех, выпавший на долю ее произведений, нельзя объяснить их художественными достоинствами; у нее было ровно столько таланта, сколько нужно, чтобы выразить то, что носится в воздухе... и те немногие русские женщины, чьи чувства она выражала, горячо приветствовали ее выступление" . Эта своевременность идей и дает Елене Ган право на место в истории литературы.

В 1843 году в журнале «Отечественные записки» была опубликована статья В.Г.Белинского «Сочинения Зенеиды Р-вой», которая и поныне является одной из лучших рецензий, посвященных творчеству писательницы, а тогда прозвучала еще и как эпитафия: «Мир праху твоему, благородное сердце, безвременно разорванное силой собственных ощущений. Мир праху твоему, необыкновенная женщина, жертва богатых даров своей возвышенной натуры! Благодарим тебя за краткую жизнь твою: не даром и не втуне цвела она пышным, благоуханным цветом глубоких чувств и высоких мыслей… В этом цвете - твоя душа, и не будет ей смерти, и будет жива она для всякого, кто захочет насладиться ее ароматом» .

«Есть писатели, которые живут отдельною жизнью от своих творений; есть писатели, личность которых тесно связана с их произведениями. Читая первых, услаждаешься божественным искусством, не думая о художнике; читая вторых, услаждаешься созерцанием прекрасной человеческой личности, думаешь о ней, любишь ее и желаешь знать ее самое и подробности ее жизни. К этому второму разряду принадлежит наша даровитая Зенеида Р –ва» .

ЛИТЕРАТУРА:

1. Аліванцева О.В. Олена Ган. Досвід літературного портрета// Мова, культура та філософія Франції. Досвід вищої школи України та інших країн СНД. І-а міжнародна конференція - Дніпропетровськ, 1994. - С.3.
2. Белинский В.Г. Сочинения Зенеиды Р-вой/ Собр. соч. в 9-ти тт - М., 1979 -Т.5. - С.243 – 272.
3. Ган Е.А. Полн.собр. соч. - СПб.,1905.
4. Дача на Петергофской дороге: Проза русских писательниц первой половины XIX века - М., 1986.
5. М.Г. Материалы по истории русской литературы и культуры//Русская мысль, 1911, №12
6. Русская романтическая повесть - М., 1980.
7. Русская светская повесть первой половины XIX века - М., 1990.

Суд света

КОПИЯ ПИСЬМА ЗЕНАИДЫ Н***

"Влодинский, вы убили моего брата, отца, убили меня, но я пишу не с тем, чтоб укорять вас, а чтобы простить,-- простить от всей полноты души, не сохранившей ни одного упрека против несчастного. Да, Влодинский, я прощаю вас. Вы слепец, а не преступник; вы только такой же человек, как все люди: более слабый и, легкомысленный, чем злой; вы увлеклись лживой наружностью: да простят вас бог на небеси и ваша совесть на земли, как я вас прощаю! Когда взор ваш упадет на эти строки, мой прах будет уже покоиться с прахом семьи моей, наши души сольются в одну молитву перед господом, и он, милосердный, ниспошлет вам спокойствие, которого не дадут вам более ни шум света, ни мир одиночества. Вот все, что я хотела сказать, что желала бы запечатлеть в душе вашей, когда люди сметут мой прах с земли и имя мое с вашей памяти; вот что начертала я еще в ту пору, когда смерть отца и брата упала обвинением на мою голову и я, чувствуя, как все жизненные начала пресеклись в моем сердце, не думала пережить рокового удара... Провидение судило иначе. В то время как тело, повинуясь закону природы, упорно боролось с тлением, вся сила памяти и чувства вспыхнула во мне в последний раз. Я поняла, как трудно душе, даже отделяясь от тела, оторваться от всего земного, очиститься от всего, что было жизнью ее жизни. Да, Влодинский! На краю могилы я горю еще желанием оправдаться в мнении единственного человека, который умел понимать меня, желанием оставить имя мое незапятнанным хоть в одной благородной душе. К тому ж, мне кажется, когда пройдет ваша молодость, когда стихнут страсти, то даже для вас будет отрадно оправдание мое. Вы любили меня: я это видела и чувствовала. Вы посвятили мне все, что было прекраснейшего в вашем сердце и вашем бытии: не сладко ли же будет вам освятить память о вашей первой, чистой любви сознанием моей невинности? Вот что побуждает меня обратить к вам последний звук моего голоса: требовать от вас уважения хоть праху той, которая была до того горда, что не могла оправдываться при жизни и выпрашивать чувства, отвращенные от нее клеветою. В этих строках заключается исповедь заветнейших тайн души моей. Теперь я могу судить о себе со всем беспристрастием посторонней особы, потому что моя прошедшая жизнь уже отделилась, отошла от меня, готовой кануть в могилу. Верьте же словам моим, Влодинский, выслушайте меня терпеливо, со снисхождением к просьбе женщины, которая ни о чем более никого не попросит. Нас было двое; мы взросли в глубоком уединении. Не знаю, что было причиною отчуждения наших родителей от света и людей; думаю, их счастье. Им нечего было искать вне круга семейной жизни. Наши первые годы протекли под надзором их, охраняемые любовью нашей матери. О! какой любовью!.. Если я скажу вам, что она была нашей кормилицей, няней, наставницей, нашим ангелом блага на земле, то все еще не выражу той бесконечной, бескорыстной, всем жертвующей привязанности, которою счастливила она наше детство. Для меня в особенности тем драгоценнее были ласки ее, что нежность отца вся обращалась к брату. Однако ж я не знала зависти, напротив, когда понятия мои начали развиваться, я полюбила брата двойною любовью, любовью сестры и обожания моего к отцу; потому что я обожала его; потому что уважение всех окружающих нас, его высокое благородство, правдивость внушали мне благоговение, в то время как его строгое, безулыбочное лицо и постоянная молчаливость заставляли меня трепетать в его присутствии. Мать моя по характеру была точною противоположностью нашего отца. Молодая женщина с сердцем доверчивым, любящим, с умом живым и деятельным, она всему сообщала характер своей непорочности, во всех видела отражение собственной доброты; весь мир казался ей светлым и прекрасным, как душа ее. Под лучами этой теплой благотворной души развивались мои чувства и зрел ум, под ее влиянием протекла вся жизнь моя. Я рано начала жить, будто предчувствовала, что мне назначен недолгий век; я торопилась тешиться жизнью, угадывала по инстинкту, что моя прекрасная заря смутится бурями полудня. Мне не было еще тринадцати лет, когда скончалась наша мать; с нею кончились мои радости... Перед смертью она поручила мне брата, гораздо моложе меня, от рождения слабого и больного, и мне завещала спокойствие отца. С той минуты я была предоставлена полной, дикой свободе. Отец, убитый горем, посвятил себя исключительно воспитанию брата: я добровольно присутствовала при всех его уроках, и строгие суждения его об обязанностях гражданина, о чести, благородстве, готовности к самопожертвованию глубоко западали в мою душу. В остальное время я читала без разбору все, что заключалось в нашей библиотеке, бродила в рощах, в полях или, разделяя игры и упражнения брата, объезжала с ним верхом окрестности. Ум мой обогащался познаниями, воображение распалялось изучением геройских времен: я привыкала глядеть на мир в огромных объемах, знакомилась с великими событиями истории, со страстями и деяниями людей, облагородивших человечество, и оставалась чуждою только бледных мозаик вседневной жизни, не знала сказаний и обычаев только наших светских муравейников. Незаметно характер мой образовался по впечатлениям ума, закалившись в гордости, в твердости, в любви к родине и приняв все оттенки мужеских добродетелей. В вашем кукольном свете, так грубом со всей его утонченностью, мои ум и сердце зрели под влиянием понятий золотого века; с ними созрели они и окрепли. В пятнадцать лет я все понимала умом, все постигала сердцем; уже в ту пору мнения и чувства мои были выше всех внешних влияний; изменить их можно было не иначе как переплавив на огне одной из сильных страстей: тогда разве повиновались бы они новым впечатлениям, приняли бы иную форму? Сестра отца моего переселилась из Москвы в город, от которого мы жили верстах в семидесяти. Она навестила нас и, изумившись моей одичалости и неловкости, начала укорять моего отца, представила ему всю важность наружного воспитания для девушки, говорила там много и красно, что убедила его поручить себе мое преобразование. Я переселилась в ее семейство. Она была женщина светская, холодная, ко всему равнодушная, без всякой определенной черты в характере, без воли, без мнения и полагавшая весь ум и все достоинства в исполнении самых мелочных статей уставов общества. Всякая мысль, не прогнанная сквозь цензуру света, не наведенная его лаком, казалась ей преступлением; всякое самобытное чувство -- грехом смертельным. Такими правилами вскормила она своих дочерей, и в этот-то омут упала я из моего мирного уединения; однако ж я долго еще не замечала его бездн и водоворотов. Меня, по робости, пугала мысль о вступлении в свет, но в воображении моем он представлялся великолепным театром, на котором разыгрываются блистательные роли, знакомые мне по истории и романам. Все лица, по моему мнению, двигались в нем стройно, согласно; все происшествия клонились к славной развязке. И в этот мир я принесла с собою сердце чистое, исполненное любви и теплого упования на доброжелательство людей, святые понятия об их добродетелях и пламенную веру в мою хоть малую долю счастья на земле. Не прошло и года, как мои невинные верования, мои чувства, для всех открытые, были измяты, раздавлены недружелюбием людей, их злоязычием и злопамятством, их упорным стремлением всегда открывать золото в кармане ближнего и черное зло в его невиннейших поступках. "Отчего это, почему это?" -- твердила я в недоумении, сравнивая сущность с рассказами моей матери, с суждениями отца, и переходила из одной крайности в другую. Я ожесточалась против всех и каждого. Бедные люди! Я винила их в том, что они были людьми, а не небожителями, какими рисовало их мое воображение. Я не могла верить, однако ж, чтобы весь свет был подобен тому, в котором началось поприще моей жизни; в толпе людей, окружавших меня, я не хотела признать человечества и от всей полноты души предавала его презрению. Это было основным камнем всех моих заблуждений. В доме тетки я жила в угнетении и совершенно отчужденною от всех. Никто не умел или не хотел понимать меня; я, со своей стороны, также не могла примириться с их образом мыслей и поступками: меня гнали, осыпали насмешками, на всяком шагу язвили мое самолюбие; и, наконец, мою застенчивость, твердость характера, которую они называли упорством, резкость мнений, нелюдимость мою -- все приписывали недостатку ума и определили меня словами: "она глупа, следственно, неизлечима". Я холодно приняла их приговор и с гордостью отвергла все средства к оправданию. Когда брату исполнилось пятнадцать лет, отец, желая наблюдать за первыми шагами его вступления в свет, определил его юнкером в полк, незадолго до того занявший квартиры в нашем городе. Тогда детская дружба наша с братом возобновилась и затянулась узами, запечатленными его драгоценною кровью. На нем соединила я всю нежность сестры, всю заботливость матери и, еще не исцеленная от ран, нанесенных борьбою с обществом, собрала все силы свои, чтоб указать ему скрытые камни, о которые разбилась в слепоте моей неопытности, чтоб охранить его возлюбленную голову от грозы, измявшей мою душу. Теперь настает пора, о которой мне трудно, больно рассказывать. На краю могилы я примирилась со всеми: не хочу никого обременять обвинениями; но не могу умолчать о главной эпохе моей жизни. Старшим начальником брата был генерал-майор Н***, он искал руки моей; но я так мало знала его, мне казалось так невозможным отдаться человеку нелюбимому, почти незнакомому, что я, не колеблясь, отказалась от предлагаемой мне чести, невзирая на все возгласы моей тетки. Но вскоре обстоятельства изменились. Брат мой сделал одну из тех шалостей, для которых военная дисциплина неумолима. Генерал имел право и хотел показать над ним торжественный пример своей строгости. Все старания наших родных остались безуспешными. И, затаив гордость, я решилась сама прибегнуть с просьбою к генералу! Случай скоро представился; при первом намеке моем о брате он принял холодный вид; на все мои моления, заклинания он отвечал пожатием плеч или протяжным: "крайне сожалею", ссылаясь на обязанности начальника, наконец, когда, истощив, все свое красноречие, я стояла перед ним в слезах, с отчаянием в сердце, генерал, переменяя вдруг тон и голос, начал говорить мне о любви своей и заключил все словами: "Начальник не может ничего извинить подчиненному, но легко простит все оскорбления брату!" -- и он оставил меня с низким поклоном. Участь брата была в моих руках, могла ли я колебаться? Но, размышляя о поступках генерала, я полагала его в заблуждении против меня и считала обязанностию открыть ему истину. "Он любит меня,-- так думала я,-- желание обладать мною понудило его быть неразборчивым в средствах к достижению своей цели". Но, настаивая так упорно в своем желании, он, верно, считал меня ребенком с мягким характером, покорным всем новым впечатлениям. Отвергнутый однажды мною, Н*** мог еще надеяться, что привычка заменит чувство, что со временем его любовь вызовет мою взаимность, без того он, конечно бы, не добивался моей руки. Но я, даже для спасения брата, должна ли я была, забыв честь и совесть, оставить его в заблуждении? Не должна ли я открыть душу ему свою, уверить в невозможности его предположений?.. Своей свободой я могла располагать и радостно жертвовала ею спокойствию родных; но обмануть человека, воспользовавшись его слепою страстью, я не могла, не хотела, хоть бы от того зависела даже жизнь брата моего. Едва я вступила в свет, как многие уже искали было руки моей, но я отвергла все предложения, не оставив никому и тени надежды. Привыкши считать любовь и супружество нераздельными, я смотрела на них с особенной точки зрения. Посреди общего крушения моих светских идей одна только сохранилась во всей силе своей -- идея о возможности истинной вечной любви. Я уповала на нее, верила в осуществление моей утопии, как в жизнь свою, и, нося в груди зародыш священного чувства, не истрачивала его на мелочные привязанности, берегла как дар небес, который мог осчастливить меня только однажды в жизни. Все изъяснения в прозе и стихах моих писателей казались мне жалко бедными, не стоящими и одной искры моего прекрасного огня. Чувствуя, сколько энергии таится в груди моей, каким раем любви могу я подарить любимого, я не желала продать своего сокровища за бедную лепту неимущего; считала преступлением слить чистое пламя с ракетным огнем, разбрасываемым на всех перекрестках, и лучше хотела задушить в себе неизведанным этот напрасный дар, который не мог ни дать, ни выкупить счастья, чем лицемерно посулить его легковерному искателю и зарыть потом в груди, чтобы довольствоваться его скудными крохами холодной полувзаимности. Вот как я понимала супружество, вот как хотела изобразить его генералу и предоставить суду его, может ли он искать счастья в связи, где нет даже надежды внушить сочувствие, не только любовь. О своем благополучии я и не думала с тех пор, как его бросили на весы с прощением брата. На следующее утро приехал генерал,-- я приготовилась к его посещению,-- по просьбе его мы остались наедине; тогда, исполняя свое намерение, я открыла ему свои чувства, образ мыслей, всю святыню души моей, недоступную еще ни одному смертному, и ждала его приговора. Н*** выслушал меня не прерывая, со снисходительною улыбкою опытности, потом подвинул ко мне стул свой и сказал: -- Все мы тешились в семнадцать лет подобными мечтами; в мои лета смотрят на них, как на хрустальные игрушки: красивы, но не прочны! Вслед за тем он повторил свое предложение, я приняла его; брат получил прощение, не подозревая, какой ценою искупалась вся его будущность. Н*** требовал только, чтобы Всеволод не служил под его начальством, и взял на себя хлопотать о переводе его в гвардию. Всеволод тотчас уехал в Петербург с рекомендательными письмами генерала; отец одобрил мой выбор; я вышла замуж, извиняя решимость опытного Н*** страстью ко мне; но вскоре его заботливость о скорейшем выделе моего значительного приданого рассеяла и эту утешительную мечту. Судьба моя свершилась! Мне не оставалось более ничего желать, ничего н а деяться; что могло принести мне время? Между тем тонкий, веселый ум моего мужа, приправленный всею едкостью ир о нии, ежедневно похищал у меня какое-нибудь сладкое упование, невинное чувс т во. Все, чему от детства поклонялась я, было осмеяно его холодным рассудком; все, что чтила как святость, представили мне в жалком и пошлом виде. Незаме т но, вместе с верою моею в прекрасное, исчезали утонченность и разборчивость моих понятий. Шутки, доводившие меня прежде до слез, теперь не вызывали р у мянца на щеках моих. Я свыклась с любимым чтением мужа моего, с его суждени я ми, даже с грубыми каламбурами людей посторонних, которые, стараясь подл а диться под тон хозяина дома, сыпали наперерыв остротами, не скрашенными даже его остроумием. Давно, еще до замужества, заметив, что лучшие побуждения мои перетолковывались в дурную сторону, что из всякого поступка, из всякого слова моего люди находили средство выжимать эссенцию смешного, я свергла с себя иго их мнения. Теперь оно показалось мне еще презрительнее, когда особы, называвшие меня глупенькой девчонкой, стали величать умной и любезной женщиной оттого только, что случай набросил на меня чин генеральши. Не связанная почтением к обществу, ни боязнью его приговоров, я жила в свете, как в пустыне, где лишь камни да перелетные облака были моими свидетелями; жила под влиянием собственного уважения к себе и примера моей матери, а людские мнения считала миражем, который никого не прохладит, не утолит ничьей жажды, а обманет тех только, кто смотрит на предметы издали, сквозь этот лживый пар. Никогда мысль преступная не оскверняла меня, но я не принуждала себя строго следовать общепринятым обычаям, не маскировалась перед толпой, не гналась за ее хвалами, не страшилась ее порицаний: словом, во всех чувствах и поступках я отдавала отчет только верховному судье да представителю его на земле -- моей совести. Как обыкновенно случается, чем меньше заботилась я о людях, тем более хлопотали они обо мне. Глаза и уши этого вездесущего ареопага тщательно следили за мной; явное пренебрежение мое к его определениям ожесточало общество против меня и наконец посеяло в нем то мнение, которое впоследствии сделалось судом света и причиною моей погибели. Но в ту пору я не предвидела еще ничего грозного, быть может, оттого, что, не ожидая ничего, я вовсе не заботилась о нем. Свет безжалостно подшутил надо мной, осмеяв все понятия моего детства, развеяв все сокровища моих надежд. Ни одна мысль моя о нем не оправдалась, ни одно ожидание не сбылось. Единственный предмет, в котором я не нашла обмана, был ум человеческий -- ум творческий, игривый, разнообразный, которому я издавна поклонялась еще в творениях его. В большом свете, где необходимая образованность и беспрестанный прилив чужих идей придают род блеска самым незначительным умишкам, даже истинно гениальный ум не столько поражает своею лучезарностью, как в совершенном мраке малого света. Там он сообщает другим свою живительную силу, озаряет умы других, и при свете его они также красуются, отражая заимствованное у него сияние. И к тому ж там внимание общества так развлечено пестротой окружающих предметов, что тысячи проходят мимо гения и не замечают его. Напротив, в быту, тесно очерченном застарелыми привычками и скудной вседневностью, которые давят и нередко уничтожают все способности в зародышах, в глуши, куда с трудом пробивается только предсветный луч просвещения, человек с высоким умом и познаниями блистает, как дивный метеор. В подобном быту прозябала я, и только эти редко встречаемые метеоры привлекали мое внимание, возбуждали во мне непритворное удивление. Правда, что порою, обрадованная встречей с умным человеком, очарованная силой и блеском его ума, я была рада новому знакомству и случаю перелить свои идеи в светлое воображение, была даже не строго разборчива в предметах наших разговоров; но, свыкнувшись поневоле с свободным изъяснением мыслей плоских, пошлых, как было мне не извинить в умном человеке свободного выражения, увитого всеми цветами остроумия? Тогда, невольно ища в себе того, что так высоко чтила в других, я не могла не заметить сбивчивости и неопределенности моих познаний и потому с новым жаром принялась читать, учиться, размышлять. В обществах начали окружать меня большим вниманием, одобрениями; я отвергла бы с презрением лесть, относящуюся к моей наружности, к прическе, но, долго гнетомая прежде определенным для меня ничтожеством, я была не недоступна хорам, славящим ум мой, хвалам людей, заслужившим мое уважение. Ум сделался моей утехой, гордостью, достоянием моим; и только ему подносимую дань я принимала суетно, даже с наслаждением. И, однако ж, была ль я счастлива? Довольствовало ль меня это бедное торжество?.. Нет! Сто раз нет! Упоение лести действовало только на мгновение, и то действовало на одну голову. Сердце просило соучастия, а не комплиментов; дружества, а не громких похвал. Ум может наполнить существование мужчины: он более живет жизнью внешнею; и свет, который разливают вокруг себя его умственные способности, может отразиться на нем славою, богатством, уважением, даже благословениями людей. Ум женщины, как огонек далекого маяка, блещет, но не рассевает окружающего мрака; и если жизнь обвевает ее холодом, то не голове отогреть ее сердце!.. О, сколько раз, возвращаясь из шумных обществ, где внимание праздных, лесть пустословия и даже желчный ропот завистливых подносили обильную пищу моему самолюбию, сколько раз, отбрасывая с бальной гирляндой все, что охмеляло на время мою голову, обессиленная, глубоко упавшая духом, я проводила остаток бессонной ночи в слезах, в грызущих душу размышлениях! Бог даровал женщине прекрасное предназначение, хотя не столь славное, не столь громкое, какое указал он мужчине,-- предназначение быть домашним пенатом, утешителем избранного друга, матерью его детей, жить жизнию любимых и шествовать с гордым челом и светлою душою к концу полезного существования. Не достойна ли зависти и благословений, подобная доля? Но жить сиротой, в однообразии, ничем не нарушаемом, в тумане, сквозь который не может пробиться ни луч солнца, ни капля росы утренней; но чувствовать, что единственное счастье, возможное в быту женщины, никогда не было и не будет моим уделом; но не иметь ни одного желания, не лелеять ни одной надежды; не льнуть душою ни к одному завтра и, истратив бессмысленно дни свои, отдать могиле итог бесполезной жизни, как капитал, напрасно вверенный человеку, заброшенному в пустыню, где нужно ему было не золото, а кусок хлеба,-- вот положение, остужающее душу, подавляющее в ней всю способность к деятельности, все силы энергии! И в этих тайных беседах с собою я не могла не чувствовать, что природа создала меня для тихой, безвестной жизни; что только в семейном кругу я могла бы познать и различить вокруг себя счастье: блеск, игры, праздничный шум света скользили надо мной, не обольщая во мне души. Что мне хвалы и удивление людей? Что мне мой ум и таланты? Первый дается случаем, второе приобретается терпением: их может всякий иметь. Но сердце мое мне одной дано! В нем хранится источник добра, источник счастья; в нем скрыты были сокровища чувств, рай дружбы и любви, а его никто не видел, не замечал, никто не хотел признать, ни оценить: что ж мне в поклонах, в пряных улыбках без сочувствия? И ни разу суетная мысль не мелькнула в голове моей, ни разу улыбка не оживила лица, чтоб в то же мгновение сердце не залилось скорбью, не поплатилось за миг тщеславной радости грустным отгулом одиночества! В присутствии отца и брата я смеялась на терниях страшась одной жалобой смутить спокойствие, искупленное ценою моей жизни; но не могла, не находила в себе сил для иссушения слез в ее источнике, для подавления едва возникающего вздоха. Вот единственное чувство, одолевшее во мне все ратоборствования разума и воли; чувство, в котором я горько укоряла себя, желая пламенно нести крест свой не только безропотно, но бодро, с весельем. Богу известно, что никто никогда не бывал свидетелем моего малодушия, но от вас не хочу скрывать его; избрав вас моим посмертным судиею, хочу исповедать перед вами все, до единого трепета, до малейшего помышления... При беспрестанных движениях войск я всюду следовала за мужем; везде, всегда была одинакова, не изменяла ни мнений, ни поступков своих. Люди с умом везде дарили меня вниманием; глупцы сплетали против меня нелепые выдумки. Но есть третий сорт людей, наиболее опасный для всего, что выходит из круга обычного. Часто люди эти обладают умом и многими достоинствами, но ум их ни довольно силен, чтоб укротить владычествующее над ними самолюбие, ни довольно слаб, чтоб, ослепившись дерзкой самоуверенностью, ставить себя выше прочего видимого творения. Они чувствуют свои недостатки и всякое превосходство ближнего принимают за личное оскорбление; они не могут простить другому и тени совершенства. О, эти люди страшнее зачумленных! Над пошлым злоязычием дурака смеются, но их осторожным наветам, их обдуманной, правдоподобной клевете не могут не верить. Эти-то вольноопределяющиеся кандидаты в гении и составляют верховное судилище: они-то наиболее ожесточались против меня, и от них рассеялись ядовитейшие вести. Пришла пора, вести эти достигли и до моего слуха; как всегда случается, они хлынули на меня внезапно, со всех сторон, оглушили, закружили мою голову. Пока шипела клевета у ног моих, пока пресмыкалась в прахе, я смотрела на нее равнодушно; но досягать до моего имени, до моего сердца, приписывая мне поступки, чуждые даже мысли моей, но обвинять меня в совершенном отступлении от моих обязанностей, от заветов веры и чести -- вот что больно поразило меня, что облило желчью не одну минуту моей жизни... С тех пор я, сколько можно было, удалялась от общества: я стала еще более чуждаться людей; заменила заботы о блеске ума размышлением; подвергала строгому суду свою былую жизнь; рассматривала свет не сквозь призму прежнего ожесточения, но со всем беспристрастием охлажденного от первой горячки рассудка. И все изменилось в глазах моих! Я увидела тот же свет, тех же людей, но уже с другой стороны, и, судья света и людей, в свою очередь, я во многом оправдала их. Люди -- дети, вечно озабоченные, вечно суетящиеся. Торопясь за неуловимым завтра, имеют ли они досуг разбирать и разлагать сущность вещи, поражающей их взоры?.. Мимоходом они бросают беглый взгляд на ее наружный вид и только об этой наружности уносят с собою воспоминания. Не их вина, что взор часто падает на предмет не с настоящей точки зрения: они так видели, так рассудили и осудили. Они правы! Горе женщине, которую обстоятельства или собственная неопытная воля возносят на пьедестал, стоящий на распутии бегущих за суетностью народов! Горе, если на ней остановится внимание людей, если к ней они обратят свое легкомыслие, ее изберут целью взоров и суждений. И горе, стократ горе ей, если, обольщенная своим опасным возвышением, она взглянет презрительно на толпу, волнующуюся у ног ее, не разделит с ней игры и прихотей и не преклонит головы перед ее кумирами! Я поняла наконец эту великую истину и от всей души примирилась с моими гонителями. Освободившись от временного заблуждения, очистив ум от помыслов гордых и суетных, изгнав из сердца все, что заставляло его трепетать враждебными ощущениями, я переселилась духом в годы моей первой юности, воскресила в душе заветы моей матери, пожелала искренно, всем сердцем полюбить ближних моих ее неутомимою любовью, смотреть на мир ее глазами. Если жизнь так бедна сущностью, что человек не может прожить без мечты, то лучше позволь мне, господи, обманываться неведением зла в самом скопище пороков, чем подозрением порока в простой слабости!.. Вот о чем молилась я с верою, со слезами, желая пламенно хотя на других разливать то счастье, которое я знала только по его отсутствию... Милосердный услыхал молитву мою: дух матери осенил меня, я обрела спокойствие в тиши уединения и отраду в собственной душе своей. Но изгладить следы моих прежних заблуждений в памяти людей, но заставить их забыть прошедшее было невозможно. Видно, семя зла плодотворнее семени добра, потому что последнее обыкновенно глохнет и забывается, тогда как ростки первого переживают человека, который их посеял. Вот и вся жизнь моя, Влодинский; жизнь светская и умственная. Я представила ее вам с обеих сторон; и теперь, когда вы знаете все вины, все заблуждения мои, сравните их с чудовищным преувеличением "суда света" и судите, во сколько раз обвинения превзошли вину. Теперь мне остается еще упомянуть об одной, единственной светлой эпохе моего существования, озарившей меня незадолго от отхода из мира, как бы в награду за мои прошлые страдания, во искупление всех, ожидавших меня в грядущем. То был прощальный дар жизни, залог полного примирения моего с небом и людьми. Влодинский, помните ли время, когда судьба так странно столкнула нас в чужой земле, под чужой кровлею?.. Воскресите его в своей памяти, перенеситесь к часам, когда, забыв треволнения света, мы так безмятежно предавались взаимному наслаждению читать в душе друг друга; когда, под ржавчиной светских привычек и впечатлений, я открыла в вас столь прекрасных дарований, столько готовности к великому и это тайное, часто неведомое самому человеку, чувство высокого, изящного, эту тоску по неземному совершенству, которая, принимая форму слова или образа в душах немногих избранных и отражаясь в их произведениях, изумляет мир чудесами поэзии, гармонии, живописи, осуществлением божественного то в мраморе, то на бренном холсте... Я прозрела вас моими духовными глазами, поняла вас сочувствием; и теперь, когда все связи мои с миром разорваны, все отношения уничтожены, теперь могу сознаться, не оскорбляя ни неба, ни чести, я -- полюбила вас!.. Да, Влодинский, полюбила всею силою моей первой, девственной любви; прильнула к вам всеми чувствами, отверженными, обманутыми, осмеянными всем, к чему ни прилеплялись они в свете. В приюте, созданном мне вашей любовью, отдохнула и освежилась душа моя, опаленная в знойной пустыне света, измученная постылым странствованием, отжившая и не изведавшая ни одной минуты полной жизни. Ваша чистая, робкая любовь не пугала, а голубила ее, не тревожила моей добродетели, напротив, подкрепляла, возвышала ее новым стремлением к небесному. Страсть охмеляет рассудок, обуревает чувства, мнет и жжет их, как аравийский вихрь жжет нежный цвет, случайно выросший на камне. Страсть не может ни дать, ни упрочить счастья. Ваша прекрасная душа отвергла ее, постигнув истинное блаженство кроткой любви небожителей. И я предалась ей доверчиво, я не вызывала для борьбы с ней ни долга, ни совести: ее святой огонь был лучшим ее хранителем, вернейшей оградой моей от порока. В продолжение четырех месяцев вы ни словом, ни взглядом не изменили моей доверенности; ни на одно мгновение не возмутили моего рая, в котором я дышала такою полною жизнию, забыв мир с его пустотой и неприязненностью, забыв всю скудость и убожество моего существования... Благодарю вас, Влодинский! Благодарю за осуществление моей прекраснейшей мечты! Благодарю за вашу любовь, за мои чувства, за слезы радости, единственной радости, дозволенной мне небом на земле! Не заблуждайтесь, считая лицемерием изысканную строгость моего обращения с вами; не обвиняйте меня в поддельности характера, если в ту пору я не была такою, какой видел меня прежде свет: повторяю, ум мой был развращен, сердце же всегда пребывало в первобытной чистоте своей. С другими я жила одним умом, и они видели его нечистые отблески, но с вами, но при вас воскресли святые понятия моего детства и огонь сердца очистил, просветил ум, еще прежде преобразованный опытом; в вашем присутствии не могла я быть женщиной светской и суетной: я старалась сгладить в душе моей следы обид, сомнений, ожесточения, изгнать из нее самое напоминание о прежней безгрешной, но слишком переиспытанной жизни. Я желала бы пересоздать себя, облечься в чистоту младенческого неведения, просиять блеском ангельской невинности, чтобы гордо и бестрепетно войти в рай, которого врата впервые разверзались мне. Нашу взаимную любовь, глубоко скрытую от нас самих, я чтила как святыню; я охраняла ее, как мать непорочность любимой дочери. Малейшая шутка, веющая на нее тяжелым воздухом света, немного вольная острота страшили меня, как преступление. Даже для вседневных сообщений наших, для выражения мыслей и чувств я хотела бы приискать новый, не оскверненный пошлым употреблением язык... Знаете ли, что если б в ту пору какой-нибудь случай, возвратив мне свободу, дозволил нам открыть чувства наши перед глазами всего света, я отвергла бы соединение с вами из опасения гласности любви моей, из одной боязни, чтобы двусмысленная речь людей, завистливый взор их не осквернили ее чистоты, чтоб их нескромные улыбки, даже случайная неосторожность не оскорбили ее непорочности? Вот как высоко я вознесла чувство этой любви, каким благоговением окружила его! И в ту минуту, когда заметила, что земные помышления протеснились в нашу душу на золотых крыльях юности, я, не колеблясь, предпочла вечную разлуку самой легкой тени, которую рождающаяся в вас страсть могла набросить на чистую зарю наших первых отношений. Я желала унести с собою чувство любви во всей силе, во всей полноте его, чувство, не растревоженное страстью, не измятое ни единою слезою раскаяния! Я желала, чтоб дума обо мне теплилась в вашей памяти небесною искрой, чтоб минутная встреча со мною запечатлелась в целой жизни вашей светлою полосой, отдельной от всех помыслов о прошлых и грядущих наслаждениях любви -- любви, так скоро перегорающей в других женщинах... Не бойтесь же воскресить в душе вашей чувства, посвященные мне. Изгоните скорее из нее страшилища, созданные судом света вокруг образа моего; любите меня прежней, благоговейной любовью: я ни на миг не переставала быть достойной ее! И пусть память обо мне, пусть мое прощение, пусть постоянное стремление ваше к облегчению чужих скорбей, осчастливлению всего окружающего вас снимут с вашей совести бремя отягчающего ее греха, примирят вас с господом, осенят жизнь вашу лучом небесной благодати... Суд света теперь тяготеет на нас обоих: меня, слабую женщину, он сокрушил, как ломкую тросточку; вас, о, вас, сильного мужчину, созданного бороться со светом, с роком и со страстями людей, он не только оправдает, но даже возвеличит, потому что члены этого страшного трибунала все люди малодушные. С позорной плахи, на которую он положил голову мою, когда уже роковое железо смерти занесено над моей невинной шеей, я еще взываю к вам последними словами уст моих: "Не бойтесь его!.. он раб сильного и губит только слабых..."

ПРИМЕЧАНИЯ

Повесть "Суд света" печатается по изд.: Дача на Петергофской дороге: Проза русских писательниц первой половины XIX века.-- М.: Современник, 1986. С. 210. ..." Revue etrangere ".-- Имеется в виду "Иностранное обозрение литературы, наук и искусств" ("Revue etrangere de la litteralure, des sciences et de arts"); это издание выходило в Петербурге и содержало перепечатки из французских журналов). С. 215. Борнгольмский изгнанник -- персонаж повести Н. М. Карамзина "Остров Борнгольм"; вследствие любви к близкой родственнице был изгнан и поселился на чужбине. С. 215. ...Чайльд-Гарольда и Лары -- герои произведений английского поэта Джорджа Гордона Байрона "Паломничество Чайльд-Гарольда" и поэмы "Лара". С. 217. Рамена -- плечи. С. 225. Матрадур -- старинная пляска. С. 226. "Среди долины ровныя" -- песня А. Ф. Мерзлякова. С. 229. ...статуя Мемнонова -- греческое название статуи египетского фараона Аменхотепа III, которая при восходе солнца издавала звук, напоминающий человеческий голос. С. 237. Весталки -- жряцы богини домашнего очага Весты, обязанные нести обет безбрачия (рим. миф.). С. 239. ...сентиментальной Пенелопы...-- здесь: верной и нежной жены; по имени супруги Одиссея Пенелопы, хранившей мужу верность. С. 245. ...мучение Тантала. -- Царь Тантал за оскорбление богов был низвергнут в подземное царство, где стоял по горло в воде, но не мог сделать ни глотка и мучился от жажды, над ним висели ветви с плодами, но отодвигались, как только он хотел их сорвать (греч. миф.) С. 263. ...Ареопаг -- здесь: общество, собрание авторитетных лиц; в древних Афинах -- орган власти, осуществлявший контроль, суд и другие функции; состоял из представителей родовой аристократии.

Урожденная Фадеева, писавшая под псевдонимом Зенеиды Р-вой, родилась 11 января 1814 г., близ села Ржищева, и провела свое детство и юность на юге России, в Екатеринославле, где отец ее, небогатый дворянин Андрей Михайлович Фадеев, состоял на государственной службе, занимая скромное место члена конторы, заведовавшей иностранными поселенцами.

Судьба дала будущей писательнице идеальную воспитательницу в лице ее матери, Елены Павловны (урожденной княжны Долгорукой), обладавшей редким для женщины той эпохи образованием и большой трудоспособностью.

По словам ее внучки, В. П. Желиховской, бабушка говорила на пяти языках, знала историю, естественные науки, занималась археологией, нумизматикой, ботаникой, причем занятия эти носили действительно научный характер и вызывали одобрительные отзывы крупных европейских ученых, с которыми Фадеева находилась в переписке или которым помогала в их научных исследованиях, касавшихся Кавказа и юга России.

Все трое ее детей: известная писательница Елена Андреевна, сын, публицист и писатель по военным вопросам Ростислав Фадеев, и не чуждая литературных занятий Надежда Андреевна Фадеева в той или иной форме унаследовали от матери ее даровитость и литературные склонности.

До тринадцатилетнего возраста Е. А. училась довольно систематически под руководством высокообразованной матери, но в 1827 г. здоровье последней сильно пошатнулось и на Е. А., как на старшую дочь в небогатой семье, легли семейные заботы.

Этот знаменательный для нее год, когда она из ребенка превратилась в "большую", сильно отразился на ее духовном развитии.

В свободное от хозяйственных хлопот время она усиленно занялась самообразованием и с жадностью набросилась на чтение.

К этому же времени, судя по некоторым указаниям явно автобиографического характера в ее повестях ("Напрасный дар" и "Суд света"), относятся и ее первые литературные опыты, навеянные поэтическими произведениями русской и иностранных литератур, которые она прилежно изучала, причем на первом плане стояла романтическая поэзия той эпохи. Таким образом, уже в ранней молодости у Е. А. создалась склонность к серьезным умственным интересам, к интенсивным духовным переживаниям.

Но вместе с тем это страстное увлечение тогдашней романтической поэзией наложило яркий идеалистический отпечаток на ее характер и способ мышления.

Изящная, привлекательная, умная девушка вскоре приобрела поклонников среди екатеринославской молодежи и получила несколько предложений.

Но захолустная провинция того времени не изобиловала женихами, которые легко могли бы привлечь внимание такой даровитой и своеобразной девушки.

В 1830 г., т. е. когда Е. А. всего исполнилось 16 лет, ей сделал предложение, которое она приняла, капитан конной артиллерии Петр Алексеевич Ган, вдвое старший ее годами.

Судя по одному из сохранившихся писем Е. А. к близкой подруге, брак Е. А. с Ганом был результатом ее полной девичьей неопытности и настояний родных.

Она с глубокой страстной горечью говорит в этом письме, что у женщины "не должно отнимать единственного блага, одной награды - свободы при избрании того, кому приносит она в дар всю жизнь свою... Мысль, что единственное счастье, возможное для женщины, никогда не будет ее уделом; что она должна идти по пути жизни не дружно, не рука об руку с другом, которому отдала душу, веру, все бытие свое, а с человеком, овладевшим только телом ее, обладающим ею по прихоти родственников или по детской слабости, которою люди умели воспользоваться, чтоб связать дитя в пеленах узами нерасторгаемости, - эта мысль убивает в ней энергию и делает из нее слабое, жалкое создание..." Очевидно, брак Е. А. с Ганом не был результатом полной "свободы избрания", и это тяжело отразилось на всей ее последующей жизни. Не следует думать, что муж будущей писательницы обладал какими-либо крупными несовершенствами или пороками, пагубно влиявшими на семейную жизнь. Напротив, П. А. Ган был человек добрый, хорошо образованный, получивший воспитание в аристократическом Пажеском корпусе, владевший иностранными языками и довольно начитанный.

Разлад между супругами имел психологическую подкладку - полное несходство их характеров, вкусов и образа мышления.

У возвышенной идеалистки, какой была юная Е. А., не было ничего общего с едко остроумным скептиком, обладавшим практицизмом и склонностью чересчур трезво относиться к жизни, вышучивая всякое проявление чувства, как смешной и даже вредный сентиментализм. A таков был ее муж, давно утративший в суровой военной обстановке той эпохи способность понимать поэзию, в особенности в той утонченной форме, которая была присуща сложной душевной организации его юной мечтательницы жены. Елене Андреевне приходилось вести тяжелую жизнь жены бедного артиллерийского офицера, батарею которого часто переводили из одного провинциального захолустья в другое.

Идеалистические запросы и неугасимо горевшая в душе молодой женщины любовь к поэзии не дали Е. А. опуститься и превратиться в "полковую даму", обычного тогда типа, занятую сплетнями и пересудами.

Разочаровавшись в своих попытках сблизиться с мужем, она с тем большим жаром набрасывается на изучение иностранных языков и на воспитание детей, из которых сын Александр умер в младенчестве, а две дочери позднее выдвинулись в литературе (старшая, Елена Петровна Блаватская, знаменитая основательница Теософического Общества, известная в литературе под псевдонимом "Радда-Бай", и младшая, Вера Петровна Желиховская, автор повестей и рассказов для детей). Но уход за подраставшими детьми и напряженная умственная деятельность не всегда охраняли Елену Андреевну от приступов тяжелой тоски, и она спасалась от армейской обстановки, уезжая погостить к родным.

Из этого заколдованного круга провинциальной пошлости и гнетущего недовольства окружающей средой молодая женщина была вырвана поездкой в 1836 г. в Петербург, куда внезапно была переведена батарея, в которой служил П. А. Ган. Петербург и его интенсивная по сравнению с тогдашней провинцией умственная жизнь, посещение театров, музеев и выставок, завязавшиеся литературные знакомства - все это производило на Е. А. опьяняющее впечатление и вместе с тем еще более подчеркивало ее душевное одиночество в той среде, в которой ей приходилось жить. Случайное знакомство с О. И. Сенковским, бывшим тогда редактором "Библиотеки для Чтения", снова пробуждает в Е. А. стремление к литературной деятельности, призвание к которой она чувствовала с ранней юности.

Она делает компиляцию романа английского писателя Бульвера ("Годольфин"), и Сенковский не только печатает этот ее литературный опыт, но горячо советует заняться беллетристикой.

Е. А., спасаясь от новых скитаний за батареей, уезжает с детьми к отцу в Астрахань, где Фадеев служил попечителем над кочующими калмыками.

Вскоре (в 1837 г.) в "Библиотеке для Чтения" появляется ее первая повесть"Идеал", подписанная псевдонимом "Зенеида Р-ва", получившим потом такую широкую популярность среди читателей.

Молодому автору было всего 23 года и успех первого ее произведения окрыляет ее радостными надеждами и скрашивает ее невеселую жизнь. От отца она уезжает на Кавказ и по возвращении оттуда пишет "Воспоминание Железноводска", произведение, которое она сама признала слабым, и поэтому оно не было напечатано при ее жизни. Впечатления поездок с отцом по калмыцкой степи Е. А. использовала в повести из калмыцкой жизни "Утбалла", помещенной в 1838 г. в "Библиотеке для Чтения", где в том же году появилась и ее кавказская повесть "Джеллаледин". Вслед за кратковременным отдыхом для Е. А. снова началась так изнурившая ее и физически, и нравственно кочевая жизнь жены офицера.

Она с лихорадочной страстностью отдалась литературе, урывая для этого каждый свободный момент.

У нее не было даже отдельной комнаты для занятий.

Ее письменный стол отделялся коленкоровой занавеской от детской, и ей ежеминутно приходилось отрываться от занятий, которые стали возможными лишь по ночам, когда дети засыпали.

Свой сравнительно небольшой литературный заработок она целиком тратит на воспитание детей, всячески стремясь дать им широкое образование и возможность с детства овладеть иностранными языками.

В 1839 г. появляется в "Библиотеке для Чтения" ее новая повесть "Медальон". Но здоровье писательницы уже надорвано: нервы ее совершенно расшатались, она впадает постоянно в истерику, страдает бессонницами.

Хрупкий ее организм не выдерживает того напряжения, которое вызывается хлопотами с детьми, усиленной литературной работой и той глубокой душевной неудовлетворенностью, которая является результатом несчастливо сложившейся семейной жизни, вследствие несходства характеров супругов и коренного различия в их воззрениях на жизнь и ее задачи.

Е. А. уезжает в 1839 г. в Одессу лечиться.

Ее знакомства, как признанной уже литературной знаменитости, ищут в Одессе такие крупные литературные деятели той эпохи, как Надеждин, Бенедиктов и др. Из Одессы Е. А. уезжает на отдых к родным в Саратов и в следующем (1840 г.) пишет две новые повести: "Суд света", напечатанную в том же году в журнале Сенковского, и "Суд Божий", которую сам автор счел неудачной и потому непригодной для печати.

В 1841 году снова начинается удручающая "кочевая" жизнь, здоровье Е. А. все более надламывается, но умственная энергия ее не ослабевает, и в "Библиотеке для Чтения" появляется новая повесть "Теофания Аббиаджио", вызвавшая восторженные отзывы критики и закрепившая быстро растущую славу писательницы.

Но с каждым днем ее силы слабеют и она сама уже начинает чувствовать близость конца. В 1842 г. ей удалось избавиться от литературной опеки Сенковского, позволявшего себе переделывать и видоизменять ее произведения.

Последняя повесть Е. А. появляется уже в "Отечественных Записках" ("Напрасный Дар"). Она задумывает новую повесть ("Цветочница"), но, посланная врачами для из лечения на юг, умирает в Одессе (24 июня 1843 г.) на двадцать девятом году жизни, после шести лет напряженной литературной деятельности, в полном расцвете ее многообещавшего таланта.

Уже Белинский (Собр. сочин., изд. 1860 г., часть VII) отметил крайнюю субъективность творчества Ган. "Есть писатели, - говорит он, - которые живут отдельной жизнью от своих творений; есть писатели, личность которых тесно связана с их произведениями.

Читая первых, услаждаешься божественным искусством, не думая о художнике; читая вторых, услаждаешься созерцанием прекрасной человеческой личности, думаешь о ней, любишь ее и желаешь знать ее самое и подробности ее жизни. К этому второму разряду писателей принадлежала наша даровитая Зенеида Р-ва". Белинский же отметил основную тенденцию, красной нитью проходящую во всех произведениях Ган. "Нельзя сказать, - говорит он, - чтобы весь пафос ее поэзии заключался только в мысли: как умеют любить женщины и как не умеют любить мужчины; нет, он заключался еще и в глубокой скорби об общественном унижении женщины и в энергическом протесте против этого унижения". Почти все героини произведений Е. А. - женщины, выдающиеся по своим высоким душевным качествам и поэтому гонимые и осуждаемые не понимающим их обществом или же не нашедшие счастья в браке и угнетаемые душевным одиночеством.

Наряду с этим, в ее повестях мы постоянно встречаемся с горячими протестами против мужчины, не умеющего или не желающего оценить глубокой любви женщины и угнетающего ее душевную жизнь. Захватывающая даже теперь, несмотря на сравнительную устарелость языка и примитивность литературных форм, страстность изложения, искренний пафос повестей Ган объясняется тем, что эти произведения не были "женским рукодельем" от скуки. Писательница выливала в них чувства, действительно пережитые и выстраданные ею, и эта искренность захватывала читателей, и в особенности читательниц, и производила на них громадное впечатление.

Какой глубокий след должны были оставлять в читательницах "дворянских гнезд" конца 30-х и начала 40-х годов прошлого столетия страстные монологи Ган, так красноречиво и убедительно говорившей о женских обидах, о женских страданиях и слезах, часто никому не видимых и отравляющих существование. "Мужчины, - восклицает она ("Идеал"), - как огромны ваши преимущества, как благословенны ваши права! Вам открыты все пути искусства, наук, поэзии, славы... Немного терпения, труда, непоколебимой воли - и вы можете всего достигнуть, тогда как женщина, равная вам талантами и высоко превосходящая вас сердцем, должна прозябать в пустыне, в неизвестности, далеко от света и всех великих образцов, всех средств к учению, которого так жаждет душа ее, оттого только, что она - женщина! И напрасен дар ее, напрасны все порывы к усовершенствованию: однажды заброшенная судьбою в глушь, она, как преступник, отверженный обществом, не вырвется более ни к свету, ни к жизни; без общества, без впечатлений, без сочувствия, не видя и не слыша ничего достойного себя, она истлеет в мраке; ни один луч не озарит ума ее; ни одно дуновение не освежит сердца! Где же взять ей пищу своему воображению? Где взять красок для богатых узоров своей мечты? Все почерпая в одной себе, все извлекая из одиноких дум и чувств своих, она напишет пять-десять прекрасных творений и истомится сердцем, притупится умом, увянет, заглохнет, очерствеет... К чему же ты так щедро одаряешь ее, природа? На что даешь ей ум, способности, таланты и это постижение всего возвышенного и это живое сочувствие с прекрасным?.. Но, правда, ведь не природа заслоняет предназначенный ей свыше путь! Люди, законы общества, условия сильнейшие установили свои права!" Все произведения Ган посвящены изображению этого безвыходного по тогдашним условиям, трагического положения женщины, в которой пробудились идеальные порывы, которая не удовлетворяется окружающей пошлой обстановкой и задыхается в ней. Произведения Ган, в которых чувствуется влияние Жорж Санд, вскоре оказавшей такое громадное воздействие и на Западе и у нас, были, так сказать, первой ласточкой того стремления к освобождению женщины, которое позднее стало одним из лозунгов прогрессивного движения.

Ган не идет в своем протесте далеко, она еще не пытается разрушать традиционные "устои" и, видя главную сферу деятельности женщины в семье, она, исходя из идеалистических запросов и из чувства уважения к человеческой личности, требует, чтобы брак заключался по свободному выбору, по любви и сопровождался бы уважением к жене и признанием за ней права на умственную деятельность.

Ган первая в русской литературе выступила провозвестницей этих передовых для той эпохи взглядов, она явилась сознательной выразительницей того умственного пробуждения, которое начинало охватывать русское общество и поднимало в русских женщинах новые запросы и стремления, часто смутные и неоформленные.

В произведениях Ган русские женщины той эпохи находили яркое изображение этих стремлений и этим объясняется громадная популярность ее произведений, в особенности в провинции.

Ни историк русской литературы, ни историк развития русской общественной мысли не может забыть о личности E. A. Ган и ее произведениях, ярко характеризующих ее эпоху в интимных переживаниях высококультурной и талантливой женщины 30-х годов. Литература о Ган указана у А. В. Мезиер (Русская Словесность, т. ІІ.), но в приводимый там список произведений Ган вкрались две погрешности: повесть "Цветочница" была лишь задумана, но не написана (и в "Отечественных Записках", 1842 г., т. XXIII имеется лишь указание на это обстоятельство).

Приписанная Ган "Вечерняя беседа души с гением" принадлежит гр. Растопчиной.

Помимо указанных А. В. Мезиер биографических материалов, необходимо отметить биографию, составленную В. А-овым и напечатанную при собрании сочинений Ган (изд. 1905 г.) и чрезвычайно важные в биографическом отношении письма Ган, напечатанные в "Русской Мысли" (1911, № 12. Материалы по истории русской литературы и культуры) с очень ценным биографическим введением М. О. Гершензона ("Русская женщина 30-х годов"). Отдельные издания ее сочинений: в 1843 г. (в четырех томах) и в 1905 г. в приложении к журналу "Север" (в одном томе). Переводы на иностранные языки: "Утбалла" и "Джеллаледин" переведены Ксавье Мартье в сборнике "Les Perceneiges, nouvelles du Nord. Paris, 1883". На немецком языке появился перевод "Утбалла" в серии "Schatz des Auslandes": "Russland""s Novellendichter, ubertragen von Wilhelm Wolfsohn. Leipzig, 1848". Во 2-м издании 1851 г. был переведен и "Джеллаледин". Разбор переводов был сделан Beising""ом в "Blatter fur litterarische Unterhaltung", 1852, № 46, где были сообщены и краткие биографические данные о писательнице.

В. Батуринский. {Половцов} Ган, Елена Андреевна - урожденная Фадеева, сестра Ростислава Фадеева, род. в 1814 г. В 1830 г. вышла замуж за артиллерийского офицера, и все время они кочевали с бригадой.

Попав в Петербург, Г. поместила в "Библиотеке для чтения" свою первую повесть, "Идеал", под псевдонимом "Зенеиды Р-вой". Вслед за этой появляется ряд новых повестей: "Утбалла", "Джеллаледин", "Медальон", "Суд света", "Теофания Аббиаджио", "Напрасный дар", "Любонька", "Ложа в одесской опере". Разлад в семейной жизни и нервозность были причиной ее ранней смерти в 1842 г. Собрание ее сочинений вышло в СПб. в 1843 г. Повести ее, не всегда естественные по своему внешнему построению, обладают внутренними достоинствами: она затрагивает общественные интересы, отношения мужчины к женщине и т. п. В целом ряде повестей Г. является защитницей женщины, ставя ее в сфере любви гораздо выше мужчины.

Героини ее обычно готовы пожертвовать жизнью для любимого человека, а герои - или пошлые фаты, или низкие люди. Лучшее ее произведение - "Теофания Аббиаджио". Талант Г. несомненно сложился под влиянием Жорж Cанд. См. о ней статью Е. Некрасовой в "Русской старине", 1886 г., № 8-9; воспоминания А. В. Старчевского в "Историческом вестнике" и восторженный разбор ее произведений у Белинского (т. VII). Г. - мать известной Блаватской (см.) и романистки Желиховской.

М. М. {Брокгауз} Ган, Елена Андреевна писательница под псевдонимом Зинаиды Р-ва; † 24 июня 1842 г. {Половцов}