Андрей битов - птицы, или оглашение человека. Птицы, или новые сведения о человеке

Главная

По картинам

Андрей Битов

Птицы, или Оглашение человека

Два человека вошли в храм…

«Он сказал» или «я подумал»?

Мне бы не хотелось находить в этом стиль.

То есть мне бы не хотелось…

…а не тому, что я хотел бы вам сейчас сказать.

Более того…

…что я собираюсь сказать.

Мы живем на дне воздушного океана. Среди домов и деревьев, как меж ракушек и водорослей. И вот ползет такой краб, скребя своим днищем по асфальту, с панцирно неподвижной шеей, задерет лишь ненароком голову, переползая обстоятельство на пути, - там полощется небо, в нем повисла, еле шевеля плавниками, птица. Птицы - рыбы нашего океана.

Мы живем на границе двух сред. Это принципиально. Мы не то и не другое. Только птицы и рыбы знают, что такое одна среда. Они об этом, конечно, не знают, а - принадлежат. Вряд ли и человек стал бы задумываться, если бы летал или плавал. Чтобы задуматься, необходимо противоречие, которого нет в однородной среде, - напряжение границы.

На этой границе - постоянный конфликт и инцидент. Мы - напряжены, мы расслабляемся лишь во сне - в какой-нибудь отрысканной безопасности, как под камнем. Сон - наше плавание, единственный наш полет. Взгляните, как тяжко идет человек по земле…

Как будто ему больно. То ли асфальт под ногою слишком тверд, то ли обувь тесна, то ли рабочий день долог, то ли сетки оттянули руки. Вот его поступь.

«Взгляните на птиц небесных…

…они не сеют, не жнут, не собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?»

«Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего; У вас же и волосы на голове все сочтены;

Не бойтесь же: вы лучше многих малых птиц».

Легко сказать, не бойтесь…

Боюсь, что этот текст в каком-то смысле обобщает все, что мы знаем о птицах.

Птицы странным образом отсутствуют в нашей жизни, хотя с несомненностью наблюда-ются невооруженным взглядом. Будто летают на краю нашего сознания как нарисованные как раз на внутренней стороне того колпака, которым мы накрыли обитаемый мир. Кажущиеся теперь столь наивными представления о небесном своде - по сути, точная внутренняя граница нашего знания, которую объявили внешней. Этот непрозрачный колпак, который мы несем с собою, чуть колышется при каждом шаге. Птица летает всегда на краю его, и приблизиться мы к ней не можем - там кривизна, загиб, соскольз…

Так что птица - есть, и ее - нету. Мы смотрим по природе все-таки под ноги, задирать голову - роскошь. От Аристофана до Хичкока - нету птиц, а есть вызванные ими представления. Птицу можно рассмотреть лишь дохлую, еще ее можно подстрелить и съесть. Но контакта нет. Это так же, как и с небесным сводом: мы уже знаем, что он там не кончается, но земля для повседневной жизни остается плоской, а обозримость накрыта сферой опыта, как крышкой.

Я берусь утверждать, что с птицей мы сталкиваемся (в буквальном смысле - столкновения…) в наименьшей степени из всех живых существ. Трудно представить себе, что вы к ней прикоснулись, погладили или что она вас клюнула. Она себе летает. Непосредственного опыта общения у нас гораздо больше с более далекими отрядами уменьшенных перспективой эволюции существ: скажем, с мухами. Самолет по-прежнему не напоминает птицу, однако вертолет отвратительно похож на стрекозу. Хичкок провел детство в чучельной лавке птица клюнула человека, не защищаясь, а нападая. В искусстве птица животное, по природе сюрреалистическое.

Я приехал сюда - на Косу, на биостанцию - в седьмой раз, а может, уже и не в седьмой - для круглого счета цифра семь… Впервые я бежал сюда от 1968 года, как за границу. «Но этот берег был уже завоеван…» С тех пор… К этому не привыкнуть - каждый раз я удивляюсь тому, что снова здесь вижу. Казалось бы, затем я и еду каждый раз, что навсегда помню, какое это единственное место на этой Земле и как оно воскрешающе благотворно, насколько оно ничем не грозит и ни к чему не обязывает: настолько оно существует без тебя, что и не исторгает тебя, то есть такое место, в котором, по замечательному выражению Ольги Ш., «душа смешивается с телом в любых отношениях». Наверно, это же называется первой любовью, хоть и выражено языком химии… Казалось бы, за ней я и еду - и каждый раз - не помню зачем. Вдруг - оказываюсь. Место это напоминает родину, которой никогда не видел…

По небу плыли пушечные облачка.

Кто стрелял? Дымок забыл о выстреле. Артиллерист - о пушке. Облачка были как набор младенческих щечек, соскользнувших порезвиться с колен мадонн. Деревья, однако, пребывали в некоторой растерянности насчет ветра, относительно которого росли… Иные из них особенно покорялись ему и росли от моря под углом 45 градусов. Этот угол обозначал тогда постоянство ветров наглядно, как в учебнике.

(Вообще учебник упомянут кстати. Ибо после курса «неживой природы» начальной школы никогда мне было уже не видать тех идеальных оврагов, холмов и степей, как на тех картинках… а испытывать постоянно ту муку взросления, когда все оказывается не вполне так, как рисовалось: не так чисто, не так точно, не так выражающе само слово, которым обозначено, - не овраг, а род оврага, не лес, а род леса, не рыба, не мясо, не слово «овраг», не слово «роща»… Здесь же все пребывало именно в этом состоянии: море, дюны, облака, кустарник, песок, ветер. Два странных условия оказались у этой безусловности, об этом чуть позднее…)

Но ветер, разбившись о дюны, дул уже во все стороны, и тогда деревья, имевшие в своей породе навык и память линии наименьшего сопротивления, терялись и не знали, куда расти, и начинали расти во все стороны. Они препятствовали тогда ветру более, чем подчинялись, тем меняя свою задачу. Они образовывали некий живой бурелом, росли, как надолбы, крест-накрест иксы и игреки во всех направлениях - уравнение не было разрешено.

Автобус остановился, и я вышел.

Первым делом мне следовало повидаться с доктором Д.

Мне было разрешено посидеть в углу.

Передо мной сидело шесть пар студентов, неумные затылки.

Он прошелся по аудитории, заложив руки за спину, мимо доски и мимо доски. По своей манере ходить был он несколько более высок и худ, чем на самом деле. Он чуть выше задирал ноги, чуть поклевывая вперед головою при каждом шаге и взглядывая так, словно глаз его был положен сбоку, как у птицы, оттого в его облике господствовал профиль. Повертывался он так быстро, что снова оказывался в профиль. Словно бегал вдоль прутьев решетки. Наконец он приостановил свой бег против доски и прочертил прямую линию. Звук мела как бы отставал…

Возьмем… - сказал он. И с этим отстающим «чок», который я, минуя свободные бесклассные годы, тут же вспомнил всей кожей. - …возьмем… замкнутое, - чок, чок, чок, нарисовал он квадрат, - …пространство.

И так же боком глянул на нас, словно победил.

Ни проблеска сознания не отметил он во взгляде аудитории. Он втянул живость своего взгляда в себя, как голову в плечи.

То есть, - продолжил он суше, - ограниченный со всех сторон объем. Герметичный. Без доступа. В нем ничего нет.

Квадрат на доске стал еще чуть пустее, чем был. Одиночеством веяло из этого квадрата.

И поместим в него птицу.

По суровости, с какою он нарисовал квадрат, казалось, он был способен лишь к прямым линиям - и вдруг с живостью и легкостью, одним росчерком нарисовал в углу прямоугольника птичку - естественно, в профиль. Студентка на передней парте хихикнула.

Это было первое допущение. На допущении, как известно, зиждется теория. И это было первое упущение - как, бедная, могла туда попасть?..

Что в первую очередь нужно, чтобы она могла дальше существовать? Он подождал, пробуждая мысль в аудитории, и сам ответил: - Воздух.

Сказав так, он протер пальцем окошечко в верхней стороне квадрата. Все вздохнули - словно туда со свистом вошел воздух. Птичка была спасена.

И он пририсовал чашечку с водой.

Так он снабжал птичку всем необходимым, и ряд этот устрашающе рос и усложнялся. Как молодой Творец, предвосхищал он ее потребности, и они не кончались. Доска покрывалась уже несколько более сложными формулами, чем О2 и H2О, с которых все началось, однако все еще недостаточно сложными, чтобы выглядеть наукой в современном представлении. Однако птичке было уже тесно в предоставленном ей объеме: она обросла утварью и семьею, - и все же это было единственное место, где еще можно было хоть на жердочке посидеть, потому что весь объем, предоставленный лектором ей для жизни (такой сначала пустой и маленький на огромной и пустой доске), был теперь окружен, стиснут, сжат со всех сторон формулами ее бытия; там, во внешнем пространстве, развивалось отрицательное давление недостаточного знания жизни… и где-то уже далеко позади осталось радостное библейское начало: воздух, вода, пища. Наука начинает с того, что действительно сложно и невозможно постичь, - с начала - оставляет его где-то на дне начальной школы в виде аксиом и лемм и заканчивает всего лишь тем, чему может научиться любой доктор наук.

21 мая на сцене театра «Школа драматического искусства» будет представлен проект «Оглашенные»: «Андрей Битов – текст, Владимир Тарасов – перкуссия». Писатель прочтет фрагмент из своей книги «Оглашенные», один из героев которой будет ему аккомпанировать.

Это не первый совместный проект прозаика Андрея Битова и музыканта Владимира Тарасова -- в конце 1990-х был еще «Пушкинский джаз». Битов, заразившийся от литературоведов любовью к черновикам классика, зачитывал их подряд, словно пытался доказать, что этих рабочих остатков тоже набирается на добрую порцию гармонии. Дополнительным доводом служили импровизации квартета, в составе которого был тогда Владимир Тарасов. К предложению положить на музыку его собственные тексты Андрей Битов отнесся куда более критически. По его словам, он предпочел бы «со своими не выступать», а нынешнее событие -- «это тарасовская инициатива».

Новые сведения о человеке

Так или иначе, но вечер в «Школе драматического искусства» станет поводом вспомнить ту битовскую прозу, что давно уже стала классикой современной литературы. Главной книгой Андрея Битова по праву считается «Пушкинский дом». Действительно, этот роман давал нам важного для второй половины ХХ века героя. Но тексты, составившие книгу-коллаж «Оглашенные», давали этому герою (с которым мог отождествлять себя читатель-интеллигент) не столько мировоззрение, сколько настроение для размышлений -- «думательный ритм».

«Оглашенные» состоят из нескольких частей: «Птицы, или Новые сведения о человеке» (1976) представляют диалог писателя и ученого, «Человек в пейзаже» (1983) включает в этот разговор художника, наконец, «Ожидание обезьян» (1993), где появляются все новые персонажи, еще сильнее усложняет беседу, но в то же время переключает происходящее в регистр легкой дружеской болтовни.

Нарисуй мне барашка

В самом начале книги появляется снисходительный к своим «неумным» студентам лектор: он рисует на доске квадрат, в который вдруг вписана птица. Этот простой рисунок напоминает спрятавшегося в ящике барашка из «Маленького принца» Сент-Экзюпери. В битовских «Птицах» тоже делается попытка «приручить» природу, заговорить ее словом. Напрашивалось предположение, что и для чтений будет выбран фрагмент именно из этой части. Однако выбор пал как раз на финальную часть, главу «Приближение О…», где, как выясняется, в качестве героя появляется сам перкуссионист Владимир Тарасов. Возможно, прозвучит и фрагмент из главы «Несколько слов о народной жизни».

Для самого Андрея Битова важнее оказались вовсе не птичье пение, а тема тишины: «Тишина разбухла, пропиталась ожиданием, как губка. Какой ливень извергнется из этой невидимой тучи молчания?.. И я услышал, как лопнула тишина, с отчетливым минус-звуком, родив тишину следующую, еще более зрелую. Я ждал. Уже скоро. Еще чуть-чуть. Скорей, скорей! Я ждал и не хотел дождаться». Как уточняет сам писатель, главной была «идея ожидания тишины»: «Я считаю, что музыка – это пауза». Нынешним слушателям предстоит проверить это утверждение.

Андрей Георгиевич Битов

(род. 1937)

БИТОВ, АНДРЕЙ ГЕОРГИЕВИЧ (р. 1937), русский писатель. Родился 27 мая 1937 в Ленинграде, в семье архитектора. Во время блокады был эвакуирован на Урал, затем в Ташкент. В 1955–1962, с перерывом на службу в армии, учился в Ленинградском горном институте. Работал буровым мастером в геологических экспедициях.
Начал писать в 1956. Первая публикация состоялась в 1960 – в альманахе «Молодой Ленинград» был издан рассказ Бабушкина пиала . Первый сборник рассказов Большой шар (1963) был осужден официальной критикой в газете «Известия» «за чрезмерную приниженность и растерянность героев». Однако книги Битова продолжали выходить, в 1965 он вступил в Союз писателей СССР, в 1967 – окончил Высшие сценарные курсы при Союзе кинематографистов СССР в Москве. Впоследствии написал сценарии к нескольким фильмам, из них наиболее известен В четверг и больше никогда режиссера А.Эфроса.
В рассказах 1960-х годов главным героем Битова был человек, «не совпадающий» с действительностью по причинам не идеологическим, а экзистенциальным. В этом смысле он отличался от литературных персонажей большинства писателей-«шестидесятников». Наиболее характерный битовский персонаж того времени – Монахов из произведения Улетающий Монахов , жанр которого был определен автором как «роман-пунктир». Каждая глава этого произведения публиковалась как отдельный рассказ, впервые он был полностью издан по-русски в 1990, переведен на все европейские языки. Главный герой романа Монахов чувствует «полную растерянность перед мутностью и неясностью собственных ощущений», но автор не осуждает его за это. Битов считает, что сомнение в себе естественно для человека и свойственно героям русской классической литературы.
В 1960–1983 Битов написал Книгу путешествий – семь произведений, описывающих его поездки в Башкирию, Среднюю Азию, на русский Север, в Армению и Грузию. Книга путешествий завершалась стихотворением, в котором автор определял главную цель своих странствий: «Пускайся в путь – и в нем себя настигни».
В 1979 Битов стал одним из авторов бесцензурного литературного альманаха «Метрополь». После этого его перестали публиковать в СССР, он стал «невыездным», его произведения издавались в Западной Европе и в США. Новые публикации на родине стали возможны только с началом перестройки в 1985.
Глубокое художественное осмысление российской истории и современности воплощено Битовым в романе Пушкинский дом (1971, опубл. 1978 в США). В романе описывается жизнь молодого талантливого филолога Левы Одоевцева – «скорее однофамильца, чем потомка» петербургских дворян. Дед Левы был репрессирован, отец отрекся от деда ради карьеры. Атмосфера семейного предательства во многом сформировала личность Одоевцева. Но Битова интересует не только очевидная, но и экзистенциальная причина конформизма главного героя. По мнению автора, люди, подобные Одоевцеву, выжили в 20 в. только благодаря «единственному способу не задаваться вопросом» – игнорированию реальности.

Взаимоотношения литературного персонажа с реальностью, движение времени через человеческую судьбу – то, что превращает главного героя в человеческий тип, – и составляет внутренний сюжет романа. Частью действительности является в Пушкинском доме русская литература. С нею связано и название романа: «и русская литература, и Петербург (Ленинград), и Россия – все это, так или иначе, Пушкинский дом без его курчавого постояльца». Личность Пушкина постоянно привлекает творческое внимание Битова. О Пушкине написана книга новелл и эссе Вычитание зайца (1993), новелла Фотография Пушкина (1985) и др.
Одна из важных тем в творчестве Битова – экология. Автора интересует возможность самопознания во взаимодействии с природой. Об этом написаны повести Птицы, или Оглашение человека (1971), Человек в пейзаже (1983), Ожидание обезьян (1993).
Обширная эссеистика Битова посвящена разнообразным темам истории и современности: гласности (Две заметки периода гласности , 1989), падению Берлинской стены (Берлинское небо , 1990), творчеству Набокова (Угольное ушко, или Страсбургская собака , 1993) и др.
Новая «пропорция действительности», по словам автора, разрабатывается в цикле новелл под общим названием Преподаватель симметрии (начат в 1987). Новеллы и эссе этого цикла пишутся от имени вымышленного автора Урбино Ваноски и являют собой не только изящную мистификацию, но и утонченную литературную игру с использованием беллетристических приемов.
С 1991 Битов – президент русского Пен-клуба. Награжден Орденом искусства и литературы Французской Республики, а также несколькими международными премиями, среди которых Пушкинская премия (ФРГ).
Живет в Москве и Петербурге, преподает в университетах Европы и США.
(Из энциклопедии "Кругосвет" )

Произведения:

Повесть "Птицы, или Оглашение человека" (76 kb) - декабрь 2002
Повесть "Человек в пейзаже" в библиотеке Максима Мошкова
Стихопроза "Жизнь без нас" в проекте Пен-Центра
Pассказ "Бездельник" в библиотеке Davar
Pассказ "Доктор" - ноябрь 2003
Pассказ "Образ" (29 kb) - июль 2004 - прислал Давид Титиевский

"Книга путешествий по Империи" (674 kb) - август 2004
Эта книга складывалась десятилетиями параллельно накоплению распада в объекте, который она поначалу подсознательно, а потом сознательно описывала: Империи.
Автор копил ее, как Иван Калита Московию: "Одна страна" (1960) была рождением жанра, "Уроки Армении" (1967-1969) его окончательным осмыслением. "Три путешествия" (1974), "Семь путешествий" (1976), "Книга путешествий" (1986)... Ставя автограф, автор хронически приписывал на титуле подцензурное "...по Империи". В окончательном виде эта "Книга..." составила второй том собрания сочинений, набор которого оказался рассыпанным 19 августа 1991 года, что символично: рассыпался сам предмет описания. Результатом этого распада для меня явились новые ее (как текста, так и Империи) формы объединения: роман-странствие "Оглашенные", объединивший жанры романа, путешествия, эссе, и "Империя в четырех измерениях", заменившая собой собрание сочинений, а также "Империя добра" - сериальный телетекст, не пошедший в эфир уже по причинам 17 августа 1998 года.
Возвращаясь к "Книге..." в 1999-м, в канун 2000-го, я желаю обделенным подписчикам, владельцам первого тома, поставить эту книгу рядом в качестве второго.
Это семь книжек, две книги и единый том... Просьба делать остановки между путешествиями.
7 ноября 1999, 82 года ВОСР (Воскресенье), Виперсдорф
Андрей Битов

молодого человека

Часть вторая. КАВКАЗСКИЙ ПЛЕННИК
Уроки Армении. Путешествие из России
Выбор натуры. Грузинский альбом

Лев Аннинский. Странный странник

Ссылки:

Страничка Андрея Битова в "Журнальном зале"
Страничка Андрея Битова в Международном Объединенном Биографическом Центре
Интервью c Андреем Битовым в проекте Валентины Львовой
Всемирная организация писателей. Русский ПЕН-Центр
А. Битов о Викторе Астафьеве – "Вот так мы и разошлись: он просто умер, а я просто жив" в газете "Известия"

Первая фраза: «Мы живем на дне воздушного океана» – оказалась написанной в Крыму в 1971 году. Последняя: «Он сказал, или я подумал» – в Берлине в 1993-м.

Двадцать два года я не писал это произведение. Я безнадежно отстал от собственного замысла, а все равно опередил время. Иногда мне кажется, что роман и до сих пор не столько устарел, сколько не прочитан.

Закончены как повесть, как очередное путешествие летом 1975-го на той же Косе, которая в них описана.

Опубликованы чудом в книге «Дни человека» в 1976 году в издательстве «Молодая гвардия» самоотверженными усилиями моего редактора С.В. Шевелева. «Чудо» состояло в том, что главная редактор издательства требовала, чтобы все было опубликовано предварительно в журналах. Пока суд да дело, все и оказалось (тоже чудом) опубликованным, но – кроме «Птиц». Я отговаривался, что «Птицы» рассматриваются то в том, то в ином журнале, но никто и не думал их выпускать на волю… как вдруг, со второго захода, «Аврора» решилась на выстрел. Подсократив, снабдив предисловием биолога и послесловием философа, «Птицы» пролетели сквозь обком и цензуру, главный редактор журнала Владимир Торопыгин, со вздохом облегчения, подписал номер и отправился в отпуск, я заверил «Молодую гвардию», что «Птицы» успеют выйти в журнале одновременно с выходом книги, все расслабились. Не тут-то было!

Внезапно Ленинградский обком снова затребовал верстку журнала и решительно запретил «Птиц» за идеализм.

Торопыгину пришлось срочно вернуться из отпуска, срочно затыкать дыру в журнале не глядя, тем, что попалось в портфеле, я скрылся в неизвестном направлении.

Хорошо, что между Питером и Москвой 650 километров! Таково же расстояние от обкома до Кремля.

Весна (она же оттепель) движется с юга на север со скоростью 50 км/сутки. Так что неделя у меня всегда в запасе. О, если бы книга была подписана в печать раньше, чем главная узнает, что «Птиц» запретили в «Авроре»… – молились мы с редактором, – и книга оказалась подписана! «Знаете, – сказала мне Главная, – не понимаю, в чем тут дело. Ничего вроде бы такого, но каждое ваше слово вызывает у меня протест». Я кивнул. До сих пор горжусь этим комплиментом.

Тем временем подорвалась на этой мине сама «Аврора». Среди материалов, срочно поставленных в номер взамен «Птиц», оказалось стихотворение Нины Королевой, косвенно оплакивающее расстрел царской семьи, и рассказ Виктора Голявкина, тем же обкомом истолкованный как издевательство над юбилеем Брежнева (хотя написан рассказ был лет за двадцать до юбилея). Торопыгин (судьба в фамилии) потерял кресло и не пережил стресса – скоротечный рак. Он был милейший, добрейший и дворянский человек, прекрасный собутыльник, я скорблю, но, чувствуя долю вины, не могу обвинить себя в его преждевременной гибели: будь опубликованы в его журнале «Птицы», его бы лишь пожурили, но не сняли. И мы бы с ним выпили за победу над.

А теперь… мне следовало с трепетом ждать, когда сомкнется информация и что дальше будет с книгой.

Сор из избы выносили дольше чем неделю, и в тот миг, когда я держал сигнальный экземпляр «Дней человека» в руках, главная редактор гневалась на меня, что я вовремя не уведомил ее о событиях в «Авроре». Но, как говорят, «поезд ушел», дистанция городов сработала, и я мог с невинным видом утверждать, что обо всем этом впервые от нее слышу.

Разделы