Пламя у пламени. Имя в русской поэзии Беларуси: Юрий Сапожков

Лужков Юрий Михайлович Биографическая справка: Юрий Михайлович Лужков родился в 1936 году в Москве. Образование высшее, окончил Институт нефтехимической промышленности им. И.М. Губкина. Академик международной инженерной академии.В 1987–1990 годы - первый заместитель

Мосолов Юрий Михайлович

Коцюбинский Юрий Михайлович

Валерий Маслюков

ВРЕМЯ И СЛОВО

О книге стихов Юрия Сапожкова «Точка невозврата»
Минск, Логвинов, 2006. Редактор В.Б.Гин. Художник В.В.Ведренко.

Стихи Юрия Сапожкова... стихи по нежности своей романтичные... безбоязненно распахнутые, как распахнуто в сад окно, - стихи Сапожкова беззащитны. Как беззащитно вообще все искреннее и чистое. Не утвержденные общественным мнением, не оприходованные славой, они выходят в свет не только без брони, но, кажется, даже без одежд. Нагие.

Стихотворение «Мысль»:

...Ее приход чудесный меришь

Порочным опытом своим.

Потом, предчувствуя награду,

Сто раз заставишь лечь и встать,

И повернуться; слов наряды

Никчемные начнешь снимать

Чтобы потом пустить по свету

В ее прекрасной наготе.

Поэзия, стихосложение во всяком случае, знает, разумеется, и стриптиз - чего только рифмованная строка не знает! Но за гулящую девку не страшно - отбреет так, что плечами пожмешь и отойдешь в сторону. Трогает, вызывая восхищение и неясную, бередящую душу тревогу, вызывая томление в крови и взволнованный стук сердца, - трогает сродная с наготой искренность.

Это понятно. Если говорить о законах ремесла, то в поэзии вообще все известно. С полной, едва ли не юридической определенностью известно, что нужно иметь за душой, чтобы подняться на пьедестал, взойти на Олимп. В этом списке (иметь за душой при входе на Олимп) первым или вторым пунктом значится искренность. Пишущий народ соревнуется в искусстве самообнажения, не зная, что еще обнажить, чтобы показать свою причастность к избранным. Одной наготой-искренностью, однако, как скоро выясняется, не обойдешься, список достаточно длинен, отдельным пунктом в нем значится, между прочим, еще и «подлинность». И значится она, что важно, без разъяснений. Вот в чем несчастье. С искренностью, положим, мы разберемся, но что такое в самом деле «подлинность»?

Поэт, книгу которого вы держите в руках, Юрий Сапожков, десять лет молчал по обету. Переживая некую, известную только ему самому этическую вину, дал себе слово не писать. Не мыслить стихами. Не вынашивать рифму, не наслаждаться ее чарующим совершенством: «У меня недомогание//...нет дома Гали» . Забыть рифму. Унять настороженное поэтическое чувство, вдруг открывающее сокровенные взаимосвязи вещей. Как открывает их этот взгляд, почти беглый, почти случайный:

Что наша жизнь?

Она - как этот пирс,

самонадеянно дерзнувший

навстречу выйти океану,

чтоб, сделав несколько слепых шажков,

остановиться в изумленье

перед простором,

перед глубиной.

Нельзя запретить себе смотреть. Но поэтическое проникновение в существо явлений требует усилия, особой поэтической бдительности, я бы сказал - постоянного бдения чувств. От усилия можно отказаться. И тогда увидишь: стоят вдоль дороги красотки в коротеньких юбках - увидишь... Но не пронзит тебя это видение:

...Ветрами спелёнута осень.

Согнулся носильщиком сад.

Шалея от холода, осы

а сладкую падаль летят.

Запретить себе поэзию. И строгие ограничения рифмы не заставят тебя перебирать мысль и чувство, пока в каком-то изнеможении, почти невольно, почти бессознательно и все равно предугадано - пока не сложится нечто... от чего перехватит горло в счастливом ощущении удачи. Как вот это:

Пишешь ты, что в народе не глупость

Тебя ранит больней и больней -

Дальновидная близорукость

Искалечила нынче людей.

Поэтическое наблюдение, которое, рождаясь из житейской толчеи, поднимается и над злободневностью и, кто знает! - над собственными пристрастиями поэта, становится философским обобщением... Поэтическое откровение. И оно тоже ведь под запретом. Если запретить себе поэзию. Переставший мыслить образами человек и не увидит этого, и не поймет. И чувства и мысль его никогда не прояснятся до такой чеканной, изысканной и крепко, навсегда сделанной строчки. Поэт дал обет молчания - считайте, этого нет, как нет не явившихся на свет де-гей и несостоявшейся любви. И этого, что мог бы поэт сказать, но не сказал, не скажет за него никто.

И все-таки мы умираем

С последним из любящих нас!

И вот это мудрое, с высоты возраста:

Возраст беззащитен от любви.

Любовь защищает от возраста.

Свежо и знобко мне на утренней заре

Прекрасных глаз, младенчески невинных...

И вот хватающее за душу:

Непостижимо сердцу и уму -

Как буду без тебя, когда умру?

Так жутко, так нежно, так точно, что кажется, это двустишие было всегда. Было в тебе, в поэзии, в трагедии и в счастье всего живущего и любящего. И холодок пробирает, когда вспоминаешь, что этого нет - раз поэт молчит. Этого нет, никогда не было и никогда, вероятно, не будет.

Поэт замолчал, потому что не делал из своей жизни литературу, не носился с собой, как с драгоценным сосудом, а переживал жизнь как поэзию. Вот это и есть подлинность. Напряжение поэтического чувства, готового умереть ради верности самому себе. Парадокс подлинности, которую не воспроизведешь ни по каким лекалам и наставлениям: иметь за душой при входе на Олимп. Хотя врата Олимпа открыты для всех. И все так просто: искренность, подлинность, ум, сердце, зрение и слух, нежно осязающие мир пальцы... и слезы... и отвага...

Моей отваги бешеные львы,

стыдясь себя, мурлыкать начинали.

Вот, собственно, из чего состоит поэзия. Просто.

Десяти лет поэту хватило, чтобы умертвить в себе поэта. И, умертвив, то есть отказавшись от всякой надежды, он заронил в себя надежду. Возможность родиться поэтом второй раз. И вот исподволь и нем назревшее послышалось паломнику в храме Гроба Господня в Иерусалиме разрешающим обет гласом:

«Не из легких твой камень, -

Вдруг почудилось мне. -

Тот, пред кем ты виновен,

Он и снимет твой гнет,

Если собственный камень

Мне, как ты, принесет».

Из-под тяжелых сводов на слепящий свет, под библейское, плавящее камни солнце - и отверзлись уста. Изумленными глазами поэт увидел себя:

...В тяжелом соленом растворе

Ни неба, ни дна не видать.

Гнев Господа, Мертвое море,

Поэт, переставший писать!

Все собранное в этой книге, за малым исключением, Юрий Сапожков написал за последние три года. Все это - искупление за молчание десяти лет. А может быть - у поэзии свой норов! - может быть, и награда за то же десятилетнее молчание.

Поэзия - надежда на чудо. Чудо со-чувствия. Поэзия и сама по себе опровергает законы пространства и времени. Три года - ничтожный вздох вечности - остаются навсегда с нами. Если чудо свершается. Его нельзя ни угадать, ни заклясть, ни привадить хорошим обращением и уходом. Нельзя приручить. И все же поэзия невозможна без надежды на чудо. И разве не надежда вот эти строки:

Ее побледневшие от сделанной ошибки пальцы,

Точеные, как оперенье птицы,

С ухоженными клювиками ноготков,

Мгновение назад лениво

Искавшие личинки букв,

Расползшиеся по клавиатуре,

Вдруг превратились в дружных жадных хищниц»-

Набросились на лист испорченной бумаги,

И в урну полетел

Хрустящий косточками тонкими комок.

Ничтожное событие, и как же

Оно меня задело! Как притихла, сжалась

Душа, неведомую чувствуя опасность...

И вот еще строки. Нечто такое, что слава назвала бы шедевром, а мы, простые смертные, не обладающие привилегиями славы, не будем называть никак, почтительно уступая место мудрому времени:

Нет больше прошлого и будущего нет,

Корней спасительных и зреющих плодов.

Есть цвета простыней поспешный первоцвет

В ночь опадающих, как лепестки, часов.

Не уходи, побудь еще, дай превозмочь

Немилость времени - продлить скупую ночь

На несколько слепых мгновений торжества,

В котором крик и плач понятней, чем слова.

Дай пламени у пламени остыть,

Забыть твой аромат и - как, оставив стыд,

Мы оставались целомудренней детей...

Тому, кто обречен, смерть - это медлить с ней.

Конечна ночь, но, Боже, чудо сотвори -

Не дай погибнуть мне от лезвия зари.

На этом надо было бы и остановиться... Остановиться трудно.

Не верь, что нет былых желаний.

Они, как грозы в тучах, спят,

И сполохи воспоминаний

Лукаво душу бередят.

Валентин Маслюков

Юрий Михайлович Сапожков (1940 -2013) - поэт многогранный, многоплановый и глубокий. Каким и положено быть настоящему поэту.
С одной стороны, он принадлежал к поколению детей Великой Отечественной войны, родовая отметина которого - всю жизнь быть без вины виноватым (кто-то отдал жизнь за тебя, и ты вечно в долгу); с другой стороны, его волновали темы вечные, одинаково близкие разным поколениям. С человеком, который представляет только свое поколение, не о чем говорить. «Поэт, принадлежавший к поколению грозных (лихих, славных, застойных - о вкусах спорить не будем) ТАКИХ-ТО годов», - это весьма сомнительная характеристика. Поэт выражает чувства всех людей, он живет вне времени; более того, именно он придает жизни поколения измерение вечности - или не придает, и тогда: «Печально я гляжу на наше поколенье!»
Сапожков всегда писал о вечном, даже если писал о мироощущении своего, судьбой посланного поколения детей войны. Поэт - это художник, способный освоить вечные темы.
В текущем, 2016 году вышла книга стихов о любви поэта Юрия Сапожкова («Дай пламени у пламени остыть». Стихи о любви. - Минск, Белорусский Дом печати, 2016). О ней и хотелось бы поговорить.
Среди вечных тем любовь, возможно, наиболее коварная - в силу того, что, кажется, опыт любви, опыт чувств доступен и внятен всем; отсюда миф: любовь - самое «доступное» из вечных чувств. В результате же выясняется, что мало кому за проявлениями любви удается разглядеть любовь. Вот красноречивейший пример. Цветаева мало что поняла в любви, поэтому у нее нет стихотворений о любви. Есть о симптомах (и сколько угодно) - но о любви нет. Она ненавидела любовь, потому что не понимала и боялась ее.
Совершенно верно: не понимала и боялась себя. Между тем этот поэт женского рода воспринимается едва ли не как певец любви. Вообще вопрос о любви в поэзии непростой. Сколько поэтов писали о признаках любви?
Да поголовно писали и пишут. Сколько поэтов написали хоть несколько строчек о сути любви? Единицы. А ведь поэзия считается языком любви. Итак, чтобы писать о любви, надо понимать себя, не бояться себя и любить себя. Понимать и не боять ся - это как минимум. Глубоко о любви удалось написать тем, кто глубоко заглянул в природу человека, ни больше ни меньше.
О какой любви пишет Сапожков?
На первый взгляд, он пишет об остывающей, уходящей любви. Однако назвать его поэтом остывающей любви было бы нелепо. Отчего? Какая-то особенность природы любви, по Сапожкову, делает несовместимой ее краткий, но яркий век с долгожительством. Замах на вечность - жизнь на миг; при этом главное в жизни мгновение хочется запечатлеть навечно. Вот этот фатальный расклад становится поэтическим законом или, если угодно, поэтическим кредо Сапожкова. Программным в этом смысле стихотворением является «Ноябрьский снег». Оно короткое, приведем его полностью.

Утра белого гонец -

Бледный свет астральный.

Вот и снега, наконец,

Выход театральный!

Как любовь, он, первый снег,

В эту пору года:

Жить рассчитывает век,

Падая на воду.

Неслучайно любовь часто рифмуется, то есть метафорически соотносится со снегом. Снег как символ горячего, но недолговечного сгустка чувств - это, конечно, удивительно и очень поэтично («Нежность», «Прозрение»); иногда в ироническом варианте «снег» может замениться «росой», субстанцией еще более мимолетной, но не менее поэтической («По мотивам английской песенки»).
Мотив остывания, охлаждения присутствует уже при зарождении любви; но остывает любовь для того, чтобы вновь неизбежно возгореться. Отсюда поэтический девиз книги, ставший заглавием: «Дай пламени у пламени остыть».
Таково главное поэтическое откровение-открытие Сапожкова, которое, в свою очередь, рождено миросозерцанием личности. Стихи о любви начинаются с философии любви: это, как ни странно, закон поэзии.
Реализована эта философия во множестве вариантов. Один из самых впечатляющих образцов философской любовной лирики - стихотворение «Любимые женщины».

Чуткая моя антеннка

Грустно язвит меня:

Это у Вас переменка.

Были другие, вот я…

Лучше бы уж не касаться

Темы опасной, как нож.

Как мне от них отказаться,

Если и ты к ним примкнешь?

«Программа» этого стихотворения, изящно завуалированная игривой рефлексией, рассеяна по сборнику отдельными, часто афористичными вкраплениями: «Луг наш после двух покосов зеленеет в третий раз» («Принимаю полной мерой»); или в такой вариации: «Цветут в Гефсиманском саду смоковницы в двухтысячный раз» («Смоковницы»).
Глубина и многоплановость, которыми мечена настоящая поэзия, рождаются при столкновении противоречивых стихий (а игра на противоречиях, заметим, сущность афоризма). Вот лишь одна красивая афористичная строка: «Уходят женщины красиво, когда уходят насовсем» («Прощание»). Строка неоднозначная. Опасная, как нож. Разбавьте ее каплей иронии, и на вас повеет холодным цинизмом. Уберите иронию - и вы почувствуете, как пробиваются беззащитные нотки романтизма. Мне кажется, в афористически плотной строке улавливается и то, и другое (контекст «Прощания» весьма причудлив). Добиться подобного эффекта - самое сложное в поэтическом искусстве. Да и в жизни.
Но в принципе Сапожков черпает вдохновение в энергетике романтического отношения. Разбивать мир на полюса, тянуться к двум крайностям одновременно, бесконечно изумляться противоречивому устройству мира - это свойственно романтизму.
Вот, пожалуйста:

Да, я люблю тебя.

Но не настолько,

Чтобы желать тебе

С другим счастливой быть.

Если в глазах твоих

Любовь я не читаю,

(«Прощай, прощай!

Как ни было бы горько»)

Пушкинскому идеалу гармонии и уравновешенности поэт явно предпочитает лермонтовскую бунтарскую стихию.
Циникам свойственно иное: они не пишут стихов. Романтизм - живая вода, цинизм - мертвая.
Эффект многоплановости в свою очередь многопланов. Отметим, в частности, такой значимый аспект. Поэт порой позволяет себе балансировать на грани моральной расфокусированности, чтобы не сказать вседозволенности, - которая причудливо оборачивается поэтической выверенностью (фокусировкой!), покоящейся на чувстве меры («Мечтать о призрачном, запретное любить», «Слово», «Твоя любовь хранит меня от бед»). Здесь уже явно ощутим сдвиг в сторону пушкинского, аналитического начала.

Мечтать о призрачном,

запретное любить -

Ума и совести жестокие терзанья.

И все-таки труднее укротить

Заведомо доступные желанья.

Я знаю, что она ответит мне,

И оттого мучительней вдвойне.

Отметим и оценим важный нюанс: стихи Сапожкова, даже когда они «излишне откровенны» (то есть в меру эротичны), не вызывают чувства стыда, все что угодно, только не это. В них нет пошлости. В фокусе всегда жизнь, любовь к жизни, которая не стесняется превращаться в гимн жизни («Каджурахо»).
Вообще Сапожков, на мой вкус, силен нюансами. Аналитика и нюансировка - близнецы-сестры. Из деталей и нюансов сотканы целые поэтические полотна. Внимание к мелочам делает и чувство, и стихотворение содержательным («Пальцы», «Твоя речь»). Порой возникает ощущение волшебства: значит, поэту удается передать неуловимое. Как художнику - оттенками цвета.
Есть своя прелесть и в этюдах, стилизованных то ли под классику персидской поэзии, то ли под Петрар ку - словом, под поэтику средневековья («Хоть и не вправе я сказать тебе “люблю”», «Тебя не будет целых двадцать дней», «Забыть тебя, казалось мне, несложно»). Здесь нюансировка неактуальна. Она уступает место строгой выразительности графики. Однако современный поэтический бог сокрыт в деталях (я говорю о своих предпочтениях). В такой поэзии больше мысли, и за счет этого она парадоксальным образом поэтически обогащается.
Так или иначе «отделке» стихов (вспомним есенинское: «Отделано четко и строго. По чувству - цыганская грусть»; Юрий Михайлович, кстати, был родом из рязанского края) поэт придает большое, собственно, надлежащее значение. Мотив «поэзия есть любовь», переходящий в «любовь есть поэзия», - аксиома, он не утверждается, как откровение, просто обильно присутствует («Весной изрыв окрестные луга», «Любовь исчезла, полыхнув», «И с холодным вниманьем поэт»).
«Нет тебя - и нет поэта»: поэт находит афористичную формулу и для этой вечной темы, которая «пламенем у пламени» соседствует с вечной темой любви («У тебя достоинств - пропасть!»).
В заключение несколько слов о том, что волнует в Беларуси пишу щих по-русски, среди которых, кстати, изрядное количество поклонников и ценителей творчества Сапожкова. Поэт, как уже было сказано, не может принадлежать одному поколению. Это нонсенс. Точно так же он не может принадлежать одной национальной литературе. Это еще больший нонсенс. Хороший поэт всегда будет шире рамок одной, отдельно взятой национальной литературы. А плохих поэтов не бывает по определению. Поэт, который представляет только свою литературу, не представляет интереса для всех остальных - уже просто потому, что он не поэт.
При желании, которое легко выдать за озабоченность, Сапожкову можно предъявить претензию: дескать, местного колорита маловато. Духа патриотизма, опять же, не хватает. Наш он или не наш?
Давайте разберемся. Писать о вечном на местном материале - это одно, и это само по себе искусство; фиксировать местное только потому, что оно местное, - это другое. Очень возможно, что кого-то интересует криво зарифмованная «аура аутентичности». Так бывает, и это грустно, конечно, но при чем здесь поэзия?
Местный материал, не озаренный колоритом вечности, превращается в унылую местечковость; вечное же всегда имеет индивидуальный образ, оно легко совмещается с местной конкретикой, за это можно не волноваться.
К какой литературе принадлежит Сапожков?
Он посвящает свои стихи Наталье Гончаровой («Наталье Гончаровой»). Он пишет о Гомеле («Я в гостини це сырой»), об индийском Каджурахо («Каджурахо»). О любви. Которой не только страны и континенты - возрасты и те покорны («В семнадцать - праздничная новь»).
Здесь и сейчас гордиться можно лишь теми, кто писал о главном в человеке. Что мешает отнести русского поэта Юрия Сапожкова к белорусской литературе?
С нашей точки зрения, не мешает ничего, - кроме глупости. Сапожков, конечно, - полновесный феномен белорусской литературы, ибо он жил и творил в Беларуси. Среди нас, живущих в Беларуси.
Что мешает отнести белорусского поэта Юрия Сапожкова, писавшего великолепные стихи на русском языке, к русской литературе? Ничего не мешает. Кроме, опять же, глупости.

При желании можно назвать Сапожкова русским поэтом Беларуси. Этому также ничто не препятствует. Почти ничто.
Проблемы, с нашей точки зрения, начинаются тогда, когда определение русский (или белорусский) становится почему-то важнее понятия поэт. Это проблема националистически устроенной ментальности. Ведь поэта невозможно растащить по государствам или закрепить за географическими точками, ему всегда будет мало места на Земле; а вот гордиться тем, что поэт наш, что он усвоен нами, вошел в наш ментальный состав, - это долг культурного сообщества отдельно взятой страны. Если, конечно, оно заинтересовано в том, чтобы поэты украшали и прославляли эту землю.
Что касается патриотизма, неотделимого от национальной литературы, то здесь также необходима своя «философия».
Патриот - это человек, осознанная цель жизни которого - приобщение своей страны к высшим культурным ценностям. Патриотизм - чувство сложное. Культурное. Умное. От глупого патриота всегда больше вреда, чем пользы. Тот, кто беспричинно и многословно изнывает от любви к родным окраинам и кущам, - в лучшем случае болтун. Если смотреть на дела, а не на декларации, то полагаю, что Юрий Михайлович Сапожков был и остается патриотом Беларуси. Именно так. Можно писать стихи о любви и быть при этом патриотом; а можно рыдать над судьбой страны - и не быть при этом поэтом.
А не поэт - не патриот.
Ведь дилемма «поэт иль гражданин?» надуманна, она представляет собой результат некорректно сформулированной проблемы. Лукавство формулировки в том, что она допускает позицию «плохой поэт». Дескать, пусть плохой - но поэт; пусть плохой - зато гражданин и патриот.
Но плохих поэтов, повторимся, не бывает. Поэт если он поэт, всегда по определению будет гражданином и патриотом. Не поэт - значит, графоман, способный опошлить любую «популярную» тему (для бездарей нет ничего вечного, то есть святого) - и прежде всего патриотизма. А также любви, само собой.
Поэт Юрий Сапожков пришел к нам в смутное и тревожное время с самым главным и необходимым - со стихами о любви.
Поэты всегда приходят вовремя. Они невовремя уходят…
Анатолий АНДРЕЕВ