«Анна Каренина» как факт особого значения. Роль романа Толстого в жизни каждого из нас

Роман “Анна Каренина” начал печататься в журнале “Русский вестник” с января 1875 года и сразу вызвал в обществе и русской критике бурю споров, противоположных мнений и отзывов от благоговейного восхищения до разочарования, недовольства и даже возмущения.

“Всякая глава “Анны Каренины” подымала все общество на дыбы, и не было конца толкам, восторгам и пересудам, как будто дело шло о вопросе, каждому лично близком”, - писала двоюродная тетка Льва Толстого фрейлина Александра Андреевна Толстая.

“Роман ваш занимает всех и читается невообразимо. Успех действительно невероятный, сумасшедший. Так читали Пушкина и Гоголя, набрасываясь на каждую их страницу и пренебрегая все, что писано другими”, - сообщал Толстому его друг и редактор Н. Н. Страхов после выхода из печати 6-ой части “Анны Каренины”.

Книжки “Русского вестника” с очередными главами “Анны Каренины” добывались в библиотеках чуть ли не с боям.

Даже известным писателям и критикам достать книжки, журналы было не просто.

“От воскресения до сегодня наслаждался чтением “Анны Карениной”, - пишет Толстому друг его молодости, прославленный герой севастопольской кампании С. С. Урусов.

“А “Анна Каренина” - блаженство. Я плачу - я обыкновенно никогда не плачу, но тут не могу выдержать!” - эти слова принадлежат известному переводчику и издателю Н. В. Гербелю.

Об огромном успехе романа среди широких кругов читателей рассказывают не только друзья и почитатели Толстого, но и те литераторы демократического лагеря, которые не приняли и резко критиковала роман.

“Анна Каренина” имела большой успех в публике. Ее все читали и зачитывались ею - писал непримиримый враг нового романа критик-демократ М. А. Антонович.

“Русское общество прочитало со страстной жадностью, что называется взасос роман “Анна Каренину”, - подытоживал свои впечатления историк и общественный деятель А. С. Пругавин.

Важнейшая отличительная черта подлинного искусства, любил повторять Лев Толстой, его способность “заражать чувствами” других людей, заставлять их “смеяться и плакать, любить жизнь. Если бы “Анна Каренина” не обладала этой магической силой, если бы автор не умел потрясти души рядовых читателей, заставить сопереживать его героя, не было бы и пути романа в грядущие столетия, не было бы и вечно живого интереса к нему читателей и критиков всех стран мира. Вот почему так дороги эти первые наивные отзывы.

Постепенно отзывы становятся подробнее. В них больше раздумий, наблюдений.

С самого начала глубиной и тонкостью отличились оценки романа поэтом и другом писателя А. А. Фетом. Уже в марте 1876 года более чем за год до завершения “Анны Карениной” он писал автору: “А небось чуют они все, что этот роман есть строгий неподкупный суд всему нашему строю жизни. От мужика и до говядины-принца!”

А. А. Фет верно почувствовал новаторство Толстого-реалиста. “Но какая художническая дерзость - в описаниях родов, - заметил он автору в апреле 1877 года, - ведь этого никто от сотворения мира не делал и не сделает.

“Психолог Троицкий говорил, что по вашему роману проверяют психологические законы. Даже передовые педагоги находят, что в изображении Сережи заключаются важные указания для теории воспитании и обучении”, - сообщал автору Н. Н. Страхов.

Роман еще не был опубликован полностью, когда герои его шагнули из книги в жизнь. Современники то и дело вспоминали Анну и Кити, Стиву и Левина, как своих давних знакомых, обращались к героям Толстого, чтобы ярче обрисовать реальных людей, объяснить и передать собственные переживания.

Для многих читателей Анна Аркадьевна Каренина стала воплощением женской прелести и обаяния. Неудивительно, что, желая подчеркнуть привлекательность той или иной женщины, ее сравнивали с героиней Толстого.

Многие дамы, не смущаясь судьбой героиней, страстно желали на нее походить.

Первые главы романа привели в восхищение А. А. Фета, Н. Н. Страхова, Н. С. Лескова - и разочаровали И. С. Тургенева, Ф. М. Достоевского, В. В. Стасова, вызвали осуждение М. Е. Салтыкова-Щедрина.

Взгляд на “Анну Каренину” как на роман пустой и бессодержательный разделяло часть молодых, прогрессивно настроенных читателей. Когда в марте 1876 года в газете “Новое время” ее редактор А. С. Суворин опубликовал положительную рецензию на роман, он получил сердитое письмо от гимназистов-восьмиклассников, возмущенных снисходительностью либерального журналиста к “пустому бессодержательному” роману Толстого.

Взрыв негодование вызвал новый роман у литератора и цензора николаевских времен А. В. Никитенко. По его мнению, главный порок “Анны Каренины” - “преимущественного изображения отрицательных сторон жизни”. В письме к П. А. Вяземскому старый цензор обвинял Толстого в том, в чем реакционная критика всегда обвиняла великих русских писателей: в огульном очернительстве, отсутствии идеалов, “смакования грязного и прошлого”.

Читатели романа сразу разделились на две “партии” - “защитников” и “судей” Анны. Сторонники женской эмансипации ни минуты не сомневались в правоте Анны и были не довольны трагическим концом романа. “Толстой очень жестоко поступил с Анной, заставив ее умереть под вагоном, не могла же она всю жизнь сидеть с этой кислятиной Алексеем Александровичем”, - говорили некоторые девушки-курсистки.

Ретивые поборники “свободы чувства” считали уход Анны от мужа и сына делом столь простым и легким, что прямо-таки недоумевали: почему мучается Анна, что ее гнетет? Читатели близки к лагерю революционеров-народников. Упрекали Анна не за то, что она ушла от ненавистного мужа, разрушив “паутину лжи и обмана” (в этом она безусловно права), а за то, что она целиком поглощена борьбой за личное счастье в то время как лучшие русские женщины (Вера Фигнер, Софья Перовская, Анна Корвин-Круковская и сотни других) полностью отреклись от личного во имя борьбы за счастья народа!

Один из теоретиков народничества П. Н. Ткачев, выступивший на страницах «Дела» против «благоглупостей» Скабичев-ского, в свою очередь увидел в «Анне Карениной» обра-зец «салонного художества», «новейшую эпопею барских амуров». По его мнению, роман отличался «скандальной пустотой содержания».

Этих и им подобных критиков имел в виду Толстой, когда в одном из писем не без иронии писал: «Если близорукие критики думают, что я хотел описывать только то, что мне нравится, как обедает Обл[онский] и какие плечи у Карениной], то они ошибаются».

М. Антонович расценил «Анну Каренину» как образец «бестенденциозности и квие-тизма». Н. А. Некрасов, не восприняв обличительного пафоса романа, направленного против высшего света, высмеял «Анну Каренину» в эпиграмме:

Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом, Что женщине не следует «гулять» Ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом, Когда она жена и мать.

Причину такого холодного приема романа демокра-тами раскрыл М. Е. Салтыков-Щедрин, который в письме к Анненкову указал на то, что «консервативная партия торжествует» и делает из романа Толстого «политическое знамя». Опасения Щедрина подтвердились полностью. Реакция действительно пыталась использовать роман Тол-стого как свое «политическое знамя».

Примером реакционно-националистического истолкова-ния «Анны Карениной» явились статьи Ф. Достоевского в «Дневнике писателя» за 1877 год. Достоевский рас-сматривал роман Толстого в духе реакционной «почвен-нической» идеологии. Он вытаскивал на свет свои изувер-ские «теорийки» о вечной прирожденности греха, о «таин-ственной и роковой неизбежности зла», от которых якобы невозможно избавить человека. Ни при каком устройстве общества нельзя избежать зла, ненормальность и грех якобы присуши самой природе человека, которую неспо-собны переделать никакие «лекаря-социалисты». Совер-шенно ясно, что Толстому чужды были эти, навязывае-мые ему Достоевским, реакционные идеи. Талант Тол-стого был светлым и жизнеутверждающим, все его произведения, в частности и этот роман, проникнуты любовью к человеку. Этим Толстой и противостоял До-стоевскому, постоянно клеветавшему на него. Вот почему статьи Достоевского об «Анне Карениной» представляют собой грубое извращение идейной сущности великого произведения.

В этом же направлении шел и М. Громека, в этюде ко-торого об «Анне Карениной» совершенно отсутствуют указания на социальную и историческую обусловленность идейной проблематики романа. Громека -- махровый идеалист. Он в сущности повторял злобные выпады До-стоевского против человека, писал о «глубине зла в чело-веческой природе», о том, что «тысячелетия» не искоре-нили в человеке «зверя». Критик не раскрывал социаль-ных причин трагедии Анны, а говорил лишь о ее биоло-гических стимулах. Он полагал, что все трое -- Анна, Каренин и Вронский -- поставили себя «в жизненно лож-ное положение», поэтому проклятие преследовало их везде. Значит, участники этого рокового «треугольника» сами виноваты в своих несчастьях, а условия жизни были ни при чем. Критик не верил в силу человеческого разума, утверждая, что «тайны жизни» никогда не будут познаны и разъяснены. Он ратовал за непосредственное чувство, ведущее прямым путем к религиозному мировоззрению и христианству. Громека рассматривал «Анну Каренину» и важнейшие вопросы мировоззрения Толстого в рели-гиозно-мистическом плане.

«Анна Каренина» не получила достойной оценки в критике 70-х годов; идейно-образная система романа осталась не раскрытой, так же как и его удивительная художественная сила.

«Анна Каренина» не только изумительный по своему художественному величию памятник русской литературы и культуры, но и живое явление современности. Роман Толстого до сих пор воспринимается как острое, злобо-дневное произведение.

Толстой выступает в роли сурового обличителя всех гнусностей буржуазного общества, всей аморальности и растленности его идеологии и «культуры», ибо то, что он заклеймил в своем романе, было свойственно не только старой России, но и любому частнособственническому обществу вообще, а современной Америке в особен-ности.

Не случайно американская реакция кощунственно глу-мится над величайшим созданием Толстого и печатает «Анну Каренину» в грубо сокращенном виде, как обыч-ный адюльтерный роман (изд. Герберта М. Александер, 1948). Угождая вкусам бизнесменов, американские изда-тели лишили роман Толстого его «души», изъяли из него целые главы, посвященные социальным проблемам, и из «Анны Карениной» состряпали некое произведеньице с типично мещанской темой «любви втроем», чудовищно исказив весь идейный смысл романа. Это характеризует и состояние культуры современной Америки и в то же время свидетельствует о боязни обличительного пафоса Толстого.

Роман Толстого заставил многих женщин задуматься над собственной судьбой. В начале 80-х годов “Анна Каренина” пересекла границы России. Раньше всего, в 1881 году роман был переведен на чешский язык в 1885 году, он вышел в переводе на немецкий и французский. В 1886-1887 годах - на английский, итальянский, испанский, датский и голландский языки.

В эти годы в европейских страна резко возрос интерес к России - стране быстро развивающейся, с бурно растущим революционным движением, большой до сих пор мало известный литературой. Стремясь удовлетворить этот интерес, издательство разных стран со стремительно быстротой, как бы соревнуясь друг с другом, стали издавать произведения крупнейших русских писателей: Тургенева, Толстого, Достоевского, Гоголя, Гончарова и других.

“Анна Каренина” была одной из главных книг, покоривших Европу. Переведенный на европейские языки в середине 80-х годов, роман издается вновь и вновь, выходит как в прежних, так и в новых переводах. Только один первый перевод романа на французский с 1885 года по 1911 год был переиздан 12 раз. Одновременно в эти же годы появились еще 5 новых переводов “Анны Каренины”.

Выводы по главе

Уже в годы печатанья “Анны Каренины” на страницах журнала русские ученые разных специальностей отметили научную ценность многих наблюдений писателя.

Успех “Анны Карениной” в широких кругах читателей был огромным. Но в тоже время многие прогрессивные писатели, критики и читатели были разочарованны первыми частями романа.

Роман Толстого не встретил, однако, понимания и в демократических кругах.

Романы Достоевского «Идиот» и Толстого «Анна Каренина» изобилуют общими символами, как мистическими, так и пластическими. «Свет», «блеск», «тьма», «свеча», «вокзал», «метель», «дом», «железная дорога», «вагон», «вокзал», «дверь», «книга», «книга жизни», «все смешалось» – вот далеко не полный перечень символов и символических фраз, общих для Толстого и Достоевского. Большую философско-психологическую нагрузку несут в романе «Анна Каренина» не только мистические символы (свет, блеск, тьма), но и пластические, «стремящиеся вместить смысловую бесконечность в «скромность» замкнутой формы». Символ снежной метели, мотив борьбы Анны за дверь, горящая и потухшая свеча, книга жизни, которую мысленно читает Анна перед самоубийством и книга о влюбленных, которую читает она в купе, а потом забрасывает ее, резкие контрасты белого (от снега) и черного (незаснеженного), холода и жара, идущего от печки в купе - все это воссоздает глубокое душевное смятение Анны при встрече с Вронским на станции во время во время остановки поезда по пути в Петербург. Многие образы – символы из этой сцены перейдут в сцену гибели героини и тем самым подчеркнут их не случайность, а важнейшую функциональность. Образы снежной бури, ночной метели представляют собою важнейшие символы, предваряющие резкий переход от спокойной прежней жизни Анны к новой, полной движения, душевных бурь и страстей. Из темноты, полумрака сонного вагона Анна, преодолев силу метели, открывает дверь в стремительно подвижный вихревой мир жизни, полной мрака и света, радости и горя. «И она отворила дверь. Метель и ветер рванулись ей навстречу и заспорили с ней о двери… Ветер как будто только ждал ее, радостно засвистал и хотел подхватить и унести ее». В душе у нее была буря, и она чувствовала, что стоит на повороте жизни». Снежная буря не только противостоит затишью и мраку вагона, но и подчеркивает внутреннее состояние Анны, в душе которой рождается страсть. Г.Я. Галаган, не раз цитируемая в данной работе, совершенно справедливо замечает, что Анна стоит перед выбором спокойной, привычной жизни (вагонной) и бурной, неизвестной будущей жизни. «Рассудок при этом предпочитает привычную статику, душа – движение. Весь ужас метели показался ей, Анне, еще более прекрасен». Здесь сонная жизнь вагона противопоставляется снежной буре, жизни вне вагона. Но у Толстого и вагон тоже символ. В работе «Путь жизни» Толстой писал: «Помни, что ты не стоишь, а проходишь, что ты не в доме, а в поезде, который ведет тебя к смерти. Мы здесь в положении пассажиров» . «Путь жизни Анны от возвращения из Москвы до предсмертного монолога обрамляется в тексте романа мотивом «открытия» и «закрытия» дверей». Но если в «Войне и мире» преобладает античная трактовка мотива «открытых дверей» - как объявления войны, то в «Анне Карениной» и в поздних трудах Толстого («О жизни», «Путь жизни») ведущей становится евангельская – открытие дверей жизни. В 1875 году – в период работы над «Анной Карениной», - Толстой писал Н. Страхову о необходимости искать ключи от дверей жизни, но несомненно то, что достаточно отворить одну из дверей, чтобы проникнуть в то, что заключается за всеми» . Особенно много библейских символов в изображении Толстым состояния Анны перед самоубийством и у Достоевского в описании состояния Мышкина, его предчувствий перед покушением Рогожина на его жизнь. Эти сцены трудно поддаются анализу, т. к. они насыщены символами, новаторскими приемами воссоздания потока сознания и диалектики души и мысли. И Толстой и Достоевский не сразу рисуют кульминацию трагических чувств своих героев: они показывают, как нарастает тревога, предчувствие героев от реальных предметов, совпадений фактов действительности. Уже за день до трагической развязки воссоздается Толстым напряженное, взвинченное состояние Анны, ожидающей возвращения Вронского. Концентрируя на небольшом пространстве повествования быстро сменяющиеся мрачные символы (мрак, тени, потухшая свеча, несуразные образы из «двойного сна» (мужичок, что-то делающий с железом), Толстой заражает читателя тревогой ожидания катастрофы. Даже синтаксис предложений передает тревожный темп сердцебиения героини. «Вдруг тень ширмы заколебалась, захватила весь карниз, весь потолок, другие тени с другой стороны рванулись ей навстречу; на мгновенье тени сбежали, но потом с новой быстротой надвинулись, поколебались, слились и все стало темно. «Смерть» - подумала она и такой ужас нашел на нее, что она долго не могла понять, где она, и долго не могла дрожащими руками найти спички и зажечь другую свечу вместо той, которая догорела и потухла (9, 336). Экспрессивными средствами, нагнетая один образ другим, оживляя неодушевленные образы, Толстой заражает нас тревогой ожидания неизбежной катастрофы. В этой части внутренний монолог героини дан Толстым еще традиционно: мысли и чувства героини разрываются, комментируются автором. Чернышевский, характеризуя особенности формы выражения Толстого, называет их «диалектикой души». Но последние перед смертью мысли и чувства героини даны Толстым почти без авторских слов и комментариев – это та, наиболее адекватная психологическому процессу художественная форма, которая в ХХ веке стала называться «потоком сознания». Создателем этой формы анализа считают Д.Джойса, но как совершенно верно отмечал В. Набоков, Толстой еще задолго до Джеймса Джойса обратился к воссозданию «потока сознания» в «Анне Карениной» . В последние часы и минуты жизни Анны в ее воспаленном сознании, воссоздаются факты и события последних часов: ссора с Вронским, ее чувства и мысли после разговора с Долли и Кити, затем сознание фотографически запечатлевает все, что она видит через окно кареты: вывеску у входа в парикмахерскую, рассмешившую ее, бесчувственно пьяного мастерового, молодых влюбленных, едущих за город, детей, покупающих грязное мороженое. А затем передаются мысли и чувства героини: «Всем нам хочется сладкого и вкусного. Нет конфет, то грязного мороженого. И Кити так же: не Вронский, то Левин. И она завидует мне и ненавидит меня. И все мы ненавидим друг друга…Все гадко. Звонят к вечерне, и купец этот как аккуратно крестится: точно боится выронить что-то. Зачем эти церкви, этот звон и эта ложь? Только для того, чтобы скрыть, что мы ненавидим друг друга, как эти извозчики, которые так злобно бранятся. Яшвин говорит: он хочет меня оставить без рубашки, а я его. Вот это правда! Борьба за существование и ненависть - вот одно, что связывает людей. (9, 347-348). К такому выводу приходит Анна, оценивающая действительность при безжалостном свете дня. «И Анна обратила теперь в первый раз тот яркий свет, при котором она видела все, на свои отношения с Вронским, о которых прежде она избегала думать. Чего он искал во мне? Любви не столько, сколько удовлетворения тщеславия. Разумеется, была и любовь, но большая доля гордость успеха. Он хвастался мной. Теперь это прошло. Гордиться нечем. а стыдиться… Он тяготится мною, и старается не быть в отношении меня бесчестным… Если я уеду от него, он в глубине души будет рад». Это было не предположение, она ясно видела это в том пронзительном свете, который открывал ей теперь смысл жизни и людских отношений»- кратко, но емко констатирует в итоге автор. И вновь мы окунаемся в самоанализ и оценку своих чувств героиней. «Моя любовь все делается страстнее и себялюбивее, а его все гаснет и гаснет… Мы именно шли навстречу до связи, а потом неудержимо расходимся в разные стороны». К концу воссоздания этого потока сознания вклиниваются краткий авторский комментарий, но он не только эмоционально напряжен, но и насыщен христианскими символами, образами из воспоминаний Анны, из кошмарного сна и поэтому читателем этот авторский м комментарий ощущается как единый непрерывный поток, где органично сливаются слово автора и героя. «Привычный жест крестного знамения вызвал в душе ее целый ряд девичьих и детских воспоминаний, и вдруг мрак , покрывавший для нее все, разорвался, и жизнь предстала ей на мгновенье со всеми светлыми прошедшими радостями… Вжав в плечи голову, она упала под вагон на руки и легким движением, как бы готовясь встать, опустилась на колени и в то же мгновенье ужаснулась тому, что делала. «Где я? Что я делаю? Зачем?» Она хотела подняться, откинуться, но что –то огромное, неумолимое толкнуло ее в голову и потащило ее за спину. «Господи, прости мне все», - проговорила она, чувствуя невозможность борьбы. Мужичок приговаривал что-то, работал над железом. И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда- нибудь, светом, осветила все то, что было во мраке, затрещала, стала меркнуть и потухла (9, 354). К воссозданию потока сознания, как говорилось выше, обращается и Достоевский в романе «Идиот», когда писатель передает состояние Мышкина перед приступом эпилепсии и покушения Рогожина. Вероятно, поток сознания наиболее адекватно передает состояние человека перед надвигающейся катастрофой.ЧАСТЬ II *** Ф.М. Достоевский о художественном единстве

романа Л.Н. Толстого «Анна Каренина»

Суждения Достоевского о романе Л. Толстого «Анна Каренина» не были предметом специального исследования, хотя они неоднократно приводились в трудах, посвященных сопоставительному анализу творчества двух писателей и публицистике Достоевского. Как правило, в этих работах утверждается, что Достоевский толкует роман Толстого в строго церковном духе, что он развивает свои философские и публицистические взгляды вопреки тексту романа, при этом всячески подчеркивались различия в идейно художественных взглядах писателей. Даже в одной из недавних работ, наряду с указанием важнейших открытий Достоевского в анализе «Анны Карениной», утверждается, что Достоевский стремился «всеми силами содействовать укреплению консервативных позиций и в литературе, и в жизни», что он развивал свои суждения «часто в противовес Толстому». Работы К. Ломунова, Г.А. Бялого, Г.М. Фридлендера, появившиеся в 70-е годы, посвящены анализу творческих перекличек Толстого и Достоевского, критические же суждения Достоевского о романе «Анна Каренина» оставались вне поля исследования. Исключение представляет работа Г.М. Фридлендера, в которой приведены и подробно прокомментированы основные положения критических суждений Достоевского о Толстом. Но и в этой работе не выявляются особенности критического метода Достоевского. Следует отметить, что уже в 20-е годы советские исследователи ощущали необычность содержания и формы публицистических статей Достоевского, но их замечания об этом были слишком беглыми и краткими. Новый шаг в этом направлении сделан В. Тунимановым и И. Волгиным, исследования которых посвящены изучению «Дневника писателя». В их работах немало интересных суждений о жанровом, идейно –художественном единстве моножурнала Достоевского, об особенностях его публицистики. Но ни И. Волгин, ни В. Туниманов не анализируют специально статьи Достоевского об «Анне Карениной». Целью данной статьи является анализ суждения Достоевского об «Анне Карениной» в связи с его идейно- эстетической и нравственной позицией, а также выявление хотя бы некоторых особенностей критического метода Достоевского, проявившихся в статьях о толстовском романе. Первые упоминания Достоевского об «Анне Карениной» относятся к зиме 1875 года. Уязвленный игнорированием романа «Подросток» и чрезмерным (с его точки зрения) расхваливанием толстовского романа А. Майковым и Н. Страховым, Достоевский писал жене 7 февраля 1875 года: роман довольно скучен и слишком не бог знает что. Чем они так восхищаются, понять не могу.» . Однако письма, роман «Подросток», черновые наброски к нему, подготовительные материалы к «Дневнику писателя» за 1875-77 годы свидетельствуют о том, что Толстой и его творчество были в центре размышлений Достоевского. Высокий нравственный идеал, «общечеловеческая правда», «блестящий художественный талант» отмечаются Достоевским уже в первых произведениях Толстого. Но, признавая «великое дарование» Толстого, Достоевский неоднократно выражал свою неудовлетворенность содержанием его произведений, отсутствием в них «злобы дня», животрепещущих проблем сложного и переходного «хаотического времени». В черновых заметках Достоевского появляются порой явно сниженные оценки Толстого, вроде следующей: «Граф Лев Толстой - конфетный талант, и всем по плечу» (24, 110) . Как известно, в мае 1876 года, встретившись с Х.Д. Алчевской, своей харьковской корреспонденткой, Достоевский в резко утрированной форме выражает свое отрицательное отношение к роману Толстого, с убийственной иронией отзывается об образах Вронского, Облонского. Э. Бабаев считает эту устную оценку «мистификацией», «розыгрышем», не соответствующим истинному отношению Достоевского к толстовскому роману. Но параллельное прочтение высказываний Достоевского, приведенных Х.Алчевской и суждений в опубликованных статьях заставляют признать, что и в полемическом запале Достоевский выражает свои неизменные суждения о Толстом как помещичьем писателе, любовно и высокохудожественно рисующем жизнь средне- высшего культурного круга дворянства. В разговоре с Х. Алчевской Достоевский выделил как «вполне художественную и правдивую» сцену болезни Анны «Этой сцены я и коснусь только в своем «Дневнике»,- говорил он. Достоевский выполняет свое обещание лишь через год и специальные статьи об «Анне Карениной» помещает в февральском и июльско -августовском номерах «Дневника писателя» за 1877 год. Однако весь материал «Дневника писателя» этого года пронизан Толстым, является своеобразным контекстом, предваряющим, комментирующим, иллюстрирующим основной текст – суждения Достоевского о романе Толстого «Анна Каренина». Достоевским широко вводятся подглавки о международной политике по восточному вопросу, об обострении классовой борьбы в Европе, о русско –турецкой войне., о добровольческом движении в помощь славянам и другие. В результате текст о толстовском романе углубляется, расширяется, идеологически заостряется контекстом, превращается в настоящую «злобу дня», «в факт современной жизни», в «факт гремучей и потрясающей действительности» (25, 246). Именно такую роль играют главки о подвиге народного героя Данилова, о деле Джунковских, о «фантастической речи» председателя суда. Подглавки «Злоба дня», « Злоба дня в Европе», «Русское решение вопроса» помогают читателю рельефно, социально оголенно выявить главные проблемы «Анны Карениной», понять, почему Достоевский увидел в романе настоящую «злобу дня» 70- х годов. Социально – политический контекст, то предваряя, то заключая, то иллюстрируя суждения Достоевского о романе, во многом определяет стиль и жанр критики Достоевского. Писатель неоднократно и специально отмечает, что создает не литературную критику, а «критику по поводу» (25; 51, 200), для которой публицистичность, открытые выходы за рамки литературного произведения к фактам реальной жизни необходимы и естественны. Публицистическая критика «по поводу» превращается порой у Достоевского в чисто литературную, когда он касается вопросов художественного мастерства Толстого, целостности и единства романа, отношения автора и героя, действительного и идеального. Следует отметить, что в свою очередь и чисто публицистический материал подается Достоевским-критиком средствами художника. Для них характерны образность, осязаемость идей, художественная обобщенность, акцентирование общечеловеческого в текущем явлении. 0 Соединение образа и очерка – характерная особенность критического стиля Достоевского. Суждения Достоевского о романе «Анна Каренина» в опубликованной статье февральского номера «Дневника писателя» во многом перекликаются с отзывами демократической критики, негодовавшей по поводу пустого салонного содержания «Анны Карениной», этой «эпопеи барских амуров» (П.Ткачев), этого «коровьего романа» (Салтыков – Щедрин) 1 . Так, передавая свои впечатления от первой части романа, Достоевский пишет: «Все казалось мне, что я это где -то уже читал, а именно в «Детстве и Отрочестве» того же графа Толстого и в «Войне и мире» его же, и что там даже свежее было. Все та же история барского русского семейства, хотя, конечно, сюжет не тот». Достоевский считал, что такие лица, как Вронский, Облонский должны быть изображены иронически. «Но когда автор стал вводить меня во внутренний мир своего героя серьезно, а не иронически, то показалось мне скучным» (25, 52). В духе радикально – демократической критики Достоевский зло высмеял Авсеенко, захлебывающегося от похвал изящному содержанию толстовского романа. В то же время Достоевский, в отличие от двух противоположных направлений русской критики 70-х годов, сумел увидеть и глубочайшую социальную проблематику романа, «самую неприкрытую злобу дня», «один из важнейших современных вопросов» и вечные нравственные идеи, в которых так нуждается человечество. Сценой, в которой прозвучало столь необходимое человечеству слово, Достоевский считает болезнь Анны. Он пишет: «И вот вдруг все предубеждения мои были разбиты. Явилась сцена смерти героини (потом она опять выздоровела), и я понял всю существенную часть целей автора. В самом центре этой мелкой и наглой жизни появилась великая и вековечная жизненная правда и разом все озарила. Эти мелкие, ничтожные и лживые люди стали вдруг истинными и правдивыми людьми, достойными имени человеческого, - единственно силою природного закона, закона смерти человеческой. Вся скорлупа их исчезла, и явилась одна их истина… Ненависть и ложь заговорили словами прощения и любви. Вместо тупых светских понятий явилось лишь человеколюбие. Все простили и оправдали друг друга. Сословность и исключительность вдруг исчезли и стали немыслимы, и эти люди из бумажки стали похожи на настоящих людей… Читатель почувствовал, что есть правда жизненная, самая реальная и самая неминуемая, в которую и надо верить… Русскому читателю об этой вековечной правде слишком надо было напомнить: многие стали у нас об ней забывать. Этим напоминанием автор сделал хороший поступок, не говоря уже о том, что выполнил его как необыкновенной высоты художник.» (25, 52 –53). Достоевский с удивительной прозорливостью мыслителя понял и безошибочным чутьем художника почувствовал, что в сцене болезни Анны органически сцепляются «мысль семейная», которую так любил в своем романе Толстой, и мысль социальная, которая пронизывает роман и явственнее всего проявляется в сюжетной линии Левина. Известно, что даже доброжелатели Толстого отрицали единство «Анны Карениной», но писатель отстаивал его, утверждая, что цельность романа надо искать не во внешних фабульно-сюжетных связях, а во внутренних идейно- художественных сцеплениях.

Достоевский - единственный из критиков - нащупал главный нерв сцены, раскрывающей и основы трагедии Анны, и мучительные социально-нравственные искания Левина. Это - проблема вины.

Достоевский-критик художественно-логическими средствами, созда-вая конгениальную толстовской сцену болезни Анны, раскрыл читателям причину ее трагедии - столкновение врожденного нравственного чувства героини с эгоистичной, бездуховной страстью, охватившей Анну, разъединившей ее с общими интересами людей, с самыми дорогими су-ществами. Удовлетворение любыми средствами эгоистических устремле-ний – это характерная черта общественной психологии развивающегося буржуазного мира. Но и у Левина недовольство собой, чувство вины вызваны столкновением его нравственного чувства, его представлений о справедливости, правде с поступками, определяемыми сословным по-ложением помещика, живущего за счет мужиков. Достоевскому были понятны эти трагические конфликты, и он высоко ценит Толстого за то, что «историк средне-высшего дворянского семейства» показал разъединение, «обособление», рост индивидуалистических, личностно-буржуазных устремлений людей, распад прежних семейных, экономических, социальных отношений.

Кроме того, Достоевский увидел в этой сцене и сверхзадачу Толстого, «существенную часть целей автора», «главную идею его поэмы». И тут буквально удивляет совпадение трактовки Достоевского с признаниями самого Толстого в том, что цель его творчества - заставить людей «полюблятъ жизнь», в которой, несмотря на разъединение, разнонаправленные эгоистические интересы людей, объективно существует и проявляется, особенно явственно в кризисные ситуации, закон человечности, справедливости, единения людей. Достоевский высоко ценит весь роман и эту сцену, в частности, именно за то, что Толстой указал на способность людей отречься от узко-индивидуалистических устремлений, встать на позиции альтруизма, братского единения.

Через полгода в июлъско- августовском номере «Дневника писателя» Достоевский вновь возвращается к анализу сцены болезни Анны. Неоднократные возвращения к одной и той же идее, событию - характер-ная особенность Достоевского-художника. Желая всесторонне раскрыть сложные противоречивые идеи героев, он обращается к трехкратному диалогу героя со своим оппонентом, к удвоению сюжетных ситуаций. Эти приемы повтора, возврата мы наблюдаем и в публицистике Достоев-ского, при этом ранее сказанное углубляется, дополняется новыми аспектами. По-прежнему Достоевский высоко ценит сцену болезни Анны, называя ее гениальной. Но теперь он как бы подробно комментирует, разъясняет свои прежние, порой не совсем ясные, замечания. Он прямо и открыто связывает проблему вины, воссозданную Толстым в трагической истории семьи Карениных, с современными социальными проблемами преступления в наказания. Достоевский характеризует два существующих пути исправления преступника и общества – европейско-буржуазный, со строго выработанным «историческим правом» и русский, вытекающий из христианского всепрощения, понимания вины каждого друг перед другом.

Раскрыв нравственно - психологические аспекты вины и возмездия, Достоевский акцентирует теперь социально - идеологические. В связи с этим, он, как отмечалось выше, органично вводит чисто публицистические главки из русской и европейской политической жизни, судебной практики («дело родителей Джунковских», «Фантастическая речь председателя суда» и др.) В результате появляются исторические сопоставления, политические аллюзии, создается дополнительная аргументация в пользу русского пути правосудия, основанного не на «праве» и доводах рассудка, а на вечных категориях Любви и Милосердия. Происходят характерные для творчества Достоевского диалектические взаимопереходы психологического, социального и идеологического; сиюминутного, злободневного и вечного.

В романе Толстого Достоевский увидел ««новое слово» или по крайней мере начало его, - такое слово, которое именно не слыхать в Европе, однако столь необходимое ей, несмотря на всю ее гордость». Роман «Анна Каренина» превращается в глазах Достоевского в «факт особого значения», именно потому что указан мирный, а не кровопролитный путь разрешения социальных конфликтов. «Анна Каренина»,- пишет Достоевский,- есть совершенство как художественное произведение… и по идее своей уже нечто наше, свое родное и именно то самое, что составляет нашу особенность перед европейским миром, что составляет уже наше национальное «новое слово»…(25, 200). Столь высоко оценив значение «Анны Карениной», Достоевский, однако, продолжая открытую полемику с Н. Страховым, отмечает, что Толстой, как и вся теперешняя плеяда, лишь продолжает разрабатывать мысль Пушкина, который действительно вошел в нашу литературу с «бесспорно новым словом».

Как и для представителей реальной критики, художественное произведение становится для Достоевского фактом реальной действительности. Он обращается к анализу «Анны Карениной», чтобы выявить «наизлободневнейший в нашей злобе дня» (25, 55) вопрос о том, что сталось с родовым дворянином и коренным помещиком» (25, 53), с бывшим крепостным мужиком, как разрешить конфликт между ними, между буржуа и пролетарием. Отметив открытую «злобу дня» в диалоге Стивы Облонского и Левина во время охоты, Достоевский высоко оценивает реализм Толстого, который убедительно показал, что «железнодорожник и банкир стали силою» (25, 54), потомки Рюриков, князья Облонские идут на услужение к ним, признают их ум, деловитость, их пользу, историческую закономерность, справедливость. При этом Достоевский специально отмечает, что «злоба дня» не внешне, не «тенденциозно» привнесена Толстым в роман, а вытекает «из самой художественной сути романа» (25, 53).

В своем анализе Достоевский, вслед за Толстым, связывал особенности психологии Облонского, Левина, Вронских, их семейных отношений с социально - экономической жизнью послереформенной России. Анализируя художественные образы Левина и Облонского, Достоевский акцентирует свое внимание не на художественном, эстетическом их значении, а на социальном содержании их характеров. Левин и Облонский исследуются как наиболее важные и типичные представители русской действительности 60- 70- х годов. Стива Облонский трактуется Достоевским как отживший тип коренного помещика, барина, жуира, который и после реформы 1861 года продолжает с «полным бесстыдством жить без труда, за счет ограбленного народа, руководствуясь принципом apres moi le deluge (25, 56). Начав характеристику Стивы как представителя родового дворянства, Достоевский отмечает, что взгляды и психология Стивы очень распространены в России не только в дворянской среде. В образе Стивы, -отмечает Достоевский, - Толстой отобразил «…отпетое, развратное, страшно многочисленное, но уже покончившее с собой собственным приговором общество русское…» (25, 57).

Полную противоположность видит Достоевский в Левине. «Левиных почти столько же, сколько Облонских», - пишет Достоевский. Это «чистые сердцем», чуткие к нравственным и социальным вопросам люди. Они осознали несправедливость и бесчеловечность существующих порядков, их мучит совесть, они ощущают вину перед народом. В Левине Достоевский видит «наступающую будущую Россию честных людей, которым нужна одна лишь правда» (25, 57). И в образе Левина Достоевский подчеркивает то общее, что стало характерным для «новых», честных людей России. Они, - пишет Достоевский –»еще «ужасно не спелись и пока принадлежат ко всевозможным разрядам и убеждениям: тут и аристократы и пролетарии, и духовные и неверующие, и богачи и бедные, и ученые и неучи, и старики и девочки, и славянофилы и западники» (25, 57). «… Наше общество, - утверждает Достоевский, - делится почти что только на эти два разряда, - до того они обширны и до того они всецело обнимают собою русскую жизнь…»(25, 57). В главе «Злоба дня», помещенной в февральском номере «Дневника писателя», Достоевский связывает свои социальные надежды с Левиными, сознавшим и свою вину перед народом. Левин рассматривается Достоевским как предвестник и представитель общества «новой правды». Обращаясь к воображаемому оппоненту, Достоевский, несколько абстрагируясь от конкретного художественного образа, начинает страстно проповедовать свои излюбленные идеи о будущности России, о русском народе. Полемика с воображаемым оппонентом, «слово с оглядкой», как известно,- характерная особенность стиля Ф.М. Достоевского. «Закричат, пожалуй, что это дикая фантазия, что нет у нас столько честности и искания честности. Я именно провозглашаю, что есть, рядом с страшным развратом, что я вижу и предчувствую этих грядущих людей, которым принадлежит будущность России...» (25„57). В Левине, его стремлении понять в принять народную правду, в его искреннем желании мирно разрешить конфликт с мужиком увидел Достоевский первые шаги по пути бескровного «русского разрешения» социальных конфликтов. Почвеннику Достоевскому импонировали такие черты Левина, как осуждение западничества, неприятие европейского ведения хозяйства, ироническое отношение к либеральным реформам, признание особого, русского пути разви-тия сельского хозяйства. Образ Левина в февральском номере «Дневника писателя» трактуется с явной симпатией, как характер, отвечающий требованиям почвенничества. Однако уже в февральском номере «Дневни-ка писателя» Достоевский, высоко оценив «чуткое сердце» Левина, его стремление житъ народной правдой, выражает сомнение в том, что Левин сделает решительные практические шаги. Хотя Левин «уже решил почти в сердце своем, и не в свою пользу смутивший... его вопрос», - пишет Достоевский (25,57), - но преодолеть эгоистические сословные интересы он не сможет. По мнению Достоевского, несчастье Левина в том, что он, европейски образованный барин, безгранично верующий в науку (а поэтому и в принцип пользы), «смешивает чисто русское и единственно возможное решение вопроса с европейской его постановкой. Он смешивает христианское решение с «историческим правом», а это, - продолжает Достоевский, - «всегда приводит к «безысходной путанице... и в головах негодяев Стив и в головах чистых сердцем Левиных» (25,58).

М. М. Дунаев (1945—2008) - профессор Московской духовной академии, доктор богословия, доктор филологических наук. Из книги «Вера в горниле Сомнений. Православие и русская литература в XVII-XX вв»

Поступок Татьяны Лариной давно воспринимается как архетип поведения, отвергнутого Анной Карениной, имя которой также связывается с архетипом жизненной позиции, но иным, противоположным. Достоевский осмыслил эту проблему как конфликт между стремлением к счастью эгоистическому и идеалом счастья Духовного: "А разве может человек основать своё счастье на несчастье другого? Счастье не в одних только наслаждениях любви, а и в высшей гармонии духа. Чем успокоить дух, если назади стоит нечестный, безжалостный, бесчеловечный поступок? Ей бежать из-за того только, что тут моё счастье? Но какое же может быть счастье, если оно основано на чужом несчастии?"

Достоевский поставил вопрос применительно лишь к одной из ситуаций. Анна дала на это свой ответ.

"Анна в этот первый период своего освобождения и быстрого выздоровления чувствовала себя непростительно счастливою и полною радости жизни. Воспоминание несчастия мужа не отравляло её счастия. Воспоминание это, с одной стороны, было слишком ужасно, чтобы думать о нём. С другой стороны, несчастие её мужа дало ей слишком большое счастие, чтобы раскаиваться…Воспоминание о зле, причинённом мужу, возбуждало в ней чувство, похожее на отвращение и подобное тому, какое испытывал бы тонувший человек, оторвавший от себя вцепившегося в него человека. Человек этот утонул. Разумеется, это было дурно, но это было единственное спасенье, и лучше не вспоминать об этих страшных подробностях…Как ни искренно хотела Анна страдать, она не страдала". Да пусть лучше другой человек пострадает, чем будет плохо мне…

Пренебрежение страданием другого ради чувственного наслаждения любви — вот Анна. И вот где начало её трагедии: она основывает своё счастье на несчастии другого.

Что стало причиной тому, что победила тёмная сторона натуры Анны? Чтобы понять это, нужно задать иной вопрос: а что могло бы стать причиной победы противоположного начала в ней? Только одно: религиозная серьёзность жизнепонимания. Но есть ли она в этих людях?

Определяя своё отношение к неверной жене, Каренин апеллирует к духовной идее таинства брака: "…каковы бы ни были ваши поступки, я не считаю себя вправе разрывать тех уз, которыми мы связаны властью Свыше. Семья не может быть разрушена по капризу, произволу или даже по преступлению одного из супругов, и наша жизнь должна идти, как она шла прежде". В одной из ранних редакций говорилось ещё определённее: "Жизнь наша связана, и связана не людьми, а Богом… В связи нашей есть таинство, и ты и я — мы его чувствуем…"

Но насколько глубоко и серьёзно это его утверждение и убеждение? Насколько серьёзна религиозность и самого Каренина, и того общественного слоя, к которому он принадлежит и от которого воспринимает своё религиозное сознание? Общество это пребывает в ситуации религиозного индифферентизма и хаоса суеверий.

Стоит ли недоумевать по поводу торжества греха в таком обществе. Может ли для них существовать таинство?

Толстой прослеживает движение греховного стремления в душе Анны, и психологический анализ внутреннего состояния героини поразительно совпадает со святоотеческим учением о развитии греха в человеке.

Мы наблюдаем и прилог, начальное восприятие внешнего соблазна, затем сочетание мысли с прилогом, затем внимание, переход во власть искушения, затем услаждение, внутреннее ощущение прелести греховного действия, затем пожелание, переходящее в согрешение.

Автор передаёт это развивающееся в ней состояние, как некий внутренний, но прорывающийся наружу — блеском в глазах, улыбкою — огонь, пламя, что доставляет муку и наслаждение одновременно, и разгорается всё сильнее и жжёт, и губит. Порой это обозначается лишь лёгкими, но и резкими штрихами.

Вот Вронский впервые встречается с Анной: "…Вронский успел заметить сдержанную оживлённость, которая играла в её лице и порхала между блестящими глазами и чуть заметной улыбкой, изгибавшею её румяные губы. Как будто избыток чего-то так переполнял её существо, что мимо её воли выражался то в блеске взгляда, то в улыбке. Она потушила умышленно свет в глазах, но он светился против её воли в чуть заметной улыбке" . Прилог.

Вот Кити наблюдает Анну на балу, уже заражённую соблазном: "Она видела, что Анна пьяна вином возбуждаемого ею восхищения. Она знала это чувство и знала его признаки и видела их в Анне — видела дрожащий, вспыхивающий блеск в глазах и улыбку счастья и возбуждения, невольно изгибающую губы, и отчётливую фацию, верность и лёгкость движений". Сочетание.

Вот Вронский прощается с Анной после бала: "…неудержимый дрожащий блеск глаз и улыбки обжёг его, когда она говорила это". Внимание.

После столкновения с Вронским на станции в пути из Москвы: "Она не спала всю ночь. Но в том напряжении, в тех грёзах, которые наполняли её воображение, не было ничего неприятного и мрачного; напротив, было что-то радостное, жгучее и возбуждающее". Услаждение.

Вот её восприятие постоянных преследований Вронским в Петербурге: "Вронский был везде, где только мог встречать Анну, и говорил ей, когда мог, о своей любви. Она ему не подавала никакого повода, но каждый раз, когда она встречалась с ним, в душе её загоралось то самое чувство оживления, которое нашло на неё в тот день в вагоне, когда она в первый раз увидела его. Она сама чувствовала, что при виде его радость светилась в её глазах и морщила её губы в улыбку, и она не могла затушить этой радости. Первое время Анна искренно верила, что она недовольна им за то, что он позволяет себе преследовать её; но скоро по возвращении своём из Москвы, приехав на вечер, где она думала встретить его, а его не было, она по овладевшей ею грусти ясно поняла, что это преследование не только не неприятно ей, но что оно составляет весь интерес её жизни". Пожелание.

Вот расставание после одной из таких встреч: "Она подала ему руку и быстрым, упругим шагом прошла мимо швейцара и скрылась в карете. Её взгляд, прикосновение руки прожгли его. Он поцеловал свою ладонь в том месте, где она тронула его, и поехал домой, счастливым сознанием того, что в нынешний вечер он приблизился к достижению своей цели более, чем в два последние месяца".

После этой же встречи: "Анна шла, опустив голову и играя кистями башлыка. Лицо её блестело ярким блеском; но блеск этот был не весёлый — он напоминал страшный блеск пожара среди тёмной ночи".

После попытки мужа тогда же объясниться с нею:

" — Поздно, поздно, уж поздно, — прошептала она с улыбкой. Она долго лежала неподвижно с открытыми глазами, блеск которых, ей казалось, она сама в темноте видела". Полная готовность к греху.

И наконец, греховное падение, в котором нет и не может быть подлинного счастья.

Толстой, по сути, указал и на внешнюю причину того тёмного пятна в душе Анны, к которому совершилось приражение (прилог) бесовского соблазна. Брак Анны и Каренина был совершён в неполноте взаимного согласия, почти насильно устроен тёткой её при взаимном равнодушии вступающих в брак.

Протопресвитер Василий Зеньковский в своей работе "На пороге зрелости" так писал о полноте жизни в браке:

"Семейная жизнь имеет в себе три стороны: биологическую ("супружеские отношения"), социальную и духовную. Если устроена какая-либо одна сторона, а другие стороны либо прямо отсутствуют, любо находятся в запущенности, то кризис семьи будет неизбежен. Оставим в стороне случаи, когда женятся или выходят замуж ради денежной выгоды, когда на первый план выдвигается социальная сторона, — нечего удивляться, что такие браки "по расчёту" (кроме тех редких случаев, когда через общую жизнь всё же разовьются здоровые семейные отношения), увы, постоянно ведут к супружеской неверности. Брак не есть и не может быть только социальным сожительством — он есть и половое, и духовное сожительство. К сожалению, и раньше, и ныне при заключении брака социальный момент играет руководящую роль; утешают себя и вступающие в брак, и их родные тем, что «стерпится-слюбится». Да, иногда это оправдывается, но до какой степени ныне это редко!..Поскольку кризис семьи возникает здесь на почве того, что люди сошлись в брак, не чувствуя друг к другу любви, постольку выхода нормального здесь быть не может".

Брак Анны и Каренина есть брак исключительно социальный. Духовной стороны в нём нет в силу неполноты их религиозности. Физическое нерасположение к мужу Анна особенно остро ощущает при возвращении в Петербург после встречи с Вронским. Автор передаёт это через поразительную деталь, ставшую уже хрестоматийной: "Ах, Боже мой! отчего у него стали такие уши?" — подумала она, глядя на его холодную и представительную фигуру и особенно на поразившие её теперь хрящи ушей, подпиравшие поля круглой шляпы".

Вронский, по сути, разбудил в Анне чувственность, и это стало в ней столь сильным натуральным стремлением, что противиться ему она оказалась не в состоянии.

(...) Поскольку отношения Анны и Вронского строятся прежде всего на физиологии пола, эти отношения не могут быть прочными: они постепенно сменяются охлаждением, взаимной неприязнью, постоянной борьбой, которая утомляет обоих своею бесплодностью. Толстой прослеживает этот гибельный внутренний процесс со строгой пристальностью.

Русская литература постоянно обнажала бессодержательность того, что для всякого приверженца цивилизации мечтается пределом блаженства. Полнота земных сокровищ вне жизни духовной — не может быть счастьем. Анна и Вронский устремлялись к трагическому итогу.

Во всех случаях неполноты взаимных отношений, при развитии единственной стороны этих отношений, может существовать лишь одно, что может предотвратить неизбежность крушения: приятие скорби — "в идее Креста" (как о том пишет и о. Василий Зеньковский).

В Анне Карениной идёт борьба между душевным и телесным. Идея Креста же — идея духовного уровня. Но для духовности в жизни Анны места нет.

В случае с Анной и Карениным, Анной и Вронским — духовный исход оказался поэтому невозможным. Лишь Алексей Александрович ненадолго ощутил в себе такое духовное успокоение, но внешние силы при его внутренней слабости разрушили и это хрупкое состояние.

В суждениях критиков и исследователей, писавших о романе Толстого, нередко встречается убеждённость, будто Анна своим поведением бросает сознательный вызов окружающему её обществу. «Прогрессивная» мысль во всяком нарушении общественной морали, а особенно в пренебрежении религиозными заповедями, — склонна усмотреть борьбу за свободу естественных человеческих стремлений, за "духовное раскрепощение" человека и общества. Если не одурманивать себя трескучестью фразы, то под «раскрепощённостью» можно увидеть всё то же банальное своеволие, следствие необузданной гордыни, гуманизма — просто греха, стремления к заурядной вседозволенности. В "Каноне Ангелу хранителю" об этом сказано: "Враг попирает мя, и озлобляет, и поучает всегда творити своя хотения".

Своеволие Анна, несомненно, допускает, но делает это бессознательно и вызова никому не бросает. Она слишком становится рабой греховной страсти, чтобы у неё достало силы противиться, помышляя при том ещё и о каком-то «протесте». И действует она не сознательно — просто увлекается властью бесовского соблазна, помимо собственной воли (своеволие, не забудем, всегда есть скрытое проявление безволия), к тому исходу, к какому всегда враг и влечёт человека, к окончательной гибели.

В Анне действует её натуральный эгоизм, которому она подчиняет всё, не заботясь и не желая думать о последствиях.

В пароксизме эгоистического отчаяния Анна приходит к безысходному выводу: "И все мы ненавидим друг друга…Всё гадко. Звонят к вечерне… Зачем эти церкви, этот звон и эта ложь? только для того, чтобы скрыть, что мы все ненавидим друг друга, как эти извозчики, которые так злобно бранятся".

Всё дурное, что скопилось в её душе, Анна проецирует на окружающий мip и теряет способность видеть вокруг что-то доброе. Во всём и во всех она замечает только ложь, на всё смотрит только с ненавистью: "Всё неправда, всё ложь, всё обман, всё зло!.."

"Того и домогался враг, — разъясняет сущностную основу подобного состояния преподобный Макарий Великий, — чтобы Адамовым преступлением уязвить и омрачить внутреннего человека, владычественный ум, зрящий Бога. И очи его, когда недоступны им стали небесные блага, прозрели уже до пороков и страстей" .

Своеволие эгоизма порождает безысходность отчаяния — и оно определяет окончательную гибель Карениной...

Потому «живой, горячий и законченный роман» будет современным в любую историческую эпоху.

Роман, затрагивающий «близкие лично каждому» чувства, стал живым упрёком современникам, которых Н. С. Лесков иронично назвал «настоящие светские люди» .

Лев Толстой описывал эпоху «упадка древней цивилизации» , писатель ощущал приближение перемен в жизни дворянского общества, но не мог предвидеть, какой они обернутся катастрофой менее чем через полвека.

В последней, восьмой части Л. Н. Толстой как раз показывает отсутствие интереса к «труду» под названием «Опыт обзора основ и форм государственности в Европе и в России». Рецензию на книгу, над которой Сергей Иванович Кознышев (брат Лёвина) трудился 6 лет, написал молодой невежественный фельетонист, выставив его посмешищем. По причине неудачи своей книги Кознышев весь отдался славянскому вопросу в сербской войне.

Он признавал, что газеты печатали много ненужного и преувеличенного, с одною целью - обратить на себя внимание и перекричать других. Он видел, что при этом общем подъёме общества выскочили вперед и кричали громче других все неудавшиеся и обиженные: главнокомандующие без армий, министры без министерств, журналисты без журналов, начальники партий без партизанов. Он видел, что много тут было легкомысленного и смешного …

Персонажи романа

Окружение Льва Николаевича Толстого - это современное общество Анны Облонской - Карениной. Наблюдения Толстого за чувствами и мыслями реальных людей стали «художественным изображением жизни» персонажей романа.

В романе Толстого нет совпадений. Путь начинается с железной дороги , без которой сообщение было невозможным. По пути из Петербурга в Москву княгиня Вронская рассказывает Анне Карениной о своем сыне Алексее. Анна приезжает для примирения Долли с братом Стивой, уличённым в измене, и который «кругом виноват». Вронский встречает мать, Стива - сестру. Под колёсами гибнет сцепщик… Кажущаяся «событийная упорядоченность» лишь раскрывает и показывает состояние внутреннего хаоса и смятения героев - «все смешалось». И «густой свисток паровоза» не заставляет героев очнуться от своего надуманного сна, он не разрубает узел, наоборот, он усиливает тоску героев, которые впоследствии проходят через грань последнего отчаяния. Гибель сцепщика под колесами паровоза стала «дурным предзнаменованием», «прекрасный ужас метели» символизировала скорое разрушение семьи.

Насколько кошмарным становится положение Анны, от которой отвернулся свет, и представители которого не рискуют общаться домами с «преступной женщиной», очевидно из последовательности событий.

Ослеплённый любовью молодой граф Вронский следует за ней, как тень, что само по себе представляется вполне симпатичным для обсуждения в светской гостиной дома Бетси Тверской. Замужняя Анна может предложить лишь дружбу и не одобряет поступок Вронского по отношению к Кити Щербацкой.

Ничто не предвещало большой беды. Светская княгиня советовала Анне Аркадьевне: «Видите ли, на одну и ту же вещь можно смотреть трагически и сделать из неё мучение, и смотреть просто и даже весело. Может быть, вы склонны смотреть на вещи слишком трагически».

Но Анна во всех событиях видела знаки судьбы. Анна видит во сне смерть при родах: «родами умрёте, матушка» , она постоянно думала о смерти и отсутствии будущего. Но судьба даёт второй шанс (как и Вронскому, при попытке застрелиться), Анна не умирает, но врач облегчает её боль морфином .

Для Анны станет невыносимой потеря сына , который будет расти в доме строгого отца, с презрением к покинувшей его матери.

Она мечтает о невозможном: соединить в одном доме двух самых дорогих людей, Алексея Вронского и сына Серёжу. Все попытки мягкого и рассудительного брата Стивы добиться от Каренина развода и оставить Анне сына, не увенчались успехом. Все поступки государственного мужа Каренина происходили под влиянием законов светского общества, лести его тщеславию графини Лидии Ивановны, и «согласно религии».

Выбор был таков: «Счастье великодушного прощения» или желание любить и жить.

Толстой отчётливо критикует «старый обычай» , законодательно сложный бракоразводный процесс , который становится практически невозможным и осуждаемым в свете.

Скорее она хотела избавить всех от себя. Анна приносит всем несчастье, «разваливая» личности по кусочкам, лишая их внутреннего покоя.

Прототипы. Характеры. Образы

Константин Лёвин

Лёва, Лев Николаевич Толстой. Был нарисован в романе как типичный образ русского идеалиста, но он показывает далеко не лучшую часть своего «я» .

Откровения дневника Льва Николаевича, в котором он добросовестно записывал все свои интимные переживания , произвели перед свадьбой на Софью Андреевну угнетающее впечатление. Толстой чувствовал перед ней свою ответственность и вину.

Лёвин не без внутренней борьбы передал ей свой дневник. Он знал, что между им и ею не может и не должно быть тайн, и потому он решил, что так должно; но он не дал себе отчета о том, как это может подействовать, он не перенесся в неё. Только когда в этот вечер он приехал к ним пред театром, вошел в её комнату и <…> понял ту пучину, которая отделяла его позорное прошедшее от её голубиной чистоты, и ужаснулся тому, что он сделал .

Через два дня после женитьбы на 18-летней Софье Берс , 34-летний Лев Николаевич писал своей бабушке : «У меня постоянно чувство, как будто я украл незаслуженное, не мне назначенное счастье. Вот она идёт, я её слышу, и так хорошо» (из письма к А. А. Толстой 28 сентября 1862) . Эти переживания отражены в настроениях Лёвина и Кити:

Она простила его, но с тех пор он ещё более считал себя недостойным её, ещё ниже нравственно склонялся пред нею и ещё выше ценил своё незаслуженное счастье .

Николай Лёвин

Дмитрий Николаевич Толстой. Был аскетичен, строг и религиозен, в семье его прозвали Ноем . Затем начал кутить, выкупил и забрал к себе продажную Машу.

Анна Каренина (Облонская)

В 1868 году в доме генерала Тулубьева Л. Н. Толстой повстречал Марию Александровну Гартунг , дочь Пушкина. Толстой описал некоторые черты её внешнего облика: тёмные волосы, белые кружева и маленькая лиловая гирлянда анютиных глазок.

По внешнему облику и семейному положению, описанному Л. Н. Толстым, прототипом могла быть Александра Алексеевна Оболенская (1831-1890, ур. Дьякова) , жена А. В. Оболенского и сестра Марии Алексеевны Дьяковой, бывшей замужем за С. М. Сухотиным.

Характер

Судьба

Анна Степановна Пирогова, которую несчастная любовь привела к гибели, в 1872 году (из-за А. Н. Бибикова) Из воспоминаний Софьи Андреевны:

Л. Н. Толстой ездил в железнодорожные казармы, чтобы увидеть несчастную .

Ситуация

Развод был весьма редким явлением. И много шума в свете наделала история женитьбы Алексея Константиновича Толстого на С. А. Бахметьевой , ради него покинувшей мужа Л. Миллера (племянника Е. Л. Толстой). До брака с Л. Миллером, Софья Бахметева родила дочь Софью (в замужестве Хитрово) от князя Г. Н. Вяземского (1823-1882), который дрался на дуэли с её братом и убил его . А. К. Толстой посвятил ей строки: «Средь шумного бала…».

Также непростой историей оказалась ситуация в роду Толстых-Сухотиных-Оболенских:

Жена камергера Сергея Михайловича Сухотина (1818-1886) Мария Алексеевна Дьякова в 1868 году добилась развода и вышла за С. А. Ладыженского .

Его сын, Михаил Сергеевич Сухотин (1850-1914), женился на дочери Л. Н. Толстого, Татьяне Львовне , а первой его женой была Мария Михайловна Боде-Колычева, от брака с которой было пятеро детей (впоследствии дочь Наталья вышла замуж за Николая Леонидовича Оболенского (1872-1934), сына племянницы Л. Н. Толстого Елизаветы, ранее женатого на его дочери Марии).

Соединив в Анне Карениной: образ и внешность Марии Гартунг, трагическую историю любви Анны Пироговой и случаи из жизни М. М. Сухотиной и С. А. Миллер-Бахметьевой, Л. Н. Толстой оставляет именно трагический финал. «Мнѣ отмщеніе, и Азъ воздамъ » (Вт 12:19).

Развитие образа

В первоначальном замысле Л. Н. Толстого героиней романа была Татьяна Сергеевна Ставрович (Анна Аркадьевна Каренина), муж её - Михаил Михайлович Ставрович (Алексей Александрович Каренин), возлюбленный - Иван Петрович Балашев (Алексей Кириллович Вронский). Образы немного отличались.

«Было что-то вызывающее и дерзкое в её одежде и походке и что-то простое и смиренное в её лице с большими чёрными глазами и улыбкой такой же как у брата Стивы».

В предпоследнем, девятом варианте рукописи романа, Л. Н. Толстой уже описывает кошмар Анны:

Она заснула тем тяжёлым мёртвым сном, который дан человеку, как спасение против несчатия, тем сном, которым спят после свершавшегося несчастия от которого надо отдохнуть. Она проснулась утром не освеженная сном. Страшный кошмар представился в сновидениях ей опять: старичок-мужичок с взлохмаченной бородой что-то делал, нагнувшись над железом, приговаривая Il faut le battre le fer, le broyer, le pétrir. Она просыпалась в холодном поте. <…> «Надо жить, - сказала она себе, - всегда можно жить. Да, несносно жить в городе, пора в деревню» .

Работа над романом тяготила Л. Н. Толстого («я поневоле засел писать»), он часто откладывал его, занимаясь образовательными программами («я отрываюсь от людей реальных к вымышленным»); и был равнодушен к его успеху. В письме к А. А. Фету он говорил, что «скучная и пошлая Анна К. ему противна… Моя Анна надоела мне, как горькая редька»

Кроме того, издателей смущала своим откровением , в которой «невозможная, ужасная и тем более обворожительная мечта сбылась, но превратилась для Анны в чувство физического унижения».

В феврале 1875 года Л. Н. Толстой писал М. Н. Каткову : «В последней главе не могу ничего тронуть. Яркий реализм, есть единственное орудие, так как ни пафос, ни рассуждения я не могу употреблять. И это одно из мест, на котором стоит весь роман. Если оно ложно, то все ложно» .

Однако 16 февраля 1875 года, после прочтения этой главы Б. Н. Алмазовым , и заседания Общества любителей российской словесности по этому поводу, Л. Н. Толстой получил приветственную телеграмму от имени членов Общества.

В первоначальном варианте романа героиня получает развод и живёт с любовником, у них двое детей. Но образ жизни меняется, их «как ночных бабочек окружают дурно воспитанные писатели, музыканты и живописцы». Словно привидение появляется бывший муж, несчастный «осунувшийся, сгорбленный старик», который купил у оружейника револьвер, чтобы убить жену и застрелиться самому , но затем приезжает в дом к своей бывшей жене: «Он является к ней как духовник и призывает её к религиозному возрождению». Вронский (Балашёв) и Анна (Татьяна Сергеевна) ссорятся, он уезжает, она оставляет записку, уходит, и через день её тело находят в Неве .

Алексей Вронский

Граф Алексей Кириллович Вронский, в первоначальном варианте романа - Иван Петрович Балашёв, затем Удашёв, Гагин .

Прототип

Образ Вронского в свете. «Вронский был наделён редкими качествами: скромностью, учтивостью, спокойствием и достоинством. По семейному преданию Вронский носил серебряную серьгу в левом ухе, в свои 25 лет носил бороду и начал лысеть» .

Образ Вронского на скачках. У Л. Н. Толстого есть очень подробное и образное описание скачек, по рассказам князя Д. Д. Оболенского . «Коренастая фигура, весёлое твёрдое и загорелое лицо, блестящие устремлённые вперёд глаза» .

Вронский глазами Анны. «Твёрдое нежное лицо. Покорные и твёрдые глаза, просящие любви и возбуждающие любовь» .

Вронский на войне (после гибели Анны). Прошло два месяца… Русские офицеры участвуют в сербо-черногоро-турецкой войне , начавшейся в июне 1876 года. 12 апреля 1877 года Россия объявила войну Турции. На вокзале Стива встречает Вронского «в длинном пальто и в чёрной с широкими полями шляпе шедшего под руку с матерью. Облонский шёл подле него, что-то оживленно говоря. Вронский, нахмурившись, смотрел перед собою, как будто не слыша того, что говорит Степан Аркадьич. <…> Он оглянулся … и молча приподнял шляпу. Постаревшее и выражавшее страдание лицо его казалось окаменелым» . - Л. Н. Толстой

Алексей Александрович Каренин

В первоначальном варианте романа - Михаил Михайлович Ставрович .

Характер

Фамилия героя произошла от греческого Кареон - голова. У Каренина рассудок преобладает над чувством. С 1870 года Лев Толстой изучал греческий язык и мог читать Гомера в подлиннике.

Прототипы

По замыслу, Каренин был «человеком очень добрым, целиком ушедшим в себя, рассеянным и не блестящим в обществе, такой - учёный чудак», с явным авторским сочувствием рисовал образ Л. Н. Толстой. Но в глазах Анны - он монстр, к тому же «он глуп и зол».

Графиня Лидия Ивановна

Вместо графини Лидии Ивановны в рукописи Л. Н. Толстого фигурирует сестра Каренина, Мария Александровна Каренина (Мари), заботливо занимающаяся воспитанием его сына, имя которого - Саша .

Добродетельные наклонности Мари обратились не на добрые дела, но на борьбу с теми, которые им мешали. И как нарочно в последнее время все не так всё делали для улучшения духовенства и для распространения истинного взгляда на вещи. И Мари изнемогала в этой борьбе с ложными толкователями и врагами угнетённых братьев, столь близких сердцу, находя утешение лишь в малом кружке людей .

Также она некоторыми чертами напоминает дочь Анны Андреевны Щербатовой и председателя Государственного совета при Александре II Д. Н. Блудова , Антонину Дмитриевну (1812-1891), религиозную даму, занимавшуюся благотворительностью . Её сестру звали Лидией.

Примечательный факт: в романе вскользь упоминается некий сэр Джон, миссионер из Индии, имевший отношение к графине Лидии Ивановне.

В Ясную Поляну, имение Толстых, приезжал миссионер из Индии Mr. Long, скучный и малоинтересный, который постоянно спрашивал на плохом французском: «Avez-vous été à Paris?»

Стива Облонский

Степан Аркадьевич Облонский, брат Анны Карениной

Образ и прототипы

Характер

Здравствуйте, Степан Аркадьич, - сказала Бетси, встречая входившего сияющего цветом лица, бакенбардами и белизной жилета и рубашки, молодцеватого Облонского <…> Степан Аркадьевич, добродушно улыбаясь отвечал на вопросы дам и мужчин… Охотно описывал свои приключения, рассказывал анекдоты и кучу новостей… Стива всегда был en bonne humeur (в настроении)

Долли Облонская

Супруга Стивы Облонского, мать шестерых детей. Напоминает своей погружённостью в домашние семейные дела и заботы о многочисленных детях Софью Андреевну Толстую . «Имя, не характер» совпадает с Дарьей Трубецкой, женой Д. А. Оболенского .

Князь Щербацкий

Прототип - Сергей Александрович Щербатов, директор московской лосинной фабрики, адъютант генерала И. Ф. Паскевича-Эриванского , друг А. С. Пушкина. Его жена была фрейлиной императрицы Александры Фёдоровны .

Кити

Екатерина Александровна Щербацкая, позже - жена Лёвина

Княгиня Мягкая

Прообраз княгини Мягкой был описан в главе «Молодец баба», ей же принадлежали слова о Карениной: «Она дурно кончит, и мне просто жаль её». Но в по мере написания книги, образы менялись, в том числе и княгиня Мягкая, она ничуть не завидовала Анне, напротив становилась на её защиту. Фразу «но женщины с тенью дурно кончают» Толстой вложил в уста одной безымянной гостье салона, и княгиня Мягкая парирует: «Типун Вам на язык … и что же ей делать, если за ней ходят как тень? Если за нами никто не ходит, как тень, то это не даёт нам права осуждать». Характеру княгини Мягкой свойственны простота и грубость обращения, за что в свете она получила прозвище enfant terrible . Она говорила простые, имеющие смысл вещи; эффект громко произносимых фраз всегда был одинаков. Мягкая первая сказала про Каренина «он глуп» .

Характером похожа на Д. А. Оболенскую (1903-1982), жену Д. А. Оболенского , входившего в круг великой княгини Елены Павловны

Бетси Тверская

Княгиня Елизавета Фёдоровна Тверская, Вронская, кузина Алексея Кирилловича, жена кузена Анны Облонской (Карениной).

В первоначальном варианте - Мика Врасская .

Для Анны Карениной салон Бетси требовал расходов выше её средств. Но именно там она встречала Вронского.

Бетси опекала Анну и приглашала в свой круг, смеясь над кругом графини Лидии Ивановны: «Для молодой хорошенькой женщины ещё рано в эту богадельню…».

У Бетси было сто двадцать тысяч дохода, её салон представлял собой свет балов, обедов, блестящих туалетов, свет, державшийся одной рукой за двор, чтобы не спуститься до полусвета, который члены этого клуба презирали, но с которым вкусы были не только схожими, но одни и те же…
Муж Бетси - добродушный толстяк, страстный собиратель гравюр. <…> Неслышно, по мягкому ковру он подошёл к княгине Мягкой…

В ранних набросках Толстой описывает облик княгини Врасской (Тверской), прозванной в свете «княгиня Нана»: «Худое длинное лицо, живость в движениях, эффектный туалет… Прямая дама с римским профилем», которая говорит про Анну: «Она такая славная милая… И что же ей делать, если Алексей Вронский влюблён и как тень ходит за ней».

Начало повествования

Лев Николаевич прочёл пушкинский отрывок « » и начал писать роман со слов: «Гости после оперы съезжались к молодой княгине Врасской».

Это была сцена (Мики Врасской) после оперного спектакля во французском театре.

У Пушкина обсуждают Вольскую: «…Но страсти её погубят <…> Страсти! Какое громкое слово! Что такое страсти! <…> Вольская около трёх часов сряду находилась наедине с Минским… Хозяйка простилась с ней холодно…»

У Толстого в гостиной появляются сначала Каренины (Ставровичи), затем Вронский (Балашев). Анна Аркадьевна (Татьяна Сергеевна) уединяется с Вронским (Балашевым) за круглым столиком и не расстаётся с ним до разъезда гостей. С тех пор она не получает ни одного приглашения на балы и вечера большого света. Муж, уехавший раньше жены, уже знал : «сущность несчастия уже совершилась… В душе её дьявольский блеск и решимость <…> она полна мыслями о скором свидании с любовником».

И Толстой начал словами:

«Все смѣшалось въ домѣ Облонскихъ» и потом добавил выше строку «Всѣ счастливыя семьи похожи другъ на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему ».

Сюжет

Анна Каренина на картине Г. Манизера

Роман начинается с двух фраз, давно уже ставших хрестоматийными: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Все смешалось в доме Облонских».

В Москву к Облонским приезжает сестра Стивы Облонского - знатная петербургская дама Анна Каренина. Стива встречает Анну на вокзале, молодой офицер встречает свою мать графиню Вронскую. При входе в вагон он пропускает вперёд даму, и предчувствие заставляет их взглянуть ещё раз друг на друга, их взгляд уже светился помимо их воли. Казалось, что они и раньше были знакомы… В этот момент случилось несчастье: вагон подался назад и раздавил сторожа насмерть. Анна приняла этот трагичный случай, как дурное предзнаменование. Анна отправляется в дом к Стиве и выполняет свою миссию, ради которой приехала - примирение его с женой Долли.

Прелестная Кити Щербацкая полна счастья, ожидая встречи с Вронским на балу. Анна, вопреки её ожиданиям, была в чёрном, а не в лиловом платье. Кити замечает мерцающий блеск в глазах Анны и Вронского и понимает, что мир перестал существовать для них. Отказавшая накануне предстоящего бала Лёвину, Кити была подавлена и вскоре заболела.

Анна уезжает в Петербург, Вронский устремляется следом. В Петербурге он словно тень следует за ней, ища встречи, он нисколько не смущается её замужеством и восьмилетним сыном; потому как в глазах светских людей, роль несчастного любовника смешна, но связь с добропорядочной женщиной, муж которой занимает столь солидное положение, представлялась величественной и победоносной. Их влюблённость невозможно было скрыть, но они не были любовниками, однако свет уже вовсю обсуждал даму с тенью , с нетерпением ожидая продолжение романа. Тревожное чувство мешало Каренину сосредоточиться над важным государственным проектом, и он был оскорблён тем впечатлением, столь важным для значения общественного мнения. Анна же продолжала ездить в свет и почти год встречалась с Вронским у княгини Тверской. Единственное желание Вронского и обворожительная мечта о счастье Анны слились в чувстве, что для них началась новая жизнь, они стали любовниками, и ничто уже не будет, как прежде . Очень скоро всем в Петербурге стало об этом известно, в том числе и мужу Анны. Сложившаяся ситуация была мучительно тяжела для всех троих, но выхода из неё никто из них найти не мог. Анна сообщает Вронскому, что беременна. Вронский просит её оставить мужа и готов пожертвовать своей карьерой военного. Но его матери, которая по-началу очень симпатизировала Анне, совсем не нравится такое положение вещей. Анна впадает в отчаяние, роды проходят тяжело и Анна едва не умирает. Её законный муж, Алексей Каренин, до болезни Анны твердо собиравшийся развестись с ней, увидев её страдания во время родов, неожиданно для себя самого прощает и Анну, и Вронского. Каренин разрешает ей дальше жить в его доме, под защитой его доброго имени, только бы не рушить семью и не срамить детей. Сцена прощения - одна из самых важных в романе. Но Анна не выдерживает гнёта великодушия, проявленного Карениным, и забрав с собой новорожденную дочку, уезжает с Вронским в Европу, оставив любимого сына на попечении мужа.

Некоторое время Анна и Вронский путешествуют по Европе, но вскоре понимают, что заняться им собственно нечем. Со скуки Вронский даже начинает баловаться живописью, но скоро бросает это пустое занятие, и они с Анной решают вернуться в Петербург. В Петербурге Анна понимает, что для высшего света она теперь изгой, ни в один из приличных домов её не приглашают, и никто, кроме двух ближайших подруг, её не навещает. Между тем, Вронского принимают везде и всегда ему рады. Эта ситуация всё больше развинчивает нестабильную нервную систему Анны, которая не видит сына. В день рождения Серёжи, тайком, рано утром Анна пробирается в свой старый дом, заходит в спальню к мальчику и будит его. Мальчик рад до слёз, Анна тоже плачет от радости, ребёнок наспех пытается что-то рассказать матери и о чём-то расспросить её, но тут прибегает слуга и испуганно сообщает, что Каренин сейчас зайдёт в комнату сына. Мальчик сам понимает, что матери с отцом встречаться нельзя и мама сейчас уйдет от него навсегда, с плачем он бросается к Анне и умоляет её не уходить. В двери входит Каренин, и Анна, в слезах, охваченная чувством зависти к мужу, выбегает из дома. Больше сын её никогда не видел.

В отношениях Анны с Вронским открывается трещина, разводящая их все дальше и дальше. Анна настаивает на посещении итальянской оперы, где в тот вечер собирается весь большой свет Петербурга. Вся публика в театре буквально тычет в Анну пальцами, а женщина из соседней ложи бросает Анне в лицо оскорбления. Анна в истерике уезжает из театра. Понимая, что и в Петербурге делать им нечего, и они переезжают подальше от пошлого света в имение, которое Вронский превратил в уединённый рай для них двоих и дочки Ани. Вронский пытается сделать имение доходным, внедряет различные новые приемы ведения сельского хозяйства и занимается благотворительностью - строит в имении новую больницу. Анна во всем старается помочь ему.

Параллельно с историей Анны разворачивается история Константина Лёвина, Толстой наделяет его лучшими человеческими качествами и сомнениями, доверяет ему свои сокровенные мысли. Лёвин - довольно богатый человек, у него тоже есть обширное имение, все дела в котором он ведёт сам. То, что для Вронского забава и способ убить время, для Лёвина - смысл существования и его самого и всех его предков. Лёвин в начале романа сватается к Кити Щербацкой. За Кити на тот момент забавы ради ухаживал Вронский. Кити, однако, всерьез увлеклась Вронским и отказала Лёвину. После того, как Вронский следом за Анной умчался в Петербург, Кити даже заболела от горя и унижения, но после поездки за границу оправилась и согласилась выйти замуж за Лёвина. Сцены сватовства, свадьбы, семейной жизни Лёвиных, пронизаны светлым чувством, автор ясно даёт понять, что именно вот так и должна строиться жизнь семейная.

Тем временем, в имении обстановка накаляется. Вронский ездит на деловые встречи и светские рауты, на которых Анна не может его сопровождать, а его влечёт к прежней, свободной жизни. Анна чувствует это, но ошибочно предполагает, что Вронского тянет к другим женщинам. Она постоянно устраивает Вронскому сцены ревности, которые всё больше испытывают его терпение. Чтобы разрешить ситуацию с бракоразводным процессом, они переезжают в Москву. Но, несмотря на уговоры Стивы Облонского, Каренин отменяет своё решение, и он оставляет себе сына, которого уже не любит, потому что с ним связано его отвращение к Анне, как к «презренной оступившийся жене». Шестимесячное ожидание этого решения в Москве превратило нервы Анны в натянутые струны. Она постоянно срывалась и ссорилась с Вронским, который всё больше времени проводил вне дома. В Москве происходит встреча Анны с Лёвиным, который сознает, что эту женщину иначе, как потерянною, назвать уже нельзя.

В мае месяце Анна настаивает на скором отъезде в деревню, но Вронский говорит, что приглашён к матери для важных деловых вопросов. Анне же приходит в голову мысль, что мать Вронского задумала женить Вронского на княжне Сорокиной. Вронскому не удаётся доказать Анне абсурдность этой идеи и он, не в силах уже постоянно ссориться с Анной, едет в имение к матери. Анна же, в один миг осознав, как тяжела, беспросветна и бессмысленна её жизнь, желая примирения, бросается следом за Вронским на вокзал. Перрон, дым, гудки, стук и люди, всё слилось в жутком кошмаре сумбура ассоциаций: Анна вспоминает свою первую встречу с Вронским, и как в тот далекий день какой-то обходчик попал под поезд и был раздавлен насмерть. Анне приходит в голову мысль, что из её ситуации есть очень простой выход, который поможет ей смыть с себя позор и развяжет всем руки. И заодно это будет отличный способ отомстить Вронскому. Анна бросается под поезд. Анна выбрала смерть, как избавление, это был единственный выход, который она, измученная собой и измучившая всех, нашла.

Прошло два месяца. Жизнь не та, что прежде, но она продолжается. Опять вокзал. Стива встречает обречённого Вронского на перроне, и поезд отправляется на фронт. Убитый горем Вронский уехал добровольцем на войну, чтобы там сложить голову. Каренин забрал дочь Анны к себе и воспитывал её как свою, вместе с сыном. У Лёвина и Кити родился первенец. Лёвин обретает спокойствие и смысл жизни в доброте и чистоте мыслей. На этом и заканчивается роман.

Литературная критика

«Великан и пигмеи. Лев Толстой и современные писатели». Карикатура // Гр. Лев Толстой, великий писатель земли русской, в портретах, гравюрах, живописи, скульптуре, карикатурах / Сост. Пл. Н. Краснов и Л. М. Вольф. - СПб.: Т-во М. О. Вольф, 1903

Театральные постановки

Экранизации романа

Всего в мире насчитывается около 30 экранизаций «Анны Карениной».

Немое кино

• 1910 - Германская империя
• 1911 - Россия . Анна Каренина (режиссёр и сценарист Морис Метр, Москва). Анна Каренина - М. Соротчина
• 1912 - Франция . Анна Каренина. Режиссёр - Альбер Капеллани . Анна Каренина - Жанна Дельвэ
• 1914 - Россия . Анна Каренина (режиссёр и сценарист Владимир Гардин). Анна Каренина - Мария Германова
• 1915 - США . Анна Каренина. Режиссёр Дж. Гордон Эдвардс. Анна Каренина - Бетти Нансен
• 1917 - Италия . Анна Каренина. Режиссёр Уго Фалена
• 1918 - Венгрия . Анна Каренина. Режиссёр - Мартон Гарас. Анна Каренина - Ирэн Варсаньи
• 1919 - Германия . Анна Каренина. Режиссёр - Фредерик Зелник . Анна Каренина - Лиа Мара
• 1927 - США . Любовь (режиссёр Эдмунд Гулдинг). Анна Каренина - Грета Гарбо

Звуковое кино

• 1935 - США . Анна Каренина (режиссёр Кларенс Браун). Анна Каренина - Грета Гарбо , консультант фильма граф Андрей Толстой
• 1937 - СССР . Фильм-спектакль (режиссёры Татьяна Лукашевич , Владимир Немирович-Данченко , Василий Сахновский)
• 1948 - Великобритания . Анна Каренина (режиссёр Жюльен Дювивье). Анна Каренина - Вивьен Ли
• 1953 - СССР . Анна Каренина (режиссёр Татьяна Лукашевич , экранизация спектакля МХАТа). Анна Каренина - Алла Тарасова
• 1961 -

Анна Каренина, в жару родильной горячки, говорит мужу:

«Я все та же, но во мне есть другая, я ее боюсь – она полюбила того (Вронского), и я хотела возненавидеть тебя, и не могла забыть про ту, которая была прежде. Та не я. Теперь я настоящая, я вся ».

«Анна Каренина», как законченное художественное целое, – самое совершенное из произведений Л. Толстого. В «Войне и мире» хотел он, может быть, большего, но не достиг: и мы видели, что одно из главных действующих лиц, Наполеон, совсем не удался. В «Анне Карениной» все или почти все удалось; тут, и только тут, художественный гений Л. Толстого дошел до своей высшей точки, до полного самообладания, до окончательного равновесия между замыслом и выполнением. Если когда-нибудь он и бывал сильнее, то уж, во всяком случае, совершеннее никогда не был, ни раньше, ни после.

И не случайно Достоевский предсказал всемирное значение Л. Толстого по поводу именно Анны Карениной: «Если у нас есть литературные произведения такой силы мысли и исполнения, то… почему нам отказывает Европа в нашем своем собственном слове? – вот вопрос, который рождается сам собою». В этом произведении, утверждает Достоевский, выражена величайшая тайна мира, тайна зла, «с страшной глубиной и силою, с небывалым доселе у нас реализмом художественного исполнения»; здесь выражено то, что «законы духа человеческого столь еще неизвестны… столь таинственны, что нет и не может быть судей окончательных, а есть Тот, Который говорит: «Мне отмщение, и Аз воздам». Ему одному известна вся тайна мира сего и окончательная судьба человека. Человек же пока не может браться решать ничего с гордостью своей непогрешимости, – не пришли еще времена и сроки». Одну сцену Достоевский считает главною, называет самою «гениальною»; и уж, конечно, для него в этой сцене, живом средоточии всей «Анны Карениной», может быть, всего художественного толстовского творчества, с наибольшею силою и ясностью выражена главная идея романа – тайна незавершенного мира, тайна зла и несоизмеримость тайны этой с человеческим разумом («не может быть судей окончательных»); это – та сцена, где Анна Каренина, чувствуя приближение смерти, делает мужу поразительное признание:

«Я все та же, но во мне есть другая, я ее боюсь… Та не я. Теперь я настоящая, я вся». Достоевский мог бы сказать Анне Карениной то, что он говорит неизвестной в одном из своих предсмертных писем: «Вы мне родная, потому что это раздвоение в вас точь-в-точь, как и во мне, – и всю жизнь во мне было». Раздвоение всю жизнь было и в Анне; в ней были два «я», и весь ужас ее трагедии в неразрешимости для ее сознания, для ее совести, вопроса, какое из этих двух «я» настоящее. Когда особое состояние плоти – горячечный жар, бред, ощущение близкой смерти – дает ее сознанию ясновидение, и она решает, что не любит и никогда не любила Вронского, а любит только мужа, и даже в то время, как хотела его ненавидеть, любила его, – то это ложь или, вернее, одна половина правды без другой, одна из «двух правд», между которыми она живет и умирает, тех вечных «двух правд», о которых говорит и Черт Ивану Карамазову. Когда другое, полярно-противоположное состояние плоти – оргийный избыток жизни дает ее сознанию другое, опять-таки полярно-противоположное ясновидение, и она решает, что любит Вронского и ненавидит мужа, – это опять ложь или половина, другая половина правды. А совершенная, полная правда то, что она любит и любовника, и мужа в одно и то же время, любит обоих вместе, что оба «я», живущие в ней – Анна, любящая Вронского, и Анна, любящая мужа, – одинаково искренние, одинаково истинные. Это невозможно, противоестественно, это слишком страшно, страшнее смерти – она ведь действительно и умирает, чтобы только не видеть этой постепенно обнажающейся перед нею полной правды, которая кажется ей чудовищно-бесстыдною, безобразною, – но это так. И недаром вещий сон соединяет для нее жизнь со смертью, одну половину правды с другою, приподымая уголок покрова над этой последнею единою истиной.