Голем краткое содержание.

Книга не простая. В нее начинаешь буквально вгрызаться с первых строк и как правило не очень удачно. Стиль написания абсолютно противоположен большинству современных авторов, тем более фантастов, и характеризуется очень длинными сложноподчиненными придаточными предложениями, прочитав которые, не так просто понять о чем же оно было написано, где сказуемое и куда потерялось подлежащее. По манере, стилю и атмосфере произведение схоже с «Преступлением и наказанием» Достоевского. Так что вы должны быть готовы к непростому чтению, к мрачным нездоровым картинам.

Я готов не был. Прочитав две главы - бросил. Однако, взыграла гордость и спустя неделю я решился сделать новый рывок и перевалил за 3-ю главу. Дальше стало намного легче - начались действия, загадки, над которыми можно подумать и не слишком повредить свой мозг, а главное, я стал привыкать к этому странному стилю изложения. Он начинает даже нравится. Я не согласен, что стиль простой и путанный. Мастерство автора налицо, да черт возьми, сам словарный запас заставляет проникнуться уважением к Майринку! Кто из современных писателей может сравниться? Уэльбек? Не знаю. Это классическая книга, ее место там, рядом с Достоевским, Кафкой и Камю. Нельзя ее оценивать и сравнивать с космооперами и эпическим фентези. Нельзя также снижать баллы из-за того, что вы чего-то не поняли. Это не проблема Майринка, это наша проблема.

«Однажды я видел, как на пустынной площади большие обрывки бумаги в диком остервенении кружились и гнали друг друга, точно сражаясь, тогда как я не чувствовал никакого ветра, будучи прикрыт домом. Через мгновение они как будто успокоились, но вдруг опять напало на них неистовое o ожесточение, и они опять погнались в бессмысленной ярости, – забились все вместе за поворотом улицы, чтобы снова исступленно оторваться друг от друга и исчезнуть, наконец, за углом. Только один толстый газетный лист не мог следовать за ними, он остался на мостовой, бился в неистовстве, задыхаясь и ловя воздух.»

Кто из современных писателей так может описать сущий пустяк?

Да, чтобы окончательно во всем разобраться, нужно что-то знать про Гермафродита с заячьей головой, культ Осириса, Голема и Каббалу. Но даже если вы не особо в курсе таких вещей, ничего страшного нет. Все равно будет интересно узнать тайну главного героя и пройти вместе с ним его путь Жизни.

Оценка: 10

Высокие отзывы достойных людей о «Големе» сами по себе не должны быть препятствием к личной оценке романа. Новаторская линия «Голема» - о поиске индентификации персонажа, страдающего своего рода амнезией, должна быть оценена по достоинству - в дальнейшем тема обмусолена до затертости, вспомним хоть «Сердце ангела». Поиск, в принципе, ничем не закончился. Очевидно, что «Голем» эзотеричен и для его понимания (или претензии на понимание) необходим мистический багаж читающего. Ну а при редуцировании мистического гарнира, Каббалы, комментариев сам текст представляет художественный интерес для непросвещенных? На мой взгляд, ограниченный. Майринк многословен, испытывает тягу ко всему нездоровому физически, ущербному, сгущению красок, созданию атмосферы гнильцы и тлена - словом декадент начала века. «Голем»- мутная, путаная вещь с взаимозаменяемыми и раздваивающимся персонажами, при этом стиль зауряден(местами мне напомнил Леонида Андреева), а драматургия неочевидна. Решительно несогласен с утвержденеиями о воссоздании в романе образа Праги. «Прага «Голема» - это как город у Кафки - абстрактный мирок, имеющий мало общего с Прагой исторической. Пара строк про еврейское гетто, упоминание Градчан и Старого Места сути дела не меняет: поклонникам именно Праги этот роман ничего не даст, это не «пражский текст», а эссе интеллектуального алхимика о трансмутациях, мистическом браке, гермафродите и проч. звучной белиберде. Для немногих, кто не знает: «Голем» не посвящен рассказу о творении Бен Бецателя в 16 веке, действие происходит на рубеже 19 и 20 веков.

Оценка: 6

«Голем» - самый известный и самый лучший роман Густава Майринка, сильный во многих отношениях, как сильны, в принципе, все работы именитого пражца. Описать происходящее в произведении сложно, поскольку любая попытка пересказа окажется поверхностной, ввиду многоуровневой структуры, свойственной прозе автора.

Тем не менее, не стоит ожидать, что «Голем» - это неприступная заумь, ничего не дающая неподготовленному читателю. Напротив: слог дружелюбен и лёгок, действия героев ясны и понятны, а самой впечатляющей стороной романа является мастерски выписанная атмосфера. Два-три случайно выбранных предложения глубоко и неотвратимо погружают в текст, дают проникнуться неповторимой аурой Майринковского мира.

И всё же, о чём эта история? О человеке, живущем в начале XX века в гетто. Его посещают странные, похожие на сон видения, полунамёки и призраки, в то время как вокруг, в мире обыденном, люди плетут интриги. Оба этих наиболее заметных пласта «Голема» в равной степени сосуществуют в каждой главе, что отражает уникальное, комбинированное мировосприятие героя, исполненное потрясающих воображение химерических образов. При этом акцент делается на ассоциативно-эмоциональной нише сознания.

По ходу повествования герою предстоит оказаться в подземелье, потайной комнате, темнице и других необычных местах и состояниях, а его ни на что не похожая призма восприятия только подчёркивает готический антураж происходящего. Кресты, могильные плиты, фонари, тени, алхимия, магия - всё это только кожа произведения.

За красивой оболочкой скрывается ещё более примечательная картина, но способность различить её не зависит от интеллекта читателя, а определятся исключительно эрудицией. Знакомые с оккультизмом, буддизмом, индуизмом, книгами Кастанеды, Блаватской или кого-то другого из видных эзотериков, несомненно, найдут в романе намного больше, чем простую художественную прозу. «Голем» - иллюстрация духовного пути, и каждый персонаж здесь - олицетворение какого-либо явления, а все события обусловлены этапами саморазвития, упоминаемые в таких учениях, как, например, хатха-йога.

Можно ожидать, что такой подход сделает повествование зависимым и натянутым, но Майринк блестяще избежал подобного эффекта. Поступки героев мотивированы, переход между локациями логичен, да и вообще вся структура произведения выглядит цельной и продуманной, что удивительно, поскольку подобный уровень недостижим для многих именитых авторов, даже не пытающихся ставить какие-либо сверхзадачи для своей прозы.

Возвращаясь к художественным достоинствам, нужно сказать пару слов о персонажах: они интересны, живы, индивидуальны. Следует оговориться, что это не лучшие герои в творчестве Майринка, и та же «Вальпургиева ночь» или «Зелёный лик» включают более яркие типажи.

Приступать к чтению следует без определённых ожиданий, так как в любом случае «Голем», как и все работы Майрника, - роман не похожий на остальную мировую литературу. Это трансполяция эзотерики на художественное полотно, вытканное красивым метафорическим языком, звучащим где-то на границе сна и яви.

Оценка: 10

В мистификации, облаченной в форму философского романа, описывается сложный мир человеческой психики. В повествовании Густава Майринка элементы оккультных учений и картины гипнотических состояний, состояний транса, вплетены в интригующий детективный сюжет, разворачивающейся на мрачном фоне старинного пражского гетто ХIХ ст. В переплетении реалий тех времен с кошмарами и мистериями иудейского фольклора, разворачивается невероятная история человека, который за ночь переживает целый ряд потрясающих событий, всего лишь прикоснувшись к шляпе своего двойника. Автор называет это - Habal Germini – дыханием костей.

Атанасиус Пернат – главный герой – реставратор, слыл безумцем и сумасшедшим, но был загипнотизирован и забыл свое прошлое, и вот, он снова начинает соскальзывать в ирреальность. Случайно или преднамеренно ему в руки попадает странная книга - «Ibbur» - прочтения которой переворачивает внутренний мир Атанасиуса. Пытаясь снова обрести себя, он мимо вольно становится свидетелем и участником сведений счетов соседей, каждый из которых хранит страшные тайны. И в этот ход событий искусно вплетен Голем – мифическое глиняное существо, созданное и оживленное средневековым раввином с помощью непостижимых заклинаний.

Он является раз в 33 года, после чего, место, которое он посетил, охватывает безумие и окутывает страх. И вот – Голлем посетил Атанасиуса Перната! И даже больше – Атанасиус Пернат сам чувствовал себя Големом! Он обнаружил тайную комнату, в которой, якобы таилось все это время глиняное существо, и колоду карт, которую, якобы сам нарисовал, когда-то, будучи еще ребенком. И главный козырь – пагад – символ Гермафродита, короля на перламутровом троне, с короной из красного дерева, на которой червь разрушения начертил таинственные руны – трансформируется в Голема. Главный герой пытается постичь его, а за одно и свою сущность. А меж тем, грань между материальным миром и запредельем духовности становится все тоньше…

Вы скажете, наркоманский бред?! Нет! Наркоманский бред, это «Физиогномика» Джеффри Форда, например, а «Голем» Густава Майринка полон тайных знаний, пусть и обрывочных, но с них можно сложить определенную картину. И в этом его ценность! Книга содержит в себе несколько ключей к расшифровке этого мира, но, еще больше в романе тайн, загадок, анаграмм, которые будут преследовать Вас и после прочтения.

Взять хотя бы имя главного героя – Атанасиус. Что сразу бросается в глаза – оно зашифровано содержит в себе и сатану и Иисуса. Темное и светлое начало каждого человека. И в романе герой выбирает путь, по которому должен проследовать до конца.

Роман мистификация, да! Но также не лишен и мощных элементов ужаса,

Спойлер (раскрытие сюжета) (кликните по нему, чтобы увидеть)

чего только стоит, например, неистово вращающаяся кошка с вырезанной половиной мозга, или парень выкопавший на кладбище два углубления, в которые вставил руки с перерезанными венами!!!

Роман потрясающий! Произвел на меня огромное впечатление.

Оценка: 10

Что писать? Если Борхес считал эту книгу одной из величайших в ХХ веке, то я скромно подпишусь, что с ним согласен.

Перевод Д. Выгодского так и остается лучшим. Михаил Кадиш своим творением только и доказал, что даже великие книги переводом можно испортить, Солянов не понял половины текста... Крюков... ну хороший человек Крюков, зачем ему это было?.. Хотя он - профессиональный велосипедист. можете проверить.

PS По служебному делу сличил с оригиналом всю часть, где герой пробирается подземным ходом. Потом посмотрел переводы. 90% качества - только Выгодский.

В остальных переводах и 10% не наберется(в каждом).

Перевод М. Кадиша - уникален. ЭТО ВООБЩЕ СОВСЕМ ДРУГАЯ КНИГА! Не понято ничего. Хотя что удивляться. это переводчик вообще уникален: надо быть гением. чтобы «Альрауне» Эверса так испоганить, как ему удалось.

Оценка: 10

Голем Майринка, это готичная, мистическая, атмосферная философская сказка.

Так случилось, что по возвращению из Праги я почти сразу, не преднамеренно, стала читать Голема. Трудно передать словами насколько четко описана атмосфера этого старого загадочного города в книге… местами аж прям до мурашек.

Не знаю, одной ли мне привиделось много перекликаний со степным волком Гессе, не в сюжете, скорее в философском подтексте книг, но меня лично мучило дежавю. Особенно, что касаемо поиска героем своего высшего Я, которое являет собой «магическое соединение мужского и женского человеческого элемента в полубоге (Гермафродите). Как конечная цель». В изначальной попытке побега от своего Я путем отшельничества и самоотречения «Так глубоко ненавидеть, мы можем только то, что является частью нас самих». Также я увидела единство Майринка и Гессе в размышлениях о душе «Ваша душа еще составлена из многочисленных «я» -- как муравейник из многих муравьев; вы носите в себе психические остатки многих тысяч предков». Книги написаны с разницей чуть более чем в 10 лет… мне интересно, а сами авторы читали книги друг друга, наверно им бы было о чем поговорить…

Все мы Големы в том или ином смысле, видимо хотел донести до нас Майринк. Тело наше, это тленная и пустая форма, оболочка, то чем мы являемся, это наш духовный мир, бессмертная душа, которая передает одни и те же архетипы по цепи поколений для поиска каждым из нас своего «Духовного Двойника» для заключения священного духовного брака.

Оценка: 8

Один из первых бестселлеров ХХ века написан очень богатым и подвижным языком, завораживает магической атмосферой, подобно которой мало где встретишь, но, увы, крайне сложен для понимания. Не потому, что роман требует от читателя жизненного опыта, вдумчивости и т. п., а потому что многие из символов просто физически невозможно воспринять, если вы не обладаете определёнными знаниями в области каббалы, алхимии, не знакомы с арканами Таро и не знаете на зубок Ветхий Завет. Без всего этого большая часть символов от вас ускользнёт и роман не сложится в целостную картину. Многие скажут: «Ну и что? А примечания на кой?» Да, и я бы не разобрался в книге, если бы мне на помощь не пришли вводная статья и примечания, однако ощущения от такого чтения совсем другие. Лично у меня в таких случаях вместо послевкусия остаётся ощущение, будто мне как пятикласснику разжевали книгу. Уверен, что будут люди, которые почитают роман, затем примечания и пару статей по теме и останутся довольными, что «поняли» символику «Голема», но не я.

«Голем» можно отнести не к эмоциональной литературе, а именно «сконструированной». Я не говорю, что это недостаток. Просто такие книги нельзя прочувствовать, здесь нужно оценивать широту авторского замысла и сложность собранной мозаики. Однако та красная нить, которой по всему телу романа проходит идея, часто обрывается. В основном в тех местах, где автор обрушивает на читателя очередной ворох каббалистических символов, а в голове остаётся вопрос «а для чего?» Чтобы понять, для чего, нужно прочитать роман до самого конца. Хотя я бы не сказал, что концовка полностью раскрывает суть произведения.

Уж не знаю, заслуга это переводчика или самого автора, но литературный стиль произвёл сильное впечатление. Слова прыгают словно жонглёрские мячики, и встают в шеренги интересных речевых оборотов. Подобранные метафоры, сравнения, описания часто поражают своей точностью и насыщенностью. То же самое касается диалогов, которые оказались на удивление реалистичными для сюрреалистического произведения. Аристократы говорят вычурно, болтуны подчёркнуто красноречиво и витиевато, бандиты выражаются на жаргоне и т. п.

Оценка: 8

Прочев произведение, вспомнились слова Конфуция «Однажды мне приснился сон, будто я бабочка. И когда я проснулся, долго не мог понять, кто я: человек, которому приснилось, что он бабочка, или бабочка, которой снится, что она человек? Так всех нас когда-нибудь ожидает великое пробуждение. А дураки спят и думают: «Я - царь, я - пастух...» Автор тонко передал внутренний мир главного героя через сложное переплетение сна и реальности... читаешь, словно смотришь на изображение дороги, которую постоянно размывают кляксы, из-за которых теряешься, не понимаешь, что происходит с главным героем...но, постепенно, словно мозаика, выстраивается картина, из которой понимаешь, что «голем» есть в каждом, тот кто рассмотрит его и одержит над ним верх, станет для себя другом...замечательное произведение!!!

Оценка: 10

где-то в аннотации читал, что Булгаков писал «Мастер и Маргариту» под воздействием этого произведения.

Увы Булгаковское произведение не призвело на меня такого впачетления как «Голем».

ГОЛЕМ - это явно не для любителей Донцовой, не каждый способен оценить это одно из лучших произведений мировой литературы!!!

Обязательно прочитайте или купите аудиокнигу, где читает Виктором Рудниченко, очень советую!

Оценка: нет

Одна из наиболее знаменитых и загадочных книг двадцатого века, оказавшая огромное влияние на мировую литературу. Книга загадочная (между прочим, одна из любимых книг такого оригинала как Даниил Хармс - это уже о чём-то говорит!). Мистический детектив и глубокая эзотерическая философия. И всё это на фоне мрачных, глухих районов Старой Праги. К тому же повествование ведётся от первого лица - читая книгу, полностью погружаешься в чувства главного героя, его видения и мучительные переживания. Шедевр!

Оценка: 10

Я полюбил эту книгу, только прочитав её в оригинале. Русский перевод красив и тяжеловесен и напоминает словополетения Соломона Абта, велеречивого переводчика экспрессионистской прозы. Русскую версию приятно не столько читать, сколько вспоминать прочитанное и думать над ним. А оригинал читается легко и эта лёгкость добавляет силы сложным конструкциям «Голема».

«Голему» Майринка не везёт в кино. Было несколько превосходных киноверсий еврейской легенды о Големе, не имеющих ни малейшего отношения к роману, но все убеждены, что это и есть экранизации. На самом же деле экранизацию «Голема» (издевательскую по отношению к оригиналу) сделал только кинопанк Петр Шулькин - как об этом сказано в исходной информации. Совсем недавно Иржи Барта, чешский аниматор-авангардист, порывался экранизировать роман, но не нашёл денег и ограничился информационным трейлером - вполне гениальным.

Я думаю, что проблема отсутствия толковых экранизаций заключается в том, что художники, пытающиеся собрать деньги на фильм по роману Густава Майринка, попросту не могут внятно объяснить продюссерам, о чём, собственно, будет этот фильм. Они путаются в пересказе, да и в самом деле, если сюжет «Голема» освободить от психопатологических, поэтических и оккультных нагромождений, он выглядит по-идиотски. Весь роман, целиком, как есть - гениален, а стоит начать раскладывать его на элементы, как всё разваливается в кучу мусора, как разваливается сам голем, если вынуть у него изо-рта листок бумаги с заклинанием. И в этом - магия.

Оценка: 10

«Голем» Майринка – необычайно атмосферная книга. Она затягивает в мир иллюзий и зыбкой, как сон, реальности. Весь небольшой роман мы следуем по пятам за Атанасиусом Пернатом, ремесленником, изготавливающим камеи на драгоценных камнях. Впрочем, слово «ремесленник» не отражает истинного положения дел. Пернат – это Мастер, художник, тонко чувствующий красоту и представляющий окружающий его мир в одному ему видимом свете. Мы встречаем героя на распутье, ведущем от простой и однообразной жизни к настоящей буре событий и впечатлений. А подробности его прошлого, равно как и намёки на ожидающее Перната будущее щедрой рукой автора рассыпаны в загадочных сценах и многозначительных умолчаниях. Майринк искусно переплетает реальность и сон так, что границы этих понятий размываются и перестают различаться читателем. Обыкновенные посиделки собутыльников в кабаке сменяются каббалистическими видениями, полными символов и смыслов, исчезающих после пробуждения. А деятельная сюжетная линия незаметно переходит в медитативное путешествие по улицам Праги.

Город заслуживает отдельного упоминания. С давних пор мечтая побывать в Праге, я впервые встречаю подобный её образ, который не вызывает непреодолимого желания немедленно купить билет на самолёт. У Майринка Прага тёмная, почти гротескная, с шикарно-отталкивающими и мрачно-притягательными описаниями еврейских кварталов, заброшенных подземелий и тайных комнат. Образы эти настолько хороши, что тотчас же создают в воображении жутковатую до мурашек по коже картину:

«Потоки воды стекали с крыш и бежали по лицам домов, как ручьи слёз… бесцветные дома, которые жались передо мной друг к другу как старые обозлённые под дождём животные… На каменных выступах его лавчонки, изо дня в день, из года в год, висят всё те же мёртвые, бесполезные вещи… непостижимый дух греха бродит по этим улицам днём и ночью и ищет воплощения…»

То же самое можно сказать об образах персонажей. Их контуры размыты, но вот Майринк рисует несколько характерных черт – и портрет готов. Заблудившийся в собственном беспамятстве Пернат, мстительный еврей Вассертрум, нищий студент Харусек, красавица Ангелина и таинственный Гиллель – все они оживают в своих словах и поступках.

Сюжет представляет собой запутанную интригу, в которой нашлось место убийствам, угрозам и неразделённой любви. А за всем этим прячется совсем другая история, полная магических знаков и фантастических совпадений. Совершенно потрясающе Майринк описывает метания Перната в погоне за своим собственным големом. Атанасиус не помнит своего прошлого, он погружён в отчаянные попытки обрести себя через мельчайшие крохи сведений, которые он обнаруживает в самых неожиданных происшествиях. И жуткими в романе были вовсе не пересказы старинных легенд об оживающих чудовищах, а почти осязаемые сны-видения, выбивающие почву из-под ног и ставящие персонажа перед выбором, не объясняя, что именно он должен выбрать и к каким последствиям это приведёт.

Правда, ближе к концу произведения ощущение сверхъестественного ужаса рассеивается одним единственным монологом о символах и эзотерическом предназначении героя. А так хотелось продлить то удивительное чувство, которое едва ли не впервые вызвала авторская недосказанность! Впрочем, Майринк и так множество вопросов оставляет без ответов, а проникновенные речи Ляпондера обоснованно подводят читателя к закономерному финалу. В итоге «Голем» – шикарный роман-мистификация, который можно разгадывать, а можно просто насладиться тягучей атмосферой ирреальности происходящего, заглянуть в самые дальние уголки человеческой души и ужаснуться разворачивающейся драме.

Книга для продвинутого читателя. Для читателя-мистика, знатока тайных учений, который сможет оценить все существующие в тексте отсылки, привязки и намеки.

Для обычного читателя роман малоинтересен, герои скучны и специфичны, события, происходящие в книге, не увлекают. Голема как такового (глиняный истукан с заклинанием во рту) в книге нет. Есть маленькие люди Праги на рубеже XIX-XX веков.

На любителя. На знатока

Роман Г. Майринка «Голем» (1915) написан в жанре «оккультного романа», и прямо корреспондирует к популярным представлениям об алхимии как оккультной «духовной практике». При этом роман наполнен сатирическими нотами, иронией, которая позволяет считать роман одновременно пародией и издевкой на тему увлеченности массовой культуры мистикой.

Повествователь в «Големе» - это голос, не имеющий однозначного субъекта высказывания. Роман написан не от лица какого-либо субъекта, а от лица, воображающего себя иным лицом. Анонимный рассказчик то совпадает с главным героем повествования, то неожиданно оказывается кем-то отличным от него.

Рассказ ведется от лица человека, видящего тяжелый сон, а, может быть, находящегося в некоем пограничном состоянии, которое в немецком языке называется «грезы наяву» (Tagträume). Как говорит сам персонаж: «Я не сплю и не бодрствую, и в полусне (Halbtraum) в моем сознании смешивается пережитое с прочитанным и слышанным, словно стекаются струи разной окраски и ясности» (Г. Майринк. Голем. Пер. Д. Володарского. М., «Прометей», 1990. С. 7).

В дальнейшем тема сна усугубляется, и рассказчик временами находится в состоянии переживания полного распада связи между обозначением и обозначаемым. Он перестает понимать простейшие слова: «Я начал произносить первые попавшиеся слова: принц, дерево, дитя, книга. Я судорожно повторял их, пока они не стали раздаваться во мне бессмысленными, страшными звуками из каких-то доисторических времен, и я должен был напрягать все свои умственные способности, чтобы вновь осмыслить их значение: п-р-и-н-ц?... к-н-и-г-а?...» (Там же. С. 97).

Это состояние инфантильной, вызывающей одновременно ужас и восторг игры в неузнавание слов путем их частого бессмысленного повторения - частый прием в литературных играх.

Мы узнаем имя субъекта сна - его зовут Атанасиус Пернат. Имя героя - «Афанасий» (Athanasius) - очевидно отсылает к религиозным представлениям о бессмертии души, и само означает «бессмертный». Этот Атанасиус Пернат живет в еврейском районе Праги, занимая маленькую съемную каморку, и зарабатывает на жизнь ювелирным искусством. Это ремесло, очевидно, отсылает к алхимии.

Сон главного героя - это медитативное созерцание гладкого камня, похожего на кусок сала. Этот образ берется из легенды о жизни Будды: «Ворона слетела к камню, который походил на кусок сала, и думала: здесь что-то вкусное. Но не найдя ничего вкусного, она отлетела прочь. Подобно вороне, спустившейся к камню, покидаем мы, ищущие, аскета Гаутаму, потеряв вкус к нему» (Там же. С. 7).

Пристальное созерцание камня/куска сала остается главной схемой всего романа. Этот образ символизирует двойную схему мертвого (импотентного)/живого(сексуального) тела.

Сам роман переполнен образами ненормативной телесности. Персонажи «Голема» наделены тем или иным уродством. Их телесность избыточна, чрезмерна и уродлива. Так, например, образ еврея-старьевщика Вассертрума является скоплением штампов о ненормативном, «грязном» еврейском теле: «Отвратительное неподвижное лицо, с круглыми рыбьими глазами и с отвислой заячьей губой» (Там же. С. 10). Такие гипертрофированные телесные образы прямо отсылают к сексуальности.

Герои романа пресыщены сексуальностью: дочка/наложница старьевщика Вассертрума Розина стоит «спиной к перилам, похотливо откинувшись назад» (Там же. С. 9), а мысли глухонемого Яромира «наполнены страстной и неослабевающей мечтой о Розине» (Там же. С. 12).

Тема «сакрального брака» (или «алхимического брака»), целью которого является появление божественного гермафродита, является одной из мифологем романа. Гротескная сексуальность в романе находит свое окончательное выражение в карнавальной сцене пародии на «мистический брак». Пародийный «мистический брак» совершают в кабаре выродившийся аристократ князь Атенштадт и «похожий на женщину юноша, в розовом трико, с длинными светлыми волосами до плеч, с губами и щеками, нарумяненными, как у проститутки» (Там же. С. 48).

Камень из сна героя романа символизирует мертвое тело. Один из персонажей «Голема» прямо указывает на философское значение оппозиции живое/мертвое. Наблюдая за кружением клочков газет, вызванным порывом ветра, он рассуждает: «Что, если мы, живые существа, являемся чем-то похожим на бумажные обрывки? Разве не может быть, что невидимый, непостижимый ветер бросает и нас то сюда, то туда, определяя наши поступки, тогда как мы, в нашем простодушии, полагаем, что мы действуем по своей свободной воле?» (Там же. С. 30).

Эта идея находит своё развитие в неоднократно встречающихся в книге образах марионетки, куклы, наконец, самого Голема, именем которого назван роман. Сам образ Голема, мистического существа, описанного как оживленная «именем Бога» материя, стоящий на грани живого и неживого, есть развитие того же самого образа сексуального/импотентного, живого/мертвого, камня/куска сала.

Образ человека (и всего мира) как мертвой куклы, оживающей лишь под влиянием внешней «божественной» силы, встречается ещё в диалогах Платона: «Мы, живые существа, - это чудесные куклы богов, сделанные ими либо для забавы, либо с какой-то серьезной целью, ведь это нам неизвестно; но мы знаем, что внутренние наши состояния, точно шнурки или нити, тянут и влекут нас каждое в свою сторону, и, так как они противоположны, увлекают нас к противоположным действиям, что и служит разграничением добродетели и порока» (Платон. Законы. Пер. А. Егунова. // Платон. Собрание сочинений в 4-х томах. Т. 4. М., «Мысль», 1994. С. 93). Эта метафора господства/подчинения впоследствии нередко использовалась во многих философских и литературных произведениях.

Образ мертвого тела описывается, в частности, в философии Шеллинга. В «Философии откровения» (1844), ставшей важным этапом западноевропейского спекулятивного идеализма второй половины 19 века, Шеллингом указывается: «Мертвое тело хочет, собственно, лишь себя, оно как бы исчерпано самим собой и именно потому импотентно вовне, если не возбуждается; оно само собой насыщено (в таком случае, оно, следовательно, должно быть пустым), самим собой наполнено, а потому есть не большее, чем именно наполненное пространство» (Ф. В. Й. Шеллинг. Философия откровения. Т. 1. Пер. А. Пестова. СПб., «Наука», 2000. С. 264).

Самосознание субъекта романа «Голем» выражается в образе «комнаты без входа» (Zimmer ohne Zugang ), в которой якобы скрывается Голем. «Комната, пространство, куда никто не может найти входа» (38) ассоциируется у героя романа Атанасиуса с утерянными воспоминаниями о своем прошлом и своём «Я». Атанасиус, или персонаж, которому снится, что он Атанасиус, не знает, кто он сам и какова его биография.

Как шепчутся герои «Голема» об Атанасиусе: «Его счастье, что он, по-видимому, забыл всё то, что связано с его сумасшествием. Только, ради Бога, никогда не спрашивайте его ни о чем, что могло бы разбудить в нем воспоминания о прошлом. Об этом неоднократно просил меня старый доктор. Знаете, говорил он, у нас особый метод… Мы с большим трудом, так сказать, замуровали болезнь, как обводят забором злополучные места, с которыми связаны злополучные воспоминания» (Г. Майринк. Голем. Пер. Д. Володарского. М., «Прометей», 1990. С. 37).

В своих заметках о романе «Голем» Д. Хармс особо отмечает параллель образов запертой комнаты и цензурированной памяти: «Голем живет в комнате, не имеющей выхода. Кто хочет заглянуть в окно этой комнаты, сорвется с веревки. Мозг Атанасиуса - запертая комната. Если бы он захотел заглянуть в свою память, он бы сошел с ума» (Цит. по: А. Кобринский. Даниил Хармс. М., «Молодая гвардия», 2009. С. 462).

Субъект замыкается в изолированном пространстве и ощущает себя мертвым телом, Големом. Такое тело нуждается во внешней силе, способной его оживить, заставить двигаться. Это символическое выражение потребности в репрессии. Мир «идей», оживляющий физическую материю, это образ желанного Господина, который придает смысл пассивному инертному телу.

Голем в романе описывается как выражение бессознательного, цензурированного влечения, самой биологической природы витального тела: «нечто вроде какого-то душевного порождения, без участия сознания (etwas wie ein seelisches Kunstwerk , ohne innewohnendes Bewu ß tsein ) - порождения, возникающего наподобие кристалла по вечным законам из бесформенной массы» (Г. Майринк. Голем. Пер. Д. Володарского. М., «Прометей», 1990. С. 33).

Этот образ отсылает к страху перед массовой психологией, порождающей в своей среде коллективный возврат к первобытным инстинктивным влечениям, подавленным цивилизацией: «Может быть, постоянное накопление низменных мыслей, отравляющих воздух гетто, приводит к внезапному разряжению - душевному взрыву, бросающему наше сонное сознание (Traumbewußtsein) к свету дня, чтобы проявиться призраком, который своим обличьем обнаруживает в каждом символ массовой души (Symbol der Massenseele)» (Там же).

«Голем» Майринка - это описание реакции подавленной сексуальности, которая выражается в переживании субъектом самого себя и всего мира как мертвого тела. Весь физический мир представляет собой Голема, который одушевляется трансцендентальным миром идей.

Статья проиллюстрирована работами художника Х. Штайнер-Прага (1880-1945), созданными специально для первого книжного издания романа Майринка.

Лунный свет падает на край моей постели и лежит там большою сияющею плоскою плитою.
Когда лик полной луны начинает ущербляться и правая его сторона идет на убыль - точно лицо, приближающееся к старости, сперва покрывается морщинами и начинает худеть, - в такие часы мной овладевает тяжелое и мучительное беспокойство.
Я не сплю и не бодрствую, и в полусне в моем сознании смешивается пережитое с прочитанным и слышанным, словно стекаются струи разной окраски и ясности.
Перед сном я читал о жизни Будды Готама, и теперь на тысячу ладов проносятся в моем сознании, постоянно возвращаясь к началу, следующие слова:
«Ворона слетела к камню, который походил на кусок сала, и думала: здесь что-то вкусное. Но не найдя ничего вкусного, она отлетела прочь. Подобно вороне, спустившейся к камню, покидаем мы - ищущие - аскета Готаму, потеряв вкус к нему».
И образ камня, походившего на кусок сала, вырастает в моем мозгу неимоверно.
Я ступаю по руслу высохшей реки и собираю гладкие камешки.
Серо-синие камни с выкрапленной поблескивающей пылью, над которыми я размышляю и размышляю, и все-таки, не знаю, что с ними предпринять, - затем черные, с желтыми, как сера, пятнами, как окаменевшие попытки ребенка вылепить грубую пятнистую ящерицу.
И мне хочется отбросить их далеко от себя, эти камешки, но они выпадают все у меня из рук, из поля зрения моего не могу их прогнать.
Все камни, которые когда-либо играли роль в моей жизни, встают и обступают меня.
Одни, как крупные, аспидного цвета, крабы, перед возвращающимся приливом, напрягая силы, стараются выкарабкаться из песка на свет, всячески стремятся обратить на себя мой взор, чтобы поведать мне о чем-то бесконечно важном.
Другие, истощенные, бессильно падают назад, в свои ямы и отказываются когда-либо что-нибудь сказать.
Время от времени я выхожу из сумерек этого полусна и на мгновение вижу снова на выпученном краю моего одеяла лунный свет, лежащий большою сияющей плоскою плитою, чтобы затем в закоулках вновь ускользающего сознания беспокойно искать мучающий меня камень, что где-то, в отбросах моего воспоминания, лежит, похожий на кусок сала.
Возле него на земле, вероятно, когда-то помещалась водосточная труба - рисую я себе - загнутая под тупым углом, с краями, изъеденными ржавчиной, и упорно я стараюсь разбудить в своем сознании такой образ, который обманул бы мои вспугнутые мысли и убаюкал бы их.
Это мне не удается.
Все снова и снова, с бессмысленным упорством, неутомимо, как ставень, которым ветер через равные промежутки времени бьет в стену, твердит во мне упрямый голос: - это совсем не то, это вовсе не тот камень, который похож на кусок сала.
От этого голоса не отделаться.
Хоть бы сто раз я доказывал себе, что это совершенно неважно, он умолкает на одно мгновенье, потом опять незаметно просыпается и настойчиво начинает сызнова: - хорошо, хорошо, пусть так, но это все же не камень, похожий на кусок сала.
Постепенно мною овладевает невыносимое чувство полной беспомощности.
Что дальше произошло, не знаю. Добровольно ли я отказался от всякого сопротивления, или они - мои мысли - меня одолели и покорили.
Знаю только, что мое тело лежит спящим в постели, а мое сознание отделилось от него и больше с ним не связано.
Кто же теперь мое Я? хочется вдруг спросить, но тут я соображаю, что у меня нет больше органа, посредством которого я мог бы вопрошать, и я начинаю бояться, что глупый голос снова проснется во мне и снова начнет бесконечный допрос о камне и сале.

Густав Майринк

Лунный свет падает на край моей постели и лежит там большою сияющею плоскою плитою.

Когда лик полной луны начинает ущербляться и правая его сторона идет на убыль – точно лицо, приближающееся к старости, сперва покрывается морщинами и начинает худеть, – в такие часы мной овладевает тяжелое и мучительное беспокойство.

Я не сплю и не бодрствую, и в полусне в моем сознании смешивается пережитое с прочитанным и слышанным, словно стекаются струи разной окраски и ясности.

Перед сном я читал о жизни Будды Готама, и теперь на тысячу ладов проносятся в моем сознании, постоянно возвращаясь к началу, следующие слова:

«Ворона слетела к камню, который походил на кусок сала, и думала: здесь что-то вкусное. Но не найдя ничего вкусного, она отлетела прочь. Подобно вороне, спустившейся к камню, покидаем мы – ищущие – аскета Готаму, потеряв вкус к нему».

И образ камня, походившего на кусок сала, вырастает в моем мозгу неимоверно.

Я ступаю по руслу высохшей реки и собираю гладкие камешки.

Серо-синие камни с выкрапленной поблескивающей пылью, над которыми я размышляю и размышляю, и все-таки, не знаю, что с ними предпринять, – затем черные, с желтыми, как сера, пятнами, как окаменевшие попытки ребенка вылепить грубую пятнистую ящерицу.

И мне хочется отбросить их далеко от себя, эти камешки, но они выпадают все у меня из рук, из поля зрения моего не могу их прогнать.

Все камни, которые когда-либо играли роль в моей жизни, встают и обступают меня.

Одни, как крупные, аспидного цвета, крабы, перед возвращающимся приливом, напрягая силы, стараются выкарабкаться из песка на свет, всячески стремятся обратить на себя мой взор, чтобы поведать мне о чем-то бесконечно важном.

Другие, истощенные, бессильно падают назад, в свои ямы и отказываются когда-либо что-нибудь сказать.

Время от времени я выхожу из сумерек этого полусна и на мгновение вижу снова на выпученном краю моего одеяла лунный свет, лежащий большою сияющей плоскою плитою, чтобы затем в закоулках вновь ускользающего сознания беспокойно искать мучающий меня камень, что где-то, в отбросах моего воспоминания, лежит, похожий на кусок сала.

Возле него на земле, вероятно, когда-то помещалась водосточная труба – рисую я себе – загнутая под тупым углом, с краями, изъеденными ржавчиной, и упорно я стараюсь разбудить в своем сознании такой образ, который обманул бы мои вспугнутые мысли и убаюкал бы их.

Это мне не удается.

Все снова и снова, с бессмысленным упорством, неутомимо, как ставень, которым ветер через равные промежутки времени бьет в стену, твердит во мне упрямый голос: – это совсем не то, это вовсе не тот камень, который похож на кусок сала.

Хоть бы сто раз я доказывал себе, что это совершенно неважно, он умолкает на одно мгновенье, потом опять незаметно просыпается и настойчиво начинает сызнова: – хорошо, хорошо, пусть так, но это все же не камень, похожий на кусок сала.

Постепенно мною овладевает невыносимое чувство полной беспомощности.

Знаю только, что мое тело лежит спящим в постели, а мое сознание отделилось от него и больше с ним не связано.

Кто же теперь мое Я? хочется вдруг спросить, но тут я соображаю, что у меня нет больше органа, посредством которого я мог бы вопрошать, и я начинаю бояться, что глупый голос снова проснется во мне и снова начнет бесконечный допрос о камне и сале.

И я отмахиваюсь от всего.

Я стоял в темном дворе и сквозь красную арку ворот видел на противоположной стороне узкой и грязной улицы старьевщика-еврея, прислонившегося к лавчонке, увешанной старым железным хламом, сломанными инструментами, ржавыми стременами и коньками, равно как и множеством других отслуживших вещей.

Эта картина заключала в себе мучительное однообразие ежедневных впечатлений, врывающихся, как уличные торговцы, через порог нашего восприятия, и не возбуждала во мне ни любопытства, ни удивления.

Я сознавал, что в этой обстановке я уже давно дома.

Но и это сознание не возбудило во мне глубоких чувств, хотя шло вразрез с тем, что я так недавно пережил, и с тем, каким образом я дошел до настоящего состояния.

Я, должно быть, когда-то слыхал или читал странное сравнение камня с кусочком сала. Оно пришло мне на ум в то время, как я поднимался к себе в комнату по истоптанным ступенькам и мельком подумал о засаленном и каменном пороге.

Прага, начало века. Повествование ведётся от первого лица. Герой не то спит, не то бодрствует. Лунный луч падает в изножие его кровати. Герой ощущает, что его спящее тело лежит в кровати, а «чувства отделились от тела и больше от него не зависят»...

Вдруг он оказывается в угрюмом дворе пражского гетто, видит своих соседей - четырнадцатилетнюю рыжеволосую Розину и человека с круглыми рыбьими глазами и раздвоенной заячьей губой - старьёвщика Аарона Вассертрума, Розина старается обратить на себя внимание героя, за ней ревниво наблюдает один из братьев-близнецов, рябой подросток Лойза (впрочем, и другой брат, глухонемой Яромир, тоже одержим страстью к Розине). Герой оказывается у себя в каморке. Вассертрум смотрит на стены соседнего дома, примыкающие к окну героя. Что он может там видеть? Спустя какое-то время из-за стены, из соседней студии раздаётся радостный женский смех. Герой тут же вспоминает, что его знакомый, актёр-кукловод Цвак несколько дней назад сдал свою студию «молодому важному господину», чтобы тот мог встречаться со своей дамой сердца без соглядатаев. Женский смех за стеной пробуждает смутные воспоминания героя об одном богатом доме, где ему часто приходилось реставрировать дорогие антикварные вещи. Внезапно поблизости раздаётся пронзительный крик, затем скрип железной чердачной двери. В комнату врывается бледная как смерть молодая женщина, крича: «Мастер Пернат, ради Христа, спрячьте меня!» На секунду дверь снова распахивается, за ней - лицо Аарона Вассертрума, похожее на страшную маску.

Перед героем вновь всплывает пятно лунного света в изножии его Кровати. Атанасиус Пернат - отчего ему знакомо это имя? Когда-то давным-давно он перепутал свою шляпу с чужой (и она пришлась ему как раз впору). На её белой шёлковой подкладке золотыми буквами было написано имя владельца - «Атанасиус Пернат».

Герой снова ощущает себя Пернатом. К нему, граверу-реставратору, приходит неизвестный и приносит книгу, в которой нужно поправить инициал, сделанный из двух листиков тонкого золота. Пернат начинает листать книгу, перед ним встают поразительные видения. Одно из них - сплетённая в объятиях пара, на его глазах принявшая целокупную форму полумужчины-полуженщины, гермафродита, и сидящая на перламутровом троне в короне из красного дерева. Очнувшись от видений, Пернат хочет найти человека, принёсшего книгу, но тот исчез. Пернат пытается - и не может - вспомнить его облик. Только представив себя на его месте, Пернат чувствует, что становится похожим на него: безбородое лицо, выпуклые скулы, раскосые глаза - да это же Голем! О Големе существует легенда. Когда-то давным-давно один раввин по канонам каббалы изготовил из глины искусственного человека, Голема, чтобы тот помогал ему в качестве служки. Голем влачил жалкое полуосознанное существование и оживал, только когда раввин вкладывал ему в рот записку с магическими знаками. Однажды, когда он забыл вынуть её, Голем впал в бешенство и начал крушить все вокруг. Раввин бросился к нему и вынул бумажку со знаками. Тогда истукан замертво рухнул на землю. Говорят, что он появляется в городе каждые тридцать три года.

Пернат видит себя во дворе, рядом с ним - студент Хароузек в потёртом летнем пальто с поднятым воротником. Студент ненавидит старьёвщика и уверяет Перната, что именно он, Хароузек, виноват в смерти сына старьёвщика, доктора Вассори, глазного врача-шарлатана (Вассертрум же винит в этом доктора Савиоли). Савиоли - это имя молодого господина, снявшего комнату рядом с каморкой Перната.

Пернат получает письмо от женщины, которую недавно спас от старьёвщика. Она просит его о встрече. Ангелина - так зовут женщину - помнит Перната с детства. Сейчас она нуждается в его помощи: старьёвщик Вассертрум хочет довести заболевшего доктора Савиоли до самоубийства. Ангелина замужем, она боится, что муж узнает о её измене, и отдаёт Пернату на хранение свою переписку с Савиоли.

По соседству с Пернатом живёт Шмая Гиллель, архивариус в еврейской ратуше, с дочерью-красавицей Мириам. Мириам чиста душой и живёт в предвкушении чуда, которое преобразит жизнь. В то же время ей так дорого само ожидание, что иногда она хочет, чтобы чуда не произошло. В своих видениях Пернат ощущает себя Големом, а Шмая Гиллель кажется ему раввином-повелителем, и это своеобразно окрашивает их реальные взаимоотношения. Пернат вырезает на лунном камне камею с портретом Мириам, которая напоминает ему изображения древней книги, так взволновавшей его. Пернат любит Мириам, но ещё не осознает этого, а прежде чем он поймёт, случится ещё многое: встречи с Ангелиной, лихорадочные речи Хароузека, полные ненависти к Вассертруму (как выясняется, старьёвщик приходится ему отцом); козни Вассертрума, в результате которых Пернат попадает в тюрьму по ложному обвинению; его мистическое общение с Мириам, множество посетивших его видений...

Выйдя из тюрьмы, Пернат бросается искать Шмаю Гиллеля и его дочь и видит, что квартал уничтожен, идёт реконструкция этого района города. Пернат не может найти и своих друзей - кукловода Цвака, слепого Нефтали Шафранека. В отсутствие Перната умер старьёвщик Вассертрум, а студент Хароузек покончил с собой на его могиле, завещав треть доставшегося от Вассертрума наследства Пернату.

Пернат собирается истратить эти деньги на поиски Шмаи Гиллеля и его дочери. А пока он снимает квартиру в единственном не тронутом реконструкцией доме во всем квартале - в том самом, где, по преданию, иногда видели Голема. На Рождество, когда Пернат сидит у зажжённой ёлки, ему является его двойник - Голем. В доме начинается пожар. Пернат спускается вниз по верёвке, ему видятся в одном из окон Гиллель и Мириам, он радостно окликает их... и срывается с верёвки.

Вдруг герой приходит в себя: он лежит на кровати, в изножии которой пятно лунного света. А Пернат - вовсе не его имя, оно написано на белой шёлковой подкладке шляпы, которую он накануне перепутал со своей в соборе в Градчанах. Герой пытается пройти по следам Перната. В одном из кабачков поблизости он узнает, что тот женился на Мириам. Наконец после долгих поисков герой оказывается у дома Перната близ «Стены у последнего фонаря», «где ни одна живая душа не может жить». На двустворчатых воротах - бог-гермафродит на перламутровом троне. Старый слуга, с серебряными пряжками на башмаках, в жабо и старинного покроя сюртуке, берет шляпу, и перед героем в пролёте ворот появляется сад и похожий на храм мраморный дом, а на ступеньках Атанасиус Пернат и Мириам. Мириам так же хороша и молода, как во сне героя, а лицо Перната кажется герою собственным отражением в зеркале. Возвращается слуга и отдаёт герою его шляпу.