Где учился александр блок. Семейная жизнь Александра Блока

Он принадлежал к тем идеалистам чистой воды, которых наше время уже почти не знает. Собственно, нам уже непонятны своеобразные и часто анекдотические рассказы о таких дворянах-шестидесятниках, как Салтыков-Щедрин или мой дед, об их отношении к императору Александру II, о собраниях Литературного фонда, о борелевских обедах, о хорошем французском и русском языке, об учащейся молодежи конца семидесятых годов. Вся эта эпоха русской истории отошла безвозвратно, пафос ее утрачен, и самый ритм показался бы нам чрезвычайно неторопливым.

В своем сельце Шахматове (Клинского уезда, Московской губернии) дед мой выходил к мужикам на крыльцо, потряхивая носовым платком; совершенно по той же причине, по которой И. С. Тургенев, разговаривая со своими крепостными, смущенно отколупывал кусочки краски с подъезда, обещая отдать все, что ни спросят, лишь бы отвязались.

Встречая знакомого мужика, дед мой брал его за плечо и начинал свою речь словами: "Eh bien, mon petit..." ["Ну, что, милый..." (франц.).].

Иногда на том разговор и кончался. Любимыми собеседниками были памятные мне отъявленные мошенники и плуты: старый Jacob Fidele [Яков Верный (франц.).], который разграбил у нас половину хозяйственной утвари, и разбойник Федор Куранов (по прозвищу Куран ), у которого было, говорят, на душе убийство; лицо у него было всегда сине-багровое – от водки, а иногда – в крови; он погиб в "кулачном бою". Оба были действительно люди умные и очень симпатичные; я, как и дед мой, любил их, и они оба до самой смерти своей чувствовали ко мне симпатию.

Однажды дед мой, видя, что мужик несет из лесу на плече березку, сказал ему: "Ты устал, дай я тебе помогу". При этом ему и в голову не пришло то очевидное обстоятельство что березка срублена в нашем лесу. Мои собственные воспоминания о деде – очень хорошие; мы часами бродили с ним по лугам, болотам и дебрям; иногда делали десятки верст, заблудившись в лесу; выкапывали с корнями травы и злаки для ботанической коллекции; при этом он называл растения и, определяя их, учил меня начаткам ботаники, так что я помню и теперь много ботанических названий. Помню, как мы радовались, когда нашли особенный цветок ранней грушовки, вида, не известного московской флоре, и мельчайший низкорослый папоротник; этот папоротник я до сих пор каждый год ищу на той самой горе, но так и не нахожу, - очевидно, он засеялся случайно и потом выродился.

Все это относится к глухим временам, которые наступили после событий 1 марта 1881 года. Дед мой продолжал читать курс ботаники в Петербургском университете до самой болезни своей; летом 1897 года его разбил паралич, он прожил еще пять лет без языка, его возили в кресле. Он скончался 1 июля 1902 года в Шахматове. Хоронить его привезли в Петербург; среди встречавших тело на станции был Дмитрий Иванович Менделеев.

Дмитрий Иванович играл очень большую роль в бекетовской семье. И дед и бабушка моя были с ним дружны. Менделеев и дед мой, вскоре после освобождения крестьян, ездили вместе в Московскую губернию и купили в Клинском уезде два имения – по соседству: менделеевское Боблово лежит в семи верстах от Шахматова, я был там в детстве, а в юности стал бывать там часто. Старшая дочь Дмитрия Ивановича Менделеева от второго брака – Любовь Дмитриевна – стала моей невестой. В 1903 году мы обвенчались с ней в церкви села Тараканова, которое находится между Шахматовым и Бобловым.

Жена деда, моя бабушка, Елизавета Григорьевна, – дочь известного путешественника и исследователя Средней Азии, Григория Силыча Корелина. Она всю жизнь – работала над компиляциями и переводами научных и художественных произведений; список ее трудов громаден; последние годы она делала до 200 печатных листов в год; она была очень начитана и владела несколькими языками; ее мировоззрение было удивительно живое и своеобразное, стиль – образный, язык – точный и смелый, обличавший казачью породу. Некоторые из ее многочисленных переводов остаются и до сих пор лучшими.

Переводные стихи ее печатались в "Современнике", под псевдонимом "Е. Б.", и в "Английских поэтах" Гербеля, без имени. Ею переведены многие сочинения Бокля, Брэма, Дарвина, Гексли, Мура (поэма "Лалла-Рук"), Бичер-Стоу, Гольдсмита, Стэнли, Теккерея, Диккенса, В. Скотта, Брэт Гарта, Жорж Занд, Бальзака, В. Гюго, Флобера, Мопассана, Руссо, Лесажа. Этот список авторов – далеко не полный. Оплата труда была всегда ничтожна. Теперь эти сотни тысяч томов разошлись в дешевых изданиях, а знакомый антикварными ценами знает, как дороги уже теперь хотя бы так называемые "144 тома" (изд. Г. Пантелеева), в которых помещены многие переводы Е. Г. Бекетовой и ее дочерей. Характерная страница в истории русского просвещения.

Отвлеченное и "утонченное" удавалось бабушке моей меньше, ее язык был слишком лапидарен , в нем было много бытового. Характер на редкость отчетливый соединялся в ней с мыслью ясной, как летние деревенские утра, в которые она до свету садилась работать. Долгие годы я помню смутно, как помнится все детское, ее голос, пяльцы, на которых с необыкновенной быстротой вырастают яркие шерстяные цветы, пестрые лоскутные одеяла, сшитые из никому не нужных и тщательно собираемых лоскутков, – и во всем этом – какое-то невозвратное здоровье и веселье, ушедшее с нею из нашей семьи. Она умела радоваться просто солнцу, просто хорошей погоде, даже в самые последние годы, когда ее мучили болезни и доктора, известные и неизвестные, проделывавшие над ней мучительные и бессмысленные эксперименты. Все это не убивало ее неукротимой жизненности.

Эта жизненность и живучесть проникала и в литературные вкусы; при всей тонкости художественного понимания она говорила, что "тайный советник Гёте написал вторую часть "Фауста", чтобы удивить глубокомысленных немцев". Также ненавидела она нравственные проповеди Толстого. Все это вязалось с пламенной романтикой, переходящей иногда в старинную сентиментальность. Она любила музыку и поэзию, писала мне полушутливые стихи, в которых звучали, однако, временами грустные ноты:

Так, бодрствуя в часы ночные
И внука юного любя,
Старуха-бабка не впервые
Слагала стансы для тебя.

Она мастерски читала вслух сцены Слепцова и Островского, пестрые рассказы Чехова. Одною из последних ее работ был перевод двух рассказов Чехова на французский язык (для"Revue des deux Mondes"). Чехов прислал ей милую благодарственную записку.

К сожалению, бабушка моя так и не написала своих воспоминаний. У меня хранится только короткий план ее записок; она знала лично многих наших писателей, встречалась с Гоголем, братьями Достоевскими, Ап. Григорьевым, Толстым, Полонским, Майковым. Я берегу тот экземпляр английского романа, который собственноручно дал ей для перевода Ф. М. Достоевский. Перевод этот печатался во "Времени".

Бабушка моя скончалась ровно через три месяца после деда – 1 октября 1902 года. От дедов унаследовали любовь к литературе и незапятнанное понятие о ее высоком значении их дочери – моя мать и ее две сестры. Все три переводили с иностранных языков. Известностью пользовалась старшая – Екатерина Андреевна (по мужу – Краснова). Ей принадлежат изданные уже после ее смерти (4 мая 1892 года) две самостоятельных книги "Рассказов" и "Стихотворений" (последняя книга удостоена почетного отзыва Академии наук). Оригинальная повесть ее "Не судьба" печаталась в "Вестнике Европы". Переводила она с французского (Монтескье, Бернарден де Сен-Пьер), испанского (Эспронседа, Бэкер, Перес Гальдос, статья о Пардо Басан), переделывала английские повести для детей (Стивенсон, Хаггарт; издано у Суворина в "Дешевой библиотеке").

Моя мать, Александра Андреевна (по второму мужу – Кублицкая-Пиоттух), переводила и переводит с французского – стихами и прозой (Бальзак, В. Гюго, Флобер, Зола, Мюссе, Эркман-Шатриан, Додэ, Боделэр, Верлэн, Ришпэн). В молодости писала стихи, но печатала – только детские.

Мария Андреевна Бекетова переводила и переводит с польского (Сенкевич и мн. др.), немецкого (Гофман), французского (Бальзак, Мюссе). Ей принадлежат популярные переделки (Жюль Верн, Сильвио Пеллико), биографии (Андерсен), монографии для народа (Голландия, История Англии и др.). "Кармозина" Мюссе была не так давно представлена в театре для рабочих в ее переводе.

В семье отца литература играла небольшую роль. Дед мой – лютеранин, потомок врача царя Алексея Михайловича, выходца из Мекленбурга (прародитель – лейб-хирург Иван Блок был при Павле I возведен в российское дворянство). Женат был мой дед на дочери новгородского губернатора – Ариадне Александровне Черкасовой.

Отец мой, Александр Львович Блок, был профессором Варшавского университета по кафедре государственного права; он скончался 1 декабря 1909 года. Специальная ученость далеко не исчерпывает его деятельности, равно как и его стремлений, может быть менее научных, чем художественных. Судьба его исполнена сложных противоречий, довольно необычна и мрачна. За всю жизнь свою он напечатал лишь две небольшие книги (не считая литографированных лекций) и последние двадцать лет трудился над сочинением, посвященным классификации наук. Выдающийся музыкант, знаток изящной литературы и тонкий стилист, – отец мой считал себя учеником Флобера. Последнее и было главной причиной того, что он написал так мало и не завершил главного труда жизни: свои непрестанно развивавшиеся идеи он не сумел вместить в те сжатые формы, которых искал; в этом искании сжатых форм было что-то судорожное и страшное, как во всем душевном и физическом облике его. Я встречался с ним мало, но помню его кровно.

Детство мое прошло в семье матери. Здесь именно любили и понимали слово; в семье господствовали, в общем, старинные понятия о литературных ценностях и идеалах. Говоря вульгарно, по-верлэновски, преобладание имела здесь еlоquence [красноречие (франц.).]; одной только матери моей свойственны были постоянный мятеж и беспокойство о новом, и мои стремления к musique [музыке – фр.] находили поддержку у нее. Впрочем, никто в семье меня никогда не преследовал, все только любили и баловали. Милой же старинной еlоquenсе обязан я до гроба тем, что литература началась для меня не с Верлэна и не с декадентства вообще. Первым вдохновителем моим был Жуковский. С раннего детства я помню постоянно набегавшие на меня лирические волны, еле связанные еще с чьим-либо именем. Запомнилось разве имя Полонского и первое впечатление от его строф:

Снится мне: я свеж и молод,
Я влюблен. Мечты кипят.
От зари роскошный холод
Проникает в сад.

Жизненных опытов" не было долго. Смутно помню я большие петербургские квартиры с массой людей, с няней, игрушками и елками – и благоуханную глушь нашей маленькой усадьбы. Лишь около 15 лет родились первые определенные мечтания о любви, и рядом – приступы отчаянья и иронии, которые нашли себе исход через много лет – в первом моем драматическом опыте "Балаганчик", лирические сцены). "Сочинять" я стал чуть ли не с пяти лет. Гораздо позже мы с двоюродными и троюродными братьями основали журнал "Вестник", в одном экземпляре; там я был редактором и деятельным сотрудником три года.

Серьезное писание началось, когда мне было около 18 лет. Года три-четыре я показывал свои писания только матери и тетке. Все это были – лирические стихи, и ко времени выхода первой моей книги "Стихов о Прекрасной Даме" их накопилось до 800, не считая отроческих. В книгу из них вошло лишь около 100. После я печатал и до сих пор печатаю кое-что из старого в журналах и газетах.

Семейные традиции и моя замкнутая жизнь способствовали тому, что ни строки так называемой "новой поэзии" я не знал до первых курсов университета. Здесь, в связи с острыми мистическими и романическими переживаниями, всем существом моим овладела поэзия Владимира Соловьева. До сих пор мистика, которой был насыщен воздух последних лет старого и первых лет нового века, была мне непонятна; меня тревожили знаки, которые я видел в природе, но все это я считал "субъективным" и бережно оберегал от всех. Внешним образом готовился я тогда в актеры, с упоением декламировал Майкова, Фета, Полонского, Апухтина, играл на любительских спектаклях, в доме моей будущей невесты, Гамлета, Чацкого, Скупого рыцаря и... водевили. Трезвые и здоровые люди, которые меня тогда окружали, кажется, уберегли меня тогда от заразы мистического шарлатанства, которое через несколько лет после того стало модным в некоторых литературных кругах. К счастию и к несчастью вместе, "мода" такая пришла, как всегда бывает, именно тогда, когда все внутренно определилось; когда стихии, бушевавшие под землей, хлынули наружу, нашлась толпа любителей легкой мистической наживы.

Впоследствии и я отдал дань этому новому кощунственному "веянью"; но все это уже выходит за пределы "автобиографии". Интересующихся могу отослать к стихам моим и к статье "О современном состоянии русского символизма" (журнал "Аполлон" 1910 года). Теперь же возвращусь назад.

От полного незнания и неумения сообщаться с миром со мною случился анекдот, о котором я вспоминаю с удовольствием и благодарностью: как-то в дождливый осенний день (если не ошибаюсь, 1900 года) отправился я со стихами к старинному знакомому нашей семьи, Виктору Петровичу Острогорскому, теперь покойному. Он редактировал тогда "Мир божий". Не говоря, кто меня к нему направил, я с волнением дал ему два маленьких стихотворения, внушенные Сирином, Алконостом и Гамаюном В. Васнецова. Пробежав стихи, он сказал: "Как вам не стыдно, молодой человек, заниматься этим, когда в университете бог знает что творится!" – и выпроводил меня со свирепым добродушием. Тогда это было обидно, а теперь вспоминать об этом приятнее, чем обо многих позднейших похвалах.

После этого случая я долго никуда не совался, пока в 1902 году меня не направили к В. Никольскому, редактировавшему тогда вместе с Репиным студенческий сборник. Уже через год после этого я стал печататься "серьезно". Первыми, кто обратил внимание на мои стихи со стороны, были Михаил Сергеевич и Ольга Михайловна Соловьевы (двоюродная сестра моей матери). Первые мои вещи появились в 1903 году в журнале "Новый путь" и, почти одновременно, в альманахе "Северные цветы".

Семнадцать лет моей жизни я прожил в казармах л.-гв. Гренадерского полка (когда мне было девять лет, мать моя вышла во второй раз замуж, за Ф. Ф. Кублицкого-Пиоттух, который служил в полку). Окончив курс в СПб. Введенской (ныне – императора Петра Великого) гимназии, я поступил на юридический факультет Петербургского университета довольно бессознательно, и только перейдя на третий курс, понял, что совершенно чужд юридической науке. В 1901 году, исключительно важном для меня и решившем мою судьбу, я перешел на филологический факультет, курс которого и прошел, сдав государственный экзамен весною 1906 года (по славяно-русскому отделению).

Университет не сыграл в моей жизни особенно важной роли, но высшее образование дало, во всяком случае, некоторую умственную дисциплину и известные навыки, которые очень помогают мне и в историко-литературных, и в собственных моих критических опытах, и даже в художественной работе (материалы для драмы "Роза и Крест"). С годами я оцениваю все более то, что дал мне университет в лице моих уважаемых профессоров – А. И. Соболевского, И. А. Шляпкина, С. Ф. Платонова, А. И. Введенского и Ф. Ф. Зелинского. Если мне удастся собрать книгу моих работ и статей, которые разбросаны в немалом количестве по разным изданиям, но нуждаются в сильной переработке, – долею научности, которая заключена в них, буду я обязан университету.

В сущности, только после окончания "университетского" курса началась моя "самостоятельная" жизнь. Продолжая писать лирические стихотворения, которые все, с 1897 года, можно рассматривать как дневник, я именно в год окончания курса в университете написал свои первые пьесы в драматической форме; главными темами моих статей (кроме чисто литературных) были и остались темы об "интеллигенции и народе", о театре и о русском символизме (не в смысле литературной школы только).

Каждый год моей сознательной жизни резко окрашен для меня своей особенной краской. Из событий, явлений и веяний, особенно сильно повлиявших на меня так или иначе, я должен упомянуть: встречу с Вл. Соловьевым, которого я видел только издали; знакомство с М. С. и О. М. Соловьевыми, 3. Н. и Д. С. Мережковскими и с А. Белым; события 1904 – 1905 года; знакомство с театральной средой, которое началось в театре покойной В. Ф. Комиссаржевской; крайнее падение литературных нравов и начало "фабричной" литературы, связанное с событиями 1905 года; знакомство с творениями покойного Августа Стриндберга (первоначально – через поэта Вл. Пяста); три заграничных путешествия: я был в Италии – северной (Венеция, Равенна, Милан) и средней (Флоренция, Пиза, Перуджия и много других городов и местечек Умбрии), во Франции (на севере Бретани, в Пиренеях – в окрестностях Биаррица; несколько раз жил в Париже), в Бельгии и Голландии; кроме того, мне приводилось почему-то каждые шесть лет моей жизни возвращаться в Bad Nauheim (Hessen-Nassau), с которым у меня связаны особенные воспоминания.

Этой весною (1915 года) мне пришлось бы возвращаться туда в четвертый раз; но в личную и низшую мистику моих поездок в Bad Nauheim вмешалась общая и высшая мистика войны.

Александр Александрович Блок (1880-1921) – выдающийся русский поэт-символист, писатель, драматург, публицист, переводчик, критик. Классик русской литературы, один из самых ярких представителей поэзии Серебряного века, оказавший влияние на творчество многих литературных деятелей – современников и потомков.

Детство

Будущий поэт родился в знатной дворянской семье. Отец Александра Александровича Блока – Александр Львович - был профессором Варшавского университета. Брат отца в то время занимал высокий государственный пост. Мать Александра Александровича Блока – Александра Андреевна - была дочерью ректора Санкт-Петербургского университета.

Брак родителей поэта просуществовал недолго: после рождения сына Александра Андреевна ушла от мужа и больше никогда к нему не возвращалась. Оставив сыну фамилию отца, она вышла замуж за гвардейского офицера. Детство Александра Александровича Блока прошло на окраине Санкт-Петербурга в военных казармах. Учился он во Введенской гимназии.

Первая любовь

Когда Александру было 16 лет, во время отдыха с матерью в немецком курортном городе он встретил женщину, которая оставила неизгладимый след в его жизни. Интересным фактом об Александре Александровиче Блоке является то, что этой женщиной была Ксения Садовская – тридцатисемилетняя замужняя дама, ровесница матери Блока. Пылкая восторженная любовь гимназиста нашла отклик в сердце взрослой женщины с непростой судьбой. И она ответила на его чувства, к огромному неудовольствию матери Александра. Но разгоревшемуся роману мать не сумела препятствовать.

Настало время разъезжаться. Влюбленные простились, договорившись писать друг другу и непременно встретиться в Петербурге.

Через некоторое время они встретились, и их отношения продолжились. Но было очевидно, что их связь временная. Ревность, ссоры, выяснения отношений стремительно несли Блока и Садовскую к неминуемому разрыву. К тому же Александр начал увлекаться Любой Менделеевой, что горячо поддерживала его мать. Встречи становились все реже, письма – все холоднее.

Ксения Садовская прожила тяжелую, полную испытаний жизнь и умерла нищая, душевнобольная в одесской больнице. После ее смерти в подоле юбки Ксении нашли перевязанные розовой лентой 12 писем от Блока и засохшую розу.

В творчестве Александра Александровича Блока образ Садовской прослеживается не только в раннем периоде, о ней написано немало стихотворений и после разрыва, и после известия о ее кончине. Так синеглазая красавица с туманным шлейфом навечно осталась в бессмертных стихотворениях своего возлюбленного.

Начало творческого пути

Александр Блок написал свои первые стихотворения, будучи пятилетним ребенком. Через пять лет им были написаны два выпуска журнала «Корабль», а впоследствии – 37 номеров журнала «Вестник», который он писал вместе со своими братьями.

В 1898 году Александр стал студентом юридического факультета Петербургского университета. Но уже через три года он принял решение перевестись на историко-филологический факультет.

Интересным фактом об Александре Александровиче Блоке является то, что он увлекался театром и даже записался в театральный кружок. Но сценических ролей у него не было. Будущий поэт охотно принимал участие в домашних постановках.

«Прекрасная дама»

С детских лет Блок каждое лето отдыхал в подмосковном имении дедушки. Неподалеку находилось имение друга дедушки – известного химика Дмитрия Менделеева. Дочь Менделеева – Любочка – увлеклась красивым мечтательным Сашей и старалась обратить его внимание на себя. Это ей удалось не сразу. Сближению Любы и Александра немало способствовала мать начинающего поэта. Но их роман не раз обрывался и никак не мог прийти к логической развязке – свадьбе. Наконец, в 1903 году, Блок сделал Любе предложение, и она ответила согласием. Так начался брак, принесший обоим супругам лишь страдания и несчастья.

Люба – героиня первой книги стихотворений Александра Александровича Блока «Стихи о Прекрасной даме». Он превозносил свою возлюбленную, на всю жизнь она осталась главной женщиной его жизни. Но поэт хотел воспринимать жену как возвышенное, неземное создание, Прекрасную Даму из грез. Поэтому сразу после свадьбы он объявил ей, что супружеские отношения по этой причине между ними невозможны. Люба была шокирована. Пытаясь привлечь внимание мужа, она кокетничала, наряжалась, но вместо мужа завлекла в свои сети его друга – поэта Андрея Белого. Мучительный любовный треугольник вскоре распался, отразившись в творчестве Блока. Возникшая позже близость между супругами лишь разочаровала их.

Семья Александра Александровича Блока

Александр Блок вовсе не был верным мужем. Бесконечное количество женщин из публичных домов, романы с известными актрисами и певицами, конечно, были известны Любе. И она старалась не отставать от мужа: ее многочисленные мимолетные романы были известны всем. Как результат разгульной жизни – пристрастие к вину.

Детей у Александра Александровича Блока быть не могло из-за перенесенного в юности сифилиса.

Люба играла в театре, часто ездила на гастроли. Блок мучился от одиночества, сильно скучая по жене, которую, вопреки всему, называл главной женщиной в своей жизни.

Когда жена забеременела от очередного случайного любовника, Блок, как ни странно, обрадовался и объявил, что готов признать ребенка своим. Но несчастный младенец прожил совсем немного. Александр был убит горем. Так появилось стихотворение Александра Александровича Блока «На смерть младенца».

В этот же период (1909 год) умер отец поэта.

Странствия

Пытаясь обрести душевное равновесие, Блок с женой едут на отдых в Италию, а после – в Германию. Странствия находят отражения в творчестве поэта. За итальянские стихотворения Александра Блока приняли в общество, называемое «Академией», в котором также состояли такие известные поэты, как Брюсов и Анненский.

В 1911 году летом супруги едут во Францию, а затем – в Бельгию и Нидерланды. Через два года Александр Блок вновь едет во Францию. Примечательно, что в этой стране поэту абсолютно не нравилось, он тяготился местным бытом и нравами. Но пребывать там ему советовали доктора.

Написанная в эти годы драма «Роза и Крест» была высоко оценена К. Станиславским и В. Немеровичем-Данченко. Но поставлена в театре не была.

В 1916 году поэт был призван на службу в инженерную часть. Служил в Белоруссии.

Творчество

Символизм увлек Блока в начале его творческого пути - никакой конкретики, только символы, намеки, таинственность, загадки. Это направление было близко мироощущению поэта.

В стихотворениях Блока наблюдается синтез повседневного и мистического, одухотворенного и бытового. Его дореволюционной поэзии присуща плавность и музыкальность. Произведениям Александра Александровича Блока, написанным позднее, свойственны пронзительные интонации цыганского песенного фольклора, как следствие увлечения поэта популярной в то время певицей Любовью Дельмас и частого посещения кафе-шантанов.

Одной из главных особенностей поэзии Блока является метафора. По его словам, у настоящего поэта должно быть метафорическое мировосприятие, чтобы в его стихах романтическое виденье жизни было не данью высокому поэтическому слогу, а естественным взглядом поэта на мир.

Новаторством Александра Блока является то, что он стал использовать дольник как единицу ритма стихотворной строки. Он освободил русское стихосложение от канонов, введенных Ломоносовым и Тредиаковским, которые требовали счета слогов по стопам - определенное метрическое упорядоченное количество и расположение неударных слогов. Позднее за Блоком последовали почти все поэты нового времени.

Поэт и революция

Если Февральскую революции многие представители творческой интеллигенции приняли с надеждой на положительные изменения в жизни государства, то Октябрьская революция разделила их на тех, кто принял революцию и стал на сторону новых властей, и на тех, кто категорически не принял революцию и эмигрировал из страны.

Александр Александрович Блок решил, что должен быть на Родине в это трудное время. В мае 1917 года он работал в Чрезвычайной следственной комиссии. Отчет о работе в этой комиссии он поместил в журнал «Былое» и книгу «Последние дни императорской власти».

Октябрьскую революцию поэт принял с восторгом, за что его резко осуждали в петербургских литературных кругах. В адрес Блока было сказано и написано немало уничижительных слов, его позиция вызвала гнев и непонимание Ивана Бунина, писавшего об этом в своем произведении "Окаянные дни".

Ребяческая радость поэта, считавшего революцию стихией, пламенем и не замечавшего (или не желающего замечать) ее жестокости и кровопролития, продлилась недолго. Заблуждением Блока не замедлили воспользоваться большевики, надеясь привлечь на свою сторону представителей интеллигенции громким именем Александра Блока. Его назначали на различные должности, включали в многочисленные комиссии, причем зачастую без его ведома.

Поэма "Двенадцать"

В творчестве писателя Александра Александровича Блока поэма "Двенадцать" стоит особняком. Это абсолютно исключительное, нетипичное для автора произведение, до конца не понятое ни современниками Блока, ни его потомками, вызывающее бесконечное количество споров и разногласий. Блок в этой поэме практически неузнаваем.

Александр Александрович стремился осмыслить события Октябрьской революции не только в публицистических произведениях. И это было толчком к появлению произведения.

Это удивительно, но ключом к пониманию данной поэмы является творчество известного в дореволюционные времена Петрограда поэта-шансонье Михаила Савоярова. Грубоватое творчество Савоярова Блок высоко ценил и с удовольствием посещал его концерты.

Разумеется, в литературных кругах новую поэму Александра Блока единодушно осудили. Все привыкли к его возвышенной поэзии, а появившийся в этой поэме стиль был сродни уличным куплетам.

Подготавливая жену Любовь Дмитриевну к чтению поэмы на концертах и вечерах, поэт водил ее на концерты Савоярова, чтобы она поняла и прочувствовала стиль, эксцентричную и даже несколько эпатажную манеру исполнения. Сам Александр Блок в такой манере читать стихи не умел.

Возможно, поэт считал язык уличного босяка или уголовника единственно возможным в сложное послереволюционное время.

После революции

Неожиданно в феврале 1919 года Блока арестовали из-за подозрения в участии в антисоветском заговоре. В тюрьме поэт провел немногим более суток, благодаря заступничеству Анатолия Луначарского. Но произошедшее сильно его потрясло и повлияло на переоценку ценностей, а также ускорило прозрение Блока, очарованного революционной стихией.

Напряженная общественная работа, пребывание в холодном сыром Петербурге, тоска и накопившаяся усталость подорвали и без того слабое здоровье поэта. У него открылось несколько серьезных болезней, как телесных, так и душевных. Творчеством Александр Блок некоторое время не занимался. Его тело мучили невыносимые страдания. Вместе с этим поэт находился в глубочайшей депрессии.

В 1920 году умер отчим Блока. Мать стала жить с Александром и Любовью Дмитриевной. Обстановка в доме чрезвычайно накалилась, так как самые близкие поэту женщины совершенно не ладили между собой.

Знаменитая речь

На собрании в Доме литераторов по случаю годовщины смерти А. С. Пушкина Александр Александрович Блок выступил с речью «О назначении поэта». В ней он поднимал вопросы, волнующие каждого литературного деятеля: кто такой Поэт и какова его роль в истории. Рассуждения Блока о Пушкине дают понимание того, как высоко он ставил пушкинское творчество, по достоинству оценивая его огромное значение для русской поэзии. Это отличает Александра Александровича Блока от футуристов, считающих Пушкина лишь пережитком прошлого. По словам Блока, оценка личности поэта чернью меняется, характеризуя лишь чернь, а не поэта. А когда у поэта отнимают право свободно творить, он не может более жить.

Последний год

В 1921 году поэт попросил разрешения на выезд на лечение в Финляндии. Но в этом ему было отказано. Благодаря ходатайству Максима Горького и Анатолия Луначарского разрешение на выезд Блоку и его жене наконец дали. Но было уже поздно. Почти нищий, тяжело больной, разочарованный, обиженный и отчаявшийся поэт скончался. Ему был всего 41 год.

Перед самой смертью Блока по Петрограду ходили слухи о его помешательстве, ведь в бреду он был одержим одной лишь навязчивой мыслью: уничтожить все до единого экземпляры поэмы «Двенадцать». Получив отказ на просьбу выехать за границу на необходимое лечение, Блок уничтожил некоторые записи, а также отказался от еды и лекарств. Находился он при этом в полном сознании, что опровергает слухи о его сумасшествии.

Проводить Александра Блока в последний путь пришло всего две сотни человек. В их числе были друзья-коллеги поэта. Похоронили поэта на Смоленском православном кладбище в родном Петрограде. В 1944 году его прах был перезахоронен на Литературных помостках Волковского кладбища.

Жена Александра Блока пережила его на 18 лет, внезапно скончавшись с именем мужа на устах.

Со смертью Блока уходила целая эпоха. Певец возвышенных чувств, интеллектуал, рыцарь – он был чужим для нового времени. Недаром он так возненавидел свою поэму "Двенадцать": поэт понял, как глубоко он заблуждался, как подло его использовали и бросили ненужного, умирающего.

Поэтам-современникам Блока также досталась незавидная судьба: слишком многих советская власть уничтожила или морально, или физически.